Книга вторая — часть 2

 

1.

В один вечер Мойра долго возилась на кухне: перемывала уже помытую посуду, перетирала уже протертую, перебирала, переставляла — дожидалась, когда остальные слуги уйдут домой. Вот повар Джос вылез из подвала через люк и, переваливаясь на коротких, толстых ногах, отправился к выходу. За ним, как собачка за хозяином, семенила его молчаливая жена и помощница Беатрис. Горничные, переговариваясь вполголоса, простучали каблучками по полу холла, потом их голоса послышались на улице и быстро затихли вдали.

Пора и Мойре. Она бросила использованные полотенца в корзину — завтра придет прачка и заберет, вытерла насухо руки,  попрощалась с Дафной, которая крутилась тут же. Гулко ступая каблуками, вышла в холл, нарочито громко хлопнула входной дверью и… на цыпочках побежала в другое крыло, где хозяйская столовая — туда до утра никто не зайдет.

Свечи за ненадобностью были потушены, пришлось Мойре замедлить шаг и двигаться в темноте. Стараясь не наткнуться на стул или столик, она вела рукой по стене и, нащупав первую же дверь, вошла. Оказалась она в полном мраке, который напугал и тут же отпустил — Мойра не так темноты боялась, как неизвестных звуков. Прислушалась. Вроде, тихо. Чтобы не поддаваться беспричинному страху, представила, что она в гостях у доброго домового Брауни, который сам черен, потому ненавидит свет. Он заведует порядком в доме по ночам и не причинит ей зла.

Мойра оставила дверь приоткрытой, прислонилась к стене и стала ждать. Время от времени она выглядывала в коридор и прислушивалась к звукам, доносившимся из холла.

У экономки Дафны она осторожно выпытала, что в обычные дни дом замирал около полуночи, когда же приезжали гости, то могли засидеться до утра и слуг задержать. Сегодня гостей нет, Мойра дождется тишины и выйдет из укрытия, когда часы пробьют двенадцать раз.

Полночь — самое волшебное и волнующее время суток. В полночь накануне дня Святого Иоанна, две недели назад она гадала на жениха. Молодежь со всей деревни собралась вокруг кострища на берегу озера, парни принарядились и ходили важные, как индюки, с любопытством поглядывая на девушек. Те их не замечали, занимались важным делом — бросали желуди в костер и с напряжением следили.

Мойра принесла два желудя. С одного сняла шляпку — это она, другой оставила как есть и нарекла «Эдвард». Потихоньку поцеловала оба желудя и бросила в огонь. Они взорвались одновременно. Отличный знак, намекающий, что Мойра и Эдвард скоро поженятся. Если желуди взрываются через небольшой промежуток друг от друга, свадьба состоится нескоро, если промежуток долгий — не состоится никогда.

Для верности она еще раз погадала, позавчера, в полнолуние. Ровно в полночь подошла к двери курятника и гавкнула. Первым отозвался петух — заквохтал зычным, недовольным голосом. Петух, значит, жених. Если бы первой отозвалась курица, жениха Мойре в ближайшее время не видать.

Вспомнилось еще одно гадание, в начале года, за несколько месяцев до встречи с хозяином Милтонхолла. Под день Агнессы Длинноволосой ходила Мойра на кладбище, которое раскинулось вокруг местной церквушки, искала могилу холостяка. Мужчины в их деревне предпочитали жизнь женатую жизни бобыля, и не нашла бы Мойра такового, если бы мать не подсказала. Знала она некоего Барри Смита, который не хуже девушки увлекался приметами и крепко в них верил. На Святого Марка гадал он на невесту. Приснилась ему пьяная корова. Барри испугался, что жена попадется пьяница, прожил холостяком и таковым почил.

Не без труда нашла Мойра его могилу, разгребла снег, достала парочку прошлогодних травинок, принесла домой, положила под подушку. До сих пор помнит она тот сон — идет, постукивая по ноге хлыстом стройный джентльмен в черном суртуке, светлых брюках и длинных сапогах. Лица его она во сне не разглядела, только много позже сообразила — то был граф Торнтон.

Три раза гадала, и все три указали на одного человека. Ошибка исключена: граф — ее суженый. Тянуть нечего, сегодня Мойра сделает ему предложение. В високосный год дамы имеют на это право. Одна загвоздка: право распространяется только на двадцать девятое февраля. Но пусть Мойре сделают снисхождение: в последний день февраля она еще не знала кто жених, а ждать еще четыре года не имеет никакой возможности. Она оставшиеся до полночи часы не знает как прожить, сгорает от нетерпения.

Время идет вдвойне медленно, когда ждешь в темноте,  Мойра чуть стоя не заснула. Наконец, часы заиграли и стали бить, а она — считать. На двенадцатом ударе сердце ее подскочило к горлу и понеслось, будто сама судьба его подстегивала. В ушах шумел ветер приключений.

Когда цель близка, силы удваиваются. Мойра почувствовала целеустремленность дикого зверя и даже стала лучше видеть в темноте. Часы пробили главный момент ее жизни. Никто и ничто не заставит ее свернуть с пути, ни черти подземные, ни демоны морские, пусть и не пытаются, а то она их загрызет. Мечты осуществляются у сильных и смелых, к слабакам и трусам они в руки не идут.

Ноги сами вынесли ее в коридор, потом в холл. Его освещала луна, которая проникла в дом через окна, Мойра улыбнулась ей, как сообщнице. Она прошла в кухонное отделение, открыла люк и, захватив горящую свечку, спустилась вниз. Она все делала автоматически, голова была занята картинами будущего, когда она станет здесь хозяйкой и будет носить шелка и отдавать приказания. Недолго осталось ждать…

В ящике с кастрюлями Мойра нашла свернутую холщовую сумку, которую принесла заранее. Развернула, достала ночную рубашку — белую, в кружевах и рюшах. Она купила ее в тот год, когда решила не выходить за продавца рыбы Фреда Вайна, а выходить за благородного джентльмена. Она сбросила одежду, надела рубашку на голое тело. Тонкое полотно колыхалось от каждого движения, Мойра ощущала себя легкой, как фея. Да, она красива, как фея, и достанется тому, кто умеет красивое ценить, а не тому, кто заставит ее продавать сардины.

Босые ноги не ощущали холода пола, она шла, не наступая на пятки, быстро и легко, будто парила. Она покинула кухню и направилась к лестнице. Взмахивая руками, как крыльями, взлетела на третий этаж и свернула в спальное отделение. Перед дверью в комнату хозяина остановилась. Прислушалась. Тишина — у него. У нее — шум на весь дом, сердце колотится, как сумасшедшее. Как бы оно не разбудило тех, кого не надо. Пора входить.

Толкнула дверь.

Та без скрипа отворилась. Мойра вошла. Спальню освещала согбенная, как столетняя старуха, свечка на столике у кровати. Слабый свет не позволял рассмотреть обстановку, Мойра скорее догадалась о ее роскоши — на полу ковры, на стенах гобелены, над кроватью балдахин, который поддерживали резные столбы. Под балдахином лежал на спине мужчина и спал, мерно вздымая и опуская могучую грудь. Левую руку он закунул за голову, правую положил вдоль тела. Он спал нагишом, прикрыв нижнюю часть тонкой батистовой простыней, под которой проступали его контуры так четко, что Мойру пронзило с ног до головы.

«Сложен, как бог! — шептала она, приближаясь к кровати. — Мой Эдвард. Моя мечта и судьба. Приготовься, милый. Сейчас ты познаешь высшее наслаждение, неземное счастье. И подарю его я, твоя Мойра».

Окружающее перестало существовать, она приближалась к кровати и видела лишь молодое, соблазнительное мужское тело, которое ее будто околдовало. Не отрывая от него глаз, она сдвинула с плеч ночную рубашку, легла рядом, крепко прижалась и зашептала:

— Любимый, ненаглядный…

 

2.

 

Сквозь сон Эдвард почувствовал, что кто-то голый и гладкий прильнул к нему, положил голову на грудь и поглаживает. Чьи-то волосы упали на руку и щекотали подмышкой. Чьи-то губы шептали на ухо ласковые слова и пытались дотянуться до его губ.

Не просыпаясь и не двигаясь, он смутно сообразил — женщина. Молодая, судя по упругости грудей, которыми она на него легла.

Во сне не бывает ничего не исполнимого, а здравый смысл блуждает в темноте.

«Джоан?»

Не такое уж глупое предположение, других молодых женщин в доме нет.

Наконец-то…

Не открывая глаз, он повернулся к ней, положил руку на голое бедро, притянул к себе. Другой рукой нежно взял ее голову, поцеловал в макушку и вдохнул.

В нос ударил приторный запах ванили. Эдвард узнал его. «Это не Джоан». Он вмиг проснулся, открыл глаза и увидел улыбавшуюся Мойру.

— Наконец-то, мы вместе, мой дорогой, — шептала она странные, непонятно к кому обращенные слова. Эдвард и в мутных утренних мыслях не мог допустить, что именно ему она их посвящала. — И останемся вместе навсегда. Делай со мной, что хочешь. Я подарю тебе сына, будущего наследника.

Она откинула простыню и заскользила рукой вниз по его животу. Он перехватил ее руку и грубо отбросил от себя. Он столкнул нахалку на пол с отвращением, как скользкую гидру.

«Не зря она мне с самого начала не понравилась. Надо было сразу уволить. Она же сумасшедшая. Какова ее цель? Как она оказалась ночью в доме? Кто сообщники?».

Пока она валялась на ковре, он вскочил, надел халат, запахнул, накрепко завязал пояс.

— Как ты сюда попала? — почти крикнул Эдвард и тут же снизил голос, чтобы не разбудить спавших поблизости племянниц. Он стоял и соображал, что делать: позвонить дворецкому, чтобы убрал ее с глаз? Избить ее? Сбросить с лестницы? Нет, прежде — выяснить обстоятельства. Он подошел ближе, ожидая, что Мойра застыдится, поднимется, чем-нибудь прикроется.

Она и не думала подниматься или прикрываться. Она лежала на спине, согнув ноги в коленях — раздвигала их и снова сдвигала, заманивая и соблазняя.

На гидру Эдвард не соблазнится.

— Кто тебе открыл дверь? Дворецкий или экономка?

Мойра улыбнулась. Какое это имеет значение? Он все еще не понимает, зачем она пришла. Надо подсказать. Она распахнула пошире колени, будто настежь открыла дверь, и пригласила в нее войти.

— Не бойся меня, любимый, не отталкивай, — проговорила и протянула к Эдварду руки. — Лучше ложись рядом. Будем, как муж и жена. Займемся любовью. Тебе понравится, обещаю. Я знаю, ты хочешь меня. Я видела.

Он глянул на ее густо поросшую черной шерстью промежность и брезгливо поморщился, будто ожидал, что оттуда выползет волосатый змей. Он не верил тому, что видел. Ситуация настолько абсурдна, что не может быть правдой. Он спит и видит кошмар. Он ходит, как лунатик. Надо проснуться. Пошевелиться. И кошмар исчезнет.

Эдвард закрыл глаза, приложил руки к лицу, потер. Похлопал себя по щекам. Открыл глаза — Мойра не исчезла. Она все так же улыбалась и подставляла ему свою змеиную пещеру.

Он наклонился, схватил ее за руку, резко поднял.

— Отвечай — кто твой сообщник? — прошипел Эдвард. Он взял ее за горло, притянул ближе и оскалил зубы, собираясь укусить.

Мойра поняла его жест по-своему: слова не важны, важны дела, граф притянул ее к себе, значит, хочет поцеловать. Она обвила руками его шею и потянулась губами навстречу его рту.

Он дал ей пощечину и потащил из спальни вниз туда, где проживали дворецкий и экономка — выяснить, не состоят ли они в заговоре.

Мойра все еще находилась в плену разбушевавшегося воображения и мало что соображала. Происходящее она принимала за игру, по дороге хохотала, как сумасшедшая, и целовала пальцы Эдварда, когда он зажимал ей рот. Порой она нарочно спотыкалась, и ему приходилось ее поддерживать, хватая за голое тело. Прикасаться к ней было противно, он надавал ей  оплеух, чтобы пришла в себя.

Она пришла в себя и заплакала.

Слезы — лишь соленая вода, но они всегда имеют значение, и у каждого человека оно разное.

Слезам Мойры Эдвард не верил. Наоборот, раздражался от знания, что они фальшивые, и предназначены вызвать жалость к персоне, которую он с удовольствием бы вышиб на улицу вместе с входной дверью. Впрочем, дверь было бы жалко.

Одной рукой Эдвард крепко держал Мойру за плечо, другой колотил в комнату дворецкого.

— Бенджамин!

Тот открыл через две секунды, которые потребовались, чтобы откинуть одеяло и прыгнуть к двери. Бенджамин уставился сонно моргающими глазами на хозяина, потом перевел их на голую Мойру и нутром почуял скандал. Розовые со сна щеки его побледнели, глаза расширились и перестали моргать. Он переместил их опять на хозяина со страхом и мольбой о пощаде. Графского кулака ему еще не приходилось отведать, но он слышал от конюхов…

— Вы с ней сговорились? – вопросил Эдвард тоном, не предвещавшим ничего доброго, и в полный голос, сдерживать который теперь не имело смысла. – Как она оказалась в моей постели? — Он дернул Мойру так, что она ойкнула и залилась новой порцией фальшивой воды.

— Не могу знать, сэр… Понятия не имею, откуда и куда она… Эй, Дафна. Ты же сказала, что все ушли. А Мойра?

— И Мойра тоже, я сама слышала, как она протопала… — Дафна в скомканной ночной рубашке встала рядом с Беном. У нее было мятое лицо и виноватый вид за все сразу — за родственницу, за рубашку и за то, что ее застали у любовника.

— Протопала да не туда! — рявкнул на нее дворецкий и повернулся к Мойре. — Ах, ты, стерва. Бесстыжая шлюха. Мало тебе деревенских жеребцов? — Он замахнулся кулаком.

— Не надо, — сказал Эдвард спокойнее. Милтонхолл — не место для шумных экзекуций. Надо поскорее замять скандал. Надо, чтобы к утру все угомонилось, и племянницы с гувернанткой не догадались о происшествии с голой горничной. Особенно — гувернантка. У нее и без того подозрения на его счет.

— Что прикажете с ней делать, сэр? — Бенджамин уловил, что хозяин не собирается его бить или допрашивать, и почувствовал себя увереннее.

—  Избавьтесь от нее раз и навсегда, — сказал Эдвард и толкнул Мойру от себя.

Бенджамин сцапал ее за то же плечо и потащил по коридору, захватив ключ от входной двери, который ему услужливо сунула в руку Дафна.

— А ну пойдем. Сейчас покажу тебе дорогу домой, а сюда чтоб дорогу забыла. Увижу поблизости, разукрашу так, что себя не узнаешь…

Отперев замок, он вытолкнул ее на улицу.

— Вали бегом. И не вздумай возвращаться!

Голая Мойра топталась босыми ногами на месте, хлюпала носом и пыталась что-то сказать. Бенджамин захлопнул дверь,  повернул ключ, вдобавок задвинул два штыря — вверху и внизу, которые использовал в случаях особой опасности.

— Отдайте одежду, — услышал он с улицы жалобный голос и постукивание. – Она лежит на кухне под столом.

— Пошла вон! — крикнул он в замочную скважину. – Будешь стучать – получишь по шее. Уходи подобру-поздорову.

Подошел Эдвард, за ним, кутаясь в платок, следовала Дафна. Она поглядела в окошко возле двери.

— Ушла? – спросил дворецкий.

— По-моему, да.

— Сэр, простите мою невнимательность. — Бенджамин повернулся к хозяину. Он стоял в белых ночных штанах, босиком на холодном полу и от возбуждения не замечал неудобства.  – Я и предположить не мог, что она способна на такое. Она же ненормальная. Ты разве не знала? — спросил он у Дафны, перекладывая ответственность. Она поручительница, пусть отвечает.

— Э-э… Насчет работы у меня претензий к Мойре не было. Слышала, ее кое-кто в деревне чокнутой считает. Потому что помолвку с хорошим парнем разорвала. Говорят, она богатого джентльмена хотела окрутить… Ой. Неужели вознамерилась… — Дафна глянула на хозяина и прикрыла рот платком. До нее дошло то, что она вслух не решилась бы сказать. Забормотала под нос: — И правда чокнутая. Хитрованка. Я же слышала, как она, уходя, хлопнула дверью. Еще подумала  «можно и потише»…

— Как только додумалась — раздеться догола и ходить по дому… — вторил ей Бен. — Где ее одежда? Она что-то про кухню говорила. Сэр, позвольте сходить посмотреть.

— Да, сходите.

Бенджамин отправился в кухонное крыло, торопливо перебирая ногами от холода и от усердия, Дафна последовала за ним — они удалялись, как два привидения, одно в штанах, другое в юбке.

Ясно, что эти двое в заговоре не состоят. Гнев Эдварда утих. Он смотрел в окно — не вниз на дорогу, а вверх на луну, которая сияла так ярко, будто светилась от радости. Она заглядывала в дом и смеялась над только что произошедшим. Да, со стороны посмотреть — комедия получилась. Молодая горничная влюбилась в хозяина и вознамерилась его соблазнить с далеко идущей целью. Эдвард усмехнулся. Рассказать Дермоту, обхохочется…

— Точно! — проговорил вернувшийся Бенджамин. В руках он держал ворох одежды.  – Люк в кухню был откинут…

— А мы его на ночь всегда закрываем, чтобы утром в темноте и спешке не провалиться, — подхватила Дафна. Она чувствовала себя виноватой и пыталась загладить вину, заговорить.

— Там и лежала ее одежка. Что прикажете с ней делать?

— Спрячьте подальше. Если в течение недели никто за вещами не придет, выбросьте. Но чтобы этой девки я здесь больше не видел! В моей спальне лежит ее ночная рубашка. Заберите. И еще. Думаю, излишне напоминать, но все же. О сегодняшнем происшествии никому ни слова. Не обсуждайте даже между собой. И ни в коем случае в присутствии детей или гувернантки.

— Да, сэр, конечно, — сказал Бенджамин и отправился прибирать комнату хозяина.

— Да, сэр, конечно, — сказала Дафна и понесла вещи Мойры в кладовку.

Эдвард посмотрел на часы. Полвторого. Только и всего? Он думал — полночи прошло. Спать не хотелось. Он поднялся на второй этаж, прошел в гостиную и прямиком к шкафу с бутылками. Налил треть бокала виски, сделал длинный глоток. Постоял, подождал, пока виски вольется в кровь и распространит тепло по телу. Ощутил внутри горячую реку, открыл двери  на веранду и вышел в ночь.

Ночь — это нечто необычайное, недооцененное, мощное. Она топит в себе человеческие потрясения — большие и малые, накрывает их собой и гасит, как одеяло гасит огонь. Конфликты надо решать в темное время суток, тогда они покажутся мелкими, не стоящими жертв. Ночь создана для любви, не для войны, так сказала природа — она сильнее и умнее человека, что бы он о себе ни возомнил.

Было оглушающе тихо и до странности бездвижно, живое и неживое спало глубоким сном. Лицо Эдварда не овевал ветерок, ощущалось лишь едва заметное волнение воздуха, вроде, кто-то большой и свежий дышал рядом.

Виски — лучшее лекарство от нервных потрясений, действует быстро и безотказно.

Эдвард допил, и недавнее напряжение покинуло его. Он устроился в кресле, прикрыл глаза и вернулся мысленно в недавние события. В романтичной тишине, под веселящим действием выпивки воображение его отправилось в свободный полет.

Что если бы на месте служанки оказалась Джоан?

Он бы ее не оттолкнул. Наоборот. И получилось бы как в древней легенде. Она была бы прекрасной богиней Луны — Селеной, а он был бы царь Элиды — Эндимион, которого греки считали эталоном мужской красоты и строили в его честь храмы.

Нескромно?

Возможно.

Но почему бы нет?

Вот лежит он, божественно красивый и обнаженный,  в гроте у подножия горы Латмос и спит, едва прикрытый тонкой тканью — точно так он лежал недавно на кровати, едва прикрытый простыней. Вдруг пещера озаряется голубым светом — это Джоан в образе Селены явилась к нему. Она давно любит Эндимиона и наконец улучила момент, чтобы приблизиться к нему и поцеловать.

Ее поцелуи волшебны, им невозможно противостоять. Эндимион тоже влюбляется в Селену, и они рожают пятьдесят прекрасных дочерей. Это согласно легенде. Ну а в жизни Эдварду хватило бы и пяти дочек, лишь бы они походили на мать…

Губы его сами собой раздвинулись в улыбке.

Распаленное воображение летело дальше и собиралось показать множество нескромных картин, о которых умолчал греческий миф. Они слишком приятны, но Эдвард в данный момент не был расположен к пустым мечтам. Он тряхнул головой, чтобы вернуть загулявшее воображение на веранду. Открыл глаза. Белое светило глядело прямо на него. Мимо пролетело облачко, и показалось — луна подмигнула. Селена согласна.

А Джоан?

«Способна ли моя строгая гувернантка на сумасшедший поступок вроде того, что совершила горничная?

Нет, конечно. Предлагать себя – не ее стиль. Слишком гордая. Хочет, чтобы ее завоевывали. Чтобы сражались и умирали в ее честь. Чтобы дарили розы, окрапленные кровью. Чтобы, умирая, произносили ее имя…

Ах, ерунда. Ничего сверхъестественного ей не надо.

Тогда что?

Не знаю. Пока. Но вот что скажу.

Дорогая моя Джоан. Ты упряма, а я упрямее вдвойне. Я уже решил. Удивлю тебя и заполучу без борьбы. Сделаю предложение, от которого ты при всем желании не сможешь отказаться. И будет так, как я сказал. Аминь».

 

3.

 

Утро началось с дождя, а когда он прекратился, небо продолжало хмуриться, будто предвещало еще больше неприятностей — бурную грозу или даже град. Ожидая улучшения погоды, Джоан с воспитанницами поднялись в детскую, и каждая занялась своим делом.

Обуреваемая энергией, Кэти собралась развязать войну «лиловых» против «желтых» и принялась строить из кубиков укрепления для той и другой стороны. Она еще не решила — к кому присоединиться, потому строила с одинаковым усердием. Солдаты обоих цветов стояли поодаль в кучке и ждали приказа начать воевать.

Более спокойную Молли не увлекали страсти подвигов. Она занялась мирными делами — вообразила себя многодетной мамочкой, окружилась куклами-детьми и принялась их воспитывать. Она смешно выставляла указательный пальчик и с интонациями гувернантки обучала их правилам хорошего тона — чтобы и на приеме, и на прогулке вели себя «как леди».

Джоан устроилась за столом, достала рисунки, сделанные накануне Кэти, Молли и Томом, и принялась рассматривать.

С заданием – нарисовать тигровую лилию, которую Том предусмотрительно захватил из оранжереи, все трое справились отлично, учитывая возраст и способности. В детских рисунках важно не мастерство, а старание.

Работу Кэти отличала схематичность: она изобразила шестикончную звезду с тремя тычинками посередине, похожими на молоточки. Молли нарисовала нечто вроде оранжевой ромашки, сзади пририсовала карандашом два уголка и на вопрос «что это?» ответила «это ушки моей пони Вики, когда она нюхает цветок». Далее Джоан расспрашивать не стала — у Молли свой мир, не детский, не взрослый. Свой.

Рисунки девочек Джоан отложила. Позже сделает из них альбом, который они будут показывать родным и который останется потом в семейном архиве.

Вот рисунок Тома. Совсем другой уровень. Почти профессиональный, у Джоан лучше бы не получилось. Лилия как живая: желтый цвет на краях лепестков плавно переходит в оранжевый, каждое пятнышко выписано с усердием и отличается от других, тычинки усеяны пыльцой и выглядят мохнатыми, кажется, тронь их, и пыльца останется на пальцах.

Конечно, Том имеет преимущество — работает в оранжерее и каждый день видит цветы. Но дело не только в этом. Мальчик отлично владеет техникой рисунка. Его никто не учил, значит — взаимодействие глаз и руки у него от природы. Плюс ощущение гармонии. Все вместе называется талант. Если его развить, получится настоящий художник.

«Я бы ему помогла, но прежде хочу выяснить, не случайность ли этот рисунок. Удастся ли Тому так же хорошо изобразить другие предметы, отличные от тех, что ежедневно мелькают у него перед глазами. Дам детям другое задание. Прямо сейчас?».

Джоан отложила листки и оглянулась на воспитанниц.

— Кэти, Молли, вы не устали играть?

— Ой, устала кубики таскать, — пожаловалась старшая сестра. Она оставила оборонительные работы и развалилась на подушках на полу, раскинув руки. – И солдат поднимать надоело. Война еще не началась, а они все время падают, будто их по-настоящему убили.

— Я тоже устала, — поддержала младшая — скорее из сестринской солидарности, чем по правде. Она махнула рукой, сметая кукол в одну кучу. – Надоело их раздевать, спать укладывать, потом поднимать и опять одевать. Пора бы им самим научиться. Не хочу иметь детей! – неожиданно заявила Молли и нахмурилась.

— Хотите порисовать? – спросила Джоан.

— Хотим! – хором ответили девочки и, забыв об «усталости», побежали к гувернантке. На ходу сыпали вопросами: — Что будем рисовать? Пойдем сегодня на улицу?  А когда сказки читать?

— Сказки почитаем перед сном. На улицу пойдем, если распогодится. А рисовать будем что-нибудь посложнее цветка…

Джоан обвела взглядом комнату, подошла к шкафу с игрушками и достала самую нарядную куклу. Она была слишком красива, чтобы с ней играть. Одежда выдавала ее благородное происхождение: розовое атласное платье с рюшами, на шее жемчужные бусы, в ушах такие же серьги, на голове шляпа из кружев и перьев. Она глядела голубыми глазами в пол-лица со спокойной уверенностью, что с ней не посмеют обращаться небрежно.

Со всем уважением Джоан посадила ее на стол.

— Например, нарисуем эту куклу. Ее зовут Серафима.

— Серафима? — переспросила Кэти. — Никогда не слышала такого имени. Расскажите что-нибудь про нее. Легенду или…

— Знаю стихи. В древних книгах серафимами звали светлых ангелов, защитников добра и любви. Их часто упоминали поэты.

