1.

Тело Жаннет просыпалось раньше сознания — от чего-то остро пахнущего, настырно вторгавшегося в нос. Что это было,  разобрать не удалось: плавающие в полудреме-полубеспамятстве мозги на работу не спешили, на нервные импульсы не отвечали, анализом поступающей информации не занимались. Пустые, погруженные в самих себя, они продолжали пребывать в заоблачной, беспроблемной нирване. Из-за чего тело, потерявшее чувствительность,  казалось невесомым, парящим в пространстве, как планета в Галактике.

Единственное напоминание о жизни за пределами жаннетиной физической оболочки – наглый, докучливый запах. Чтоб он сдох! Вернее,  испарился — и следов по себе не оставил. Теперь Жаннет придется выходить из по-райски блаженного небытия, чтобы распознать его происхождение и принять меры защиты. А ей так было хорошо, когда ничего постороннего в носу не ощущала…

Срочно возвращаться в себя не хотелось.

Но пришлось. Не открывая глаз, Жаннет осторожно пошевелила членами, для проверки — всё ли на месте. Вроде всё. Прочувствовала голову, лежавшую неудобно приподнято на чем-то твердом; тело, вытянутое в полную длину; ноги — в туфлях; руки — на животе.

Маленький пунктик, отметившийся плюсом – лежала одетой и обутой. Уже хорошо, что не раздели догола… Значит, она не у колдуна Прелати? Отлично. Можно радоваться или подождать? Подождем. Из суеверия. Чтобы не сглазить.

Ну, вот, появились первые мысли, значит, счастливое пребывание в нирване окончено. Будем начинать рабочий день: анализировать, сопоставлять, делать выводы.

Вывод первый. Жаннет лежала не на кровати, а на жесткой кушетке, какие обычно стоят в докторских кабинетах. Где-то невдалеке капала вода и с гулким эхом чмокалась в сосуд с жидкостью. Судя по запахам и звукам, она находилась в медицинском учреждении: в больничной палате или приемном покое специалиста, где протек потолок.

Только не поняла – с каким диагнозом сюда попала. Наверное, с признаками искривления сознания. Или недавно подхваченной зомбической простуды. Или старческого маразма, настигшего ее в молодом возрасте. Или скоропостижной маниакальной шизофринии, обострившейся на почве общения с потусторонними лишенцами души. Ха-ха. Несмешно. Не в морге ли она?

Жаннет покрутила носом в надежде избавиться от резкой, медицинской вони. Избавиться не получилось, зато в сознании всплыло ее название, которое  обозначилось словом «нашатырь». Раскрыв глаза, девушка поняла главное – она жива! И не в гробу заживо похоронена. Значит – не грозит превратиться в вампира, пополнить ряды двуногих кровососущих из отряда бескрылых.

Скосив взгляд направо, увидела мужчину с усами и без докторского халата, сидевшего рядом в полу-оборот. Он был одет по-джентльменски: белая рубашка, черные брюки, галстук и жилетка. Правой рукой держал ватку под носом Жаннет, а когда заметил, что она очнулась, немедленно убрал.

Мужчина напоминал кого-то отдаленно знакомого, кого она видела совсем недавно. Да буквально вчера. Имени не воспроизвелось.

— Вы кто?

— Холмс.

— Шерлок?

— Нет, Генри Говард.

— Детектив?

— Нет, маньяк. Вы меня опять не с тем спутали.

Поскольку далее вопросов не последовало, Холмс решил поподробнее просветить Жаннет о собственной персоне.

— Помните, накануне нас представили друг другу? Позвольте повторно представиться: Генри Говард Холмс. Ношу почетное звание самого первого серийного убийцы в истории Америки.

— И что вас заставило?

— Простите, не совсем понял вопрос.

— Ну, побудительные мотивы.

— А в них я не виноват.

Холмс сделал вдохновенное лицо и обратил его к потолку. Подражая поэтам, читающим стихи собственного сочинения, поднял руку с нашатырной ваткой, собираясь декламировать. Или декларировать — теорию собственной невиновности. У каждого убийцы она своя, и в принципе — все похожи друг на друга, как песчинки на морском пляже. Нет, сравнение неточное: при рассмотрении в микроскоп можно заметить, что песчинки очень отличаются друг от друга. Ну, тогда сравним по-другому: похожи, как рисовые зернышки.

— Видите ли, мадам, я – трагическая фигура, — глухим голосом начал Генри Говард и повернулся к Жаннет. — Не в силах был обуздать бурные страсти. Которые охватили меня еще в детстве, а в юности окончательно вышли из-под контроля. Я родился с дьяволом в душе. Я не мог не убивать, как не может молчать поэт, охваченный вдохновением.

— Сравнение убийцы с поэтом – это оригинально…

— Хотите, расскажу – как все начиналось?

Закатив черные, без белков глаза под веки, Холмс проговорил нараспев — в стиле слепого дневнегреческого сказителя и писателя Гомера:

— Великий Враг явился к ложу моей матери при родах, чтобы стать покровителем новорожденного, и с тех пор остался моим спутником навсегда… Ну, как, — Холмс выкатил глаза обратно и уставил их на собеседницу. – Не правда ли драматично звучит?

— Неправда, — не солгала Жаннет.

Холмс не заметил отрицательной критики. У него имелась удобная особенность для творческого человека – не обращать внимания на мнение других о себе. Особенно, если оно не соответствует его собственному.

— Может, поведать вам о моем несчастливом детстве? – предложил он в надежде заинтересовать гостью собственной персоной.

— Не надо, — решительно отказалась девушка.

В очередной раз выслушивать жалостливую историю настроения не было – предыдущие сказители надоели. Тем более про воспитание маньяка из ребенка она в курсе. Классическая схема: жестокий отец, бессловесная мать, одинокий сын, страдающий от отсутствия положительного примера. От нечего делать он занимается препарацией мелких зверушек, впоследствии переходит к препарации людей.

— Слышали – знаем, — тоном бывалого моряка сказала Жаннет. — Лучше поговорим про другое, ближе к теме дискуссии. Ваш метод убийства? Преступный почерк, любимая манера лишения жизни. Что делали с трупом потом — пили кровь, ели печень, занимались мастурбацией?

— Ну-у, мастурбация – это перебор, — ответил с упреком Холмс, будто обиделся на подозрения в чем-то постыдном. – Я же не извращенец. К тому же в наше время мастурбация была запрещена.

— Это не значит, что она не существовала.

— Не смею спорить, — согласился мужчина с вежливым поклоном головы, изображая приятного, непротестующего собеседника. – Отвечаю на ваш вопрос. Мой принцип — из всего извлекать прибыть. Я, видите ли, прирожденный мошенник и авантюрист. Убийства – только побочная деятельность. Совмещение приятного с полезным, идеи и практики, мечты и дохода от ее реализации.

— Так вы еще и обманщик?

— В гениальной степени! – воскликнул Холмс и счастливо улыбнулся. — Один из немногих злодеев в истории, успешно сочетавших в себе таланты как в области насильственных, так и корыстных преступлений. Я придумывал такие изощренные финансовые трюки, до которых не додумался бы даже профессор университета. Например, брал кредиты направо-налево и никогда не отдавал.

У одного лопуха купил стальной сейф размером с комнату и, конечно, не оплатил. Он пригрозил, что придет, заберет товар обратно. Так я его мастерски надул. Прямо-таки на академическом уровне. Поместил сейф в строящийся дом и обложил стенами. Когда кредитор явился, я сказал: вот -можешь забирать свою вещь, но если повредишь мою постройку, подам в суд. Незадачливый кредитор ретировался ни с чем. Ха-ха! – хохотнул Холмс и потер руки.

Жаннет его веселья не поддержала, но это не имело ни малейшего значения. Фонтан волнующих воспоминаний бил из мужчины мощным родниковым ключом.

— Не говорю уже об аферы со страховками. Детские игрушки. Задачки для первоклассника церковно-приходской школы. Я в начале карьеры работал страховым агентом. Работал, естественно, на выгоду себе: страховал людей, убивал и присваивал положенные по закону выплаты. Или выкапывал чужих мертвецов и предъявлял как застрахованных, опять же получая доход. Покойников потом продавал в медицинские лаборатории. Для обучения хирургических студентов.

В мое время не существовало систем опознания личности и даже отпечатки пальцев не снимали – непаханное поле для предприимчивого мошенника.

Лицо Генри Говарда сияло самодовольством – ярко, как солнце в погожий июльский денек. Жаннет немножко испугалась обгореть и слегка отодвинулась, чего мужчина нарочно или бессознательно не заметил.

— Под мой смертельно-притягательный шарм попадали и мужчины и женщины, не говоря про доверчивых девушек. Я ведь еще и брачный аферист, — похвалился Холмс тоном, которым говорят «Я не только отличный строитель, инженер и архитектор в одном лице, я еще и гениальный конструктор».

— Только официальных жен у меня было пять. Я, видите ли, хоть и душегуб, а порядочный человек. Обещал жениться – женился. И никогда не разводился. Но это неважно. Женщины вешались на меня толпами, сам не знаю почему. Вообще-то, догадываюсь: я ужасно симпатичный, — сказал Генри Говард и притворно-застенчиво улыбнулся под усами.

— Да, с этим не поспоришь, — прошлось признаться Жаннет.

2.

Холмс выглядел слишком непохоже на образ киношного преступника с внешностью громилы-дебила. Этот штамп, растиражированный в малобюджетных фильмах категории «Б», был создан нарочно – в помощь малодогадливому зрителю, чтобы дать понять, кто здесь злодей. А также показать тупоголовость следователя, который по воле сценаристов не спешит с раскрытием убийства: оно должно произойти не раньше, чем через полтора часа от начала фильма.

Стереотипы – живучая вещь, гнездятся в подсознании, чего люди часто сами не замечают. Для кровавых убийц они таковы: низколобая голова, прямоугольная челюсть, хищный взгляд, громоздкие плечи, кривые ноги  и молодецки сдвинутая набок шляпа. Этот карикатурный образ далек от действительности, впрочем, как и все остальное, созданное Голливудом — не зря его называют «фабрикующим грезы».

Импозантный джентльмен Генри Говард – прямо противоположный тип. Имеет субтильное телосложение, одет чисто и по-моде, глаза смотрят мягко, вопрошающе: будьте так добры, не откажите, позвольте пожалуйста, со всем моим уважением, разрешите вас — обмишулить, ограбить, придушить, разрезать, выпотрошить. У кого язык повернется отказать в такой вежливой просьбе?

Главное же, что отличало Холмса от голливудского недоумка в шляпе, были руки: негрубые, немозолистые, ненатруженные, с тонкими пальцами интеллигента, можно сказать – пианиста, которого даже стыдно в чем-либо неблагонадежном подозревать. За одни руки в него захотела бы влюбиться и выйти любая незамужняя девушка,  не говоря о вдове или дамочке упрощенного поведения.

— В последних не имел необходимости, — строгим тоном уточнил Холмс. Он что – и в рассуждения автора ухитрился проникнуть? Ну, проходимец! – Мне хватало секретарш. Когда они очень уж влюблялись и начинали приставать с просьбами жениться, я от них очень аккуратно избавлялся. Как от некоей Джулии Коннорс. Кстати, вон она лежит.

Он показал глазами влево от себя. Жаннет повернулась и вздрогнула. На операционном столе в двух метрах от нее лежал труп, вернее – скелет, с которого аккуратно счищено все мясо. Будто обглодано. Белые кости ребер вздымались округлой решеткой на груди. На челюстях черепа  виднелись хорошо сохранившиеся зубы. По обе стороны от переносицы — глаза без век устремили вечный вопрос в темную потолочную безбрежность.

Про потолок. Его в доступной обозримости не присутствовало. Значит, капли, звучно чмокавшие в емкость, падали не с него. А с чего? Жаннет подозрительно сощурилась и, поднявшись на локтях, поглядела дальше за скелет. На следующем препарационном столе лежало нечто, очертаниями напоминавшее тело, прикрытое грубой тряпкой типа мешковины, из-под которой свесилась рука. По голубоватым пальцам ее струилась красная жидкость, равномерно капая в предусмотрительно подставленную кастрюлю.

Задумываться над вопросами об увиденном Жаннет категорически не стала – ради сохранения собственного психического здоровья. Упав с локтей назад на кушетку, она еще раз взглянула на соседний стол.

Распознать пол скелета не представлялось возможным, Жаннет поверила Холмсу на слово. Про собственные подвиги он врать не будет. Тем более рядом с кушеткой лежали доказательства — хирургические инструменты, которые входили в профессиональный набор маньяка-мясника: скальпели различных размеров, щипцы, пилки, ножницы и захваты с загнутыми концами.

— За что вы ее?

— Она пыталась мной манипулировать. Сказала, что беременна и что срочно должна выйти за меня замуж.

— Почему не удовлетворили просьбу? Вы же сказали, что порядочный.

— Было несколько причин. Во-первых, Джулия на тот момент состояла в браке. Во-вторых, я на тот момент тоже состоял в браке. Не единожды. В-третьих, появление ребенка нарушило бы мои планы, задержало продвижение по стране. Для решения ее проблемы я придумал изящный выход: предложил самолично сделать аборт. Она доверчиво согласилась.

— И что сделаете с трупом?

— Продам в анатомический театр. Они мне хорошую цену предложили. Видители ли, Джулия интересна как человеческий образец. Отличалась антропометрической особенностью – ростом под два метра, необычно высоким для женщины. За ее скелет в хирургической лаборатории обещали двойное вознаграждение. Это такой соблазн, перед которым ни один гробокопатель не устоит. Тем боолее психический маньяк в моей усугубленной степени.

— Как удалось так чисто мясо срезать? И вообще. Можете объяснить, собственные предпосылки? Вы же образованный человек, понимали, что поступаете не совсем… как бы это сказать… общепринято.

В тоне Жаннет слышались заинтересованные нотки. Она не лукавила, на самом деле давно хотела разобраться в происхождении убийственных наклонностей. Расспросить Холмса — исключительная возможность, которую упускать нельзя.

Журналисты за такую удачу деньги платят, запрашивают специальное разрешение у начальника тюрьмы, где сидит душегуб. У Жаннет эксклюзив находится перед носом. Бесплатно. Вдруг в будущем пригодится? Ну, книжку написать или даже фильм поставить. Документальный. Основанный на признаниях первого исторически признанного серийного человеко-мучителя, давно умершего, но восставшего…

— Кстати, вы в каком качестве в замке находитесь: вампира-потрошителя, зомби-чревопоедателя или…

— В качестве тренера-специалиста, — охотно пояснил Холмс. – Вампир из меня не вышел. Вернее, я из гроба не вышел. Экзекуторы на тот случай предусмотрительно замуровали мой труп в бетон. Становиться зомби самому не захотелось: они слишком непрезентабельно выглядят — оголодавшими, немытыми оборванцами. Мой внешний вид — важнейшая составляющая успеха. Его испортить не могу позволить.

«Какая он все-таки противоречивая личность», — чуть ли не с восхищением подумала Жаннет. Волей-неволей она начала подпадать под обаяние Генри Говарда. Его убедительная речь, мягкая манера разговаривать, интеллигентный вид и вежливые манеры сыграли роль. Те гадкие мерзости, о которых он повествовал, казалось, относились к кому-то другому.

«Интересный тип человека, о нем непременно надо снять киноленту», — подумала  Жаннет и уже собралась составить в уме план сценария. Нет, прежде следует подробнее изучить объект. Выслушать все-таки его версию насчет несчастливого детства. Ей самой любопытно узнать, в каком возрасте безвинные, безгрешные детские души начинают эволюировать в озлобленные, нечувствительные субстанции.

— Так когда именно вы почувствовали склонность к убийству себе подобных?

— Замечательный вопрос.

Именно его мужчина ожидал. Сделал многозначительную паузу. Забросил ногу на ногу, руками обхватил верхнее колено, приготовившись к долгому разговору. О себе. Значит, разговор получится в форме монолога. Или театра одного актера. Или устного мемуара. Короче, автобиография от первого лица — Генри Говарда Холмса.

— Понимая ваш интерес, расскажу о себе все без утайки. Я ведь с раннего детства понял, что хочу стать маньяком. Точнее – с самого первого дня, как себя запомнил. К тому имелись все классические предпосылки. Началось с родителей: пьющий отец, холодная мать, полное отсутствие любви или хотя бы сочувствия к собственному ребенку. Потому не ищите сочувствия у меня.

В возрасте шести-семи лет я наблюдал пожар в свином хлеву. Помню, стоял и смотрел на мечущихся, орущих свиней, как завороженный. Огня ничуть не испугался. Наоборот, подумал – вот здорово! Представил:  вместо свиней там корчатся от боли и визжат от страха мои родители. Ощутил счастье.

До сих пор помню атмосферу детства — социальная изоляция, равнодушие близких, насмешки одноклассников. После случая в хлеву появилось любопытство к страданиям других, желание острых ощущений. Начал издеваться над мелкими животными, лягушками-мышами, препарировал, изучал внутренности, наблюдал агонию и наступление смерти. В-общем, прошел обязательную начальную школу убийц. И медицинских светил, кстати, тоже.

Однажды случайно стал свидетелем смертельного случая. Школьный приятель Билл Корноби упал с лестницы и сломал шею. К собственному удивлению, я не ощутил ничего, кроме желания повторить процесс падения и наблюдения. Только теперь хотелось непосредственно в нем участвовать —  собственными руками кого-нибудь подтолкнуть. Уже тогда, в предподростковом возрасте, я знал: больше всего на свете мне доставляет удовольствие смотреть, как умирают люди.

Загорелся немедленно осуществить мечту. Начал подготовку — поиск легкой жертвы. Следовало также продумать, как не попасться после первого же случая. Я собирался стать интеллектуальным, просчитывающим шаги, убийцей. А не тупоголовым идиотом, который пристукнет кого-нибудь и начинает хвалиться на каждом шагу. Тут-то его и хватают тепленьким… Я понял важное: чтобы не попадаться в лапы правосудия, надо находить надежные способы избавления от трупов. У полиции есть правило: нет трупа – нет преступления. Зная его, легко обводить копов вокруг пальца. Для облегчения задачи поступил на медицинский факультет. Я ведь аптекарь по диплому, помните?

— Не помню.

— Ну, неважно. Вот доказательства исключительности моего интеллекта. Я придумал множество способов разлагать мертвых, растворять кости, полностью скрывать следы совершенных преступлений. Потому никто и никогда не смог определить точное число моих жертв. Гениально, правда? Я с детства отличался скрупулезной предусмотрительностю.

Современные маньяки могли бы у меня поучиться. А то измельчали последователи Генри Говарда, не утруждают себя заметанием следов. Потому попадаются чаще, чем следовало. Нет бы проштудировать мою биографию, чтобы стать неуловимым. Глядишь, тоже вошли в судебные анналы Штатов и историю мировой криминалистики.

Конечно, моих лавров им не заполучить, первым можно стать только один раз. К тому же гении моего уровня рождаются крайне редко. Мы – особо изощренные злодеи – товар штучный. Но причин унывать у рядовых душегубов нет. Существует множество других методов прославиться. Например, выработать индивидуальный преступный почерк — придумать оригинальный способ разделки трупа. Для начала рекомендуется пройти практику на мясной ферме, где животных гуманно приканчивают электротоком…

— Ой, можно без подробностей? Я нервная, — попросила Жаннет и для убедительности побледнела.

Репортаж Холмса под условным названием «Способы умертвления и разделки крупных рогатых коров на современной скотобойне» ей и в лучшие времена было бы не выдержать. Тем более сейчас: после недавнего затяжного головокружения и потери сознательной связи с окружающей средой.

— Можно, — согласился без возражений Генри Говард. Пойти клиентам навстречу в мелочах он всегда не против. Большое дело ждет впереди, ради которого нервировать жертву раньше времени не стоит. — Но продолжу. Хочу просветить вас насчет способа получить известность в качестве маньяка-рецидивиста. Руководство для тщеславных. Высшим криминальным пилотажем считается следующее: совершить преступление, о котором заговорит страна, а полиция никогда не раскроет.

Представьте себе удовольствие главного действующего лица – собственно убийцы. Удовольствие, котрое я многажды испытал. Каждый день о твоем деянии трубят средства массовой информации: радио, телевидение, газеты и сплетницы на улице.  Интервью, статьи, комментарии, разговоры только об одном — убийстве, которое ты совершил: подробности происшествия, смакование жутких деталей, вымыслы, версии, правда и враки.

И никто, ни единый человек – ни простой гражданин, ни полицейский следователь — не догадывается о твоей к нему причастности. Сидишь, руки потираешь от удовольствия и гордости за себя. Значит, я один, забитый и непонятый в детстве, одинокий, отверженный обществом, маленький человечек умнее вашей когорты специалистов: сыщиков, репортеров и любителей детективов.

Ваши острые умы и дедуктивные науки ничего не стоят! Имеете множество свидетелей, косвенных улик, фактов, предположений, а об исполнителе преступления – никаких идей. Вот что я называю «идеальным убийством».

— Неужели вам такого не удалось совершить?

— К сожалению, нет. Меня же поймали.

— Кому-нибудь удалось?

— Удалось, — с завистью и одновременно восхищением ответил Генри Говард. — Самым громким «идеальным убийством» я называю насильственную смерть некоей Элизабет Шорт, девушки по кличке «Черный Георгин». Помните?

— Не помню.

— Ну, неважно. Убийство произошло в окрестностях Лос Анджелеса в сорок седьмом году двадцатого столетия. Если без подробностей: ее убили, разрезали пополам, причем с хирургической точностью — между вторым и третьим позвонком в области поясницы, выпустили кровь, изуродовали лицо, осквернили женские органы. Убийство не раскрыли, множество подозреваемых по разным причинам были освобождены.

«Черный Георгин» звучало знакомо. Кажется, Жаннет смотрела фильм на эту тему. Да-да, припоминается. Документальный, пару лет назад. Красивая, предприимчивая девушка из бедной, несчастливой, провинциальной семьи страстно мечтала стать знаменитой, оказаться в центре внимания перспективных мужчин. Каков самый простой метод вырваться из серой массы? Попытать счастья в Голливуде.

По примеру тысяч юных, целеустремленных девушек, ежегодно прибывающих на «фабрику кинозвезд», она мечтала о шикарной жизни в кругу поклонников и коллег-актеров. Регулярно обивала студийные пороги, пытаясь заполучить третьестепенную рольку или хотя бы статисткой пробежаться на  заднем плане, чтобы кто-нибудь, наконец, заметил ее недюжинный талант.

Талант замечать не хотели, начало карьеры задерживалось, годы шли. Элизабет решила сменить тактику, добиться известности, заводя полезные знакомства – хорошо проверенный путь. Вдруг среди друзей и приятелей случайно окажется нужный человечек?

Ведь обидно в самом деле. Почему слава ее до сих пор не настигла? Бетти не хуже других. Отлично выглядит, умеет всего понемногу: попеть, потанцевать, стихи подекламировать, чечетку отбить. Пусть ее хоть раз снимут в кино!

Если что-то не понравится — потом подкорректируют. Знаем, как создают звезд. Монтаж делает чудеса. При склеивании фильма отберут лучшие кадры. Где надо – отрежут, где надо – вставят похожего фигуранта. Про дубляж и говорить нечего – простейшее дело. Иногда ничем не примечательные девушки совершенно неожиданно просыпаются знаменитым, а у Элизабет во всяком случае яркая внешность есть…

Как догадывались в полиции, именно кто-то из близких или случайных друзей ее убил. Провели тщательное расследование, но дальше предположений дело не пошло. Так и осталось оно нераскрытым под громким названием «Черный Георгин». Его придумали журналисты — для придания романтического флера репортажам. И чтобы сгладить впечатление от жутких фотографий расчлененного и оскверненного женского тела, которые были опубликованы на первых страницах.

