Однажды, в старые добрые времена… Часть 5

 

1.

 

Есть люди, которых малейшее препятствие на пути к мечте ввергает в уныние и отбивает желание добиваться ее дальше. Есть люди, которых не ввергнет в уныние ни десятое препятствие, ни двадцатое. Ну, может быть, сотое, но до него Дороти было далеко. Мечта выйти замуж обуяла ее, не отпускала ни днем, ни ночью. Она терзала ее, как еретиков терзали палачи инквизиции. Остаться старой девой было страшнее, чем оказаться распятой на дыбе или публично сожженной – на дровяном костре сгорают быстро, а костер зависти к замужним подругам сжигал бы ее всю жизнь.

По утрам к молочнику теперь выходила не Джоан, а Дороти. Каждый раз она тщательно готовилась: крахмалила чепчик, чтобы его воланы стояли ореолом вокруг головы; умывалась почище, что делала лишь перед накрытием хозяйского стола; натирала губы луком, чтобы горели и привлекали мужские взгляды. Она знала, что не особенно красива лицом, но внешность важна для парней с завышенными требованиями, как Джереми, а Мартину не нужна красавица, он сам простой и ищет простую.

Дороти была уверена, что завлечь его не составит труда, и представляла, как она переступит порог дома Ньютонов в качестве жены их сына и первым делом наестся того мягкого, желтого сыра, который он привозил Джоан. Еще не перекинувшись с будущим супругом ни словечком, она мечтала каждый день вдоволь пить свежего молока и намазывать на хлеб гладкое, жирное масло, которое производила его семья.

В одно утро, заслышав конский топот и грохот тележных колес, она вышла на крыльцо и заулыбалась так, будто уже получила от Мартина предложение. Когда он разгрузит полные бидоны и погрузит пустые, она осчастливит его магическими словами «да, согласна».

«Опять она!», — подумал Мартин с досадой. Почему Джоан больше не выходит поболтать? Почему вместо нее на пороге возникает эта… эта… у которой лицо круглое и плоское, как сковорода, а руки широкие и грубые, как лопаты.

Что же случилось с Джоан? Не заболела ли? Мартин позаботился бы о ней, пригласил доктора. Привез бы парного молока, которым лечат детей; свежезарубленную курицу, чтобы сварили ей бульона; жирной сметаны, в которой ложка стоит. От хорошего питания она непременно поправится…

Мартин беспокоился, но не решался спросить. Наконец, пересилив застенчивость и неприязнь, выдавил:

— А где Джоан?

— Она занята с детьми, — не моргнув глазом, соврала служанка. – Если у вас что-то есть для нее, давайте мне. Я обязательно передам. – Дороти улыбнулась, дернула плечами и лукаво посмотрела на молочника.

Глаза у нее были, как у тех уличных хитрюг, которые просят кружку молока в долг и никогда потом не платят. Раньше он ловился на их удочку, теперь нет. Эта хитрюга тоже не дождется — то, что предназначено Джоан, получит только она или никто. Мартин отвернулся и услышал вслед:

— А для меня у вас нет ничего вкусненького? Я тоже незамужняя! Ха-ха.

Его коробили ее откровенное заигрывание и глупые ужимки. Неужели она не видит, что не идет ни в какое сравнение с…

«Джоан, что с тобой? Как же нам встретиться? Я уже две недели тебя не видел. В чем причина, почему не показываешься мне на глаза? Может, потому, что приезжаю слишком рано?».

Всю дорогу в город Мартин думал, а когда ехал обратно, придумал.

«Надо прийти к ней среди дня. Нет, лучше после ужина, когда у гувернанток свободное время. Летом дни длинные, предложу прогуляться, пока светло, это не будет выглядеть наглостью с моей стороны. Между делом спрошу, как она ко мне относится».

В тот же день, управившись с делами на ферме, Мартин явился в Даунхилл.

Стоял тихий июльский вечер, вернее – предвечерье, когда сумерки уже дожидаются за дверью, а солнце все еще висит над горизонтом и не пускает их на порог. Джоан и Эмма, прогуливались перед коттеджем, о чем-то разговаривали, вернее говорила кухарка, гувернантка слушала и изредка вставляла слово. Эмма первая увидела молодого человека, который остановился по ту сторону ручья и немного нервно крутил в руках шляпу. Она кивнула на него и сказала:

— По-моему, Мартин к вам пришел.

Джоан коротко глянула и отвернулась.

— Почему вы думаете, что ко мне, а не к Дороти?

В любовных делах Эмма была не меньший специалист, чем в делах кулинарных.

— У меня нюх на такие вещи, — сказала она. — Уж можете мне поверить. Дороти Мартину не по душе. Как она ни старалась, как ни выпячивалась перед ним, все зря. Да вон же она, выбежала на полянку, ходит туда-сюда, будто ей в доме делать нечего. А посуда стоит немытая… Жалко, что вы от него отказались. Ну хоть подойдите, поговорите. Мартин ужасно стеснительный. Представляю, каких усилий стоило ему сюда явиться — на глазах у всех.

— Не знаю, к кому он… — Джоан еще раз посмотрела — молочник махнул ей рукой. Она неуверенно направилась в его сторону. Или стоило позвать с собой Дороти?

За сценой у ручья  наблюдал Эдвард. Он стоял у окна и наполнялся кипящей ревностью, которая не от любви, но от сознания, что кто-то в чем-то его опередил.

— Кто это пришел к гувернантке? – спросил он у сестры нарочито сварливым тоном.

Нора подняла голову от книги и взглянула на улицу.

— Кажется, молочник. Да, точно. Мартин.

— Еще один поклонник? И как далеко зашли их отношения?

— Не знаю, есть ли у них отношения. Я их никогда вместе не видела. Он привозил ей замечательный сыр, мы им лакомились все вместе. Вот доказательство любви.

— Сыр – доказательство любви? – с иронией вопросил брат.

— Почему нет? Кто чем богат, тот то и дарит. – Нора захлопнула книгу – все равно не запомнила ни слова. Лучше побеседовать. — Сделанное своими руками всегда дороже купленного, потому что купить легко, а сделать трудно. И неважно – что. Роналд смастерил подставку для Эммы, чтобы ей легче было доставать с полки кастрюли. Это ли не свидетельство симпатии? – сказала она. Эдвард небрежно пожал плечом. – Вот ты иронизируешь, а по-моему, этот самый сыр, ничтожный – по твоему понятию, имеет большой смысл. Мартин сам его сделал и подарил девушке, чтобы она и только она  получила удовольствие. А какое удовольствие получают, например, от бриллиантового кольца? Только сознание, что им можно похвалиться перед другими. Так какой подарок искреннее?

— Глупости. Ты видела когда-нибудь девушку, которая отказалась бы от бриллиантового кольца? Если я ничего не умею делать руками, что же мне дарить?

— Что ты подарил племянницам?

— Пони. Правда, им не удалось на них прокатиться…

— Зато сколько радости девочки испытали, только услышав про них. Когда же прокатятся, будут абсолютно счастливы. Я тоже —  глядя на них. Я заметила одну вещь. Живя простой жизнью, начинаешь ценить простые вещи. Мне, например, приятно смотреть на Вильяма, когда он набивает трубку и тщательно утрамбовывает табак, будто порох в пушку. На самом деле женщине от мужчины немного нужно…

«А что нужно гувернантке? – думал с досадой Эдвард. – Со мной строит из себя моралистку, а с другими вон по полчаса стоит разговаривает. Неправильную школу она закончила. Почему ее научили ненавидеть только хозяев? Надо было добавить молочников, садовников и… кто там у нее еще в списке претендентов? Чем они лучше меня?»

— Ты уже заключила с ней контракт? – спросил он.

— Только на словах. Ты же ее официальный наниматель.

— Какой срок обговорили?

— Один год.

— Хорошо. – Эдвард подумал. – Прикажу нотариусу подготовить бумаги. Если она тебе так нравится, свяжем ее контрактом, чтобы не вздумала сбежать без предупреждения. С каким-нибудь… вон… ну… В-общем, с контрактом надежнее. Она должна будет приехать в Милтонхолл его подписать.

— Я готова с ней и на более длительный срок заключить. Да хоть на всю жизнь. Если у нас с Вильямом ребенок родится, Джоан и его воспитает. Когда же дети вырастут, она могла бы остаться при семье – как компаньонка. Но это, наверное, несбыточные планы. — Нора отложила книгу, подошла к брату, положила руку на плечо, на нее голову. Он не покачнулся – надежный, как утес. – Я ничего не знаю о ней, но доверяю. Потому что Кэти и Молли ей доверяют, а детей не обманешь. Они фальшь чувствуют. Нас, взрослых, порой легче обвести вокруг пальца. Но Джоан не из таких. Подозреваю, пришлось ей нелегко в жизни. Покой ищет, потому приехала в Даунхилл. Хочу, чтобы он стал ей домом. И тебя прошу: не смущай ее понапрасну. Джоан мне очень нравится, Эдди.

«Не тебе одной», — подумал он и ничего не стал обещать.

Всю дорогу до Милтонхолла он думал о гувернантке. Почему – хотелось бы знать? Раньше в дороге он думал о важных вещах: о беременных кобылицах, о тезисах предстоящих выступлений, об акциях кофейных плантаций, поднявшихся в цене. Теперь другие мысли крутились в голове, другие виды вставали перед глазами.

Вспомнился тот единственный прямой взгляд, который Джоан устремила на него, когда они стояли у моста. Она говорила колкости, ему было все равно. Пусть бы она говорила, что хотела, лишь бы смотрела своими странными, нездешними глазами –синими морями, в которых плещутся зеленые волны.

Откуда она вообще здесь взялась? Кто ее предки? Ясно, что из другой страны. Она вполне могла быть потомком какого-нибудь экзотического союза – белого плантатора с бразильянкой или  первооткрывателя с алжирской наложницей. Да мало ли возможных комбинаций в наше время, когда путешествуют все, у кого есть деньги и желание, или ни того, ни другого, одна лишь нужда скитаться по свету.

Нет, экзотический союз отпадает. Британцы, которые ездят в дальние страны и женятся на местных, чаще всего там и остаются, потому что привезти наивную чужестранку в чопорное британское общество – все равно, что бросить котенка на съедение волкам. Джоан себя чужачкой не ощущает, наивной или беззащитной ее не назовешь. Она дочь народа, который давно здесь проживает и знает обычаи, но не смешался с местными и не потерял своеобразий. Такой существует лишь один – цыгане.

Точно. Она на них похожа, чем-то неуловимым, облагороженным, смягченным. Едва заметная смугловатость кожи, четкие черты лица. Среди цыганок редко встречаются красивые. Но если уж одну встретишь, запомнишь надолго, вот, как эту…

Эдвард усмехнулся. Цыганки в его практике еще не встречались. И подобные недотроги. «Неужели я настолько отвратителен? Никогда не замечал, наоборот, отбоя нет от претенденток на мое сердце. Слишком стар для нее? – Сомнение шевельнулось и тут же исчезло. – Глупости. Мне только тридцать два. Лучший возраст для мужчины. У Норы с Беном разница в двадцать лет. А они безумно влюблены…»

Мимо проплывали рапсовые посадки – сплошь желтые, будто солнцу надоело раскрашивать каждый цветок в отдельности и оно щедрой рукой вылило желтую краску на поле. От яркой желтизны заболели глаза, Эдвард уставился на спину кучера Джона – она была умиротворяющего коричневого цвета, как одежка прелого листа, который исполнил свое предназначение на дереве и упал на землю, чтобы спокойно умереть.

Так что будем делать с упрямой, маленькой гувернанткой?

Подходящих идей у себя в голове не нашел. «Посоветуюсь с Дермотом», — решил Эдвард, и тут экипаж остановился. Уже приехал? Быстро. Возьмем на заметку: если думать о чем-то приятном, дорога пролетает незаметно.

 

2.

 

Дермот Гарднер явился по первому зову – как старый, верный доберман. Впрочем, Эдвард сделал бы то же самое.

Он встречал его на пороге.

Гарднера невозможно было назвать красивым или наоборот, он запоминался тем, что выглядел безупречно с любой точки зрения: лицо чисто и здорово, волосы и бакенбарды подстрижены, одежда от хорошего портного, разговор весел, поведение в рамках приличий — во всяком случае, в обществе. Посторонние сказали бы, что у него легкий характер, и, действительно, он с любым умел найти общую тему. На том легкость заканчивалась. Лишь Эдвард знал, какие демоны терзали его изнутри, но Гарднер не зря получил медицинский диплом – он умел с ними справляться. Полное излечение было невозможно, да он того и не желал. «Лучший способ избавиться от порока – поддаться ему» — кредо, которому он следовал неукоснительно.

— Ты голоден? – спросил хозяин после объятий.

— До ужина потреплю, а от чая со сладостями не откажусь, — ответил гость.

— Тогда в дом не пойдем, попьем в беседке, — сказал Эдвард и кивнул на поляну, широко раскинувшуюся перед фасадом.

Поляну не загромождали искусственные украшения в виде статуй, фонтанов или клумб, там росла ровно подстриженная трава, а по периметру деревья и кустарники. У левой ее границы стоял древний могучий платан, расщепившийся на три или четыре ствола. Полукруглая крона его походила на купол, нижние разлапистые ветки тянулись в стороны и будто желали обхватить поляну. Под платаном стоял мраморный стол и деревянные диваны, усыпанные подушками. Это место называлось «беседка».

— Бенджамин, — обратился Эдвард к дворецкому, который стоял чуть позади, ожидая распоряжений. – Принесите нам чаю и всего остального.

— Да, сэр. – Бенджамин поклонился.

— И возьмите у меня трость, — добавил Дермот, передавая  ему трость коричневого дерева с ручкой из слоновой кости в виде головы волка с выпуклыми синими глазами. – Пожалуйста, обращайтесь осторожно, это подарок.

— Хорошо, сэр. —  Дворецкий еще раз поклонился, взял трость и удалился.

Хозяин и гость отправились на поляну, которая лежала чуть ниже — к ней вела лестница из десяти невысоких ступеней. В начале и в конце ее по обеим сторонам стояли пузатые, как бочки, каменные вазы на тонких ногах, в них толпились летние фиалки, глядя на мир любопытными глазами в окружении разноцветных лепестков.

— Как думаешь, он не догадается он нажать на глаза волка? — с легким беспокойством спросил Дермот. — Внутри трости у меня кое-что спрятано,

— Бен не любопытный. За то его и держу. Вышколен, как хорошая гончая.

Солнце стояло как раз над платаном, его лучи разреженно падали на стол и диваны, воздавая не слишком много света и не слишком много тени — лучшего места для беседы не придумать.

— Хорошая идея, пить чай на свежем воздухе, — сказал Дермот, устраиваясь на диванчике и подкладывая под спину подушку. – Ничего не имею против Милтонхолла, он прекрасен, но слишком огромен. Подавляет. Это жилище не эльфов, но великанов. Как ты здесь еще не потерялся? Хотя, знаю ответ. Ты живешь не во всем доме, а только в трех местах – по временам дня: ночью в спальне, днем в столовой, вечером в гостиной.

— Угадал. Я не замечаю его пустоты, потому что мало здесь бываю.

— Больше на конезаводе?

— Да. Завтра покажу тебе пополнение в семействе. Трое жеребят родились от Джоанатана Блю — производителя, известного на всю Британию. Я его специально заказывал в Чивли Парк Стад. Чистокровный араб. На его потомков возлагаю большие надежды.

— И они непременно сбудутся. Природа не обманывает. Лишь от людей нельзя ожидать чего-то грандиозного только на основании хорошей родословной. – Дермот отпил чая, положил в рот кусочек пирожного, качнул головой – вкусно.

— Буду лично наблюдать за воспитанием и тренировкой жеребят. Если все сделаем правильно, из них получатся первоклассные скакуны. Принесут доход хозяйству… Ну, о лошадях поговорим завтра, сегодня не буду тебя утомлять.

Дермот поставил наполовину опустошенную чашку на стол, отодвинул чуть дальше блюдце, на котором оставил около трети пирожного — по светской привычке не доедать. Только бедняки подчищают в гостях тарелки.

— Спасибо, – сказал он непонятно — за то, что друг не стал продолжать только ему интересную тему или за вкусный чай. – Кстати, что у тебя на ужин?

— Зная твою любовь к жаркому…

— Уже интересно. Продолжай.

— Говяжья нога тебя устроит?

— Очень. Аристократическое блюдо. Есть такая история. Некий сэр Джеймс, богатый рыцарь, пригласил в гости короля Якова Первого… Кстати, он мой фаворит среди британских монархов. Он был высоко образован, поощрял алхимию, медицину и другие науки, а также имел несколько двусмысленную репутацию, но это неважно. Так вот, Якову чрезвычайно понравилось бычье филе. Он вынул меч, возложил на самый сочный кусок и посвятил его в рыцари, окрестив «Сэр Лев»…

После чаепития в беседке друзья прогуливались по сосновой алее, разговаривая ни о чем и обо всем. За ужином говорили мало, более налегали на еду: Дермот – на «сэра льва», Эдвард – на дичь под красным соусом. После ужина разместились в гостиной на втором этаже, из которой виднелся балкон и голубая даль. С улицы через открытые двери втекала прохлада, именно той температуры, которая не давала продрогнуть или задохнуться от жары. Ветер поддувал прозрачную шелковую занавеску, она взвивалась, меняла очертания — иногда казалось, что белая фея входит в дом и тут же исчезает.

Гость разлегся на диване в полный рост – после девяти он соблюдал вполовину меньше приличий. Хозяин устроился в кресле, положив ноги на высокий пуф. Оба держали по бокалу виски и время от времени к нему прикладывались.

Обсудили мировые и биржевые новости, напечатанные в «Таймс», на том беседа заглохла, и каждый отдался во власть лени – Дермот с ее помощью переваривал, Эдвард размышлял. Повисла тишина, лишь свечи трещали как-то по-особенному громко. Они мешали гостю дремать, он приподнял голову, по-докторски придирчиво оглядел  друга. Пациент явно не здоров, но молчит о недуге.

— Что-то ты мне не нравишься, приятель. Сидишь, насупившись, будто не жареного фазана проглотил, а живого пеликана, и он скребет тебе клювом желудок. Или я не прав?

Эдвард отозвался не сразу.

— Ты прав, — признал он. – Извини. Настроения нет.

— Как говорят французы – если у мужчины нет настроения, ищите женщину.

— Ты опять прав.

— Занимательно… По-моему, ты не расстраивался по поводу женщины с того времени, как вернулся из Индии. В чем же дело? Кто она?

— Только не смейся.

— Даю слово – не смеяться, не плакать и с невозмутимым видом выслушать — кто та сиятельная дама, великосветская кокетка, фаворитка судьбы, что ввергла в печаль Эдварда Торнтона, блестящего графа Нортемшира?

— Ни одна из того, что ты перечислил. Она гувернантка. У детей Норы. Сестра нашла ее, когда я ездил в Ирландию.

Дермот замолк, сел прямо и уставился на Эдварда широко раскрытыми, осуждающими глазами.

— Я обещал не смеяться и не плакать, но не обещал удивляться. Дорогой мой Эдвард, боевой товарищ, лучший друг и прочая. Не ожидал. Я думал все эти дешевые девушки — гувернантки, модистки, цветочницы, не твой профиль. Берегись. Опасность в том, что если начнешь с ними общаться, докатишься и до проституток. Разве женщин нашего круга недостаточно? При твоем опыте и обаянии! Зачем размениваться по мелочам?

Молчание в ответ. Дермот продолжил:

— Оскорбляет мой резкий тон? Извини, не хотел обидеть, но действительно не ожидал. – Он сделал паузу, глотнул виски, посмотрел, сколько осталось, и вылил все в горло. – Ну, ладно. Допускаю, понравилась тебе девушка из народа. Они бывают симпатичны. Тогда в чем причина печали? С ними завести интрижку проще всего. Особенно с гувернантками, которые несчастны и бедны, потому не имеют понятия о человеческом достоинстве. Бери ее голыми руками и делай, что хочешь. Тем более, ты не женат. Намекни, что девушка имеет шанс выйти за тебя, она сама бросится в объятия. Роман хозяина с гувернанткой — такая же обыденность, как дождик в сентябре. В каждом доме происходят подобные истории, – сказал Дермот и добавил с разочарованием:  —  Я подумал, ты о ком-то недоступном опечалился, о Розамунде – принцессе кипрской…

— Она недоступнее принцессы, — оборвал Эдвард. – В том и парадокс. Я тоже думал: наивная гувернантка, короткая интрижка ради развлечения скучным летом. Расскажу тебе — вместе посмеемся. Не тут-то было. Джоан другая…

— Так. Одну вещь мы выяснили. Ее звали не Прекрасная Розамунда, но Бедная Джоан…

— Не паясничай.

— Не буду. Так чем она тебя разозлила?

— Ведет себя нелогично. В высшей степени невежливо. На вопросы отвечает односложно, на попытки приблизиться отвечает бегством. Ее пренебрежение задевает мое мужское самолюбие.

— Печально, — сказал Дермот без тени насмешки в глазах, которые от недавней расслабленности и от выпитого виски немного плавали.

— Печально так, что даже смешно. Ни одной девушке не внушал я подобного ужаса. И отвращения. Не знаю, что делать – пропустить без внимания и продолжать игру или бросить попытки и признать поражение.

— Ты меня в качестве советника пригласил?

— Да.

— Правильно сделал. У меня с женщинами мало практического опыта, зато я изучал психологию. Мой совет – брось и празднуй победу.

— Не могу бросить. Она меня зацепила на крючок, как леща, хотя сама не догадывается.

— Тогда завлеки ее в постель, получи удовольствие, брось и празднуй победу. Ты же знаешь мое правило: лучший способ избавиться от желания – поддаться ему, потому что неутоленные желания вредят здоровью. Поверь доктору.

— К моему случаю это правило не подходит. Речь не о том, чтобы завлечь ее в постель. Джоан чиста и неприкосновенна…

— Именно неприкосновенного и стоит касаться.

— Ты циник.

— Спасибо за комплимент. Но вижу, мои профессиональные советы не подошли. – Дермот поднялся, наполнил бокал, чокнулся с другом. – Пей, Эдди и ни о чем не печалься. Женские души темны и загадочны, разбираться в них лучше всего на пьяную голову. – Закрыв глаза, он сделал затяжной глоток. Подождал. Открыл глаза и посмотрел совершенно трезво. – С логической точки зрения она все делает правильно. Уместно предположить, что девушка неглупа. Подозреваешь у нее наличие интеллекта?

— Не меньше, чем у нас с тобой. Она получила образование, достойное члена дворянской фамилии. Лишь по стечению обстоятельств, которые мне пока не известны, вынуждена работать.

— Вопрос: если она не отвечает на твои знаки, может, влюблена в другого?

— Н-не знаю. Однажды я прямо спросил об этом. Джоан смутилась, ответила нечто нечленораздельное. Колечко на пальце у нее заметил. Дешевое.

— Ну, кольцо сама могла купить… Другой вопрос. Скажи откровенно, Эдди, зачем она тебе? Из меня не слишком убедительный моралист, но, вроде, не очень прилично заводить шашни с воспитательницей собственных племянниц. Ради пустого увлечения нашел бы кого-нибудь подальше от дома.

— Боюсь, это «пустое увлечение» может перерасти в нечто большее, — немного задумчиво сказал Эдвард и поднес бокал к губам.

— Осторожнее, приятель, — сказал Дермот с предупреждением в голосе, будто друг собрался вместе с виски проглотить кусок стекла. – Не вздумал ли снова влюбиться? Обещал же — после Бетти никогда.

— Ах, Дермот. – Эдвард пинком отодвинул пуф, встал, погулял бесцельно по гостиной. Подошел к занавеске, отодвинул, будто проверил – не прячется ли за ней в самом деле фея. Не прячется. Задвинул. – Не знаю, что со мной происходит. Мысли об этой девочке не отпускают ни днем, ни ночью. Что-то в ней есть такое… необычное…

— Она красива?

— И да, и нет. Не на каждый вкус. Джоан — не яркая красавица, какой была Бет. Но от одного взгляда на нее забываешь, где находишься. Глаза какие-то магнетические…

— Плохо.

— Почему?

— Собираешься повторить ошибку.

— Ну уж нет. Опыт с Бет меня научил. Та же самая ошибка исключена. Во-первых, Джоан другая. Неиспорченная. Молодая, ей всего шестнадцать.