…Хотя ресницы душу скрыли тенью,

Ты блещешь грустной нежностью своей.

Как серафим, несущий утешенье,

Но сам далекий от земных скорбей.

И я склоняюсь ниц в благоговенье

И оттого люблю еще сильней.

 

— «И оттого люблю еще сильней», — проговорила мечтательно Кэти. — Я бы посвятила эти стихи… — Она замолчала, взяла рисунок Тома, который лежал сверху, и принялась пристально рассматривать.

— А я бы посвятила моей любимой Вики, — сообщила Молли. — А вы кому, мисс Джоан?

Вопрос застал врасплох. Джоан вдруг сообразила, что когда она обычно читала поэтические строки, обязательно представляла — кому их посвящала. Читая на английском, она представляла Алекса, потом Джереми. Читая на испанском, представляла того красивого тореадора в красном костюме, что пел серенады даме в беседке. Кстати, книжка та куда-то подевалась, несколько дней уже ее не видела. Ну, не важно. Книжка старая, к тому же на не понятном для местных обитателей языке. Она ни для кого не представляет ценности. Найдется.

— Давайте пригласим Тома, — предложила Кэти.

— Да, давайте, — сказала Молли, второй раз за один день соглашаясь с сестрой. Редкий случай взаимопонимания. Затишье перед бурей? Как бы они через пять минут не подрались… — Он рассказывает интересно. И рисует лучше нас.

— Хорошо, — сказала Джоан. – Готовьте краски и воду. Я схожу в оранжерею за Томом. Без нас не начинайте, пожалуйста. — Взяла его рисунок и вышла.

Оранжерея располагалась в торце левого крыла, чтобы туда попать, Джоан пришлось совершить целое путешествие — спуститься по лестнице, потом под нее, потом пройти через коридор, галерею и зимний сад. Коридор был низкий, темный и похожий на все коридоры старых замков: на стенах портреты, по бокам продолговатые столы и диванчики, на полу ковровые дорожки, приглушающие шаги. В конце его виднелась высокая арка, прикрытая с двух сторон гардинами, подобранными посередине.

За аркой находилась галерея. Она была в два раза выше коридора и в сто раз светлей. Полукруглый потолок ее украшали  лепные орнаменты и барельефы на охотничьи темы. Правая стена состояла из окон, тянувшихся от пола до потолка, снаружи в них сочился ненастный серый свет и создавал атмосферу легкой грусти.

Перед окнами на мраморных подставках стояли женские и мужские бюсты с античными прическами и обрубленными руками. Вероятно, это были второстепенные божества, имен и заслуг их никто теперь не знал. Они с равнодушной усталостью смотрели на противоположную стену, которую заполняли тропические растения-ползунки и цветущие орхидеи. Наверное, бюсты мечтали иметь руки и ноги, чтобы бродить вдоль галереи, любоваться на лепнину и рвать цветы. Джоан показалось — они проводили ее завистливыми взглядами. У нее есть то, чего нет у них, выходит, она удачливее небожителей.

Галерея заканчивалась такой же аркой, какой и начиналась, за ней открывался зимний сад — прекрасный, как уголок Эдема. Джоан меньше всего ожидала увидеть его в мрачном чреве Милтонхолла. Она ахнула и застыла, оглядываясь с удивлением и недоверием, будто ожидала, что вдруг возникшая красота вот-вот исчезнет.

Не знакомые, буйно разросшиеся экзотические растения заполняли его, и было заметно, что они чувствовали себя на чужой земле как дома. Между ними стояли мраморные статуи — в полном комлекте, а не в усеченном, как в галерее. Статуи пребывали в добром настроении и благодушно улыбались. Все они были чем-то заняты: кто собирал виноград, кто играл на лире, кто танцевал.

В одном уголке росли деревья, увешанные ярко-желтыми шарами лимонов, и шептал струями фонтан. Весело чирикали птички, перелетая с ветки на ветку. Птицы чирикают, когда счастливы. Да, этот сад — островок счастья.

Лесенка с ажурными перилами вела на увитую лианами балюстраду, посередине сада стояла круглая беседка без крыши. Внутри ее — диван, уложенный подушками, и стол с чашей, полной самых разных фруктов, прибывших как из рога изобилия. Воздух полнился ароматами — вкусными, далекими, непривычными. Так пахла бы Испания…

Невозможно было не задержаться здесь. Джоан наклонилась рассмотреть крупный, красный, круглый цветок, не походивший ни на георгин, ни на маргаритку — постоянных жителей английских садов. Лепестки его свободно раскинулись в разные стороны, и напоминали растрепанную розу. Обычно роза одета в лепестки, плотно прилегающие друг к другу, как юбки порядочной дамы. Красный же цветок не признавал чопорной упорядоченности в одежде и походил на пышные, струящиеся волнами подолы танцовщицы фламенко.

— Как же он называется? — спросила вполголоса Джоан, ни к кому не обращаясь. Она думала, что рядом никого нет.

— Гибискус, — послышался низкий, хриплый голос совсем близко.

Она выпрямилась, обернулась. И постаралась не вздрогнуть: поодаль стоял тот самый горбун, который недавно подарил ей бархатную розу — она все еще стояла у Джоан в спальне. Уродливое тело он спрятал за стволом молодого кипариса, и осторожно выглядывал, готовый исчезнуть при первом знаке ее испуга или отвращения. Ни того, ни другого Джоан не оказала. Она вспомнила, что его звали Эверт Робертсон.

— Замечательный цветок, — сказал он. — Мало того, что красивый и душистый, его можно есть и заваривать в чай. Существует легенда. Однажды блуждал путник в пустыне, обессилел от голода. Присел отдохнуть. Поставил котелок с последней водой на огонь и возмолился Всевышнему, чтобы тот послал ему хоть чуточку еды. В котелок упало несколько лепестков гибискуса. Они окрасили воду в алый цвет. Получился вкусный напиток. Путник утолил и голод, и жажду и благополучно выбрался из песков.

— Красивая легенда. А откуда он родом?

— Он растет везде, где тепло.

— В Испании тоже?

— Да. В Каталонии его называют «цветком прекрасных женщин». Они вплетают его в волосы, когда отправляются на праздник.

— Праздник — находиться в этом саду. Только человек с красивой душой мог его создать. Вы видели такой сад на картинках?

— Я видел его внутри себя. И таким сделал. — Эверту было неловко выслушивать похвалу, он не знал — как себя вести. Решил поступить по-простому — на приятное ответить приятным. — Вы за цветами пришли, мисс? Хотите, нарву вам самый свежий и красивый букет?

— О, нет, спасибо. Вообще-то, я за Томом пришла. Но сначала хотела поговорить с вами.

— Тогда пойдемте в оранжерею, у меня там свой уголок.

В оранжерее не цвели цветы, и не порхали птицы, она предназначалась не для вдохновения, но для практической пользы. Там росли овощи и фрукты, и висел тяжелый, влажный воздух. Стоя на коленях, Том окучивал кустики клубники. Заметив Джоан, он едва заметно улыбнулся ей и продолжил работу.

Эверт провел ее в уголок, где хранились садовые инструменты и стоял самодельный стол с двумя табуретками — повыше и пониже. Он сел на низкую, выпрямил спину и стал выглядеть почти нормально. Другую табуретку пододвинул гостье.

— Чем могу быть вам полезен, мисс?

— Простите, что отвлекаю вас, мистер Робертсон. Я ненадолго. Вот посмотрите. — Джоан подала ему рисунок. — Это работа вашего сына.

Эверт взял листок за самые кончики, чтобы не испачкать грязными пальцами — они не отмывались, и он оставил попытки. Посмотрел, пожал плечами. Не знал, что сказать. Не знал, зачем пришла эта девушка, и стеснялся.

— Лилия похожа на настоящую.

— Том — одаренный человек. Вы когда-нибудь замечали у него способности к рисованию?

— Ну-у, замечал. В свободные минуты он все время что-то рисует. Карандашом на клочках бумаги. Выжигает на деревяшках толстым стеклом… — Он замолк. Не верил тому, что происходило: воспитательница господских детей интересовалась делами его сына. Никто и никогда не интересовался. Даже походя никто не спрашивал «как поживаете?». Ладно, у Эверта не спрашивали, думали: не достоин внимания — горбун, страшилище и монстр. Но почему то же самое думали про Тома?

— Он когда-нибудь рисовал красками? — продолжала спрашивать Джоан.

— Никогда. У меня и денег на них нет.

— Я могла бы помочь Тому. Не финансово, конечно. Советом. Жаль, если талант его погибнет. Кто знает, может, в будущем получится из него настоящий художник. Служить высокому искусству лучше, чем копаться в земле.

— Копание в земле приносит какие-никакие деньги, а картины… Сомневаюсь. Простым людям не до картин. А богатым не до Тома. Художник — не профессия. Баловство. Пусть осваивает садоводство. Дело грязное, зато верное.

Джоан склонила голову и поджала белые пальцы.

— Вы правы. Но жаль.

— Очень любезно с вашей стороны, мисс. От себя скажу: если он сам захочет у вас поучиться, препятствовать не стану. Буду отпускать из оранжереи. Ненадолго. Общение с людьми пойдет сыну на пользу. Друзей-то у него нет, а я молчун. С вами вот разговорился. Обычно за целый день двух слов не скажу, больше мычу да знаками объясняюсь. Спасибо, что обратили внимание на нас, грешных. Никто ведь… Ни доброго слова, ни доброго взгляда. Я-то привычный. Сыну странно. Он старается, а я тоже порой забываю похвалить. А ведь он для меня… он все… без него… ничего…

Слезы прочертили по его грязным щекам две чистые дорожки. Джоан отвела глаза.

— Не стоит благодарности, мистер Робертсон.

— Называйте меня Эверт, как все остальные. Не такой уж я важный. И совсем не старый. Тридцать лет всего.

— Хорошо, Эверт. Позволите сыну сейчас отвлечься на часок?

— Можно. — Он позвал Тома и, когда тот прибежал, сказал: — Эта добрая леди предлагает пойти с ней. Хочешь?

Глаза мальчика вспыхнули радостным огнем, но, взглянув на отца, Том их загасил. Эверт понял.

— Насчет прополки не беспокойся. Потерпит. Вернешься, закончишь.

— Спасибо, папа. Я пойду помою руки.

Когда сын и Джоан ушли, Эверт дал волю слезам. Он давно не плакал. Он запретил себе — ради сына. Ради него он живет. Ради него он умрет. Или убьет. И ради нее — той девушки, которая не побрезговала ими, простыми садовниками. Она разглядела у Тома талант и взяла его под свое покровительство. Она разглядела у Эверта человеческую душу под убогой оболочкой монстра. Эх, побольше б на земле людей, ей подобных, не была б горька его судьба…

 

4.

 

Происшествие с Мойрой выбило Эдварда из привычного ритма. Он придал ему слишком большое значение, чего делать не следовало, не спал всю ночь — обдумывал, фантазировал и так далеко зашел, что совсем забыл о сне. Утром встал с гудящей головой и слабыми мышцами, как после хорошей попойки или драки, в которой едва не проиграл. Полуголый побежал на крышу делать зарядку — воздух, солнце и упражнения вернули телу бодрость.

После завтрака Эдвард взял свою старую перчатку, книжку Джоан, вскочил на Миража, приведенного к подъезду конюхом Стивом, и умчался в «Пересмешник».

Дермот встретил друга с объятиями и прежде, чем приступить к расспросам, внимательно его осмотрел.

— Рад видеть тебя в добром здравии и с улыбкой на губах. Ну, как дела? Есть новости с полей любовных сражений?

— Есть, — ответил гость с усмешкой. – Но не те, о которых ты подумал. Попал я в скандальную ситуацию накануне.

Эдвард поведал о ночном происшествии. Дермот хохотал чуть ли не над каждым словом. Отсмеявшись, сказал:

— Да, странные вещи происходят. Мужчины становятся изнеженными, женщины уверенными в себе и перенимают инициативу. Что ждет старушку Англию? — вопросил Дермот и приглушил голос, будто собрался изречь крамольность: — Имею подозрение, сумасшедшее, конечно: настанут времена, когда премьер-министром станет дама.

— Все возможно, — ответил Эдвард легким тоном. — Она должна будет обладать железным характером и волчьей хваткой. То есть быть из породы эмансипе. Нельзя их недооценивать. В них больше мужского, чем женского. Видел я в столице дам, которые всячески открещиваются от принадлежности к слабому полу. Они надевают брюки, курят сигары и носят синие очки, чтобы казаться уродливыми. Надеюсь, в ближайшие сто лет их к власти не допустят.  А что будет дальше мне лично все равно.

— Мне тоже, но жаль нас, англичан, потомков великих воинов и пиратов прошлого — викингов, саксов и норманнов. Поверь мне, Эдди, женщин нельзя допускать к управлению страной, их ум для того не создан, как доктор говорю. Разве могут они навести порядок в стране, если не могут навести его в собственном гардеробе? Они способны лишь кокетничать и одурачивать мужчин.

— Согласен. И поступок моей горничной, бывшей — добавлю, тому доказательство. Ты веселишься, а мне было не до смеха. Представь, если узнает Джоан. Она же уничтожит меня одним взглядом. И разбираться не станет, кто к кому в кровать залез. Инцидент вписывается в ее обо мне представление, как о сластолюбце, домогающемся юных служанок. И гувернанток.

— Люди любят свои предрассудки и не желают с ними расставаться, даже если видят полную их несостоятельность. Загадка человеческой психики. Но успокойся, дружище, дворецкий и экономка тебя не выдадут, они люди профессиональные. Девушка Мойра тоже будет молчать,  потому что никто не любит распускать порочащие себя слухи. Так что останется Джоан в счастливом неведении…

— А я в несчастливом ожидании. Честно признаюсь, иногда тоска берет. По ночам в особенности. Сегодня так и не заснул. Инцидент оставил слишком сильное впечатление, я сам не ожидал. Нечто вроде истерики напало: сначала чуть не расхохотался в подушку, потом чуть не разрыдался. Представил на месте служанки — Джоан и… В общем… Расстройство.

— Только не вздумай делать глупости или впадать в отчаяние. Знал я одного человека. Умер от неразделенной любви. Его кровь превратилась в песок, а сердце камень.

— От безответной любви?

— В большей степени от мышьяка. Ладно, хватит о печальном, давай об удовольствиях. — Дермот взял друга под локоть и повел в дом. — Ты явился как нельзя удачно. У меня на сегодня намечен день наслаждений, а вдвоем наслаждаться вдвойне приятнее. Приготовься, друг мой, забыть земные печали. Пусть сердце забьется в радостном предвкушении…

— Уже забилось. Ну, рассказывай — что ты придумал. Что-нибудь новенькое съесть или выпить?

— Угадал. Сегодня будем тешить себя вкусовыми изысками. Обжорство, конечно, грех, но по сравнению с другими, как убийство или прелюбодеяние, это всего лишь слабость. Обед станет первым пунктом нашей программы. Мой французский повар, не устану повторять — один из лучших в Британии, еще вчера поставил варить говяжью ногу. Насыщенный бульон — польза для желудка, а если добавить побольше овощей, то вообще праздник. Не знаю точно, как они работают, но знаю, что забывать об овощах нельзя. Особенно о капусте. Чудо-продукт. Полезна и в квашеном виде, и в свежем. Предотвращает цингу, от которой выпадают зубы и заболевают внутренние органы. Ее называют «болезнь Лондона», именно там она распространена. Столичные жители высокомерны и капусту не употребляют. Аристократы считают ее низкой пищей, бедняки слишком обычной. Это заблуждение идет из глубины веков, точнее из времен славной королевы Елизаветы. Вот пример предрассудка, который трудно искоренить…

Дермот положил руку на плечо гостя — панибратство, которого Эдвард не потерпел бы ни от кого другого, и они вместе прошли в дом.

Один из секретов их долголетней дружбы заключался в том, что один умел слушать, другой говорить. Эдвард был от природы неразговорчив, из Дермота слова лились, как вода из фонтана, и если рядом не находился человек, он разговаривал с вещами. Он умел и молчать, но затяжное молчание действовало на него как одиночное заключение — тревожило и порождало неясные страхи.

Другой секрет — взаимное доверие, которым они прониклись еще во времена службы в Индии.

Для лечения хандры и прочих легких душевных недомоганий достаточно порой непринужденной беседы. Эдвард был благодарен другу, что тот всегда тонко замечал его состояние и знал чем лечить. Хотя что удивляться — доктор же.

После еды Дермот о чем-то переговорил с дворецким Митчелом и пригласил гостя на веранду, окна и двери которой выходили в сад. Обеденные церемонии закончились, сюртуки были сняты. Эдвард устроился на диване в расслабленной позе, положив руку на подушку, голову на руку. Дермот отправился к шкафу с напитками, по пути, естественно, говорил.

— Эдди, приготовься испить дивного напитка. Далеко не каждому выпадает счастье его попробовать. Этот джин…

— Эка невидаль. Я сто раз пил джин.

— …нечто необыкновенное, — продолжил хозяин, будто и не слышал замечания. Он вошел в роль рассказчика и, как вышколенный актер, не отвлекался на звуки в зале, будь то реплики, кашель или другой шум. — Обычный джин, тот можжевеловый настой, который дерет горло и воняет древесиной, знаком большинству британцев. Данный же напиток известен лишь избранным. В круг которых я и хочу тебя ввести. Немного истории. Ты, конечно, знаешь, что джин пришел к нам из Голландии, где готовился по старинному рецепту и назывался трудно-произносимым словом «джинейвер». Мимоходом сообщу, что голландский язык — это не язык, а тарабарщина, учить его не советую, зря потратишь время.

— Я и не собирался… — пробормотал Эдвард, теряя логическую нить и связь с действительностью — над ним распростер объятия Морфей.

— Рецепт привезли наши солдаты после какой-то войны, то ли тридцатилетней, то ли столетней. Стали производить джин все кому не лень, а когда массово чем-то занимаются, никогда не получается хорошо. Превратили его в пойло для неразборчивых посетителей трактиров. К счастью, нашелся умный человек — он не только сохранил старый рецепт, но улучшил и открыл производство на маленькой фабрике в дальнем уголке Шотландии. Производство занимает вдвое больше времени, потому предложение ограничено. Постоянным клиентам, к которым я принадлежу, присылают раз в год по шесть бутылок. Посылка прибыла неделю назад, так что ты явился как нельзя удачно…

Дермот часто сопровождал красивыми историями тривиальные вещи, к рассказу его Эдвард не счел необходимым прислушиваться. Полный желудок и усталая голова его требовали отдыха, он отдался их зову и незаметно для себя задремал.

Вскинулся он от стеклянного звона. Услышал бульканье и слова «прежде чем пить, понюхай». Увидел перед носом хрустальную рюмку на ножке — длинной и тонкой, как изящный женский пальчик. В первый момент показалось, что рюмка пуста — настолько жидкость в ней была прозрачна. Эдвард взял, понюхал. Запах тоже был по-женски тонок, изящен и ничем не напоминал дух общеизвестного джина, тяжелый, похожий на древесный пот. Отпил — вкус мягкий, многообещающий.

Дермот прав, подумал Эдвард, отбросил сомнения и отдался в руки друга. Он покорно выполнял его рекомендации — нюхал, пробовал, проникался вкусом. Он не сопротивлялся, не противоречил, не задумывался и чувствовал себя как ребенок, которого балуют. После выпивки стало легко, спокойно и лениво, не хотелось шевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. Временами он впадал в спячку с открытыми глазами, слушал вполуха и пропустил больше половины разговора, вернее монолога Дермота об истории открытия им волшебного напитка. Когда тот осознал, что говорил с воздухом, подсел к другу и легонько толкнул.

— Ты хоть раскушал его? Заметил — чем пахнет?

— Заметил.

— Разобрал, что добавлено?

— Кориандр? Петрушка? — пробормотал Эдвард первое что пришло на ум. И велел себе взбодриться, а то совестно — человек его балует, а он отвечает невниманием.

— Ничего подобного! Для свежего запаха и мягкого вкуса туда добавляют вытяжки из огурцов и розовых лепестков. Неожиданная сентиментальность для диких горцев, а? Свежесть и нежность свойственны скорее девушке, пасущей овечек на зеленом лугу, чем охотнику, неделю гонявшемуся за хрюкающим оленем…

— Олени не хрюкают. Имеешь ввиду кабана?

— Точно. Хорошо, что ты проснулся и вник в беседу. Так вот. Гонялся охотник за кабаном и крепко им пропах, вернулся домой и потребовал такого же крепко пахнущего и пробирающего до костей джина. Его подают в каждом городском кабаке и придорожном трактире. Мы же пьем другой, предназначенный для людей утонченных — во всех смыслах этого слова. Из любопытства съездил я на фабрику посмотреть процесс производства. Сначала напиток настаивают на можжевеловых ягодах, как все другие сорта. Но потом не прогоняют через опилки, а укрепляют другим способом. Каким? Секрет. Виноделы хранят его строже, чем тамплиеры место нахождения Святого Грааля. Такой джин я готов пить хоть каждый день.  Кстати,  Хендрикс называется.

Эдвард потягивал из рюмки крошечными глотками.

— Я знал, что ты поклонник изысканной еды, но не ожидал, что еще и гурман выпивки.

— Я гурман всего, что касается удовольствий жизни. В том числе ее пороков. Но их мы оставим до другого раза, сейчас пойдем в сад. Митчел сделал знак, что там все готово.

— Что готово?

— Скоро увидишь.

— Секреты, загадки. Интересно…

— Наверное, думаешь — с какой стати развлекаю тебя, сюрпризы преподношу? Отвечаю: чтобы отвлечь. От известной тебе персоны. По глазам вижу — замучила она тебя. Или ты сам себя на ее счет замучил. Да. Печаль — это цена, которую мы платим за любовь.

— Знаешь, о чем иногда думаю. В прибрежных районах Корнуолла, где часто разбиваются корабли, волны выносят на берег вещи. Жители собирают их и продают, имеют неплохой доход. Правительство посчитало их бизнес циничным и запретило, издав специальный закон. Так вот, я бы специальным законом запретил юным девушкам становиться гувернантками. Пусть бы становились ими, например, после тридцати… Нет, лучше после сорока.

— А до того времени кем им прикажешь быть?

— Да кем хотят, кроме… — Эдвард сделал неопределенный жест.

Дермот согласно кивнул только для того, чтобы не спорить.

— Эдди, забудь обо всем и положись на мой докторский опыт. Тревоги отступят. Во всяком случае на то время, что ты здесь.

— Спасибо, что нянчишься со мной, Дермот.

— Не стоит благодарности. Мы же друзья. И в беде, и в радости. Дружба для меня — это святое и на всю жизнь.

— Для меня тоже.

— Ну, объяснились, теперь пошли, займемся плотскими утехами. И позор тому, кто подумает об этом что-либо дурное, как говорит девиз Ордена Подвязки.

Друзья вышли из прохлады комнаты и окунулись в море зноя. Они поспешили вглубь сада, туда, где в тени деревьев с живописно свисающими ветками стояла «Беседка удовольствий».

Она отлично подошла бы для любовных свиданий, которые в романах происходят или у калитки сада, или в увитой плющом беседке. Решетчатые стены ее поросли клематисами. Крыша в виде конуса была сплетена из тонких дощечек. Острым концом она уходила вверх и напоминала турецкий походный шатер. На крышу падало солнце и создавало узорчатую тень на полу, застеленном персидскими коврами. Повсюду разбросанные подушки и валики с кисточками и бахромой создавали по-восточному уютный вид.

На низком столике посередине стояло продолговатое серебряное блюдо с фруктами, половину которых Эдвард раньше не видел и названий не знал. На другом блюде лежали сладости, блестевшие медом и глазурью, и столь обильно посыпанные сахаром, что рот сам собой наполнялся слюной. Рядом стоял кальян, похожий на чрезмерно вытянутый подсвечник с колбой внизу, от нее отходила трубка с мундштуком для втягивания дыма. Присутствовали также бутылки и рюмки из богемского хрусталя с тончайшей, кружевной шлифовкой.

— Располагайся в любом удобном положении. — Дермот сделал приглашающий жест. — Ну, как тебе тут?

— Как в гареме турецкого султана — ковры, фрукты, кальян, — ответил Эдвард, устраиваясь полулежа на подушках. — Наложниц не хватает.

— Наложницы пошли переодеваться, — в тон ему сказал Дермот, налил бордового вина в рюмки, одну передал другу. Вино сверкало сквозь хрусталь, как драгоценный рубин. — «Утешение в наслаждениях» — говорили французские короли. Они умели баловать себя. Каждый прием пищи начинали и заканчивали виноградным напитком. Последуем же их примеру, отведаем лучшего вина Лангедока «Кот дю Руссейон».

Дермот отпил половину, отставил рюмку и улегся на бок, подложив под локоть валик.

— А теперь побалуем желудки заморскими плодами и прочими вкусностями. Предлагаю начать вон с тех розовобоких персиков. Думаешь, откуда они прибыли? Из солнечной Испании? Нет, дорогой, из моей личной оранжереи. Они такие нежные, что садовник собирает их в белых перчатках.

— Съем персик сочный, ароматный,

Засну дремотою приятной

На груди белой, благодатной

У мавританки молодой… — продекламировал Эдвард и надкусил плод.

Дермот взялся на бутылку.

— Еще налить?

— Не надо. А то потянет на… тех, кого тут нет. Вернемся к вопросу о гареме. Как у поэта: «Хотя султану шесть десятков било, шесть сотен у него наложниц было». Пора бы и тебе… Скоро сорок, не думаешь жениться? Хотя бы ради наследника. Кому-то должно отойти это чудесное имение.

— «После нас хоть потоп». Так говорила маркиза де Помпадур, когда ее пугали тем, что войдет в историю как извращеннейшая женщина всех времен. Я, конечно, не историческая фигура. И извращения у меня в рамках обычности. Но думаю так же. Распространенное заблуждение: каждый мужчина должен произвести на свет наследника. Я никому ничего не должен. Я привык считаться только с собой. Не могу представить, что кто-то чужой войдет в мой дом и будет мелькать перед глазами днем и ночью. Даже такая куколка, как твоя…

— А если влюбишься? Жить без нее не сможешь?