В фильме рассказали о нескольких мужчинах, на которых логичнее всего было бы упасть подозрению. Неопровержимых доказательств против них не имелось, предлагалось зрителю самому догадаться.

Жаннет догадываться не стала. Лично у нее никаких версий в отношении убийцы не возникло – из-за отсутствия веских улик. И причин для столь изощренной ненависти. Слишком широк был круг знакомых Элизабет, из самых разных общественных слоев: от миллионера до безработного – всех не проверишь на алиби. Жаннет согласилась с выводом полиции о невозможности убийство когда-либо раскрыть и успешно о нем забыла.

Когда Холмс напомнил – любопытство засверлило: вдруг ему известно то, что упустили из виду следователи. Почему бы не спросить профессионала о его точке зрения на проблему? Которая показалась вдруг настолько важной, что Жаннет собралась приподняться с кушетки, чтобы не упустить ни одной детали.

Кто знает — пригодятся его показания в собственном документальном фильме использовать. Который назовет звучно: «Загадка «Черного Георгина раскрыта!». Получится сенсация, потому что Жаннет раскроет преступление века – не будет преувеличением сказать.

Закадровый текст будет начинаться интригующими словами: «Через несколько десятилетий блужданий в неизвестности  правда об Элизабет Шорт всплывает наружу». И  представит ее широкому американскому зрителю никому не известная в киношной среде выпускница экономического факультета из Парижа… Сенсация на Оскар потянет.

Откроются блестящие перспективы: Жаннет пригласят в Голливуд, предложат снять игровой фильм по мотивам документального. Кого она выберет на главные роли? Пожалуй, самых лучших — Брэда и Анджелину. Ой, нет, к тому времени они безнадежно устареют. Надо на досуге покопаться среди многообещающей молодежи…

4.

Но сначала – узнать правду, сесть ближе к рассказчику.

Жаннет поднялась и… тут же упала обратно на жесткий валик, который имела кушетка вместо подушки.  Голова закружилась, глаза затуманились. Чтобы случайно не потерять сознание, она решила продолжать шевелиться. Заодно проверит – не нарушилась ли координация. Пошевелила руками, потерла лоб, виски. Провела по платью на животе, будто поправляя. Подергала ногами. Если не считать головы, конечности слушались беспрекословно.

Заметив ее неловкое падение и несвязные манипуляции, Холмс с притворной озабоченностью спросил:

— Что с вами? Плохо? Может, водички дать попить?

Жаннет хоть и находилась в расплывчивости сознания, вспомнила бабкины наказы не брать в рот предложенные от всей души еду и питье у здешней обездушенной публики.

— Что за вода? – спросила только, чтобы убедиться в правоте предупреждений. И с тайной надеждой, чтобы ее покровительница хотя бы раз ошиблась.

Потому что пить хотелось так же сильно, как есть. Нет, сильнее. Жаннет даже засомневалась в собственной здравомыслящей стойкости,  побоялась, что жажда пересилит страх отравиться.

Быть стоиком-отказником жутко надоело. Жаннет мысленно возмутилась – за какие прегрешения терпит мучения? Это жестоко — от среднестатистической гражданки, не отличающейся фанатизмом или патриотизмом, требовать подвига. Хоть и во имя себя самой. Все равно что посадить человека с раком легких в смертельной стадии в производственную курилку во время перерыва на обед. Знает, что опасно для жизни, а затянуться попросит…

То же с Жаннет. Способна ли она принести себя в жертву здравому смыслу? Или спросим попроще: легко ли отказаться от предложения  попить, если горло пересохло и свербит? Ответ: скорее нет, чем да. Она же не святая, чтобы игнорировать соблазны, тем более такие жизненно важные, как утоление жажды. Сколько человек может прожить без воды, не подвергая себя опасности скончаться от обезвоживания?

Точно Жаннет не сказала бы, но очень недолго. Буквально пару дней. Значит, здесь и сейчас — она на краю собственного лимита, что касается еды и особенно — питья. По пустому состоянию желудка и сухости глотки можно предположить, что она дня два ничего не принимала внутрь. Хорошо, что перед тем основательно подкрепилась в «Сердцах Жаков». Чем там кормили, припомнить? Нет, не стоит. Сейчас на другое обратить внимание.

Пить хотелось давно. А после вопроса Холмса захотелось сильнее. Нарочно он,  что ли, спросил? Жаннет поняла: находится в том слабом состоянии самоконтроля, когда, даже понимая опасность, легче согласиться чем отказаться. Она ощутила себя на месте того мальчика из сказки, который был измучен жаждой и каждый раз, увидев лужицу на дороге, спрашивал у сестры:

— Сестрица, сестрица, можно водицы напиться?

Сестрица была постарше и знала опасность воды из лужи, кишащей сальмонеллами, пиявками и другими паразитами. Отвечала:

— Не пей, братец, козленочком станешь!

Козленочка для полноты картины можно заменить на других, не далеких в смысле медицинского просвещения животных: осленочка, теленочка, барашка и так до бесконечности. Сравниваться с которыми было оскорбительно для интеллектуальной Жаннет: вышеуказанные зверушки в школу не ходили, им простительно заблуждаться, ставить удовольствия выше запрета. Ей же, как представительнице высшей расы животного мира, не пристало пить первое, что под руку попало, или предложено с нечистым умыслом. Чувство гигиены должно не позволить. Инстинкт к самосохранению опять же.

По собственной несдержанности становиться ослицей не хотелось. Однако, факт жажды достиг такой степени, что готов был подчинить аргументы здравого смысла. Жаннет было легче искать причины НЕ отказываться от предложения, чем наоборот.

Попыталась рассмотреть проблему с позитивной стороны. Не зря ли она занимается мнительностью, в каждом слове ищет подтекст, в каждом предложении ловушку? Может, Холмс давно утолил страсть к убийствам и вовсе не собирался покушаться на Жаннет?

Решила: если вода будет выглядеть более-менее прозрачно и пахнуть хлором — рискнет отпить пару глотков.

Читавший ее внутреннюю борьбу как открытую книгу, Генри Говард с пониманием улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мадам, у меня вода высшего качества, из родника Льюис-Крик что в Скалистых горах Монтаны, — сказал он и, наклонившись, взял с прикушетного столика стакан с мутной, нечисто-желтой жидкостью. Про которую, впервые увидев четверть часа назад, девушка подумала – блевотина, взятая на анализ.

Кажется, там даже утопленник плавал в виде мыши или новорожденного крота. Из стакана повеяло вонью, от которой у Жаннет чуть не началось повторное головокружение с позывами на рвоту.  Она отвернулась и задержала дыхание, незаметно, чтобы хозяин лаборатории не обиделся.

— Нет, спасибо, не очень хочется… – сказала она с сожалением  настолько глубоким, что захотелось плакать.

— Зря. Раритетная водичка. Неповторимая. Потому что родника того больше не существует. Пересох двести тридцать пять лет назад.

— Откуда такая точность?

— Именно двести тридцать пять лет назад шестнадцатого мая – в свой день рождения — я забрал оттуда последнюю воду. С тех пор берегу, как собственную кредитку. Позволяю себе только по глотку в сто лет. А для вас не жалко. Пожалуйста! – Холмс добросердечным жестом протянул стакан гостье.

И облизнулся для пущей убедительности – мол, вкуснятина. С влажного языка его слетела слюнная капля и упала в жидкость, глухо чавкнув.

5.

Жаннет пришлось еще раз отказаться, теперь отчаяннее. Она замотала головой и вознесла к несуществующему потолку пожелание, чтобы Холмс не вздумал показать пример — отпить из протухшего стакана. Тогда она не сможет сдержать рвотные судороги и пополнит его коллекцию жидкостей свежей желудочной массой. Процесс вырывания отнимет последние силы: из-за пустого желудка придется надрываться, чтобы добыть хотя бы немного желчи…

Желания лишний раз мучить организм не имелось. Чтобы не зависать на вопросе протухшей воды, напомнила хозяину-фармацевту тему недавнего разговора.

— Простите, месье Холмс. Не могли бы вы не отвлекаться? У меня не так много времени, давайте продолжим беседу…

— Сейчас, попью только, — сказал он и сделал попытку поднести стакан ко рту.

— Нет! – истерично крикнула Жаннет и протянула руку к Холмсу, жестом приказывая остановиться. — Поставьте сосуд обратно. И прикройте чем-нибудь. У меня от него кишечные колики начинаются.

Как ни странно, мужчина послушался. Наверное, был наслышан про новое положение Жаннет в замке, не захотел перечить вышестоящей даме. Что ж, похвальное смирение. Не заставит ли оно отказаться и от кровожадных намерений в отношении девушки, если таковые у Холмса имелись? Посмотрим на его поведение.

Генри Говард поставил неаппетитный стакан на место и накрыл тряпичной салфеткой, когда-то белой, теперь — в засохших, заскорузлых пятнах кирпично-бурого цвета. Над их происхождением Жаннет запретила себе задумываться.

— Колики надо лечить, — проговорил мужчина тоном доброго доктора-ветеринара, который охотнее лечил животных, чем людей. – Иначе приведут к завороту кишок. Вам, кстати, уже удаляли аппендикс? – спросил он и вызвал подозрение прозвучавшим в вопросе намеком. На что? — следовало разобраться.

Разбираемся вместе с Жаннет. Его намек, если он существовал, звучал так: если вы не удаляли аппендикс, могу помочь. Имею все необходимое: диплом, инструменты и опыт на покойниках. Сделаю операцию бесплатно, на высшем уровне качества. Не пожалееете. Потому что не проснетесь от наркоза…

Именно с таким подтекстом восприняла его вопрос Жаннет. Хорошо бы  ошиблась… В любом случае — доверять родной аппендикс ветеринару на должности аптекаря с наклонностями маньяка не рискнула.

— Не удаляла и не собираюсь удалять! – ответила она резко, чтобы раз и навсегда отбить у Холмса желание делать двусмысленные предложения.

Особенно касающиеся ее здоровья. В том числе – жизни. Собственная решимость Жаннет удивила. За недолгое время пребывания в подземелье она подверглась качественному перерождению характера. Из мягкой, непротивленческой натуры превратилась в жесткую, воинственную. Умеющую не только сражаться в открытом бою, но и просчитывать на будущее. Похвально, Жаннет. Не зря тебя здесь за Орлеанскую Деву держат!

Резкость гостьи охладила Холмса. Девушку он недооценил, поторопился зайти слишком далеко в манипуляциях с ее здоровьем, не имея ни хирургического образования, ни хотя бы пластическо-косметического. Чтобы загладить неловкость, Генри Говард поспешно кивнул и состроил извиняющуюся мину: мол, извините, погорячился, сморозил глупость, больше не повторится – выбрасываю белый флаг.

Его сдача была принята благосклонно, эскалация разногласий не отвечала интересам сторон.

— Давайте продолжим разговор, — сказала Жаннет ровным голосом. — Мы остановились на загадке девушки «Черный Георгин». Вы думаете — кто ее убил?

— Ясно – кто. Неслучайный человек, — ответил Холмс с видом знатока. — Убийство совершено на эмоциональной почве, это любому дилетанту- криминалисту понятно, — продолжил он дедуктивную цепочку, подражая литературному однофамильцу. Даже поднес руку ко рту – вроде пососать несуществующую трубку.

Вовремя опомнившись, он лихо подкрутил ус и поправил галстук.

— Объясню. Элизабет Шорт отчаянно любила флиртовать. Со всеми подряд. Даже, когда в том не имелось практического смысла — как с мальчиками для лифта, например. Раздавала обещания, но никогда не исполняла. Доводила мужчин до критического состояния и отказывала в самый последний момент. Так она осуществляла стремление манипулировать, которое было заложено в характере с детства. Долго это сходило Элизабет с рук.

В конце концов нашелся парень, которому ее отказ не понравился. До такой степени, что решился девушку проучить. Навсегда, то есть до смерти. Кстати, за два года до того он убил ее прятельницу Жоржетту Бауэрдорф, богатую владелицу техасских нефтяных вышек. Ее смерть тоже не раскрыли. Вот отрицательный герой, с которого начинающим душегубам пример надо брать! – воскликнул Холмс, недобро сверкнув глазами в сторону Жаннет.

Видно, воспоминание пробудило его охотничий инстинкт. Девушке стало жутковато продолжать беседу о преступниках прошлого и их методах: вдруг Холмс именно сейчас решится совершить свое «идеальное убийство» и выберет в жертвы ее? Идея – сумасшедшая на первый взгляд. На второй – вполне реальная, учитывая аморальную культуру поведения гостей подземелья.

6.

Жаннет поспешила переменить тему.

— Как я, собственно, у вас оказалась? – давно точило любопытство.

— Очень просто, — без запинки ответил Холмс.  На новую тему  переключился легко, оправдывая звание приятного собеседника. — Я случайно зашел в шатер к Каддафи поиграть в Го. Смотрю – вы лежите в беспомощной позе, а он свою кривую саблю над шеей занес. Забыл, как она по-ихнему называется…

— Джамбия, — механически подсказала Жаннет. У нее был талант к запоминанию странных названий. – А верблюда звали Абдулла. Кстати – почему?

— Вы не поверите. Замешана романтическая история. Верблюд назван в честь младшего брата Каддафи. Который покончил самоубийством.

— Несчастная любовь?

— Откуда вы знаете?

— А из-за чего еще?

— Точно! Только Абдулла решился на самоубийство не потому, что невеста отказала. Прямо наоборот. Он имел столько любовниц и наложниц, что не знал — на какой жениться. От невозможности сделать выбор — повесился. Прямо в гареме.

— На глазах у наложниц? Что же они его сразу из петли не вытащили?

— Да они не спешили. Сначала принялись фотографироваться на фоне висельника. Это же редкая удача! Сняться возле высокопоставленного трупа. Вернее – высокоповешенного. Отличные «селфи» получились. Когда через полтора часа заявили охране о происшествии, Абдулла оказался безнадежно мертв.

— Печально для Каддафи, — безразличным тоном сказала Жаннет. – Но вернемся к вашему рассказу. Как же вы меня спасли?

— Брызнул в нос полковнику флороформом, который случайно держал в руке, схватил вас подмышку и унес к себе, от беды подальше. Каддафи веры нет. Он только на первый взгляд миролюбивый. Песенки-стишки рассказывает, экскурсии по шатру устраивает. Добросердечным покровителем искусств представляется, диктатором  – отцом народов. На самом деле внимание отвлекает, подозрительность убаюкивает. Верблюд ему помогает. Преданно в рот смотрит, лучшим другом прикидывается.

— Вы правы! Помню: как раз во время сказки мне нехорошо стало, потеряла сознание. Чем он меня убаюкал?

— Чем у него в шатре воняло?

— Козлом. С добавлением верблюда.

— Вот. Это самая отравляющая комбинация — как химик-экспериментатор, специалист по фармацевтике говорю, — сказал Холмс и для убедительности похлопал Жаннет по руке, неподвижно лежавшей на кушетке. Пристально поглядев на гостью, он наклонился к ее лицу, будто проверить состояние здоровья по сетчатке глаза.

Жаннет поймала себя на мысли, что Генри Говард ей, в принципе, нравился. Как человек. Симпатичный на внешность, интеллигентно разговаривает, умеет расположить к себе. Понятно — почему у него  легко получалось входить в доверие к деловым партнерам, чтобы  гениальную аферу провернуть. Или даму соблазнить.

Ну, насчет соблазна – Жаннет не поддастся, она замужем. Вот дружескую связь установить не помешает. С Каддафи не получилось, может с Холмсом повезет.

Ощущала благодарность к нему. За спасение от кинжала Каддафи. За вернувший в сознание, вонючий нашатырь. За откровенный разговор — пусть с  жутковатым оттенком, но других в этой крепости и с данными типажами представить невозможно. Что ж, надо приспосабливаться, если Жаннет хочет выжить. В-одиночку ей долго не продержаться.

Взглянув вблизи в его глаза, сплошь черные, блестящие, похожие на две капли нефти, она увидела собственное отражение. Странно, но показалось, что выглядит она неважно – похожа на освобожденный от мяса скелет рядом. Изображение хоть уменьшенное, но четкое: белые кости черепа на серой простыне кушетки. Вместо глаз и носа – темные провалы. Интересно тогда, чем она на себя смотрела?

От предположения Жаннет вздрогнула: она что, не заметила, как в труп превратилась? Причем – уже разделанный. Подняла руку — посмотреть для контроля. Рука выглядела знакомо, нормально, без признаков дистрофии или намерения избавиться от мышц. «Фу, пронесло», — выдохнула девушка.

Тревожиться не стоит. Произошел обман зрения. По одной из двух причин: недостатка освещения, за которое в комнате отвечало несколько свечных огарков. Или из-за особенностей органа зрения у Холмса, который выдает желаемое за действительное.

Значит, дело не в ней, а… в чем-то другом.

— Почему у вас всех такие глаза странные? Нельзя ли поменять? – спросила Жаннет в надежде, что ее временный хозяин не обидится на просьбу.

Собственно – за что обижаться? Она только констатировала правду.

Продолжая играть роль послушного вассала, Холмс молча кивнул, закрыл глаза, поворочал зрачками под веками. Открыл – глаза выглядели еще более жутко: вместо абсолютно черных стали абсолютно белыми. Они сияли слепыми бельмами на лице, и Жаннет засомневалась, что он ими что-то видел.

Метаморфоза не пошла на пользу никому из присутствующих. Мужчина приобрел вид инвалида по зрению, который не в состоянии обслуживать себя — ходить без палочки или собачки-поводыря.

Девушка оторопела. Ощутила вину за произошедшее – сделала человека калекой, должна теперь за него отвечать. Показалось: сейчас он предложит встать, положит правую руку на ее левое плечо и попросит проводить в столовую. А как она поведет слепого в столовую, когда к собственной спальне дорогу не знает?

От его жутковатого вида захотелось съежиться, спрятаться подальше и вообще исчезнуть. Жаннет сжалась, как могла. Легла набок спиной к стене, свернулась клубочком: подтянула ноги, руки спрятала на груди. Взгляд отвела подальше от ослепшего по ее причине лица — под разделочные столы.

Смотреть на Холмса было невыносимо до трепетного ужаса. Мужчина походил на спящего, который невовремя проснулся, а глаза, во сне закатившиеся под лоб, забыли вернуться обратно. Теперь он точно не принадлежал миру живых, даже с большой скидкой на сумрак, подвал и полночь.

— Так лучше? – услужливо спросил Генри Говард и наклонился к дорогой гостье, давая себя получше рассмотреть.

— Н-нет, — пролепетала Жаннет. – Не могли бы вы…

— Принести воды?

— Н-нет…

— Принести еды?

— Н-нет…

— А что? – В голосе хозяина лаборатории звучало недоумение.

— Не могли бы вы… вернуть… ну… – фраза не заканчивалась. В горле Жаннет образовался вакуум, ни одно слово не желало покидать хозяйку.

Чтобы помочь себе выразиться, попробовала жестикулировать: показала на свои глаза, на его глаза, и двумя руками покрутила, мол, возвращай назад, моя идея оказалась нерабочей, ваша взяла.  Больше не буду предлагать кардинальных изменений без предварительной опробации.

Как ни странно, слепой — по предположению — Генри Говард жестикуляцию отлично разобрал.

— Глаза опять изменить? – догадался он.

По-прежнему, стыдливо не глядя на собеседника, Жаннет кивнула. И облегченно вздохнула про себя: удачно, что он не обиделся на ее капризы.

— К сожалению, не могу, — радостно отказал Холмс. — В сутки имеем право меняться только один раз. Придется ждать до завтра. Простите за неудобство.

Нет, ну что за изящная обходительность! Девушке стало неловко. Это он должен простить за неудобство, которое Жаннет причинила своими поспешно-недальновидными просьбами. Но она же не знала, как тут правила работают, в подземельном царстве.  Первый раз в гостях у неупокоенных душ. Опыта не имеет, подсказать некому. В следующий раз будет осторожнее в желаниях, воочию убедилась — они могут исполниться.

Начало Жаннет терзать осознание, что придется наблюдать этого белоглазого зомби неизвестно сколько времени и слишком близко от себя. Нет, все-таки со сплошь черными глазами он выглядел поприятнее… Хотя нельзя не оценить его готовность идти ей навстречу.

Попытаться от него по-хорошему избавиться? В предыдущих случаях не получилось, но вдруг сейчас удастся. Если не обращать внимания на глаза, вернее – их отсутствие, Холмс выглядит свойским парнем, не любящим усложнять. Не захочет ли услужить Жаннет, чтобы не ссориться с будущей хозяйкой замка?

7.

— Послушайте, уважаемый месье Холмс, — начала Жаннет речь, не меняя скрюченной позиции и не глядя в глаза-бельма. — После перенесенного стресса я чувствую себя ужасно. Не могли бы вы вернуть меня мужу? Или хотя бы в мою собственную спальню. Чувствую — голова не в порядке, живот мутит. Хочу отдохнуть, набраться сил…

— Что вы, что вы, не волнуйтесь, пожалуйста, — хлопотливо запричитал мужчина. Отрицательной интонацией давая понять — на сей раз не пойдет на поводу у желаний гостьи. – Отдыхайте здесь, набирайтесь здоровья под профессиональным присмотром. У меня вы найдете все необходимые удобства. И лекарства. Где болит? Покажите, приложу все возможные усилия…

«…превратить меня в труп», — закончила про себя Жаннет. Все, понятно, хватит обманываться. Он ничем не лучше других, заслуживает доверия не больше. Жаннет его раскусила: не для того Холмс спас ее от Каддафи, чтобы сохранить жизнь. А для того, чтобы самому ею полакомиться.

Они тут как стая львов, хищная, двуличная и предсказуемая. На отдыхе и на полный желудок обожают облизываться друг с другом, а только дело дойдет до дележки свежезадушенной антилопы, тут каждый за себя. Не постесняются подраться за лучшее место на кровавом пиру, изувечить родного человечка… то есть – родную кошечку ради лакомого куска.

Впрочем, кто решится осуждать львов за то, что им хочется кушать?

А кто решится осудить здешних хищников за то же самое?

Риторический вопрос, над которым не стоит долго размышлять. Одно ясно: Жаннет не хотела бы оказаться их жертвой в добровольном порядке. Она не глупая антилопа, которая, даже убегая от погони, инстинктивно понимает: в принципе, существует именно для того, чтобы рано или поздно окончить бытие в желудках вышестоящих по пищевой цепочке.

Жаннет понимала: наступает критический момент. Хватит бездействовать, пора принимать меры для спасения. Положение небезвыходное, как в предыдущих случаях. Наоборот. Выбор настолько велик, что хоть вешайся — подобно Абдулле — от невозможности на чем-то остановиться. Попытаться сбежать? Заколоть Холмса лежащим неподалеку скальпелем, чтобы умертвить на время? Бросить в лицо горящим огарком, чтобы вывести из мобильности? Ливануть протухшей водой – попортить внешность, привести в замешательство?

Не сделала ничего. Жаннет будто парализовало страхом. Ожиданием чего-то, что могло напугать сильнее слепых глаз здешнего мясника-хирурга. Представился Прелати, который спит и видит, когда встретит Жаннет в коридоре одну и без охраны. Желание прикончить очаровашку Холмса останавило нежелание оказаться наедине с еще менее предсказуемым персонажем.