— Опять плохо. Союз двух людей с большой разницей в возрасте не бывает удачным. Он называется «май+декабрь». Две несовместимости.

—  Я далек от мысли жениться. Это во-вторых.

— Что ж. Отговорить тебя не получилось. Тогда будем думать.

«Будем думать» Дермот сказал своему отражению в зеркале, в которое пристально вглядывался. Приблизился, поправил волосок, портивший безупречный прямой пробор, прошелся пальцами по идеальным бакенбардам. Выпрямился и увидел отражение Эдварда, стоявшего сзади. Дермот сказал ему, не поворачиваясь:

— Эдди, у меня советы кончились, предлагай свои идеи. Готов помогать. Но! До определенного момента. Если увижу, что собираешься совершить глупость, выскажусь резко и откровенно. Извини. Твой опыт с Бет и меня кое-чему научил.

— Договорились. — Договор скрепили рукопожатием. – Теперь давай сядем.

Друзья устроились на диване в одинаковых позах – нога на ногу, в руке бокал с виски, головы повернуты друг к другу. Беседовали приглушенно, как заговорщики.

— Идеи у меня следующие, — сказал Эдвард. – Чтобы завоевать расположение Джоан, потребуется время. Нора договорилась о годовом контракте с ней. Но устный договор не имеет юридической силы. Она в любой момент может уволиться и исчезнуть навсегда. Подозреваю, что так и поступит, если заметит мою настойчивость.

— Значит, следует ее задержать, чтобы дать тебе возможность приручить ее без спешки. – Глаза Дермота загорелись – в скучной деревенской жизни назревают события, в которых ему отведена не последняя роль. — Исходим из предпосылки, что Джоан – девушка умная. Но мы в любом случае умнее, потому что мужчины и потому что вдвоем. Перед такой тяжелой артиллерией ее слабая оборона не устоит. Самая длинная осада в истории длилась восемьдесят лет, когда римляне окружили древнюю Масаду. Мы уложимся в… восемьдесят дней, может, меньше. Да. Итак. Общепринятые методы не сработали, нужен нестандартный подход. С чего предлагаешь начать?

— Она, конечно, девушка нестандартная, но все равно женской породы. Женщины, как лошади, любят ласку. Буду приручать ее постепенно, но настойчиво. Как строптивую лошадку — кнутом и сахаром.

— Точно. Где надо – показывай власть, где надо – действуй лаской. Я помогу расставить сети, а загонять ее туда – твоя задача. Хорошо, что девушка молода. Как и все в ее возрасте мечтает о любви. Единственной и на всю жизнь. Она еще не знает, что таковой не существует. Но не будем просвещать, она не в школе гувернанток, где на уроках пичкают готовыми правилами, а за ошибки бьют по рукам. У жизни другие уроки: ошибки – дело обычное, а правила у каждого свои.

Дермот усмехнулся, ему понравился собственный афоризм.

— Друг мой, — продолжил он. — Я не страдаю оптимизмом, но в данном случае вижу большие шансы на успех. Если умело возьмемся за дело, рано или поздно она сдастся. А чтобы иметь достаточно времени, составим для Джоан особый контракт. С подвохом, который она не сразу заметит. Когда заметит, будет поздно. Контракт будет на кабальных условиях и без всяких обязательств с твоей стороны. Только с ее. И все на законных основаниях.

— Разве такое возможно? – недоверчиво спросил Эдвард.

— Знаешь – кто заместитель Бога на земле? Не Папа Римский, а простой нотариус. Эти маленькие бумажные человечки порой творят чудеса. Есть у меня один знакомый кудесник…

 

3.

 

Вскоре Джоан пригласили в Милтонхолл для подписания бумаг. Она немного волновалась от неизвестности. С Генри Мюрреем она контракта не заключала, что позволило безнаказанно сбежать. С Норой Аргус договорилась устно, но она не официальная нанимательница. Видимо, непосредственный хозяин Джоан захотел оформить бумаги по всем правилам и был, несомненно, прав.

За ней прибыл экипаж, запряженный двойкой черных и блестящих, как спелые сливы, лошадей, которыми управлял солидный, седой, молчаливый кучер. Он неторопливо и со значением слезал с козел, открывал дверцу, выставлял лестницу, помогал ей войти, также медленно и солидно делал все в обратном порядке. Глядя на его уверенность, успокоилась и Джоан.

Чего ей волноваться? Подписание — обычная процедура. В школе говорили, что в большинстве случаев первый контракт заключается на двенадцать месяцев, далее – по согласованию. Контракт удобен тем, что дает определенность обеим сторонам. «Если отношения с новым хозяином не сложатся, через год найду новое место. А если сложатся, продлю еще на год» — решила Джоан и далее на ту тему не задумывалась, смотрела по сторонам – куда везли ее звонкие лошади и молчаливый кучер.

Везли ее вдоль безлюдных лугов с уставшей от жары травой, потом вдоль безлюдной деревни с одинаковыми каменными домами. Потом вдали показались отдельно стоявшие, аккуратные коттеджи с цветущими палисадниками, но туда кучер не поехал, а свернул налево.

Дорога шла едва заметно вверх. Впереди громыхала груженная сеном телега, заслышав хозяйский экипаж, возница съехал на обочину, пропуская. Вскоре показались хозяйственные постройки: там, где содержали домашнюю живность, суетились женщины, там, где была утрамбованная площадка для выгула лошадей, распоряжались мужчины.

Далее шел негустой молодой лесок. Вдоль обочин росли кусты азалии, склоняя к проходящим и проезжающим богато раскрашенные цветки, похожие на лилии – внутри багрово-красные, края чисто-белые, из середины торчали тычинки, густо усеянные пыльцой. Сунешь в них нос – пыльца покроет его, как пудра. За ними стояли кусты сирени, которые отцвели, но не печалились по тому поводу, наоборот — весело перебирали листочками в форме сердец, будто подмигивали Джоан.

Заросли кончились, и взору открылся прекрасный Милтонхолл, прятавшийся в лощине, как жемчужина в раковине.

Экипаж подъезжал с правого торца, а другой торец виднелся вдалеке, Джоан подумала: если до него идти пешком, получится целое путешествие. Она никогда не видела столь внушительных, впечатляющих зданий. Милтонхолл имел характер, от стен его веяло духом великого и беспокойного прошлого. В этих старых норманнских замках рождались лорды и рыцари, которые считали за честь владеть ими, защищать и передавать из рода в род.

Стены были покрыты лианами, но не сплошь, а лишь до второго этажа. Лианы как бы охватывали замок снизу и ползли вверх неровными волнами, кое-где в их темной зелени виднелись красные цветки дикой розы.

К угловой комнате на втором этаже примыкал обширный балкон – с него наверняка открывался чудесный вид на зеленую и мягкую, будто бархатную, поляну внизу и на лес – далеко, до самого горизонта.

По крыше шли зубцы, как у старинных крепостей, раньше там прятались лучники, теперь сидели птицы.

В представительном замке и вход должен быть соответствующий: в виде массивных, высоченных, двойных дверей, похожих на ворота, в которые прежние хозяева – дикие норманны въезжали прямо на конях. Открыть их не под силу одному человеку, возле них должны стоять двое лакеев в нарядных ливреях с золотым шитьем и погонами, каких Джоан видела в доме дяди Виктора.

Ничего подобного не увидела здесь. Экипаж остановился у одиночной двери – потертой и довольно низкой, в них едва ли  прошел бы, не наклонившись, человек трех футов ростом, не говоря уже о всаднике. Над дверьми выпуклыми камешками выложена дата «1305». «А мы ровесники, — мелькнуло у Джоан. – Только с разницей в пятьсот лет. Сколько же событий произошло здесь за это время? По большей части трагических, ведь раньше война была обычным делом, и смерть подстерегала на каждом шагу. Хорошо, теперь войны закончились. Но почему жить не стало легче?».

Ко входу вела не парадная лестница, но две скромные каменные ступеньки. На верхней стоял дворецкий Бенджамин, одетый в черную пару, серый жилет и белую рубашку, стоячий воротничок ее опоясывал черный бант. У него были жесткие глаза пройдохи, при хозяине он надевал на губы улыбку, тогда глаза смягчались, получалось слегка подобострастное выражение. На всех остальных он глядел беспощадно и высокомерно.

Бен подождал, пока кучер помогал гувернантке сойти на землю, поздоровался с ней сухим «добрый день» и открыл дверь. Джоан вошла и оказалась в холле – таком огромном, что сюда поместился бы коттедж Даунхилл. Здесь было темно: свет падал лишь из двух узких окошек по сторонам входной двери, и мрачно – от излишка темного, почти черного дерева в отделке.

Слева, немного закругленно начиналась лестница на второй этаж, вдоль нее висели портреты — белые лица на черном фоне. Они походили на привидения, которых поймали и заключили в раму. Стены обиты панелями, на полу огромный, потертый ковер, посередине которого напольная ваза из толстого, синего стекла. В ней тщательно составленный букет из только что срезанных белых и розовых роз – единственное светлое пятно в интерьере.

У дальней стены виднелся старинный камин размером с экипаж, в котором Джоан только что приехала. Сотни лет назад в нем жарили целиком оленей, убитых на охоте хозяином и его друзьями, тут же в холле его съедали – места хватило бы человек на пятьдесят или более. Новые хозяева оставили камин в неизменном виде из почтения к его возрасту и заслугам. Его продолжали использовать для обогрева, рядом лежали поленья, поджидавшие очереди быть зажженными. Справа, в простенке между коридорами стояли часы размером со шкаф — с маятником, на котором можно качаться. Они тикали громко и настойчиво, а били, как церковный колокол.

Приняв от Джоан шляпку и перчатки, Бен сказал:

— Вас ждут в кабинете, следуйте за мной, — и пошел в правое крыло. Постучал в одну из дверей, получил разрешение, доложил и открыл дверь шире, предлагая пройти Джоан.

Кабинет, как и все в доме, имел гигантские размеры и всего одно окно. Оно было загорожено фигурой джентльмена, который присел на широкий подоконник и сложил руки на груди. Джоан заметила у него розовый бутон в петлице. Неуместный цветок для мужчины. Одет элегантно, глядит через круглые очки – не строго, скорее с любопытством. Кто он?

Хозяин поднялся из-за стола светлого ореха, с тонкой столешницей и на тонких, изогнутых ножках – неожиданно изящная деталь в жилище неприхотливых древних воинов. Впрочем, дикие норманны давно превратились в образованных аристократов, любящих комфорт.

— Мисс Кэмпбел. Позвольте представить вас доктору Гарднеру.

Джоан учтиво присела, Дермот лишь качнул головой.

— Мистер Гарднер выступит свидетелем при подписании контракта, — продолжил Эдвард. – Вы когда-нибудь подписывали контракт?

— Нет.

«Тогда тебя нетрудно будет обмануть»,  — сказал про себя Гарднер.

— Сначала я хотела бы его прочитать, — сказала Джоан.

— Конечно. Присаживайтесь. – Эдвард указал на кресло, стоявшее спинкой к окну, и дал два листа бумаги, исписанных четким, каллиграфическим почерком, которым монахи раньше писали жития святых. Он остался стоять у стола, и Джоан ощущала его взгляд на лбу, а сзади ее сверлил Гарднер, они будто зажали ее взглядами в тиски. Стало душно, воды попросить она постеснялась. Поскорее подписать и убежать. Здесь просторно, но тесно и нечем дышать…

Она пробежала глазами документы, которые были копии друг друга – до буквы, то точки. Текст на служебном языке являл собой полнейшую какофонию, Джоан разобрала лишь слова «сроком на один год». Это не контракт, а юридический справочник. Подписывать то, что непонятно, она опасалась, просить разъяснить стеснялась – придется господам растолковывать ей каждое слово, это займет не менее часа, а у нее без того голова кружится от волнения и убежать хочется от их взглядов…

Ну пусть хотя бы разъяснят последнюю фразу «…с возможностью изменить условия контракта по желанию одной из сторон в связи с возникшей позднее необходимостью при условии соблюдения правил, в присутствии свидетеля и нотариуса».

— Что означает эта фраза? – Джоан слабым голосом прочитала ее вслух.

— Это стандартная фраза, она всегда присутствует в подобных документах, — сказал Дермот сухим, деловым тоном. – Означает, что по желанию вашему или нанимателя срок контракта может быть изменен, например, в сторону уменьшения с года до шести месяцев. — «Или в сторону увеличения, но тебе о том знать необязательно».

— Для кого второй экземпляр?

— Для вас, — ответил Эдвард. – Это официальная бумага, вы должны ее хранить. Подписывайте оба листка, я сделаю то же самое и отдам для заверения нотариусу. В следующий приезд вы получите свой экземпляр. А до того времени он будет храниться у меня в сейфе. – Он услужливо придвинул чернильницу в виде круглой бронзовой чаши с двумя лошадиными головами по сторонам, открыл крышку, положил рядом чистое перо.

Джоан подписала. Эдвард и Дермот быстро переглянулись — дело сделано.

— Я могу быть свободна? – спросила девушка, вставая.

— Ну, если не желаете отдохнуть с дороги…

— Нет-нет. Я не устала. Меня ждут в Даунхилле.

— Хорошо. Кучер Джон отвезет вас обратно. До свидания, мисс Кэмпбел.

— До свидания, сэр.

Джентльмены проводили ее взглядами. Когда дверь закрылась, Дермот продекламировал:

А этот взгляд, и цвет ланит,
И легкий смех, как всплеск морской, —
Все в ней о мире говорит.
Она в душе хранит покой.
И если счастье подарит,
То самой щедрою рукой.

 

Он снял очки, протер носовым платком, водрузил на место.

— Слушай, а ты меня обманул.

— В чем это?

— Насчет ее внешности. Если мои очки не врут, она не просто красива. Она потрясающа. Даже мое равнодушное к женщинам сердце екнуло, когда девушка на меня взглянула. Перед ее совершенством меркнет само искусство. Имею ввиду вот эту аляповатую фигурку. – Дермот показал на бронзовую статуэтку «Девушка с корзиной фруктов», сделанную с таким изяществом, что виделась каждая складка, каждая виноградина. – Выброси. После лицезрения гувернантки эта статуэтка оскорбляет мой вкус.

— Выбросить? Она стоила тысячу фунтов. Это же Клейтон, ему за мастерство звание баронета пожаловали.

—  Неважно. Если бы он увидел Джоан, заплакал бы от желания ее ваять. Или писать. И это еще она была в наглухо застегнутом, сером платье со строгой прической. А представь ее богиней Флорой в прозрачном…

— Перестань!

— Извини. Тогда представь ее в бальном наряде — в кружевах, драгоценностях, с пальмовым веером в руке.

— Ах, не продолжай, пожалуйста. Испортишь мне настроение. Прежде, чем я увижу ее такой, пройдет целая вечность.

— Советую не терять времени, дружище. Богини долго одинокими не остаются, — сказал Дермот, будто не замечая, что его цинизм на тему гувернантки заставлял друга нервничать.

— Ты преувеличиваешь. В Джоан нет ничего сверхъестественного. У тебя очки неверные. Кстати, зачем ты их надел?

— Зачем надевают очки? Чтобы видеть мир таким, каким его не показывают в романах. Иногда они могут очень хорошо послужить. Был у меня в практике один случай. Сейчас расскажу.

Дермот собрался сесть на кресло, где только что сидела Джоан, но передумал и отправился на прежнее место у окна. Эдвард устроился полулежа на двухместном диванчике, подпер голову и приготовился слушать.

— Мой дальний родственник, — начал гость, — молодой человек двадцати одного года Фрэнсис Коленгвуд был романтичен, близорук и упрям. В комнатах он натыкался на все предметы, имевшие углы, а за столом не мог отличить шарлотки от пудинга, не попробовав. Я советовал ему приобрести очки или лорнет, но он категорически отказывался, считая очки неудобными, а лорнет неприличным вне театра. Однажды в опере он увидел даму небесной красоты, помню как он мне ее расписывал – золотые локоны, огромные глаза, божественные плечи и так далее.

Фрэнсис влюбился. Два или три раза он встречался с ней украдкой, вечером, в саду. Сделал предложение. Она согласилась, но прежде велела прийти к ней среди дня. Когда пришел, она вручила ему лорнет и дала себя получше рассмотреть. Фрэнсис пришел в ужас, когда увидел, что золотые локоны – всего лишь парик, глаза огромны от обвисшей кожи, а божественные плечи покрыты старческими пятнами. К тому же дама оказалась его троюродной бабушкой.

— Ха! Не знаю, верить ли. Слишком неправдоподобны порой твои рассказы. Где ты их вычитываешь?

— В книге Жизни, Эдди. И нет писателя, который превзошел бы ее в выдумках.

— Не знаешь – что написано в книге моей жизни?

— Имеешь ввиду, конечно, Джоан? Могу успокоить. Теперь она связана с тобой трудовым соглашением и обязана подчиняться.

— Жаль, что нельзя внести туда, например, такой пункт: «Гувернантка обязана исполнять желания хозяина в любое время дня и ночи и целовать его по первому требованию».

Мужчины дружно рассмеялись.

— А ты еще меня обвинял в цинизме, — сквозь смех сказал Дермот и снова захохотал. Отсмеявшись и вытерев слезы, добавил: — Пункт мне нравится, предложу нотариусу. Кстати, пора его позвать, пока не съел все пирожные, приготовленные к пятичасовому чаю.

 

 

«Привет, дорогая моя подруга Джоан.

Прости, прости, что долго не писала. По уважительной причине. У нас большая радость. Две недели назад я родила девочку. Назвали Софи в честь Святой Софии, в день которой дитя появилось на свет.

А также – вот совпадение! – в честь матери мужа, которая давно скончалась и которую Джордж безумно любил. Мой свирепый Атилла сейчас присмирел и мурлычет над дочкой, будто кот над сметаной. Муж обожает детей, и всегда хотел иметь хотя бы двоих, а от такой замечательной жены (это он про меня, умный мужчина, правда?) хочет получить не меньше полудюжины.

Роды проходил тяжело, но все в прошлом. Я полностью оправилась. Начала сама кормить ребенка. Знаю, что в высших кругах это не принято, но мне до других нет дела. Кормить грудью – естественно и полезно для нас обеих.

Джоан, милая, какое счастье иметь ребеночка! Это твоя копия – в уменьшенном размере. Не могу расстаться с дочкой ни на миг. Не представляю, как раньше жила без нее.

У нее все такое крохотное и вполне настоящее – пальчики с ноготками меньше булавочной головки, ручки, ножки, глазки, носик. Держу на руках и ощущаю нечто трогательное, теплое, живое и ужасно хрупкое. Не дай Бог сделать резкое движение и что-то у нее сломать. Я теперь сама осторожность. Моя крошечная дочурка приручила не только дикого Атиллу, но и взбалмошную Пэт.

Целыми днями любуюсь на Софи и не могу наглядеться. Не хочу упустить ни одного момента ее жизни. Представляю, как она будет расти – возьмет первую игрушку, сделает первый шаг, скажет первое слово. Буду наряжать ее во все белое, в кружева и банты, как принцессу. И ни за что и никогда не отправлю ее в школу. Ни в какую, ни в самую лучшую. Хватит того, что я там отсидела срок.

Появление Софи изменило статус всех причастных персон. Мы с Джорджем стали мамой и папой, а мои родители – бабушкой и дедушкой. Они без ума от внучки. Ее рождение примирило меня с отцом, чему я ужасно рада. Помнишь, он сослал меня на перевоспитание в Тоттенгем за то, что испортила его ценную историческую книгу?

Все забыто и прощено. Я теперь их героиня. Я ужасно горжусь, что родила на свет маленькое чудо. Все мои ощущения словами не передать.

Ах, могу часами болтать о дочке. Но лучше один раз увидеть. Если у тебя, дорогая Джоан, появится возможность приехать в Лондон, обязательно заходи нас проведать.

Ужасно по тебе скучаю, подруга. Давно не виделись. Как у тебя дела? Замуж вышла или только собираешься? Уверена, кто-то уже есть на примете. С твоей красотой и талантами невозможно засидеться в девушках.

Не сомневаюсь, что предмет твоих симпатий – достойный человек. Расскажи мне о нем со всеми подробностями. Переписываешься ли ты с мисс Роуд? Интересно, как у нее семейные дела?

Пиши, дорогая, не забывай. Ты была и остаешься моей лучшей подругой. Мы непременно увидимся. Хотелось бы поскорее, но как получится.

Твоя навеки. Целую.

Пэт».

 

Джоан сидела у себя в комнате, забравшись с ногами на кровать, подперев двумя руками подбородок. Снова и снова перечитывала она письмо подруги, и слезы лились из глаз – не от зависти к ней, а от жалости к себе. «Молодец, Пэт, замуж вышла, ребеночка родила. А я, наверное, никогда замуж не выйду».

При этой мысли слезы полились удвоенным потоком. Она ладонями размазала теплую влагу по лицу, но не успело оно высохнуть, как снова увлажнилось. Хотя Джоан была одна, стало неловко за, вроде, беспричинные слезы — она закрылась ладонями, а когда отвела, увидела ручейки в их линиях, которые как дороги, сходились, расходились, пересекались. Еще увидела на пальце колечко, подаренное Алексом… полжизни назад. Пересекутся ли их дороги когда-нибудь?

Кузен — единственный, за которого Джоан, не раздумывая, вышла бы замуж. Но он не отвечал на письма, не давал о себе знать. «Наверное, женился и забыл меня. Ну, так бы и сообщил. Мол, не пиши, кузина, я теперь семейный человек и все такое»…

 

5.

 

Алекс не женился и не собирался. Зачем? Брак – это для поживших, уставших, для тех, кому за вечер не выпить более двух пинт пива и не провести веселой ночки с подружкой, а то и с двумя. Молодость – лучшая пора, это кредит, который дает жизнь, а потом взимает с процентами. Так надо потратить его с размахом, да еще занять, чтоб душа веселилась, и в старости было чего вспомнить.

Армия для того лучшее место, элитная кавалерия – удача вдвойне.

Драгунские войска до 1812 года не выделялись из других подразделений британской армии, а после того, как помогли Веллингтону победить при Саламанке, были осыпаны почестями и приобрели геройский ореол. Алекс Редклиф гордился принадлежностью к воинской элите, и жалел, что опоздал родиться буквально на пять лет, чтобы поучаствовать в тех легендарных событиях.

Он втайне надеялся на появление новых войн и хорошенько к ним готовился, совершенствуя навыки боевого офицера: рубил тыквенные головы саблей на скаку, стрелял из пистолета по дальним мишеням, колол штыком соломенные чучела. Свободные часы проводил в кутежах, поддерживая славу драгун, как непревзойденных гуляк и волочил. За усердие в службе его любило начальство, за общительный характер и щедрость – друзья.

Тренировать мастерство невозможно до бесконечности, через три года настойчивых тренировок Алекс почувствовал себя уверенно на учебном поле брани. Он – драгун-дракон горел желанием испытать себя в настоящей битве, жаждал кипучей деятельности, атак и сражений не с условным противником, а с конкретным. Но война все не начиналась, и он заскучал. Интерес к службе угасал, порождая недовольство и раздражительность. В редкие моменты он испытывал подъем — когда их отряд молодых, бравых всадников торжественным маршем проходил по улицам города, вызывая восторженные взгляды дам и завистливые мужчин.

Энергичного от природы Алекса угнетала монотонная жизнь в гарнизоне, и в своем недовольстве он был не одинок. Собираясь по вечерам в офицерском клубе, драгуны роптали на бестолковость начальников, тупые приказы, непонятные ограничения, маленькое жалованье и прочее.

Раздражение заглушали шумными вечеринками с вином, картами, девушками, драками, братаниями, шутливыми пари и веселыми розыгрышами. Случались настоящие дуэли, иногда со смертельным исходом. Начальство, смотревшее на остальные развлечения сквозь пальцы, дуэли не поощряло и участников наказывало.

Бравада и бесшабашность, отвага и риск прославили драгунов полка, в котором служил Редклиф. Загулы длились с вечера до утра, а в выходные – до следующего утра, и каждый раз придумывалось нечто, не похожее на прошлые разы. Потом вспоминали, смеялись, а выдающиеся случаи передавали из поколения в поколение, они становились легендами. Как, например, вечеринка «античная ночь»: приглашенных продажных девушек раздевали донага и заставляли изображать «пьяных одалисок» или плясать танцы патагонских туземцев, потом все вместе пили и кутили. Это называлось «не выезжая из Чизвика, побывать в гостях у дикарей».