— Влюбиться? Не-е-т. Подобное несчастье мне не грозит. Я слишком практичен. Наверное, потому, что доктор. Мы имеем дело с вещами приземленными, а любовь — субстанция эфемерная, неосязаемая. — Дермот собрал пальцы в щепотку и раскрыл, будто выпустил на волю мотылька. — Привычка — убийца любви. То, что видишь каждый день, надоедает. Жена становится предметом, который, в конце концов, перестаешь замечать. Надоедает всё — признанные красавицы и великолепные произведения искусства. Во Флоренции я долго стоял у скульптуры Давида. Любовался, забыв о времени. Завидовал местным жителям, потому что они жили в одном городе с бессмертным творением Микеланджело. Напрасно завидовал. Флорентийцам он так же привычен, как аляповатый купидон на полке камина. Проходят мимо, отвернувшись и болтая о ценах на сыр. Представляешь — рядом Давид, а они про пармезан. Пустяки им важнее вечного.

— Святотатство.

— Правда жизни. В ней все по-другому, чем в книжках, где чувства длятся так долго, как требуется автору. На самом деле супружеская любовь, если она вообще была, длится пару месяцев. От силы год. Потом у каждого своя жизнь: у мужа – романы на стороне, у жены – дети и хозяйство или то же, что у мужа, если она немножко умна. Тогда ему не позавидуешь. Обретет такие рога, что в дверь не протиснется.

— Не хочешь, чтобы жена гуляла, уделяй ей больше внимания.

— Вот этого не могу обещать. Ты же знаешь, у меня широкие интересы. Выходят далеко за рамки традиционных. Почему я должен себя ограничивать?

— Если любишь человека, пойдешь на жертвы. По-моему, главная причина охлаждения между супругами то, что спят раздельно. Еще то, что муж не вникает в интересы жены. Если она хороша собой и неглупа, им всегда есть чем заняться вместе. Я выберу такую, что не даст заскучать ни днем, ни ночью. И обязательно будем спать в одной кровати, рука в руке.

— Эдди, половой вопрос — это то, что нас с тобой разъединяет. Я, при всей кажущейся мягкости, по натуре, извини за грубое слово, хищник. Мне, опять же извини, свежак подавай. Желательно каждый день. Ну, или раз в неделю непременно.

— Не всегда же за свежаком будешь гоняться. Когда-нибудь устанешь. Захочешь покоя и семейного уюта, который умеют создавать только женщины. Беседа у камина, пудинг, плед. Ребенок чтобы рядом возился…

— Друг мой, не старайся. Меня не прельстишь обывательскими стереотипами семейной жизни. Я по-другому устроен и всегда это чувствовал. Порок — моя религия. Хотя, нет, я атеист. Я назвал бы это вариациями. Они придают жизни остроту, как специи придают еде вкуса. Люблю погрешить и не собираюсь ни перед кем отчитываться. Свобода важнее всего. Я эгоист в каждой капле крови. Но чувствительный эгоист. Женщину, которая решится связать со мной судьбу, ожидают одни страдания. А я не хочу никого делать несчастным. Я слишком человеколюбив. И по-старомодному честен. Не могу приговорить женщину к пожизненной преданности мне в то время, как сам не собираюсь отвечать ей тем же. Я порочен, но не подлец.

— Ты хорош несмотря на все гадости, которые о себе говоришь. Жаль, что такой великолепный мужской экземпляр пропадает для прекрасной половины человечества.

— Ну-у… Ни от чего не зарекаюсь. Жизнь — такая штука, которой больше всего не достает определенности.

 

5.

 

Конюх Стив стоял в кустах сирени, жевал травинку и наблюдал за входной дверью Милтонхолла. Хозяин в отъезде, управляющий тоже, потому он рискнул отлучиться с конюшни. Он пробрался к замку в надежде увидеть Джоан, а если повезет, то и поговорить.

Это его вторая отлучка за сегодня. Утром он простоял на том же месте без пользы полчаса и ушел, когда заморосил дождь. Ясно, что в ненастье гувернантка детей на улицу не выведет. Он вернется, если небо просветлеет. Стив настойчивый, привык добиваться своего. И добьется. Не сегодня так завтра, не завтра так через пару дней.

После полудня распогодилось. Он почистил стойла, напоил лошадей, снова украдкой пробрался к дому и занял наблюдательный пост.

Кэти, Молли и Том закончили рисовать куклу и подвинули листки гувернантке. Вместе обсудили их и пришли к единодушному мнению: лучше всех получилось у Тома.

После часа сидения и рисования у детей накопилась энергия: Кэти беспокойно качала ногой, Молли водила по столу руками, Том украдкой поглядывал за окно. Если энергию не потратить на мирные цели, вспыхнет ссора или драка, известно из опыта. Пока Джоан раздумывала, чем их занять — игрушечной войной или прогулкой по дому, небо посветлело, и поплыли облака, которые не представляли дождевой угрозы.

Кэти надоела неопределенность, она спросила:

— Что будем делать?

Джоан не меньше воспитанниц не терпелось пробежаться по лужайке.

— Пойдем гулять.

— Ура! Куда пойдем?

— Я знаю, где в парке растет малина, — преодолев стеснение, сказал Том. – Она уже поспела. Ягоды вот такие большие. Сладкие. Их никто не собирает. Засыхают на ветках. Жалко.

— Хочу малины! — заявила Кэти. Глаза ее заблестели. Это же исполнение мечты — прогуляться по лесу вместе с Томом. Вдобавок полакомиться ягодами.

— И я хочу, — поддержала сестру Молли. – Только я медведей боюсь. Говорят, они малину любят. Кто знает, медведи здесь водятся?

— Не водятся, — сказал Том уверенным голосом. — Медведи живут отдельно от людей. В диких лесах, а здесь парк.

— Значит, идем за малиной, — подытожила Джоан. – Но сперва поищем — во что ее собирать.  Где-то я видела лукошко.

Лукошко отняли у куклы в красной шапочке, которая несла бабушке пирожки, и шумной гурьбой отправились вниз.

Терпение Стива было вознаграждено скорее, чем он ожидал. Гувернантка вышла в сопровождении детей, и до него донесся разговор.

— В какую сторону пойдем?

— Туда, — сказал Том и махнул рукой в сторону, противоположную той, где стоял Стив.

Джоан взглянула в указанном направлении. За полянкой, на которой они каждый день играли, начинался парк, больше похожий на лес. Конечно, дикие животные там не водились, разбойники тем более, но меры безопасности никогда не помешают.

— Дети, все трое, слушайте внимательно. В лесу от меня далеко  не отходить. Друг друга из виду не терять. И не углубляться, иначе заблудимся.

— Хорошо, мисс Джоан, — хором сказали сестры тоном послушных девочек.

Том кивнул. Кэти и Молли окружили его и, беспрестанно болтая, направились к парку, который сулил новое приключение. Джоан с лукошком шла позади.

Глаза Стива впились в ее фигурку, все остальное размылось. Он выплюнул травинку и вышел из укрытия. Он ощущал нетерпение и прилив сил, будто конь перед бегами. Удача к нему сегодня благосклонна. В лесу с гувернанткой можно сделать все что угодно, а не только поговорить. Том помехой не станет — он хоть и высок для своих лет, но хлипок и робок. Девочки вообще не в счет.

Последовать за ними через поляну или в обход? Через поляну короче, но рискованно — вездесущий дворецкий увидит, доложит хозяину, мол, в ваше отсутствие прогуливался тут Стив с неизвестной целью. Если же пробираться в обход, получится большой крюк. Потеряет время, выпустит из виду цель.

Что делать?

Идти напрямую. Не терпится ее догнать. На любопытные вопросы ответит: собирал конский щавель, чтобы добавить в пищу лошадям. «Да, хорошая отговорка», — подумал Стив и тронулся с места, не выпуская из поля зрения Джоан.

Конюха заметил садовник Эверт, стоявший у окна оранжереи.

— Не нравится мне это, — проговорил он.

Когда Эверт глядел на Тома в окружении красивых дам, сердце наливалось радостью и теплом, как бутон наливается соком и цветом. Когда же он увидел идущего следом Стива, сердце вздрогнуло и сжалось, будто бутон опалили огнем.

Репутация конюха в деревне известна: дерзкий, задиристый, сильный, как трехлетний жеребец. И такой же похотливый. Смазливых девушек он не пропускал и одними поцелуями не ограничивался. Ходили слухи, что Стив не чурался овладеть девушкой насильно, и страдали те, за кого некому было заступиться.

Нехорошее предчувствие кольнуло Эверта.

«Кто заступится за гувернантку? Никто. Вдруг Том вздумает? Стив его одним кулаком прибьет. Надо пойти за ними, присмотреть. Не известно, что у этого разбойника на уме. Наверняка, серьезная гадость. Иначе не решился бы среди бела дня гулять вдали от конюшни».

Эверт схватил посох и поспешил к выходу. В холле он встретил экономку и вместо того, чтобы остановиться, поздороваться, прибавил шаг. На лице, и без того перекошенном, застыла мрачная гримаса. Дафна сказала:

— Завтра приедет хозяин, у тебя клубника поспела? Не забудь набрать…

— Не забуду, — буркнула горбатая спина и скрылась за дверью.

Невежливость была Эверту не свойственна. Дафна с недоумением посмотрела вслед. «Что это с ним? На пожар, что ли спешит? Или несчастье случилось?». Спросить было не у кого — садовник исчез, других слуг поблизости не оказалось. Любопытство ее вспыхнуло и погасло. Дафна пожала плечами и отправилась своей дорогой.

 

6.

 

— Эдди, знаешь, в чем мой личный парадокс? — Дермот осушил рубиновый бокал и продолжил разговор на старую тему. Искать новую не хотел его расслабленный мозг, а молчать было невмоготу. — На пьяную голову мне лучше думается. И знаешь, о чем я подумал?

— О чем же? — спросил без интереса Эдвард. Он лежал на спине с закрытыми глазами и представлял, что летит.

— Во-первых: хорошо, что я пьян. Иначе ни за что не решился бы сказать то, что сейчас скажу. И это будет во-вторых. Так вот: тебе, так же как и мне, нельзя жениться. Но по другой причине.

— По какой же? — Эдвард насторожился, ожидая, что друг вспомнит про Бет. Упоминание о ней осквернит то хорошее, в котором он пребывал, загрязнит самый воздух. Если Эдвард услышит ее имя, хотя бы первую букву имени, немедленно встанет и уйдет.

Хорошо иметь другом человека, который чувствует твои флюиды.

Дермот продолжил философствовать, не коснувшись больного места друга.

— Мужчина, который познал много женщин, не способен быть верной одной. Обман — это трагедия для жены. Ты нанесешь ей душевную рану, которую не сможет вылечить никто. В Кембридже по специальности «психология» нет ни одного профессора.

— Шутник, — усмехнулся Эдвард и расслабился. – Подвел научную базу под свою шарлатанскую идею. Хочешь сказать, что женитьба опасна для психического здоровья супругов? Сегодня твоя пьяная голова дает бредовые советы.

— Этот совет я придумал, когда был еще трезв.

— Незрелые рассуждения. Надеюсь, после сорока ты повзрослеешь.

— Надеюсь, что нет. Советую, как друг и доктор: откажись пока не поздно.

— Поздно, дорогой мой. Я попал в зону притяжения Джоан и приговорен следовать за ней, как луна следует за землей. Вернее, они вместе вращаются в пространстве.

— Не надо было ее поселять так близко… — пробормотал Дермот.

Эдвард не расслышал или сделал вид.

— Не один я попал под ее чары, — продолжил он, покачиваясь на воздушных волнах и ощущая себя легко, как тот сказочный персонаж, летавший на ковре над Багдадом. Разговоры о гувернантке больше не вводили его в хандру. В сказках все заканчивается свадьбой, почему бы и его истории не закончиться тем же? — Девушка привлекает к себе всё и всех. Я думал, моя Альфа предана мне и только мне — до тех пор пока не увидел, как она лобызала ее руки.

— Как-то по-особенному?

— Как Соломон царице Савской.

— Соломон никогда ей рук не лобызал.

— Ну, другие цари лобызали. С обожанием.

— Ты действительно решил жениться на Джоан?

— Да, — твердо ответил Эдвард.

— О… По-моему, пора выпить. — Дермот разлил вино по рюмкам с золотыми ободками и фигурными ножками. Он был ценителем прекрасного в большом и в мелочах. — Розовый кларет — лучшее сопровождение для фруктов.

Друзья чокнулись и выпили, не спеша, смакуя и наслаждаясь.

— Эдди,  я рад за тебя, — примирительным тоном сказал Дермот. — Знаешь, какой мой второй парадокс? Всё вышеизложенное не помешает мне помогать в устройстве твоей судьбы. Как только уедешь, я отправлюсь к той гадалке с вещами, которые ты привез. Хорошее предчувствие имею.

— Надеюсь, она чем-нибудь поможет. Хотя это, конечно, суеверие.

— Считай это волшебством. А пока ты свободен… Помнишь, я приглашал тебя в Лондон? Настал подходящий момент. Приезжает миланская опера с «Женитьбой Фигаро». Главную партию исполняет молодой баритон, э… не помню имени. Говорят, Ла Скала связывает с ним большие надежды.

— Не имей больших надежд, чтобы не познать больших разочарований.

— Ну, мы понадеемся лишь получить удовольствие от певца. Уверен, он нас не разочарует. Один мой знакомый имеет годовую ложу в Ковент Гарден. Пригласил меня. А я приглашаю тебя. Места всем хватит. Полезно иногда выезжать в столицу, приобщаться к европейской культуре, чтобы не закисать в нашем провинциальном болоте.

— Зато в нашем болоте воздух чистый, а там сплошной дым, — сказал Эдвард и глубоко, с удовольствием вдохнул. — Вообще-то, мне и по делам туда пора.

— Отлично! — сказал Дермот и сел, по-восточному сложив ноги. — Нам обоим необходимо развеяться. Отвлечься от однообразия деревенской жизни. Побывать в обществе, посетить модные салоны, получить новые впечатления… Кстати, о впечатлениях. Кальян покурить хочешь? Свежий опиум. Голландцы на днях с Явы привезли.

— Нет, спасибо, мне и так хорошо. Легкое опьянение приятнее полного забытья. — Эдвард наблюдал, как уверенно Дермот управлялся с кальяном — закладывал порошок, древесный уголь, брал в рот мундштук, глубоко затягивался. — Мой друг — неисправимый гурман удовольствий, в том числе сомнительных, которые уводят в туман его чистую, благородную душу.

— Ах, Эдди, опиум — самый безгрешный из моих пороков. Ты еще не все про меня знаешь. Но не стану открывать. Опять же потому что доктор. Чем больше мы узнаем чужих секретов, тем строже храним свои.

 

7.

 

«Ты меня еще не знаешь, гордячка», — думал Стив и крался за гувернанткой с бесшумностью хищника, который выслеживает добычу. Он не хрустнул ни одной веткой, не издал другого подозрительного шума. Он стоял за деревом в двух шагах от малинового куста и смотрел, как дети уплетали ягоды.

Джоан съела парочку и отправилась дальше.

Она вышла на лужок, залитый солнцем и усеянный кустиками с белыми цветами и плодами, похожими на миниатюрные красные фонарики. Земляничный ковер. Джоан села на корточки и принялась собирать ягоды в корзинку, самые спелые отправляла в рот.

— Вкусно? –  раздался за спиной мужской голос.

Джоан вздрогнула. Откуда здесь мужчина? Она не слышала, как он подошел. Оглянулась, увидела Стива, который  облизывал губы, вроде, он тоже только что полакомился земляникой. Но он не полакомился, а только предвкушал. Он широко улыбался, а глаза посылали такие вьюги, что в жаркий день Джоан пробрало холодом до костей.

Он сделал к ней шаг.

— Я тоже хочу попробовать вкусненького. Дашь?

— Не дам!

Она встала и прижала корзинку к груди, будто он только за тем и пришел, чтобы ее отнять. Нет, он собирался отнять нечто более ценное, и Джоан догадалась. Кровь отхлынула от ее лица и спряталась где-то внутри. Мысли запаниковали, забегали, но тут же выстроились в ряд, чтобы принять на себя первую атаку. Вернее, принять решение. Нельзя показывать страха, это ему сигнал напасть. Нельзя бежать, он сразу догонит. Нельзя кричать, чтобы не напугать девочек. Девочки… Что если он захочет их осквернить? У него глаза дьявола, которому все человеческое чуждо…

Небеса, разверзнитесь, нашлите на него громы и молнии!

Призыв не услышан. Придется справляться самой.

Что делать?

Нападать.

— Ты зачем пришел? — негромко, но уверенно вопросила Джоан. — Что тут делаешь? Почему подкрадываешься, как вор? Почему не на конюшне?

— Да вот собрался объездить новую лошадку, — ответил Стив и усмехнулся на собственную шутку. Сделал еще шаг.

Джоан отступила.

— Не приближайся, а то закричу.

— Не посмеешь.

Он наступал и гипнотизировал ее взглядом исподлобья. Она отступала, пока не уперлась спиной в дерево, а руками в его грудь. Одной рукой он взял ее за шею, другой бросил корзинку на траву. Ягоды рассыпались — жалкие, беспомощные, похожие на капли земляничной крови.

Стив наклонился к уху Джоан и прошептал:

— Ты не посмеешь кричать. Знаешь почему? Потому что побоишься поднимать шум. Потому что тогда все узнают, чем занимается гувернантка в лесу. Встречется с любовниками! Если начнут разбираться, я скажу, что ты сама назначила мне свидание…

— Вранье!

— А это еще надо доказать. Мне скорее поверят, я здесь старожил, а ты новенькая. Чужачка. Пропадет твоя безупречная репутация, дорогуша. Лучше отдайся по-тихому. Получим удовольствие и разойдемся.

Стив сжал ей горло и будто пригвоздил к дереву.

— Негодяй…– прошипела Джоан.

Она все еще упиралась в него руками, он схватил их, завел назад и держал одной рукой, другой привлек ее к себе. Он пытался поймать ее губы, она извивалась всем телом, брыкалась и кусалась. Он укрощал ее пощечинами, точно рассчитывая силу ударов — чтобы не причинить заметного вреда, но сломить сопротивление.

Сломил. Джоан прекратила сопротивляться и подняла на него мутные, не соображающие глаза. Покорно улыбнулась.

— Так-то лучше, — прошептал он, наклонился к ее губам и на миг ослабил хватку.

Она высвободила одну руку, влепила насильнику оплеуху и рванулась было бежать, но он мертвой хваткой держал ее за другую руку. Он разозлился и ударил ее кулаком, слишком сильно, и все-таки выпустил. Джоан отлетела на пару футов и упала спиной на траву. Она пыталась подняться на локти, уползти, спрятаться, и не получалось — силы оставили, страх одолел. Она затихла, положила голову на землю, посмотрела на окружавшие ее деревья. Они такие высокие, мощные, почему они не пришли ей на помощь?

И не придут.

Что бы Стив с ней ни творил, они будут смотреть и молчать.

Печально, когда некому помочь. В такие моменты особенно больно ощущать одиночество.

По левому виску потекло что-то теплое. Джоан подумала, что слеза, но она же не плакала. Значит, кровь — она капала на землю и смешивалась с кровью земляники. Они лежали там все вместе, жалкие, беспомощные…

— Вот ты и легла под меня, сучка, – сказал Стив и подошел ближе. – Не захотела по-хорошему…

— Оставь мисс Джоан и убирайся восвояси! – раздался голос, глухой, как из преисподней.

Стив, недоумевая, оглянулся и увидел Эверта. Согнутый в три погибели гоблин потрясал на него дубиной и делал угрожающие гримасы. Стив посмеялся бы, но ходили слухи, что несмотря на горб, садовник обладал недюжинной силой. Посох послужил бы оружием, которое, судя по гримасам, он пустит в ход, не раздумывая.

Надо его заговорить.

— Успокойся, приятель, ты не то подумал, — сказал Стив беспечным тоном. — Все в порядке. Мы с мисс Джоан прогуливались, беседовали. Она споткнулась и упала, а я подошел поднять. Я ничего плохого не имел ввиду. Ты зря разбушевался. Возвращайся на свои грядки. И не вмешивайся впредь не в свои дела. — Последние слова он произнес с угрозой.

Запугать или сбить с толку Эверта не удалось.

— Уходи отсюда немедленно, — повторил он. – А если не уберешься, скажу Тому, чтобы позвал людей. На тебя многие зуб имеют. Наваляют так, что навсегда отучишься к девушкам приставать. – Горбун потряс посохом-дубиной.

— Ты, урод, пожалеешь, что вступился за девчонку. Она того не стоит.

— Это ты ее не стоишь, вор и негодяй! Шагай восвояси. И забудь сюда дорогу. Иначе дубины испробуешь. К тому же распрощаешься со своей доходной работенкой. Расскажу хозяину, куда делось дорогое седло…

— Какое еще седло?

— Которое в прошлом году исчезло из конюшни. Ты сказал, что цыгане украли. А на самом деле – продал им за полцены. И о других проделках расскажу. Наберется столько, что в каталажку засадят.

— Эх, зря ты вздумал ворошить прошлые дела, приятель, — сказал Стив. Делать здесь больше нечего, он пятился, не спуская с садовника глаз. – Очень зря. Это может тебе дорого обойтись.

— Не пугай! Не один я знаю о твоих делишках.

— Кто еще?

— Неважно.

— Ладно. Я уйду. Но мы еще встретимся, горбун.

— Обязательно, коновал.

Стив удалялся, ускоряя шаг. Эверт следил, пока тот не скрылся из виду. Потом помог Джоан подняться.

— Как вы себя чувствуете?

Как она себя чувствует?

И хорошо и плохо одновременно. Хорошо, что жива осталась, и дети целы. Плохо — все остальное.

Она не находила слов. Она дрожала и плакала. Наклонилась, обняла Эверта, поцеловала в черные космы.

— Не знаю, что бы я без вас делала, — шептала Джоан, всхлипывая. Голос прерывался, и не получалось с ним совладать. – Но как вы здесь оказались? В самый нужный момент?

— Я его из окна заметил. Сообразил, что дело нечисто. Конюхам запрещено шляться по усадьбе. К тому же у него был свирепый вид. Я побежал следом. Жаль, хозяина нет. Но когда узнает, он его…

— Эверт, прошу вас никому не рассказывать про этот случай. Он бросит тень на мою репутацию. Прошу вас.

— Понимаю. Не расскажу. Но у вас платье сзади… И кровь на виске.

— Детям скажу, что упала. На виске не кровь, а земляничный сок. Правдоподобно звучит?

— Правдоподобно. Теперь пойдемте отсюда. Буду вас сопровождать. Подозреваю, что Стив не ушел далеко. Притаился где-то и наблюдает. Зверь он.

Эверт оказался прав — Стив стоял за деревом и со скрежетом зубов смотрел, как гувернантка уводила детей, а садовник шел сзади и оглядывался, держа посох наготове.

Люди, которые вместе пережили большое потрясение, сближаются, как родные. Вечером Джоан пришла в оранжерею еще раз поблагодарить Эверта. Он, вроде, предчувствовал: с помощью Тома расчесал и заплел в косичку волосы, подровнял бороду, умылся почище, надел свежую рубашку.

Джоан и Эверт сидели на тех же стульях, за тем же столом. Больше молчали, чем говорили, ощущали нечто тонкое, что связало, и боялись нарушить его словами.

Эверт подвинул Джоан блюдечко с клубникой, себе налил чаю. Она ела клубнику — теплую, сладкую и внутри становилось тепло и сладко. В холодном, мрачном Милтонхолле она больше не чувствовала себя одинокой: в одном из его лабиринтов билось живое сердце, и она отыскала к нему дорогу. Она смотрела на Эверта и не замечала ни горба, перекосившего спину, ни рук, спускавшихся до колен. Она видела его глаза — спокойные, глубокие, таящие мудрость, которую здоровым и беспечным людям никогда не познать. Она влюбилась в его глаза и подумала, что не постеснялась бы пройти рядом по улице. А согласился бы он? Он видел ее позор — ее ноги и нижние юбки…

— Царапина у вас на виске подсохла, — сказал Эверт. Он не помнил ее ноги и юбки.

— Я ее травами лечила.

— Бить женщин — последнее дело.

—  Я не давала ему повода. Я его не знаю. Два раза видела и все… Вы меня осуждаете?

Осуждать? За что? Эверт не ожидал, что гостья начнет оправдываться. И перед кем? Перед уродом, монстром и гоблином. Эх, если бы не горб, был бы он человеком, и все было бы по-другому, по-человечески. Шевельнулась внутри горечь, собралась было пустить слезу, да он ее задавил.

— Здесь нет вашей вины. Он известный задира. В деревне с ним никто не связывается и не дружит. — Эверт вздохнул. Утешать он не умел. И где бы научился? Его-то никто и никогда…

— Если бы не вы, он бы меня убил.

— Больше он к вам не подойдет. Когда встретит отпор, больше не нападает. Только в лес далеко не ходите.

— Кажется, он вам угрожал? Не следует ли обратиться в полицию? Или хозяину сообщить — про воровство и прочее?

— Не знаю… Кто меня будет слушать? Стив давно темными делами занимается. Но на всякий случай, я написал о его проделках. – Эверт подал неровно сложенный, кое-где запачканный землей листок. Наверху стояло «От Эверта». – Возьмите, мисс. Если со мной что случится, передайте графу.

— Обязательно передам. Спасибо вам. И за клубнику тоже. Никогда такой вкусноты не ела. Я, пожалуй, пойду.

— Хорошо. До свиданья.

Когда она уходила, он не нашел сил отвернуться. Вместе со слезами в глазах вставали картины — каким он мог бы быть, ведь родился нормальным человеком. Вот Эверт, высокий, красивый парень, встает на рассвете погожего дня и отправляется в сад, чтобы набрать роз. Рассвет дарит им  глубину и сочность цвета, букет как бы сияет изнутри. Эверт идет по деревне, встречные ахают и спрашивают «для кого такая красота?». Он подходит к Джоан, которая, ни о чем не подозревая, гуляет по дорожке вокруг замка. Он становится на одно колено, подает букет. Она принимает, улыбается, целует его в губы…

Эверт всхлипнул, размазал слезы пальцами — длинными, как у гориллы, взглянул на сына и вспомнил: когда Том был маленький, обнимал его за горб и говорил «вот вырасту, отдам тебе свои силы, чтобы ты выздоровел».