Ох, надоело убегать загнанной антилопой от очередного хищника. Устала Жаннет. Слабо понадеялась: может, если будет лежать неподвижно, ничего убийственного не случится?

Как долго лежать? – спросила себя. Ответила – до прихода супруга.

К сожалению, он не подает признаков нахождения поблизости и знаков, что в скором времени явится спасать жену. Значит, устала – не устала, Жаннет должна позаботиться о себе сама: побывать в гостях у каждого из  местных жителей и ухитриться остаться в живых.

Кто там на очереди, с кем она сегодня пока не встретилась? Остался один Капоне — гангстер, мафиозо и террорист. Пожалуй, самый беспощадный и непредсказуемый психопат из известных в двадцатом веке. Конечно, может привалить счастье, и Жаннет удастся избежать тесного с ним контакта: если избавится от Холмса и попадет в руки супруга. Однако, судя по развитию событий, не стоит самообманываться.

— Ну, зачем так мрачно, моя дорогая… – начал Холмс.

— Вы меня убьете? – Жаннет взяла быка за рога и спросила без обиняков.

К чему вилять вокруг да около? Прямой вопрос требует прямого ответа. Она должна знать, к чему готовиться. Пусть горькая, но правда.

Жаннет неосторожно забыла, что правда здесь – редкая гостья. Тем более не в лаборатории Генри Говарда. Прямой вопрос его расстроил. Кончики бровей у переносицы обиженно поползли вверх, белковые глаза на мгновение померкли.

— Вы меня огорчили подозрениями, мадам. Разве я решусь?

Жаннет не ответила, потому что не ответил он. Холмс снова наклонился, будто демонстрировал обновленные глазницы. Они белели неживым. Цветом, блеском и холодом походили на кафельную плитку.

— Посмотрите в мои честные глаза, разве там не видно беззаветной вам преданности? — вопросил мужчина.

Девушка посмотрела и не увидела ничего, кроме безбрежной пустоты. Он наклонился ниже, к самому уху. Зашептал доверительным голосом:

— Дорогая моя. Баронесса. Миледи. Со мной вам нечего бояться. Наоборот, только на меня можете рассчитывать среди этого сборища нечистей. Я общал вашему супругу, что с его молодой женой ничего ужасного не случится. Ни волос с головы не упадет, ни капля крови не прольется. И сдержу.

В речи Холмса не имелось ни единого правдивого слова. О чем Жаннет отдаленно догадалась, но выводить его на чистую воду посчитала непродуктивным распылением сил. Решила настаивать на своем, продолжать упорством добиваться цели.

— Если не имеете задних мыслей, немедленно отведите меня к барону.

— Пойдемте, — вдруг просто сказал мужчина и кивнул, проявляя добрую волю. Согласился так быстро, что Жаннет не поверила. Сначала своим ушам, потом – глазам, потом подумала – очередной подвох.

В который раз.

Начала злиться. С этими потусторонними совершенно не знаешь, как себя вести. Верить им нельзя, полагаться на обещания – тоже. Если в один момент спасут жизнь, в другой – беззастенчиво на нее покусятся. Ни стыда, ни совести, ни понятия о морали. Не говоря об элементарной порядочности.

В каком извращенном, двуличном обществе их воспитывали? А еще каждый утверждает, что глубоко верующий человек. Вероломные! Разве истинный католик позволит себе подобные пакости в отношении ближнего? Ну, если забыть про времена крестовых походов во имя избавления Иерусалима от неверных… Потом – про период массового избиения ведьм и еретиков…

А также про недавно открывшийся конфуз со святыми отцами, подотчетными Ватикану. Которые использовали церковных служек и мальчиков-сирот в аморальных манипуляциях.

В отношении Холмса Жаннет окончательно решила — не верить. Хоть очень хотелось – когда предложил проводить ее к мужу. Она задавила в себе желание принимать услышанное за действительное. Что оказалось сделать проще, чем задавить жажду. «Правильное решение, — сказала себе. — Политики недоверия будем придерживаться и дальше».

Генри Говард улыбнулся — широко, по-голливудски неискренне, изображая лицом полную бесхитростность.

— Вставайте, дорогая. Не волнуйтесь. Отведу вас куда пожелаете: к мужу, к любовнику, к президенту Соединенных Штатов, в королевскую ложу Гранд Опера. Выбирайте. Мне не жалко. И не трудно. Люблю угождать красивым дамам…

— Отведите к мужу, — приказным тоном сказала Жаннет, прерывая пространные излияния.

— Слушаюсь, мадам.

Вскочив с места, Холмс притворно-подобострастно согнулся в талии, по-рыцарски элегантно протянул руку к Жаннет. Воспользовавшись его предупредительностью, девушка подала ладонь и опустила ноги на пол.

Тут же почувствовала себя в полете. Цепко держа ее за руку, Генри Говард полетел к двери в стене, противоположной от кушетки. Не затрудняясь на открывание, просочился через нее вместе с гостьей.

Опустил Жаннет, дал оглядеться.

8.

Первое впечатление – тепло. Третье – сухо и не пахнет плесенью. Второе – необжито. Следов человеческого пребывания незаметно, только безликие каменные стены и такой же пол.

Комната была меньше предыдущей и совершенно пустой, если не считать объемной, железной печки посередине, труба от которой изогнутым коленом уходила в потолок. В печи, за неплотно приставленной заслонкой гудел и пылал жар — не от слабосильных дров, а от чего-то помощнее — угля или газа.

Бросилось в глаза несоответствие. В отличие от предыдущих помещений, которые вольно или невольно пришлось посетить Жаннет, здесь присутствовало главное – комфортабельная температура воздуха. Почему она не используется? Вот где следовало бы устроить гостиную со столовой: тепло вкупе с перенесенной из других комнат мебелью создало бы уютное ощущение дома. Здесь самое подходящее место проводить зимние вечера: за окном гудит студеная вьюга, внутри – горячая печь. Но… Печка пылала в пустоте и впустую.

Несоответствие следовало прояснить.

— Это для обогрева? – спросила Жаннет.

— Нет, для сжигания останков, — незамысловато ответил Холмс. — Плод моей изобретательской мысли, на который я хотел получить патент, да в последний момент раздумал. Чтобы не привлекать нездорового внимания к собственной деятельности. Патент назывался бы «Высокоэффективная печь маньяка, который не желает оставлять улик». Сокращенно – «Вы-печ-ка».

— Незаменимыый в нашем деле агрегат, — обходя печь, продолжил мужчина тоном расхваливающего товар продавца. Одну руку он засунул в карман брюк, другой показывал как указкой. – Сюда загружаете труп. Здесь регулируете подачу топлива и мощность пламени. Очень советую, баронесса.  Если желаете идти в ногу со временем в области ухода от подозрений, заведите себе такой же аппарат.

Ни один следователь не докопается до числа жертв, сожженных в пепел. Я их здесь десятками уничтожал, когда жил в «Замке», о котором расскажу позже. Кстати, я не только о себе заботился, придумывая эту чудо-печь. В экономическом смысле она — находка для близких покойного: за место на кладбище платить не надо, за копание могилы, за уход. Очевидные выгоды. А?

Посмеиваясь в усы, Холмс рассказывал с обычным самолюбованием. Его белые, ненатуральные глаза сверкали искрами, которые обжигали на расстоянии. Жаннет стало не по себе. Отвратительно его слушать. Как можно быть настолько извращенным – убивать и уважать себя за это? Или это модный тренд среди больше не живущих?

В одном Холмс прав: возможно, он — первооткрыватель крематория. Интересно, его наследники получили патент?

— Не получили.

— Почему?

— Из соображений безопасности я постеснялся его запросить. Потом, как водится, идею украли  недобросовестные коллеги-изобретатели. Знаете, в нашем кругу ученых-гениев полно мошенников — завистливых,  нечистоплотных. Не взирая на дипломы и степени. И количество публикаций в научной прессе.

Украсть чужое открытие – обычное дело, даже с удовольствием, хлебом не корми. Вот и получилось, что за мой патент вознаграждение получили другие. Идея была блестящая, не постесняюсь сказать. Такие печи до сих пор используют в крематориях, только расширили и углубили, чтобы целый гроб помещался. В этой я не только детей своего приятеля Питцела в прах превратил…

— Пожалуйста, без подробностей! – перебила Жаннет.

Но Холмс не послушал. Он не умел молчать про себя, обожаемого. Он только начал восхваляться, не останавливаться же на полуслове. Выпала редкая возможность – новый человек в Тиффоже, который еще не в курсе его таланта. Он воодушевился и настроился. Он получал удовольствие от рассказа о  кровавых похождениях. Наслаждение почти сексуальное. Потому что для Холмса эти два вида удовольствий — убийство и секс были неотделимы друг от друга.

Тесную связь между кровавым насилием и похотливым удовлетворением сам он осознал не сразу. Именно в связке «совершить злодеяние, чтобы получить оргазм» крылась разгадка его сдвига. Именно эти две взаимосплетенные дьявольские страсти руководили его поступками, заставляли приносить им жертвы.

Холмс заметил за собой: после с особой жестокостью произведенного убийства, занятие любовью приносило  удесятеренное наслаждение. Придя домой, он набрасывался на очередную жену голодным, возбужденным охотой волком, спешащим позаботиться о потомстве. В постели он снова превращался в маньяка, теперь сексуального, и терзал свою жертву до полного ее изнеможения. На что, впрочем, данная жертва не обижалась.

Он и сейчас ощутил знакомые позывы…

Разве способна была какая-то Жанна, только вчера расставшаяся с девственностью, осознать силу его природного инстинкта? Раскрыть побудительные мотивы его натуры, тонко устроенной психологически? Постичь неординарную индивидуальность, сделавшую Холмса, пусть и с негативным оттенком, но великой личностью в историческом смысле?

Разве существовал когда-либо психолог, который масштабом таланта сравнился бы с его — Генри Говарда Холмса, урожденного Германа Уэбстера Маджета? Нет, он им не по зубам: мрачный патологический гений, искушенный во всех мыслимых грехах, совершенных во имя единственной, всеподчиняющей страсти. Какому гиганту мысли удалось бы расшифровать код его замысловатых поступков?

Разве может приказывать Холмсу эта наивная девушка, деревенская простушка, возомнившая себя избранницей богов? Он с такой же легкостью смог манипулировать ею, как и всеми предыдущими жертвами. Типичный пример нормально устроенной психики, которая предсказуема и легко поддается влиянию доминантной личности.

Ее сомнения и намерения он определял без труда – только по выражению лица. Поначалу она еще сопротивлялась его внушениям, пыталась прислушаться к здравому смыслу. Потом утомилась, поддалась холмовскому шарму и сдалась. Поверила, в конце концов, в его безобидность и свою безопасность. Заблуждение, которое будет ей дорого стоить…

Что ж, не вина Генри Говарда, что перед его обаянием не в силах устоять ни женщины, ни мужчины. Для Жанны он приготовил нечно особенное. Пикантное — истинно во французском стиле. Но это потом, на десерт.

Сейчас – осторожно подготавливать ловушку к последнему акту ее жизни и сдерживать нарастающее вожделение. От предвкушения.

Генри Говард шумно сглотнул.

— Пройдемте дальше, — сказал он охрипшим голосом и тоном, не предполагающим возражений.

Возражения не последовали. Жаннет настолько был отвратителен вид печи для мертвецов, что согласилась бы на все, лишь бы отсюда исчезнуть. Куда угодно — вверх, вниз, в путаницу коридоров или обратно в вонючий верблюжий шатер. Да хоть в предыдущую мертвецкую лабораторию. Там на случай нападения хирургические инструменты лежат — обороняться…

Прирожденный психолог-психопат Холмс уловил ее настроение. Взяв гостью за локоть, он просочился через следующую стену и тут же отпустил. Не предупредив – осторожно, крутая лестница!

Жаннет повалилась со ступенек.

9.

Холмс остался стоять на узкой, в полкирпича, подножке и наблюдал.   В поисках равновесия девушка зашаталась, сумбурно замахала руками. Потом голова ее перевесила, наклонилась вперед и повела за собой хозяйку в направлении — круто вниз.

Ноги нервически  быстро перебирали по ступенькам, пытаясь найти ритм, затормозить. Но они не успевали за телом, которое развивало скорость свободного падения. Жаннет оставила попытки спуститься цивилизованно и собралась спикировать носом.

 

Тут подоспел… Холмс.

Если бы он в последний момент не схватил за плечо, она упала бы на лестницу и поехала вниз в позе бобслеиста. Только без санок, что несколько неудобно. По неприспособленной трассе, что тоже неудобно. Даже опасно. Рискни Жаннет заняться бобслеем без подходящей амуниции, наверняка сломала бы шею о первое встреченное препятствие, которое в виде стены поджидало внизу.

— Ой! – испуганно вскрикнула она и крепче обхватила спасителя.

— Не пугайтесь, мадам, вы в надежных руках, — успокоил Холмс, зависнув вместе с девушкой над лестницей.

И добавил про себя: в надежных руках опытнейшего разделывателя человеческих тушек. Убийцы-интеллектуала. Душегуба-артиста с большой буквы. Он не даст тебе умереть бесславно и негламурно, выбив зубы и сломав нос. Он умертвит тебя изящно, красиво. Даже романтично. Не замарав рук — без мясницких принадлежностей и потоков крови. В гробу будешь лежать как живая…

В культурной манере и без спешки они спустились на два пролета и оказались перед дверью. На сей раз не стали просачиваться внутрь. Остановились. Мужчина галантно открыл дверь, Жаннет, не глядя, вошла и — стукнулась лбом о кирпичную кладку. За дверью не было ни комнаты, ни другого пространства. Только каменная стена.

— Ха-ха-ха! – не удержался Холмс.

— Оригинально, — пробормотала Жаннет, отшатнувшись.

— Вы находите? – Глаза Генри Говарда загорелись гордостью. На старую тему – гордостью за себя. Слова девушки он принял за комплимент собственной находчивости и чувству юмора.

— Оригинально, потому что нелогично, — остудила его энтузиазм девушка. — Еще ни разу в жизни не видела двери перед пустой стеной. К чему такая бессмыслица?

— Для конспирации, — ответил мужчина, посерьезнев. – Еще одно доказательство моего чрезвычайного изобретательского интеллекта.

— Интеллекта? О каком интеллекте может говорить дверь, ведущая в стену? Только о его – интеллекта – отсутствии, извините за откровенность.

— Простите, мадам, вы ошибаетесь. Сейчас объясню. Это немного запутанная история. Вернее, запутанная для непосвященных. Одновременно выдающая мощь моего тройного гения: мыслительного, организаторского и криминального.

Эта дверь – часть грандиозного проекта, задуманного ради осуществления моей давней мечты: убивать массово и не попадаться. Когда в Чикаго собрались устроить первую в истории «Выставку достижений американского хозяйства», я сообразил: выпадает уникальный случай собрать хороший урожай трупов. Крупномасштабная возможность — как раз для маньяка выдающегося уровня. То есть моего.

На выставку съедутся тысячи, если не больше, людей со всей страны, которых трудно проследить в случае исчезновения. Логично: человек приехал ненадолго, пожил в гостинице, потом исчез. Значит – уехал домой. Кому придет в голову его искать? Даже подумать смешно.

Одновременно я собирался извлечь денежную выгоду из проекта — по привычке комбинировать преступные действия. Ведь единственно из любви к убийствам никогда ничего не предпринимал, непременно — с финансовой или другой практической подоплекой. У меня есть кредо: усилия ума должны приносить реальные плоды, а не только краткосрочное удовлетворение для эго.

Так вот. Я рассудил: выставка – исключительный шанс совместить приятное с полезным. Построю гостиницу для гостей города, что принесет хоршую прибыль. Номера в ней сконструирую таким образом, чтобы проще было убивать. Именно в этих пунктах сходились мои материальные пожелания и душевные устремления, ведь всю жизнь я был ведом двумя страстями в одной: жадностью до убийств и денег.

За два года до открытия выставки начал масштабное строительство отеля. Впоследствии его назовут «Замок», что отлично характеризовало как внушительный внешний вид, так и таинственное предназначение комнат. Моя особенная гордость – его внутренняя архитектура, запутанная почище лабиринта, выход из которого знал только я. Двери открывались в стены, коридоры заставляли ходить по кругу, лестницы заводили в тупики. Каждый номер имел второй, замаскированный, вход.

План дьявольского здания-путаницы составил сам, разбил на сектора, полностью никому не показывал. Я нанимал строителей на короткий срок, через две-три недели, придравшись к мелочам, прогонял и нанимал новых. С одной целью – чтобы ни одна живая душа не прознала истинного устройства, предназначения коридоров, трубопроводов, пустых дверей. Чтобы не задавали вопросов, не искали ответов на стороне, тем более – в полиции.

Точного расположения и предназначения номеров «Замка» никто, кроме меня, не знал. Все жилые помещения там имели секреты. Окон не было ни в одном, от каждого я имел второй ключ. К звуконепроницаемым стенам подводились узкие газовые трубы, чтобы незаметно, чаще всего — во сне, я мог удушать клиентов. Предварительно заперев дверь снаружи, естественно.

Там же  располагались другие трубы, пошире, замаскированные под вентиляцию. На самом деле – для спуска трупов в подземелье. Регулярно смазывал их маслом, чтобы мертвяки не застревали на поворотах, скользили без задержек.

В пункте назначения их ожидали разделочные столы с набором медицинских инструментов, ванны с кислотой и негашенной известью.

— Прямо-таки конвейер смерти… Но ведь для ваших экспериментов требовалось огромное количество материалов, в промышленных масштабах, — вставила Жаннет. – Как вам удавалось приобретать, не привлекая внимания?

— Очень просто. Вы забываете мою специализацию —  фармацевта. Это было удобной отговоркой для покупки всего, связанного с медициной. Для остального я оправдывался нуждами стройки. И несильно кривил душой —  вел поистине масштабное строительство.

Не только надземное.

Наряду с верхними этажами, я тщательно продумал и спланировал подвалы. Строго следил за их сооружением. Что было важным: там стояли печи для уничтожения следов. Подобные только что вами увиденной.

Ах, мадам. Вы не представляете, как я был счастлив, когда первые посетители нашли последнее упокоение в моих смертельно гостеприимных, до ужаса комфортабельных апартаментах! Фиеста для души убийцы, алчущего наслаждений от страданий других. Карнавал под названием «Праздник любителя умертвлять».

Год проведения выставки стал моим звездным часом.

Только зарегистрированно пропавших людей в полиции насчитали около двухсот пятидесяти. На самом деле их было гораздо больше. Говорю, как непосредственный участник событий. И ни одно, слышите, ни одно убийство не удалось со мной связать!

Спросите — почему? Ответ прост: не нашли останков. Я уже упоминал, что у недалекой умом полиции есть удобное для нашего брата правило: нет трупа – нет убийства. Это правило помогло в реализации массовой бойни. За которую им не удалось меня привлечь даже в качестве свидетеля. Это ли не доказательство изощренного ума и в высшей степени находчивого интеллекта? – самодовольно вопросил Генри Говард и горделиво посмотрел на гостью.

Она отвела глаза. Отвечать не собиралась. Слова, которые желал услышать Холмс, не выдавились бы из горла Жаннет. Слова, которые он не ожидал, она благоразумно оставила при себе.

Промолчала.

Только решила про себя – осторожней с дверьми. Они тут хитрые: откроются неожиданно, не глядя вступишь  и – привет! Или в печи окажешься или в предусмотрительно смазанную трубу упадешь. Совершишь недолгое путешествие с зигзагами-поворотами, шлепнешься в заранее приготовленную ванну с кислотой. Или негашенной известью. Растворишься навечно и без следа.

Хорошо, если без страданий… Нет, кажется в кислоте мучительно растворяться. Серная – она агрессивная. Сначала кожу сожжет, потом мясо съест, потом за кости примется…

Ой, лучше не представлять! Освенцим какой-то.

10.

Толерантность к откровениям Генри Говарда у Жаннет начинала кончаться. Терпение наблюдать его себявлюбленность превращалось в антипод – желание стукнуть кулаком в лоб и добавить поддых. За наглый обман.  Холмс сказал, что отведет к барону, она поверила, позволила увлечь себя в полет. Более того: стиснув зубы, выслушала его самохвалебные речи, не перебивая и не  возражая. Наступило время перестать болтать, исполнять обещанное – не кажется?

— Теперь — куда? – нетерпеливо и с вызовом вопросила девушка. Она должна дать понять, что недовольна. — Где мой муж? Вы обещали! — попыталась пристыдить сопровождающего.

Действительно: взялся доставить до места встречи, пусть исполняет, если честный человек.

— Я честный человек, и исполню, — ответил на телепатическую критику Холмс. Он не собирался отказываться или увиливать, что, впрочем, не стоило относить на его добрую волю. Просто пришло время исполнить обещанное — себе. – Отправляемся в дорогу немедленно.

Быстрой и положительной реакции Жаннет получить не ожидала.

— Отправляемся – куда? – спросила тем же сварливым голосом.

— Куда обещал. На самый верх. Мы поднимемся на Девичью башню. Прямо сейчас. Барон де Рэ вас там ожидает.

— На Девичьей башне? – Название знакомое, но в связи с чем – не вспомнилось. – Почему? Там холодно?

— Вы не почувствуете, — неопределенно ответил Холмс.

Он снова цепко взял ее за локоть и увлек с собой.

Поплутав по проходам, они оказались у подножья винтовой каменной лестницы с узкими, ненадежными ступеньками и редкими факелами вдоль стен. Она закручивалась спиралью внутри миниатюрной башни, встроенной в тело крепости.

Холмс с гостьей полетел наверх.

Лестница была длинной и утомительно-однообразной, к тому же круто закрученной, от чего у Жаннет опять едва не завихрилось в голове. Хотела попросить провожатого сбавить скорость, но передумала: ничего, потерпит. Скоро конец ее злоключениям, самой не терпелось поскорей увидеться с любимым.

Промежуточных островков-площадок, на которых можно постоять, прийти в себя, лестница не имела. Что удивило Жаннет: неудобная конструкция для истощенных голодом и изморенных жаждой людей как она. Башня оказалась высокой. Подумалось: если бы шла не по воздуху, а ногами, затратила бы не менее получаса – с остановками для передышек.

Взяли бы пример с Эйфелевой башни – гранд-дамы Парижа. Подниматься не составляет труда даже детям и пенсионерам. Есть лифты и  обзорные площадки, где туристы набираются сил для следующего перехода, подкрепляются заранее захваченными багетами с начинкой. Заодно любуются открывающимся панорамным ландшафтом. Конечно, на Девичьей башне сейчас ночь, и ландшафты погружены в непроницаемую темень, но насчет площадки для передышки — идея к месту.

Во время подъема от нечего делать Жаннет озиралась по сторонам. Обратила внимание на решетки перил — с королевской лилией в качестве повторяющегося узора. Решетки были покрашены в черный цвет, лилии – в золотой.

Кое-где позолота облетела, но это не замечалось  за изяществом чеканного рисунка. Девушка восхитилась по-тихому: все-таки умели раньше строить! Качественно – на века, впечатляюще – наслаждение для глаза. Ни одной мелочи не оставляли без вниманья.

Вот, казалось бы, незначительная в практическом смысле деталь – решетка для поддержки перил. Современные незатейливые мастера не стали бы долго голову ломать, сварганили бы простейшую клетку из прямых прутьев и – ладно. А древние — нет. Украсили рисунком, ни времени, ни металла, ни вдохновения не пожалели…

Лестница закончилась перед дверью. Холмс остановился, улыбнулся. По собственному мнению – загадочно, по мнению Жаннет – жутко, показав клыки. Он рванул на себя дверь, за которой ничего, кроме темноты, не оказалось. Пустота, заполненная  колючим морозным воздухом, а никакая не башня.