Особой удачей считалось стать обладателем последней капли вина из бутылки. Счастливчику позволялось первым показать мастерство в стрельбе из пистолета, попасть в середину карточного туза. Вокруг этого соревнования разгорались баталии: офицеры были все меткие стрелки, и каждому не терпелось похвалиться умением. Туз прилаживали к доске и палили без разбора, пока бумажка не разлеталась в клочки. Победителя определить оказывалось невозможно, и для остроты ощущений придумали новый трюк. Карту давали держать человеку — денщику или солдату, предписывали держать в вытянутой руке, за уголок, но крепко. Глаза позволялось закрыть.

Бесшабашное удальство превращалось в игру человеческой  жизнью, в ней участвовали не многие, в их числе Алекс. Он был уверен в себе, обожал риск и с удовольствием палил в карту, удерживаемую солдатом. Он настолько хорошо владел оружием, что попадал в самую середку с пятнадцати шагов, а в пьяном состоянии  —  с десяти.

Овладев достоинствами и пороками представителей высшей военной касты, Алекс, наконец, ощутил вкус к жизни. Он перестал роптать и ждать войну — он создавал свою: лез драться по малейшему поводу, задирал новичков, волочился за красотками не ради их склонности, а ради скандала.

Показушная бравада и неустрашимость, граничившая с глупостью, определили его характер, ими Алекс гордился. Он мог за один вечер, не моргнув глазом,  проиграть месячное жалованье, взять бутылку вина, с размаха выбить пробку саблей и выпить до дна из острого горла. Один раз он взял карту из рук солдата, поставил себе на голову и заставил лучшего друга выстрелить. Притом не зажмуривался трусливо, а улыбался насмешливо.

На дерзкие офицерские проделки поступали жалобы от местных жителей, однако начальство гарнизона мер не принимало. Чем еще заниматься молодым, здоровым воякам? Ухарские забавы – именно то, что надо, чтобы в мирное время воспитать отвагу и взаимовыручку, они бесценны на войне. Пусть развлекаются, лишь бы на службе появлялись трезвые и вовремя.

После одного, совсем уж вопиющего, случая Алекса посадили на гауптвахту.

Полк только что вернулся с двухнедельных маневров, рядовые отправились в казармы, офицеры на съемные квартиры. О сне не шло и речи. Собрались у Редклифа, чтобы хорошенько отдохнуть, и начали, как водится, с выпивки, потому что на трезвую голову – это не отдых. Немного перебрали, но не заметили и перешли к следующему номеру программы — стрельбе по картам.

Позвали денщика корнета Тейлора, который недавно прибыл в полк и желал поскорее влиться в семью старожилов. Вручили денщику карту, велели держать и замереть. Увидев состояние офицеров и их приготовления, бедный солдатик затрясся от страха, туз в руке ходил ходуном. Прицелиться не представлялось возможным.

— Так не пойдет, — сказал Алекс, в опасных развлечениях бравший на себя роль заводилы. – Парень слишком напуган. Только не пойму — чем. Нужно поставить другого.

— Других солдат под рукой нет, – сообщил кто-то.

— Тогда офицера. Есть добровольцы?

— Я! – тут же вызвался Тейлор. Ему было стыдно за денщика и не терпелось показать двойную отвагу.

— Да, пусть Тейлор держит, — поддержали товарищи. – Он выпил меньше всех. Трясучка еще не наступила.

— Бери карту.

Тейлор взял бубновый туз и крепко зажал большим и указательным пальцами, но, по привычке, элегантно оттопырил мизинец, будто держал чашку или рюмку.

Алекс выстрелил. Доброволец вскрикнул и упал без чувств. Кровь брызнула на присутствующих. Все подумали – Тейлор убит, вмиг протрезвели, бросились к трупу.

Который оказался жив, лишь слегка ранен: Редклиф отстрелил ему мизинец. Раненого кое-как перевязали и отправили в сопровождении полумертвого от недавнего страха денщика к полковому доктору Паркеру. Тот давно, безмятежно спал в супружеской кровати и не обрадовался быть разбуженным посреди ночи из-за пьяных забав.

Вечеринка же продолжилась с новой силой. Офицеры наверстывали упущенное с Тейлором время, заливая вином пережитый по его вине шок. Прибыли заказанные девушки и новое вино, которое полилось рекой в луженые глотки. Над неудачливым корнетом подшучивали и, вспоминая происшествие, чокались за его здоровье.

— В следующий раз не будет выставлять мизинец, словно изнеженная дамочка, ха-ха-ха! — хохотал Алекс.

— Конечно, не будет, — подхватил кто-то. – У Тейлора его уже нет!

Вечеринка удалась на славу. Но за нее пришлось расплатиться. В отместку за испорченный сон, доктор Паркер доложил майору, тот полковнику. Пришлось принять меры — загулы с кровопролитием игнорировать нельзя.

Рядовые участники кутежа получили устные взыскания, главные герои были наказаны. Оба: Тейлора перевели в другой гарнизон — где-то на границе с Шотландией, Алексу дали недельный арест и запретили полгода выходить в город.

А вскоре он совершил ошибку, которая поставила крест на карьере драгунского лейтенанта Редклифа — картежника, выпивохи и гуляки.

 

 

Запрет покидать пределы гарнизона оказался тяжелее, чем отсидка на тюремных нарах. Трезвый, злой и разочарованный бродил Алекс по плацу, придирался к подчиненным, ссорился с приятелями и сходил с ума от скуки. Он первым приходил в офицерский клуб и последним уходил, пил и вынашивал планы мести заместителю командира полка майору Аткинсону.  Зачем он доложил вышестоящему начальству? Наказал бы Редклифа самостоятельно, ограничившись строгим взысканием и гауптвахтой.

План придумался довольно легко. У майора была молодая жена, смазливая и неопытная – его слабое место. Шашни с женами начальников находились под запретом, но у Алекса над запретом возобладала месть. Исполнение плана облегчало то обстоятельство, что майор был один из трех высших офицеров подразделения, которые жили в пределах гарнизона.

Однажды Аткинсон вернулся со службы и не обнаружил в холле встречающей жены. «Странно», — подумал он и прямиком направился в спальню, где застал Редклифа с супругой в недвусмысленной ситуации. Аткинсон побагровел, сжал кулаки и закричал, что убьет обоих. Оружия под рукой не оказалось, он побежал в кабинет за пистолетом, Редклиф же схватил одежду и выскользнул на улицу. Дело сделано — он отправился в клуб праздновать победу, полагая, что обманутый муж преследовать его не решится, дабы не устраивать публичного скандала и не портить репутацию жены.

Плохо же он знал майора — тот бежал следом, размахивая пистолетом и выкрикивая угрозы. Ворвался в клуб и бросился грудью на толпу, будто на врага. Отыскал Редклифа, надавал пощечин кожаной перчаткой, бросил ее на пол и, как джентльмен, вызвал обидчика на дуэль. На пистолетах.

— Я из-за женщин не стреляюсь, — усмехнувшись, сказал Редклиф. – Тем более из-за такой, как ваша жена.

— А я стреляюсь! – крикнул майор и тут же подтвердил слова делом.

Выстрел. Алекс упал, как подкошенный.

Ему повезло — пуля попала в левый бок и прошла навылет, не задев жизненно-важные органы. Но крови потерял много.

—  Вы скоро поправитесь, молодой человек, — сказал хирург, который его оперировал. – Недели через три-четыре сможете опять стреляться.

Больной слабо улыбнулся. Настроение – будто выпил прокисшего вина. Кроме боли в боку его терзало осознание, что на сей раз вляпался как следует.

И не ошибся. Обычно междоусобные скандалы оставались в пределах гарнизона, однако из-за большого количества свидетелей и высокого положения майора Аткинсона, происшествие без последствий не осталось. Еще в госпитале Алекс получил устное предложение от командира, переданное адъютантом. Оставаться в Чизвике, ему естественно, не позволят, предлагают самому выбрать дальнейшую судьбу: вступить в должность помощника квартирмейстера пехотной роты неподалеку от захолустного городка Беверли или отправиться командовать самым западным форпостом в Корнуолл, в безлюдную дыру, на мыс «Край земли», другими словами – начальником над чайками и голыми скалами.

Существовал и третий вариант, самый простой — с треском вылететь из армии. Но тогда придется вернуться в родное гнездо и прозябать там до конца жизни. Его Алекс не рассматривал. «Край земли» его тоже не устроил. Помощник квартирмейстера – холопская должность, бегать по поручениям ему, боевому офицеру… Боевому офицеру? Он ни в одном бою не участвовал, лишь в боевых попойках. Может, стоит убавить спесь и спуститься на землю?

Беверли… Где-то он слышал это название и не так давно.  Алекс покопался в тумбочке, достал позаимствованную у одного из друзей, теперь уже бывших, книжку «Классификация стрелкового оружия». Ее он читал на досуге, чтобы определить, какие повреждения причиняют пули, выпущенные из пистолетов. Майор владел кремниевым пистолетом марки «Кетланд», который экспортировался в Америку и в Британии был малоизвестен. В книжке он не упоминался, да и ни к чему – Алекс убедился в его убойной силе на себе.

Закладкой в книге служило письмо, полученное во время лечения. От его маленький кузины. Взглянув на обратный адрес, Алекс прочел: Беверли, коттедж Даунхилл, для Джоан. «Это знак свыше, — усмехнулся он. – Значит, будем соседями. Обязательно проведаю сестрицу, дай только выздороветь. Как она сейчас выглядит? Не растеряла детское очарование?»

С того момента он частенько вспоминал о Джоан, твердо вознамерившись при удобном случае ее навестить. Писать, однако же, не стал. Решил объявиться сюрпризом.

После выписки из госпиталя Алексу дали неделю на приведение в порядок дел, увольнение со старого места и переезд на новое. В полку  появляться ему не разрешили, дела он улаживал через вторых лиц. Улаживать было немного, затратил два дня, оставалось пять. Измучившись бездельем на больничной койке, он пожелал провести их деятельно. Вопрос – как?

В родительский дом не тянуло. Он любил приезжать туда героем, а размазней… Начнутся расспросы – про ранение и про остальное, охи-ахи и прочая женская ерунда, от которой сам расплачется.

Лучше от души повеселиться, покутить с размахом, в последний раз. Позвал бывших друзей, но ни один не явился. Просидел он в одиночестве день и вызвал старую знакомую Мими. Девушка явилась незамедлительно, рассчитывая на приличный гонорар, как прежде.

Но прежде – не теперь. Блестящий и щедрый офицер Редклиф пребывал в меланхолии и не то, что не осыпал ее ассигнациями, но дешевых сладостей не купил. Мими ныла и клянчила подарки, он пичкал ее ромом и за отказ однажды крепко съездил по физиономии. Она пригрозила пожаловаться, он ей приказал убираться и ничего не заплатил.

Мими на многое соглашалась за деньги, а за просто так терпеть оскорбления не желала. Воспылала местью. Словесно оскорблять Редклифа остереглась во избежание новой встречи с его кулаком. Собирая вещи, все думала – чем бы ему напоследок насолить, например, украсть? Обвела глазами комнату, ничего ценного не заметила, схватила первое, что попалось под руку — письмо, лежавшее на столе, и выскользнула за дверь.

Дома прочла письмо и поняла — оно, возможно, от его любимой девушки или даже невесты. Удача! Мими улыбнулась и похвалила себя за догадливость. Она жестоко отомстит прижимистому любовнику. «Так распишу Джоан твои похождения, что и видеть тебя не пожелает». Синяк под глазом сладко заныл в ожидании быть отомщенным.

Сама она писала коряво и нескладно, пригласила подружку, которая когда-то посещала воскресную школу. Вместе они сочинили грязное письмо и отправили в Даунхилл.

 

7.

 

«Принцесса Селеста» второй день стояла внутри круглой, как кольцо, бухты Кейптауна, покачиваясь на спокойных голубых волнах. Солнце палило нещадно, и Джереми смешно было думать, что здесь, на самой южной оконечности Африки, сейчас официально зима. Ветер спрятался от жары за скалы, чайки ленились летать и сидели на волнах, празднуя сиесту. Над Столовой горой лежали округлые, сероватые облака, похожие на клубы табачного дыма — они несли спасительную прохладу, но плотный, пылающий воздух внизу не пускал их в город.

Про облака Старый Билл рассказал легенду. Жил в давние времена морской разбойник Ван Ганс, отличавшийся жестокостью даже по пиратским понятиям. Вот пришла Смерть, а ему умирать неохота, говорит ей «давай посидим на Столовой горе, покурим, когда курево закончится, я с тобой пойду». Смерть подвоха не увидела и согласилась. Но не знала она, что Ван Ганс заядлый курильщик был. Сели они, запалили по трубке и… сидят до сих пор, облака выпускают.

Команде «Селесты» рассиживаться было некогда: вчера занимались разгрузкой, мелким ремонтом, уборкой, сегодня грузили новый товар и торопились – на завтра капитан Оук намечал отплытие, а на сегодня обещал выходной.

Отдыхавшие на воде чайки с удивлением наблюдали за мельтешением матросов и шумно их осуждали. Матросы не обращали внимания на их гомон, они обливались потом и ломали хребты не за просто так. Грузить помогали худые, чернокожие мужчины, у которых вместо одежды было две повязки — на голове и на бедрах.

— Шевелись, ребята, — подбадривал моряков боцман Билл. – Чем быстрее закончим, тем раньше уйдем в город. – Снел, снел! – кричал он черным грузчикам на языке, оставшемся от прежних владельцев страны и основателей Кейптауна – голландцев.

К шести часам погрузочные работы закончили. Осталось завезти свежую воду, и можно отплывать. Капитан отчалил бы немедля, но команда воспротивится. И будет права – парни хорошо потрудились, заслужили выпивку и женщин. Отдых на берегу поднимет им настроение перед обратной дорогой.

— Завтра не опаздывать, — предупредил боцман. – Отплытие в полдень. На борт явиться за два часа. Ждать никого не будем. В случае неявки, на родину добирайтесь своим ходом.

Моряки радостно загомонили и прямо в одежде попрыгали в воду — смыть пот и грязь. Прыгнул и Джереми и почти не ощутил разницы: что на воздухе, что в воде одинаково тепло, только в воде двигаться тяжелее. После обмывки он облачился в свежую рубашку, штаны, прицепил к поясу кортик – по чужой стране гулять без оружия нельзя. Поднялся на палубу в приподнятом настроении, которое поймет лишь тот, кто несколько недель, как альбатрос, парил над океаном. Но альбатрос – птица морская, а человек – сухопутная, ему время от времени твердая почва под ногами нужна.

Морякам с одного судна за границей по неписаному закону положено держаться вместе – на случай драки и других неприятностей. Команда «Принцессы Селесты» под предводительством многоопытного боцмана шумной гурьбой вывалила на причал.

В тропиках день жарок, сумерки быстротечны, и ранним вечером темно, как в аду.

Звезды дружно рассыпались по небу, а Южный Крест – король созвездий, еще не загорелся: он, по монаршей привычке, являлся с опозданием, ближе к середине ночи.

Моряки прошли мимо дешевых портовых забегаловок, где прогуливали дневной заработок грузчики, воры и контрабандисты, и отправились дальше, много-опытный Билл вел их в таверну «Барбадос».

— Там есть все, что надо моряку на суше. Еда, выпивка, любовь. Свежая рыба — сытная, как мясо. Вино мерло, не уступающее французскому, а ценой в два раза дешевле. Ну и, само собой, девушки — на любой вкус и цвет.

В изогнутых зигзагами улочках Кейптауна в темноте жизнь не замерла, наоборот, оживилась. Заполонил их разношерстный, разномастный люд, которого днем не существовало. Желтолицые, узкоглазые девушки изгибались на цветастых ковриках, как змеи. Смуглянки с черными и блестящими, как оливки, глазами крутили бедрами под музыку барабанов. Факиры в чалмах показывали фокусы, изрыгали пламя и играли в смерть с кобрами, вылезающими из корзин. Таинственные люди в саванах и масках ходили кругами, заунывно напевая мантры. Нищие спали под стенами, женщины с младенцами протягивали руки, мальчишки сновали с целью поживиться едой или деньгой.

Белолицые были в меньшинстве и ходили кучками.

У «Барбадоса» не было ни вывески, ни двери, ни окна, вход в него, выложенный неровными булыжниками, напоминал зев пещеры. Каменная лестница, грубо вырубленная и протертая тысячами ног, вела глубоко вниз, откуда доносился разноязыкий гомон, одинаковый для всех портовых кабаков мира.

Открылся просторный – ввысь и вширь зал, где все было приспособлено для удовлетворения человеческих потребностей, не изменившихся с первобытных времен.

С потолка на цепях – крепких, как те, которыми сковывают узников, свисало тележное колесо, утыканное толстыми свечами, точно такие свечи стояли на деревянных полках и в выемках стен.

По правой стене поднималась лестница к деревянной галерее, которая опоясывала зал. Вдоль нее располагались двери.

Публика состояла из мужчин европейского вида и женщин-африканок. Все находились в той или иной степени подпития: которые поменьше – сидели чинно за столами, которые посильнее – ходили по столам, которые упились – лежали под.

На железных решетках слуги жарили еду, чисто одетый и выбритый мужчина разливал выпивку ковшом из бочки. Старый Билл кивнул ему, как знакомому, и сказал Джереми:

— Это «Красавчик Барт», бывший пират. А до того офицер британского флота Бартоломью Робертсон. Спросишь – как он здесь оказался? О-о, это длинная история. Вкратце такова. Служил на флоте, поднакопил деньжат и купил землю на Барбадосе, намереваясь выйти в отставку и поселиться в райском уголке вместе с женой. Но та оказалась настолько сварливой, что он от нее сбежал на корабле вместе со слугами и рабами. Пиратствовал понемногу и, наконец, осел в Кейптауне. Зовут «Красавчик Барт», потому что выглядит, как джентльмен. Бар назвал в честь неосуществившейся мечты. И, кстати, больше не женился.

К новоприбывшим подошли чернокожие девушки, обернутые цветными материями, как юбками, выше пояса голые. Одна девушка уперлась в Джереми грудями – круглыми и твердыми, как кокосовые орехи.

— Ты сразу на девчонку не западай, — шепнул боцман. – Здесь поедим и выпьем, а для этого дела пойдем в другое место.

— Какая разница, — равнодушно ответил Джереми. – Они все на одно лицо.

— Зато пахнут по-разному. Тут слишком бойко. Девушки не успевают привести себя в порядок от одного клиента, как другой уже ждет. Пьяным матросам без разницы, а нам нет. Потерпи, брат, мы свое возьмем. Есть неподалеку заведение, подороже и почище. Девушки-зулуски обслуживают, горячие и черные, как угольки.

— Ладно. Мне не к спеху.

— Что будешь пить?

— А ты?

— «Швабру дьявола» — смесь рома и бренди. Тебе не советую. Его бык не выдержит, а ты упадешь от одного глотка. Это для тех, у кого глотки просолились и желудки одеревенели. Бери, как обычно, ром. Или вина попробуй.

Настроения напиваться Джереми не ощущал, заказал красного вина себе и той, что сидела на коленях. Она гладила его по волосам и смотрела большими, влажными, преданными глазами. В них не было пустоты и равнодушия опытной шлюхи. Такие глаза он видел у голодных бродячих собак, в них немая просьба – пожалейте меня, позаботьтесь, возьмите, приласкайте. «Совсем еще ребенок. Лет четырнадцать. Днем в куклы играет, а ночью ублажает незнакомых, пьяных, вонючих мужиков». Он дал ей монетку и прогнал с колен.

Потягивая вино, Джереми скучающим взглядом скользил по залу, где мораль увязла в дурманящих клубах кокаина и заснула в крепком алкогольном опьянении. Дикость проснулась. Шел пир страстей. Люди орали песни, ползали на четвереньках, кричали по-звериному, играли, пили, жрали, тут же совокуплялись, прикрывшись юбкой или полой сюртука. «Нарушителей порядка» — драчунов и громил слуги по знаку хозяина выпроваживали прочь.

Многие из команды «Селесты» исчезли за дверьми верхней галереи.

Джереми прикрыл глаза и представил другую картину: цветущий яблоневый сад, он гуляет с Джоан. Ее тело, спрятанное под строгим серым платьем, волновало его больше, чем открытые груди кейптаунских шлюх. Ее невозможно представить в здешней грязи – даже мысленно, это не ее стихия. Джоан не только гуляет по саду, но хранит его в душе.

Он разговаривает с ней о всяких пустяках, срывает нежно-розовый цветок, проводит по ее нежно-розовым щекам и губам. Она его не боится, улыбается и глядит своими странными глазами – похожими на воду у мыса Доброй Надежды, что неподалеку. Там встречаются холодные синие волны Атлантического океана и теплые зеленые Индийского. У мыса они не смешиваются, а у Джоан да.

«Вспоминает ли она обо мне хоть изредка?»

Кто-то хлопнул по спине.

— Ты что, заснул? – раздался над ухом знакомый бас. – Вставай. Пойдем.

Развлекаться с девушками Джереми, в отличие от Старого Билла, желания не испытывал. Но что делать, когда тот уйдет? Сидеть до утра одному в кабаке? Среди ночи возвращаться на судно? И то, и другое глупо.

— Пойдем, — кивнул Джереми и уверенно поднялся — вино его не опьянило.

Билл шел, не качаясь, хотя прилично употребил той гремучей смеси, от которой свалился бы неопытный бык.

С моря веял ночной бриз, мириады звезд сияли на черном небе. Джереми взглянул вверх и не нашел ни луны, ни одного знакомого созвездия. «Вдали от дома и небо чужое».

— Не отставай, приятель, в темноте легко потеряться. – Голос Билла звучал трезво, видимо, алкоголь его не брал, или брал, но в других количествах.

Они шли вглубь города, сворачивали то налево, то направо, петляли в узких закоулках. Оживленные улицы кончились, освещенные окна тоже. В одиночку Джереми давно бы заблудился. Он держал боцмана за плечо и удивлялся — каким волчьим нюхом тот находил дорогу.

Шли недолго и вскоре оказались в тупичке между белыми глиняными домиками. Возле двери одного висел фонарик с красными стеклами.

— Здесь, — сказал боцман и постучал условным стуком.

Дверь тотчас открылась. На пороге стояла сильно загорелая, пожилая женщина-европейка, которую ее ровесник счел бы красивой, закутанная в цветные ткани. Она коротко глянула на посетителей. Узнала Билла, кивнула и отошла, пропуская внутрь.

В крохотной прихожей висел такой же красный фонарь, как снаружи, и пахло чем-то сладким, приторным, похожим на ваниль. Нет, скорее корица, определил Джереми. Аромат был не особенно приятен, но и раздражения не вызывал. Он шел от двух коричневых палочек, стоявших в ажурном металлическом стакане на столике и испускавших дурманящий дымок.

Женщина спросила по-английски:

— На сколько?

— На всю ночь, — ответил Билл.

Хозяйка назвала цену. Она удивила Джереми дешевизной. «Ненамного дороже, чем в прибрежных борделях, зато в чистой обстановке и без спешки».

Мужчины заплатили. Женщина тщательно пересчитала, сунула деньги под складки ткани и удалилась в проем, занавешенный сухими тростниками с рисунком экзотических растений. Тут же из-за них появились две черные девушки – не коричневые, но именно черные, завернутые в прозрачное цветастое полотно, не скрывавшее прелестей их юных, гибких тел.

У Джереми перехватило дыхание. Он переводил взгляд с одной на другую, затрудняясь сделать выбор — они были похожи, как две статуэтки из черного дерева палисандр. Девушки решили за него. Та, у которой на шее висели бусы из ракушек, подошла к Джереми, взяла за руку и повела внутрь.

 

8.

 

Через тонкую полотняную занавеску на оконце без стекла в комнату сочился робкий утренний свет. Джереми открыл глаза, пошевелился. В теле ощущалась легкая усталость и в то же время свежая энергия – как бывает после тяжелой работы и полноценного ночного отдыха. «Сколько сейчас времени? – спросил он себя. Часы с собой на берег он не брал, чтобы не соблазнять не чистых на руку людей. В дальних странах за мелочь убить могут. – На юге темнеет рано и светает рано…».

Рядом пошевелились, он скосил глаза – его ночная подруга приподнялась на локте и смотрела огромными черными глазами без зрачков. Вчера она показалась ему красивее. Наверное, был пьян. Нет, не пьян. Его одурманили душистые палочки. Джереми вспомнил, что заплатил «на всю ночь». Интересно — до которого часа у них «ночь»?