Господи, ну за что?!

 

8.

 

Эдвард стоял у зеркала и заканчивал утренний туалет. В одной руке он держал белую галстучную ленту, в другой черную, которые с вечера подготовил дворецкий, предоставив хозяину сделать выбор. Вдруг в коридоре послышался быстрый глухой стук каблучков по ковру — кто-то бежал. Не «кто-то», а гувернантка, только у нее имелись каблучки. Не долго думая, Эдвард бросил ленты и вышел в коридор именно в тот момент, когда Джоан пробегала мимо. Она не успела затормозить и врезалась в хозяина, крепко прижавшись к его груди. На что он и надеялся.

Он просто вынужден был ее обнять и удержать, иначе оба упали бы, потеряв равновесие.

И в том была бы ее вина.

Все получилось так, как Эдвард задумал, и очень естественно. Прижав ее к себе, он почувствовал ее упругие выпуклости, вдохнул ее юный аромат. С этим ароматом он хотел бы засыпать и просыпаться. Его хотел бы вспоминать днем в промежутках между делами, им хотел бы наслаждаться ночью… Ее кудрявая прядь в полете коснулась его щеки и снова опустилась на плечо хозяйки. Еще секунда — и он утащит ее в спальню, до которой два шага, и два шага до постели. Четыре шага до счастья — много или мало?

Нет! Не сейчас.

Забыть.

Оттолкнуть.

Иначе напугает ее, перечеркнет все свои прошлые — и будущие усилия.

Но как оттолкнуть ту, что желаннее всего на свете…

Силы Небесные и Земные — помогите.

Нехотя Эдвард разжал объятия, но не отступил, предоставив девушке сделать выбор. Она тоже не отступила. Она стояла и смотрела на него — щеки розовые, будто их поцеловала утренняя богиня Аврора, в глазах озорство и отвага. Нечто невероятное.

— Доброе утро, сэр, — сказала Джоан вполголоса и в медленном темпе, будто хотела компенсировать недавнюю спешку. — Простите, я чуть не сбила вас с ног.

— Да, вы чуть не сбили меня с ног, — сказал он тоже медленно, как во сне. Он повторял за ней, чтобы не сказать чего-то несвязного или глупого. — Вы куда-то спешили?

— Я спешила на завтрак, — объяснила Джоан, сморгнула и, вроде, очнулась. Она отступила, совсем чуть-чуть, и говорила далее обычным тоном. — Не могу опаздывать на встречу с Кэти и Молли. У нас на сегодня намечена большая программа. Я в спальне провозилась, искала одну книжку.

— Нашли? — с невинным видом спросил Эдвард.

— Не нашла. Время потеряла, потому пришлось мчаться. Понимаю, что неприлично…

— Да, непростительное нарушение этикета с вашей стороны, — сказал Эдвард преувеличенно серьезно, а в глазах прыгали смешинки.

Джоан хмыкнула.

Обоим не хотелось расходиться.

— Интересно, что за программа у вас?

— Познавательная. — Джоан вошла в роль гувернантки и принялась объяснять: — После завтрака идем на экскурсию к садовнику Эверту. Он обещал показать, как растут ананасы. И как по запаху определять спелость груш. И почему тропические фрукты не растут у нас в открытом грунте. Потом мы погуляем по зимнему саду, послушаем канареек. Потом пойдем на улицу собирать полевые цветы и делать гербарии. Зимой будем их рассматривать и сравнивать, какие лучше сохранились. Устроим выставку гербариев…

— Пригласите меня на выставку?

— Обязательно.

— Увлекательный план, — сказал Эдвард и жестом предложил вместе отправиться к лестнице. По пути он продолжал беседу и мечтал, чтобы лестница не кончалась. — Жаль, у меня в детстве не было столь любознательной наставницы. Возьмите меня с собой на экскурсию в зимний сад. Я тоже не знаю, как растут ананасы. Много лет назад выписал их из оранжереи Виндзорского дворца, но понятия не имею — что с ними далее произошло.

— Нет. Извините, сэр, но боюсь, что садовник вас будет стесняться.

Джоан отказала так непринужденно, что Эдвард не обиделся. Он ее не узнавал — прежняя ли это гувернантка, которая пугливо пряталась в Даунхилле от волнений жизни, как моллюсок прячется в раковине от волнений моря. Теперь створки раковины раскрылись, и вместо моллюска на свет выглянула жемчужина. От которой не оторвать глаз. И вообще — не оторваться. Что если провести с ней целый день?

Неисполнимая мечта.

Полдня?

Можно попробовать.

— Сводите меня на экскурсию куда-нибудь в другое место. Вместе с Кэти и Молли, конечно.

— Да, конечно, в другой раз, — неопределенно сказала Джоан, не желая ничего обещать. Она оставалась в роли гувернантки. В ином качестве она не имела бы повода долго разговаривать с хозяином. — Кэти и Молли замечательные, мне с ними повезло. В школе нас пугали рассказами о противных детях, которые подстраивают гадости воспитателям. Мои девочки не такие. Хочу, чтобы им интересно жилось. Чтобы все время были заняты и не скучали по матери.

— У вас отлично получается. Боюсь, к приезду Норы дети ее вообще забудут.

— Вы шутите.

— Шучу. А если серьезно — я вами очень доволен. Лучшей гувернантки для племянниц трудно пожелать. Позвольте, на правах хозяина, внести в ваш план поправку. Хочу пригласить вас покататься верхом. — Эдвард, искоса взглянул на девушку — не торопится ли он, не спугнет ли.

— Замечательная поправка, – сказала Джоан. – Девочки давно хотели вместе с вами съездить куда-нибудь за пределы тренировочной площадки.

Лестница закончилась — жаль, в то же время появились новые  возможности. Эдвард предложил руку Джоан, чтобы помочь сойти с последней ступеньки, хотя она была невысока, и сломать или подвернуть ногу, сходя с нее, представлялось проблематичным. Но настоящий джентльмен остается им даже в мелочах, и вежливость дамы в том, чтобы показать, что она это заметила. Джоан приняла руку с благодарной улыбкой. Он задержал ее на половину секунды  дольше, чем требовалось, отпустил и сказал:

— Нет, мисс Джоан. Вы не совсем правильно меня поняли. Я приглашаю вас одну. Вы заслужили небольшой отдых. Я тоже. Проедем по усадьбе, покажу вам ее красивейшие уголки. Расскажу об исторических событиях, которые происходили поблизости.

Улыбка ее погасла, в глазах забушевали волны. Вгляд метнулся к двери, потом уставился в пол, потом поднялся на Эдварда с вопросом. Ее лицо, не приученное к сдержанности светским воспитанием, он читал, как книгу: насторожилась, собралась бежать, потом раздумала и обратилась за разъяснениями — будет ли он вести себя как джентльмен и тогда, когда они останутся наедине, вдали от дома, набитого прислугой.

— Думаю, не стоит лишний раз напоминать, что со мной вы в полной безопасности? – проговорил он, глядя в упор на Джоан.

Беспокойные волны в ее глазах утихли.

— Конечно… Я и не сомневалась. Просто подумала, чем занять девочек на время моего отсутствия.

«Выкрутилась, хитрюга. Не о девочках ты думала, а совсем о другом. Но я тебя раскусил».

— О Кэти и Молли можете не беспокоиться. Миссис Клинтон за ними присмотрит. Кстати. Вчера пришел костюм амазонки, который я выписал из Лондона специально для вас. Его принесут вам в комнату. Если хотите, надевайте. И приходите к конюшням часов в одиннадцать. Я буду ждать там.

 

9.

 

Крупные части костюма лежали на кровати: черная атласная курточка, платье с белым лифом и воротничком стойкой, шляпка, перчатки, миниатюрный хлыст. В коробке на полу лежали мелочи: пуговицы, брошки, банты — Джоан открыла и закрыла, разбираться в них потребовалось бы полдня. Она посчитала не удобным надевать полный костюм — слишком наряден для обычной прогулки, надела курточку поверх серого платья и перчатки, чтобы не повредить поводьями пальцы.

По дороге она то ли шла, то ли летела. Легко и спокойно было на душе, хотелось петь так же беззаботно, как птичка, которая, перелетая с ветки на ветку, следовала за ней.

У конюшен кипела работа, которая ладится, когда молодые, здоровые люди с удовольствием делают свое дело и хорошо в нем разбираются. При появлении девушки движение там разом замерло и даже звуки, вроде, застыли в воздухе. Но уже через мгновение поднятые взгляды опустились, повернутые головы вернулись на места. Лошади продолжили ржать, молотки стучать, конюхи переговариваться.

Подбежал Робин и сказал, что хозяин просил Джоан подождать: он присутствовал при родах берберской кобылицы Фортуны, жеребенка от которой давно ждал, и следил, чтобы роды прошли нормально.

— Постойте здесь, я пойду оседлаю Мечту, — сказал Робин.

Вскоре он подвел лошадь к хозяйке. Тут уже мужчины, которых почему-то оказалось в два раза больше, чем несколько минут назад, прекратили работать и уставились на двух красавиц, стоявших рядом — зрелище, которое им нечасто доводилось видеть. Многие позавидовали Робину, запросто болтавшему с девушкой. Кто-то из конюхов сказал шутку, на нее никто не засмеялся — когда пытаешься высмеять истинно прекрасное, сам выглядишь дураком.

Эдвард задерживался. Джоан не терпелось прокатиться, и она попросила Робина помочь взобраться в седло.

Тут уж ему позавидовали все, кто имел глаза, в том числе лохматый пес Дюк, внешность которого совершенно не подходила к благородной кличке — он был низкорослый, пыльный и не чесаный с самого рождения. Он жил при конюшне и считал своим долгом не пропускать ни одного значимого события. Он подбежал поближе и уставил выпуклые глаза — как воплощение всеобщего любопытства.

В тот момент Стив выводил хозяйского Миража. Конь находился не в духе и, как избалованная монаршая особа, всячески это показывал. Он тряс головой, вырывал удила, фыркал и бил копытами. Они вышли из конюшни в тот момент, когда Робин протянул руки к Джоан, чтобы взять ее за талию и подсадить в седло. Мираж с возмущениме заржал, Стив бросил поводья, подбежал к Робину, оттолкнул со словами:

— Я здесь старший и я решаю, кто подсаживает даму. — Он повернулся к Джоан, она отшатнулась, будто сам воздух вокруг Стива представлял для нее угрозу. — Идите сюда, мисс. — Он протянул руку, улыбаясь, предвкушая триумф: он покажет конюхам, кто здесь хозяин после графа, и покажет Джоан, что не отстанет, пока не добьется своего. — Идите, не бойтесь.

Она боялась так, что перестала слышать все остальное, кроме его голоса. Если бы Стив говорил беззвучно, она бы разобрала слова по шевелению губ, и не стоило бы напрягаться — все, что из него выходило, внушало ей отвращение. Джоан попятилась, намереваясь укрыться за Мечтой.

Робин встал у Стива на пути. Он был примерно той же комплекции, чуть ниже ростом. Он вознамерился защитить свою честь после публичного унижения, а также честь Джоан, которая явно не горела желанием воспользоваться услугами наглеца.

— Ты мне не начальник, — сказал Робин. — Уходи. Разве не видишь, девушка не хочет принимать твою помощь.

— А кто ее будет спрашивать! – крикнул Стив и без предупреждения ударил.

Робин ответил.

Завязалась драка, в которой старший конюх бил младшего с наслаждением и сатанинским выражением лица. Он наносил удары, которые предназначались не причинить боль, но убить.

На происходящее Джоан смотрела сквозь пелену полнейшего непонимания и ужаса. В голове не укладывалось — зачем Стив надумал совершить святотатство и испортить грязной дракой тихий, светлый день? Он ненормальный. Не человек. И не зверь — те убивают по необходимости, и только люди бывают бессмысленно жестоки. Он разрушитель. Служитель ада. Воплощение всех злодейств мира. Он убил добро дня и ту птичку, которая только что беззаботно пела. Он осквернил землю человеческой кровью. Он показал — как неразумны люди, и Джоан стало стыдно за него перед животными, которые стояли и смотрели.

Робин упал с глухим шмяком, Мечта шарахнулась в сторону. Джоан бросилась на Стива, получила от него удар наотмашь, отлетела к колодцу, ударилась головой. Боль обожгла. Но сильнее боли жгло ее ощущение несправедливости и желание остановить убийцу. Кое-как Джоан поднялась.

— Сейчас же прекрати! — крикнула она Стиву.

Бесполезно — он вошел в раж и не слушал. Не слышал. Наслаждался.

Она крикнула конюхам, которые стояли и наблюдали с безопасного расстояния:

— Помогите кто-нибудь! Прекратите это!

На помощь никто не поспешил — не хотели связываться со Стивом, чтобя не оказаться на месте Робина в следующий раз. Он им не брат и вообще не родственник, за чужих заступаться себе дороже. Как подрались, так и помирятся. Еще неизвестно, кто виноват. Может, Робин сам напросился…

Крики Джоан гулко разносились по территории и достигли Эдварда. Он выскочил и увидел — не драку, но избиение, переходящее в убийство. Стив наносил удары ногами и кулаками не кое-как и куда придется, но точно, расчетливо, даже театрально, будто красовался перед зрителями. Джоан заливалась слезами и, протягивая руки к Стиву, говорила едва слышным голосом:

— Остановись. Довольно крови. Сейчас же прекрати.

Он обращал на ее призывы внимания не больше, чем на комариный писк. Он вообще ни на что не обращал внимания, кроме жертвы. Он не заметил, откуда получил удар, от которого попятился. Удивление мелькнуло на лице, и тут же вернулась злость. Двойная — на Робина, что еще шевелился, и на обидчика, что отвлек. Едва он собрался наказать последнего, как получил второй удар, от которого посыпались зубы, и помутилось в голове.

Жажда мести застилала глаза, он не узнал хозяина и двинулся на него, сжимая кулаки. Конюхи подумали: он что совсем с ума сошел? Выступать против графа — верх непочтительности, безрассудства и вообще игра с жизнью. Он умеет укрощать не только лошадей, любого грубияна поставит на место.

— Что, хочешь и со мной помахаться? — спросил с насмешкой Эдвард.

Стив что-то угрожающее промычал и получил за это под челюсть, от чего голова дернулась назад. Пока он возвращал ее на место, Эдвард окинул взглядом Джоан. У нее кровь, слезы и порванная курточка амазонки. Подонок посмел ее обидеть, за это жестоко поплатится.

— Проси прощения у девушки, — сказал Эдвард тоном, который говорил лучше слов.

Стив опять промычал что-то, теперь не угрожающее, но неуважительное, и опять напрасно.

— Не хочешь по-хорошему, получится по-плохому.

Почти не замахиваясь, Эдвард двинул ему под дых, Стив схватился за живот и согнулся в три погибели, будто поклонился Джоан.

— Вот так лучше. Теперь проси прощения у Робина.

Язык не ворочался, дыхание остановилось, Стив мотал головой и топтался на одном месте. Он выигрывал время: придет в себя, отомстит всем — и хозяину, и девчонке. А Робина прикончит.

Времени опомниться Эдвард ему не дал — как только тот стал выпрямляться, погнал его кулаками к стене. Там драчун, в конце концов, лег без сил, раскинув руки и распахнув окровавленный рот. Эдвард пнул его ногу, Стив не отозвался. В ближайшие минуты он вреда никому не причинит.

Эдвард снял окровавленные перчатки, бросил на землю.

— Немедленно отвезите Робина в больницу, а Дэвиса чтобы я больше здесь не видел, — сказал он конюхам и поспешил к Джоан.

Она представляла жалкое зрелище: на бледных щеках потеки крови, руки судорожно прижаты к груди, губы шевелятся, как у человека, близкого к помешательству. Если ее сейчас же не привести в чувство, состояние усугубится. Эдвард сказал:

— Простите, что вам пришлось стать свидетельницей столь жестокого зрелища. Оно не для девушек, но иначе его было не остановить.

Джоан не ответила, не пошевелилась. В августовской жаре она дрожала, будто очутилась на декабрьском морозе. Эдвард легонько тряхнул ее за плечи — она не отозвалась. Притянул к себе, слегка прижал, чтобы унять дрожь. Положил ее голову себе на плечо, получилось с трудом — шея одеревенела. Он обнял Джоан, согревая теплыми руками. Провел пальцами по волосам, наклонился, шепнул на ухо:

— Успокойтесь, дитя мое. Самое ужасное закончилось. Не переживайте, все остались живы. Робин выздоровеет. А драчуна я хорошенько проучил, мы его больше не увидим.

Джоан приподняла голову и, как маленькая девочка, которая жалуется, когда ее обидели, проговорила:

— Он еще три дня назад нападал на меня. Мы гуляли с девочками в парке. Вас в усадьбе не было. Если бы не садовник Эверт… — она всхлипнула и уткнулась носом в его плечо.

— О. Я не знал. Значит, это не первый раз? Прикажу его связать  и вызвать полицию. Теперь забудьте о нем. Вы согрелись?

Джоан молча кивнула. Судя по всему она не собиралась освобождаться от объятий Эдварда — в них ей так же тепло и надежно, как белочке тепло и надежно в дупле. Она не испытывала ни малейшего беспокойства за репутацию — в экстремальных ситуациях на первый план выходит жизненная необходимость. Ощущать безопасность было необходимо, а не то, что подумают чужие люди.

Люди не обращали внимания на графа с гувернанткой. Одни хлопотали возле Робина, другие готовили повозку, третьи ловили разбежавшихся лошадей и разводили по стойлам. Жизнь возвращалась в русло, которое резко изменилось полчаса назад.

Милая головка доверчиво лежала на плече Эдварда, и большего счастья он в тот момент не желал. Он поцеловал волосы Джоан, вдохнул их цветочный запах. Он согласился бы стоять так и дальше, прижимая девушку к груди, наслаждаясь ее ароматом, поцелуями осушая слезы…

Фантазия — такая вещь, которой достаточно намека или маленького толчка, чтобы заставить ее мчаться во весь опор. Эдварду вспомнилось, как сегодня утром они точно так же стояли в коридоре, прижавшись друг к другу, и не желали расходиться. Волнение от недавней драки сменилось волнением от присутствия девушки…

Нет! Обуздать фантазию, сейчас для нее не место и не время.

— Пойдемте отсюда, вам следует отдохнуть, умыться, переодеться. Обопритесь на меня.

С одинаковым нежеланием Эдвард и Джоан отлепились друг от друга и под ручку отправились к дому.

На подходе их заметил дворецкий Бен. Он позвал Дафну, которая позаботилась о Джоан. Позаботилась по-честному, а не перепоручила служанке — помогла умыться, раздеться, лечь в постель, принесла горячего чаю с медом и лимоном и целый день потом заходила проведать.

Экономка оказалась полной противоположностью самой себе, той, которая впервые встретила Джоан в Милтонхолле. Остались не известными мотивы ее доброты, забота ее была очень к месту. Джоан приняла ее за искреннюю. Так легче. Надоело везде и всюду выискивать подвох. Надоело быть несправедливой к окружающим. Хозяин тоже оказался не тем, кем она его представляла. Обижала его недоверием, подозрениями, а он ей жизнь спас, так размышляла Джоан, лежа в кровати.

Бен собирался с неменьшим усердием позаботиться о хозяине, но тот в заботе не нуждался. Едва утолив голод и жажду, он отправился к лестнице, намереваясь проведать Джоан, когда явился посыльный с известием — Стив сбежал. Эдвард сказал дворецкому:

— Слушайте внимательно, Бенджамин. Дэвис опасен. Примите самые строгие меры безопасности. Проверьте все двери в доме. Следите за персоналом. Входную дверь держите на замке. Если мисс Джоан выйдет с детьми на улицу, сопровождайте их неотступно. Если увидите Стива, немедленно сообщите мне.

— Хорошо, сэр.

Эдвард ушел и весь остальной день занимался делами — следил за отправкой Робина в больницу, организовывал ночное дежурство на конюшнях, ездил в Беверли к инспектору полиции Мосу.

Поздно вечером, вернее уже ночью он вернулся домой, с аппетитом поужинал и приказал приготовить ванну. Он сидел в горячей воде, вдыхал розовые ароматы, которые Дафна добавляла в воду, и ощущал, как усталось вытекала из него. Вместо нее в тело вливалась лень, которая сейчас была самым желанным гостем.

Мышцы отдыхали, мысли нет.

Сумасшедший день, странный и, несмотря на все плохое, в нем произошедшее, очень удачный. Даже счастливый, если отбросить драку и кровь. Два раза счастливый: утром в коридоре и в полдень, когда они с Джоан стояли рядом и фактически обнимались, но выглядело это — в коридоре невинно, на конюшне естественно. Он защитил девушку, и она спряталась в его руках —  трепетная, испуганная, как ласточка, которую преследовал коршун.

Так вот в чем секрет: путь к сердцу женщины лежит через спасение ее от негодяя. Банальный сюжет, описан во всех любовных романах. Но все еще действует. И будет действовать… до тех пор, пока женщины не научатся защищать сами себя.

Что же тогда делать мужчинам?

Нет, пусть все остается на своих местах и ничего не меняется. Женщинам — слабость, мужчинам — сила. Невозможно представить Джоан раздающей тумаки. И ни к чему. У нее для этого есть Эдвард. Он будет драться за нее, не отступит ни перед великаном, ни перед оборотнем — за то доверие, которое она ему оказала. Она многое позволила сегодня и позволила бы больше, если бы они вместе уехали в поля. Помешал случай на конюшне.

Что же там на самом деле произошло? Из-за чего Стив напал на Робина? Из-за девушки или по другой причине?

«Другая… Вряд ли. Скорее всего, при виде моей гувернантки взыграл в нем жеребец. Ничего удивительного. Кто бы устоял… И дело не в одной лишь милой внешности. Есть женщины, красота которых восхищает — и только. У Джоан это не красота, но колдовство. Ему невозможно противостоять. Как не сумел великий Мерлин противостоять чарам Девы Озера, хотя знал, что она его погубит.

У Джоан тот же самый дар — сводить мужчин с ума, заставлять делать дерзкие вещи. Нет, ее дар сильнее, потому что влюбляет она в себя, не имея тайного умысла и не прикладывая усилий. Она не флиртует и не строит глазки. Не улыбается загадочно, не говорит двусмысленностей. Наоборот, держится строго, как новопосвященная монашка. Сохранить репутацию — ее заповедь. Быть незаметной ее цель.  Но все же… При строгости и простоте она манит к себе неудержимо. Непреодолимо. Необъяснимо. На грани здравого смысла  и волшебства.

В холодности ее секрет? Доступное не привлекает. Недостижимое заманчиво. Каждый мужчина желает ее заполучить. От конюха до графа. Граф пока один, но это потому, что другие ее не видели. Когда увидят, присоединятся к толпе обожателей. Но к тому времени она потеряет свободу выбора, уж я позабочусь. Хотя легко не придется. За несколько месяцев, что я знаю Джоан, пришлось уже два раза отбивать ее от назойливых поклонников. Что же мне — драться за нее до тех пор, пока не постареет, не перестанет быть болезненно привлекательной?

Долго ли ждать? Некоторые женщины до сорока лет сохраняют внешность двадцатилетних, а то и дольше. И хорошо! Надеюсь красота моей невесты быстро не померкнет. Но и себя не стоит запускать. Быть мужем красивой женщины — почетная должность, и она не для слабаков. Надо быть выносливым рысаком, чтобы каждый раз выигрывать дистанцию и завоевывать жену как приз. Иначе обгонят, отодвинут, отберут.

Не здесь, конечно, здесь у меня конкурентов нет, но в Лондоне, куда мы переедем, когда поженимся. Там не знают ее истории и примут как равную. Да, хватит Джоан прозябать в глуши. Хочу показать ей то, чего она никогда не видела. Страну, Европу, мир. Будем ходить в театры, музеи, на выставки, ну и на балы иногда. Девушки любят потанцевать…

А в Милтонхолл будем приезжать на лето отдыхать от развлечений. И поселимся опять, когда появятся маленькие Торнтоны. Дети должны проводить первые годы жизни на здоровом деревенском воздухе. В Германии учиться дисциплине. Взрослеть в Италии, впитывая сказочную красоту картинных и реальных пейзажей, созерцая великолепие дворцов и садов. Получать образование в Сорбонне. Только потом, постигнув вечные истины и окрепнув характером, возвращаться в Лондон. Да, там царство порока и интриг, но там же кладезь неисчерпаемых возможностей. И каждый находит то, что ищет».

Порой кажется — то, что мы подумали, уже произошло. Эдвард кивнул сам себе, будто все было решено: Джоан уже согласилась стать графиней Торнтон, осталось сыграть свадьбу и готовиться к большому переселению. В предчувствии приятных хлопот Эдвард улыбнулся и тут же улыбку погасил. Не стоит торопиться и бежать впереди лошади. Вышеподуманное — всего лишь план, но в одиночку его не осуществить. Требуется согласие второго главного действующего лица.

И он его получит! Прямо сейчас. Нет, не сейчас. Поздно… То есть рано — начинать с предложения руки, сердца и титула. Надо девушку подготовить. Когда? Завтра?

Ох, не терпится…

Попробовать сию минуту?

Нет, надо успокоиться, остыть. Время заполночь, она спит.

Эдвард с головой окунулся в воду. Всплыл. Выбрался, растер распаренное тело, походил голышом по комнате. Тело остыло, мысли нет. Он оделся так, будто собрался в гости, лишь вместо сюртука надел расшитый драконами атласный халат. Сел в кресло подумать. Не сиделось и не думалось. Он вскочил, опять прошелся. Позвонил дворецкому.

— Не знаете, гувернантка спит?

— Точно знаю, что нет, сэр. Дафна приносила ей недавно чай. Сказала — мисс Джоан чувствует себя хорошо. Читает книгу.

«Пойду навещу больную, — решил Эдвард. – Ей сегодня прилично досталось. Бедная девочка. Сумела ли оправиться? Естественное любопытство, хоть и в поздний час».