В первый момент Жаннет стало до глубины души обидно: опять обман, ну сколько можно! Во второй момент до смерти испугалась. Сейчас как никогда она стояла в прямом и переносном смысле на пороге гибели.

Теперь, кажется, уж точно не спастись. Надежда даже не пошевелилась возникнуть: что толку надеяться на стопроцентно невозможное! Жаннет запоздало призналась: а ведь прав Холмс насчет собственной неординарности – имеет в высшей степени изощренно-извращенный, прожженно-лживый ум. Повернуть бы его в созидательное русло…

Жаль, что она его таланты сразу не признала. Вслух. Может, похвалила бы, польстила, глядишь – подружилась бы, не довела недоверием до крайности поведения.

Теперь вот он довел ее до крайности. До двери в пропасть. До рокового шага, который Жаннет не желает делать добровольно. Она бы лучше шагнула в противоположном направлении. Однако, обратного хода — нет. Его предусмотрительно отрезал Генри Говард.

Подтолкнув девушку к самой  кромке, он вплотную встал за ее спиной, загородив путь к отступлению.

— Вот мы и пришли, мадам.

Жаннет попробовала потянуть время — повозражать напоследок.

Получилось слабо, без внутренней убежденности.

— Как же так? Вы обещали…

— А я и не нарушил. Обещал, что ни волос не упадет, ни капли крови не прольется, и сдержу. Вы умрете элегантно, по-французски — с шиком. Исчезнете без следа. Пропадете в кромешности ночи. Не бойтесь, шагайте смело. У вас было много предшественников. Никто не обижался потом на невежливое поведение персонала или неудовлетворительный сервис во время полета.

Холмс положил руку ей на плечо, собираясь услужливо подтолкнуть.

— Ну, в добрый путь!

— Это я тебя в добрый путь отправлю, убойная душа с маньячными наклонностями! – раздалось сзади снизу и отозвалось гулким этом в высоте.

Вот оно – счастливое Провидение! Жаннет не растерялась, уперлась обеими руками в дверной косяк. Холмс было толкнул ее, получилось несильно – падения не произошло. Он  оглянулся посмотреть: кто помешал задумке? Девушка тотчас отскочила от дыры и вжалась в стену.

Отскочила очень вовремя. Тотчас раздался грохот мортиры, три раза,  отдельными, глухими взрывами. Бум. Бум. Бум. Холмса расчленило по порядку: сначала в дырку за дверью снесло голову. Потом грудную клетку со спиной. Потом задницу с ногами.

Жаннет не верилось. Спасена! Спросила собственные глаза: откуда помощь подоспела в самый наипоследнейший момент?

За ответом глаза посмотрели на лестницу. Несколькими ступеньками ниже стоял Аль Капоне с дымящимся стволом и радостно улыбался.

— Спасибо… – еле слышно проговорила Жаннет непослушными, дрожащими губами.

— Скорее! Нам надо исчезнуть до того, как он воскреснет, — крикнул возбужденным голосом итальянец и махнул рукой, мол – давай, спускайся.

— Конечно… – И не пошевелилась. Впала в ступор.

Слишком много впечатлений за пару мгновений. От недавнего страха смерти — к теперешней безмерной радости дорога оказалась слишком короткой. Глаза увидели, а мозг разобраться не успел. В сознании не сошлась логическая цепочка. Между ее концами с названиями «верная гибель» и «счастливое спасение» отсутствовал промежуточный кусок «откуда явилось чудесное вмешательство: Свыше, со стороны или лучше не углубляться?».

Чтобы собрать звенья в цепь, требовалось время — проанализировать и поверить, что спасение произошло, а не показалось. Пока голова восполняла логический пробел, девушка не двигалась с места.

Капоне терять время не собирался. Он сунул еще дымившуюся мортиру подмышку, взлетел по ступенькам, схватил свободной рукой Жаннет за талию и испарился в направлении, которое невозможно было проследить.

11.

За время пребывания в Тиффоже Жаннет научилась не удивляться. Благоприобретенную способность проникать сквозь стены любой толщины и древности постройки она теперь воспринимала как должное. Перестала обращать внимания – спаслась и ладно. Куда несут? Неважно. Узнает, когда прибудет. В крепких объятиях гангстера девушка ощущала себя вне опасности. Ну… пока летела.

Хотелось надеяться: с ним она защищена от каннибалического пожирания или вампирического высасывания, в которых Капоне при жизни замечен не был. Может, и после смерти мафиозо не станет убивать ее ради живительной кровушки или только из желания не забывать искусство… Эту слабую искорку девушка не стала раздувать – на основании недавно приобретенного опыта общения с его коллегами.

По той же причине воздержалась от выражения глубокого чувства благодарности за спасение. Каждый новый спаситель имел намерение использовать ее в тех же целях, что и предыдущий. Отсюда вывод: оставить наивность, вспомнить про бдительность, прекратить думать положительно о держателях криминальных рекордов.

Проще надо к здешним постояльцам относиться, не слишком одушевлять – это не соответствует природе их бытия. Они существуют по собственным понятиям, которые противоположно расходятся с общечеловеческими, которых строго придерживается Жаннет. Пора начинать применять принцип «с волками жить – по волчьи выть», что в ее случае означает: забыть былое благодушие, учиться бороться за себя. Их же средствами. То есть вероломством, жестокостью и враньем. Иначе не выживет.

Отсюда вывод: Жаннет придется совершить над собой насилие, подвергнуться метаморфозе с менталитетом. Чтобы расстаться с вредной привычкой толерировать и соглашаться. Чтобы успешно противостоять собравшимся здесь представителям редкого человеческого рода психопатов-дегенератов, не поддающихся перевоспитанию даже по ту сторону черты.

Жаннет раскусила секрет здешних. Самое отвратительное — они гипокриты. Считали себя благочестивыми людьми, послушными нормам морали, и нарушали их беспардонно. Тогда и сейчас.  Врожденное двуличие или заблуждаемость, приобретенная для оправдания преступлений? Оставим вопрос для профессионалов. Жаннет некогда разгадывать головоломки — предстоит учиться по их методе, становиться если не такой же, то похожей. Как можно скорее.

Тем временем, чтобы скоротать путь, Капоне участливо спросил:

— Хочешь отсюда выбраться? – с ударением на последнем слове.

— Да, очень. Помогите, — попросила Жаннет. Несмотря на предыдущие ошибки в оценке характера местных обитателей, она все еще верила в существование добрых самаритян.

— Помогу, — тоном, дарящим надежду, ответил Аль. И тут же эту надежду отобрал. – Помогу понять одну вещь. Помнишь, как в одной песне пелось, про самый популярный в мире отель…

— «Хилтон»?

— Нет, «Калифорния».

Я в отеле тебя пропишу,

Гонорара за то не спрошу.

Но забуду сказать одного:

Ты не сможешь покинуть его.

Ха-ха-ха!

— Что вы имеете ввиду? – не поняла намека Жаннет. Она в традициях американских отелей не очень разбиралась.

— А, шутка, — отсмеявшись и вытерев заслезившиеся глаза, добродушно сказал мафиозо. – Не обращай внимания…

Пролетев вдоль десятка запутанных коридоров и свозь несколько массивных стен, Капоне с Жаннет остановились в сумрачном – как же иначе! — помещении, обстановкой напоминавшем третьеразрядное питейное заведение.

Оно выглядело в высшей степени непрезентабельно. Стены — в подтеках от отвратительной смеси пива, крови, плевков и мозгов, лишь кое-где прикрытых черно-белыми олеографиями не существующих в природе пейзажей. Потолок – в дырках от пуль и вмятинах от бутылочных пробок.

За столами – шумные посетители, самого низшего социального класса: пьяницы, шулеры, проститутки, сутенеры, воры, попрошайки, бездомные и прочие официально безработные, но с деньгами. Отдельно от них сидели  профессиональные киллеры — наемники мафии, одетые с учетом дресс-кода — в галстуки, плащи и головные уборы несмотря, что в помещении. Эти вели себя тихо, надвинув широкополые шляпы на глаза, стараясь не светить специальность.

Кроме того, что пили, клиенты занимались кто чем: спали тут же, не вынимая сигареты изо рта, грохнувшись физиономией на стол; играли в карты, не стесняясь мухлевать на глазах у пьяных свидетелей; лапали полуголых шлюх за все возможные места, не обращая внимания на посторонних.

На полу, не мытом со дня укладки, валялись окурки, объедки, осколки, оплевки и ошметки блевотины. В воздухе стояло духовитое облако от  тошнотворного «амбрэ» из человеческих и пищевых испарений, пропитанных зловонным, неотфильтрованным, табачным дымом.

Стоит отметить, что все фигуры и мебель виднелись не отчетливо-реально, а прозрачно-размывчато, будто сквозь дымку. То есть напоминали, что остались в прошлом. Только запахи были вполне настоящими, легко узнаваемыми, наверное, разлагающему влиянию времени не поддавались.

Окинув зал брезгливым взглядом, Жаннет поморщилась. Нет, это не бар в цивилизованном парижском понимании: с тихой музыкой, модно причесанными официантами и до скрипа вымытыми полами. И даже не простовато-незамысловатый, международно-популярный «Макдоналдс». Это типично американская забегаловка времен «сухого» закона. Точнее тошниловка, если учесть неаппетитные запахи, витавшие в спертой атмосфере…

— Нет, это «Гарвард Инн» — бар, где я начинал вышибалой, — пояснил Капоне.

Он поставил девушку на пол, выбрав местечко почище, и направился к барной стойке у левой стены.

Там стоял бармен – среднего возраста: ближе к пятидесяти, чем к тридцати, в рубашке с несвежим воротником и заляпанной чем-то грязным жилетке. Он болтал с нетрезвым на вид посетителем и зорко поглядывал по сторонам.

Заметив босса, устроившегося на высоком стуле, бармен тут же забыл про собеседника и подскочил к Капоне. Ловким жестом иллюзиониста-трюкача он выудил откуда-то из воздуха на удивление чистое полотенце и принялся спешно протирать стойку — от пятен, пыли, пены и пепла. Затем склонился подобострастно в ожидании заказа от многоуважаемого Альфонсо Габриэля, уставив на него взгляд, вопрошающий по-лакейски «чего изволите?».

Капоне ощущал себя начальником. В ранге главного прокурора. Или даже мэра города. Сначала он жестом приказал Жаннет сесть рядом. Она исполнила не без труда – из-за узкого платья, которое пришлось приподнять. Неловко подпрыгнув пару раз, она водрузилась на пристоечную табуретку с порезанной кожей сиденья и на высоких ногах, расставленных пошире для устойчивости.

Девушке здесь категорически не нравилось. Пожалуй, в смысле антуража Капоне выделялся самым непритязательным вкусом из всех остальных тиффожских гостей. Но, может, по кровожадности им уступит? Не станет угрожать ей прокусить шею нечищенными клыками или проткнуть сердце заржавевшим от неиспользования ножом? Тогда Жаннет простит ему сгустки крови на стенах и лужи блевотины на полу. А также недвусмысленное присутствие киллеров, спрятавшихся под шляпами. Топорная маскировка — только для непосвященных в мафиозные порядки телезрителей, пропустивших киноэпопею «Семейка Сопрано».

Нет, слабо верится в неплотоядные наклонности гангстера Аля…

Ну, не обращать внимания. Жаннет все равно ничего не в силах предпринять. Будущее покажет. Ей осталось недолго… ждать или жить? Опять же неясно, но не хотелось бы заранее впадать в пессимизм.

Скоро должен явиться супруг, если верить логике. Аль Капоне – последний из компаньонов, который заманил ее к себе. Если Жаннет выдержит и не умрет здесь, то будет спасена мужем Жилем. Уж он-то не станет пытаться жену умертвить или другим способом обездвижить и обескровить. Жаннет еще не исполнила своей главной миссии – не родила ему сына.

Но это ее собственное умозаключение. У крепостных обитателей – замечено не раз – в логических цепочках частенько встречаются неувязки и рассогласования. С земной точки зрения. До сего момента. По отношению именно к Жаннет. Как дела будут разворачиваться дальше?

Один Бог знает. Вернее нет, Бог в данном случае ни при чем, здешняя территория не подпадает под его юрисдикцию.  Черт должен знать. Или кто там у них в подземном царстве главный авторитет? Посейдон, что ли… Ой, нет, это из другого мифа. Ну тогда кентавр Харон. Нет-нет, он положительный персонаж, нечего лошадей обижать. Трехголовый Центавр? Опять не то. Вор в законе? Слишком вульгарно.

Ладно, не будем обижать местного повелителя, чтобы не злить. Назовем нейтрально – Падший Ангел. Может, он пожалеет Жаннет, не даст в обиду до прихода ее Героя. Или Геракла. Или Геркулеса… В общем – рыцаря с отвагой Александра Македонского, если продолжать вспоминать про греков.

А пока она притихла и постаралась не показывать на лице отвращение. Исподтишка поглядывая в зал, девушка ожидала продолжения спектакля. Не ослабляя концентрации и не поворачиваясь к Капоне спиной.

12.

— Франки, принеси сигару и два виски нам с дамой, — попросил мягким, по-отечески добродушным голосом Аль, не глядя на бармена. Тот давно, ожидающе стоял напротив, оперевшись вытянутыми руками на ребро стойки.

На правом среднем пальце его висел такой невероятно крупный золотой перстень, что вызывал сомнения в своей подлинности. Или в честности носителя по отношению к хозяину заведения:  столько золота наворовать на пенном пиве надо было очень постараться. Если только Франки — сам хозяин и накопил на перстень другим нечестным путем.

Впрочем, в их личные отношения Жаннет встревать не собиралась.

Бармен кивнул и улетел исполнять приказ.

— Я не пью алкоголь, — предупредила Жаннет.

— Почему? – недовольно спросил мафиозо. – Не можешь или не хочешь?

— И то, и другое.

— Беременная?

— Да. – Жаннет соврала, не моргнув глазом. И не считала себя виноватой. Она только следовала примеру здешних: им можно, а ей нельзя?

— Тогда ладно, — неожиданно миролюбиво согласился Аль. И тут же предложил: — Сигару будешь?

Жаннет покачала головой. Гангстер едва заметно пожал плечами, мол, не хочешь – хозяин-барин, и отвернулся.

Подоспевший Франки поставил перед  Капоне два широких бокала со льдом, рядом – непочатую бутылку канадского контрабандного бурбона «Олд лог кабин». Подал боссу жирную, цвета прелого табачного листа сигару с уже отрезанным концом – услуга как почетному клиенту. Тот сунул сигару в рот и стал ждать следующего сервиса. Ловко чиркнув о каблук, Франки поднес зажженную спичку. Очень точно — к самому кончику сигары, чтобы Алю не пришлось утруждаться наклонять голову.

Когда спичка осветила его правую щеку, Жаннет заметила бледные, изогнутые шрамы на коже. Решила поинтересоваться, по старой привычке. Чтобы молча не скучать.

— Бандитская пуля? – и кивнула на щеку.

— Нет, немецкая, — пояснил Капоне, честно соврав. – На первой мировой ранили. Мы тогда во французских Альпах окопались, под крепостью Льеж. Слыхала о такой?

— Нет.

— Я тоже. Ну, не в этом дело.

Франки несерьезно гоготнул. И не постеснялся встрять в беседу. Видимо, не слишком боялся гостя, как показалось Жаннет вначале. Или давно дружил.

— Да не ври, Аль, ты в Европе-то ни разу не был, — разоблачил приятеля бармен. — Это тебя дружок Галуччио разрисовал, чтобы не приставал к его сестричке. За то ты кличку получил «Лицо со шрамом». «Скарфейс» по-американски.

Главный гангстер недовольно сверкнул глазами. Франки еще раз усмехнулся.

— Любишь небылицы выдумывать, — продолжил он. — Может, ты и про врожденный сифилис девушке рассказал? Не позорь отца, он был примерный семьянин. В отличие от некоторых…

— Франки, замолчи, пока живой. Я за своего отца уши отстрелю! – пригрозил Аль.

— Правильно, родителей надо уважать. А сифилис ты от той ньюйоркской шлюшки получил по кличке Слойка. Помнишь? Она групповой секс любила. Чтобы слоями: под ней, над ней, да еще с головы кто-нибудь пристроился. Она жутко сексуальная была…

— От бешенства вагины, — негромко вставил Капоне.

— … после оргазма сознание по-настоящему теряла. Точно говорю. Я однажды эксперимент провел: когда кончила и отключилась, я ее булавкой в задницу колол – даже не пошевелилась! Жаль умерла рано, в двадцать восемь лет. Тоже от сифилиса.

— Что за болезнь такая смертельная? – всполошилась Жаннет.

Она знала: сифилис – венерическая болезнь, легко передающаяся даже через воздух. Капоне, когда ее нес, крепко прижимал к себе, не дай Бог, заразил заразой. А ей скоро беременеть. Если что со здоровьем случится – где она тут, в подземельных развалинах, специалиста-гинеколога-венеролога найдет?

Новая проблема, будто ей старых не хватало! Надо еще придумать, как отсюда живой убежать, а он со своим врожденным сифилисом на голову свалился…

— Да не бойся ты, раскудахталась, — прикрикнул мафиозо. – Я давно вылечился. Вот смотри — нос. – Альфонсо выставил лицо носом вперед. Еще показал на него пальцем, чтобы не ошиблась – куда смотреть.

Нос как нос, мясистый, разлапистый. Жаннет не поняла намека.

— Ну и что?

— Как – что? Разве не знаешь признак: у кого нос проваливается, тот сифилисом больной? Так видишь, у меня нос нормальный?

— В-вроде нормальный, — не очень уверенно ответила Жаннет и еще раз придирчиво осмотрела капоневский орган обоняния.

— Вот и все. Я вылечился. Вопрос закрыт. Успокойся и рожай на здоровье, а меня не забудь назначить крестным отцом. Ха-ха-ха! – заржал Капоне на собственную двусмысленную шутку. Франки его подобострастно поддержал в ржании.

Резко смолкнув, Альфонсо повернулся к бармену:

— Ты заткнись со своими глупостями. Только людей пугаешь. А то разозлюсь, как шарахну из мортиры! Вон она, родимая, возле меня стоит, приказа ожидает.

— Ха! Напугал мертвеца мортирой, — бесстрашно парировал Франки. И был прав на все сто. – Ты когда ее в последний раз использовал?

— Да только что.

— Против кого? Ирландцев?

— Нет, против Холмса.

— А. Тот еще людоед. Тебе до него далеко.

— Конечно, далеко. Мы вообще рядом не стояли по количеству злодеяний. И потом. Пора восстановить историческую несправедливость, — заявил он, почему-то обращаясь к Жаннет.

— Вот укоренилось мнение: Аль Капоне – мафиозо, Аль Капоне – террорист. Я против голословных обвинений! Доказательства моего участия в массовых расстрелах конкурентов есть? Нет. На меня у полиции одни подозрения имелись. В тюрьму посадили по ложному обвинению — в неуплате налогов. Ха-ха, шутники! Вместо убойного отдела налоговую полицию на меня натравили.

Официально им упрекнуть меня было не в чем. Я, между прочим, ни в одном убийстве не изобличен. Почему? Потому что умный. Всегда имел железобетонное алиби. Знаешь об этом? – задиристо спросил он у Жаннет.

Она хотела грубо ответить, что – нет, не знает и, в принципе, знать не желает. Но не успела. Бармен кивнул на нее, спросил у Капоне:

— Это кто, любовница?

— Нет, заложница. Но об этом потом.

— Ладно, — охотно согласился Франки. – Как зовут?

— Жанна.

— Полячка?

— Француженка.

— А, лягушатница, значит, — презрительно проговорил бармен.

— Сам ты макаронник! – не выдержала Жаннет и обозвалась  в ответ.

Она терпеть ненавидела высокомерия по отношению к себе, тем более от какого-то грязного бармена, вдобавок итальянца, любителя нездоровой пищи – пиццы. Что он из себя возомнил – патриот спагетти? Франция – великая страна. Ее раньше вся Европа боялась.

А что из себя представляет Италия? Только и есть чем гордиться, что давно минувшей эпохой Возрождения да от природы полученной формой сапога. Остальное – мафия, коррупция да папарацци. Позор! Помолчал бы лучше.

Жаннет начинала потихоньку закипать.

13.

Девушку раздражало тут все. Прежде всего – интеллектуальный уровень посетителей, не дотягивающий ей до щиколоток.

Громкое название бара, где присутствовало слово «Гарвард», звучало насмешкой для ее эрудированных ушей. С одной стороны — городок ученых мирового уровня, где преподают известнейшие профессора и лауреаты Нобелевской премии по физике, химии и экономике. Преподавали бы и лауреаты по математике, но как известно основатель премии их такой возможности лишил. Навечно. По сугубо личным мотивам, далеким от науки.

Из-за измены жены именно с математиком. Видимо, тот был неплох не только в постели, но и в науке, что Нобель испугался: как бы его награда случайно не попала в руки соперника. Эх, не знал тот самый любвеобильный математик, что перейдет дорогу будущим поколениям коллег. Иначе сто раз подумал бы, прежде чем заводить аферы с женами богатых меценатов…

Ну, Жаннет отвлеклась. Про что она начала думать? Ах, да. С одной стороны гордое название – Гарвард. С другой Инн — забегаловка для низкопробных киллеров, шулеров, сутенеров и мальчиков на побегушках у мафии. Эти два понятия не имели и отдаленного родства.

Возмутило откровенно высокомерное отношение к ней приятелей-итальянцев, будто они высшая раса. Попахивает дискриминацией по половому и национальному признаку. Случайно или нарочно мужчины разговаривали о Жаннет в третьем лице, будто ее не присутствовало. С уничижительной интонацией, как в том утверждении про «лягушатницу». Обзывательство, которое Жаннет не заслужила: она лягушачьи лапки сроду в рот не брала – брезговала способом питания хозяев.

Она и раньше недолюбливала итальянцев, но больше беспричинно, на интуитивном уровне. Теперь же интуиция подтвердилась: они не только не заслуживали ее приязни — наоборот. Жаннет  хотела немедленно возмутиться… Потом досчитала до трех и передумала. По двум причинам. Во-первых, вспомнила плебейское происхождение Капоне, которого не обучили в детстве даже простейшему джентльменскому этикету. Во-вторых, не в том она сейчас настроении, чтобы поднимать скандал.

Надо срочно обдумать одну вещь. Мафиозо проговорился о ее статусе: заложница. Что сие означает? Как Жаннет могла бы это использовать к собственной выгоде? Интересно, она дорогая заложница или только игрушка в чьих-то руках, предмет торговли? С какой, собственно, целью? Так, повспоминаем о гангстерах, рэкетирах и преступных сообществах.

В заложники берут с двумя намерениями: для выкупа или выпытать информацию. Ни то, ни другое к ней не подходит. Родители небогаты, миллионеров-завещателей в родствениках нет. Сама не заработала ни цента, и в ближайшем будущем заоблачные гонорары, в том числе Нобелевская премия по экономике, Жаннет не светят. Значит, выкуп отпадает.

Информация? Еще менее вероятно. Какие секреты она может знать, которые не прописаны в глянцевых журналах или не показаны в передачах про обжор и маньячек шопинга? Зачем брать ее в заложники ради инфо? Сразу бы спросили, что хотели, да отпустили. Жаннет запираться не собирается, честно расскажет все, что знает. И чего не знает тоже — она пыток боится…

Франки время зря не терял. Заметив, что во втором бокале начал таять лед без использования, налил туда щедрую порцию алкоголя и, чокнувшись со старым приятелем, отпил половину. Постоял, подождал, пока прольется. Допил остальное, и немедля налил столько же. Двумя гигантскими захлебами вылил в горло, шумно проглотил.