— Мне пора уходить? – спросил он, сомневаясь, поймет ли она его язык.

— У тебя есть еще около часа, — ответила девушка на английском с типичным для африканцев горловым выговором.

— Как тебя зовут?

— Лима.

— Кто научил языку?

— Мой бывший хозяин Энтони Преториус. Отец работал у него поваром, а я убирала. – Лима остановилась, ожидая нового вопроса или приказа умолкнуть. Не дождалась ни того, ни другого и продолжила. – Хозяин хороший был, но его убили. Буры с тех пор опасались брать зулусов в услужение. Место повара отец не нашел. Научился нырять, искал ценности на дне. Я продавала. На жизнь хватало, но отец пить начал. Когда умер, мне двенадцать лет было. Я из детей старшая, а всего семеро. Пришлось идти зарабатывать, чем умела…

Джереми не очень прислушивался — во всех портах мира девушки рассказывают на разных языках одну и ту же жалостливую историю. Он прислушался к себе. Есть еще около часа, но желания им воспользоваться не испытал. Вот если бы на месте девушки Лимы лежала девушка Джоан…

Отвернулся. Взгляд упал на замысловато изогнутую морскую раковину размером с мужской кулак, лежавшую на плетеном столике у кровати. Протянул руку, взял, покрутил, рассмотрел. В сероватом утреннем свете раковина переливалась перламутром, будто внутри ее разлили жемчуг. Дорогая вещь в клетушке шлюхи.

— Откуда она у тебя?

— Отец нашел на дне океана.

— Я тоже такую хочу. Продай.

— Не могу. Это память.

— Тогда расскажи, где они лежат. Я сам достану.

Лима приложила палец к губам: т-с-с. Провела ладонью по его волосам.

— Мне с тобой понравилось. Ты негрубый. И руки ласковые, — шепотом сказала она. – Помогу. Есть одно место. Секретное. Никому не рассказывай. Там моя семья раковины добывает. Нырять умеешь?

— Конечно, умею. – Джереми тоже перешел на шепот. — Живу у моря. Еще в детстве нырять научился. С друзьями соревновались, кто с высоты прыгнет и дольше под водой продержится. Я всегда побеждал.

— Это тебе сегодня очень пригодится. Многие охотятся за красивыми ракушками и жемчужинами, да не многие находят. Потому что трусы и дураки. Вот если пойдешь удить рыбу, какое место выберешь – где мало рыбы, но удобный берег, или где рыбы много, но обрыв?

— Ясно – обрыв. Какой же смысл удить на мелководье?

—  Правильно. А большинство ищет, где попроще. Прыгают прямо с пристани и думают, что жемчуг найдут. Да там и захудалого лангуста не увидишь. Если хочешь найти что-нибудь стоящее, ныряй, где глубоко и никого нет. Но предупреждаю: это опасно. Скалы высокие, внизу бушует прибой. Прыгнешь, не зная, разобьешься о дно. Задержишься под водой, обессилишь – обовьет тебя скользкими щупальцами подводный дракон Лао и утянет в океан…

— Пойдешь со мной, покажешь место, — сказал Джереми, вставая и одеваясь. – Ты еще час в моем распоряжении.

— Мне отсюда уходить нельзя. – Лима покачала головой. – Тем более днем. Мы, зулусы – дети ночи. А день – наш враг. Днем властвует Бонди – царь вуду. Насылает порчу и несчастья…

— Ты же взрослая, неужели веришь в сказки про вуду и порчу? Ерунда. Одевайся и пойдем.

— Не могу. Скоро придет новый клиент. Если уйду, хозяйка накажет — бить будет, голодом морить. Я тебе расскажу, сам найдешь дорогу.

Лима поднялась и, помогая себе руками, стала объяснять.

— Выйдешь за дверь, сворачивай налево, в мусульманский квартал Бо Каан. За мечетью – это такой дом с голубым куполом поворачивай направо и по дороге вверх. Увидишь домишки бедняков, выдолбленные в горе. Пройди по крышам до развилки. Одна тропинка ведет вниз к Алмазной долине, по ней не ходи. Иди по другой, что вдоль склона. Наверху увидишь пальмовую рощицу. Пойдешь мимо, сорви лист, накрой голову, а то напечет. – Лима замолкла, перевела дыхание. Ей еще не приходилось так долго говорить, с другими клиентами обходилась двумя-тремя словами, часто вообще без слов.

— Ну, дальше, — поторопил Джереми. За окном светало. Дорога, видимо, неблизкая, а времени у него в обрез.

— За рощицей откроются скалы, которые врезаются в океан. Выступы имеют разную форму – банан, молот. Третья или четвертая скала от рощи похожа на женскую грудь. С нее прыгай.

— Откуда знаешь такие подробности?

— Отец один раз брал меня с собой, хотел научить нырять. Но я высоты ужасно боюсь. И глубины, где всякие гады водятся, которых на суше нет. Не сомневайся, иди. Отец там редкие раковины находил. Иногда жемчуг. Два года назад нетрезвый нырнул. И не вынырнул. Тело не нашли — его Лао к себе в нору утащил,…

Лима замолчала, облизала пересохшие, пухлые губы. Джереми протянул пару шиллингов.

— Спасибо за все. Не знаешь – сколько времени?

— Только что муэдзин пять часов пропел.

Рассказ Лимы оказался длиннее, чем дорога, минут через двадцать Джереми уже шел среди пальм. Они были с него ростом и, свесив с верхушки продолговатые, вогнутые, похожие на лодки, листья так и норовили ударить по лицу. Солнце пряталось по ту сторону холма, и жара пока не мучила, но мучила жажда. Ни речки, ни родника по пути не встретилось, Джереми срывал жирные, сочные листья и жевал, чтобы добыть пару капель терпкого, горьковатого сока – он на время утишал жажду. Но вскоре от него связало рот, и от затеи пришлось отказаться.

Жажда росла, вместе с ней росло сомнение, не зря ли он все это затеял? Стоило ли верить Лиме? Девушки ее профессии — мастерицы придумывать истории. Потом собираются кружком и смеются над доверчивыми клиентами – это их маленькая месть. Хоть называются «жрицы любви», да любовью их ремесло не пахнет, скорее взаимной ненавистью: клиенты ненавидят шлюх за доступность, а шлюхи клиентов за то, что те видят в них не людей, а самок для удовлетворения животного инстинкта. И единственный способ отомстить – это одурачить.

Но что-то в ее словах походило на правду. «Лима права: вблизи гавани, в неглубоких местах дно давно пустое — обшарили местные жители и приезжие моряки. На глубину нырять охотников меньше. Не каждый решится жизнью рисковать ради неизвестно чего. А меня высотой не напугаешь. Не с таких круч прыгал».

Пальмовая роща кончилась, Джереми вышел на открытое пространство. Впереди внизу сверкал голубыми бликами океан. Скалы тянулись до горизонта, их линия сверху походила на выщербленный гребень. Первый же выступ – слегка изогнутый и с острым концом напоминал… банан. Верно сказала Лима. Теперь найти выступ в форме женской груди.

Что это значит?

Ладно, увидим – поймем. Третья или четвертая скала от рощи… Джереми вглядывался в их очертания. Одна привлекла его внимание — выдавалась в море дальше остальных, имела округлую форму, а на краю лежал небольшой валун.

«Словно сосок на груди». Здесь! Он подошел к валуну, глянул вниз. Вода не зеленоватая, как на мели, а темно-синяя, значит, глубоко. Волны с шумом наваливались на подножие скалы, будто желали взобраться, но не получалось – они злились, кидались пеной и наваливались вновь.

«Футов двадцать – двадцать пять. Многовато». Джереми опять засомневался. Что делать? Скала высокая, дно незнакомое. Вокруг ни души. В случае несчастья помочь некому. Возвращаться с пустыми руками? Или все-таки рискнуть?

До сего момента все приметы, указанные Лимой, совпадали. Именно с этой скалы прыгал ее отец, находил диковинные вещицы…

Любопытство – двигатель больших и малых открытий, риск – их непременный спутник.

Разве существует первопроходец, который на пороге неведомого повернулся бы к нему спиной?

В Джереми боролись авантюризм и осторожность.

Борьба была неравная, авантюризм победил. И подбодрил:

«Не тушуйся. Зря ты, что ли, по жаре сюда тащился, жаждой мучился? Обещал Джоан привезти необычный подарок, должен сдержать. И разве самому не интересно посмотреть, что на дне лежит? Прыгай и не думай!».

«Стой! – сказала осторожность. Она не признала себя побежденной и не покинула поле боя. – Прежде чем прыгать, посмотри, как будешь обратно взбираться».

Точно. Прыгать в пучину, не наметив обратного пути – верх глупости. Джереми глянул по сторонам. Левый склон более пологий, покрыт валунами, цепляясь за которые он поднимется наверх.

Что ж, пока все складывается удачно, видно, судьба к нему благоволит. Но следует поторопиться, пока она не сменила настроения. Джереми сбросил одежду, кортик положил под низ, подошел к самому краю. Обняли его воздушные потоки и придали легкости, показалось — стоит лишь оттолкнуться и, подхваченный ветром, он взлетит…

Нет, летать не надо, надо прыгать. Как прыгать — головой или ногами? Головой – глубже, ногами – безопаснее.

Будем нырять головой. Важно сохранить в воздухе баланс, не перевернуться, не шлепнуться о поверхность спиной или животом. Вода только кажется мягкой, если упасть неправильно, она как твердь.

Глубоко вдохнув, Джереми оттолкнулся, поставил руки стрелой и прыгнул. Молодое, сильное тело описало плавную дугу и вошло в воду ровно, почти без брызг. Прохлада охватила и принесла облегчение, будто Джереми напился кожей. Коснулся руками дна, перевернулся, встал на ноги, и тут же подводное течение потянуло в океан. Он лег под водой и изо всех сил погреб к месту, где только что приземлился. «Нельзя отдаляться от скалы. Именно моей скалы. Снизу они все выглядят одинаково, недолго потеряться».

Вода была чистой, прозрачной, ее освещали солнечные лучи — у поверхности ярко, у дна еле-еле, будто вверху был день, а внизу сумерки. Вокруг сновали любопытные рыбки замысловатых форм и расцветок. Любоваться на них некогда, а держать в поле зрения необходимо — чтобы вовремя заметить акул.

Джереми сделал несколько шагов, вглядываясь в дно. Пустой песок и плоские камешки. Надо искать дальше. Но там глубже. Зато вода спокойнее.

Запас воздуха кончался. Первая попытка оказалась не совсем удачной, но и в провал ее записывать нельзя: разведал дно, знает, как противостоять течениям и куда направляться в следующий раз.

Поспешил к поверхности. Выскочил из воды, будто поплавок, закачался на волнах, ртом глотая воздух. Оглянулся в сторону суши. Скала, с которой прыгал, заметно отодвинулась вправо. «Нельзя терять ее из вида».

Джереми восстановил дыхание и, оттолкнувшись от воды, снова нырнул на глубину. Погружался слишком медленно, к тому же чем глубже уходил, тем меньше видел. «Нет смысла забираться слишком далеко. Темно и опасно. Буду держаться ближе к суше». Он шарил по дну руками и продвигался, отталкиваясь от покрытых скользким морским лишайником валунов. Под одним заметил торчавшие из песка короткие щупальца.

Краб, лангуст или коралл? Джереми дотронулся, щупальца не пошевелились, они твердые на ощупь, неживые. Потянул – не поддались. Раскапывать некогда, сердце бьется, легкие просят воздуха. Он толкнул дно и устремился на поверхность.

Выпрыгнул недалеко от того места, куда нырнул в первый раз. «В следующий раз буду прыгать чуть правее».

В следующий?

Неизвестно, будет ли он. Силы на исходе. Джереми лег спиной на волны, собираясь отдохнуть. Не получилось. В мышцах трясучка, в горле сухость, солнце печет так, будто желает вытопить из него последнюю влагу. Он перевернулся и погреб к берегу. Вышел из воды согбенный, будто нес на плечах стофунтовый тюк. Упал лицом на песок, ноги оставил в океане. Если бы сейчас морской дракон Лао вздумал утащить Джереми в подводную нору, не встретил бы сопротивления…

Тело отдыхало, а мысли шевелились, отговаривали. «Ничего не получится. Ничего не найду. Слишком глубоко. Едва достигну дна, воздух кончается. Целый день проведу без толка. Устал, хочу пить. А еще на «Селесту» возвращаться. Сколько сейчас времени? Вышел в пять, дорога, ныряние… Около восьми. Отплывают в полдень. Прибыть приказано заранее. Времени в обрез».

Теперь в нем боролись усталость и упрямство. Усталость – вещь проходящая, а с пустыми руками уходить жаль, тем более, вроде, на что-то интересное наткнулся. Твердые отростки – это или необычная раковина, или коралл. Или… безделушка, окаменелое растение, не имеющее ни малейшей ценности.

Нет, безделушка не может быть. Судьба к нему сегодня благосклонна. Надо еще раз нырнуть, а чтобы быстрее погрузиться, взять камень.

Джереми заставил себя подняться. Вскарабкался на скалу. Ожидал, что уйдут последние силы, оказалось – они вернулись вдвойне. Он все еще не был уверен, стоит ли нырять, подбадривал себя историями о диковинных раковинах — в них живут моллюски, делающие из песчинок жемчуг. А есть и такие раковины, в которые, как в трубы, дуют прекрасные русалки — завлекают мореходов, топят, обрекая их души на вечные скитания. Вдруг и его кто-нибудь не из мира живых в глубине поджидает…

Сказки все. На вершине Джереми нашел камень потяжелее, наметил направление прыжка. Подальше разбежался, посильнее оттолкнулся, с ускорением полетел вниз. Вошел в водную стихию и почти тотчас достиг дна. Вот валун, отростки все еще торчат. Джереми подкопал и осторожно, чтобы не повредить, вытянул раковину — причудливой формы и раза в три больше той, что у Лимы.

Удача!

Именно то, что он искал.

Удивительная вещь, но рассматривать некогда. Джереми машинально оглядел дно убедиться, что ничего ценного не упустил. Неподалеку колыхались стебли морской капусты – длинные, скользкие, грязно-зеленые, похожие на щупальца водяного монстра. Их пронизывал солнечный луч и падал прямиком на неприметную, плоскую ракушку, лежавшую между стеблей. Без луча Джереми ее не заметил бы. Почему не прихватить с собой? Может и нет в ней ничего, кроме моллюска, так хоть съесть его, подкрепиться.

Сделал шаг и неудачно — наступил на рыбину, которая лежала, закопавшись, подстерегая добычу. Рыба шевельнулась, вздыбила песок и ретировалась с места засады, оставив Джереми в мутном облаке. Ракушка пропала из вида, искать ее ощупью – смертельно опасная затея. На последнем дыхании он помчался наверх. Еще не высунувшись из воды, почувствовал, что теряет сознание. Выпрыгнул и задышал жадно, будто хотел надышаться на всю последующую жизнь.

Он переоценил себя и едва захлебнулся. Ни грести к берегу, ни тем более повторно нырять сил и желания не имел, лег на спину, положил раковину на живот и раскинул в изнеможении руки.

Долго ли Джереми так лежал, не заметил. Кажется, заснул. Очнувшись, снова задался вопросом – который час? Не пора ли возвращаться? Если опоздает на «Селесту», все усилия окажутся напрасными. Он задержится в Кейптауне на неопределенный срок и вместо живых, переменчивых, как морская волна, глаз Джоан будет довольствоваться тоскливыми, черными, как беззвездная ночь, глазами Лимы.

Лима… Она ни в чем его не обманула. Вот он, подарок, от которого Джоан не сумеет отказаться. Эта чудесная раковина растопит ее сердце, а любовь Джереми заставит его биться сильнее.

Но. Прямо под ним лежит плоская, неприметная на вид ракушка – именно в таких моряки чаще всего находят жемчужины. Было бы неплохо заполучить и ее, чтобы оплатить его будущую свадьбу, помочь матери и сестре. Конечно, драгоценный шарики лежат далеко не в каждой, но у него сегодня счастливый день. Дыхание полностью восстановилось. Рискнуть? Последний раз?

Да!

Джереми перевернулся и используя раковину как грузило, нырнул.

Мутное облако развеялось, морская капуста мерно и невозмутимо покачивалась в лучах света, как несколько минут назад, как несколько веков и тысячелетий назад – подводный мир с первобытных времен почти не изменился. Ракушка лежала на прежнем месте. Джереми схватил ее и помчался наверх.

Отдыхать на берегу не стал, взобрался на мыс, натянул вещи на сухое и соленое тело. Взгляд упал на кортик. Открыть по-быстрому ракушку, проверить? Времени в обрез. Но на судне уединиться невозможно, а открывать при всех глупо: если есть жемчужина — показывать ее чужакам нельзя, если нет – брать ракушку с собой нет необходимости.

Джереми поискал щель между створками и попытался всунуть туда лезвие кортика. Пришлось повозиться – моллюск не желал выдавать своих секретов. Наконец, нащупал лезвием мягкую ткань и вошел в нее, широко раздвинув створки. Внутри они были не перламутровые, как обычно, а черные по краям и молочно-белые посередине.

Удивительное зрелище предстало глазам, Джереми залюбовался, позабыв все тревоги мира: на мягком, влажном тельце моллюска, как на подушечке, лежала крупная черная горошина и при малейшем движении переливалась разными оттенками – синим, серым, зеленоватым, пробегали желтые и белые блики. Джереми и не догадывался, что черный цвет может быть таким разнообразным.

Красиво… Но что это?

Восхищение сменилось разочарованием. «Жемчуг черным не бывает. Я никогда не видел и не слышал о нем. Что это за чудо природы? Выглядит привлекательно, но скорее всего ценности не имеет. Моллюск плохо сделал работу, поленился, видно. Зря я за ракушкой нырял. Выбрасывать жалко, возьму с собой. Спрошу у Старого Билла. Он все знает, подскажет, что с этим уродцем делать. Выбросить всегда успею. Нет, сестре подарю. Сделает бусы».

Без большой радости Джереми выковырнул необычную бусину, подержал в пальцах, решая, куда бы спрятать? В карман? Ненадежно. Найдется крохотная дырочка и – прощай, чудная черная горошина. В ботинок? Неудобно. Будет перекатываться, мешать при ходьбе. Нет, ни в одежду, ни в обувь нельзя.

Тогда в кортик. Он с секретом. На конце рукоятки есть круглый набалдашник, который откручивается и открывает полое пространство. Там Джереми хранил кокаин – лучшее средство, чтобы расслабиться после изнурительной вахты, заглушить тоску по дому и тошноту при штормовой качке. В кортике самое место для кокаина — всегда под рукой и не страшно, что украдут.

Лучшего тайника для жемчужины не придумать. Джереми открутил крышечку и вдавил находку в сероватый порошок, который вчера предусмотрительно приобрел в борделе. Завинтил, повесил кортик на ремень и поспешил в обратный путь. В квартале нищих купил чистую, целую тряпицу, завернул раковину – спрятать от любопытных глаз. Хотя солнце палило нещадно, пить просить остерегся – утолишь жажду водой неизвестного происхождения, подхватишь «Желтого Джека», то есть тропическую лихорадку.

Всю дорогу на губах его играла улыбка. Цели он все-таки достиг — раковина редкой красоты в руках. А если окажется, что и горошина обладает определенной ценностью…

Будущее покажет, сорвал ли Джереми двойной куш.

 

10.

 

Спускаясь к пристани, Джереми увидел «Принцессу Селесту» и облегченно вздохнул, но следовало спешить — на ней уже поставили грот-парус. Он прибавил шаг, потом побежал. Старый Билл заметил его и замахал по-сумасшедшему, будто греб воздух руками —  мол, скорее!

Когда Джереми перешел по мостику на борт, услышал в свой адрес первым делом отборную брань, лишь потом человеческую речь. Судно готовилось к отплытию, матросы суетились и, слушая словесную канонаду боцмана, отпускали шуточки насчет «жарких объятий местной красотки», из-за которых Джереми едва не проспал обратный рейс.

— Медуза в печенку, Джереми, — ругался Билл, — где пропадаешь? Чуть без тебя не ушли! Капитан приказал отчаливать раньше назначенного часа, пока дует попутный зюйд-ост. Твое счастье, что поставщик запоздал со свежей водой, а то любовался бы ты издалека на нашу корму. Все парни давно на борту. Где тебя морские дьяволы носили?

— Виноват, Билл. – Джереми опустил повинную голову и тут же поднял. – Можно с тобой поговорить?

— Ну, говори, — сказал боцман, снизив тон и сменив выражение гнева на выражение внимания. Он легко загорался и легко гас. На Джереми же вообще долго не злился. Любимчик. Во всяком случае – так думали остальные.

— Нет. Без свидетелей. У тебя, — сказал приглушенно Джереми.

— Не можешь подождать до вечера?

— Не могу. Дело не терпит. Отвлекись на пять минут.

Билл оглядел палубу и мачты. Никто не отлынивал от работы, подготовка к отплытию шла заведенным порядком. Он свистнул в боцманскую трубку, сказал старшему матросу «понаблюдай, пока меня не будет» и Джереми «пошли».

Спустились под палубу, прошли мимо матросских гамаков в дальний угол, в его личную каморку, граничившую с камбузом. В каморке хватило места для узкой кровати, прибитой к полу, и крошечного столика, прибитого к стене. Над столиком висела клетка с желто-зеленым попугаем, смотревшим на мир пуговицами вместо глаз. Над кроватью зияла дыра иллюминатора, который служил источником света, свечей боцману не полагалось. Вдвоем стоять было тесно, втроем получилось бы с трудом.

— Выкладывай, только по-быстрому, — сказал Билл вполголоса. Он догадался, что у Джереми дело секретное, а деревянные перегородки защищают от чужого глаза, но отлично проводят звук.

— Смотри, что у меня есть.

Джереми положил сверток на стол и с видом факира, показывающего фокус, не торопясь, развернул. Боцман выпучил глаза. В них за долю секунды толпой пронеслись эмоции, которые в обычное время посещали его по одиночке и то нечасто: удивление, восторг, зависть, сомнение, оценка. С осторожностью, к которой не привыкли грубые руки, он поднял раковину, осмотрел со всех сторон.

Много чего он повидал на свете, а такого чуда не встречал. Раковина совершенно не походила на те, что мириадами валяются на морском дне и отличаются лишь размерами – закрученные, с острым концом и округлым отверстием. У этой отверстие имело плоское дно и походило на тарелку, а закрытая часть была выпукла и не имела определенной формы. Во всей раковине ни одной гладкой линии – отростки, шишечки, бороздки, вырезы и зубцы. Внутренность покрыта перламутром, который переливался от цвета утренней зари до снежного с бриллиантом. Внешнюю, ребристую поверхность покрывали полосы и пятна, которые позаимствовали оттенки у нежной майской розы.

Раковина выглядела по ненастоящему красиво, и Билл грешным делом подумал «подделка». Приложил к уху, услышал шум моря. Его не подделаешь.

— Откуда она у тебя? – вымолвил он, наконец.

— В море нашел, — уклончиво ответил Джереми. Он дал слово Лиме хранить ее секрет, да и ради себя. Кто знает, не придется ли еще раз воспользоваться дарами океана именно в том месте. Оно теперь и его секрет.

Билл испытующе глянул на молодого моряка. Глаза тот не отвел и вообще держался уверенно — говорил правду. Купить такую вещь не хватило бы денег, а на грабеж он не способен.

— Ты знаешь, что нашел?

— Ну, красивую вещицу. Подарю одной девушке …

— Сделаешь королевский подарок.

— Надеюсь, она оценит, — улыбнулся Джереми. – Постой. Говоришь какими-то загадками.

— Джимми, — сказал Билл и понизил голос до шепота. – Тебе крупно повезло. За один раз ты нашел клад, который пираты ищут столетиями. Это не просто раковина, это Розовый Тритон. Редчайшая. Мало того, что гигантская, но особым образом окрашена. Обычный цвет для Тритона белый или кремовый с черными или коричневыми разводами. Тоже неплохо, я видел раза два. А такое чудо вижу впервые. – Бил наклонился к уху Джереми. – Стоит целое состояние.

— Целое состояние – это сколько?

— Есть коллекционеры, которые выкладывают за подобные редкости бешеные деньги. Думаю, эта потянет на двести золотых гиней.

— Ого!