Дверь в ее спальню стояла приоткрытой. Эдвард постучал и, получив разрешение, вошел. Джоан лежала в постели —  целомудренная, как ребенок. Ни одного кусочка голого тела не выставлено напоказ. То, что не прикрыто одеялом, прикрыто полотняной ночной рубашкой, воротничок завязан под горлом, рукава доходят до кистей. Рубашка наверняка  достаточно длиная, так что если бы Эдвард откинул одеяло, не увидел бы ничего непозволительного. Она целомудренна даже наедине с собой. Джоан сильна ею. Чтобы ее нарушить, надо быть последним подлецом.

Он ожидал обнаружить бледность щек, дрожь пальцев и бессознательный взгляд — светская барышня имела бы все причины  разыграть роль полумертвой. Только не Джоан. Девушки ее положения не могут позволить себе быть избалованными и падать в обморок даже по причине.

У нее были розовые щеки и вполне ясные глаза, правда, чуть припухшие. При виде Эдварда она слабо улыбнулась и отложила книгу. Он заметил на обложке золотой меч экскалибур. Хорошая тема для начала разговора, чтобы не начинать с неприятностей.

Эдвард присел на край постели, взял руку Джоан — теперь он имел на это право. Пальцы холодные, но не ледяные и не дрожат.

— Читаете легенды про короля Артура? — сказал он, кивнув на книгу.

— Обожаю их.

— И конечно влюблены в одного из рыцарей?

— Конечно.

— Позвольте угадать. В Ланселота?

— В Ланселота я была влюблена в школе. Теперь в Тристана.

— За что же вы разлюбили достойного рыцаря, первого помощника короля Артура?

— За то, что он его предал и прелюбодействовал с его женой. Но и ей изменял. Ненавижу непостоянство и подлость.

— А Тристана за что полюбили?

— Именно за то, чего не было у Ланселота, и больше всего за преданность.

Эдвард хотел спросить «похож я на Тристана?», но сдержался. Джоан, вроде, догадалась, ее пальцы в его руке едва заметно дрогнули, она опустила глаза.

Надо что-то сказать, нейтральное. И не переходить на слишком личное, иначе нарушится то хрупкое доверие, которое между ними образовалось. И постараться никогда его не нарушать, иначе она разлюбит его, как Ланселота.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Эдвард и возблагодарил себя за находчивость. «Как вы себя чувствуете?» — золотой вопрос, помогает в любой ситуации.

— Хорошо. Миссис Клинтон помогает мне. Приносит еду и питье. Я действительно чувствую себя лучше. Спасибо, что пришли меня проведать. И что спасли сегодня от Стива. — Голос стал тише и беспокойнее. — Это монстр. Я испугалась, что он и вас покалечит…

— Ну, что вы. Со мной не так легко справиться. Я служил в Индии, в действующих войсках. В разных переделках пришлось участвовать, в том числе в рукопашных боях. Герои, подобные Стиву, мне не страшны. Как я понимаю, он несколько дней назад тоже нечто подобное совершил?

— Да. Напал на меня… — И Джоан рассказала о происшествии в парке. — Садовник Эверт появился вовремя. С дубиной. До драки не дошло. Конюх с проклятиями и угрозами удалился восвояси.

— Почему вы мне сразу не сообщили?

Джоан секунду помолчала. Если бы они разговаривали днем, при ярком свете, она ни за что не решилась бы сказать. Признания делаются легче при слабом свете свечи.

— Не хотела скандала. Думала, не стоит поднимать шум из-за одного раза. Да и садовник сказал: «Стив получил отпор, больше не сунется». Я поверила. Хотела поверить.

Джоан выдернула руку из рук Эдварда и принялась теребить собственные пальцы, будто пересчитывала. Когда она опять заговорила, голос был еле слышен и тороплив.

— Мне все это ужасно неприятно, сэр. Не знаю, почему со мной всегда что-то плохое происходит. Стараюсь держаться подальше от мужчин. Не разговариваю с ними, чтобы не дать повода к грубости или пошлости. Дорожу репутацией и не позволю в ней усомниться. А Стив… Он тогда, в лесу, пригрозил, что расскажет, будто я назначила ему свидание. Это ложь. Но я боялась… Боялась, что меня обвинят в недостойном поведении. Слухи дойдут до вас. Отстраните меня от воспитания Кэти и Молли. А я не заслужила… Стараюсь изо всех сил. Я же просила вас отправить нас обратно в Доунхилл. Там, по крайней мере, спокойнее. Нет молодых мужчин…

Судорожный всхлип прервал речь Джоан, она прижала ладонь ко рту, чтобы не разрыдаться вслух. Слезы хлынули молчаливым потоком. Останавливать их было бесполезно и ни к чему. Они явились в подходящий момент. Они выплескивали давние обид и недавние страхи. Джоан ощущала освобождение и в то же время ужасную неловкость перед гостем.

Молча плакать умеют только сильные личности. Равнодушно смотреть, как другие плачут, умеют только негодяи. Кто сочувствует твоим слезам становится близким человеком, тот кого они не трогают — врагом.

Эдварду стало жалко девушку, жалко ее чистых, безвинных слез. Он поискал глазами салфетку или полотенце. На столике рядом с кроватью нашел белую тряпицу, потянулся взять, взгляд скользнул по какой-то непонятной вещи, похожей на… причудливой формы вазу… нет, на кривую тарелку с отростками… нет, в общем, непонятно на что, светящееся изнутри перламутром. Для разглядывания момент неподходящий, Эдвард отвел глаза и тут же про вещь забыл. Протянул салфетку девушке.

— Успокойтесь, Джоан, — произнес он, с тайным удовольствием пропуская холодное словечко «мисс». —  Я ни в чем не собирался вас обвинять. Никогда не сомневался в ваших моральных качествах. Высоко их ценю. И восхищаюсь. Простите, если был слишком строг. Забудьте о том. Я на вашей стороне и никогда не поверю человеку, который захочет вас очернить. Такая гувернантка, как вы — большая удача для… — Эдвард хотел сказать «для меня», но остерегся и сказал: — для Кэти и Молли. Самоотдача, с которой вы их воспитываете, достойна самой высокой похвалы…

Лесть делает чудеса, а если она еще и правдива, то становится лекарством. Мягкий голос и сладкие слова Эдварда, который между делом снова нашел руку Джоан и легонько ее поглаживал, подействовали чудесным образом. Девушка забыла о слезах и слушала со слегка удивленным, слегка недоверчивым выражением, уголки губ дрогнули и поползли в стороны.

— Значит, вы мне доверяете?

— Абсолютно.

— Боже мой, а я думала, прогоните меня. Ой, опять хочу заплакать! Теперь от радости. – Джоан закрылась салфеткой. – Пожалуйста, не смотрите на меня. Я ужасно выгляжу.

«Ты выглядишь прекрасно в любое мгновение, — возразил ей Эдвард про себя. – Когда улыбаешься и когда плачешь. Когда дрожишь от страха или бродишь, задумавшись. Ты прекрасна как фея любви, но в мир твой нет доступа простым смертным. Ты живешь на острове, который скрывается за туманом от недостойных глаз. Рано или поздно я найду тебя и увезу с собой, как Тристан увез свою Изольду».

Жаль, тот момент еще не наступил.

— Джоан, уже поздно. Пора вам отдохнуть от дневных перипетий. Что же касается Стива. Я попросил прислать полицейских для охраны усадьбы. Но всего не предусмотришь. Пока он на свободе, будьте осторожны. Посидите с детьми дома. Если же надоест, выходите на поляну. Но дальше ни ногой. Договорились?

— Договорились.

— Вот и хорошо. Теперь отдыхайте. Спокойной ночи.

 

10.

 

На следующее утро Джоан проснулась в хорошем настроении, казалось бы, без всякой к тому причины. Так бывает: порой просыпаешься легко и встаешь легко, а иногда просыпаешься долго и вставать не хочется, и в обоих случаях не знаешь — от чего. Джоан соскочила с кровати и пока делала утренние дела, вспоминала вчерашнее. В нем произошли две вещи — плохая и хорошая. От плохой остались припухшие глаза, она сказала им «ничего, проморгаетесь», от хорошей у нее до сих пор пело сердце. Потому что… Ну… «Из-за хозяина», — сказала она себе и от одной мысли смутилась.

Шла по коридору, приглушая шаги, чтобы опять ненароком не споткнуться и не попасть в объятия…

Неплохо было бы …

Нет!

Джоан с упреком глянула не дверь хозяйской спальни, будто она была в чем-то виновата, и поспешила к лестнице. Спускаясь, она призывала сердце замолчать и не волноваться понапрасну. Хозяин вчера ничего личного не имел ввиду: в коридор вышел, потому что услышал топот, на конюшне заступился за нее, потому  что джентльмен, вечером пришел успокоить потому что… потому…

Настойчивый стук молоточком в дверь заставил Джоан вздрогнуть и очнуться. Она остановилась на предпоследней ступеньке, любопытствуя — кто пришел. Хорошо бы он. Джоан встретила бы его улыбкой, поблагодарила бы за доброту и участие, кажется, вчера она забыла это сделать.

Бенджамин сначала глянул в окно, потом демонстративно гремел ключом в замочной дыре, наконец, открыл. Вошли двое не знакомых Джоан мужчин, и невозможно было представить больших противоположностей. Один — пожилой, низкорослый, с всклокоченными белыми волосами и растрепанными бакенбардами, одетый недорого и небрежно. Другой — молодой, высокий, стройный, причесанный и побритый, одетый почти как денди. Джоан расслышала одно слово «полиция» и поспешила удалиться в столовую для высшего милтонхоллского персонала, то есть для нее, экономки и дворецкого.

Дафна заканчивала завтрак, и по ее отвлеченному лицу было видно, что она не разобрала его вкуса. Отправив остатки омлета в рот, она запила их чаем  и спросила без всякого интереса:

— Как себя чувствуете, мисс Джоан?

— Спасибо, хорошо, — ответила Джоан, на что Дафна вздохнула, будто хорошее самочувствие гувернантки ее огорчило. — Вы чем-то озабочены?

— Эверт не пришел на работу. Впервые за двенадцать лет.

Рука Джоан с вилкой и омлетом застыла в воздухе. Вернулась к тарелке.

— В холле полиция.

— Полиция? Они всегда не к добру, — сказала Дафна и вышла из-за стола.

Инспектор Питер Мос и его молодой помощник Хью Чапман не были допущены дворецким в холл далее двух ярдов от двери. Они стояли, как просители, перед ними стоял Бен, как хозяин.

— Срочное дело, — сказал инспектор. – Сообщите о нашем прибытии графу Торнтону.

— По какому вопросу, сэр? — спросил Бен самым холодным тоном, на какой был способен. Он считал холодность признаком аристократизма, тем более в общении с нижестоящими, к которым отнес этих двоих. Явились ни свет ни заря. Приличные люди раньше полудня визитов не наносят.

— По вопросу вашего садовника, — сдерживая раздражение, ответил Мос. От напыщенности дворецкого его бросило в пот, а также от того, что пришлось идти пешком от конюшен, где они оставили свою раздолбанную коляску и уставшую лошадь. — И по вопросу Стива Дэвиса. Он у вас конюх, кажется?

Отвечать Бенджамин не счел необходимым.

— Одну минуту, сэр, сейчас доложу, — сказал он и удалился с невозмутимым видом, не торопясь.

В дверную щелку он поглядел, что происходило в столовой, дождался, когда хозяин закончил завтракать, вошел, доложил.

— Полиция по вопросу Эверта? – переспросил Эдвард. – А что с ним?

— Не знаю, сэр. Он не явился на работу. Его сын тоже.

— Ладно. Проводите полицейских в каминную. Принесите им чаю. С чем-нибудь.

— Да, сэр.

Каминная представляла крошечную, по меркам Милтонхолла, комнату на втором этаже с единственным окном, выходившим на поляну. Окно немного оживляло помещение, иначе там царил бы мрак цвета перезрелой вишни, в котором была выдержана мебель, гардины и стены. Два длинных дивана стояли напротив друг друга, между ними низкий, продолговатый стол из полированного ореха с орнаментом по краю. Камин размером в полстены был оформлен, как портик греческого храма, перед ним стояла решетка с волнистыми загогулинами, по обеим сторонам от него располагались полки с книгами, по меньшей мере, столетней давности.

Изящных украшений или дорогих безделушек не присутствовало, Эдвард использовал комнату для деловых переговоров и бесед с посетителями, не имевшими статуса гостей. После приветствия, представления и рукопожатия, которым граф, в отличие от дворецкого, не побрезговал, мужчины расселись по диванам. Инспектор и помощник ощущали себя просителями и сидели с настороженными спинами, соблюдая чопорность.

— Подозреваю, вы сегодня не успели позавтракать. – Эдвард показал на чайные приборы и блюдо с пирожками. – Угощайтесь. Дела могут подождать.

— Спасибо, сэр.

Когда в животе урчит от голода, не до светских манер. Полицейские отбросили чопорность и принялись за еду. Эдвард прихлебывал кофе и украдкой разглядывал их, стараясь догадаться — зачем явились. Инспектора Моса он видел вчера, в полицейском участке в Беверли, тот ничего важного сказать не имел. А сейчас приготовил гадость, судя по сдвинутым бровям и злому взгляду.  Впрочем, доброго взгляда у него не бывает даже тогда, когда он наслаждается, вот как сейчас — ест с удовольствием, а глаза все равно как у волка.

«Лучше бы пришел один помощник, принес бы ту же весть, но на него смотреть куда приятнее — худощавый, розовощекий, выглядит моложе своих лет, и когда постраеет, будет выглядеть как седой мальчик. Кого-то он напоминает своей розоватостью и белизной… А, да — Джона Констебла в молодости. Кстати, его картинка висит над камином, — Эдвард перевел на нее глаза: чисто английское неспокойное небо, речка чуть шире ручейка, в ней застряла телега, на телеге люди, которые, вроде, и не озабочены тем, что застряли. — Вот бы в той беззаботной картинке оказаться вместе с…

Нет, нельзя расслабляться и думать про нее, эти двое пришли настроение портить. Если бы пришел один помощник, не составило бы труда его быстренько выпроводить. Инспектора выпроваживать нельзя, он еще может пригодиться».

Долго молчать — признак недружелюбности, Эдвард сказал что-то про погоду, помощник кивнул, соглашаясь, инспектор проворчал, что слишком жарко для конца лета. Бедная погода — какая бы ни была, все равно кому-то не угодит.

Когда с едой и питьем закончили, Эдвард спросил:

— Так что же вас привело в столь ранний час в Милтонхолл?

— Неприятная новость, сэр, — начал Мос. – Ваш садовник мистер Робертсон найден сегодня рано утром мертвым. Неподалеку отсюда, в парке, в зарослях малины. Полицейские, которые по вашей просьбе охраняли усадьбу, нашли его тело во время обхода.

Новость действительно неприятная. И неожиданная.

— Полагаю, он умер не своей смертью? Иначе бы вы не пришли.

— Без сомнений — садовника убили.

— Можете рассказать — каким образом? Есть ли подозрения насчет убийцы? Странно. Я всегда полагал, что Эверт, не смотря на увечье, может за себя постоять. Во всяком случае, в схватке один на один.

— В честной схватке – да, но если подобраться к нему исподтишка… — Перекусив, Мос несколько подобрел и успокоился. Отбросив условности, он откинулся на спинку дивана и разговорился. – Горбуна лишить жизни, в сущности, несложно. Он неповоротлив. На ногах стоит нетвердо. Толчок сзади уложит его на землю. Один удара ножа отправит на тот свет. Мистеру Робертсону досталось не менее десяти. Правда, следы не от ножа, а от острого, узкого предмета, похожего на шило. Убийца был сапожник?

— Необязательно. Шилом пользуются и конюхи.

— Э… Точно, — сказал Мос и поднял указательный палец, оставляя на памяти заметку про конюхов. — Десять ударов свидетельствуют об особой жестокости преступника.

— Не понимаю, за что его убивать? Тихий, безобидный человек. Ни с кем не конфликтовал. Кроме… — Эдвард встрепенулся. — Вы его уже арестовали?

— Кого?

— Стива Дэвиса.

— Думаете, это он? Почему?

— Он единственный из местных способен на убийство. Вчера я сообщил вам про драку на конюшне. А несколько дней назад произошел еще один инцидент с его участием — как раз в парке, возле малиновых кустов. Стив угрожал Эверту, обещал отомстить. И, видно, сдержал обещание.

Помощник Чапман оживился.

— О. Мы не знали. Не могли бы вы рассказать подробнее?

Эдвард не обратил внимания на Чапмана, он слишком молод и неважен. Спросил у Моса:

— Сначала хотелось бы узнать, он пойман?

— Да. Мы арестовали его по вашему заявлению за избиение Робина Винтерса, — ответил Мос и сделал острый взгляд. – Я вижу, открываются новые факты. За драку ему дадут пару лет тюрьмы, за убийство отправят на виселицу. Полагаю, вы были бы не прочь навсегда избавиться от негодяя. Но убийство требует доказательств и причин. Ни того, ни другого у нас пока нет.

— Что есть?

Прежде чем ответить, инспектор достал из кармана блокнот. Полистал страницы. Нашел нужную, прочитал:

— Стивен Дэвис арестован в доме его любовницы Ребекки Майерс сегодня утром по сигналу жителя деревни Пола Полтроу. При обыске найдена окровавленная одежда и шило с кровью на деревянной ручке. Кровь на одежде и шиле конюх объяснил тем, что вчера зарезал курицу на ужин. Ребекка Майерс на допросе сказала, что кур не держит. В тот вечер на ужин ели пастернак и свинину.

— К тому же — кур шилом не убивают.

— Точно. — Мос кивнул, поднял взгляд от блокнота. — Мы пришли за помощью, сэр. В наших общих интересах доказать вину Дэвиса по всем пунктам. Пусть остаток жизни грызет решетку. А лучше отведает веревки.

— Простите, инспектор, — сказал Эдвард и со стуком поставил на стол кофейную чашку, которую все еще держал, а теперь она мешала сосредоточиться.

Чтобы Стив оказался на виселице, надо собрать достаточно доказательств. Насчет драки все ясно, а насчет стычки в парке известно лишь со слов Джоан. Подробности не известны, придется вмешивать гувернантку. Отдавать ее для расспросов этим двум констеблям все равно, что отдать олененка на растерзание волкам.

Нежелательно.

Эдвард подошел к окну и увидел на поляне сцену: Джоан, Кэти и Молли играли в мяч, Альфа и Хорни с радостным лаем путались у них под ногами. Четверо хмурых, мешковато одетых мужчин стояли неподалеку — охранники, которых предоставил Мос. Кэти бросила одному из них мяч, он поймал и долго думал — что с ним делать, потом бросил обратно и отошел, чтобы его не вздумали второй раз вовлекать неизвестно во что.

Деревенщина и недоумки. В полицию набирают тех, кто не способен ни на какое полезное ремесло, и платят сущую мелочь — два шиллинга в неделю. Сомнительно, что получая такие деньги, кто-то из них захотел бы вступить в схватку с Дэвисом, чтобы защитить подопечных. Хорошо, что он задержан.

Гувернантка о том еще не знает и ведет себя сдержанно — громко не смеется, разговаривает вполголоса.

«Стоит ли впутывать в это дело Джоан? Оба инцидента, по большому счету, произошли из-за нее — это осознание тяжким камнем ляжет на ее тонкую душу. Она не выдержит допросов и прочей возни, связанной со следствием и судом. Они будут напоминать о том, что ей следовало бы поскорее забыть.

Вдобавок — если Стив имел помощника в темных делах, очень возможно он захочет расправиться с Джоан, если узнает, что она главный свидетель. Смогу ли я обеспечить защиту? Со стопроцентной гарантией нет. Ее дает лишь старуха с косой, от которой нам следует держаться подальше. Джоан впутывать нельзя».

Эдвард отошел от окна, но к гостям не повернулся. Он еще не определился — как себя с ними вести. Он подошел к камину и принялся с преувеличенным вниманием рассматривать картину Констебла, которую знал наизусть. Он ощущал на спине выжидающие взгляды полицейских и наполнялся к ним неприязнью. Они внесли разлад в его сегодняшние планы — провести время в обществе племянниц и, естественно, гувернантки под предлогом охраны их от беглого конюха. Вне зависимости от погоды день обещал стать чудесным — днем сближения с Джоан.

А станет днем выяснения обстоятельств убийства. Большего контраста трудно представить. И все из-за этих…

Проще всего было бы встать в высокомерную позу, сказать колкость и прогнать их. Пусть разбираются, а ему принесут результат.

Но самое простое — не всегда самое правильное.

«Высокомерностью ничего не добьешься. Необходимо довести дело до конца, то есть Дэвиса до виселицы. Если проявлю незаинтересованность, то же самое сделает полиция. Инспектор пришел за помощью, и только я в силе ее предоставить. Надо самому взяться за расследование, направить его в нужное мне русло. Обозначить рамки, в которых они должны действовать, и пресекать излишнее любопытство».

Да, именно так. Эдвард тряхнул плечами, будто сбросил нерешительность, чуть поправил ровно висевшую картину и направился к дивану. «Заключу с ними сделку — чтобы имя гувернантки не фигурировало ни в одном документе. И даже вслух не было произнесено. В качестве главного свидетеля выступлю сам. Но одного моего слова будет недостаточно. Вчера Джоан упомянула о каком-то письме. Передать забыла. Где оно?».

— Господа, уверен — смогу вам помочь, — ободряющими словами Эдвард сгладил недавнее молчание на грани пренебрежения. — Простите, вынужден ненадолго вас оставить. А чтобы ожидание не показалось вечностью, прикажу подать свежий чай и бутерброды.

Инспектору и помощнику было некогда рассиживаться, но что оставалось? Они здесь в роли просителей. Оба кивнули. Эдварду их согласие не требовалось, он уже вышел за дверь.

 

11.

 

В предвкушении обещанных бутербродов желудок Питера Моса довольно заурчал. Чтобы его успокоить, заодно размять ноги, Мос встал, тяжело выбравшись из удобства диванных подушек. Сделал круг по комнате, остановился перед картинкой над камином. Посмотрел, пожал плечами, недоумевая — зачем писать бесцветные английские пейзажи? Мы их видим каждый день. Лучше бы написал экзотические итальянские, мы их никогда не увидим, так хоть на картинах полюбуемся.

Солнце светило в окно с послеполуденной яростью, в его лучах плавали пылинки, будто мошки, умершие от жары и духоты. Мос тоже испытывал жару и духоту, но не до такой степени, чтобы умереть. Солнце вытапливало из него жир, тот катился со лба на виски и повисал внизу щек дрожащими каплями. Противно. Мос дернул головой, избавляясь от них, как от назойливых мух. Снять бы сюртук, да он не дома и не в полицейском участке, здесь без сюртука находиться некорректно. Он подошел к окну и взялся за задвижки.

— Как думаешь, не страшно, если мы посамовольничаем? – спросил Мос помощника. Он любил интересоваться его мнением в неважных вопросах.

Нижняя рама поднялась без затруднений, и в комнату влился освежающий утренний воздух. Вместе с ним влились голоса — детские и женский, а также собачий лай и топот лошадей в отдалении. Мос бесцеренно высунулся наружу, поводил головой, разглядывая происходящее внизу, потом всунулся обратно и встал за белую шелковую занавеску, проявляя не свойственную ему деликатность. Не поворачиваясь, махнул рукой, подзывая помощника.

— Знаешь правило: пьяные мужчины дерутся из-за чего угодно, трезвые — обычно из-за женщины. И не из-за краснощекой помощницы повара, а из-за… ну… в романах их называют «роковыми». Вон та куколка вполне подходит на ее роль. Что-то мне подсказывает — вчерашняя заварушка произошла именно из-за нее. Возможно, предыдущая, о которой упомянул граф, тоже. Иди-ка погляди. Только оставайся в профессиональных рамках, — предупредил он строгим тоном. Таким тоном он предупреждал малолетних воров и заранее знал, что они не послушаются.

Чапман встал сзади. Он был на полголовы выше начальника.  и через его плечо глянул в окно. Он увидел нечто, от чего раскрыл рот и не заметил.

Месяца три назад они с инспектором разыскивали вещи, украденные у графини Уотсон. Вещи удалось найти, среди них была фарфоровая статуэтка Принцессы Розентал — тонкой в талии девушки, которая несмотря что из твердого фарфора казалась подвижной, гибкой. На ее волнистых волосах сидела крошечная золотая корона, у подола ее платья располагались два милейших ангела. Когда Чапман передавал ее владелице, держал снизу за постамент, опасаясь оскорбить Ее Высочество непочтительным прикосновением. Он влюбился в нее и расставался с болью. Что может быть глупее — влюбиться в статуэтку? Он знал, что никогда не встретит Принцессу и даже похожую на нее.

Ошибался. Вот же она — как простая смертная играет в мяч. Царственное изящество и грациозность, даже два милейших ангела присутствуют. Короны не хватает, да ей ни к чему: красоту украшать только портить…

— Как думаешь, кто она?

Голос инспектора вырвал Чапмана из сладких грез.

— Кто она? — переспросил он, давая себе время опомниться. — Э-э… попробуем вычислить. Знаю, что граф не женат. Следовательно, жена исключается. Знаю, что у него имеется сестра. Но для сестры хозяина усадьбы девушка слишком бедно одета. На горничную не похожа, на помощницу повара тем более. Гостья, экономка, гувернантка?

— Последнее кажется наиболее правдоподобным. Играла с девочками, но дети явно не ее. Слишком молода…

— И слишком красива, — проговорил Чапман завороженным голосом.

Он не имел никаких прав быть завороженным, он даже не был с ней знаком, но ревность шевельнулась, когда увидел графа, запросто подошедшего к девушке. Он отвел ее в сторону и что-то сказал. Ее беззаботное выражение сменилось встревоженным.

— Сдается мне, она ключевая фигура в нашем деле, — недовольным тоном сказал Мос. Чапман сзади посмотрел на него с недоумением — разве можно быть недовольным, когда видишь совершенство? Ну да ладно, простительно человеку, замученному возрастом, болезнями, передрягами — своими и чужими. Старый пень, от него и пахнет чем-то замшелым. Лучше глядеть на девушку — гибкую и свежую, как молодая осинка…

— Надо будет расспросить о ней графа, — продолжил Мос.