Жаннет смотрела, не отрываясь. Она бы так не смогла, даже с колой.

Тем временем Альфонсо докурил сигару и сунул ее огрызок в недопитый бокал с бурбоном. Огрызок недовольно зашипел и испустил дух в виде кривого столбика дыма. Недолго посидев в неподвижности, Капоне потянулся за чем-то в задний карман брюк. Вытащил бумажник, толстый то ли от купюр, то ли от мелочи, стал что-то в нем искать.

Одновременно бормотал под нос, но так, чтобы слышали окружающие:

— На меня вообще всех собак повесили, как на прокаженного, — жаловался он в пространство. – Всех убитых в мировой войне мне приписали. Не говоря о нераскрытых преступлениях в Америке от начала двадцатого века. Ну скажите, справедливо? И за что? Я альтруист и мизантроп, за свою жизнь мухи зря не обидел. Бедным помогал, причем бесплатно. О рабочих местах заботился в годы благословенного «сухого» закона. Бандитские законы соблюдал, потому выжил в мафиозных разборках.

— Какие такие законы ты соблюдал, маньячная твоя натура, душегуб-профессионал, доктор наук по нарушению правил поведения? – пьяным голосом, сварливо-добродушно спросил Франки. Он вспотел и выглядел нализавшимся.

— Как – какие правила! Разве не знаешь? Три основные закона итальянских мафиози: не разводиться с женой, любить детей, помогать соседям. Золотые слова. Ты вот нарушил, развелся, чтобы жениться на шлюшке Джулии из стриптиза, тебя пристрелили. А твой бизнес по крышеванию проституции разделила между своими семья Джона Лучиано, — закончил Альфонсо тоном победителя в споре.

Слегка покачиваясь, Франки улыбался идиотской улыбкой. Он не собирался признавать себя побежденным в перебранке, попытался оставить последнее слово за собой.

— Ты тоже не смертью праведника скончался. Все от того же сифилиса.

— Врешь! Я от него излечился.

— А в тюрьме снова подхватил! От кого, интересно? Через ложки-вилки? Не верю. Ну, колись! Сифилис не зря называют венерической блезнью. В Алкатрасе строго было насчет полового воздержания, девочки по вызову не являлись. Приходилось клиентам с собственным полом – с соседями по тюремному купе совокупляться. Понимаю, противно. А что поделаешь. Охота пуще неволи. Что, скажешь – сам не совокуплялся? Значит, они к тебе пристраивались, всеобщей женой там сделали. Ха-ха! Кто-то из бычар наградил бывшего чикагского беспредельщика повторной заразой. Она тебя в могилу свела раньше времени.

— Не зараза меня свела, а благородная болезнь – инсульт от инфаркта. Зато в отличие от тебя, я скончался как добропорядочный католик, причастившись, в собственной кровати, в окружении скорбящих родственников! – парировал Аль. На обидные слова бармена он ни капли не обиделся, наверное слышал не раз и почитал за ерунду.

Наконец, он выудил из портмоне картонку в форме визитки и протянул Жаннет. Она не взяла. Из предусмотрительности. По причине заразной болезни. Хоть и называют ее сугубо венерической, да береженого Бог бережет.

— Вот смотри, — начал Капоне, потрясая визиткой перед носом Жаннет и сделав победный вид. – Доказательство моей невиновности! Документ, полностью оправдывающий от всех обвинений. Это моя личная визитная карточка. Что тут написано? Ясным английским языком: Альфонсо Габриэль Капоне, продавец антикварной мебели. Все! Разве здесь сказано что-нибудь, порочащее меня? Разве стоит: Аль Капоне, самый зверский гангстер и бандит двух Америк, Италии и всего остального мира? А? А? – вопросил он два раза, повернувшись сначала к Франки, потом обратно к Жаннет.

Никто не ответил. Капоне, видимо, удовлетворился их молчаливым согласием и продолжил ворчать, постепенно успокаиваясь:

— Вот так-то… А то Капоне тут, Капоне там. Я, между прочим, интеллектуал в первом поколении. Исключительно интеллигентным умом обладаю.

Где-то Жаннет уже слышала подобное утверждение…

— Если бы закончил школу, профессором стал.

— Ха! Почему же не закончил? – Франки не выдержал, чтобы не поддеть приятеля, и опять пьяно усмехнулся. – Выгнали, небось. За систематическую  неуспеваемость. Потому не успел получить профессорское звание. Ты бы по-другому сделал. Грохнул какого-нибудь ученого, а его степень себе присвоил, вроде как по наследству. Ха-ха!

Бросив на приятеля недовольный взгляд, Капоне пожевал губами и замолчал. Посмотрел на новый стакан, который бармен — за разговорами не забывая об обязанностях, поставил на стойку, щедро сыпанув туда льда и ливанув напитка. Взял стакан и заговорил короткими предложениями, делая паузы, чтобы приложиться к бурбону. Чередовал: предложение – глоток. Еще предложение – еще глоток. Выходило со значением.

— Школу не закончил. Потому что выгнали. По собственному желанию. Директора школы. Потому что подрался. С учительницей-ирландкой.

— Ты этих рыжых недоумков прямо-таки печенкой не перевариваешь, — проговорил Франки и тут же предложил: — А знаешь про них самый короткий анекдот? Слушай. Проходит ирландец мимо бара… Ха-ха-ха! Где ты видел ирландцев, проходящих мимо питейного заведения? Ха-ха-ха!

— Не в национальности дело. – Капоне на шутку не улыбнулся. – Я не расист. Ты же знаешь, моя жена – тоже ирландка… Нет. Учительница ошибку сделала — ударила меня по щеке. Я ответил тем же. Меня папа так учил. Никто не смеет бить Капоне по щекам. Даже если ему только четырнадцать, — по-шекспировски трагическим тоном закончил Аль и затянулся алкоголем.

— Да, ты с пеленок умел постоять за себя… – проговорил с притворным уважением бармен и хихикнул. Он что сегодня – в приподнятом настроении? Как бы оно не стоило ему головы.

— И почему вы подумали, что стали бы профессором? – вставила вопрос Жаннет.

Спросила, чтобы напомнить о себе. Создалось впечатление, что чем дольше она сидела молча, тем меньше ее уважали в компании гангстеров. Спросила еще по практической причине. Надеялась, что подвыпивший мафиозо выдаст побольше информации, которую Жаннет сможет использовать в личных целях. Хотя Капоне пьяным не выглядел, но кто знает…

— Я много чего в жизни изобрел, прямо-таки на профессорском уровне, — охотно ответил Капоне. Разговаривать о себе он любил. – Например, блестяще решил проблему превращения денег, добытых не совсем честным путем, во вполне законные. То есть из грязных – в белые. Чтобы легализовать подпольные доходы, я ввел систему дешевых общественных прачечных. Отсюда пошло выражение «отмывать деньги», которое сейчас используют на каждом шагу.

Моя самая эффектная идея —  способ избавления от конкурентов путем подложения взрывчатки под корпус автомобиля. Фильмы про мафию не обходятся без этой сцены: человек садится за руль, поворачивает ключ и – бабах! Вместе со всем хозяйством взлетает на воздух. Сцена, ставшая шаблоном Голливуда. Изящно придумано, согласитесь: дает стопроцентный результат и не оставляет ни одной улики. Авторство изобретения – мое.

Еще одно новшество, изобретенное сугубо в целях личной безопасности и которое потом подхватили все бандиты. Вы же понимаете: столь талантливый и многогранный человек, как я, всегда имел завистников и конкурентов. Чтобы не попасть под их обстрел, я велел построить бронированный, пуленепробиваемый лимузин — впервые в истории автомобилестроения. Настолько он был надежен, что мой лимузин потом президент Эйзенхауер использовал…

Рассказывая о собственных достижениях, Аль хотел произвести впечатление на девушку. Он сидел к ней полубоком – в правой руке держал стакан, регулярно наполняемый барменом, другую упер в колено. Во время рассказа Капоне подолгу задерживал взгляд на Жаннет, но она смотрела в другую сторону.

Пришлось ему дальше рисоваться перед Франки, который тоже имел к самовосхвалению приятеля мало интереса: наклонив голову, занимался насыпанием льда и наливанием бурбона в собственный бокал. Ничего не попишешь, придется говорить в воздух, может, кто-нибудь услышит, восхитится, испугается. Или позавидует — прошлой удачливости.

— Вот вам еще одна блестящая придумка. Я ввел систему рэкета, которую стал использовать в качестве третьестепенного бизнеса после игорных домов и торговли нелегальным алкоголем. Отличный дополнительный способ получения дохода. Самый ненапрягающий. И недоказуемый.

— Рэкет? – переспросила Жаннет, сделав ударение по-французски на последний слог. — Никогда не слышала такого слова, — призналась девушка. Оказывается, она все-таки прислушивалась к разговору, хотя не подавала виду.

— Я и слово придумал, и дело. Удивляюсь, как до этого раньше никто не додумался? Схема до смешного проста. Приходишь к хозяину магазинчика, предлагаешь помощь в охране. Небесплатно, за тридцать процентов выручки. Если он заартачится, громишь его добро, а на следующий день приходишь с тем же предложением. Только теперь за пятьдесят процентов. Второй раз еще никто не отказался. Гениально, правда? Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! – весело поддержал Франки.

Жаннет промолчала. Альфонсо продолжил, обращаясь именно к ней:

— Выражение «Ничего личного, только бизнес» помнишь? Тоже мое. Его Голливуд беззастенчиво растиражировал, а авторство не указал. Он мне за это пожизненную пенсию должен платить. А особенно — за тот спецэффект со стартером. По миллиону за фильм.

— Лучше по два, — предложил щедрый Франки. – Они твои идеи эксплуатируют без зазренья совести, хоть бы наследникам отслюнявили немножно.

— Да я патент при жизни забыл оформить. А посмертно они не принимают.

— Жалко.

Тут в зале, куда постоянно отвлекался взгляд Жаннет, произошла суматоха среди клиентов, которые повскакали с мест и забегали туда-сюда. Послышались возбужденные голоса, испуганные женские вскрики, скрежет по полу резко передвигаемой мебели – типичные звуки начинавшейся потасовки. Когда с грохотом упал стул, Капоне развернулся посмотреть – в чем дело.

Увидел следующую картину. Возле одного из столиков приготовились к схватке  двое мужчин: один в пиджаке и шляпе, другой в рубашке с надорванным рукавом и в галстуке, который сдвинулся набок. Набычившись и прижав кулаки к груди, мужчины по-боксерски подпрыгивали, примеривались, оценивали свои и чужие силы.

Сначала они помахались кулаками на расстоянии. Безрезультатно: оба были заметно не новички в поединках, умели от дальних ударов уклоняться. Потом перешли к ближнему бою — слились в тесных объятиях, сцепив руки на вражеской спине. Уперевшись ногами и пыхтя, борцы топтались на одном месте, наклоняясь то вправо, то влево, будто танцевали неумелое танго.

Потом каждый по очереди попытался поднять другого в воздух, чтобы бросить на лопатки.

Опять не получилось.

Потные, раздосадованные, мужчины как по команде расцепились и начали по-новой. Они пружинисто подпрыгивали и боксировали воздух перед носом противника, в надежде на успех – когда-нибудь достигнуть чувствительного места.

Поединок проходил с переменным успехом. То человек в шляпе заедет спарринг-партнеру по уху, то получит рукой в рваном рукаве ответный тычок в глаз.

Но все как-то неточно, вяло, неубедительно. С небольшим поражающим эффектом – к неудовольствию пробудившейся от пьяной спячки и трезвой меланхолии толпы. Которая бесновалась изо всех сил, с типично итальянским темпераментом подначивая драчунов. Некоторые, особо шустрые зрители занялись сбором денег, предлагая делать ставки на победителя.

Ставки делать никто не спешил, хотели оценить шансы.

Какое-то время шансы были равны. Драчующимся не удавалось наносить удары, способные привести противника в бессознательное состояние. Однажды даже показалось: борьба грозит закончиться примирением и совместным распитием спиртных напитков – к разочарованию публики. Посетители не торопились рисковать наличкой, честно добытой мафиозными способами: рэкетом — у владельцев лавок, вымогательством — у проституток, грабежом – у прохожих на улице.

Однако, повезло. Когда исчезли мешавшие детали: шляпа свалилась, рукав оторвался окончательно, борьба приняла более целенаправленный характер. В смысле точности применения  кулаков.

Вскоре стало заметно: тот, кто поначалу был в шляпе, обладает кондицией покрепче. Его удары чаще достигали лица противника в болевых областях челюстей, переносицы, глаз и ушей. Те места покрылись синяками и ссадинами, из которых текла кровь, смешанная со струйками пота.

От очередного удара слева,  которого почему-то не ожидал или ожидал в другом месте, парень с оторванным рукавом пошатнулся. Глаза закатились под лоб,  руки безвольно упали, коленки перестали держать — он грохнулся спиной на ближайшую столешницу. У которой от испуга подломились тонкие, металлические ноги, и она вместе с пассажиром съехала на пол. Что спасло его от верной гибели: если бы он приземлился на пол сразу, череп не выдержал, раскололся бы как арбуз.

Падение оказалось по-киношному эффектным. Вставшие амфитеатром зрители восторженно загудели и захлопали вразнобой. Не победителю, а побежденному — что не подвел ожиданий, порадовал впечатляющей сценой, достойной первосортного боевика. Значит, не зря они сегодня в забегаловке собрались. А то скучно без драк и скандалов… Будет ли продолжение?

Будет! Победитель тоже мечтал о своей дозе аплодисментов, без которых миссию считал бы невыполненной. Сохраняя бойцовский задор, он обошел вокруг поверженного соперника, проверить — в сознании ли тот. Требовалось, чтобы был в сознании, а то неинтересно бить отключившегося, все равно что тряпичную куклу: ни стона не услышать, ни хруста сломанных костей. Попинал его легонько — тот не реагировал. Только верить лежачему нельзя. Может, сознательно притворяется бессознательным, чтобы оставили в покое…

Напрасные надежды! Победитель не проявит милость к падшему, не позволит отдыхать, приходить в себя, собираться с силами. Человек без шляпы не намерен останавливаться на полпути, оставлять жертву в состоянии полутрупа — так воспитывали его в сплоченной мафиозной группировке.

Заключительный акт представления он собирался оформить зрелищно. Подчеркнуто неторопливо наклонился за головным убором, отряхнул кончиками пальцев, водрузил на голову. Снял пиджак, отдал близстоявшей проститутке — ярко-рыжей, с окурком папиросы в зубах. Подошел к лежащему, занес ногу с железным каблуком над головой.

— Сейчас мы проверим на вкус и цвет твою прокисшую ирландскую кровь, собака!

Аудитория притихла в трепетном ожидании.

15.

— Не надо! – отчаянно крикнула в зал Жаннет.

От крика нога бойца зависла в воздухе, головы остальных синхронно повернулись к девушке: кто такая мешать развлечению?

Всеобщее и далеко не благожелательное внимание ее не смутило. Волновало другое. Жаннет давно нездоровилось внутри желудка и мозгов.  Испугалась: вдруг прямо сейчас замутит и вывернет. От того потеряет ясность головы, впадет в кому и уляжется рядом с ирландцем. А терять контроль над собственным телом ни в коем случае нельзя — смертью чревато.

Существовала опасность попасть под горячую руку местных зрителей-пожирателей, которые уже нацелили голодные клыки на побитого парня. Вдруг они не удовлетворятся ирландской свежатинкой, захотят отведать французской? Не хотелось бы Жаннет стать кулинарным открытием для участников потусторонней зомбиевской фиесты.

Гангстер Капоне тоже замер — по своим разумениям. Насторожился. Заложница оказалась в центре свирепого внимания, а она не должна пострадать. До поры до времени. Следует заботиться о девушке не хуже, чем о собственном именном кольте, который ежедневно самолично протирал, не доверяя в чужие руки. Решил вмешаться. Еще по другой причине: показать лишний раз – кто в тошниловке хозяин.

Аль поднял мортиру, которую ранее по прибытию прислонил к стойке рядом с ногой. Не целясь, бабахнул со всей дури в потолок, откуда ошметками посыпалась цементная пыль. В ограниченном пространстве бара выстрел разорвался с грохотом среднекалиберной корабельной пушки — бомбарды.  От чего задрожали стены и барабанные перепонки.

— А ну прекратить потасовку! – несильно повысив голос, сказал Капоне. — Не то бошки отстрелю, всем по очереди!

И бабахнул еще раз в ту же дырку.

После второго воспитательного выстрела фигуранты замороженно застыли на полдвижении и замолчали на полуслове. Победитель-боксер  окаменел и остался неудобно стоять с поднятой ногой в подкованном ботинке, отклонившись спиной назад в неосуществленном намерении лягнуть врага.

Воцарилась тишина, такая идеальная и нереальная в присутствии нескольких десятков пьяных, до крайности возбужденных людей, недавно оравших, не слыша собственного голоса. Безмолвие нарушало лишь шуршание сыпавшейся с потолка штукатурки, покрывавшей серым слоем плечи присутствующих как перхоть. Жаннет тоже застыла – за компанию.

Всеобщий гипноз длился секунд десять, а показался участникам бесконечным. Когда по мнению Альфонсо мирное сосуществование было восстановлено, он бабахнул третий раз.

Моментально все очнулись.

И стали расходиться по углам, как ни в чем не бывало, переговариваясь, улыбаясь. От чего у Жаннет создалось впечатление — они потеряли память о только что произошедшем.

Очнулся бессознательный боец, который отдыхал на полу. Победитель протянул ему руку, помог отряхнуться, дружески приобнял и повел к одному из уцелевших столиков выпивать. По дороге рассказал анекдот, который долетел до сидящих у стойки:

— У многодетной итальянской мамаши берут интервью. Она хвалится:

— У меня одиннадцать детей и, чтобы не путаться, всех назвала Валентино.

— Как же вы их различаете?

— А я их по фамилии зову!

— Ха-ха-ха! – заржал Франки.

Капоне остановил его взглядом.

— Видел доказательство поговорки, которую тоже я придумал? – спросил он, показывая глазами на мортиру.

— Что за поговорка?

—  «Добрым словом и пистолетом добьешься большего, чем одним добрым словом». Тем более – с нашими неуправляемыми головорезами.

— Точно! Ты не зря слыл садистом.

— Иначе не мог, Франки. Гангстерскую империю не построишь на соплях. Слабаков не уважают. Надо уметь руководить: держать своих бойцов под контролем, а врагов в страхе. Для того я использовал систему беспощадного террора.

Продолжая политику скрытой дискриминации по отношению к Жаннет, Капоне разговаривал, обращаясь исключительно к бармену. Однако, при слове «террор» косо взглянул на девушку.

Она не поняла его взгляда и не встревожилась. Может – потом. Когда он окончательно снимет маску защитника попавших в беду принцесс и произнесет угрозы поконкретнее. А сейчас – недосуг, других забот полно. Где ее супруг до сих пор обретается? – интересно было бы узнать…

Жаннет чувствовала себя как-то слабо. Устала она участвовать в  здешних перипетиях, не имеющих к ней прямого отношения. Или ошибается? Именно из-за нее сыр-бор? Взяли ее в заложницы, чтобы потом сделать предметом торга? С какой целью? С кем собрались базарить… то есть торговаться? Ну, закрутился триллер, почище Джеймса Бонда из «Казино Роял». Любопытно – чем кончится.

«Нет, в данный момент нелюбопытно», – рассеянно подумала Жаннет. И помечтала: сейчас бы растянуться во всю длину дивана, включить бесконечный, ненадоедающий, ненапрягающий «Секс в городе» и дремать вполглаза, потягивая согревающий душу нескафе…

Очнись! – крикнула себе внутренне Жаннет, прерывая сладкие грезы. Для забвения не время и не место. Расслаблять внимание будет, когда дома очутится.

Заставила себя прислушаться к разговору.

— … попался на глаза Фрэнку Айялу, — продолжал вспоминать Альфонсо, сделав ностальгическое лицо. – Айяла считаю своим крестным отцом. У него я получил первый опыт профессиональной работы на мафию. В Нью Йорке дело было, в этом самом баре «Гарвард Инн», куда меня взяли вышибалой.

— Слышал, у тебя здорово получалось крикетной битой месить черепа распоясавшихся посетителей, — льстиво проговорил бармен.

Капоне довольно улыбнулся – лесть он любил.

— Зато уже через неделю в баре воцарился порядок, которого здесь не видели со дня основания. Меня стали называть Большой Аль. Ха! При моем-то росте…

— Уважали тебя.

— Еще бы. Попробовали бы поперечить. Я быстро догадался, чем пьяниц и забияк надо утихомиривать. Не зря сказал, что в других условиях стал бы профессором. Интеллектом я многого добился бы. Может, большего, чем оружием. Только жизнь заставила другие университеты проходить. Ускоренными темпами пришлось осваивать мафиозную науку. В «Гарвард Инне» ненадолго задержался. Мои садистские таланты заметил Джонни Торрио, мой второй крестный отец. Ему требовался незакомплексованный моралью человечек, чтобы навести порядок в подпольной жизни Чикаго.

По прибытии туда я сообразил: придется воевать на два фронта. Для начала следовало расправиться с конкурирующими ирландскими бандами. Одновременно поставить себя как лидера в семье соотечественников. Войну я возглавил, облеченный необходимыми полномочиями, как правая рука Торрио. Для врагов использовал автоматические пистолеты, для своих…

— …именную биту с инкрустацией инициалами, сделанную на заказ, — весело продолжил Франки, отправляя в рот очередную дозу бурбона. – Дорогая игрушка — из слоновьего бивня, крепкая, как кирпич. Немало голов ею проломил. В крошку.

— Кстати, про биту. Достань и положи под рукой, — сказал мрачно Капоне и почему-то опять посмотрел на Жаннет.

От его взгляда та вспотела. Второй раз за пять минут получает от него невнятные намеки. Нет бы сразу сказал, в чем претензии к Жаннет, она бы исправилась, или подготовила речь в свою защиту. А то темнит, недоговаривает, глазами косит… Негуманно с его стороны — заставлять человека пугаться неизвестно от чего. Должен понимать: не проходила Жаннет школу мафии, не понимает бессловесных намеков, жестов глазами. Пусть объясняется по-общепринятому — языком.

Что задумал этот Скарфейс с изуверскими наклонностями? Зачем приказал приготовить биту из именного бивня? Особая честь для Жаннет, которую назначил следующей жертвой?

Это первое объяснение, пришедшее на ум. Печально. Альфонсо оказался не лучше других, спас девушку не из рыцарских побуждений, а все по той же, старой как сказка причине. Из личной выгоды — подпитаться ее энергичной молодой кровушкой. Именно для того завлекали Жаннет к себе предыдущие гости Тиффожа. Ясно: Капоне – не исключение из их дружной, вампирско-зомбиевской компании.

Неоригинально все это…

Погоди, погоди. А как же ее статус заложницы? Он сам проговорился. Нет, ситуация не так проста, как подумалось. Большой Аль привез Жаннет не домой, где легче расправиться, а в общественное место, где у нее может найтись влиятельный поклонник. Что-то он замыслил. Иначе прикончил бы где-нибудь по пути и полакомился телом в одиночку. Значит, она здесь не для немедленного умертвления, а для чего-то, пока не прояснившегося. Возможно, все не так бесперспективно, как показалось, и рано падать духом.