— Поздравляю, Джимми. Теперь ты завидный жених. Горячий поцелуй от девушки получишь непременно. Или что-нибудь посущественней…

— Посущественней не получу, она слишком строга. Но и поцелуй хорошо. Спасибо, Билл. Слушай, просьба у меня. Возьми раковину на сохранение до конца рейса, а? Ты же знаешь, в кубрике ее сразу украдут.

— Доверяешь мне свое богатство? – Билл хлопнул Джереми по плечу. – Правильно делаешь. Мы же друзья. Есть одно укромное местечко… Там она будет дожидаться прибытия на новую родину.

Билл завернул вещь в ту же тряпку и еще в одну – из своих. На связке ключей нашел один, самый маленький, вставил в днище клетки с мертвым попугаем, крутанул. Раздался легкий щелчок, и часть стены вместе с клеткой открылась, как дверца. Внутри было пусто, если не считать нескольких листков бумаги и тонкой книжки, затертой как молитвенник усердного монаха.

— Об этом тайнике не знает никто, кроме меня и теперь тебя. – Боцман положил сверток поверх книжки, подоткнул со всех сторон, чтобы предотвратить свободное движением при шторме. – Вещь хрупкая, нельзя повредить ни одного отростка, иначе потеряет в цене сразу половину. Не обману твое доверие, брат. В порту Беверли получишь назад свое сокровище. И не забудь на свадьбу пригласить.

— Конечно. Хотя до свадьбы еще далеко… Спасибо, Старый Билл.

С палубы послышались громкие команды, беготня, возбужденные голоса. Боцман захлопнул тайник.

— Все, Джимми, отплываем. Иди на вахту.

 

11.

 

Качели мерно раскачивались и действовали усыпляюще. Молли привалилась к плечу гувернантки, пригрелась и заснула – не крепко, скорее отвлеклась от действительности и забрела в сон. Время от времени она возвращалась, садилась прямо и крутила головой, как птичка, проверяющая — не произошло ли в ее отсутствие чего-нибудь любопытного? Нет, не произошло – и Молли опять укладывалась на живую подушку и забывалась легкой дремой. Так она гуляла между грезами и реальностью и, в конце концов, перестала их различать. На лице ее царила ангельская безмятежность.

С другой стороны к гувернантке привалилась Кэти, которая читала вслух сказки, водя пальчиком по строкам. Читала, не торопясь, подолгу рассматривала картинки, давала комментарии или задавала вопросы.

На которые Джоан не отвечала. Здесь, за домом тень и тишина, и никто не видит, она позволила себе отвлечься и  погрузилась в думы, которые со вчерашнего вечера не давали покоя. Накануне она получила странное письмо от некоей Милдред Хоун, совершенно не знакомой персоны. Речь шла об Алексе.

Прочитав послание в первый раз, Джоан решила, что оно попало к ней по ошибке. Прочитала во второй и убедилась, что нет, не по ошибке: имена указаны правильно, адрес тоже. Прочитала в третий и, не желая того, запомнила наизусть. Его строчки не давали ей покоя всю ночь, казалось — кто-то стоял над ухом и повторял их железным голосом. Теперь же они вставали перед глазами и кололи мозг тысячами иголок, от боли хотелось плакать.

Послание от Мими – так она представилась в начале, было написано корявым почерком, с ошибками, на дешевой бумаге, пахнувшей кислятиной.

«…Думаете, что Алекс Редклиф вам верен и ведет монашеский образ жизни? Как бы не так! Он завсегдатай борделей и меняет женщин чаще, чем перчатки. Всех проституток Сохо он знает по именам, в том числе мою подругу Лулу. Которая изучала ремесло у самой Салли Сэлсбери в заведении «Салон дикарок». И даже она не видала такого загульного клиента, как Редклиф.

Он пользуется заслуженной славой картежника, грубияна и выпивохи. Не брезгует замужними дамами и скандалами. Недавно его подстрелил обманутый супруг и отправил на три недели в госпиталь. Там он подлечился и взялся за старое.

Получил отпуск и пригласил меня для компании. Но почему-то взбесился, дал в глаз и ни за что не заплатил. После жил с двумя девушками одновременно, я точно не знаю из какого заведения. Кажется, из «Виллы Ямайка», там они соглашаются на всякое распутство и всегда молчат. У Алекса вспыльчивый характер и может дать по морде, но когда хорошо платит, недостатка в женской ласке не испытывает.

Он хороший любовник, но станет незавидным мужем, потому предупреждаю. Вами он пренебрегает, а письмо ваше использовал, как закладку в книге. Я его прочитала, и стало жаль. Вас. Не обманывайтесь на его счет, Джоан. Забудьте, как можно скорее.  Алекс – редкостный эгоист и бабник. Это говорю вам я, Милдред Хоун, проститутка со стажем тринадцать лет, а всего мне двадцать два. Писала Лулу. PS. Вы никогда не будете с ним счастливы».

«Все выдумки и наглая ложь, зачем было читать это трижды?» – вопрошала себя Джоан, но поздно. Она порвала несчастный листок и бросила в камин в кухне, потом долго мыла руки, но до сих пор ощущала на них грязь, липкую и черную, как деготь. Осталась она не на руках, а внутри — от понимания, что написанное походило на правду.

Но бывает правда, которой лучше не знать.

Нет, бывает правда, которой не хочется знать.

Сами собой у Джоан потекли слезы. От обиды. От жалости к себе. От досады на собственную слепоту.

Нет, правду лучше знать всегда. Иначе она заменяется выдумкой, которая удобна и приятна. Это называется самообман, и Джоан грешна в нем. Она догадывалась, что Алекс про нее и думать забыл, но признавать это было слишком больно. Она отбросила догадки и окружила его романтическим ореолом, почти как божество. Она хранила теплые воспоминания, и они помогали ей переживать трудные моменты. Она мечтала о встрече, и мечты тоже помогали. Оказывается, светлые воспоминания и добрые мечты – это то, что удерживает человека на плаву. Вот отняли их и будто бросили в стремнину…

Поделом ей. Пусть расплачивается за то, что сознательно совершала подлог — сама себя обманывала и верила в то, во что хотела верить. «Дурочка. Ждала, что кузен письмо напишет. Если бы хотел, давно написал. Или сам приехал. Наивная, романтичная Джоан. Спустись на землю. Оглянись вокруг. Разве в жизни есть место романтике? Что хорошего ты видела от мужчин? От Бруно. От Генри Мюррея. Алекс не лучше. Поплачь и забудь прекрасного принца…»

— «Сына колдуна превратили в ворона и посадили в клетку, — читала Кэти. — Он мог бы превратиться обратно в человека, но подумал: если сидишь в клетке, то лучше быть птицей…»

«А если работаешь гувернанткой, то лучше о принце не мечтать», — подумала Джоан и всхлипнула. Кэти подняла голову и внимательно посмотрела.

— Почему вы плачете, мисс Джоан? Я так плохо читала?

— Нет-нет, Кэти. Ты прекрасно справилась. Мне что-то в глаз попало. Растерла до слез. Продолжай, пожалуйста. Я слушаю.

— «Клянусь бородой пророка, она станет хорошей женой, воскликнул калиф…», — прочитала дальше Кэти. – Мне нравится это выражение «клянусь бородой пророка». Надо запомнить.

— Что запомнить? – встрепенулась Молли и заморгала.

— Что ты соня и всю сказку проспала, — получила грубоватый ответ от сестры.

— Ничего я не проспала, я все слышала, — сказала Молли незаслуженно обиженным тоном.

— Тогда скажи волшебное слово, чтобы превращаться в разных зверей и птиц и понимать их разговоры…

Назревал спор, но не успели стороны забросать друг друга ядовитыми стрелами, как с парадной стороны коттеджа послышался топот копыт и шум тяжелой кареты.

— Клянусь бородой пророка, это дядя Эдвард! – крикнула старшая, спрыгнула с диванчика и побежала встречать экипаж. Молли бросилась следом. Гувернантка осталась на качелях. Гости  Даунхилла – не ее гости, она им не радовалась.

«Хозяин не лучше других и вдвойне опасен. Слишком привлекателен, учтив. Знает – как понравиться женщине. Только не мне. Научена горьким опытом. Повторять ошибок не собираюсь. Не пойду с ним здороваться. Спасибо, качели с задней стороны. Он меня не увидит».

Джоан взяла книжку, раскрытую на странице с иллюстрацией про свадьбу калифа. Подумала «истории любви кончаются свадьбой только в сказках» и захлопнула.

 

 

Нора вышла встречать брата, из-за дома выбежали Кэти и Молли, все трое остановились в ожидании поцелуев и подарков —  Эдвард никогда не приезжал с пустыми руками. После объятий и поцелуев он вытащил из кареты две большие коробки, отдал племянницам и, между делом, посмотрел на угол дома, откуда они прибежали: не появится ли гувернантка? Для нее он тоже кое-что привез — книгу по искусству эпохи Ренессанса с цветной картинкой «Венеры» Ботичелли сразу под обложкой, от которой не оторвать глаз. Но девушка так и не появилась. Эдвард заподозрил ее в злом умысле и решил – подарка не получит.

Сестре вручил коробку с чисто женскими принадлежностями, о чем говорила красная шелковая обивка.

— Я только что из Лондона, привез, все, что ты заказывала.  Последние достижения алхимиков. Крем с оливковым маслом для лица, ароматные мази, парфюм с экстрактом цветов. Красота дорого стоит, но и за деньги оказалось непросто купить некоторые вещи. Заказывал в самом известном модном магазине Чарльза Ворта. Через неделю заказ прислали с курьером. Прямиком из Парижа. Вот эти духи называются «Аромат Монмартра». Кажется, с вытяжкой из чайной розы.

— Ой, дайте понюхать аромат «маматра», то есть чайной розы, – попросила Кэти и потянулась к флакончикам в маминой коробке. Свой подарок – куклу в бальном наряде и кружевной шляпе, она крепко прижимала к груди, показывая: не просите, не дам, сама не наигралась.

— Понюхай, но, пожалуйста, осторожно с флаконом, — предупредила Нора. Она с любовью посмотрела на брата. – Милый мой Эдвард, по-моему, ты нас балуешь.

— А кого мне еще баловать? Не так часто вас вижу. И с «ужасом» ожидаю твоего замужества. Буду очень рад и очень огорчен. Рад, что начнешь новую жизнь с хорошим и любимым человеком. Огорчен, что уедете за тысячи миль.

— Ну, до этого еще далеко. Чай пить будешь?

— С удовольствием.

В гостиной уже стоял накрытый стол. Кэти и Молли к чаепитию интереса не проявили, занялись более важным делом: разбросав только что полученное, они уселись на полу и ревностно оглядели кукол друг друга с вопросом в глазах «а у меня не хуже?» и с готовностью поспорить. Куклы были похожи, лишь одежда разных цветов – дядя позаботился, чтобы причин к ссоре у племянниц не возникло. Сестры успокоились и дружно обратились к маминой коробке, в которой лежало столько чудесных дамских вещичек.

Дети, упаковки, подарки заняли полкомнаты, Эдвадру с Норой пришлось пробираться к столу, глядя под ноги.

— Что нового в столице? – спросила Нора, прихлебывая чай с вареньем из лесной земляники. Эмма была мастерица варить – не долго и не коротко, именно так, чтобы ягоды сохраняли форму и вкус.

— Все по-прежнему: днем пыль, вечером дым, ночью духота, утром сырость. В Ковент Гарден приезжала труппа из Вены, давали «Фигаро». Сходил…

— С дамой? – Нора лукаво сверкнула глазами.

— С приятелем. Из клуба. Больше никуда сходить не удалось.

— Не было желания?

— Не было времени. Получил новое задание. На следующей неделе отправляюсь в Шотландию. Посмотрю, что за настроение у тамошней интеллигенции.

— Если она вообще там есть. Не знаю почему, но шотландцы представляются мне немного диковатым народом. Суровый взгляд, рыжие волосы. Женщины все время молчат и готовят хагис с чесноком, мужчины ходят в клетчатых юбках и пьют скотч.

— Да, своеобразный народ. Живут рядом с нами, некоторые даже называют Шотландию северной провинцией Йоркшира, но отличаются от англичан как вилка от ложки. Им ближе скандинавы — такие же сдержанные и немногословные. Но сдержанность идет не от дикости или недалекого ума, а от застенчивости. Я знавал одного шотландца мистера Бьюкена, который родился и жил в Эссексе, но так и не привык. В обществе он чувствовал себя неуверенно, смотрел на всех с подозрением и очень боялся попасть впросак. Иногда он с каменным лицом рассказывал смешные анекдоты про соотечественников. Один мне понравился, я запомнил. У шотландца умирает жена и просит, чтобы на похороны он непременно позвал ее сестру, с которой он в ссоре. Муж долго отказывался, наконец, говорит: хорошо, я ее позову, но учти – у меня на целый день будет испорчено настроение!

— Ха-ха-ха! Какое незамутненное условностями чувство юмора.

Не подумай, что я имею что-то против шотландцев. Знаю, что они нас… как бы помягче выразиться – не то, что ненавидят, но недолюбливают. Я не права?

— Права. Но не стоит обобщать. К ним нужен правильный подход. Первое, что шотландцев сразу настораживает и отталкивает, это английский аристократический выговор. Я от него избавился еще в Индии. Подавать команды с типичной интонацией английского лорда не очень-то удобно. Так что по разговору шотландцы не увидят во мне сноба. А вообще они приветливые и гостеприимные — если решат, что человек достоин их дружбы.

Нора отставила пустую чашку и расслабленно облокотилась на руку – от тепла и сладкого вкуса, от подарков и присутствия родных людей стало мягко на душе, покойно, как в легкой, летней дреме.

— Ах, как хорошо… Эдди, побыл бы ты с нами подольше. Не надоело разъезжать туда-сюда? Агитировать,  с незнакомыми людьми встречаться? Вдруг среди них шпионы? Ты как-то говорил, ваша деятельность не совсем легальна…

— С официальной точки зрения. А с гуманистической – не только легальна, но крайне важна, — воодушевленно произнес Эдвард. – Цивилизованные люди, каковыми мы себя считаем, не должны мириться с таким позорным явлением, как рабство.        Две тысячи лет назад его существование можно было оправдать. Суровые нравы, дикие развлечения. Рабы-гладиаторы должны были бороться с хищниками, убивать друг друга ради развлечения скучающей римской публики. Но то, что считалось нормальным тогда, вызывает отвращение сегодня. Прогресс не стоит на месте, в том числе в межчеловеческих отношениях. Мы вышли на новый уровень понимания. Любой труд должен оплачиваться. С людьми надо обращаться по-людски. Цивилизованный разум спасет мир, а дикая жестокость утянет его в бездну.

— Ты неплохой оратор. – Нора с уважением взглянула на брата. – Говоришь правильные вещи доступным языком, даже я поняла, хотя далека от мировых проблем.

— Вот ты и сформулировала главный секрет ораторского искусства. А вообще… Мне нравится то, чем занимаюсь. Ездить по городам, участвовать в дискуссиях, тормошить людей, завязших в рутине повседневности. Разъяснять высокие идеи и звать за собой. Нравится видеть результаты. Их пока немного, но мы только начали.  Мне по душе общественно-полезная деятельность. Может быть, в будущем займусь политикой. Почему нет? Я молод, свободен, имею кучу амбиций и все возможности для их реализации.

— Очень хорошо, Эдди. Горжусь тобой и поддерживаю. Приятно смотреть на твои горящие глаза. Ты сейчас в расцвете жизни, и не стоит ограничиваться пределами деревенской усадьбы. От безмятежного существования, как у нас в Даунхилле, заскучаешь, разленишься, погрязнешь в тишине и покое…

— Ну, вы только прикидываетесь тихонями, — улыбнулся Эдвард. – Скоро совершите великое путешествие на край света, в Гибралтар, к теплому морю и вечно голубым небесам.

— Будем тебе письма писать. И в гости ждать. С подарками.

За окном шумно пронесся ветер, вдали громыхнуло.

— Наверное, дождь пойдет, — сказал Эвадрд неожиданно грустным тоном. Гувернантка так и не явилась. Он изо всех сил старался о ней не думать.

 

13.

 

Вечером разразилась гроза, да такая, что будь они на море, попали бы в девятибалльный шторм на старом, но еще крепком корабле с названием «Коттедж Даунхилл». Поначалу он мужественно сопротивлялся шторму. Две стихии боролись вокруг — дождь заливал его тоннами воды, ветер стремился сдвинуть с места, под конец они вдвоем его так измучили, что коттедж прекратил сопротивляться, лишь стонал и плакал от боли.

Исходившие из его нутра звуки могли принадлежать кому угодно – живому или неживому, потустороннему или загробному. С улицы к ним добавлялся оглушающий грохот, будто кто-то всесильный гневно стучал в небо и огненными молниями рвал тучи на куски. Ночь накрыла дом – черная, как плащ вампира.

Гроза — явление грозное, непознанное. Самый отважный человек преклоняется перед ней, обычные же люди отдаются во власть суеверных страхов.

Нора отправилась укладывать детей, которые боялись, не желали засыпать и требовали сказок. Эдвард коротал вечер в гостиной в компании книжки, подсвечника и бутылки. Слуги рано разошлись по комнатам и затихли. Дом разом опустел и погрузился в напряженную тьму.

Джоан сидела в библиотеке за роялем и просматривала нотные журналы. Она получила их еще позавчера, но находясь в печали по поводу письма, пролистать их так и не собралась. Музыка – это волшебство, и заниматься ею следует в добром расположении духа, а когда дух смущен, волшебства не получится. Гроза была на руку Джоан, за ее мощным ревом нежный голос рояля не будет слышен и не помешает другим обитателям.

Листая брошюру, она читала ноты и тихонько напевала. Одна пьеса ей понравилась — мелодичная, легкая, несложная в исполнении. Она запомнила кое-какие места, пропела их еще раз и, поставив брошюру на пюпитр, начала играть с листа. Получалось без ошибок, и она настолько увлеклась, что слышала только музыку, а грохот за окном для нее не существовал.

Дневная гроза пугает, ночная наводит тоску.

Которую алкоголь не в состоянии развеять. Эдвард отодвинул «Жизнеописания римских императоров» — перед сотрясающей основы грозой их подвиги несколько поблекли, прошелся по комнате, глянул в окно и наткнулся на стену непроницаемого мрака. Ни звезды на небе, ни огонька на земле не видно. Буря будто отрезала Даунхилл от остального мира, накрыв потоками дождя и почти осязаемой завесой черного воздуха. Казалось, что коттедж стоит на крохотном островке, окруженном бушующей стихией. Оттуда невозможно сбежать и даже за дверь выходить опасно – шагнешь в пропасть.

«Глупые мысли, — попенял себе Эдвард. – Просто ночь обостряет ощущения, преувеличивает страхи». Он опять устроился за столом и уставился в книжку, но текста не различил — не от виски, но от досады. Император Клавдий завоевал Британию, а он не в состоянии покорить какую-то гувернантку.

Наполнив бокал на треть, Эдвард отпил добрый глоток, потом еще. Это его третий заход. Настроение не улучшается. Скорее наоборот. Кто виноват – погода или…

«Эта девчонка! Что она со мной делает? — вопрошал он у ангела на подсвечнике, который глупо улыбался в ответ. – Сегодня я ее еще не видел, хотя знаю, что она здесь. Демонстративно не попадается на глаза. Издевается? Где ее научили конспирации? Ах, да. В школе для шпионов, которых теперь называют гувернантками. Строже надо с ней. Показать, на чьей стороне власть. А то в своем неуважении к хозяину девушка зайдет слишком далеко.

В контракте, кроме прочего, следовало внести обязательный пункт: подходить к хозяину, как минимум, три раза в день. Утром, чтобы сказать «Доброе утро»,  в обед – «Добрый день», после шести – «Добрый вечер». И чтобы в глаза смотрела, а не в пол».

Откуда-то донеслись звуки мелодии, такой нежной, хрупкой, что Эдварду показалось – затерявшимся в буре обитателям Даунхилла идут на помощь эльфы. Поднял голову, прислушался. «Ага. Вот где ты прячешься. Попалась птичка. Пойду с ней строго поговорю».

Он слишком резко поднялся, и голову повело. Пришлось облокотиться на стол, восстановить равновесие. «Перебрал с виски. Голова ясная, а ноги не слушаются. Ничего. Пройдусь, протрезвею».

Эдвард зло отодвинул недопитый стакан, как виновника своей ограниченной дееспособности, зашел в соседнюю комнату, где на туалетном столе стояли кувшин с чистой водой, таз и лежали полотенца. Намочил одно, приложил к горящему лицу. Жар вскоре спал. Вернулась координация движений. Эдвард прополоскал рот, взглянул в зеркало. На лице свирепое выражение, и оно понравилось. Вышел из туалетной.

Не торопясь и немного лениво продвигался он по коридору, как охотник, который знает, что дичь в капкане, и спешить ни к чему.  Он шел на звуки музыки, и чем слышнее они становились, тем сильнее раздражали. Теперь они казались не песней эльфов, но коварным призывом ведьм.

Дверь в библиотеку была закрыта, он распахнул ее и встал в проеме, засунув большие пальцы в карманы жилета и расставив ноги для устойчивости. Странная картина предстала, нереальная – за окном смешались небо и земля, а здесь полное умиротворение. На лице гувернантки невинность и наивность – как у «Венеры» Ботичелли, но Джоан красивее. Эдвард пожалел, что не обладал талантом художника, иначе написал бы ее портрет и стал основоположником Нового Ренессанса.

Глядя на прекрасное, невозможно оставаться злым. Люди, умеющие видеть красоту, никогда не возьмутся за оружие.

Воинственность покинула Эдварда, он готов был сдаться на ее милость и упасть к ее ногам. Хорошо, что увлеченная игрой, девушка не видела его поражения и не сознавала своей победы.

Он дослушал мелодиию и по окончании довольно миролюбиво сказал:

— Замечательная музыка. Полная противоположность погоде.  Как называлась эта вещь?

Джоан вздрогнула, подняла голову – испуг мелькнул на лице.

— «Этюд без названия» Бетховена, — напряженным голосом сказала она, приподнимаясь и наблюдая за хозяином. Зачем он явился?

Оглушительный грохот раздался за окном. Его она совсем не испугалась.

Почему?..

Почему тихого человека она боится больше, чем шума небесного? Эдвард не уйдет, пока не выяснит.

 

 

Бомбовые удары грохотали по небу и долго не хотели умолкать. К ним присоединились молниевые обстрелы и, будто, послужили сигналом Эдварду. Не спуская мрачного взгляда с гувернантки, он тронулся с места. С каждой новой вспышкой Джоан видела его все ближе и ближе, но стояла на месте, надеясь, что он придет в себя и остановится на почтительном расстоянии.

Война за окном продолжалась, и, вроде, перенеслась внутрь. Молчание становилось угрожающим, атакующие намерения Эдварда слишком ясны. Гувернантка сделала останавливающий жест. Он не заметил.

— Мисс Джоан. Я давно хотел задать вам один вопрос.

Какой еще вопрос? Неподходящее время и место. Джоан напряглась. Она вглядывалась в лицо Эдварда, пытаясь угадать – что у него на уме.

Ничего хорошего.

Недолго же наслаждалась она покоем Даунхилла. Но как же так? Неужели история повторяется? Неужели хозяин ничем не отличается от Бруно и тоже собирается ее преследовать? Неужели  в Англии нет нормальных семей, где к гувернанткам относятся с уважением…

— Почему вы относитесь ко мне с неуважением? – донесся до нее глухой голос. – Демонстративно избегаете, не подходите поздороваться? Объяснитесь. Это вызов? Бестактность? Или…

— Или – что? – спросила Джоан как можно спокойнее.

Он продолжал приближаться, и ей пришлось отступать с той же скоростью, чтобы сохранять безопасную дистанцию.

— …или способ привлечь внимание? – Он понизил голос. — Тогда вам блестяще удалось.

— Только не это! – выкрикнула Джоан.

Она уперлась спиной в стену из книг. Дальше отступать некуда. Громы и молнии, спасите!

Они не спасут.

Придется самой себя защищать. Не в первый раз.

Отчаяние придает смелости.

— Вы не можете приписывать мне то, чего я и в мыслях не имела, — отважно проговорила она. – И… и не подходите!

— Почему же не подходить? Я у себя дома. Вы дерзите. А это очень, очень нехорошо.