Чапман его не слушал. Он следил взглядом за девушкой, которая бежала к дому, и представлял, что она спешила к нему на свидание.

— Чудо как хороша,  — шептал он то, что приходило на ум, позабыв, где и зачем находится: — Что она делает в этом захолустье? Уму непостижимо. Понимаю тех парней с конюшни.  Я бы из-за нее не только подрался, но…

— Чапман! – Мос дернул помощника за рукав. – Не забывай —  ты на службе! Отойди от окна и возвращайся на диван. Ты перспективный агент, но когда речь заходит о дамах…

Мос не закончил — вошла служанка с подносом, полным еды, и Бенджамин со свежим чаем. Разливать по чашкам он не стал — не велики персоны, пусть сами себя обслуживают. Не нравились они ему, поскорее убрались бы к…

— Мне здесь нравится, — сказал Чапман, откусывая бутерброд с добрым куском мягкой, пахнущей дымком ветчины.

— А мне здесь понравится, если мы получим в руки что-то существенное, — сказал Мос и тоже сунул в рот бутерброд. Он хотел еще что-то недовольное сказать, но передумал и заработал челюстями. Когда челюсти расходились, между ними проскакивали слова. – Граф знает больше, чем рассказывает. Не понимаю почему.

— А я понимаю, — отозвался Чапман. Он говорил в том промежутке, когда проглатывал, но еще не откусил. – Если наше предположение насчет гувернантки правильное, то вырисовывается следующая картина. Именно с ее появлением в Милтонхолле стали происходить серьезные инциденты. Раньше ведь ничего подобного не отмечалось?

— Драки случались, но бескровные, убийства никогда. Во всяком случае на моей памяти. Я здесь инспектором… э-э, лет уже двадцать с лишним. А до того служил в войсках… Ну да тебе это неинтересно.

Чапману действительно было неинтересно.

— Так вот, — продолжил он. — Робин и Стив поссорились из-за красавицы. Граф знает и не хочет впутывать ее в грязные дела. Иначе придется ей ходить в наш полицейский участок на допросы. Смотреть на немытые рожи воров и шлюх. Слушать ругательства и непотребную брань. Амбре там висит сами знаете какое, не совсем подходящее для обоняния принцессы…

— Кто здесь принцесса?

— Ну, это я иносказательно.

— Нет, вообще-то ты прав, — сказал инспектор и аккуратно вытер салфеткой губы. Он поел и опять подобрел ненадолго. – Согласен — девушка из ряда вон выходящая. Я бы с ней тоже…

— Что — тоже? – тут же спросил Чапман и хитро глянул на босса.

— В мячик поиграл, вот что! – огрызнулся тот. Допил чай, отряхнул хлебные крошки с одежды. – Прекрати со мной шутки разыгрывать. Соблюдай субординацию!

 

12.

 

Когда Эдвард вернулся в каминную, с бутербродами было покончено. Он взглянул на пустое блюдо, на размякшие лица служителей порядка и остался доволен — с сытыми людьми легче договариваться.

— Ну, что ж. Надеюсь, вы в достаточной мере восстановили силы, чтобы продолжить расследование.

— Да, сэр. Спасибо. Очень вкусно.

— Я готов помочь, — сказал Эдвард, усаживаясь на прежнее место. – Выступлю в качестве главного свидетеля в обоих инцидентах: в парке и на конюшне. У меня достаточно доказательств против Дэвиса. С чего хотите начать?

— С того, что произошло раньше, — ответил Мос. – И как можно подробнее.

— Хорошо. Три дня назад, то есть в минувшую среду мои племянницы и Том, сын садовника, собирали малину в парке. – Эдвард качнул головой в сторону, мол, место действия неподалеку, при необходимости можно сходить посмотреть. – Я прогуливался по лужайке, поджидая почтовую карету. Увидел Стива — прячась за деревьями, он направлялся в малинник. Его также увидел Эверт, который работал в цветнике, и отправился следом. Вы понимаете, на мне лежит ответственность за детей сестры. Потому я пошел посмотреть, в чем дело.

У Чапмана вертелся вопрос, который не терпелось прояснить: а где была гувернантка? Он открыл было рот, но инспектор его опередил:

— И что же вы обнаружили?

— Я пробирался потихоньку, стараясь не привлекать внимания. Услышал перебранку между Стивом и Эвертом. Из-за чего все началось, мне неизвестно. Полагаю, садовник не хотел подпускать конюха к детям, зная его далеко не ангельский характер. Я выглянул из-за дерева и увидел Эверта с дубинкой в руках, он приказывал конюху немедленно убираться восвояси. Тот огрызался и не трогался с места. Садовник пригрозил, что расскажет хозяину, то есть мне, о его воровских проделках. Тот стал угрожать в ответ.

— В каких именно выражениях?

— Стив пригрозил убить Эверта, если тот не будет держать язык за зубами.

— Что произошло дальше? Они подрались?

— Нет. В конце концов Стив ушел. А Эверт вечером принес мне вот этот листок. — Эдвард передал записку, полученную от Джоан. — Здесь подробно расписано, какие вещи Стив украл из конюшни и когда. Садовник опасался за свою жизнь и сказал, что не желает дольше хранить чужую тайну. Список соответствует тому, что украдено за последние года три, я ручаюсь.

Пока Мос читал, Чапман пробежал текст глазами и быстро спросил:

— Интересно, откуда садовник получил информацию и почему столько времени молчал?

— Оказалось, он и Стив — двоюродные братья. Вначале Стив просил родственника ему помогать. Тот отказался, но обещал не выдавать. Время от времени Стив хвалился — как и что удалось своровать, как бы насмехаясь. Эверту не нравилось, отношения окончательно разладились. А в среду дошли до точки кипения.

— Почему вы сразу не предприняли мер, когда получили записку? – опять спросил Чапман.

— Честно сказать, не очень поверил. К Дэвису, как конюху, претензий не имел.

— Отлично, — сказал Мос и взял нить беседы в свои руки. -Повод для убийства найден, перейдем к поводу для драки. Неприятно о ней вспоминать. Но вы же понимаете, сэр, нам необходимо знать детали…

— Не волнуйтесь, инспектор, я не чувствительная барышня. От неприятных воспоминаний в слезы не впаду. Итак, вернемся на день назад. Я находился в вольере, когда услышал снаружи разговор на повышенных тонах. Не придал значения. Конюхи – люди простые, разговаривают громко, случаются и перебранки. Потом кто-то позвал на помощь. Я выбежал и увидел лежавшего на земле Робина и избивавшего его Стива.

— Кто позвал на помощь? – встрял с вопросом Чапман.

— Кто-то из работников, — не моргнув глазом, соврал Эдвард.

— Вы знаете, из-за чего произошла ссора? – Мос опять взял инициативу на себя и дал знак помощнику не вмешиваться. Он молодой, несдержанный, ляпнет что-нибудь — графу не понравится, замолкнет на самом важном месте, а то и укажет на дверь.

— Насколько я понял, из-за того, чья очередь убирать стойла. Знаете, у конюхов своя иерархия, как и везде. Старшие командуют младшими, сильные — слабыми. Наверное, Робин не подчинился. За что Стив его чуть не убил, — сказал Эдвард, твердо поглядев на инспектора. Пусть догадается — в этом месте глубже копать не стоит.

Опытный Мос догадался, а его молодой коллега – нет. И выпустил тираду:

— Больничная сестра сообщила, что Робин упоминал имя некоей мисс Джоан. Простите за нескромный вопрос, сэр, но кто такая мисс Джоан? Не та ли девушка за окном…

Инспектор двинул его локтем. Хью быстрый когда не надо. Зашел в любопытстве слишком далеко, как бы графа не рассердил. Вон какие глаза тот на него наставил — темные, как мортирные дула.

Эдвард выдержал многозначительную паузу. Затем произнес, четко выговаривая фразы, чтобы они отпечатались в памяти выскочки:

— Никогда впредь не упоминайте этого имени. Забудьте про девушку за окном. Запомните: я помогаю вам лишь на том условии, что слова «мисс Джоан» не промелькнут нигде — ни в документах, ни в разговорах, ни, тем более, в прессе. Понятно вам? — Чапман поспешно кивнул, Эдвард повернулся к инспектору и продолжил: — Все произошло именно так, как я рассказал. Робин крепко получил по голове, многое запамятовал. Посторонних на конюшне не присутствовало, тем более женщин. Верьте мне на слово.

— Да-да, сэр, конечно, меня ваш рассказ устраивает, — многословно заверил Мос, пытаясь сгладить неловкость, в которую попал из-за неопытности помощника.

Разговор был закончен. Эдвард ждал, когда они уйдут, Чапман ждал приказа от начальника, Мос сидел, думал. Имелась еще одна тема, которую он не мог оставить без прояснения, но она будет не более приятна графу, чем предыдущая. Вполне возможно, что он захочет выставить их с Чапманом после первых же слов, потому надо подобрать их так, чтобы… не вызвать гнева и… черт его знает как — деликатно, что ли…

Мос в деликатности был не силен и от натуги покраснел.

«Была не была, скажу как есть».

– Простите, сэр. Но раз уж мы здесь, хотелось бы ввести вас в курс еще одного дела. Оно стоит отдельно от случаев, которые мы обсудили, но связано с персоной, имя которой вы запретили упоминать.

— Что такое? – Эдвард нахмурился.

— Думаю, вам следует знать, что вышеупомянутая персона подозревается полицией как соучастница ограбления коттеджа Доунхилл несколько недель назад.

Брови Эдварда сами собой полезли на лоб. Подобной глупости он не ожидал услышать даже от полицейского. Понятно, что они люди не далекого ума, но не до такой же степени. Надо дать им понять, что визит затянулся и потерял смысл. Получили то, за чем пришли, пусть отправляются восвояси. К чему выдвигать абсурдные предположения, задавать дурацкие вопросы? Новой порции бутербродов дожидаются? Не получат.

Но Мос выглядел слишком уверенным для человека, который говорит глупость. Секунду назад Эдвард собирался его выпроводить, теперь собирался выслушать.

— Абсолютная чепуха, — сказал он, не скрывая иронии. — Может, вы и меня в чем-нибудь подозреваете?

— Вас нет, ее да.

Мос не дал сбить себя с толку. Как опытный фокстерьер с седыми брыжами, он взял лисий след и не собирался с него сворачивать.

— Скажите пожалуйста, — продолжил он вкрадчивым голосом. – Вы знаете, что ваша гувернантка хорошо рисует?

— Это к делу не относится.

— Простите, но очень даже относится, — сказал Мос и полез в карман.

Он вытащил аккуратно сложенный листок, развернул, пододвинул графу. Там оказался рисунок, изображавший какую-то невероятной формы чашу или блюдо — с одной стороны закрученное и усеянное отростками. Оно походило на гигантскую морскую раковину совершенно не-естественной формы.

Плод чьей-то фантазии — такие в природе не встречаются. Они пришли развлекать его картинками? Эдвард собрался осмеять инспектора и выставить, наконец, обоих за дверь, но… Что-то его остановило. Что-то мелькнуло в памяти. Он уставился на рисунок и не заметил, как полицейские переглянулись — они на верном пути.

«Где-то я видел нечто похожее, — припоминал Эдвард. – Совсем недавно, вскользь, при свечах. Вещь примечательная, но я не обратил внимания. Почему? Потому что был занят чем-то другим. Чем я занимался вчера вечером? Ходил проведать Джоан. Так. Начинает проясняться. Вспомнил! Эту вещь я видел у нее на туалетном столе. Ну и что? При чем здесь ограбление?».

 

13.

 

Впустить этих двоих во вчерашний вечер все равно, что впустить свиней во дворец. Но, по всей видимости, придется. Но пусть знают — если поскользнутся своими копытами на зеркальном полу, он отправит их на бойню.

— Объяснитесь, инспектор. Каким образом рисунок связан с украденным из коттеджа серебром?

— Конечно, объясню. Занимательная история. На следующий день после ограбления к некоему коллекционеру и держателю лавки редкостей мистеру Рэю пришел молодой человек. Представился Джоном Смитом. Показал этот самый рисунок и сказал, что имеет оригинал в наличии и готов продать за пятьдесят гиней. У мистера Рэя загорелись глаза. Он догадался, что вещь стоит намного дороже…

— Не поверю, что по рисунку можно определить стоимость.

— Можно, сэр. Во-первых, потому что он профессиональный и хорошо воспроизводит детали и цвета. Во-вторых, эта раковина, ее, кстати, называют «Розовый Тритон», знаменита в кругах коллекционеров. Она мечта каждого любителя экзотики. Я ради любопытства проконсультировался у знающих людей. Стоимость ее составляет четырехзначную цифру.

— Тысячу гиней?

— Как минимум. «Редчайшая вещь, подумал мистер Рэй. Возможно, единственная в Британии». И выложил запрошенную сумму.

— Не поверю опять. Пятьдесят гиней, конечно, не тысяча, но тоже большие деньги. Нельзя платить их неизвестно за что, не увидев оригинала. Не пришло вашему Рэю в голову, что раковина существует только на бумаге?

— Нет, сэр, не пришло. Наверное, вы не знаете коллекционеров. Это увлекающиеся люди. Когда они чуют добычу, забывают про осторожность. Мистер Рэй и не подумал о возможности обмана. Раковина настолько редкая, что ее невозможно нарисовать, не увидев в натуре. Наш любитель экзотики не сомневался, что рисунок сделан с реального предмета. Рэй заплатил, чтобы быть уверенным в заключенной сделке, и получил рисунок, как залог. Товар должен был прибыть на следующий день. Но Смит исчез.

— Естественно. Но я все еще не понимаю связи…

— Минуту терпения, сейчас подойду. Как нам впоследствии удалось установить, Смитом назвался некий моряк Джереми Симпсон. Он вскоре утонул при подозрительных обстоятельствах, но в это я углубляться не буду. Узнав о его смерти, мистер Рэй пришел к нам. С рисунком. Попросил или найти вещь, или взыскать уплаченную им сумму с родственников покойного.

— А вы не допускаете, что мистер Рэй в погоне за диковинкой попросту дал себя одурачить? Симпсон обманул его в том смысле, что раковины все-таки не существует в природе. А рисунок  — лишь плод  фантазии некоего романтичного художника?

Мос кивнул, как бы соглашаясь.

— Сначала я тоже так подумал. Изображение, хотя и детальное, не дает гарантии того, что вещь существует на самом деле. Я хотел закрыть дело и посоветовать мистеру Рэю забыть про пятьдесят гиней. Но. Вскоре открылись новые обстоятельства. Дело в том, что рисунок существует не в одном, а в трех экземплярах. Причем, исполненных разными людьми. Значит, не менее трех человек рисовали раковину с натуры. Вот, взгляните.

Из другого кармана Мос достал два сложенных листка и положил на стол. Эдвард развернул, сравнил — на последних двух нарисована та же вещь, что на первом, хотя и очень посредственно, скорее всего детскими руками.

— Где вы их нашли?

— В Даунхилле, — ответил Чапман. Он сыграл в деле не последнюю роль и посчитал, что имел право вернуться в разговор. – Где-то через неделю после ограбления я приехал еще раз осмотреть коттедж. Рисунки обнаружил в комнате мисс… — Чапман вновь получил толчок от начальника и поправился: — … в комнате гувернантки. Кухарка заявила, что с момента ее отъезда туда никто не заходил и вещи не трогал.

— Мы пришли к выводу, что на них – один и тот же предмет, и он существует в действительности, — продолжил инспектор. — Простите, сэр, но ваша гувернантка имеет к нему непосредственное отношение.

— Почему вы так настойчиво пытаетесь вовлечь ее в это дело? – вопросил Эдвард. Он так же настойчиво собирался не давать ее вовлекать. – Может, это вовсе не она нарисовала раковину. Или она, но придумала ее. Дала детям перерисовать. Вот и все.

— Простите, сэр, но не все, — возразил Мос. – Есть человек, который видел вещь и не раз.

— Кто же?

— Горничная Дороти Болдуин. Как вы знаете, она открыла дверь грабителям — своему брату Майку и все тому же Джереми Симпсону. Мы показали ей рисунок. Она вспомнила, что видела раковину в спальне гувернантки. Они были подружки.

— Я все еще не вижу связи.

— Мы подозреваем, — веско произнес инспектор, — что ваша… э-э… я буду называть ее мисс Кэмпбел — причастна к ограблению коттеджа или, во всяком случае, знала о нем.

— Нонсенс.

— Возможно. Но не нонсенс то, что она владела раковиной,  сделала с нее подробный рисунок и передала Симпсону, с которым была знакома. А тот с его помощью вытянул деньги из мистера Рэя.

— А я в ответ скажу, что она владела, но не делала рисунков. Или владела, но чем-то другим. У вас нет доказательств.

— Доказательством может послужить сама вещь. Она уникальна. Двух одинаковых не сыщется в радиусе пятидесяти миль, а то и во всей стране. Если она находится у… э-э… мисс Кэмпбел, дело примет серьезный оборот. Мы можем потребовать вернуть вещь человеку, который заплатил за нее и фактически является владельцем, или возместить ущерб. Иначе девушку надолго пригласит к себе в гости миссис Брикстон, начальница женской тюрьмы. А в ее лапы лучше не попадать даже крепкому мужчине.

Мос замолчал. Молчал и Эдвард. Его логические возражения закончились, применять физические меры было бы неосмотрительно. Старый фокстерьер ухватил лису за хвост и не выпустит, пока не вытащит ее целиком на свет Божий. Взять бы его за шкирку и выкинуть на улицу… Но если он прав, не удастся избежать скандала, который крайне нежелателен.

— Сэр, нам хотелось бы поговорить с мисс Кэмпбел, — сказал Мос. — В вашем присутствии, конечно.

Эдвард все еще молчал. Он прикрыл глаза, чтобы раздражение, которое он испытывал к собеседникам, не мешало думать. Но они, хоть и сидели тихо, все равно мешали — одним своим присутствием. Он встал, отошел к окну. Картина на поляне изменилась: полицейские исчезли, Кэти и Молли играли с собаками, Джоан стояла в сторонке и выглядела одиноко. Наверное, она почувствовала меч, занесенный над ней Мосом.

Жаль ее. Невозможно представить эту девочку, которая лишь недавно потеряла ангельские крылья детства, действующей, как прожженная мошенница.

Внутреннее чутье подсказывало Эдварду: Джоан не причастна к ограблению коттеджа и обману собирателя редкостей. Но слишком уж гладкая история складывалась у инспектора, в его утверждениях имелась искра смысла.

Любопытство пробудилось. Нора говорила, что за гувернанткой ухаживал некий моряк. Не тот ли Джереми Симпсон? В каких отношениях они находились? Ради любви девушки иногда делают странные вещи. Неужели она позволила  ему вовлечь себя в темные дела?

Невозможно, сказал себе Эдвард. Но он лицо необъективное. До такой степени, что если бы Джоан на его глазах убила человека, он отказался бы поверить.

Что же делать?

Только она сама может прояснить ситуацию. Очень не желательно, однако, придется ее позвать. И сделать все, чтобы отвести меч.

Дворецкий явился по звонку немедленно.

— Пригласите мисс Джоан, пожалуйста, — сказал Эдвард и повернулся к полицейским — предупредить. Пусть не забывают где находятся. Не давят на гувернантку, не вываливают абсурдные домыслы. И разговаривают пусть помягче, на правильном английском, а не на жаргонном, как привыкли со шпаной. Здесь им не полицейский участок, а респектабельный дом.

— Хочу подчеркнуть — я велел позвать мисс Джоан только из личного уважения, к вам, инспектор. Я уверен в ее непричастности, и вы тоже скоро в том убедитесь. Прошу вести беседу корректно и без подвохов. Оставьте при себе домыслы и предположения. Только вопросы, касающиеся дела, и выводы, основанные на фактах.

— Конечно, сэр. Мы понимаем. Не такие уж грубые служаки, какими кажемся. Умеем вести себя с дамами. Не сомневайтесь на этот счет, — заверил Мос и покраснел от натуги — столько вежливостей он не произносил с тех пор, как расследовал кражу у графини Уотсон, а с тех пор три месяца прошло.

Чапман кивнул, присоединяясь к заверениям начальника.

В дверь постучали, вошла Джоан. Инспектор и помощник вскочили, Эдвард представил их и предложил девушке сесть на свой диван. Она бросала на полицейских настороженные взгляды, как белочка, которая завидев охотников, гадала — они пришли ее убить или накормить?

При появлении в обществе красивой дамы женщины перешептываются, мужчины замолкают.

Возникла заминка, никто не решался первым взять слово. Джоан не понимала причин своего присутствия и вопросительно взглянула на Эдварда.

— Мисс Джоан, — сказал он. — Инспектор Мос хотел бы задать вам пару вопросов о вещице, которая здесь изображена.

Он подвинул девушке первый листок. Она глянула, и удивление отразилось на лице.

— Откуда у вас мой рисунок?

Мос был удивлен не меньше. Он ожидал, что девушка начнет вилять и выворачиваться.

— Так вы признаете, что он ваш?

— Конечно. Но я давно его не видела. Он пропал.

Откровенность обезоруживает, когда ее не ждешь. Мос выглядел растерянным, как потерявший след фокстерьер.

Эдвард незаметно усмехнулся — получил по носу, старый пес. Хью Чапман тайком облегченно вздохнул: хорошо, что девушка не врет. Иначе она стала бы самым большим разочарованием его жизни. А теперь станет самым большим ее очарованием. Он буквально сверлил ее глазами и благодарил профессию — она позволяла то, что не позволила бы любая другая: рассматривать даму дольше, чем разрешено светскими правилами, задавать вопросы, которые в других обстоятельствах были бы отнесены в разряд неприличных.

Мос пришел в себя и сделал недоверчивый вид. Он не желал слишком поспешно расставаться с подозрениями — он их долго вынашивал и полюбил, как собственных детей. К тому же недоверчивость стала его второй натурой, которую даже самой обезоруживающей откровенности не удалось бы запросто поколебать.

— Не помните, когда он пропал? Хотя бы примерно?

— Точно помню — в ночь ограбления Даунхилла.

— И вы больше его не видели и не догадывались о его дальнейшей судьбе?

— Нет. А в чем дело?

— Сейчас объясню, — сказал Мос, пока не зная объяснения. -Мисс Джоан, простите за любопытство, вы закрываете дверь спальни на ночь?

— Э-эм. – Какая дверь имеется ввиду: здесь или там? Кажется, его интересует коттедж. — В Даунхилле не закрывалась.

— Вам не показалось странным, что в одну ночь у хозяев украли серебро, а у вас – рисунок?

— Еще более странным показалось, что вместо рисунка я обнаружила на столе два камешка-гальки. Их носил с собой один мой знакомый. Моряк. Но он умер. Я не успела спросить…

— А-а. – Питер Мос понимающе кивнул головой.

Девушка сама вывела их на Джереми Симпсона, что почти доказывает ее непричастность к афере с мистером Рэем. Если она, конечно, не дура, и не догадывается о последствиях болтливости. А она точно не дура. И не врунья — отвечает без запинки, смотрит открыто.

Недоверчивость пошатнулась.

– Позвольте позже объяснить цель моих расспросов. Сначала хотелось бы узнать: что за вещь здесь изображена? Как попала к вам и где она сейчас?

Впервые за разговор Джоан опустила глаза. Вопросы принимали слишком личный характер и резали по ране, которая еще не зажила. Рана заныла и хотела разразиться слезами. Джоан глубоко вздохнула, чтобы их удержать. Эдвард заметил и пришел ей на помощь.

— Вы не обязаны отвечать, мисс Джоан.

Порой самая малость — доброе слово, прикосновение или взгляд могут поддержать человека в самой большой беде.

Мягкий голос Эдварда придал Джоан уверенности. Плачут от одиночества и бессилия что-либо изменить. Сейчас Джоан не одинока, а о Джереми плакать на виду у всех не стоит. Поплачет наедине с собой.

— Нет-нет, я отвечу. Это «Розовый Тритон» — раковина морского моллюска. Джереми нырял за ней на дно океана в Южной Африке. Привез мне в подарок.

— Вы за него заплатили? – вырвалось у Чапмана, он сам не понял — к чему. Мос тоже не понял и ткнул его локтем: вопрос к делу не относится, пусть помощник не забывает предупреждение графа.

Вопрос крайне двусмысленный, но он не сбил с толку Джоан. Если бы расклад был «одна против троих», всякое могло случиться, но в ситуации «двое против двоих», она чувствовала, что сила на ее с Эдвардом стороне.

— Конечно, нет. — Джоан позволила себе ироничное движение губ. – Не знаю, что вы имеете в виду. За подарки не платят. Дарят что-то в ответ.

— И вы подарили… — пробормотал Чапман.

— Поцелуй, — сказала Джоан и прежде, чем присутствующие подумали нечто неприличное — по вечной привычке мужчин, добавила с нотками вызова: — Джереми попросил разрешения меня поцеловать. Я разрешила. В руку. Вот сюда. — Приподняла руку, показала. Они хотят все знать, пусть знают.

Трое уставились на Джоан: Эдвард – с одобрением, Чапман – с восхищением, Мос – с недоумением. Недоверчивость его дала трещину.

— Можно взглянуть на раковину?

— Конечно, сейчас схожу…

— Не стоит беспокоиться, — сказал Мос, оставаясь профессионалом. Девушку нельзя выпускать, чтобы не уничтожила единственную улику. — Сэр, не могли бы вы попросить дворецкого принести ее?

Пока Бенджамин ходил за раковиной, Мос открыл Джоан причину расспросов и поведал историю с мистером Рэем. Узнать, что Джереми оказался замешан в воровстве и мошенничестве, было едва ли не тяжелее, чем узнать о его смерти. Джоан принялась защищать его с такой горячностью, будто желала его ею оживить.

— Не верю, что Джереми собирался кого-то обмануть. Мы недолго были знакомы, но он произвел очень хорошее впечатление. Может, мистер Рэй его не так понял? Джереми обещал ему не мою раковину, а другую? Которую собирался привезти из следующего рейса. Или у него имелась еще одна?

— Все возможно. Не хочу спорить. Но практика показывает: когда деньги уплачены только за обещание, оно, как правило, не исполняется.