Ах, это сладкое слово – надежда! Едва забрезжила на горизонте, мысли Жаннет воодушевились, поплыли в противоположном от тоски направлении. Надоело печалиться о неприятностях, захотелось, наконец, начать думать позитивно. Нет, не может Альфонсо ее просто так, из-за ничего убить, это не в традициях благородных гангстеров. Он украл ее не для личного пользования, а в интересах их большой мафиозной семьи.

О принципах деятельности которой Жаннет судила по старому фильму «Крестный отец». Он когда-то потряс — не сюжетом, а жутко  романтичной мелодией.

Из фильма она знала: мафия ничего бесплатно и бесцельно не делает, в том числе не крадет заложников. Прежде чем убить, они должны связаться с вымогаемой персоной, поторговаться, назначить выкуп, потом только следующие шаги предпринимать. У кого они могли потребовать выкуп за Жаннет? Вот в чем вопрос…

— Что-то ты бледно выглядишь, дорогуша, — услышала она голос Капоне и вздрогнула.

Голос обещал мало хорошего. Взгляд тоже. Выражение лица  присоединилось к угрозам. Вместо добродушно-улыбающегося оно превратилось в холодно-подозрительное, от которого Жаннет пробрало морозом. Ощутила себя потерявшим первоначальную стоимость товаром, который даже после уценки никто не купил. За ненадобностью выбросили на помойку, потом отправили на станцию переработки, где мусор сортируют, прессуют, формируют в брикеты для топки печей…

Короче – наступила ее последняя минута в живом состоянии.

— Я устала, — честно ответила девушка. – Целую ночь не спала. Слишком много впечатлений получила. Сколько сейчас времени?

— Без пятнадцати двенадцать, — сказал Аль.

— Полвторого, — сказал Франки.

— Скоро час, — крикнули из зала.

— Кому верить? – спросила Жаннет.

— Только мне, — ответил Капоне. – Я здесь главный. В том числе по часам. Вот смотри, — и протянул правую руку к носу собеседницы.

На запястье красовались солидного вида часы на кожаном ремне, с красной звездой вместо цифры «двенадцать» и надписью на циферблате «Komandirskie». Большая стрелка стояла на девятке, маленькая –вертикально вверх. Секундная — между ними и не двигалась.

— Ну, убедилась, что я прав? Самый лучший хронометр в мире.

— Швейцарский?

— Китайский. Водонепроницаемый, пуленепробиваемый, нержавеющий и неходящий. Но время показывает правильно. Два раза в сутки. Сейчас именно такой случай.

Слова мафиозо не соответствовали действительности, в понимании Жаннет конечно. Она вспомнила, что полночь давно миновала, еще когда она сидела на печи у Салтычихи.

— Не ошибаетесь? Вы какое время суток имеете ввиду?

— Как обычно. Тебе же Прелати объяснял нашу систему времясчисления. По-моему, ты запуталась немножко, девочка моя. Думаешь, какой сегодня день?

Жаннет не ответила. Замерла от страшной догадки, которую не хотелось озвучивать. В том числе молча – в голове.

— А год? – добил главный гангстер.

Не пожалел, не сделал скидки на ее первоначальное заявление о беременности. Догадался, что фальшивое? Что означает его вопрос? Что пребывание Жаннет в замке исчисляется не днями, а…

Мысли заметались в панике. Неужели свершилось непоправимое? Неужели она в какой-то момент забылась, отвлеклась, потеряла осторожность, и им удалось ее незаметно умертвить, утащить к себе в загробное царство, превратить в такую же уродину с клыками как сами? И все, что  она видит и слышит сейчас, будет видеть и слышать в ближайшие… сколько сотен лет? Или еще страшнее – до бесконечности?!

Кровь отхлынула от щек, сердце жалобно екнуло от предчувствия. Жаннет почувствовала головокружение от навалившегося ощущения кромешной неудачи. Поднесла руку ко лбу – он был мокрым от ледяного пота.

— Ты бледно выглядишь, — каким-то механически ненатуральным голосом, с расстановкой повторил Капоне.

Смысл сказанного по назначению не дошел. Жаннет смотрела на мафиозо совершенно тупо, ничего-несоображающе. Она заметила, как рука его потянулась к лежавшей на стойке крикетной бите, приспособленной для ударов не по мячам, а по черепам. В другое время Жаннет полюбовалась бы мастерством обработки. Тщательно отшлифованная, с удобной, ребристой рукояткой и  округлым концом в виде гигантской капли бита не походила на грязное орудие убийства.

Скорее – на музейный экспонат. Дубина из натуральной слоновой кости выглядела дорого, по-старинному. Неудивительно. Официальная профессия Альфонсо Капоне – хранитель антикварных безделушек…

— Говоришь, нездоровится? – с издевкой произнес он, развернулся  к Жаннет и оскалил клыки. – Знаешь лучшее средство от головной боли?

— Парацетамол, — наивно ответила девушка.

— Эшафот, — ухмыльнувшись, сказал Франки.

— Дубина! – диким голосом крикнул гангстер, схватил биту, занес над головой.

16.

И тут же – вжик! — головы лишился.

Чей-то ловкий меч срезал его мыслительный аппарат одним махом слева направо, если смотреть со стороны Капоне. Срезал так мощно, что голова подобно пушечному ядру понеслась к стене, где нелегальные бутылки алкоголя украшали зеркальные полки. Фрэнки пришлось шустро нырнуть под стойку, чтобы избежать столкновения. Хоть и был пьян, а реакция не подвела, иначе поцеловался бы с мертвым бывшим дружком. Ужас подумать.

Голова мафиозо оказалась крепким орешком. Расколотив несколько контрабандных посудин, она без ущерба для внешности отскочила от полки и закатилась к Франки в гости под прилавок. Что он с ней сделал дальше, осталось неизвестным. Вернее, скоро обнаружится.

В помещении снова воцарилась тишина. Посетителей поразила дерзость расправы с великим и ужасным Капоне, одновременно они не поняли несколько вещей. Среди которых: радоваться освобождению от гангстерского гнета или разбегаться, пока до них очередь не дошла? Клиенты бара вмиг протрезвели и недоуменно уставились в сторону барной стойки.

Им представилась редкая возможность наблюдать осиротевшее тело босса — без головы, с поднятыми руками и битой, которая теперь никому не угрожала навредить.

Удивленная до предела Жаннет боялась поверить в спасение: вдруг это очередной трюк, на которые горазда местная общественность. Не стоит раньше времени радоваться, чтобы потом не разочаровываться. Подождем развития событий.

Жалкое зрелище представлял обезглавленный Альфонсо, некогда гроза чикагских гангстеров, а теперь только толстый, обрюзший, бесформенный куль. Руки его все еще судорожно сжимали дубинку, потом безвольно опустились, пальцы разжались. Орудие смерти  упало на пол и покатилось, переливисто звеня, по проходу.

Биту никто не поднял — не хотели пачкаться, хотя была еще чистой. Также из суеверного страха, который она внушала даже в отсутствие хозяина. Еще – чтобы не испортить первоначальные отпечатки на случай официального расследования. Каждый, к кому она подкатывалась, старался избавиться от ее дискредитирующего присутствия и пинал подальше.

Странный футбол дубинкой продолжался до тех пор, пока нашелся смельчак, пнул посильнее. Именная бита Альфонсо отлетела к дальней стене и приклеилась — красиво наискосок, в виде боевого трофея.

Торс Капоне посидел какое-то время неподвижно, раздумывая над вечными вопросами интеллигента – что делать и кто виноват? Опций ответов имелось несколько, что затрудняло выбор,  и без того усложненный отсутствием главного думающего органа. Который исчез без предупреждения и даже вежливой записки не оставил, типа: «Ушел по делам, буду через десять минут».

Так чем теперь телу заняться-то? Шлепнуться на грязный пол, раскинув конечности? Несолидно для бывшего главного мафиозо крупнейшей меж-океанской державы. Остаться сидеть, делая вид, что ничего не произошло? Неестественно для обезглавленного трупа. Изобразить из себя героя – «Всадника без головы и коня», попытаться вступить в бой с обидчиком? Что-то страшновато: недолго оказаться разрубленным на куски без надежды восстановиться.

Наконец, торс принял соломоново решение: привалился к барной стойке, будто прикорнул на время. Не будите меня, я занят. Сейчас голова придет, и мы отправимся восвояси…

Остался неотвеченным главный для Жаннет вопрос: кто тот смельчак, что не испугавшись мстительного итальянца-мафиозо и рискуя навлечь на себя вендетту, спас ее от гибели, которая на сей раз слишком близко подобралась?

Из-за привалившегося трупа вышел… хозяин замка, сам барон де Рэ, улыбаясь белозубо и самодовольно. Вытерев окровавленный меч и убрав в ножны, он подошел к жене, легко снял со стула, обнял крепко.

Появление супруга оказалось сюрпризом, на который она уже надеяться перестала… Обняв его в ответ, Жаннет прислонилась щекой к медальону, по-прежнему украшавшему мужественную грудь.

Грудь пахла и ощущалась по-родственному. Да, это он, ее спаситель и герой,  рыцарь в плаще и с кинжалом, мушкетер без страха за последствия. Не раздумывая вступил в схватку со злодеем — так же как вчера… или не вчера?… надо потом выяснить по другим часам, ходящим… в общем, так же как в прошлый раз в гостиной — против венгерской графини. Тем же старым, проверенным способом — мечом вжик! – и нет клыкастой головы.

Самое надежное средство от зомби. Интересно, как долго оно действует?

— Потом узнаем, — вслух ответил Жиль и тут же спросил: — С вами все в порядке?

— Да! Да! Дорогой Жиль. Не верю глазам. Вы самый  благородный человек из всех присутствующих и отсутствующих. Как вам удалось… как вы узнали, что я здесь и в опасности?

— Мне Капоне сообщение прислал. Теле…

— Телефонное?

— Нет.

— Телевизионное?

— Нет — телепатическое. Сказал, что взял вас в заложницы и потребовал выкуп.

— Большой? – быстро и любопытно спросила Жаннет.

Жутко захотелось узнать, сколько она стоит по местным расценкам? Надеялась — не меньше миллиона. Евро. Нет, лучше английских фунтов. Или нет, лучше чистого золота в размере ее собственного веса. Ой, не маловато ли золота получится…

Насчет валюты для выкупа она ошиблась. А может – и нет. В-общем, из последующего ответа ясности не получила.

— Потребовал совсем уж неприемлемую сумму, — ворчливо проговорил де Лаваль. — Сорок процентов от ежегодного урожая со всех моих земель. Вот вымогатель! Еще называет себя честным рэкетиром! Честные не разоряют землевладельцев грабительскими требованиями. Если все предприниматели обанкротятся, на что мафия процветать будет? Одними проститутками да мелким мошенничеством — на гаражи с Бугатти-Мазератти не заработаешь.

Чтобы вас спасти, я пошел ему навстречу, предложил тридцать семь с половиной процентов как последнее слово. Рвач Капоне не уступил ни одной десятой. Пришлось его убить. Легче, чем прокормить. Итальянский троглодит.

Наконец-то! Разъяснилась история с ее заложничеством. Облегчение. Хотя цену на себя в твердой валюте так и не узнала. Ну, неважно. Нужно спросить про другое – то, чем пугал ее этот самый троглодит. Хоть бы он соврал — по обыкновению…

— Дорогой Жиль, не знаете, какой сегодня день? То есть ночь? То есть… сколько времени?

— Разве Капоне тебе не сказал?

— Он соврал. У него часы поддельные. Стоят два раза в сутки. В остальное время врут.

— Правильно, ему ни в чем нельзя доверять, даже в непринципиальных деталях. Ну, не беспокойся, дорогая, можешь на меня положиться. По-обще-тиффожскому времени сейчас… – Жиль взглянул на область левого пульса, где виднелась только кружевная манжета из-под узкого рукава. — … сейчас пять минут до начала.

— До начала чего? Концерта Шарля Азнавура? Что-то расплывчато звучит. Нельзя ли поконкретнее? По-обще-человечески…

— Ты по какому стандарту хотела узнать?

— По швейцарскому.

— Такого не применяем. У нас только Гринвич и солнечные часы с палочкой – тень отбрасывать. Но сейчас ночь, они не работают.

— А Гринвич? — со стремительно ускользающей надеждой спросила Жаннет.

Она случайно знала, что лондонское время отличается от парижского на один час назад. То есть Новый год англичане празднуют на час позже французов. Приятное осознание: хоть в такой мелочи опередили вечных соперников с дождливого Альбиона…

— К сожалению, Гринвич утратил надежность, — с искренним сочувствием проговорил де Лаваль. — Сдвинулся со своего меридиана, а на новом еще не установился. Произошло все из-за смещения полюсов, расстройства магнитных полей и великого переселения животных. Пингвины переехали в Арктику и привезли с собой озоновой дыру. Белые медведи обосновались в Антарктике, где от их перенаселенного присутствия стали таять льды. Вот в чем настоящая причина пресловутого потепления климата, которым нас пугают не первое десятилетие.

Впрочем, если хочешь знать мое мнение – во всем виноваты браконьеры. Они истребили редких животных, в том числе гигантскую птицу додо, потому нарушился природно-человеческий баланс: увеличился выброс углекислого газа, плотность скопления городов превысила допустиму норму. Это было бы не так страшно, если бы не дефицит питьевой воды в мировом масштабе. А все от чего? От недостатка водопроводных труб и хлора их дезинфицировать…

У Жаннет пошла кругом голова. Она больше ничего не понимала и не хотела спрашивать. Она бессильно опустила голову на грудь супруга и обмякла в его руках.

Жиль понял ее слабость по-своему. Погладив жену по голове, он очень лаского прошептал:

— Тебе нельзя волноваться по мелочам, дорогая. Не задумывайся над вещами, которые трудно осознать. Не бойся. Я тебе помогу, чтобы не плутала в неизвестности. Отвечаю еще раз — по существу вопроса. На светлое время суток мы не обращаем внимания, потому что спим. Сегодня ночь с четверга на пятницу, когда сны сбываются, помнишь поговорку? А время…

Барон снова посмотрел на левое запястье, будто ожидал чуда. Которое опять не произошло – часов по-прежнему не оказалось. Взглянул на стену, где повисла бита – тоже пусто.

— Э-э. Время сейчас услышим. Когда пробьет. Ты сама как думаешь, где находишься, в смысле даты?

— Я думала, что сегодня – двадцать шестое декабря, второй вечер Рождества, — безо всякой уверенности пробормотала девушка.

— Значит, так оно и есть, — бесконфликтно произнес де Лаваль. – Не зацикливайся на второстепенном, любовь моя. Это приводит к стрессам. Береги здоровье, — и звучно чмокнул ее в лоб.

17.

Жаннет крепче обняла супруга.

«Мастера они маскироваться», — совершенно без обиды подумала  девушка. Наоборот, ласково, как о любимом ребенке, показавшем чудеса изворотливости: с измазанными шоколадом щеками клятвенно утверждает, что «конфетки не ел». Чувство благодарности владело ею. Чувство, которое невозможно перебить пустячными недоговорками или нестыковками.

Которые были, в принципе, неважны. Ни подозрения, ни сомнения не затмили бы переполнявшую Жаннет радость. Она осталась жива, побывав в руках пятерых самых кровожадных убийц человеческой истории – это ли не повод гордиться собой!

Высший пилотаж выживаемости. Ее способности сопротивляться обстоятельствам могут позавидовать исследователи заснеженных полюсов без собачьих упряжек и любители пересекать океаны в одиночку. Жаннет внукам будет рассказывать о своих подвигах по непопаданию в лапы клыкастых вурдалаков. Жаль, нет возможности сделать фото на память. А то завела бы она специальный фотоальбом и назвала бы просто: «Жанна Д’Арк – виват, героиня!». Или: «Жиль и Жанна – любовь земная и загробная».

Книгу напишет обязательно. В форме подробной инструкции, которая из-за уникальности содержания станет библиографическим хитом года и выйдет миллионными тиражами – не хуже лучших бульварных детективов в мини-формате. Будет называться: «Руководство по сохранению головы в условиях окруженности отъявленными маньяками, садистскими вампирами и итальянскими троглодитами».

Подпишется псевдонимом «Жаннет Домреми». Сведущие люди поймут, от имени кого пойдет повествование. А несвещущим она не даст дополнительных намеков. Пусть сначала отечественную героическую  историю проштудируют.

В книге для оживления текста вместо фото-иллюстраций разместит композиционные портреты тех живых мертвых душ, которых посчастливилось здесь встретить…

Нет, «посчастливилось» как-то не подходит. Лучше исправить на «непосчастливилось». Ой, тоже нет, длинно и коряво. Тогда выразиться сухим слогом канцелярского письма: «… портреты мертвых душ, встреча с которыми имела место быть». Вот так, некоротко и неясно, зато похоже на все остальные замысловатые инструкции по применению простейших вещей как молоток или веревка для белья.

Жаннет улыбнулась на собственные мысли. Хотела спросить мнение Жиля насчет ее планов стать популярной бульварной писательницей, когда услышала:

— Не отвлекайся, Жанна.

Его слова вернули в действительность. Жаннет очнулась от сладких грез и увидела, что летит вместе с мужем по коридорам подземелья. Он, как хозяин, предпочитал старый, проверенный способ передвижения. Традиционный – строго вдоль по проходам и лестницам, не срезая нетерпеливо  прямых углов, не проходя напролом через стены. Значит, не спешил.

— Куда мы направляемся? – томно как-бы спросонья, без особого интереса спросила девушка.

— В гостиную.

Жаль. Жаннет тайно надеялась – в спальню.

— Зачем? – Постаралась скрыть легкое разочарование.

— Пора тебе подкрепиться, дорогая.

— Я, кажется, неголодна. – Соврала по благоприобретенной привычке.

— Все равно пора.

— Что у нас в меню?

— Спросим у Прелати.

А, черт! Очень некстати опять встречаться с этим алхимиком, склонным к сексуальному насилию, он же лакей, не склонный подчиняться приказам вышестоящих. Упоминание о нем подпортило энтузиазм триумфа, владевший Жаннет. Впрочем, подпортило несильно. В мыслях ее царила эйфорическая радость, которую невозможно было омрачить: все-таки изо всех смертельных перипетий ей удалось выйти невредимой.

— Расскажи мне о них в подробностях, — попросил Жиль.

18.

Пока барон с баронессой летят, заглянем в гостиную, где уже собралась компания гостей в прежнем составе.

Две подружки – Дарья и Эржбета — устроились на стульях напротив друг друга. Салтычиха взяла зеркало в рамке с облезшей позолотой и придирчиво осмотрела себя: не осталось ли пятна от перстня, которым приложила ее Жаннет намедни.

К радости барышни и огорчению графини пятна не осталось, даже красноты. Лоб выглядел как новенький, но в полном соответствии с возрастом обладательницы: желтый как у залежалого покойника, сухой как старый гербарий, в трещинках как тысячелетний свиток Мертвого моря.

Удовлетворенная осмотром, помещица перешла к следующей процедуре — сняла с шеи голову и поставила между коленей лицом вниз. Старинным, деревянным гребешком с орнаментом на рукоятке принялась расчесывать длинные, русые волосы, заплетать в косу. Коса получилась богатая, широкая от начала до конца — похожая на анаконду, только что проглотившую собрата.

Батори сидела и тихо завидовала – куда ей до подружки! С ее-то непрезентабельной шевелюрой, пострадавшей от облысения и потери парика… Вдобавок — когда ее головой футболили, последние клоки повыдирали. Не желая далее страдать черной завистью, она с кислой миной и вместе со стулом отодвинулась подальше, достала зеркало – точную копию салтычихинового.

Разлядела собственное лицо. Критически и подробно. Дотронулась до бровей, которых не было заметно, провела пальцами по усохшему носу, похлопала по впалым щекам. Отражение в зеркале не удовлетворило. Точнее – разочаровало. Вздохнула недовольно, отвернулась от себя.

— Все-таки, что бы про меня ни выдумывали злопыхатели, а кровь молодых девственниц помогала сохранять здоровый цвет лица. Посмотри, на кого я сейчас похожа: пигментные пятна выступили, кожа поблекла и обвисла. Я давно не умертвляла девушек, потому не выгляжу. Разе можно в наше время без омолаживающих средств обойтись? Скажи, Дарья, знаешь ли какой-нибудь вегетарианский способ для отбеливания?

— Конечно! – бодро проговорила салтычихина голова с родных коленок. – Делай регулярно огуречные маски. Трупные пятна пройдут. В том числе веснушки. Отвар ромашки тоже помогает.

— А для задорного румянца на щеках?

— Свеклу попробуй – русский народный рецепт.

— А брови подчернить?

— Это углем делается.

— А сочные синие губы?

— Для того применяются охлаждающие ванны. Поздняя осень – лучшее время для косметических процедур. Входишь по шею в подмерзшую воду и начинаешь дрожать. Через полчаса себя не узнаешь: губы ярко посинеют, похлеще, чем у египетской мумии. Я сама пробовала. На дворовых девках. Средство действует безотказно.

— Здорово! – оживилась Эржбета. – У тебя на каждый случай есть совет. Как насчет увеличения груди?

— Больше свежей капусты употребляй.

— Ну, насчет груди у меня есть другой рецепт, попрофессиональнее, — встрял в женский разговор Генри Говард Холмс, легкой походкой прогуливавшийся мимо.

Его тело, недавно расчлененное мортирой, теперь находилось в полной комплекции. Холмс был одет к верчернему ужину, по-джентльменски безупречно: в твидовый костюм-тройку цвета застарелой ржавчины и галстук болотного тона. Левой рукой он ловко крутил тросточку, в правой – артистично оттопырив мизинец, держал папиросу.

– Совет специалиста: для увеличения бюста употребляйте мужчину. Пусть он вам регулярно, минимум два раза в день энергично массирует грудь, причем голую. А впридачу еще кое-что, поглубже. Да следите, чтоб на совесть работал, до оргазма доводил! Тогда результат получится стопроцентный.

— Охальник! – обозвала Дарья возмущенно.

— Нахал! – обозвала Эржбета кокетливо.

Холмс не обиделся ни на одно прозвище.

— Совет простой и действенный — поверьте фармацевту-гинекологу, — как ни в чем не бывало продолжил он. — Через пару месяцев грудь не узнаете. Будет как у секс-бомбы, ни в один стандартный лифчик не влезет. Придется на заказ шить. Кстати, от применения мужчины в качестве косметического и омолаживающего средства одни выгоды. Румянец сам собой на щеках заиграет, глаза счастьем засветятся.

— Верю, — застенчиво прошептала графиня.

— Не верю! — громко заявила барышня.

— Не верите – вспомните примеры из классических фламандцев. Видели пышущих здоровьем, дебелых, розовощеких, довольных жизнью женщин на картинах Питера Пауля Рубенса? Вот кто был охальником, бесстыдником, а проще говоря — большим любителем постельных приключений. Перед тем как писать голую даму, он сначала хорошенько ее удовлетворял по-мужски, чтобы получить негу в глазах и блаженство в позе тела.

Только врожденный импотент не заметит подчеркнуто сексуальной направленности его творчества. Картины великого Рубенса – зеркало внутренних позывов художника. Ода физиологической любви, флюиды которой так и струятся на зрителя с полотен. Он обожал писать голых людей, но не холодно застывших натурщиков, обнаженных только для позирования. Нет, его герои находятся во власти эмоций: полны молодого полового желания и готовы немедля его удовлетворить.