Крохотная надежда теплилась в ее сердце — что воспитание и благородство, положенное ему по титулу, заставят вовремя остановиться. Но ошиблась. Эдвард нарушил все правила этикета — подошел чуть ли не вплотную и загородил собой остальную комнату, будто заключил Джоан в ловушку. Он был в полном смысле хозяин положения, а она была в его руках, хотя они по-прежнему находились в карманах.

Она дышала возбужденно, грудь вздымалась, она боялась нечаянно коснуться Эдварда и, задержав дыхание, вжалась в книжные полки. Не хватало воздуха и свободы движений. Не стоило даже пытаться искать пути для побега и надеяться на помощь извне. Джоан ничего не оставалось, как попросить пощады, потому что сопротивление не имело смысла.

Но он не собирался ее щадить. Он был зол. Эта девчонка позволила себе бестактность, и он преподаст ей урок хороших манер. Не таких гордячек укрощал, и с этой справится. Да уже. Она присмирела и смотрит с мольбой. Давно бы так.

Она всхлипнула. Во время вспышки молнии он увидел дождь в ее глазах. Вдруг стало ее жаль. Бедное, беззащитное существо. Напуганный ребенок, которому не к кому обратиться за помощью. Сердечко бьется, как у мышки, которую вот-вот схватит кот. Губы дрожат…

Он не хотел ее пугать. Его недавняя агрессивность была не настоящей, а только предлогом подойти к ней. Поговорить. О чем? Ни о чем. О самом неважном. Чтобы ощутить ее присутствие. Рядом, как сейчас.

Любовь – это игра. Это миллионы вариаций и миллиарды оттенков. Необязательно прикасаться, чтобы получать удовольствие. Едва ли не большее удовольствие приносят касания взглядом и фантазия на тему «что могло бы быть, если бы…».

Эдвардом овладело игривое настроение. Он наслаждался ее близостью и с блаженством вдыхал запах ее волос, кожи, соблазнительных губ и щек. С откровенным желанием он гладил ее взглядом, в полумраке лишь угадывая очертания ее плеч и груди. Не тронув пальцем, он ощущал ее тело. В моменты вспышек он всматривался в ее глаза, которые зелеными огоньками тревожно смотрели на него снизу вверх. Мысль «что ощутил бы, если бы по-настоящему прикоснулся к ней» будила его воображение.

Долго ли он сможет сдерживать себя? Вытерпит ли пытку ее близостью?

Он не знал. И неважно. Важен момент. Дурманящий аромат юного девичьего тела, который потерян у взрослых женщин. Ее сладкое тепло. Ее слабость, которая способна подчинить его силу. Игра в опасность, где все зависит от него, но она определяет правила. Она и не догадывалась – какую власть имела над ним, и не знала, что стоит на краю пропасти. Она будоражила его, заставляла искать оправдания тому, что скоро должно случиться. Еще немного – и он перейдет черту.

«Может, она согласится добровольно?» — мелькнула шальная мысль и смела все запреты.

Он качнулся в ее сторону, Джоан уперлась кулаками в его грудь. Он усмехнулся — жалкая попытка защититься.

Разве он на нее нападал?

Да. Она так поняла.

И поняла правильно.

Мысли Эдварда прояснились. Он был не настолько пьян, чтобы не понять — стоит у опасной черты, и опасность исходит от него. Он почти потерял контроль над желаниями, но не потерял способность рассуждать. Ему не составит больших усилий удовлетворить желания прямо сейчас, воспользовавшись темнотой и положением хозяина. Но если он поддастся велению плоти, будет дикарем и мерзавцем, потеряет Джоан навсегда.

Опускаться до дикости не хотелось. И не хотелось быстро сдаваться. Слишком приятно наслаждаться ее обществом, ее близостью. Он сдержался. Возможно, девушка наградит его терпение хотя бы поцелуем? Пристально вгляделся в ее лицо. Нет, не о поцелуях она думает. Она смотрит по сторонам, ищет возможность улизнуть – справа или слева.

Неромантично с ее стороны. Жаль. Обстановка подходящая – гроза, ночь, двое. Почему бы ей не спрятаться от грома у него на груди? Он бы успокоил, приласкал. Все, как в романах, которые так любят юные девушки.

Но она их, видимо, не читает.

Что ж, если гувернантке не до лирики, подыграем ей. Он уперся обеими руками в стену позади Джоан — как бы заключил в объятия с соблюдением приличий. И окончательно отрезал пути отхода.

— Вы боитесь меня?

Она почувствовал запах виски.

— Оставьте меня в покое. Вы пьяны.

— Да, пьян, — легко согласился Эдвард. – Но разве это такой уж большой недостаток? Я умею себя сдерживать, находясь в любом состоянии. Это заслуживает уважения. Не так ли?

Женщина тонко понимает ситуацию с мужчиной, моментально оценивает опасность, интуитивно находит верную линию поведения.

Джоан ничего другого не оставалось, как смириться и ждать. Она чувствовала — хозяин не агрессивен, поднимать на нее руку не собирается. Хотя с мужчинами никогда не знаешь. К тому же он пьян. Нельзя его злить, даже взглядом. Она прикрыла веки.

Эдварда развлекало маленькое приключение в библиотеке, и он не намеревался его быстро заканчивать.

— Сегодня ты от меня так просто не убежишь, девочка, —  усмехнувшись, проговорил он. – Так почему, Джоан?

«Ну, если ему так хочется знать…»

Она подняла на него глаза — в них бушевали грозы, ничуть не слабее тех, что за окном.

Набрав в легкие воздуха, Джоан выплеснула на Эдварда то, что, собственно, приготовила для Алекса:

— Я вас ненавижу. Не вас лично, а вообще. Мужчины не заслуживают любви. Они умеют только драться, врать и распутничать. На чувства других им наплевать. Эгоисты. Все до одного. Не утруждают себя такой мелочью, как написать письмо. И не догадываются, что своим поведением причиняют боль… — Голос ее сорвался. Обида комом подступила к горлу. Джоан расплакалась и закрылась руками.

Эдвар заметил, что колечко исчезло с пальца. «А, понятно. Тот, кто ей дорог, чем-то огорчил, и она обиделась на все человечество. Вернее, на мужскую его половину.  Что ж, первое разочарование в любви самое болезненное. У меня было то же самое. Ничего, время лечит. Девочка попереживает, сделает выводы. Вернее, уже сделала. Осторожничает с мужчинами. И правильно делает — среди нас немало негодяев. Браво! Однако, задача усложняется…».

Женские слезы приводили его в смущение, даже фальшивые, но Джоан он верил.

Эдвард опустил руки и отступил назад.

— Простите. Я не знал, что обида не мужчин столь свежа в вашем сердце. Позвольте объяснить мое поведение. Я вас проверял. И вы прошли экзамен. Поздравляю.

Рыдания не давали Джоан говорить. По-прежнему прижимая ладони к лицу и громко всхлипывая, она выбежала из комнаты, далее по лестнице, влетела в спальню, упала на кровать. Уткнулась в подушку, выплакивая любовь к Алексу. И… прощаясь  с ней.

Всю ночь Джоан не могла уснуть. Нервы расшатались окончательно, в голову лезли беспокойные мысли. Пару дней назад она нервничала из-за письма Мими, теперь из-за странного поведения хозяина. Зачем он приходил в библиотеку? К тому же пьяный. Зачем задавал вопросы, которые никого не интересовали, в том числе его самого? Зачем грубо демонстрировал силу? Проверял ее? Но разве она не доказала свою состоятельность как гувернантка?

К утру она устала от вопросов. Мысли сбились в стаю и вылетели из головы. Она лежала на спине, уставившись в мутный рассветный потолок и ни о чем не думая. Прислушивалась к завываниям ветра и дремала с открытыми глазами, потом прикрыла уставшие веки, но сон так и не пришел. События прошедшего вечера вставали перед мысленным взором.

«Чего он хотел от меня? Унизить? Оскорбить? Избить? Нет, нет и нет. Он был бестактен, но не агрессивен. В отличие от Бруно, который не умел держать руки при себе. Надо отдать должное хозяину – он ко мне ни разу не прикоснулся. Сложилось впечатление, что хотел меня поцеловать. И как только в голову пришло? Наверное, было скучно. Скверная погода, перебрал с виски, почувствовал себя одиноко. Кроме гувернантки под рукой никого.

Мужчины все одинаковые. Что Алекс, что Эдвард. Испытывал меня, заигрывал. Для чего? Влюбился? Глупость! Я простая гувернантка, обслуживающий персонал. Между нами слишком большая разница. Практического интереса для него не представляю. Наверняка имеет более подходящих кандидатур для любовных интрижек, из собственного окружения. В Лондоне часто бывает, там первосортные красавицы. С ними и поговорить и в свет выйти не стыдно, зачем ему дикарка Джоан?

Я, кажется, ясно дала понять, что интрижки заводить не собираюсь. Ни с графом, ни с самим королем. Может, именно это его задевает? Ну, не знаю. Не понимаю я, упускаю что-то. Устала, расстроена. Ладно, позже разберемся. А к Норе завтра обязательно схожу. Она относится ко мне с сочувствием, пусть поговорит с братом, чтобы прекратил поползновения. Надеюсь, он ее послушает».

 

15.

 

Эдвард пробудился от истошного крика петуха. «Чего он орет? Режут его, что ли?» — пришло в едва проснувшуюся голову. Он открыл глаза, прислушался. После того, как петух откукарекал, наступила тишина – ни стенаний ветра в каминных трубах, ни барабанной дроби в стекло. Солнечный луч пролез через щель между занавесками и лег прямой полосой на ковер, будто настойчивый гость – его не приглашали, но он все равно явился. На улице же луч ощущал себя полновластным хозяином и щедро разливал золото и тепло. Не зря петух надрывался – пел заздравную погожему деньку.

Зимой и летом, дома и в гостях Эдвард спал нагишом, редко накрывался одеялом, чаще легким покрывалом или простыней. Ему нравилось всем телом ощущать чистоту постельного белья и самого себя, в жаре он задыхался, потел и чувствовал себя усталым.

Он пошевелился, потянулся и не почувствовал, что выспался. В мышцах тяжесть, в голове муть. Откинул покрывало. Утренняя прохлада приятно освежила тело. Вставать не хотелось, но нельзя лениться и днем наверстывать упущенное ночью, иначе потом будет ходить, как вареный, и не сделает ничего полезного. Он рывком поднялся, спустил ноги на пол, рывком встал и тут же упал обратно, раскинув по постели руки. В ушах шумело, в глазах плавали круги. Та-а-к. Накануне перебрал с алкоголем.

И вообще вел себя, как дурак.

Давненько с ним такого не случалось. Вспомнил вчерашнее. Сначала выпил больше нормы. Потом зачем-то явился в библиотеку. Напугал Джоан. Расстроил. В который раз получил от ворот поворот. Сам расстроился. Отправился топить неудачу в виски. Получилась бутылка за вечер. Многовато.

Ладно. Что произошло, того не изменить. Хотя, гувернантка наверняка будет дуться. Ну не извиняться же перед ней. Гувернантка? Опять она, с утра пораньше…

«Может, подумаешь о чем-нибудь другом для разнообразия? – вопросил Эдвард свое второе «я». – Хватит канючить, оглядываться на вчерашнее. Начинай новый день, как новую жизнь. Вставай, приводи себя в порядок. Скоро к завтраку спускаться, а в голове — качели».

Вторая попытка подняться удалась. Эдвард прошел по комнате, раздвинул шторы, распахнул окно. Сделал несколько упражнений, которые советовал Дермот, чтобы разогнать кровь и взбодриться. Тщательнее, чем обычно, умылся и почистил зубы меловым порошком с добавлением мяты. Во рту посвежело, теперь заняться телом. Это проще: намочил полотенце и растерся с ног до головы.

Чистое тело – залог хорошего настроения. Совершив процедуры, Эдвард все так же нагишом подошел к напольному зеркалу. Оглядел себя и довольно кивнул. Его тренированное, отлично сложенное, молодое тело достойно быть изваянным в мраморе. Надо бы намекнуть Микеланджело… Ах, нет, он давно умер. Жаль, не дождался. Его Давид имел бы пропорции Эдварда. Интересно, а греческим богом Джоан тоже пренебрегла бы?

Опять Джоан!

Это же ненормально. Кажется, Эдвард заболел. Манией безответной любви. Надо контролировать мысли. Занять их чем-нибудь другим. Нет, лучше срочно завести любовницу. Первую красавицу Эссекса. Осыпать ее цветами, бриллиантами и так далее. Привезти в Даунхилл. Показать Джоан, чтобы поревновала. Пусть знает, чего лишилась.

Черт, о чем ни подумает, все сводит к ней…

— Ха-ха-ха! – рассмеялся он над собственными «любовными страданиями».

Глупости. Любви он не испытывает. Развлекается от нечего делать. Предпринимает жалкие потуги ее соблазнить и каждый раз терпит неудачу. От того злится, не желает признавать поражение и, следуя инстинкту победителя, продолжает игру.

А не обманывает ли он себя? Только ли смазливое личико и желание легкой интрижки его к ней привлекло?

Ах, не будем с утра занимать голову философскими материями.

Эдвард надел чистое белье, облачился в костюм, подготовленный с вечера горничной, еще раз оглядел себя в зеркало, теперь в одетом виде. И тоже остался доволен.

Весело насвистывая, спустился в столовую, по пути встретил Кэти и Молли, которые явно торопились. Они едва нашли секунду поздороваться и чмокнуть дядю в щеку и помчались на утренний урок в библиотеку. Он едва удержался, чтобы не последовать за ними.

Нора ждала его и намазывала сливочным маслом тосты. Весь завтрак она то испытующе, то насмешливо поглядывала на брата, а по окончании предложила пройтись. Эдвард согласился. Похмелье прошло, он чувствовал  себя  превосходно, несмотря на вчерашнее приключение, не делавшее ему чести. Но это останется между ним и гувернанткой.

На улице Нора глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

— После грозы легко дышится.

— Дермот говорит – молнии расщепляют частицы воздуха и освобождают особо чистый вид кислорода.

— Кстати, спасибо за подарок. Оливковый крем отлично действует на мою кожу.

— Очень рад. – Эдвард с нежностью посмотрел на сестру. – Извини, забыл сделать тебе комплимент. Но, подозреваю, дело не только в косметике. Благие перемены в судьбе красят женщину лучше всякого крема.

— Ты прав. У меня, наконец, настала светлая полоса. А как у тебя дела, Эдди? Расскажи откровенно, что с тобой происходит? Выглядишь не лучшим образом. Глаза припухли. Лицо бледное. Ночью хорошо спал? Гром не беспокоил?

— Гром не беспокоил. Я отлично выспался. – Эдвард сделал паузу и решил честно признаться: — Правда, вчера перебрал с виски. А что?

— Не похоже, что случайно «перебрал». Обычно ты знаешь свою дозу. Дело в том… — Нора замолчала. Говорить или нет? Брату не нравилось, когда кто-то лез в его дела – большие и малые. Но они всегда были откровенны друг с другом и не обижались на правду. — Дело в том, что гувернантка на тебя жаловалась. Ты ее напугал. – Чтобы смягчить сказанное, Нора положила руку ему на плечо. – Ты помнишь, что вчера делал и говорил?

— Все помню. Ничего особенного не говорил. Пальцем к ней не прикоснулся. – Эдвард не привык оправдываться и замолк. Дерзость гувернантки переходит все границы. Удивительная и смешная ситуация. Секунду он раздумывал – рассмеяться или рассердиться. Решил рассердиться. – Слушай, какая наглость с ее стороны – жаловаться на хозяина! Надеюсь, ты поставила ее на место?

— Эдди, прошу тебя, оставь девочку в покое, — примирительным тоном заговорила Нора. – Она не привыкла ко взрослым играм. Если начнешь ее преследовать, она, в конце концов, уйдет. Я не хочу ее терять почти так же, как тебя. Хорошую гувернантку найти очень и очень непросто. А за те деньги, что ты платишь, вообще невозможно.

— Ну-у, есть и другие…

— Другие есть, а таких, как она, нет. То, что девушка не отвечает на твои авансы, делает ей честь. Отказать богачу и красавчику, как ты, непросто. Тем более ты хозяин, имеешь определенную власть. И я рада, что  Джоан проявила стойкость. Прости, но в данном случае я на ее стороне.

— Женская солидарность?

— Нет. Справедливость. Эдди, пойми. Джоан — девушка бесхитростная. Она делает свою работу и делает хорошо. А ты проявляешь недовольство, чего-то требуешь, чего она не понимает. Потому переживает, беспокоится. Сомневается — не допустила ли оплошностей в воспитании девочек или еще чего. Это ни к чему.

— В чем же конкретно она меня обвинила?

— Что ты вчера в пьяном виде явился в библиотеку, когда она занималась музыкой. Задавал глупые, по ее мнению, вопросы. Становился в угрожающие позы и, в конце концов, довел до слез.

— Ну, до слез ее довел кто-то другой, а я попался под горячую руку. Нора, не думай, что твоя Джоан — невинная овечка и не умеет постоять за себя. Она мне вчера таких гадостей наговорила! Какие мы все мужчины одинаковые, недостойные и все такое. И откуда она знает про «всех мужчин»? Думаешь, приятно выслушивать упреки, предназначенные кому-то другому? Мы, конечно, не ангелы, но и обобщать ни к чему. Хотя, ладно, согласен. Я перешел какие-то границы. Но не до такой же степени, чтобы на меня жаловаться! – Раздражение Эдварда звучало правдоподобно, однако провести сестру не удалось.

— Эдди, не забывай. Джоан слишком молода и неопытна, чтобы разбираться в хитросплетениях человеческих отношений. Она не признает намеков и полутонов, не знает правил флирта.  Как ее воспитали, так и поступает. Сказано: отношения с хозяином – табу для гувернантки. И для строгой Джоан это действительно табу. Она здесь не для развлечений, а для работы. А ты… как бы помягче выразиться… мешаешь. Она не чувствует себя в безопасности рядом с тобой. Понимаешь?

— Не понимаю! Не понимаю, почему ты ее защищаешь. Джоан вполне взрослая. Воспитывает твоих детей. Ей надо учиться гибкости в отношениях, снисходительности к чужим слабостям.  Иначе она и девочек научит ненавидеть мужчин. Останутся мои племянницы старыми девами по примеру своей гувернантки.

— Ха-ха-ха! Не смеши! Джоан только шестнадцать. Чтобы остаться старой девой, лет десять придется ждать. За это время ей непременно встретится подходящий человек, с которым она захочет создать семью.

— Дорогая моя сестра, по-моему, в нашей с гувернанткой войне ты встала не на ту сторону, — сказал Эдвард спокойным, немного меланхоличным тоном и неожиданно для себя признался:  – Тебе не Джоан, а меня надо защищать. От ее чар.

Меланхолия, прозвучавшая в голосе брата, тронула Нору. Действительно — что она на него напала? Она подняла руку к его лицу, по-матерински погладила по щеке.

— Ты же знаешь, как дорог мне, Эдди. Будет лучше для всех, если ты не станешь вовлекать Джоан в свои адюльтеры. Неужели у тебя нет никого другого для этих целей?

— Конечно, есть, — бодро соврал Эдвард, поймал ее руку, поцеловал в ладонь. – Не беспокойся обо мне. И о гувернантке тоже. Обещаю в дальнейшем вести себя с ней прилично.

 

16.

 

Дамы обожают офицеров, а офицеров в парадной форме да на коне – вдвойне. Алекс Редклиф в красной с золотыми аксельбантами курточке, высокой шапке с пером, облегающих рейтузах и «веллингтоновских» сапогах из телячьей кожи гарцевал верхом по улицам Беверли. Он ловил восхищенные взгляды встречных дам и представлял себя герцогом Веллингтоном, который точно так же гарцевал по улицам Лондона после победы над Наполеоном. Его тщеславие грела мысль, что стоит подмигнуть, и любая – замужняя, свободная, богатая или служанка падет к его ногам. Но сегодня он не искал мимолетного романа. С незаинтересованным видом он проезжал мимо и лишь самым смазливым отдавал честь.

Он пребывал в прекрасном расположении духа: оправился от раны, поступил на новое место службы, завел кое-каких приятелей и подружек. Местные продажные девушки ему не нравились – они были вульгарны и пахли матросским трактиром. Вспомнил про Джоан. Письмо ее где-то затерялось, но адрес запомнился.

Выпив утром полбутылки вина вместо кофе, Алекс отправился в Даунхилл. Миновал яблоневый сад, где ветки каждого дерева гнулись под спеющими плодами, обещая владельцам недели через две-три богатый урожай. Алекс не завидовал – богатый урожай ожидал его уже сегодня, только не яблок, а объятий и поцелуев. Он ехал и насвистывал, соревнуясь в радости с беспечными птицами, порхавшими с дерева на дерево и свистевшими песни.

Старая римская стена кончилась, на той стороне ручья открылся приземистый, заросший плющом коттедж. Алекс поморщился. Он не любил старинных деревенских коттеджей, похожих на кротовые горы — от них веяло плесенью и убожеством. Он, блестящий офицер, ни за что не согласился бы там жить, а для нищей гувернантки в самый раз. Он спешился, привязал коня к ветке, снял шапку – она порядком натерла голову, повесил на сучок. Спустился к мостику и увидел Джоан, гулявшую в двумя девочками. Воспитанницы — догадался Алекс.

— Эй, Джоан! – окликнул он и махнул рукой.

Она оглянулась и застыла. Он не видел ее глаз, но по выражению лица догадался – застыла не от приятного удивления.

И оказался прав.

С каким нетерпением она четыре года жаждала его увидеть, с таким отвращением смотрела на кузена теперь, когда узнала о его похождениях. Падшие идолы не вызывают жалости. Ей было жаль себя, своей наивности, своих бесплодных ожиданий. Сам Антэрос – бог-мститель встал у нее за спиной и направил стрелы на того, кто пренебрег ее чистой любовью.

Лучше бы Алексу убраться восвояси. Но он был слишком самонадеян и не верил, что любовь кузины могла угаснуть.

Она не подает признаков радости?

Растерялась от счастья. Ее надо немножко растормошить.

— Ты что, не рада меня видеть? – с напущенным огорчением вопросил Алекс. – Как же так? Я долго ждал нашей встречи, мечтал, видел тебя во сне…

Каждое слово – ложь. И тогда, и сейчас. Тогда Джоан была наивна и доверчива, теперь научилась распознавать. Одни люди говорят словами, другие ложью. Их нельзя близко подпускать. Не вовремя Алекс явился. Вернее – опоздал. Всего три дня назад она бы, не раздумывая, отправилась за ним на край света. Но после письма Мими пусть он отправляется в преисподнюю. Один.

— Зачем ты приехал? – ледяным тоном спросила она.

— Навестить тебя. Ужасно соскучился. Отпросился со службы и приехал, — врал Алекс по привычке. – Мы же родственники. Ты моя маленькая кузина, Джоан. Или забыла? Иди сюда, поцелуй брата. — Он протянул руку и сделал шаг, собираясь перейти по мосту на поляну.

А это прямая угроза и вторжение на ее личную территорию. Врагов туда допускать нельзя. Джоан сделала останавливающий жест и сказала воспитанницам:

— Кэти, Молли, идите к дому. Я сейчас приду.

Девочки переводили удивленные взгляды с гувернантки на офицера, прислушивались к их разговору и не желали покидать место, где разворачивались интереснейшие события. После второй просьбы они нехотя подчинились и ушли за калитку, которая одиноко торчала посреди тропы. Они спрятались за нее и стали подглядывать в дыры между досками.

Джоан подошла ближе к ручью, но переходить не стала: здесь ее земля, и она придает смелости.

— Алекс, я на работе и не хочу, чтобы мне мешали. Пожалуйста, уходи. И больше здесь не появляйся. Никогда.

— Почему? – Глупее вопроса не придумал. Умнее тоже.

«Почему?» Он еще спрашивает. Слишком долго объяснять. Объяснить коротко?

— Ты… ты компрометируешь меня перед хозяевами.

Она говорила спокойно, у Алекса же звучало, будто приказ «Не появляйся! Никогда! Компрометируешь!». Он не ожидал. Он помнил ее мягкой и податливой, как едва оперившийся утенок, послушной и готовой исполнять его желания. Что же видит сейчас? Неприятие. Сопротивление. Холодность в глазах, нет, скорее -ненависть. Не ошибся ли он? Это ли его маленькая кузина? Она слишком изменилась за годы, что провела без него. Осмелела, научилась дерзить. Но не в характере Алекса проглатывать отказ, тем более от безродной сироты, презренной полукровки. Надо ее окоротить, показать – кто был и есть ее хозяин.