Его полицейская мудрость была не к месту — она разволновала Джоан и разозлила Эдварда. Он вмешался.

— Господин инспектор, прекратите ваши намеки. Получили объяснения от мисс Джоан и успокойтесь. Как я и предполагал, она ни в чем противозаконном не замешана. Она не в ответе за то, что делают другие. Я ей верю и призываю закрыть вопрос.

Мос прикусил язык. И вовремя: в каминную вошел Бенджамин с раковиной, которую держал двумя руками перед собой. Он не знал о ее стоимости, но чутьем догадался. С осторожностью, будто боялся расплескать полную чашу, он  положил ее на стол и удалился, стараясь не топать ботинками.

— Никогда не видел ничего подобного, — произнес Чапман, на время переключивший внимание с гувернантки на раковину.

— Произведение природного искусства, — вторил ему Мос. — Да,  понимаю мистера Рэя. — Он поднял вещь и, медленно поворачивая, разглядел со всех сторон. — Желание ею обладать взяло верх над здравым рассудком и заставило его раскошелиться. Страстный коллекционер  — легкая добыча для мошенника.

— Не называйте Джереми мошенником! — выкрикнула Джоан. – Он мертв. Вина не доказана. Мы никогда не узнаем его намерений. Если это вообще был он.

— Простите, мисс, вы правы. – сказал Мос, и в голосе его не звучало ни капли сожаления. Он положил раковину на место. – Но остается факт: с помощью этого рисунка мистер Симпсон обманул человека и поставил вас в очень неудобное положение.

Прямое нападение на гувернантку — это слишком. Эдвард сложил руки на груди и сказал:

— Инспектор, помощник, не вижу причин вам дольше задерживаться в Милтонхолле. Вопрос разъяснился, вас ждут другие дела, более важные. Можете идти. И не забудьте о нашем уговоре.

— Вот его-то будет трудно выполнить, сэр, – сказал Мос, не двигаясь с места. Недоверчивость его рухнула, но дело не завершено. — Прошу минуту терпения. Теперь, когда я убедился в существовании раковины, факт мошенничества становится еще более очевиден. Не исключаю, что мистер Симпсон собирался тем или иным способом выполнить договор купли-продажи. К сожалению это так и останется в области предположений, но мы в полиции всегда исходим из негативного варианта. Ясно одно: мистер Рэй заплатил за то, чего не получил. Он стал жертвой или обмана, или обстоятельств…

— Скорее собственной глупости, — вставил Эдвард.

— Глупость ненаказуема, к сожалению. А может, к счастью, иначе пришлось бы заточить в тюрьму полнаселения страны. Но продолжу. Если бы не смерть Джереми Симпсона, возможно, все бы обошлось, продавец и покупатель договорились бы. Проблема в том, что загадочные обстоятельства его гибели вызвали большое волнение среди жителей города. Газеты обсуждали их на все лады.  Потом волна спала, но поднимется вновь, когда станет известна история с мистером Рэем. И подробности ограбления Даунхилла. Врочем, ради справедливости скажу, что участие Симпсона в краже серебра мы считаем возможным, но не доказанным. Ворованых вещей в доме не найдено, к перекупщикам он не обращался.

— Я знаю, что Джереми не мошенник, — сказала Джоан.

— Это знаете вы, но не знают другие. Кстати, когда газеты пронюхают про ваше знакомство, взвоют от счастья. Представьте заголовки «Гувернантка из Милтонхолла причастна к грабежу и афере с коллекционером». Это же сенсация десятилетия. А может и века. Избежать огласки не удастся, даже если мы четверо будем молчать. Информация просочится по капле из разных источников.

Имя мисс Джоан, да и ваше, сэр, попадет в криминальные хроники. Правомерно или нет, неважно. Газетам важна не истина, но сенсация. Они смачно опишут детали, придумают пикантные подробности — все для того, чтобы пощекотать нервы обывателю и поднять тиражи. Эта история – слишком лакомый кусок, чтобы упустить. — Мос замолчал и осел, будто мешок, из которого высыпалось содержимое.

Эдвард подался вперед.

— Значит, надо заткнуть рот — кому?

— Рэю, естественно.

«Инспектор надоел, но он прав. Попадать в криминальные сводки мне, аристократу и члену тайного общества, не желательно и, более того, опасно. То же самое относится к Джоан, ее репутация будет разрушена навсегда. Чем лучше всего заткнуть рот растяпе-коллекционеру — раковиной или деньгами? Подозреваю, что Джоан будет жаль расстаться с подарком. Да и глупо отдавать по дешевке то, что дорого стоит. Слишком много счастья будет простофиле».

Не говоря ни слова, Эдвард подошел к бюро, отсчитал монеты, ссыпал в тряпичный мешочек, протянул Мосу.

— Здесь сорок золотых соверенов, они соответствуют старым гинеям. Верните их мистеру Рэю и передайте, чтобы остальное он списал на убыток в качестве штрафа за легковерие.

— Вполне джентльменское решение, сэр, — сказал Мос, принимая деньги. — Думаю, Рэй будет доволен. Я со своей стороны посоветую ему держать язык за зубами. Если не послушается, засажу в одиночку, там его никто, кроме крыс, не улышит. Спасибо за помощь. До свидания.

Мос кивнул гувернантке, Чапман церемонно поклонился, и они ушли. Джоан проводила их растерянным взглядом. Что здесь произошло минуту назад? Кажется, она во второй раз получила ту же самую раковину в подарок. Теперь от хозяина. Он заплатил огромные деньги. Почему? Джереми говорил, она ничего не стоит. Непонятно. Может, хозяин разъяснит?

— Если я правильно догадался, вам не хотелось с ней расставаться, — ответил Эдвард на ее немой вопрос. – Честно сказать, мне тоже. Возможно, вы единственная обладательница столь редкой вещи на Британских островах. Лестно слышать, не так ли?

Джоан кивнула — механически и не слыша. Она витала где-то в облаках или на дне океана. Поступок хозяина налагает на нее какие-то обязательства, если да, то какие, если нет, то зачем…

— Раковина дорога мне, прежде всего, как память. Спасибо, сэр. Чем я могу вас отблагодарить?

— Позволите и мне поцеловать вашу руку? – вдруг спросил Эдвард то ли в шутку, то ли всерьез.

Джоан выплыла из задумчивости, глаза ее наполнились смыслом. Потом решимостью. Она отрицательно качнула головой. Помедлив долю секунды, она подошла к Эдварду, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку — по-детски чмокнув губами.

— Спасибо, сэр, — прошептала Джоан и выбежала из каминной.

Дорогой поцелуй в обоих смыслах.

Эдвард приложил пальцы к щеке, будто пытался подольше задержать тепло ее губ. Их прикосновение застало его врасплох, он не успел насладиться предвкушением. Ничего, будет наслаждаться воспоминанием. В следующий раз, когда она опять отважится на подобную дерзость, надо будет повернуться к ней губами. Ха. В следующий раз? Когда он настанет: через полгода, год? Неважно. Хороший знак. Ледяная королева начинает оттаивать.

Когда-нибудь старость мне сердце остудит,

Ты, память былого, меня очаруй!

И лучшим сокровищем памяти будет

Он — первый, стыдливый любви поцелуй…

 

14.

 

На улице Хью Чапман подрыгал ногами, которые застоялись и просились пробежаться. Разобрала его веселость, как молодого козлика, выпущенного на свежую травку — ее не столько хочется щипать, сколько топтать звонкими копытцами.

— Ну и круглые же глаза сделала гувернантка в последней сцене! — воскликнул Хью, когда они отошли от дома на достаточное расстояние, и их не могли услышать из окна.  — Видимо, не ожидала от хозяина, что выложит столько монет. Как не ожидала от вас, что решите отнять то, что честным образом ей подарено.

— Как подарено, так и отобрано, — буркнул Мос. Он шел неторопливо и вразвалку, как только что вылезший из берлоги медведь, Чапману так и хотелось боднуть его сзади, чтобы живей шевелился. — Нечего было связываться с темными личностями. А для графа сорок соверенов — мелочь. Он выложил их не от душевной доброты. Известно: чем человек богаче, тем скареднее. Он рассчитывал купить благосклонность гувернантки. И не сомневайся — она расплатится с ним сегодня же ночью.

Помощник наморщил нос и отвернулся. Мос хлопнул его по плечу.

—  Ты еще молодой, Чапман. В облаках витаешь. Не знаешь, как взрослые дела делаются.

— Да она еще ребенок, — с упреком сказал Хью. – А вы, извините, циник. Нет, не думаю, что они любовники. Я все время за девушкой наблюдал. У нее глаза не горели, когда она смотрела на графа. И щеки не краснели. Не похоже, что между ними романтические отношения. Вы правы в одном — выкупая раковину, он желал произвести впечатление. И произвел. Во всяком случае — на меня. Ах, если бы я имел его возможности…

— Если бы ты имел его возможности, то не таскался бы в тряском шарабане, не пялился на чужих гувернанток. Сидел бы в будуаре, пил бы сладкий кларет в обществе какой-нибудь герцогини пока ее муж отсутствовал, — сказал Мос длинную фразу, чтобы потом надолго замолчать.

Не до разглагольствований ему. Дел куча, не знаешь, с которого начать. Хорошо, граф помог разобраться сразу с тремя — дракой, убийством и мошенничеством, на что Мос и не надеялся, отправляясь утром в Милтонхолл. Но расслабляться некогда, в участке его ждет писанина и парочка новых происшествий, одно из которых хорошо запутано – убийство любовницы известного в городе купца, совершенное то ли им самим, то ли его женой, то ли третьим человеком. Придется поломать голову. А Чапман пристает со всякими глупостями.

А Чапман шел, и радостное настроение его распирало: он то взбрыкивал ногой, поддавая колючую головку чертополоха, то срывал длинный люпин и размахивал им, будто дирижировал птичьим хором.

— Вот вы, сэр, способны ради женщины на романтический поступок? – вопрошал помощник, не догадываясь о заботах начальника. – Соперника на дуэль вызвать? Или нырнуть на дно океана, чтобы достать раковину стоимостью в тысячу монет?

— Ты сумасшедший, я и плавать-то не умею. И вообще, прекрати отвлекать меня дурацкими вопросами. Лучше сосредоточься на деле. Подумай — кто мог убить любовницу Моленбека…

— Да какая разница — кто, подумаем об этом, когда приедем на место преступления. Ах, инспектор. В нашей работе так мало романтики. Почему бы иногда не отвлечься, не поднять голову, не полюбоваться на благолепие мира, не вдохнуть его тепло и аромат? К счастью, в нем существуют не только убитые любовницы, но и живые девушки. Прекрасные, как мисс Джоан, например. Признайтесь, сэр, она вам хоть чуть-чуть понравилась?

Мос резко остановился, шедший немного позади и витавший в мечтах помощник едва на него не налетел.

— Хочешь честно? Очень понравилась, — с нажимом на слове «очень» сказал Мос. – Она не может не нравиться, но это ничего не значит. Держи себя в руках, Чапман, и даже не мечтай о мисс Джоан. Такие женщины не для нас.

— А для кого? Для графа? Она ему, по большому счету, тоже не нужна. Потому что — мезальянс, светские условности и прочее. Вот и выходит, что у меня больше шансов, чем у него.

— Да, но что ты сможешь ей предложить? Неустроенный быт и одинокое существование? Мы же мотаемся целыми днями по делам, иногда и ночи захватываем…

— А любовь?  Разве этого мало?

— Глупости. Другой мой, ты еще молод, двадцать четыре года всего. И не знаешь, что мужчины и женщины по-разному относятся к любви. Мы романтично, а они…

— …практично и кроме нас любят еще цветы, сладости и поцелуи. Моя жена будет получать их в достатке.

— Опять глупость. Цветы и сладости — это ширма. То есть обман, чтобы запутывать нам мозги. Мы, мол, нежные и сладкие, то да се, любите нас и лелейте. А что в ответ? Ни-че-го. Обертка от конфетки. Хью, запомни: женщины практичны до безобразия, любовь их длится до первой проблемы. Вот ты взрослый человек, двадцать четыре года уже, — сказал Мос и не заметил, что противоречил своему же недавно высказанному утверждению. На него напало подлое желание спустить помощника с небес, и он спешил желание осуществить. — Как ты видишь свое будущее? Если посмотреть не через романтические очки, а через реалистические?

Настроение Чапмана угасло, он вытаращил глаза и неуверенно пожал плечами — разве кто-то знает свое будущее?

Оказывается — Мос знает.

— Будущее у тебя совсем не такое, как рисуют на салонных картинках: горящий камин, тихие дети и супруги, с умилением глядящие друг на друга.

— Почему же не такое?

— Сейчас скажу. Но сначала ответь — зачем ты поступил в полицию?

— По зову высоких идеалов. Защищать честных людей от преступников.

— Иногда самые высокие идеалы могут завести в самую глубокую грязь. Лучше бы ты пошел в магазинные приказчики. Или в помощники аптекаря. У них именно такая картинная жизнь. А у нас… Не зря говорится «с кем поведешься, от того наберешься». Чужая грязь к нам пристает. Или проклятие. Когда-то я тоже был романтичным юношей, женился по большой любви на приличной девушке.

И сделал ее несчастной. Мы все еще женаты, но давно живем каждый своей жизнью. У нас нет общих друзей, общих интересов, общих тем для разговоров. За столом вместе не помню когда сидели. Мы не ссоримся, но почти не разговариваем друг с другом. Живем, как чужие. А почему?

Потому что проклятая профессия. Мы с тобой полицейские, Хью. Кон-сте-бли. Большую часть жизни мы существуем в мире, где нет этих самых птичек и цветочков. — Мос махнул рукой, будто упрекал окружение — за то, что красиво. — В нашем мире вонь и брань. Мы имеем дело с людскими отбросами и, в конце концов, становимся частью их. Потому что опуститься легче, чем подняться. Я начинал офицером кавалерии, имел в подчинении отряд бравых вояк. А теперь… отряд тупорылых разгильядев. Ну, за твоим исключением, конечно. Профессия — наше проклятье. Мы не замечаем, как отдаляемся от приличного общества. Общаться с подонками нам проще, чем с приличными людьми. Я сегодня запарился, подыскивая слова для гувернантки. А с проституткой Бесси, что в порту обчищает заезжих моряков, мы болтаем, как давние знакомцы.

Понимаю, неприятно тебе слушать. Но правде нужно смотреть в глаза. Полицейскому трудно найти пару. Порядочным женщинам с нами тяжело, а с не порядочными нам неинтересно. Неразрешимая дилемма. Ты можешь сколько угодно мечтать о прекрасной гувернантке, но она никогда не будет твоей. Не тот уровень, другой мир. Наш – это шлюхи, воровки, мошенницы. Из них и выбирай.

— Ну и перспективу вы нарисовали. — У Чапмана ноги приросли к земле. – Надо уходить от вас, пока не поздно.

— Не огорчайся, дружище. – Мос хотел согнать с лица угрюмую гримасу и улыбнуться, но не привыкшие растягиваться губы лишь дрогнули и сжались. – Втянешься, смиришься. Ты на своем месте. Талант имеешь к расследованию. Удовлетворение от работы тоже важно. Да и финансовая составляющая неплохая. А что касается любви… Ах, найдется и для тебя какая-нибудь юная обманщица состоятельных граждан, еще не закореневшая в грехе. Поможешь ей встать на праведный путь, убьешь двух зайцев: вытащишь заблудшую душу из преступного болота и, возможно, найдешь жену. Бывают же исключения из правил. Хотя и нечасто. – Мос повернулся и продолжил путь бодрой походкой окончательно проснувшегося медведя.

Помощник остался стоять с унылым видом, будто окунувшийся в зловонную лужу суслик. Тщательно напомаженный утром чуб повис, кончики изящно завязанного на шее банта опустились. «Умеет старый черт испортить настроение. Ему хоть бы что, а мне…» — подумал Чапман и поплелся следом. Он зарекся делиться с начальником мечтами и разговаривать о высоких материях.

 

15.

 

«О каких высоких материях она размышляет?». Эдвард, глядел с веранды на Джоан, которая сидела на подвесном диванчике, поставив руку на спинку и положив на нее голову. Она монотонно раскачивалась, и легко было предположить, что другая Джоан — зыбкая, невесомая, улетела далеко-далеко, чтобы побыть с собой наедине, подумать…

«О чем интересно?»

Эдвард отошел от парапета, снял пиджак — он сегодня почему-то сдавливал плечи, бросил его на лавку и сел в кресло. Подставил лицо щедрым августовским лучам. Спокойно не сиделось — внутри что-то бурлило, бродило. Эдвард налил холодного яблочного сока, который только что принесла Дафна. Отпил. Первый глоток приятно освежил нёбо и язык. Второй показался кислым. От третьего свело рот, и перестал ощущаться вкус.

Так и с женой. Но она не пиджак, не снимешь и не бросишь…

«Нужна ли она мне? Такая как Бет — нет. Такая как Джоан… Я сейчас стою у черты, как Цезарь у Рубикона. Перейду — и дороги назад не будет. Но прежде должен хорошенько уяснить, чего же я хочу. Настолько ли влюблен, что готов пойти против предрассудков света и жениться на гувернантке? Или моя цель скромнее, вернее, более подлая – сломить сопротивление, завоевать, потешить самолюбие и бросить на произвол судьбы?

Подлецом не был и не буду. Я обманывал женщин, ту же Клэр, но она не Джоан. Бросить женщину, которая смотрит на тебя острыми глазами хищницы, совсем другое, чем бросить ту, что смотрит доверчивыми глазами лани. Джоан сегодня отважилась на поцелуй, представляю — после какой внутренней борьбы. Она стоит на том берегу Рубикона, осталось его перейти и взять ее.

Достанет ли мне той же решимости, которой обладал Цезарь?

А что сказал бы Дермот?

Что семейные ценности в наше время утратили прежнее значение. Каждый делает что хочет, и именно высший свет показывает самые шокирующие примеры. Тот же романтичный стихотворец Байрон. Несмотря что хромой, любовных связей имел столько, что обошел знаменитого сердцееда Казанову. Про ребенка, которого он прижил с собственной сестрой, не знает только ворона. Ну и леди Кэролайн, сошедшая с ума на почве любви к поэту, добавила пищи для слухов. То, что ее муж продолжает жить с ней под одной крышей, доказывает — брак связывает мужчину по рукам и ногам. Обременяет ответственностью и долгом. Ставит угрызения совести выше личной свободы. Заставляет отказаться от удовольствий, которые на стороне всегда заманчивее.

Муж обязан любить только жену.

Абсурд. Все, что навязывается человеку, встречает сопротивление. Даже если вначале брак был счастливым, где гарантия, что счастье будет продолжаться вечно? Все хорошее рано или поздно надоедает, в том числе райская жизнь. Не зря змию удалось соблазнить Еву обещаниями новых впечатлений. А мы — всего лишь дети ее.

Так сказал бы друг Дермот.

Но это не значит, что он прав. Мужчина, который только и делает, что ищет удовольствий, заканчивает жизнь в одиночестве и печали. Тот, кто только берет, пустеет изнутри. Отдающий — самый состоятельный человек.

Отдавать любовь, нежность — вот для чего создан человек. Разве можно прожить жизнь, не познав любви? А познав один раз, не желать еще? Разумно ли мне, ошибившись однажды, зарекаться на будущее? Но разумно ли влюбляться в гувернантку? Нет, на данном этапе актуальнее другой вопрос: ответственно ли я поступаю, добиваясь ее любви? Она еще не зажглась в ее сердце, но прогресс налицо, сегодняшний поцелуй это доказывает. И заставляет задуматься. Есть ли смысл приручать ее дальше или следует остановиться, пока дело не зашло слишком далеко?

Для нас обоих.

Ответственность за последствия лежит только на мне»…

Стакан выпал из рук и, ударившись о каменный пол веранды,  разбился на крупные куски. Эдвард очнулся. Не заметил, как заснул. Тяжкие думы одолели. Хватит! Еще ничего не случилось, а настроение как накануне апокалипсиса. Почему? Все из-за тех нудных полицейских. Завели с утра про драку, убийство. Деньги выудили… Надо пройтись, чтобы забыть. Вспомнить что-нибудь хорошее. Ее поцелуй, к примеру. Кстати, где она? Неплохо было бы поболтать.

Эдвард снова глянул на поляну — ни одной живой души. «Ну ладно, пойду погуляю, проветрю голову. Может, отвлекусь от мирских забот, окажусь в тихой сказке. Встречу фею цветов, поболтаю с ней».

Сказка началась сразу — ни в коридоре, ни на лестнице, ни в холле не встретилось ни человека. Большой дом как вымер.

«И хорошо. Настроился на одиночество, никого не желаю видеть. Только природу. Как говорит доктор Дермот: прогулка по лесу — лучшее лекарство. От всего.

На сей раз он прав. Бродить среди деревьев, трав и цветов — одно удовольствие. Почему? Потому что это другая реальность. В ней не думают, не радуются, не огорчаются. Просто живут: цветут, дышат, поют, зимой замирают, весной оживают — все по порядку и целесообразно. Если бы люди жили целесообразно, были бы счастливы?

Вряд ли.

Людям всегда чего-то недостает. Или что-то мешает. Или кто-то стоит на пути…

Ах, глупости. Надо почаще выходить в леса. Прислушиваться к тишине, ловить звуки и шорохи, смотреть на небо в узорах древесных крон. Подставлять руки бабочкам и представлять, что это эльфы».

Идти было легко и дышать легко. Хорошо, что Эдвард не надел пиджак — ветер шевелил широкие рукава рубашки, они колыхались, как крылья. Так же колышатся под штормами паруса кораблей. Вдруг вспомнилось. В детстве он мечтал стать капитаном. Совершать кругосветные путешествия и когда-нибудь непременно посетить далекий, загадочный остров Аруба. Потому что там жила и ждала его прекрасная девушка Палома, нежная как голубка — так говорил старый Грау, который в молодости бороздил океаны, а потом служил у графов Торнтонов.

У него были легкие седые волосы, которые развевались даже в штиль. На шее — непременный черный бант, даже если рубашка была несвежей. На внешней стороне предплечья татуировка — волна, закрутившаяся буруном, и подпись «Моря не повинуются даже королям». Грау сказал «Это слова великого короля Кануда, который мудростью сравнялся с самим Соломоном».

Эдварду тоже хотелось быть мудрым, но он догадывался, что это свойство только старых и седых, и ему придется долго ждать. А если сделать татуировку, то он уже сейчас будет походить опытного моряка Грау. Он не умел еще читать, а Грау не умел писать и нарисовал ему угольком на руке какие-то каракули, внизу якорь. Эдвард ходил счастливый целый день и не знал, что именно такие дни запоминаются на всю жизнь.

Часто отправлялись они вдвоем в лес к старому, каменному мостику, поросшему густым, зеленым мхом — он свисал клоками и походил на свалявшуюся бороду. Мостик был их мужской секрет и назывался «Бригантина». Эдвард одевался по-капитански — в курточку с эполетами и черную треуголку с белым плюмажем, найденную на чердаке. Какими неведомыми судьбами она туда попала? Грау совал в зубы трубку, вешал на шею потемневший от возраста боцманский свисток и через каждые два-три слова говорил «сто акул чертям в глотку!».

На мостике стоял штурвал, сооруженный из старого тележного колеса, под мостиком шумел ручей, и Эдвард воображал, что это шумело море. Он смотрел в подзорную трубу и приказывал на морском языке, не понятном простым смертным «Отдать швартовы! Курс зюйд-зюйд-вест». Грау отвечал «Есть, капитан!» и делал вид, что исполнял команды — ловил «брошенный с берега канат», перебирал руками, «поднимая якорь», потом «поднимал паруса»…

Осталось ли что-то от мостика? Эдвард давно там не бывал. Почему? Ведь он недалеко — в этом же парке, над тем же ручьем. Но вряд ли сохранился в прежнем виде, от него уже тогда отваливались куски.

Не стоит возвращаться к местам, памятным из милого детства, чтобы не разрушать волшебную детскую сказку.

А если мостик все еще стоит и ждет его, своего капитана?

Надо все же сходить посмотреть.

Эдвард шел к мосту, а с другой стороны к нему приближалась Джоан.

Случайно.

Она знала лечебное действие леса еще со времен жизни у крестной Морин. Она пришла сюда с той же целью, что Эдвард — вернуть душевное спокойствие, дать отдых голове. Еще чтобы вспомнить садовника Эверта. Она бродила среди кустов малины — всего несколько дней назад они стояли, раскинув ветки, как руки, шевеля листочками, как пальчиками, потряхивая ягодами, как рубинами. Теперь ягоды исчезли, листья опали, кусты засохли и скукожились, превратившись в скелеты.

«Они тоже печалятся по Эверту. Милый, добрый, безобидный человек. За что выпала ему жестокая судьба? Каким зверем оказался Стив! Том остался сиротой. Жалко его. Дафна сказала, что вместо Эверта в оранжерею придет работать его старший брат. Он же приютит племянника. Когда Том подрастет, займет место отца. Тяжело ему будет без родителей, по себе знаю. Постараюсь ему помочь. Чтобы смягчить боль утраты».

Малиновые кусты остались позади, Джоан вышла на поляну, где на пригорке стояли рядком юные березы с белыми в черную крапинку стволами. При виде Джоан они зашевелились, зашептались, будто приглашали ее в свой хоровод. Джоан подошла и заметила гриб с коричневой головой и белой в черную крапинку ножкой. Красавец подберезовик — так и просится на картинку. Сорвать, принести домой, дать воспитанницам нарисовать.

Джоан наклонилась и увидела жабу — жирную, блестящую, бородавчатую, которая сидела рядом с грибом и, вроде, охраняла его, как собственность. Она строго посмотрела своими выпуклыми, похожими на застывшие капли, глазами и отпрыгнула в сторону, видимо, решив, что незнакомка достойна обладать ее сокровищем.

— Спасибо, — прошептала Джоан, сорвала гриб и проследила взглядом за жабой.

И пошла за ней.