Талант Питеря Пауля – в артистичном изображении сексуальности. Божественных созданий он наделял не святостью, а откровенным чувственным эротизмом. Небожители у фламандца получались неподобающе очеловеченными, возбуждающими греховные мысли, привлекательными для интимных грез.  Слишком очевидно созданными для наслаждения радостями жизни. Приземленно,  неканонично, даже порнографично – с пуританской точки зрения.

Особенное недоумение вызывает его своеобразный подход к изображению Христа. Потрясающее богохульство!

Святой и безгрешный Спаситель у Рубенса показан нетрадиционно для семнадцатого века. Не тощим, изможденным страдальцем за человечество, а хорошо упитанным, плотски привлекательным мужчиной с бицепсами на плечах и выпуклостями на упругом прессе.

Такое впечатление, что страдает он не от шипов тернового венца, а от недостатка секса, простите за выражение. Вот интересно. Если бы Понтий Пилат не был таким страрообрядцем и спросил осужденного о последнем желании. Что бы наш спортивно-подтянутый сын Божий заказал перед походом на Голгофу? Уж наверняка не высохшее ребро барашка — по скромности желаний. Скорее всего — сочную плоть…

— Замолчите! – крикнула Салтыкова.

— Продолжайте, — разрешила Батори.

— Я вообще считаю: проказника Рубенса поклонники недооценили. Он был не просто основателем роскошного стиля барокко в художественном искусстве, а основателем — эротического барокко. С акцентом на слове «эротический». Посмотрите на сюжеты картин нашего фламандского гения, воспевшего божественную чувственность человеческого тела.

Здесь найдете все формы сексуальных фантазий, встречающиеся в порнофильмах. Старик-отшельник, пускающий слюни возле спящей юной красавицы. Купающиеся девушки, страстно поглядывающие друг на друга. Боги в образе пышущих здоровьем мужчин, похищающие таких же аппетитных, половозрелых земных женщин. Для чего, спрашивается? Ответ не предполагает двух разночтений: чтобы заняться с ними…

— Холмс! – опять подала возмущенный голос Дарья-помещица, призывая рассказчика соблюдать хотя бы видимость приличий. Сама незаметно приказала рукам повернуть голову лицом кверху –  так удобнее слушать.

— …чтобы заняться зачатием потомков, конечно, ну не в карты же поиграть! – невозмутимо закончил Генри Говард. Ему понравилось дразнить вдову с двумя детьми, прикидывающуюся невинной девушкой, не сведущей в половых вопросах. – Что тут такого неприличного? Хотите нас уверить, что дети появляются из пробирок?

— Хм! – красноречиво хмыкнула Салтыкова в ответ и деланно-сосредоточенно занялась волосками на конце косы, проверяя их на посеченность. В то же время навострила ушки, чтобы не пропустить ни единого слова из холмсовской лекции.

— Полотна Рубенса наполнены такой живостью и экспрессией, я бы придумал новое слово – сексуализмом, что нетрудно представить продолжение изображенного сюжета. Желание героев удовлетворить позыв плоти горячо и животрепещуще. Еще не добравшись до дома, они сливаются в волнующем экстазе, который невозможно удержать в рамках фальшивой религиозной морали.

В картинах Питера Пауля сексом занимаются все и со всеми. Часто инициатива принадлежит прекрасным дамам, как ни странно для средних веков — когда отсутствовала эмансипации. Женщины пускаются в эксперименты и совокупляются… пардон – вступют в половые отношения с кем придется: с женщинами, мужчинами, богами, ангелами, дьяволом и даже самими собой. Мужчины не отстают. Животные тоже участвуют, потому как сама атмосфера дышит неприкрытым эротизмом, который заражает, возбуждает, заставляет присоединиться. А все почему? – вопросил Холмс у дам.

— Почему? – переспросили хором Дарья и Эржбета.

— Потому что в фантазийном мире великого художника население ходило голышом. Это полезно для здоровья. Сексуального.

— Ну, не предлагаете же вы нам… – пробормотала Батори не совсем убежденным тоном.

— Нет, конечно. Наш земной мир несовершенен, в отличие от рубенсовского. Созерцание некоторых, далеких от идеала фигур… — тут Генри Говард бросил специальный взгляд в сторону кресел, где сидели и о чем-то спорили Прелати с Капоне. — … может привести к обратному результату. Впрочем, говоря про «несовершенство», не нас с вами имел ввиду.

— Скажите, мистер Холмс, откуда у вас столь глубокие познания в искусстве фламандцев? –  спросила Эржбета.

Она выглядела чрезвычайно заинтересованной и от волнения слегка побледнела. Лучше бы она этого не делала: цветом лица стала похожей на незагоревший пластмассовый манекен из витрины магазина линжери. Только у того имелось перед графиней два преимущества: гладкая кожа и густые волосы. Третье: при его изготовлении не забыли про чисто женскую деталь, предназначенную привлекать мужские взгляды – грудь третьего размера.

Если бы Холмсу предложили выбирать между этими двумя фигурантами, он бы без долгих раздумий выбрал манекен. Который, сожалению, в гостиной отсутствовал. Наверно, взглянув на посеревшую Эржбету, испугался и срочно пошел загорать.

Ну, на безрыбье и креветка сойдет. Генри Говард давно ощущал желание, которое возбудила  еще Жанна, беспомощно лежавшая на кушетке у него в лаборатории. Эх, не успел довести до конца хитро продуманный план. Много времени зря потерял. Сначала одолела напасть себя повосхвалять перед новой слушательницей, старые-то на его байки давно внимания не обращали. Потом девушка заартачилась в бездну прыгать. А там Капоне подоспел с дурацкой мортирой – расстрелял Холмса на части.

Из ревности, естественно – соперника убрал. Для себя хотел даму заиметь, гангстер-террорист, извращенец-развратник. Нет бы по-человечески попросить, Холмс бы поделился, ему чужого не жалко. Ан нет, сразу на убой расчленять! Умер давно, а до сих пор не может расстаться с бандитскими привычками.

Ладно, первый раунд битвы за секс проигран, но не целая игра. Холмс попытает удачу с этими двумя — давно знакомыми и еще более давно надоевшими подружками по несчастью. Хотел сначала Дарью соблазнить, она выглядит помоложе и — с волосами.

Да та оказалась недогадлива, на его авансы не ответила. Значит, остается эта древняя карга, полысевшая в некоторых местах, и с грудями, похожими на уши спаниеля. Эх, мерзопакостная грымза. В свое время у Холмса побогаче выбор был… А что делать? Не в гомика же превращаться. До такой степени отчаяния он еще не дошел.

Поймав взгляд Батори, Генри Говард слегка поклонился и проговорил с привычным самолюбованием:

— Вы меня плохо знаете, дорогая графиня. Я ведь в душе не только поэт, но и артист в самом широком понимании этого слова. Любитель высокого искусства, особенно обнаженного тела. В Рубенсе я сразу почувствовал близкородственное существо.

Гениальный талант! По его картинам можно изучать анатомию человека в подробностях. С такой любовью и увлеченностью он выписывал каждую складочку на животе, каждую ямку на ягодицах… Современным импрессионистам и авангардистам с кубистами приходится только мечтать о подобном мастерстве.

— Как интересно вы рассказываете, — улыбнулась графиня, делая обещающее лицо.

Холмс усмехнулся: наживка заброшена и заглочена. Пора подсекать, чтобы непредвиденные обстоятельства не помешали. Или другие рыбаки. В образе Капоне. Прелати тоже выглядит не совсем в своей тарелке, глазки замаслились. Вот кто охальник-то. Хитрый как сто китайцев из периода правления династии Цинь. И несомненно — такой же плодовитый. Его следует держать в поле зрения. И на контроле.

Потому – хватать быка за рога без промедления, которое смерти подобно… Ха! Подходящая игра слов для обитателей потустороннего подземелья, подумал Холмс, покрутив тросточкой.

Заявил без перехода:

— Кстати, предлагаю себя в качестве претендента на эксперимент по увеличению груди без применения силикона.

— Не соглашайся, непристойное предложение, — шепнула дарьина голова.

— Заманчиво… – протянула графиня и бросила игривый взгляд на Холмса.

Конкретнее ответить дама не успела.

19.

В гостином зале раздался препротивный крик «и-а, и-а», характерный для вьючного и горбатого животного, помогающего людям пересекать пустыни. Крик испугал птицу  под потолком, которая шумно вспорхнула, собравшись перелететь из одного угла в другой. Летела низко, задела перепончатым крылом графиню и оказалась совсем не птицей, а летучей мышью. Эржбета вздрогнула, нечаянно выпустила зеркало из руки. Оно упало и разбилось на острые осколки. Графиня тупо посмотрела вниз. Плохая примета. Кто-то должен сегодня умереть.

«Только не я», — подумала Дарья, испуганно похлопала глазами и поспешила водрузить голову на место. Тем более, что коса была расчесана и заплетена, а подстричь посекшиеся концы и пощипать разросшиеся брови можно попозже. Когда досуг выпадет.

Вслед за криком «и-а» в комнату размеренным шагом вошли Каддафи и верблюд. Каддафи жевал жвачку, верблюд – колючку. Остановились возле дам и Холмса, полковник говорит:

— Отгадайте загадку, миллион дам.

— Ну.

— Представим, что верблюд собирается в поход по Сахаре. Что он делает сначала?

Послышались ответы.

— Пьет.

— Испражняется.

— Встает.

— Встает – на какие ноги? – спросил для уточнения полковник.

— На передние, – сказала Эржбета.

— На задние, – сказала Дарья.

— Очередное очковтирательство, — буркнул Холмс.

— Никто не угадал! – радостно  объявил Каддафи. – Сначала верблюд ждет команды погонщика. Правильно, Абдулла?

Верблюд проворчал что-то нечленораздельное, что по задумке диктатора должно было означать – правильно. Молодец, Абдулла, миллион сэкономил хзяину.

— Хотите еще загадку?

— Тоже про верблюда?

— Такую же тупую?

— Не хотим, — снова недовольно отозвался Генри Говард.

Каддафи не обратил внимания на всеобщий скепсис. У него сегодня  хорошее настроение. До такой степени, что хотелось петь мантры и плясать танец живота. Необыкновенная удача постигла – выиграл джек пот в казино «Сто тысяч и одна ночь». В скобках заметим — казино было его собственным.

Конечно, смухлевал немножко, тузы из рукава доставал, да кто посмеет перечить? Каждый моджахед в его королевстве знает: Каддафи скор на расправу. Совершит военно-полевой суд не сходя с места – раскромсает джамбией живот у смельчака-дурака и оставит жариться на солнце. Даже электрошокером предварительно не попытает, чтобы выяснить — не по приказу ли из-за океана хотели диктатора обвинить в мухлеже?

А, ерунда все! Происки международных врагов не умалят его сумасшедшей радости, которой хотелось поделиться не только с верблюдом…

Поделиться с обществом не успел. Только полковник раскрыл рот, чтобы начать рассказ, как – хрясь по черепу! Сзади на голову его со свистом опустилась знаменитая дубина из слоновой кости. Диктатор аж присел от неожиданности. Затемненные очки криво съехали набок, за ними показались недоуменно вытаращенные глаза. Фуражка звякнула металлическим звоном — удар желаемого убийственного эффекта не произвел.

Зато выглядело весело. Дамы, не скрываясь, хихикнули. Прикрыв рот ладонью, Холмс заржал, но молча: все-таки с диктатором-самодержцем портить отношения не стоило.

— Ха-ха-ха! – гулко загоготал из угла Прелати. Он здесь никого и ничего не боялся.

Удивленный до глубины души чьей-то неслыханной дерзостью, Каддафи схватился за кривой кинжал-джамбию и начал поворачиваться назад. Кто бы там ни был – дьявол или трехголовый дракон — сейчас распрощается с жизнью в нечеловеческих мучениях.

Когда же увидел обидчика, удивился еще сильнее.

За спиной стоял всего-навсего коротышка-толстячок Аль Капоне — с не менее выпученными глазами на растерянном лице. Еще ни разу его именная бита не наносила столь неэффективных ударов. Фиаско, однако.

— Что с фуражкой? – спросил гангстер для ясности.

— Дубинонепробиваемая, — просветил диктатор.

— А очки?

— Тоже.

— Ну, извините. Не знал.

— За наглость ответишь, итальянская морда! — пригрозил Каддафи. Он очухался, выпрямился и, поставив очки на место, позвал: – Абдулла!

Верблюд величаво, будто нехотя, повернул голову.

— Проучи его по-нашему, по-ливийски, — приказал хозяин и кивнул на растерянно застывшего Альфонсо.

Недолго думая, верблюд повел губами, рыкнул горлом и к-а-а-к харкнет в морду Капоне! Не ожидавший молниеносной расправы, гангстер увернуться не успел — получил в лицо добрую струю зловонной, скользкой, пенистой слюны со вкусом верблюжьей колючки и других смердящих пищевых остатков, застрявших в нечищенных зубах Абдуллы.

— Ой, спасите, захлебнусь! – неразборчиво булькая, выкрикнул неудачливый мафиозо и начал лихорадочно отплевываться, отряхиваться, отбрыкиваться от навязчивой, тянучей пены.

— Захлебнешься – туда и дорога! А я добавлю, – крикнул Каддафи мстительно и тоже рыкнул горлом.

Плюнуть не успел – в гостиную влетел хозяин.

Один.

20.

— Господа, господа, прошу вести себя прилично, — призвал гостей к порядку барон де Рэ. – Скоро садимся за стол. Проверьте, все ли конечности у каждого на месте — руки, ноги, головы. Чтобы не шокировать мою дорогую супругу, не оскорблять ее взгляд отклонениями от идеала. Ей во время беременности не рекомендовано смотреть на уродов.

Верблюд моментально куда-то исчез, наверное, застеснялся, что не знал столовых манер. Оставшиеся  пятеро  окинули себя глазами.

Салтыкова поправила голову, чтобы сидела ровнее,  забросила косу наперед, которая, изящно обогнув полную грудь, спустилась ниже талии.

Батори взбила пальцами остатки волос и вспомнила, что забыла спросить у химика-аптекаря Холмса рецепт против раннего облысения. Втирайте свежевыделенную сперму – ответил бы он, но не успел.

Каддафи снял противоударный головной убор и проверил на повреждения. Последних не оказалось. Довольно хрюкнув, он посадил фуражку обратно — набок по-залихватски.

Холмс, прицелившись, бросил остаток папиросы в камин. И промахнулся: окурок упал на ковер, прожег дыру размером с обеденную тарелку, кстати – не первую. Сделав вид, что ни в чем не виноват, Холмс игриво крутанул тросточку и поправил пышные усы.

Капоне ничего проверять на себе не стал, был уверен, что и так выглядит безупречно. Кто сомневается – тому битой по башке.

Прелати быстренько отлетел к двери. Усмехаясь чему-то своему, попереминался с ноги на ногу и застыл. В ожидании продолжения.

В гостиную торжественно вступила Жаннет. Все звуки разом стихли. Ни слова не говоря, она подошла к супругу, поцеловала в щеку. Тот благосклонно улыбнулся. Гости замерли на мгновение. Потом графиня — самая скандальная из приглашенных — сказала громким шепотом на весь зал:

— Даже не поздоровалась, гордячка!

— Да, не поздоровалась! – с вызовом ответила Жаннет. – Потому что не желаю присутствующим здоровья. Потому что вы все хотели меня убить!

Гости зашевелились. Заявление хоть и правдивое, все равно неуместное. Неприятное именно из-за невозможности возразить. Крайне неподходящее в компании маньяков и психопатов. По сути – прямой вызов.

Надо бы ее наказать! Чтобы в следующий раз не вздумала противиться, препятствовать себя убить. А потом не обвиняла их вслух в том, чем они прославились при жизни и вошли в историю после. В том, чего не желают и не в состоянии в себе изменить.

Однако же пальцем тронуть Жаннет никто не решился – грозный де Лаваль рядом. При нем не забалуешь, немедля верхней коробочки — сосуда для мозгов — лишишься. Горяч на руку хозяин…

В опасениях оказались правы.

— Не верю ушам, дорогая, — проговорил Жиль, обращаясь к супруге, но громко, чтобы услышали все. Тоном, от которого содрогнулись их давно остывшие сердца.

«Ой, зря я зеркало не удержала, — запоздало попеняла себе Эржбета. — Конец нам пришел. Всем, без разбора. Даже верблюду…»

— Неужели вы — достопочтенные гости, которых я любезно пригласил на праздничный ужин, оказались столь неблагодарными, что покусились на самое святое — мою жену? – вопросил барон, обводя глазами провинившихся.

— Совершенно верно, сир, — торжественно ответила Жаннет, гордо вскинув подбородок. Настал ее час триумфа! Они узнают, кто здесь – никто, а кто главный. Пусть раскиваются — зомби подземельные, дрожат поджилками упыри-вурдалаки. Она их научит правилам поведения, заставит себя уважать. – Не ожидала я от них столь явной антипатии к себе. Очень неблагодарно по отношению к вашему гостеприимству. Надеюсь, вы примете меры.

— Обязательно! Разберусь с каждым случаем отдельно и вынесу приговор в соответствии с тяжестью совершенного проступка, — веско пообещал хозяин. И обратился к гостям: — Господа! Прошу устраиваться за столом!

Предложив супруге руку, барон де Рэ первым отправился на почетное место у правого торца.

21.

В соответствии со статусом барон устроился во главе стола. Жаннет – тоже по статусу – справа от хозяина. За место по его левую руку последовала небольшая драчка. Между заядлыми подругами. Не потому, что не хватало стульев или стол был короток. Нет, каждая из дам желала усесться на почетное место рядом с достопочтимым бароном де Лавалем, чтобы снова впасть в милость, не оставаться лишний раз без головы.

Непрофессиональная драка между женщинами всегда вызывает больше смеха, чем опасений. Драка дам специфической породы нечисти выглядела особенно забавной.

Сначала русская помещица и венгерская графиня подергали друг друга за волосы. Безрезультатно. Надавали пощечин – тоже эффекта не принесло. Потом Эржбета вынула изо рта новые челюсти и защелкала ими на Салтычиху, угрожая покусать. Та выпустила волчьи когти и начала делать выпады в сторону подруги-врага. Заметных повреждений драчуньи не понесли — победитель опять не определился.

Четверо мужчин: Каддафи, Капоне, Прелати и Холмс быстренько организовали кружок возле места действия. Разнимать дерущихся никто не подумал – зачем лишать себя захватывающего представления? Наоборот, зрители развлекались от души: следили за борьбой, подбадривали воительниц – криками, хлопками, свистом.

Не выбирая какой-то одной фаворитки для поддержки, мужчины  болели за каждую драчунью попеременно: в зависимости — кто очевиднее побеждал в тот или иной момент. В зале поднялся гвалт не хуже, чем на доисторических гладиаторских поединках. Или в современных детских песочницах, когда дошколята не поделят формочки для пирожков, и мамы вмешиваются в дискуссию.

Правду говорят: плебсу требуется для счастья немного, собственно только две вещи – хлеба и зрелищ. Гости Тиффожа не представляли исключения. Сегодня у них счастливый день: ужин пообещали, зрелище предоставили. Развлекайся на всю катушку!

Мужчины подбадривали воюющих общими криками, не адресованными ни к кому персонально:

— За ухо, за ухо кусай!

— Дай ей промеж глаз, чтобы знала!

— Врежь по переносице, чтобы красный паровоз потек!

— Тресни по кумполу со всей силой!

Крики поддержки не пропадали в пустоте. Действуя стимулятором активности, они сильнее заводили борющихся дам, будили проявлять фантазию. Вскоре стало ясно: исход поединка решит не примитивная мышечная крепость – силы были примерно равны, а умственная сообразительность. Местными правилами допускалось также подлую хитрость применить, лишь бы одержать победу, которая спишет нечестные способы своего достижения на принцип «победителя не судят».

Дарья решила использовать подручные приспособления. Схватив собственную косу, начала махать концом как хвостом перед носом соперницы, пытаясь выхлестать глаза. Та не растерялась, выхватила у Прелати грязное полотенце и принялась крутить в виде пропеллера -отбиваться, норовя, при случае, треснуть дворянку сбоку по лицу. Которое напоминало остроносую кикиморскую морду, когда барышня ощеряла лязгавшие зубы.

Через пять минут триумфатор не определился, хотя накал борьбы не утихал. Следовало бы им поторопиться — не затягивать со смехотворной, детской потасовкой. Пора зрителей ужасом порадовать, кровушку рекой пустить.

Полотенцами-косами впечатляющих ран  не нанесешь, время переходить к тяжелой артиллерии — поняли участницы. В качестве орудий желательно бы  использовать пушки, мортиры, гранаты и фейерверки, но их как назло под рукой не оказалось.

Не беда! Голь на выдумку хитра и от скуки — на все руки. Эржбета схватила со стола вилку, плюнула, превратила в миниатюрный кухонный топорик для разрубания ребрышек. Дарья тем же макаром превратила столовый нож в томагавк. Для справки: томагавк –  топор американских индейцев, используемый для пробивания черепов белолицых конкистадоров и снятия скальпов без применения скальпелей.

Помахавшись руками с топорами и опять не нанеся ущерба, дамы занялись метанием. Баронесса с размаха запустила оружие в помещицу, а попала в камин. Где топорик сгорел вместе с деревянной ручкой и железным острием, исключив возможность своего дальнейшего использования.

Дарья в свою очередь пульнула томагавк в Эржбету, а попала точно в пробел между портретам Жиля и Жанны.

Присутствующие ахнули. Потом заговорили разом, бросая испуганные взгляды на хозяина. Смысл обсуждения сводился к следующему: помещице кошмарно повезло. Если бы повредила одну из картин, лишилась бы сытного ужина. И собственной головы впридачу.

Ее неловкость стала последней каплей, переполнившей чашу терпения де Рэ. Грозно сдвинув брови, он на глазок оценил ущерб. Который оказался минимальным: в камине – без ущерба, в стене между картинами — только трещина.

Но как военный специалист и дальновидный стратег, Жиль умел предвидеть результаты неорганизованных боев. Если не прекратить потасовку сейчас, воительницы перейдут от топоров к метанию копий или других вещей, опасных для жизни портретов. Его бесценному имуществу будет нанесен непоправимый ущерб. А частная собственность и эмоциональная память – это святое. Потому решил положить конец битве титанок, объявив победительницу волевым вердиктом.

— Пусть слева от меня сядет Дарья Николаевна, — провозгласил он, разом покончив и с соперничеством, и со зрелищным развлечением. Дворянку выбрал по простой мужской причине: она помоложе, посимпатичней и с косой. Длинные волосы он находил сексуально привлекательным элементом в женском облике.

Азартное возбуждение в стане мужчин-наблюдателей сразу спало. Из неистовых, по-юношески задорных болельщиков они превратились обратно в достопочтенных месье:  поправили пиджаки, манжеты, галстуки, Каддафи — съехавшую на ухо фуражку, и бесцельно разбрелись по залу. Пыл соперниц тоже угас. Приведя в порядок разметавшиеся лохмы и сдвинувшиеся с места платья, дамы улыбнулись друг другу, взялись под ручку и отправились к столу, по-приятельски болтая. Удивительно было смотреть на их моментально восстановившееся перемирие.

— Здорово у тебя получилось с томагавком, — похвалила графиня. — Где научилась метать?

— Да меня Чингачгук научил, еще в позапрошлом веке, когда европейцы прибыли осваивать Америку. Попросил, чтобы при случае помогла им отбиться. Только не успела: завоеватели индейцев в спешном темпе вырезали и отстрелили. Оставшихся согнали в резервации и запретили сопротивляться под угрозой лишить лицензий на ловлю китов-горбунов.

— Что-то я ни разу не слышала, чтобы индейцы на китов охотились.