Прежде, чем наказывать, надо к ней приблизиться, очень осторожно, чтобы не успела убежать или позвать на помощь. Алекс быстро оглядел дислокацию: коттедж крошечный, персонала немного, скорее всего лишь кухарка да горничная — они на помощь гувернантке не побегут, хозяева тем более.

— Джоан, девочка моя, — сказал он ласковым голосом и ступил на мост. – Давай поговорим спокойно и не через ручей. Смешно даже. Люди не поймут, почему ты меня боишься. Подумают, я разбойник какой. А я не разбойник, я боевой офицер, защитник отечества и тебя в том числе…

Джоан стояла, слушала, ждала. Она все еще думала о нем лучше, чем он был на самом деле, и хотела по-хорошему объясниться – в последний раз, чтобы Алекс понял и ушел. Она смотрела с равнодушием и отчуждением, как смотрят на давно потерянную вещь, которая вдруг нашлась, но без нее уже научились обходиться.

Алекс – не вещь. Он не даст выбросить себя, как изношенную перчатку.

— Почему ты меня боишься, дорогая? – продолжал он сладкие, но ядовитые песни. — Я же никогда ничего плохого тебе не сделал. Наоборот. Утешал, старался, чтобы было хорошо. Я любил тебя, Джоан. И сейчас люблю. Не представляешь, как скучал. Рвался приехать навестить, да служба не позволяла. Сама знаешь – служба на первом месте. Нас изводят маневрами, тренировками. Зато платят хорошо. И форма красивая. Тебе нравится? – спросил Алекс, не сводя с нее гипнотизирующего взгляда.

Он вблизи разглядывал кузину и помимо желания признавал, что она изменилась в лучшую сторону. «Постройнела, похорошела. Из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя. Жаль, что не ровня мне, а то бы взял да и женился. Точно – женился бы».

— Миленькая моя. Прости. Не мог раньше приехать. Не представляешь, как я страдал. Читал стихи и плакал:

Так странны дни, которых больше нет,

Желанные, как нежность поцелуев,

Как сладость ласк, что мыслим мы с тоскою

На чуждых нам устах… И как любовь,

Как первая любовь – безумны, страстны

Те дни, которых больше нет.

Вспоминал те самые вечера. Помнишь, как нам хорошо было вдвоем? За окном метель, а в спальне тепло. Твои губы на моем лице, а мои на твоем. Вот так…

Алекс наклонился ее поцеловать, Джоан отпрянула. Он удержал ее, схватив одной рукой за шею. Большим пальцем он поглаживал ее щеку, жадно и свирепо вглядывался в глаза. Песни закончились, яд остался. Он притянул ее ближе и с жаром зашептал:

— Поедем со мной, Джоан! Сейчас, сию минуту. У меня в городе квартира. Отдохнем, вспомним прошлое. Тебе же со мной нравилось… Знаю, любила меня. И сейчас любишь, но не хочешь признаваться. Поедем, Джоан, не пожалеешь.

— А потом?

— Потом верну тебя обратно. В целости и сохранности.

— А потом?

— Будем встречаться. Регулярно. Обещаю. Я жениться на тебе хочу. Только тебя любил и люблю. Мы больше не расстанемся. Мы обязательно поженимся…

— Когда?

— Ну… когда пожелаешь. Но попозже. Сейчас мы оба слишком заняты. У тебя работа, у меня служба. Походы, учебные бои и все такое.

— А «все такое» это Мими, Лулу и прочие девушки? По две сразу? Нет, Алекс, извини. Третьей в очереди за твоими ласками быть не хочу.

— Откуда… ты… про них? – крикнул Алекс и сдавил ее шею. Как она смеет противиться? Дерзить? Оскорблять честь офицера? Ее сопротивление злило его с самого начала, а упоминание про Мими взорвало. – Она была здесь? Написала письмо? Неужели у нее хватило ума… И ты поверила? Она же нарочно. Чтобы очернить меня. – Алекс шипел по-змеиному и сдавливал ее горло.

— Отпусти, ты делаешь мне больно, — прохрипела Джоан.

Но он рассвирепел. Выходит, зря тащился в глухомань, проезжал мимо девушек, которые сговорчивей и красивей полукровки, возомнившей себя леди. Из-за нее целый день пропал, веселый настрой разбился вдребезги.

— Как смеешь упрекать? Раньше ты не лезла в мою жизнь. Не спрашивала, сколько девушек я перепробовал. Да кто ты такая? Какое право имеешь требовать отчета? – бросал он слова, будто подкидывал дрова в огонь гнева. – Несчастная сирота, цыганское отродье! У меня таких дурочек по несколько штук в день через постель проходит. Гордилась бы, что драгунский офицер, порядочный человек, до тебя снизошел. Грязь! Достанешься какому-нибудь вору, окончишь дни в портовом кабаке или вообще на тюремных нарах!

Змея затягивала петлю, рука на шее Джоан сжималась сильнее — не давала ни говорить, ни кричать, а скоро и дыхание перекроет…

 

17.

 

Нора сидела за столиком в гостиной и раскладывала пасьянс. Он не сходился, она задумалась и минут пять сидела без движения, приставив палец к подбородку. Эдвард рядом читал газету, держа ее на весу, чтобы не занимать пространство на столе. Заметил тишину и неподвижность, поднял голову.

— Сложно?

После краткой паузы Нора очнулась.

— Э-э, сегодня я что-то туго соображаю. «Красотка Люси» — одна из самых простых комбинаций, я всегда с нее начинаю и ею заканчиваю, чтобы не портить настроение на целый день. Я почему-то всегда злюсь, когда проигрываю в карты или не раскладываю пасьянс.

— Красивые картинки, — сказал Эдвард, глянув на ярко раскрашенных дам и королей в беретах с перьями и в богатых одеждах. – Из Франции?

— Нет, здесь иностранные карты запрещены. Эти мне присылает миссис Болдуин из Лондона. По фунту за колоду.

— Дорого.

— Зато красиво и качество гарантировано. На них клеймо стоит «Генрих Восьмой», вот тут. – Нора показала круглую печать в уголке карты. — Эта марка — одна из старейших в стране… А, нашла следующий ход.

Только она собралась переложить карту с одного места на другое, в коридоре послышался топот, как от стада слонов, бегущих на водопой. В комнату вбежали Кэти и Молли. У них на языке вертелось важное сообщение, которое от волнения никак не оформлялось в членораздельную речь.

— К мисс Джоан офицер приехал! На коне! В мундире! С золотыми погонами, наверное, генерал! – возвестили они.

— Красивый, как вон тот король. – Молли показала на игральную карту.

— Они там, на поляне разговаривают. – Кэти показала за окно.

Головы Эдварда и Норы одновременно повернулись к окну.  Представшая глазам картина привела их в недоумение – офицер держал Джоан вытянутыми руками за шею, она упиралась в его грудь, пытаясь оттолкнуть. Колени ее подкашивались, и было ясно, что долго она на ногах не устоит.

— Не похоже, что у них взаимно приятная беседа, — недоуменным голосом произнесла Нора и тут же воскликнула: – Он же ее задушит! Эдди, сделай что-нибудь.

Молли взвизгнула, Кэти закрыла рот руками. Эдвард отвернул их от окна и сказал сестре:

— Отведи детей подальше и займи чем-нибудь. Пойду, разберусь.

Мать подхватила дочерей и потащила на заднюю половину дома. Эдвард, не надевая пиджака, поспешил на поляну. Издалека он услышал упреки и угрозы офицера, стоявшего к нему спиной.

— Как смеешь мне отказывать? – рычал тот, склонившись над кузиной, словно коршун над добычей. – Забыла, кто ты есть? Ничтожество, подкидыш! Слабая духом и телом. Придушу одной рукой, и мне ничего не будет. Потому что ты грязь, подлая шлюха. Прикончу на месте, и никто не заступится. Ты же сирота, никому не нужна…

— Мне нужна! – крикнул Эдвард. – Эта девушка – моя гувернантка. Сейчас же отпусти ее и убирайся прочь.

Спина Алекса вздрогнула и застыла. Он повернулся и окинул Эдварда оценивающим взглядом. Одет аккуратно, телом крепок, но драться вряд ли умеет – богатый хлюпик, денди, интеллигент. Если вздумает заступаться за гувернантку, пожалеет. Алекс зол. И зло его требует выхода. Он оттолкнул Джоан так, что она упала на траву, и с перекошенным лицом шагнул в сторону незнакомца.

— Ты кто такой? – вопросил дерзко. – Ее очередной…

Договорить не успел — незаметный, без замаха, сильный прямой удар заставил его челюсти со звоном сомкнуться. Алекс пошатнулся и тут же махнул кулаком в ответ. Эдвард ожидал и увернулся, но по касательной Алекс его все-таки задел. Тут же получил ответный удар в глаз. Голова его дернулась назад, в ней произошла вспышка, от которой Алекс на пару мгновений ослеп. Он попятился, чтобы избежать нового удара, перебирал ногами, сохраняя  равновесие. Проморгался и уставился на противника обескураженным взглядом.

Эдвард глядел немного насмешливо. Этот офицер никогда не станет генералом. Трусоват.

— Еще одно грязное слово и тебя больше никогда не возьмут на войну, — спокойно сказал он. — Потому что инвалидам там делать нечего.

Алекс поглаживал челюсть, стоял и соображал. Угроза не пустая. Незнакомец примерно той же комплекции, но не ослаблен ежедневными выпивками и ночными загулами. Вдобавок из-за дома вышел разбойничьего вида мужик с лопатой и встал невдалеке, всем видом показывая – при необходимости в два прыжка явится на помощь.

Эх, жаль, саблю не взял…

Сила не на его стороне. Драться насмерть из-за Джоан он не собирался. Зачем? Он без труда найдет ей замену. Сейчас благоразумнее отступить, а будущее покажет — может, еще встретятся они с этим денди на узкой дорожке.

— Ладно, я пошутил, — примирительным тоном сказал Алекс. – Я ничего такого не имел ввиду. И вообще, кажется, ошибся адресом.

Не поворачиваясь к врагам спиной, он стал отступать к мостику.

— Не так быстро, — сказал Эдвард властным тоном. – Ты ничего не забыл?

— Что еще?

—  Извинись перед дамой. Унижать девушку грязными ругательствами – как-то неблагородно со стороны джентльмена, не находишь?

Алекс вспыхнул. Просить прощения у никчемной, нищей полукровки? Никогда! Но выбор невелик – или извиняться, или снова получать в челюсть, возможно, не единожды, а до тех пор, пока, все-таки, не придется извиниться. Повернулся к Джоан, которая все еще сидела на траве, растирая шею и покашливая.

— Извини, Джоан. Я погорячился. Не надо было мне вообще сюда приезжать. Черт дернул… Можешь не верить, но было приятно с тобой увидеться.

С этими словами он развернулся и, ускоряя шаг, направился к месту, где оставил коня.

 

18.

 

Эдвард махнул рукой мистеру Реду, мол «все в порядке!», и помог гувернантке подняться. Рука ее дрожала, губы тоже, она их кусала, но они не успокаивались.

— С вами все порядке, мисс Джоан?

— Да… – Голос тоже дрожал.

Она выглядела бледной, растерянной, но не плакала – хороший знак, иначе случилась бы истерика. Она подняла глаза на Эдварда и тут же опустила. Джоан было ужасно стыдно за произошедшее, в котором она винила только себя. Зачем заговорила с Алексом? Надо было бежать в дом вместе с Кэти и Молли, туда бы он сунуться не посмел. А теперь… Стыд и позор. Что подумают хозяева?

— Спасибо за помощь, сэр. Если бы не вы, он меня наверняка задушил бы. Только, пожалуйста… пожалуйста, не верьте тому, что он обо мне говорил. Ужасно неудобно за всю сцену… Не моя вина… Я его четыре года не видела.

— Вам не очень везет с поклонниками, — сказал Эдвард и усмехнулся. Он имел ввиду себя тоже.

— Он не поклонник. Он мой кузен.

— Кузен? Я думал, у вас нет семьи.

— У меня нет родителей. Есть другие родственники, но можно считать, что их нет. — Родители жили в ее сердце, а Редклифов она похоронила.

Она понимала, что хозяин ждет объяснений. И имеет полное право, но она не настроена ни сейчас, ни в дальнейшем посвящать кого-либо в хитросплетения своих семейных отношений. Она опять подняла глаза и просящим голосом сказала:

— Пожалуйста, сэр, не спрашивайте сейчас ни о чем. Мне тяжело говорить. Может быть, в другой раз.

— Конечно. Не волнуйтесь.

«Она умеет пользоваться своими прекрасными глазами, им трудно отказать, — думал Эдвард, внимательно оглядывая ее на предмет возможных повреждений. Офицер обошелся с кузиной не совсем по-родственному, пытался задушить. — С одной стороны я его понимаю: обидно, когда отказывают. Сам испытал нечто подобное вчера в библиотеке. Я был пьян. Этот, вероятно, тоже. А не мешало бы задать девушке парочку вопросов о ее происхождении. Сказала, что слишком расстроена для разговора. Хотя, кажется, именно на эту тему она никогда не будет настроена».

На шее Джоан виднелись красные отпечатки. Они скоро пройдут. Других повреждений не заметно. Инцидент исчерпан, но Эдвард уходить не спешил. Слово было за ней, он стоял, ждал.

Чего?

Благодарности.

Она же сказала «спасибо».

Суховато. Ждал более бурного изъявления.

И знал, что напрасно.

Джоан заметила его рассеченную бровь. Встрепенулась.

— Ой, кровь. Все-таки он вас задел. Подождите, сейчас остановлю. — Нагнулась, поискала в траве. Сорвала листок подорожника, протерла, помяла в руках. Выдавила сок, приложила к ранке. Что-то пошептала, пошевелив губами.

Лучше бы она ими прикоснулась…

— Больно? – заботливо спросила она.

«Да, больно, что ты такая холодная», — чуть не ответил Эдвард.

— Нет. – Слегка улыбнулся. – Не знал, что вы колдунья. Разбираетесь в лекарственных травах?

— Немного. Крестная научила. Она знахарка. Лечит людей, используя древние рецепты. Которые незаслуженно забыты. Сейчас все обращаются к ученым докторам, пользуются новомодными средствами. А ведь природные ничуть не хуже.  Ими лечились наши далекие предки. Природа – это, по сути, зеленая аптека. Надо только знать, что и когда применять. Ну и заговоры…

Эдвард не смел пошевелиться, будто она не только рану, но и его заговорила. Она стояла до неприличия близко, в другое время это было бы расценено, как распутство, и навсегда испортило бы ее репутацию. Она почти касалась его груди своей, ее юбка лежала на его брюках. Он желал и не желал такой близости. С одной стороны она была приятна, с другой – слишком раздражала нервы.

Его голову мутили мечты о невозможном. Тепло ее тела заставляло его внутренности трепетать, земляничный запах ее губ будил первобытные инстинкты. Они угрожали возобладать над воспитанием и соблазняли его пошлыми картинами.

Дьявольский голос шептал из-за спины. «Посмотри, как хорошо развита у нее грудь. Даже под мешковатым, грубым платьем проступают ее идеальные рельефы. Девушка нарочно встала так, чтобы соблазнить тебя. Не стой, как истукан. Дотронься до ее груди. Тебе же хочется узнать – какая она на ощупь? Наверняка, упругая. Это видно невооруженным глазом. Сейчас подходящий момент: Джоан, ничего не подозревая, колдует над твоей раной. Воспользуйся ее доверчивостью, подними руку к своей груди и, как бы нечаянно, задень ее…»

«Нет! – едва не крикнул Эдвард в ответ на уговоры дьявольского голоса. — Не может быть и речи. В других обстоятельствах – да. Если бы мы были одни… Если бы было темно… Если бы она сама захотела…»

Он заложил руки за спину и крепко сцепил, будто закрыл на замок. Он сморгнул, чтобы убрать из глаз откровенное желание…

Не стоило и стараться — Джоан не обратила ни малейшего внимания на его усилия оставаться в рамках приличий.

«Потрясающая беспечность. Неужели она не чувствует желающих взглядов и дрожащих рук? Настолько увлечена спасением моей жизни, что не замечает происходящего в непосредственной близости от нее? Потому что не воспринимает меня, как мужчину. Обидно, черт возьми. Кто же я по ее? Вообще — хозяин. Вчера — пьяница. Сегодня — спаситель. Теперь вот больной. Кто угодно, только не тот, кто я есть на самом деле. Когда же она прозреет? Отбросит напускную сдержанность? Сейчас удобный момент — эмоционально выразить свою благодарность. Я ей жизнь спас, а она холодным «спасибо» отделалась. Ни жарких объятий, ни поцелуев.

Мой геройский поступок впечатления на нее не произвел. Хотя, нет. Ошибаюсь. Произвел. Сегодня Джоан доверяет мне больше, чем вчера. Не побоялась подойти, прикоснуться. Заняться лечением царапины. Это ее манера выражать благодарность. Я слишком нетерпелив и требую слишком многого. Она опять права. Странно было бы видеть, как гувернантка бросается на шею хозяину и целует его в губы. Пусть даже в благодарность за спасение ее жизни.

Ах, милая, милая Джоан… Близкая, но далекая. Желанная, но недоступная. Все было бы по-другому, если бы ты услышала хотя бы половину того, что я тебе мысленно сказал».

Нет! Не услышала.

Она по-прежнему холодна, равнодушна, недогадлива.

Двусмысленность ситуации стала его раздражать, внутренние муки терпеть надоело. Мысли Эдварда сменили направление. «Да что со мной происходит? Схожу с ума по гувернантке? Смешно! Такого со мной еще не бывало. Хватит раскисать. Хватит позволять этой девчонке собой манипулировать. Встряхнись, дружище. Не забывай: ты мужчина и определяешь правила».

Эдвард вдруг разозлился. Он отвел руку Джоан, отступил на шаг и сказал со льдом в голосе, который должен был ее обжечь:

— Спасибо за лечение. Не беспокойтесь, я выживу.

Джоан опустила руку и посмотрела с недоумением.

— Я сделала вам больно?

«Да, очень больно. Своим безразличием, своей красотой, своей наивностью, своей заботой. И излишней добродетельностью. Была бы ты чуть-чуть распущенней, мы бы переспали пару раз и пошли каждый своей дорогой. А сейчас?..»

Сейчас положение, в котором он меньше всего хотел оказаться. Если Джоан не ответит на его авансы, а Эдвард не перестанет ее желать, что его ожидает? Пошлые, примитивные переживания, описанные в каждом бульварном романе: мечты о недоступной красавице, бессонные ночи, страдания от неразделенной любви.

Страдания? Но ведь именно их он многие годы успешно избегал. После истории с Бэт он пообещал себе не поддаваться романтическим бреднями и не относиться к женщинам серьезно. Он убедил себя, что нуждается в них лишь для удовлетворения физической потребности, которая не имеет ничего общего с влечением сердца. Он следовал правилам и десять лет жил в свое удовольствие… Но является какая-то гувернантка и переворачивает его жизнь с ног на голову!

С трудом достигнутая победа над собой вмиг испарилась. Правила, которые он выработал и которых строго придерживался, отправились ко всем чертям.

В обоих преступлениях виновата она.

— Зачем вы только сюда приехали! – вырвалось у него из самой глубины.

Рубанув рукой по воздуху, Эдвард будто сломал возникшее между ними хрупкое доверие, развернулся и зашагал прочь. Джоан растерянно глядела вслед и не понимала причин его недовольства. «Хозяин разозлился, потому что из-за меня пришлось драться, и теперь у него испорчено лицо. Синяки и царапины не красят джентльмена. Как ему теперь показываться в обществе? Все будут смотреть и думать пошлые вещи. А если кто-то решится спросить, ему придется врать».

Так она объяснила себе раздражение хозяина, но истинная его причина осталась для нее тайной.

 

19.

 

Эдвард зло толкнул калитку – и зачем ее тут поставили посреди тропы? «Пасторальная» деталь пейзажа? Ну, ну. Скорее бессмысленная. И бессмысленно его пребывание здесь. Чем полезным он занимается? Дерется неизвестно за что. Мечтает о глупостях. Не джентльмен, а уличный мальчишка.

Ступив на порог коттеджа, он перед самой дверью остановился. Не стоит во взвинченном состоянии показываться на глаза сестре и племянницам, чтобы ненароком не обидеть. Куда идти? Где-то он читал, что лучшее средство от недовольства жизнью – путешествие. Дальнее путешествие он совершит позже, сейчас… пройдется вокруг дома. Он повернулся и глянул на гувернантку. Она стояла на прежнем месте с опущенной головой и наверняка жалела себя. Беда ее в том, что слишком недогадливая. Пожалела бы его, пришла с покаянием, Эдвард бы ее простил, и обоим стало бы легче. А раз упрямится, пусть стоит и не думает попадаться ему на глаза. От нее одни неприятности.

Он отправился вокруг коттеджа, с преувеличенным вниманием рассматривая стены. Там трещина, прикрытая ползучим кустом. Там разлился зеленым пятном мох. На вид он мягок и бархатист, а на ощупь наверняка мокрый и скользкий. Эдвард провел рукой по мху и наткнулся на раковину улитки размером с крупный грецкий орех. Пренеприятнейшее создание. Отлепил раковину от стены, из нее вылезла жирная хозяйка и двинула головой с рожками в тщетной попытке забодать нарушителя ее покоя. И здесь он не ко двору. Эдвард размахнулся, забросил ее подальше.

И пожалел. Мальчишество. За что он прогнал несчастное животное с насиженного места? Некрасиво вымещать зло на беззащитных.

Но почему он, собственно, злится? Только ли в Джоан дело?

«Завтра уезжать в Шотландию, а лицо разбито. Возможно, синяк под глазом. Как я на дискуссиях буду выступать? Если спросят, что отвечу? Правду – смешно. Подрался с офицером из-за гувернантки. Ха-ха. Никто не поверит. Слишком вульгарно. Защищать честь прислуги – не дело дворянина. В следующий раз пусть сама разбирается. В качестве объяснения придумаю какую-нибудь правдоподобную ложь. Шел в тумане, не успел увернуться от кареты, она задела меня облучком. Да, хорошее объяснение. Дамы будут ахать и сочувствовать. Ненатурально, конечно. Но пусть».

С задней стороны дома, у сарая возился Роналд. Завидев хозяина, спросил:

— Вы не слишком пострадали, сэр?

— Нет, я в порядке. Спасибо за помощь.

— Она и не потребовалась. Вы здорово врезали тому офицеру. Сразу видна военная подготовка.

Эдвард кивнул садовнику и продолжил пусть. Заметил красную головку мака, сорвал. Понюхал – не пахнет. Для чего существуют цветы, которые не пахнут? А для чего существуют девушки, которые не отвечают взаимностью?

Опять она…

«Но только ли в Джоан дело? Что-то мне подсказывает — нет. Я же не могу сказать, что безумно влюблен. Она привлекает меня… как женщина и не интересует как человек. Та-а-ак. Приближаемся к истине. Как давно я не испытывал радостей физической любви? Около месяца. Давненько. Последней в моей постели побывала Ингрид, эмансипе из Ирландии.

Как говорил Дермот «Воздержание должно быть или полным или никаким. Нерегулярное воздержание подрывает здоровье». Да, при задержке любовных впечатлений, у меня портится настроение и расшатываются нервы в точности, как у старой девы.

Отсюда вспыльчивость и недовольство. Надо срочно завести любовницу, пережить бурный роман, чтобы не смотреть на Джоан  голодными глазами. Она не виновата в моей «болезни». Вот и решение. Лежало на поверхности, а я нырнул слишком глубоко.

И возможности открываются для нового адюльтера. Скоро отправляюсь в Шотландию. Проведу несколько встреч, заодно присмотрюсь к местным красоткам. Не очень люблю белолицых и рыжеволосых, они напоминают рыжебоких коров. Ну, не жениться же собираюсь. Кстати, путь будет пролегать через Дарлингтон. Там у меня кто-то был… Клэр! Давно не виделись. Она будет рада. Я тоже. Немножко. Лучшее лекарство от любви – другая любовь. Надеюсь, излечусь от Джоан».