Вскоре она увидела каменную дорожку, о существовании которой и не подозревала. Куда она ведет: в домик доброй вошебницы Глорианы, в пещеру пьяного тролля, в дупло забавного лешего в красном колпаке? Надо будет прийти сюда с детьми. Теперь, когда злого конюха арестовали, в лесу бояться некого. Разве что такую вот жабу. Но она отвратительна лишь на вид, а в душе благородна и добра. Как Эверт. У него внешность страшная, а сердце прекрасное. А у Алекса наоборот — красивое лицо и жестокое сердце. У Стива тоже. У мужчин всегда несоответствие?

Наверное, всегда.

Жаба привела ее к дорожке и исчезла. Джоан отправилась дальше, ступая по плоским камням, составлявшим неровную мозаику. В том и прелесть — в лесу ничего ровного не бывает и все равно гармония. Тропинка вписалась в лесную гармонию.

«Ее проложили мудрые люди. По ней гуляли предки нынешнего графа. А он сам? Выходит ли когда-нибудь на природу, чтобы побыть в царстве тишины и совершенства? Чтобы найти грибок, поздороваться с жабой, послушать шепот берез?

Не знаю.

Я вообще почти ничего о нем не знаю. Хотя, честно признаться, ничего плохого сказать не могу. Наоборот. В последние дни он вел себя как герой. Как рыцарь из моих детских грез: защитил от драчуна, заплатил сумасшедшие деньги за Тритона. Разговаривает ласково, рук не распускает, встреч не ищет».

Воспоминания заполнили ее. Джоан замедлила шаг, будто боялась их расплескать, опустила глаза, будто боялась их выдать. Личными воспоминаниями нельзя делиться, это все равно что раздеться догола перед чужими. Она сохранит их внутри и будет доставать, когда захочет согреться душевно. Вчера, на конюшне хозяин осторожно и в то же время властно прижал ее к груди, чтобы унять дрожь. Погладил по волосам, чтобы успокоить. Поцеловал в лоб, ненавязчиво положил ее голову себе на плечо. Тихо что-то прошептал. Неважно – что, главное – как.

Так заботливо с Джоан никто никогда не обращался. Так обращался бы с ней отец. Она чувствовала его родное тепло, в его объятиях она была под надежной защитой. Он не даст ее в обиду. Он красивый и благородный. И смотрит ужасно пристально, будто что-то важное хочет сказать. Может, он в нее влю…

«Стоп! – сказала себе Джоан. Она остановила плавное течение мыслей и сама остановилась. – Всем известно: графы не влюбляются в гувернанток. Его поведение — ловушка. Другая тактика, чем у Бруно Мюррея, более утонченная, изощренная. Требующая большего терпения, зато приносящая гарантированный результат.

Тактика проста и эффективна. Мужчина делает добрые дела, смотрит с любовью, входит в доверие. Девушка забывает об острожности, делает шаг навстречу и — раз! Попадает в капкан. Ах, наивная, доверчивая Джоан. Принимаешь желаемое за действительное. Граф красив и душой и телом, а так у мужчин не бывает. У них всегда несоответствие. Как же ты сразу не догадалась! Надо было не целовать его, а бежать…»

Джоан подняла глаза — она стояла перед мостиком через весело журчавший ручей. Подняла подол, чтобы перейти на другую сторону, и… замерла — там стоял Эдвард.

«Откуда он? Следил за мной?  Как он узнал? — С каждым новым вопросом в голове нарастала паника. — Одни в лесу. Удобный момент. Сейчас он покажет истинную сущность. Это у страшной жабы внутри сидит прекрасный принц. А у принцев снаружи красота, а внутри — жаба. Нельзя приближаться ни в коем случае».

В Джоан проснулись прежние страхи и забили тревогу, она не двигалась с места. Заметив ее нерешительность, Эдвард протянул руку, как бы, приглашая перейти на его сторону.

Нет, она останется на своей. Джоан опустила подол и отступила назад. Шаг, другой. Потом резко развернулась и побежала не оглядываясь, быстрее, быстрее, прочь отсюда! Прочь от ручья, от моста, от хозяина…

Эдвард с недоумением глядел вслед

«Да что с ней? Посмотрела на меня с таким ужасом, будто встретила лесного монстра, безголового Дуллахана. Неужели я так ужасно выгляжу? – Эдвард невольно прикоснулся ко лбу. — Голова на месте, рогов нет. Ничего не понимаю.

Еще утром думалось мне, что дело сдвинулось с мертвой точки, спящая красавица проснулась. Как в сказке — от поцелуя. Правда, не я ее поцеловал, а она меня, но неважно. Сказка, вроде, получила продолжение и вдруг – раз! вернулась к началу.

Мне тоже надо вернуться. Расхотелось всходить на мост, предаваться воспоминаниям детства. А жаль. Если бы девушка не убежала, стала бы моей нежной голубкой Паломой, унеслись бы мы в мечтах на далекий остров Аруба…

Не получится унестись. Она слишком пугливая голубка. А я попросту туполобый баран, у которого лишь одна мысль в мозгах. Пора прекратить это безумие —   превозносить глупую девчонку до небес, обращаться с ней, как с королевой. Вечная мерзлота не способна растаять. Джоан не способна полюбить. Пусть же остается вечно спящей… гувернанткой.

Выбросить ее из головы, начать жить независимо. Да. Хватит оригинальничать. Пора вернуться в круг себе подобных. Там тоже есть кандидатуры — не для женитьбы, так для флирта, приятного времяпровождения. Можно помириться с Клэр. Она никогда не оказывала сопротивления и не усложняла мне жизнь.

Все-таки, Дермот прав. Не стоит заводить отношений с нижестоящими. Тем более жениться. Что я буду с ней делать, когда первая любовь пройдет, физическая страсть угаснет, наступят серые супружеские будни? Она потеряет свой юный шарм, превратится в домашнюю наседку и быстро мне наскучит. Получается — собираюсь повторить ошибку, от которой лишь недавно оправился. Неразумно.

Что же делать?

Забыть.

Невозможно забыть то, что каждый день мелькает перед глазами.

Надо бежать. Буквально. С глаз долой – из сердца вон. Прочь из скучного, монотонного, деревенского быта, который приводит к застою в мозгах. Вреред к большому, бушующему миру! К прогрессивным идеям, к проблемам глобального масштаба. К новым людям, впечатлениям, встречам.

Хочу поменять обстановку. Хочу вкушать плоды удовольствий, а не тратить время на их взращивание из бесплодных почв.

И недолго осталось ждать. На следующей неделе едем с Дермотом в Лондон. Займемся делами, а не страданиями. Очень кстати пришло письмо от сэра Гарри Черчилла. Приглашает меня на внеочередное заседание клуба. Думаю, у него есть кое-что интересное. Возьмусь, без раздумий.

А в свободное время буду развлекаться. Я докажу ей, что совершенно равнодушен».

 

16.

 

В темноте Дермот не заметил низкий проход в стене и едва не прошел мимо. Дверь, прежде его закрывавшая, покосилась и чтобы не упасть прислонилась к стене — доживала последние дни. Дверь в дом выглядела покрепче, но когда Дермот постучал, она зашаталась, и он испугался, что она тут же отвалится. Все здесь ветхое, отжившее…

Ветхой, отжившей показалась и хозяйка, которая открыла, не спросив, кто пришел. Все равно было, или она знала заранее? Наверное, знала — гадалка же.

Ее лицо, темное и сухое, как старый пергамент, покрывало столько морщин, что если бы по ним определяли возраст, Дермот дал бы ей лет двести. Рука ее, державшая свечу, состояла из узлов и костяшек и походила на каменный кулак. Глаза, тем не менее, глядели по-молодому остро.

Женщина пригласила его войти. Внутри горел камин, и пахло сушеными травами, которые висели пучками на веревках. Мебели было мало и в то же время много для крошечной комнатки. Два сундука: на одном лежали одеяла — он служил кроватью, в другом имелись ящики — он служил для хранения вещей. Стол под красной бархатной скатертью, два стула. На кресле-качалке перед камином лежал черный пушистый клубок, Дермот подумал — шерсть, клубок поднял мордочку и оказался кошкой. Помещение небогатое, но чистое, что говорило в пользу хозяйки.

Сама она выглядела точно, как ее жилье — бедно и чисто, одета типично по-цыгански, во все цветастое: юбка, кофта, на груди крестом повязан платок — для тепла, на голове косынка, из-под которой торчали черные, будто смазанные смолой, волосы без единого признака седины. С шеи спускались мониста и длинные бусы из красных кругляшек, похожих на желудей. Она всегда так ходит дома или принарядилась к приходу гостя?

— Я знала, что вы придете, — сказала хозяйка уставшим от жизни голосом и показала жестом Дермоту на стул у стола, сама села напротив. Она не представилась, не спросила его имени. Это неважно. На неважное не стоит терять время, его у нее не так много. Перешла к главному: — Какое дело привело вас сюда?

— Э-э, — замялся Дермот.

Действительно, зачем он приехал: попросить любовный напиток? Погадать на картах? Узнать будущее? Не свое, но другого человека… Помогает ли она через посредников? Неизвестно. С чего же начать?

— Я прибыл по совету одного знакомого. Только я не от своего имени. Мой друг… — Дермот замолк.

Он вдруг осознал глупость ситуации, в которой оказался. Он, окончивший университет доктор, явился к необразованной цыганке за советом. Все бы ничего, если бы он явился с чистым сердцем — колдовство помогает, если в него верить. Но он не верил и не собирался делать вид. Глупость легче скрывать за иронической улыбкой, но в бедном доме она неуместна. Дермот нарочито закашлялся и закрыл рот рукой.

Морин, а это была она, смотрела и покачивала головой — она читала его мысли, его жесты, его сомнения, его цели.

— Ваш друг влюблен, но не уверен — влюблена ли девушка.

— Точно. Как вы узнали?

— Вещи привезли? – спросила в свою очередь Морин. Отвечать на пустые вопросы у нее нет времени.

— Привез. Мой друг, вот его перчатка, спрашивал, нет ли у вас возможности положительно решить его вопрос с молодой особой, которой принадлежит вот эта книга.

Мельком взглянув, Морин ее узнала. Была бы она помоложе, имела бы силы и слезы — вскрикнула бы, заплакала навзрыд. Теперь лишь вздрогнула, взяла книжку дрожащими руками, приложила к груди. Весточка от Джоан?

Так вот к чему ей накануне приснился сон: смотрится Морин в зеркало, а видит крестницу — распущенные волосы ее струятся волнами, алая роза в них. Сзади стоит джентльмен, хорошо одетый, но лицо его в тени. Он положил на плечо Джоан руку в перчатке…

Перчатка — символ защиты, верности и любви.

Морин взяла перчатку, повертела в руках: почти новая, из дорогой кожи, сшита хорошим мастером — владелец богат и не жаден. Морин положила вещи на стол, накрыла руками, и потекли из них в нее ручейки, которые слились в одну реку — то спокойно текущую, то прыгающую по валунам.

По берегам ее вставали картины. Вот большой город, а над ним черный дым. Вот карета, а в ней женщина под черной вуалью. Вот человек на берегу океана, который на другой стороне земли. Вот башня посреди воды, одинокая, как тюрьма. Вот веселый цыганский табор — женщины поют, и ветер раздувает их волосы, мужчины курят трубки, и ветер уносит их дым. Куда?

Наверное, на родину — в далекую солнечную Испанию, которую Морин никогда не видела и по которой тосковала всю жизнь. Но нет, эта река не ее жизни. Эта река ее милой крестницы. Куда она ее занесет? Морин напряглась… и ничего более не увидела. Стара стала. Недолго ей осталось. По реке своей жизни Джоан скоро поплывет одна. Или не одна? Что там, вдалеке виднеется? Корабль под парусами.

Скрылся в тумане…

Морин очнулась. Гость глядел на нее в вопросом, а она про него совсем забыла, о своем думала.

— Сколько лет вашему другу?

— Тридцать два.

— Значит, червонный король.

Она разложила карты на червонного короля и сказала:

— Большая неуверенность нависла над ним. Надежды и разочарования сменяют друг друга. Он растерян, не знает, к какому берегу пристать. Пусть не разрешает отчаянию поселиться в сердце. Если у него хватит терпения, будет щедро вознагражден. Передайте, чтобы ни в коем случае не отступался от девушки. Если он сейчас страдает, это не значит, что так будет продолжаться вечно.

— О. Хороший прогноз. Передам слово в слово. А нельзя ли ему чем-нибудь помочь? Практически? Чтобы ускорить процесс, так сказать. Ну, вроде привораживающей настойки или…

Морин отрицательно качнула головой.

— Поверьте мне на слово, хороший джентльмен. Все эти настойки и прочее – одно шарлатанство. Они помогают, но они обман. Если у вашего друга серьезные намерения, пусть к ним не прибегает. Пусть лелеет надежду, хранит в сердце любовь. Джоан достойна ее. У нее ранена душа. Душевные раны лечат заботой. Когда девочка оживет — расцветет, как роза по весне, и сполна вознаградит вашего друга за терпение.

— Откуда вы знаете, как ее зовут?

— Не спрашивайте у гадалки, откуда она все знает. Передайте владельцу перчатки следующее: если он проявит настойчивость в достижении цели и не даст сомнениям сбить себя с пути, через полгода поведет желанную девушку под венец.

— Замечательное предсказание, — сказал Дермот с полной верой — к собственному удивлению. — Надеюсь, оно сбудется. Спасибо, мадам.

Он щедро заплатил, забрал привезенные вещи и только собрался уходить, Морин встала на пути.

— И еще. – Она ткнула его пальцем в грудь, будто прицепила прощальную записку — для памяти. – Скажите другу, чтобы после свадьбы не переезжал в большой город. Иначе вот. – Она показала на карту, лежавшую рядом с червонным королем — крестовый туз. – Казенный дом. Понимаешь? – Для наглядности Морин сложила средние и указательные пальцы обеих рук, образовав подобие решетки.

— Да он, вроде, не собирался никуда переезжать, насколько я знаю, — пробормотал Дермот, растерявшийся от ее настойчивости и близости. – Но передам, как вы сказали.

Посетитель ушел, хозяйка задвинула засов, прислонилась спиной к двери. Последние силы оставили ее, последние слезы полились скупыми каплями. Неожиданная весточка от крестницы разбередила Морин.

Ее кровиночка, ее красавица, ее малышка выросла. Ее любви добивается богатый господин. Неужели судьба, наконец, повернулась к ней лицом? Бедная сирота. Пережила лишения, одиночество, несправедливость. Жизнь хлестала ее тройным хлыстом, а она не сломалась, не озлобилась. В испытаниях сохранила человечность, за это будет вознаграждена. Джоан ожидает новая жизнь — в любви и благополучии. От благополучия она не очерствеет. По мере сил будет помогать другим. Щедрого сердца хватает на многих. Скупого — только на одного.

У девочки все будет хорошо.

Но нескоро.

 

17.

 

Ужин Эдвард начинал при трех канделябрах, а закончил при восьми — небо как-то очень быстро затянулось тучами, и Дафне со служанкой пришлось зажечь дополнительные свечи. Ночь наступила без предупреждения, обогнав сумерки. Шорох дождевых капель, монотонный, непрекращающийся, навевал тоску. «Трудно танцевать под дождем. Трудно сохранять веселый настрой в плохую погоду».

Пока хозяин ужинал, по его приказу в комнате на втором этаже, которая называлась «читальня», зашторили окна и зажгли камин — не столько для тепла, сколько для компании, чтобы он веселым треском заглушал плач дождя. Эдвард наложил подушек в угол дивана и сел, удобно оперевшись на них. Он просматривал почту и пил кофе, потом вино. Потом лег, положив стопку газет рядом.

Сначала он углубился в деловую еженедельную «Беверли Телеграф», сравнил цены, сделал пометки на полях. Когда от цифр и графиков замельтешило в глазах, взял вечерний выпуск «Нового взгляда». Он выходил ежедневно и представлял из себя смешанное чтиво, рассчитанное на все слои населения. Он печатал сообщения как о крупных государственных событиях, вроде давно ожидаемого понижения хлебных пошлин, так и о мелких городских, как то «украдена собачка миссис Дастер, просьба вернуть за вознаграждение.

И те, и другие Эдвард пробежал глазами, статью же в криминальной хронике прочитал со вниманием. Она посвящалась Стивену Дэвису и сообщала, что за свои злодеяния он будет или сослан в Австралию без права возврата, или вздернут на виселицу, что тоже без права возврата. Наказание может выбирать сам.

Многие выбирают виселицу. Она гуманнее. Австралия — гиблый континент. Ее недавно присоединили к Британской империи, но для чего, никто не знает. Жить там европейцам невозможно по причине жаркого, засушливого климата, а также воинственно настроенных аборигенов. Вольных переселенцев туда и калачом не заманишь.

Перед правительством встала проблема освоения новых земель, и оно решило ее за счет преступных элементов. Решение приукрасили удобоваримым соусом: пусть будут благодарны, что родина их не повесила и оставила в живых, пусть отплатят ей честным трудом и заработают прощение.

Или послабление режима.

Или амнистию.

Или смерть.

Потому что половина вынужденных переселенцев, впрочем — отъявленных мерзавцев, в течение первых двух-трех лет умирала от лишений и погодных условий. А также от непосильного труда на рудниках и лесозаготовках.

У Эдварда они не вызывали сочувствия. Люди, переступившие черту, должны отвечать за последствия. На жестокость надо отвечать жестокостью, иначе насилие не остановить. «Справедливое наказание для конюха», — отметил Эдвард. Еще отметил, что инспектор Мос оказался человеком слова. В статье, которая была написана несомненно с его слов, даже вскользь не упоминалось ни имя легковерного любителя редкостей мистера Рэя, ни гувернатки из Милтонхолла.

То же самое рекомендуется сделать и ему — даже вскользь не вспоминать ее имя. Что там дальше в газете? Страшные истории с картинками для щекотки обывательских нервов: вот пожар в сумасшедшем доме — люди с вклокоченными волосами разбегаются в разные стороны, вот при выносе гроба один из носильщиков споткнулся и упал — его придавило гробом насмерть, вот девушка в лунатическом сне гуляет по крыше — осталось сделать последний шаг…

Девушка красивая, жалко, если упадет. Говорят, сомнамбулы хоть и спят, но осознают опасность и избегают ее. Еще они со всей честностью отвечают на вопросы. А не ходит ли Джоан во сне? Любопытно было бы спросить — что она на самом деле чувствует…

Опять она!

Нет, надо выпить. Истина в вине. Оно подскажет.

Выпил.

Вино подсказало: надо вернуться к Австралии. Почитать книжку про путешествия и под нее заснуть. А завтра с утра пораньше отправиться к Дермоту и вместе с ним — в Лондон. Там жизнь закружится каруселью, не до страданий будет.

За книжкой надо вставать. Неохота. Позвать дворецкого. Неохота подниматься, подходить к звонку.

И не требуется — он, как верный пес, сидит неподалеку.

Крикнул:

— Бенджамин! — Дворецкий тотчас явился. Эдвард спросил: — Что вы знаете об Австралии?

— Э-э… Простите, сэр, это цветок?

— Нет, это наша новая колония.

— Я думал, она называется Америка.

— Неважно. Я тоже мало про нее знаю. — Эдвард помолчал. Лежать удобно, и не хочется двигаться, даже читать. Дождь вогнал его в лень. Или вино? Какая разница. Пусть читает Бен, ему, кстати, тоже будет полезно. — Давайте исправим наше невежество. Найдите, пожалуйста, каталог «Новейшие географические открытия», он стоит на букву Г. Откройте про… Кажется, совсем недавно она называлась «Новая Голландия». Читайте с самого начала.

С важным видом, будто он выполнял не мелкое поручение, а особо ответственную миссию, Бенджамин подошел к книжной полке, вынул толстый том с парусником на обложке, подошел к каминной полке, где горел трехрожковый канделябр, открыл, стал читать:

— Новая земля на крайнем юге земного шара открыта европейскими мореплавателями, в основном, голландцами, которые поначалу не подозревали, что это единая территория. Английский путешественник и исследователь Джеймс Кук высадился на восточном берегу Австралии в тысяча семьсот…

Под его монотонное чтение глаза Эдварда приготовились закрыться, когда в дверь негромко постучали. Наверное, Дафна принесла чай. Не стоит перед ней вставать. Вообще ни перед кем. Лень.

— Войдите.

Вошла Джоан.

Лежать перед женщиной унизительно для мужчины. Эдвард вскочил. От его резкого движения Бен вздрогнул и уронил книгу. Поднял, положил на место и направился к выходу — как верный пес он почуял, что лишний. Эдвард нарочито внимательно провожал его глазами, чтобы не смотреть на гувернантку.

«Сюрприз. Зачем она явилась в поздний час — пожелать мне спокойной ночи? Ха. Только не это. Упрямица. Погоди же. У меня тоже есть характер. Не дам тебе вить из меня веревки. Покажу — кто хозяин положения».

В совершеннейшем молчании и не глядя на гостью, Эдвард взял с полки первую попавшуюся книгу, раскрыл. Полистал. Сказал:

— Что вам?

Она явно оробела от его холодности, что-то промямлила.

Он не разобрал. Или не захотел разобрать.

— Подойдите ближе и повторите громче.

Она сделала два шага и остановилась на безопасном, по ее понятию, расстоянии. Хорошо, что он не видел — как бегали ее глаза в поисках опоры: в пол смотреть было невежливо, на Эдварда смотреть она не решалась, уставилась в подушку, на которой он только что лежал.

— Простите, сэр, что помешала…

Эдвард в ответ молча перевернул страницу.

— Завтра отпевание Эверта. Можно мне присутствовать?

Эдвард прочитал текст и ничего не понял. Спросил:

— Во сколько начало?

— В девять.

Они так и разговаривали — он с книжкой, она с подушкой.

— Разрешаю. Но в десять вы должны быть дома. И без опозданий!

Его ледяной тон не терпел возражений.

Джоан тихонько вздохнула и подавила недоумение: хозяин дал слишком мало времени, проводить Эверта на кладбище она не успеет.

— Хорошо, сэр. Спасибо.

Она сделала книксен перед диваном и направилась к двери. Эдвард с тоской смотрел вслед хрупкой фигурке — в свете канделябров она казалась окруженной волшебным ореолом. Черт возьми, как же она хороша со спины! А спереди хороша вдвойне. Он представил ее глаза — чистые омуты, которые закружат, затянут, заворожат. Они — острова забвения, преддверие блаженства. Окунуться в них откажется лишь глупец. Или святой.

Эдвард ни тот, ни другой.

Отбросить условности, догнать ее, упасть на колени. Потом крепко обнять и через одежду прочувствовать все выпуклости и впадинки ее крепкого, юного тела. Замереть. Прислушаться. Ощутить ее дыхание — тихое, будто дыхание луны. Вдохнуть аромат ее волос — свежий, как аромат рассвета. Прикоснуться губами к ее губам — мягким, как поцелуй нежности. Дотронуться до ее щечки — прохладной и отзывчивой, как водная гладь. По ней разойдутся волны волнения и передадутся ему…

Проклятье! Эдвард швырнул книгу в угол и сжал кулаки. Поистине титанические усилия потребовались, чтобы не броситься за Джоан. Что же помешало: мужская гордыня? самомнение, не позволяющее унижаться перед гувернанткой? предрассудки, укоренившиеся в мозгу?

Неважно — что. Проблема в том, что он запутался. Сам себя запер в клетке и потерял ключ.

Эдвард ходил по библиотеке и рычал, как плененный лев. Зверь поднимался в нем. Он перекусил бы решетки и выбрался на волю. Он помчался бы к ней и взял силой то, чего желал. Львы не спрашивают. Они цари, их дело — получать желаемое.

Ничего не случится, если он ненадолго забудет о порядочности, воспитании, благородстве, которые опутали его, и позволит себе пару минут райского наслаждения.

Нет, случится. За пару минут рая он заплатит целой жизнью в аду.

В каминной трубе завизжал ветер, будто черти раздирали его на тысячи клочков. То же с Эдвардом. Он подошел к окну, отдернул занавеску и увидел черноту преисподней — она внушала ужас. Нет, он сам себе внушал ужас. Лучше не смотреть. Он закрыл глаза, прислонился пылающим лбом к ледышке стекла — возмечтал растопить его и убежать подальше, иначе не совладает со зверем, погубит и ее, и себя…

Неожиданно в его смятение вплелась музыка — легкая, как нимфа, которая перелетала с цветка на цветок, и в то же время неуверенная, будто нимфа в темноте боялась ошибиться.

Мелодия ночи. Улыбка Луны. В черном воздухе выстроились ступеньки из искр: они качались и менялись местами — наступишь и рухнешь в бездну без дна или вознесешься в высоту Вселенной, поговоришь со звездами…

Эдвард открыл глаза. Странно: недавно был дождь, теперь небо прояснилось, и луна смотрела пристально, вроде, о чем-то спрашивала.

А не слишком ли он усложнил? Не лучше ли — проще? Может, Джоан только играет в недоступность, а в душе смеется над его приверженностью правилам морали?

Рояль в гостиной, значит — она не ушла к себе, а нарочно осталась поблизости.

Он вышел за дверь, там музыка была слышнее — она вела его через коридоры, как ниточка Ариадны вела Тесея через Лабиринт.

Двери стояли открытыми, Эдвард остановился, не решась ни войти, ни уйти. Джоан играла, одна свеча освещала клавиши. И ее глаза. По ним он догадался — она здесь и не здесь, она ничего не слышит, кроме музыки. И ничего, кроме музыки, не хочет. Она не заметит, если он ее поцелует. Или убьет. Она счастлива в том мире, где она сейчас — одна. Нет, вдвоем со свечой…

Она укротила его зверя, он лег у ее ног и положил голову на лапы. Оказыается, диких зверей укрощают не только оружием, но и безоружностью. Если бы Эдвард был львом, завыл бы от тоски. Он переоценил свои силы, пригласив Джоан в Милтонхолл. Он подписал контракт, обрекший его на безответную любовь на двадцать один год.

Он не спал всю ночь. Открыв окно, он вдыхал воздух, пахнувший дождем, и смотрел на небо — на ночное небо можно смотреть бесконечно. Он нашел созвездие Большого Пса и крупную, мерцавшую голубым светом, точку. Сириус — самая яркая звезда Северного полушария.

«Это она. Маленькая и независимая. Прекрасная и недоступная. Далекая и вечно влекущая. Звезда по имени Джоан».

Часть 3