— Они и не охотились. А угрозы все равно испугались.

— Знаешь что, у меня идея! В следующий раз будем на шпагах фехтовать. Не забудь подучиться у Д’Артаньяна и трех мушкетеров. Только не пользуй в побочных целях сразу всех и одновременно! – предупредила Эржбета и погрозила пальчиком. — Иначе у них на преподавание сил не останется.

— Ладно. Ограничусь на сей раз одним Портосом, — согласилась Дарья.

— Почему им, а не Арамисом? Он покрасивее будет.

— А Портос поаппетитнее. Сто пятьдесят килограммов мяса, крови и костей!

Разместились за столом следующим образом: на торце – де Лаваль, справа – Жаннет, рядом – Генри Говард. Он давно делал молчаливые намеки глазами, что желает сесть рядом, и девушка так же молчаливо не возражала.

Из всех пятерых, жаждавших ее крови, именно Холмс жаждал наименнее кровожадно, не клыками, вилками, кинжалом или битой, а деликатно – только желанием подтолкнуть в пропасть. Ненавязчиво и негрубо. С оправданием, вроде: я не виноват. Жанна сама предложила на башню подняться, я только дорогу показал. За последствия чужого необдуманного шага не отвечаю. Ну, упала бы девушка в верхотуры, ее вина, должна была осторожнее с дверьми в тупики и лестницами к смерти…

Каддафи проявил самодеятельность, как монарх, не огранченный в правах конституцией, не привычный считаться с мнением других. Взял стул, стоявший сбоку, поставил  с другого торца. Уселся нагло — прямо напротив барона.

Хотя это не было его постоянным местом: слишком много чести, считал Жиль, но в данном случае против не возразил. Он относился к диктатору толерантно, как к равному себе — по злому гению и общественному положению. Старался мелочами отношений не портить, прилюдно в конфликт не вступать.

Каждый обитатель Тиффожа, коренной и приглашенный, знал его секрет: диктатор прикладывает титанические усилия обзавестись портативной атомной бомбой. Вдруг удастся? Тогда с Каддафи лучше шутки не шутить и лишний раз не связываться. От задумки насчет бомбы только на первый взгляд веяло психушкой. В том, что рано или поздно цель его осуществится, мало кто сомневался — с его-то деньгами!

По левую руку от барона, благодарно-кокетливо поиграв глазами, села Дарья. Рядом, улыбаясь как ни в чем не бывало, устроилась недавняя врагиня, а теперь снова подруга – Эржбета. Хитрец Капоне, отплевавшись от ядовитой верблюжьей слюны и вытеревшись холмсовской шляпой,  пожелал остаться в одиночестве. Сел отдельно — в кресле перед камином.

Он давно почуял жареное, только не от топора для разделки ребер, который попал в камин и сгорел без остатка. Еще раньше, когда Жаннет вовсеуслышание обвинила их в попытке каннибализма. Хозяин пообещал жестоко разобраться, а он слов на ветер не бросает.

Хоть и был Альфонсо бравым, неустрашимым мафиозо, реальность опасности прекрасно осознал. Лучшие дни его в качестве главаря головорезов прошли. Теперь не то, что в банде шишку держать, за себя заступиться не получится: здоровье подорвано — сифилисом, инфарктом, лишним весом и беспорядочными половыми связями. Драка с профессиональным средневековым рыцарем окончится не в его пользу. Один раз голову потерял, второй неохота.

Не стоит без нужды попадаться барону на глаза и под горячую руку с мечом. Желательно бы вообще исчезнуть отсюда бесследно, но этакий демонстративный демарш будет выглядеть слишком вызывающе и  породит вопросы. «Да-а, здесь тебе не там, в Чикаго тридцатых годов, в благословенные времена расцвета мафиозного движения», — огорченно подумал гангстер. Съежившись в клубок, спрятался за спинку кресла, желая, чтобы о нем начисто забыли. На сегодняшний вечер хотя бы.

Маскировка под невидимку не помогла. Ни одна мелочь не ускользала от внимания хозяина замка.

— Почему от общества отделяетесь, месье Капоне? – строго спросил он.

— Э-э… я… э-э… неважно себя чувствую последние два дня, — нашелся Аль соврать. – Упадок психо-соматических сил. Тяжесть на мозгах, недержание слез в глазах, тошнотворное настроение в желудке… Наверное, съел что-нибудь, зараженное ботулизмом. Мне требуется поближе к двери сидеть, чтобы при нужде в туалет успеть. Вы уж простите, я тут отдельно покукую… – промямлил вслух, а подумал: «посижу, потом незаметно улизну» — …чтобы не портить вам аппетит признаками дизентерии. Не обращайте на меня внимания, пройдет, это несмертельно.

Причина выглядела уважительной. Вопросы отпали сами собой. Жиль кивнул Прелати, который стоял в поле зрения хозяина, всегда готовый прислуживать.

— Несите меню, Франческо.

22.

Тот немедля вытащил из-за спины  богато украшенную золотыми вензелями по коричневому полю, продолговатую книжку меню и подал барону. Тот раскрыл, приготовившись делать выбор, один за всех. Внутри, однако, ничего написанного не оказалось, ни страниц, ни вкладышей, одни пустые обложки. Де Рэ посмотрел в отсутствующий текст, удивился и захлопнул меню.

— Что нам сегодня предлагает шеф-кок? – не обидевшись, вопросил он.

Подняв взгляд к бездонному потолку, Прелати начал перечислять по памяти и монотонно:

— Суп Буйабес из рыбы, крем-суп из корня сельдерея с мятой, Киш Лоренс с томатами Черри и куриной грудкой, десерт из шоколадного фондана,  не путать с фонтаном из того же продукта: фондан – это шоколадный кекс с жидкой серединкой и вишенками сверху…

— Ой, обожаю вишенки на выпечке, — томно проговорила Эржбета и от предвкушения шумно проглотила слюну.

— Давненько мы не пробовали столь расширенного меню, — сказал Холмс, облизнувшись.

— Курица полезна для желудка. Мое любимое мясо. После человечинки, конечно, — призналась Салтычиха.

— Смотри свинины мне не подложи, подлец! – пригрозил Каддафи. – Я твою жульническую натуру знаю.

— А мне ликеру с клубникой и анисом и эскарго с виноградными улитками! – крикнул из своего убежища Аль Капоне.

Он собирался сидеть тихо, как мышь, но при перечислении изысканных блюд ощутил зверский голод. Рискнул объявиться.

Супруги барон и баронесса де Лаваль от комментариев воздержались. Как потом оказалось, весьма благоразумно.

Прелати продолжил:

— Простите, господа, вы не дослушали. Я хотел сказать: все вышеуказанные деликатесы, в том числе улитки с ликером, — последнее было брошено в адрес мафиозо, — в сегодняшнем меню отсутствуют!

Общий разочарованный вздох пронесся по гостиной. Каждый подумал одно и то же: отъявленный мошенник, и на сей раз одурачил, ни дня не может без выкрутасов, черт бы его поскорее к себе забрал и на сковородке зажарил без наркоза! Вслух высказывать недовольство поосторожничали, все-таки, он правая рука хозяина. Стали выжидать. Для чего-то же их усадили за стол. Значит, подадут пищу.

Не деликатесы, так хоть пиццу. Пусть не ручного изготовления, ну и ширпотребная сойдет, когда другого сотни лет не видели…

— А что присутствует? – терпеливо спросил де Рэ без признаков голодной нетерпеливости или недовольства обслуживанием.

— Все самое свежее, что удалось найти, не покидая крепости, — ответил лакей-мошенник. — На холодную закуску — личинки майского жука под блевотным соусом…

— Чья блевотина? – со знанием дела спросил Холмс.

— Бешеной собаки Найды.

— Ой, а после нее не заставят делать сорок уколов в живот? – озаботилась помещица Дарья. – Я шприцов боюсь до потери сознания.

— Сорок не заставят. Отделаетесь тридцатью восемью.

— Ну, успокоили, — невнятно проговорила дворянка. Было неясно, действительно она успокоилась или только сделала вид.

— Следующее блюдо. Холодный суп из потрохов земляной лягушки.

— Лягушка хорошо питалась? – спросил кто-то слишком уж разборчивый.

— Самыми отборными продуктами – насекомыми и членистоногими. Пауками, тараканами и даже кротами – самолично для нее ловил.

— Ну, начет кротов загнул, — не поверил кто-то.

— Загнул, — тотчас согласился лакей. – А в остальном не соврал. Перечисляю дальше. Кровяная колбаса в оболочке из слизи дождевых червей.

— Что за кровь? – поинтересовался Каддафи, для которого главное было – не допустить в организм нечистоты. – Свежевыжатая, детская, зараженная спидом, генномодифицированная?

— Порченая. Закисла и заплесневела по причине неизлечимой злобы носителя.

— Хорошо. Продолжайте.

— На горячее: протухшие на открытом воздухе овощи — с яйцами и пенисами убитых на корриде…

— Тореодоров? – встряла Жаннет и замерла.

— Нет, быков, — успокоил Франческо.

— А что такое пенис? – громко спросила Салтычиха, не скрывая невежества в половом вопросе.

Минута молчания.

Неудобного, потому что такие вопросы в обществе не задают. От коллективной растерянности присутствующие смутились, опустили стесненно глаза под стол. Никто не знал – что сказать или подумать.

Спасти положение взялась Эржбета, как самая опытная в поднятой проблеме. Она наклонилась к подруге и шепотом, но так, чтобы услышал даже прятавшийся за креслом Капоне, пояснила:

— Пенис – это фаллос.

Дарья сделала непонимающее лицо. Эржбета продолжила просвещать:

— Фаллос – это… как бы поделикатнее… мужское достоинство.

Дарья вопросительно подняла брови. Эржбета сказала:

— Это половой имитатор.

Дарья покачала головой. Молча.

— Разъясняю поподробнее. Фаллос – это имитатор детородного органа. На батарейках и с подогревом. – Графиня изощрялась в объяснениях. — Ну, вибратор, то есть. Только у живого мужчины.

Поскольку Салтычиха упорно продолжала не понимать, вмешались остальные. Не по-деликатному, а по-простецки — без выкрутасов и обтекаемости. Со всех углов, в том числе от камина, полетели намеки:

— Елдык это.

— Женилка.

— Убивец.

— Щекотун.

— Господа, прошу не увлекаться, — вмешался хозяин, чтобы предупредить нецензурщину.  – Не забывайте, здесь моя супруга Жанна. Она не привыкла к простонародным, нерафинированным выражениям.

Хотя на войне наверняка слышала и похлеще, подумалось некоторым. Призыву соблюдать приличный лексикон последовали беспрекословно,  предоставив дальнейшие разъяснения терпеливой Эржбете, умевшей выражаться эзоповым языком.

— Дашутка, ну припомни. Чем тебя лишили девственности в первую брачную ночь?

— Да я не видела, темно было…

— Ах, неудача. – Батори решила зайти с другого бока. — Дорогая, это же так просто. Чем отличаются мужчины от женщин?

— Умом.

— А в физическом смысле? В смысле – тела. Ну, что у них между ног? В вашем языке на «х» начинается и на три буквы…

— На четыре.

— Член?

— Хрен! – победно выкрикнула Дарья.

— Поздравляю, разродилась! — с сарказмом проговорил Франческо. Другие – кто хмыкнул открыто, кто облегченно вздохнул.

— Продолжайте, пожалуйста, — приказал барон.

— Да я уже забыл, про что…

— Про десерт.

— Ах, да. На десерт австралийская тема. Сначала холодец из зародыша кенгуру – джои – в желе из околоплодных вод. Затем свежезамороженные глаза туземца со взбитыми мозгами.

— Глаза голубые? – негромко, немного смущенно спросил Холмс.

— Черные, как тьма в подземелье. Или у негра в…

— Неси! – повелел Каддафи и махнул рукой, по-хозяйски разрешая.

— Подождите, — скромно попросила Жаннет. –  Нет ли у вас чего-нибудь вегетарианского?

— Э-э, надо подумать. – Прелати почесал подбородок. – А, вспомнил. Специально для вас, мадам, старуха Мартинэ рекомендовала необыкновенно вкусные ягоды.

Ягоды? В голове Жаннет прозвенел предупреждающий звоночек. Она вспомнила наказ бабки именно ягод избегать. Только как они назывались-то?

— Волчьи-вырви-глаз, — услужливо подсказал супруг Жиль.

Точно!

— Нет, не надо, — решительно отказалась девушка. – А еще?

— Ну-у, — протянул лакей и как-то вяло предложил: — Картошка-фри из перемороженных клубней.

— Давайте, — согласилась Жаннет, догадавшись, что ничего более приличного ей здесь не подадут. Есть захотелось ощутимо после упоминания вкусностей, которых им сегодня не видать.

— Под соусом или просто? – уточнил Франческо по-деловому.

— Соус из блевотины?

— Нет, из экскрементов.

— Не надо.

— Как хотите.

— Не хочу.

— Понял. Пожалуйста.

23.

Прелати взмахнул полотенцем, и на столе как по волшебству встали полные чаши с заказанными блюдами. Перед Жаннет оказалась персональная тарелка. В ней лежали палочки заплесневевшей лет триста назад картошки, покрытой гнилью и грибком. Она взяла одну палочку, брезгливо, двумя пальцами, та начала гнуться, гнуться и сломалась посередине. Изнутри высыпались личинки, червяки, гусеницы — маленькие, скользкие, извивающиеся.

Жаннет вскрикнула брезгливо и бросила палочку обратно. Отодвинув тарелку подальше, она сложила руки на груди и решила демонстративно голодать. Обвела злым от недоедания взглядом остальных сотрапезников, но удушающей, черной зависти не испытала.

Четверо гостей, сидевших за столом, водили жадными глазами по выставленным чашам, роняя пенистые слюни с клыков, выбирая еду по вкусу. Каддафи первым схватил самое большое блюдо — с жирными, едва шевелящимися от лени и обжорства, личинками, с грохотом поставил перед собой. Дарья хапнула блевотину, Эржбета – колбасу.

Холмс успел присвоить две чаши: суп из потрохов и заливное с глазами. Справедливо рассудив: заберу двойную порцию, что добру пропадать, Капоне все равно отсутствует, хотя и присутствует. Еще из чувства мести:  тот его недавно прострелил в нескольких местах, фактически расчленив. Не мог аккуратно, битой прибить, сетовал Генри Говард про себя. После нее восстановиться проще: склеил череп и снова как новенький, не то , что после мортиры.

С восстановлением у него заминка получилась. Пришлось отделенным от туловища ногам бродить в темноте по лесу, разыскивать недостающие компоненты тела, потом складывать их в прежнем порядке. На что драгоценное время потратилось: без головы органы и конечности не сообразили, где право, где лево. Сначала печенка с селезенкой перепутались, потом с руками та же петрушка произошла. Из-за этого итальянского психа с пушкой чуть к праздничному обеду не опоздал. Еле успел переодеться. За то Холмс Алю отомстит – его порцию себе заберет. Пусть теперь жалеет, неиспользованными слюнями обливается.

У Жаннет свернуло желудок: над столом и по гостиной поплыли несъедобные, тошнотворные ароматы испорченных, протухших, прокисших, разложившихся продуктов.

Вот известный феномен: отвратительные запахи распространяются быстрее аппетитных. Почему?

Очень просто: чтобы испортиться – не требуется прилагать усилий. Цепочка короткая: испортился – завонял. А чтобы сотворить нечто смачно-пахнущее, требуется множество ингредиентов: время, деньги, желание и умение. За несколько минут не управишься – аппетитный запах не создашь. Зато с каким наслаждением впитаешь вкусный дух с любовью приготовленного блюда!

Здесь следует вклинить замечание. Если кому-то вышесказанное показалось притянутым за уши, просьба вспомнить: в алогичном мире находимся. Впрочем, по вторичному прочтению и глубже вникнув — с рассуждением можно согласиться.

Но вернемся в гостиную. С-души-воротящее, омерзительно-смердящее – с точки зрения и обоняния Жаннет — амбре вскоре достигло предкаминной области, где в добровольном изгнании скрывался гангстер Аль. Шумно вдохнув, он выглянул из-за кресла, посмотрел на вампирский пир, хищно и тоскливо облизнулся.

Однако, открыто присоединиться к пиршеству не решился – родная голова дороже. Он ее уже терял сегодня, только недавно приросла, даже не все шрамы еще затянулись… Тут он прикоснулся пальцами к шее. И окончательно решил: буду терпеть до последней возможности. Даже если придется ждать ее следующие сто лет. Да хоть сто пятьдесят. Ничего, не исхудает, он предусмотрительный – жирком надолго запасся. Как в поговорке говорится: пока худой сохнет, Аль не сдохнет.

К обжорной фиесте барон де Лаваль не присоединился. Сложив руки в замок перед собой, он сидел, не двигаясь, нахмурившись как небо перед непогодой.

Оголодавшие гости не заметили. Поскольку вилок-ложек рядом не лежало, занесли лапы над пищей, собираясь загрести и нести в пасть.

Не успели. Хозяин поднял предупреждающе указующий перст.

Сказал коротко, но властно:

— Стоп!

Останавливаться на полпути к яствам? Да вы что! Невозможно. Глупая команда. Недоразумная. Для чего их пригласили? — одинаково подумали все и… послушались приказа. Против желания и не по своей воле. Лапы замерли в воздухе, словно окаменевшие конечности, подвешенные неподвижно. Выборочное оцепенение выглядело странно, потому что остальное тело шевелилось без затруднений, кроме одной – хапающей – руки, к которой каждый из гостей оказался фактически прикован.

Четыре головы удивленно и испуганно повернулись, посмотрели на барона, ожидая продолжения неприятностей. Жаннет взглянула на мужа с веселым чертиком в глазах, ожидая продолжения спектакля. Капоне шустро юркнул за спинку кресла и вжал голову в плечи, чтобы казаться понезаметнее.

Наступил штиль. Каждый догадался – затишье перед бурей.

Предчувствие не обмануло.

24.

В тот самый момент беспокойной летучей мыши снова срочно потребовалось поменять дислокацию. Очень неподходяще — в свете царившего за столом нервного напряжения. Там и так сплошной стресс и окаменение от неповиновения, а тут еще мышь разлеталась! Выдворить ее пора. За границу крепости. Объявить нежелательным посетителем столовой. Перестать кормить объедками от тухлятины и предоставлять убежище под размытым дождями потолком. Короче, объявить персоной нон-грата…

Летучий грызун и символ дьявольщины не подозревал о собственном понижении в статусе и как ни в чем не бывало отправился на поиски приключений. Он шумно взмахнул перепончатыми крыльями, от чего вздрогнули не только дамы, но и бравый полковник-генерал Каддафи, и жуликоватый фармацевт по совместительству маньяк Холмс. Отважный рыцарь биты и мортиры Капоне вслух икнул.

Будто издеваясь и чтобы нагнать побольше напряженности, над камином проявились часы и начали отбивать время. На циферблате стояло «двенадцать минут первого», это знал каждый из присутствующих, даже не поглядев. Двойная полночь. Пора чертовщины. Которая, учитывая недобрую примету с разбившимся зеркалом, сегодня обещала поглумиться над ними особо изощренно.

С последним ударом часовых молоточков окаменевшие руки гостей ожили и позволили хозяевам собой управлять. Однако, повторять попытку дико напасть на еду никто не решился.

Гости за столом опустили безвольно плечи и примолкли, предпочитая не совершать резких движений,  чтобы не напоминать лишний раз о собственном существовании, не вызывать огонь на себя.

Атмосфера в гостиной сгущалась по секундам и начинала ощутимо давить на психику.

«Пора валить», — панически подумал Капоне. Профессиональный мафиозо и гангстер-специалист  имел нюх на тухлые дела. Прилагая нечеловеческие усилия не производить подозрительных звуков, он незаметно выскользнул из своего временного убежища. На цыпочках — подобно балерине, забывшей дома пуанты, крадучись и не оглядываясь, Альфонсо пошагал к двери, стараясь не шуршать подошвами.

Напрасные старания! Он забыл, с кем имел дело. Не поворачивая головы, де Лаваль уставил на беглеца левый указательный палец. Против воли итальянца невидимая сила потащила его обратно к каминному креслу. Зрелище было забавное: ногами он топал вперед, а двигался назад. В точности «лунная походка» того поп-короля, который будучи черным от природы мечтал превратиться в белого от процедур. И превратился! Но лег костьми. От передозировки болеутолящих, пластических операций и фантастических идей по достижению недостижимого.

Наблюдая забавную картинку с Капоне, Жаннет прыснула, прикрылась ладонью, чтобы не расхохотаться. Ее не поддержали остальные. Не то настроение. Хорошо девушке смеяться, когда на ее стороне самый могущественный воин средневековой истории! Они — рядовые кровопивцы и убивцы снисхождения от него не дождутся.

Вполне заслуженно – справедливости ради сказать. Они на его месте поступили бы так же. При жизни никогда снисхождения не проявляли. Даже не подозревают, чем оно пахнет и каким отделом души испытывается. К чему все эти сострадания-снисхождения? Лишь лирические глупости из слезоточивых женских романов сестричек Бронте… Неактуальное ощущение для маньяков – представителей редко встречающейся в природе человеко-безобразной расы.

Пусть ученые-душеведы ломают головы над загадкой отсутствия человечности в их преступных натурах. Не до самокопания сейчас, не до запоздалого раскаяния! Сидят, притихли, ожидая решения собственной участи. С ма-а-аленькой надеждой на благополучный исход — скорее от самовнушенного оптимизма, чем исходя из действующих реалий.

Пока они сидели-дрожали, Жиль сходил к камину, прояснить свою точку зрения на проиходящее — персонально для Альфонсо Габриэля. Заодно, в превентивном порядке, задушить в зародыше желание сопротивляться или еще раз сбежать.

Разговор состоялся короткий и по существу. Барон спросил:

— Оружие есть?

— Есть.

— Давай.

— На.

Мафиозо достал из внутреннего кармана пиджака внушительного вида револьвер с шестизарядным барабаном и деревянной ручкой, потертой за годы интенсивного использования. Продукт под названием «Кольт Полис Позитив» был популярен в перестрелках времен «сухого закона». Название «Кольт, верно служащий полиции» звучало иронично для посвященного уха: знаменитая марка была не только любимым оружием полисменов, но и их заядлого визави – Капоне. Которому кольт тоже очень «верно служил».

Коротко полюбовавшись на начищенно блестевший ствол, мафиозо погладил ручку и с очевидным нежеланием передал хозяину.

— Прошу обращаться осторожно, — чувственно попросил он. — Кроме меня, его чужие руки не держали. Дорог не только как память и антикварный предмет. Но ценен сам по себе, потому что принадлежал самому знаменитому гангстеру в истории. То есть – мне, легендарному и неповторимому Альфонсо Капоне, — в голосе его проснулись горделивые нотки. Хотел напомнить о прошлых заслугах, чтобы заполучить облегчение участи во время предстоящего оглашения приговора?

— На последнем аукционе Кристис за него запросили больше ста тысяч.

— Фунтов? – живо поинтересовался Жиль.

— Нет, пока долларов.

В глазах барона не мелькнуло ни одобрения, ни разочарования. Голос оставался деловым, взгляд – целеустремленным, ничего существенного не говорящим о намерениях.

— Сколько пуль в барабане?

— Шесть.

— Как раз, — кивнув головой, одобрил барон. Сунул револьвер в складки одежды, отправился на место.

«Как раз по пуле на гостя, и патлатому черту Прелати перепадет», — мрачно подумал гангстер — не без тайного удовлетворения.

И ошибся, как выяснится потом.

Часть 6