Выход из тупика найден, план составлен, будущее виделось светлее настоящего. Эдвард прибавил шаг. Он вышел к фасаду с другой стороны и не увидел Джоан на поляне. Очень хорошо. Прощай, недотрога! Сегодня у тебя не слишком удачный день — откололись сразу два поклонника, а это, учитывая уединенность Даунхилла, невосполнимая потеря. Сама виновата. Не будет разбрасываться джентльменами…

Чувство удовлетворенной мести согрело внутренности. Эдвард с легким сердцем во второй раз взошел на порог и столкнулся с выходившей Норой.

— Кровь на рубашке, на щеке — тебя ранили? – с ужасом вопросила она.

— Я в порядке.

Она не слушала. Кровь означает почти смерть. Она подхватила брата под руку и повела, как тяжелобольного, в дом. По дороге причитала:

— Кровь повсюду. Рукав порван. Пришлось подраться? Как ты себя чувствуешь? Пригласить доктора? Не надо? Тогда ложись на диван. Буду тебя лечить.

— Меня уже вылечили.

— Кто?

— Одна местная ведунья, — сказала Эдвард, сел, подложил подушку под руку, она слегка ныла. Нора не поняла, он объяснять не стал. — Неважно. Не суетись, Нора, и не волнуйся. Моя жизнь вне опасности. Но приятно осознавать, что ты ко мне неравнодушна.

«В отличие от некоторых, — добавил он про себя и качнул головой наверх – ее спальня находилась над гостиной. – Ничего, скоро избавлюсь от твоих ведуньих чар».

— Лучше налей выпить.

Дороти принесла тазик с теплой водой, мыло, полотенца. Нора подала брату стакан с виски, села рядом и, пока вытирала пятна с его щеки, оглядывала рану.

— Кровь подсохла, — сказал она с некоторым удивлением. – Тебе повезло. Обычно даже из маленьких царапин в области бровей хлещут потоки. В прошлом году Кэти поскользнулась и упала лицом на порог. Разлилась целая лужа. Я думала, она умрет. Доктор Уоррен дал специальный порошок для таких случаев. Но он тебе, я вижу, не понадобится.

— Твоя гувернантка постаралась, — язвительным тоном сказал Эдвард. – Оказывается, она и в лечебных травах знает толк. Многогранная личность.

— Не понимаю, почему ты злишься, – сказала Нора с легким укором. – Если Джоан помогла тебе, то что опять не так?

— Всё не так! – выпалил Эдвард громче, чем надо. Хорошо бы она услышала там у себя, но плохо, что услышат также и племянницы, потому он сбавил тон. — Твоя тихоня совсем не тихоня, а… неизвестно кто. Коллекционирует мужчин, сталкивает их лбами. По-моему, она специально приехала в захолустье. Чтобы плести интриги. Симпатичной девушке здесь легче выделиться. Конкуренток нет, каждый проезжающий мимо джентльмен обращает на нее внимание. А гувернантка умело ими манипулирует.

— Ой, Эдди, не занимайся шизофренией. Никем она не манипулирует. Я по-другому на ситуацию смотрю. Джоан — привлекательная девушка, многим мужчинам нравится. Они добиваются ее, она отказывает. В этом вся ее вина. Отказ раздражает некоторых самоуверенных джентльменов. А я, знаешь ли, ею горжусь.

— Чего это ты ею гордишься? Гувернантка – это… — Эдвард пытался придумать слово пообиднее и придумал. – Это обслуживающий персонал. Делает свое дело и все. Ты же не гордишься ножом, потому что он ровно разрезал мясо, или салфеткой, потому что она ловко промокнула твои губы.

— У названных тобою предметов нет души, потому хвалить их не имеет смысла, — парировала сестра. Она закончила омывать лицо брата, сложила грязные полотенца в таз. – Теперь ты опять красив и в живописно разорванной рубашке выглядишь, как герой, спасший девушку от негодяя.

Эдвард кисло улыбнулся и хотел что-то возразить. Нора приложила палец к его губам.

— Не обижайся, Эдди, но буду откровенна. Я замечаю, с каким вожделением ты на нее иногда смотришь. Джоан молодец. Стойко держит оборону и вообще — все делает правильно. Не флиртует, не дает шанса воздыхателям. Сильная девочка. Не ломай ее. И оставь в покое, если не имеешь серьезных намерений. А я знаю, что не имеешь.

— Ах, Нора, перестань говорить правильные вещи. Мы все их знаем, а делаем наоборот. Но успокойся насчет своей благочестивой гувернантки. Не нужна она мне. У меня полно поклонниц. На днях уезжаю в Шотландию. По пути заеду к Клэр. Поживу у нее пару дней.

— А-а, моя дорогая Клэр. – Нора и Клэр были давние подруги и обменивались письмами. – Передавай от меня ей горячий привет и тысячу поцелуев.

— Обязательно передам.

 

20.

 

Когда болят раны, а на душе светло, боль переносится легче. Когда же на душе тяжесть, даже небольшая царапина приносит неудобство.

Разбитая бровь противно ныла и добавляла ненастья в настроение Эдварда. Он искал занятие, чтобы отвлечься. Взял газету, прочитал все важное, потом объявления. Одно было о поиске работы: «Актриса на водевильные роли. Располагает большим ассортиментом шляпок, имеет пронзительные глаза и многочисленных поклонников». И это все, что требуется актрисе? Отбросил газету. Дружбу с виски продолжать не стал, боялся окончательно озвереть. Играть с племянницами в подобном настроении опасно. Разговаривать с Норой не о чем. Не дожидаясь ужина, он уехал домой.

«Ничего, — думала Нора, глядя вслед экипажу. – Съездит в Шотландию, хлебнет свежего ветра. Встретится с Клэр, повеселеет. У брата слишком много энергии. Она требует выхода, а когда застаивается, Эдди впадает в депрессию. Становится непохожим на себя – злится, капризничает. Только бы он не вздумал отыгрываться на Джоан, не уволил бы ее в самый неподходящий момент».

Брат уехал, и время потекло медленнее. Нора чувствовала усталость и желала бы поскорее лечь спать, но вечер задерживался, и она искала – чем бы пока заняться. Хозяйственные дела подождут до завтра, книжку читать утомительно, разве что прогуляться? Нора велела Дороти позвать гувернантку и предложила той пройтись.

Нет лучшего времени, чем тихий летний вечер, когда природа отдыхает после беспокойного, жаркого дня. Солнце выполнило свой долг, ушло за горизонт и, будто, погасило лампу. Небу в сумерках незачем ярко сиять, оно потускнело и закрылось белесой дымкой. Ветер умаялся и утих. Деревья задремали стоя. Цветы прикрыли лепестками глаза и сказали «до завтра!». Птицы прекратили веселые песни и задремали в гнездах – утром рано вставать.

Полная безмятежность разлилась в воздухе, но не было покоя ни в лице, ни в голосе Джоан.

— Миссис Аргус, — сказала она еле слышно, извиняющимся тоном. – Вы, наверное, считаете меня распущенной?

— Совсем нет, дитя мое, успокойтесь.

— Мне ужасно стыдно за все, что произошло сегодня у ручья. – Она повернула лицо к хозяйке – в глазах стояли слезы. — Ваш брат вел себя, как настоящий джентльмен. Спас мне жизнь. Я ему очень благодарна. Но он обиделся, что из-за меня получил травму. Порвал рубашку…

— Мелочи. Не из-за того он обиделся. – Нора замолчала. Не объяснять же девушке причины душевного дискомфорта Эдварда. Она без того слишком расстроена, лишнее знание ей не поможет.

Нора взглянула сбоку на Джоан и будто впервые увидела. Раньше она к ней не приглядывалась, как не приглядывалась к кухарке или горничной. Там не на что смотреть – обычные, ничем не примечательные лица, природа не затратила много сил на их создание.

А для Джоан она постаралась. Тонкие, точеные черты, в которых нет ни одного изъяна, или есть, но они милы. Кожа гладкая и чистая, как у ребенка. Волосы пышные, волнистые, так и хочется их погладить, чтобы ощутить мягкость. А глаза… Даже у Норы екнуло сердце, когда гувернантка посмотрела на нее долгим взглядом.

«Ее красота потрясает. Она не холодная, пустая, как у светских дам, которые заботятся о внешней безупречности – чтобы кожа была бела и локоны круто завиты. У Джоан ни локонов, ни белизны, зато живость и одухотворенность. Французы называют это шармом. Ей бы в высшем свете блистать. Веселиться, пить из полной чаши жизни. А она в Даунхилле прячется. Так и засохнет здесь без любви».

Как все счастливые люди, Нора была щедра и милосердна. Ей стало жаль гувернантку, захотелось расспросить – что ее тяготит, пусть бы выговорилась, успокоилась. Но вторгаться в чужую душу без приглашения – дело опасное. Легко ранить, не имея к тому намерений.

Она остановилась, положила руку на плечо девушки.

— Послушайте, мисс Джоан. Скоро приедет мистер Харпер. Мы с девочками уедем к нему на несколько дней. Вы тут отдохните хорошенько. Сходите в город, купите себе что-нибудь. Отрез на платье. Красивый гребешок. Или пряник. Порадуйте себя, это иногда полезно. Я вам жалованье за следующую неделю выдам наперед и прибавлю полфунта специально на приятную безделушку.

Добавка окажется как нельзя кстати. У Джоан не было ни пенни — почти все, что получала, она переводила Генри Мюррею в погашение долга.

— Спасибо, мадам.

Лицо ее немного прояснилось, тревожность исчезла из глаз. Утреннее происшествие с Алексом не забылось, но затуманилось и потеряло остроту. Джоан прикинула, на что потратит лишние деньги. Не стоит быть слишком примерной в выплате долгов, Мюррей вполне может подождать. Хозяйка предлагает потратить на себя, Джоан так и поступит.

Казалось, мир снова воцарился в душе.

Ненадолго.

Вечером она пришла укладывать воспитанниц, и, когда заплетала косу Молли, та ни с того ни с сего спросила:

— Мисс Джоан, а вы скоро выйдете замуж?

«Да разве я знаю? Откуда такие вопросы? Молли развита не по годам. Что же ей ответить?».

— Наверное, никогда, — ответила Джоан и поперхнулась от внезапно вставшего в горле кома. Все-таки инцидент с Алексом не прошел даром. Целый день она крепилась, проглатывала комок и думала, что справилась. Оказалось – нет. От невинного вопроса собралась разрыдаться. Хорошо, что Кэти лежала с книжкой в кровати, а Молли сидела к ней спиной и ничего не заметила.

— Ой, здорово! – бесхитростно воскликнула она. – Значит, вы навсегда останетесь с нами.

— Хорошо бы, — сказала Кэти, оторвавшись от книжки. – Но мы скоро вырастем. А где ты видела, чтобы у взрослых дам имелись гувернантки?

— Ну-у, не знаю, — протянула Молли. – Я не хочу, чтобы мисс Джоан уходила. Вы же нас не бросите, правда?

Девочка с трогательным обожанием посмотрела на гувернантку, обняла ее, положила голову на плечо. Джоан растрогалась. Она тоже обняла Молли и дала волю слезам. Кэти спрыгнула с кровати и присоединилась к объятиям.

Детская любовь – самая чистая и бескорыстная. Джоан поплакала и успокоилась. Она еще долго сидела у воспитанниц, читала сказки, отвечала на вопросы, потом спокойно спала и видела море. Над ним летали чайки, и она ощущала на щеках ветерок от их крыльев.

 

21.

 

В сумерках глаза будто покрываются пеленой, Роналд не видел ни гвоздя, ни собственного пальца. Хозяйка велела срочно подготовить экипаж, и он последние два дня только тем и занимался. Почти закончил. Завтра сделает осмотр рессор на предмет трещин и общий осмотр кузова – каждая деталь должна сидеть плотно и все они должны работать как единый механизм, иначе экипаж далеко не уедет.

Роналд проверил, крепко ли сидит доска с фамильным гербом Нортемширов на задке экипажа, еще раз полюбовался на него: белый щит с красной полосой по диагонали, по бокам витые дубовые ветки, перевязанные красной же лентой, вверху встал на дыбы белый с золотой гривой единорог. Каждый деталь что-то означает, но что именно – Роналд не знал. Он сложил инструменты в ящик, смахнул мусор с рабочего стола и, захватив фонарь, вышел из сарая. Тут же прибежал лабрадор Хорни и просительно посмотрел в глаза.

— Что – не ужинал еще? – спросил Роналд, прекрасно зная уловки лабрадора. Будучи глуповатым в остальных областях, во всем, что касалось еды, он был профессор. – Обманщик. Я же видел, как Эмма вон в ту плошку суп наливала. Или тебе, как барину, три перемены подавай? Ладно, сейчас принесу чего-нибудь. И себе заодно.

Прихрамывая, он сходил на кухню и вскоре появился с двумя металлическими мисками: одна с рисовым пудингом, другая с костями и обрезками. Предчувствуя пир и переполняясь благодарностью, пес изо всех сил завилял хвостом так, что зад его тоже завихлялся. Роналд сел на лавку у сарая, поставил его миску на землю, свою на колени, и оба принялись есть.

Человек ел, не спеша, пес торопился, будто боялся, что у него что-нибудь украдут, и лучше проглотить непрожеванное, чем упустить хоть кусочек. Он закончил раньше, облизал миску, свои щеки, потом руки благодетеля и улегся напротив, застенчиво поглядывая на остатки пудинга в тарелке.

— Не гляди, не получишь, — сказал Роналд и подгреб ложкой остатки. – Я работал, а ты чем занимался? – спросил он с упреком. Хорни, вроде, понял и виновато уткнул нос между лап. – То-то же…

Закончив с едой, Роналд поставил миску на лавку, и откинулся на стену сарая, собираясь спокойно посидеть, ни о чем не думая, не заботясь. Но отдыха не получилось – покалеченная ступня ныла. Пришлось наклоняться, стягивать сапог, давать ей свободу. На прохладном воздухе нога, вроде,  утихла. Но только пошевелил пальцами, боль пронзила до колена и стрельнула в пах.

— Вот, брат, какие дела, — пожаловался он собаке. Та подняла голову и приготовилась слушать. — Годы дают о себе знать. Тяжело целый день на ногах, раздробленные кости ноют. И не только к непогоде, а всегда. Порой так болит, что не наступить. Ходил к доктору Уоррену, он посмотрел, пощупал и сказал «Запущенный случай. Надо было ногу сразу туго бинтовать и полгода не двигаться, ждать, когда кости срастутся. А теперь у вас внутри не кости, а каша».

Роналд тяжело вздохнул, будто всхлипнул, прогладил ногу, чтобы успокоилась, наконец. Вечер-то какой замечательный. Тихо, ни ветерка. Тепло. Первые звезды выступили на небе, моргают, будто перешептываются и хихикают. Цветочными ароматами тянет. Чем Даунхилл не рай на земле? Жил бы да радовался, если бы не нога…

— Кто ж мне позволил бы полгода без движения сидеть? С голоду бы умер. Я тогда только женился. Висеть камнем на шее у Эммы не хотел. Думал, потерплю, само пройдет. И, вроде, прошло. На время. А теперь невмоготу. К кому обращаться за помощью? Разве что к знахарке какой. Да боязно, они чертовы помощницы, скорей в гроб вгонят, чем вылечат. Эх, был я раньше удалой молодец, а теперь хромой инвалид…

— Кто это тут инвалид? – бодрым голосом спросила Эмма, выходя из-за угла. – Ты не инвалид, а лучший мужчина на свете. Все хозяйство на тебе – уголь заготовить, поломку починить. Сад в придачу. На все руки мастер. Трудишься за троих. — Она принесла тарелку с хорошим куском мяса и куском хлеба. Села рядом с мужем, показала на еду. – Стейк от хозяина остался. Он без ужина уехал. А я старалась, готовила. Давай съедим, не выбрасывать же добро.

Они стали по очереди кусать то мясо, то хлеб и какое-то время сидели молча. Эмма на кухне намолчалась и, еще не прожевав как следует, сказала:

— Ждала тебя чай пить, да не дождалась. Решила сама прийти. На кухне жарко. А здесь благодать – тишина и никакого криминала. Не то, что в Лондоне. Сестра Мириам письмо прислала. Что там у них в Уайтчепеле творится – ужас! Людей посреди бела дня грабят, а то и убивают.

Роналд не ответил. Не беда, она привыкла. Муж попался немногословный, да она и за двоих может поболтать. Разговор для нее, что отдушина для печи – выпустить то, что накопилось. Сегодня накопилось столько, что Эмма чуть не лопнула от избытка новостей. С Дороти делиться не стала, она не слушает, вечно о своем ноет. Гувернантка сегодня вообще на кухне не показывалась, да с ней про нее же как-то неприлично…

Еле дождалась вечера, управилась с делами и — к мужу. Дожевала, гулко проглотила и продолжила.

— Невозможно стало там жить. Сестра спрашивает, нет ли у нас на примете знакомых, кому честная прислуга требуется. Да какие знакомые! Хорошо, что сами устроены. Одиноко здесь порой, зато лихих людей нет.

— Хотя им тут есть чем поживиться, одного серебра на несколько сотен лежит, может, на тысячу…

— Замолчи! А то накаркаешь. Нам грех жаловаться.  Живем, не тужим, о плохом не тревожимся. Не то, что в столице. Там в некоторые районы приличным людям нельзя нос показывать. Ни днем, ни ночью. Ограбят, и не заметишь как. И знаешь, кто грабит? Дети! Малыши совсем. Они ловкие. Навострились незаметно в магазины пролезать, в дома. Знаешь, как? Подковырнут стекло снизу, оно треснет, они куски вынимают и в дыру мальчишку суют. Вот какие бандиты. С детства. Сестра жить боится. Дома стоят стена к стене, под одной крышей. Воры если дыру найдут, по чердакам в любой дом залезут. Недавно ее соседа убили. Он осторожный был, двери всегда на ключ запирал, ружье держал на случай взлома. А проникли к нему через дырку в окне, в какую только кошка пролезла бы. Для малолетних уже специальную тюрьму открыли Тотхил Филдс, да она не помогает. Вот какие дела…

Эмма покачала головой и посмотрела на мужа – он сидел, прикрыв глаза. Ну, пусть отдохнет. А она поговорит. Главную тему еще не затронула.

— Ох, Рон, — сказала Эмма и вздохнула. – Боюсь, нашу гувернантку скоро выгонят.

Муж встрепенулся. Новость — как гром среди ясного неба.

— За что это?

— За аморальное поведение.

— Шутишь. Я ничего такого за ней не замечал. День и ночь сидит в Даунхилле, только в церковь отлучается. В чем ее аморальность?

— В поклонниках. Как у нее получается, не пойму. У Дороти ни одного, у Джоан хоть отбавляй. И все красавцы! Вот сегодня офицер приезжал. Хоть и грубо с девушкой обошелся, зато отлично выглядел. В форме, на коне. Драгун, одним словом. Мне всегда офицеры нравились. Помню, давно было, еще до тебя. В город приходили…

— Все вы, клуши, по военным с ума сходите, — проворчал беззлобно Роналд. – И что вам дались эти офицеры? Выпивохи и бабники. Зато умеют выезжать с форсом — эполеты сверкают, сапоги блестят. Глупые вы курицы. И гувернантка не лучше. Небось тоже из-за красивой формы влюбилась. А он ее чуть не задушил…

— Не верю, что он ее по-настоящему душил.

— Ей-Богу, по-настоящему. Я все видел. На ее счастье, хозяин заступился. А то бы неизвестно, чем дело  кончилось.

— Молодец, хозяин! – Эмма состроила восторженную гримасу и сверкнула глазами. Пусть никто не увидел, но она для себя. – Поступил по-джентельменски. Дал офицеру в глаз. Тот оторопел. Мне даже смешно стало, я из кухни наблюдала. Увлеклась, чуть пудинг не упустила.

— Я собрался было на помощь хозяину идти, да он сам справился. Уважаю. Большинство богатых не обучены грубым манерам, драться не умеют. А наш не робкого десятка. Приемы знает. Он, кажется, служил где-то?

— Да, вроде… Хорошо, Дороти ничего не видела, чулан в тот момент разбирала. А то бы от зависти умерла. Как же. К Джоан красавчик офицер приехал, хоть и злодей…

— …а у Дороти ни злодея, никого. Ха-ха! – Супруги негромко посмеялись. — Что-то я Мартина давно не видел.

— Теперь его младший брат молоко привозит, а Мартин, вроде, в город подался.

— Не повезло Дороти.

— Джоан тоже. Думаю, рассчитают они ее. Хозяин, когда офицера прогнал, злой ходил. Видно, ему тоже досталось. А за что он должен страдать? Кто ему Джоан? Не жена, не любовница.

— Ты права, дорогая. — согласился Роналд. — Кому охота тумаки за гувернантку получать? — Он обнял жену, чмокнул в щеку. — Вот, если бы ты в беду попала, я бы с удовольствием за тебя заступился. Жизни бы не пожалел. Но ты же моя жена родная. А Джоан для хозяина кто? Никто. Вот так-то.

 

22.

 

Клэр была однокурсницей Норы в школе для юных леди. Два или три раза она проводила каникулы в Милтонхолле, там и познакомилась впервые с Эдвардом. Статный, не по годам серьезный, молодой граф до того ей понравился, что когда она его по утрам встречала, у нее от волнения начиналась икота. Но то ли в Клэр была в то время слишком юна, то ли сердце его занимала другая… Она точно не знала, а Нора не раскрывала секреты брата. Романа не получилось, пути их разошлись.

Не имевшая ни завидного приданого, ни завидного лица Клэр по окончании курсов вышла замуж за первого, предложившего руку и сердце. Им оказался Майкл Боггард — седой, приземистый мужчина на тридцать четыре года старше ее, работавший городским судьей в Дарлингтоне.

Этот небольшой городок стоял на середине пути из Ньюкасла в Эдинбург, то есть на границе Англии и Шотландии. В былые времена воины той и другой стороны щедро полили кровью его поля. После смерти славного шотландского короля Роберта Брюса его бароны больше воевали с собственными друзьями, чем с английскими врагами, и Дарлингтон был забыт. С четырнадцатого века не играли под его стенами побудку веселые рожки, не праздновали шумного успеха победители. Городок погрузился в дрему и зевал арками сгоревшего аббатства Медоуз, как беззубым ртом.  Жители его ходили, не торопясь, лошади неспешно тянули повозки. Театры и другие виды искусства в город не допустили — чтобы не нарушали его вековой покой и не вносили разброд в нормы морали.

В школе Клэр и другие воспитанницы увлекались приключенческими романами, придумывали истории про себя: как попадут в плен к жестоким разбойникам или пиратам, потом придут молодые офицеры и освободят их. Девушки подарят спасителям жаркий поцелуй и в награду выйдут за них замуж. Непременно по любви. Которая до гроба.

Романы для того и пишут, чтобы, читая их, отвлекаться от прозы жизни. Но если жизнь скучна до смерти, то романы лучше не читать, чтобы не делать себе больно. Муж Клэр был педант до того, что требовал делать ему строго симметричные сэндвичи, а в работе был вообще буквоед. Он целые дни проводил в суде, приходил домой поздно и вечно жаловался — на продажных коллег, на нерадивых клерков, на кучера, погоду, болячки и прочая. Совместных тем для обсуждения Клэр не находила, часто за столом супругам не о чем было поговорить, и ели молча.

Спали врозь с самого начала. В первые годы муж ее иногда навещал в спальне, но вскоре счел занятия любовью слишком утомительными и прекратил тратить на них время и энергию. Отчуждение росло и приводило Клэр в отчаяние. Она сошла бы с ума от скуки, если бы, в конце концов, не нашла занятие, приятное душе и телу. Чем развлекаются в городе, где нет развлечений? Интрижками на стороне. Клэр попробовала — сначала с опаской и упреками самой себе. Потом втянулась.

И жизнь наладилась. Появилось вдруг столько поклонников, сколько не имела в молодые, незамужние годы.

— Ничего удивительного, — сказала ей умудренная опытом приятельница, жена прокурора миссис Талбот. – Мужчины в любви очень практичны. Впрочем, как и во всех других делах. Замужней женщине легче найти любовника, чем свободной. Замужняя заводит отношения ради удовольствия и не угрожает его свободе. Незамужняя изводит его страхами – забеременеть или потерять репутацию. После двух интимных встреч она требует дорогих подарков, а после трех – чтобы женился. Так что, дорогая, наслаждайся преимуществами своего положения и не думай о морали.

Клэр и не думала. Она вкусила запретного плода и почувствовала разницу. Быть верной женой и умирать от скуки? Нет, спасибо. Лучше быть неверной и умирать от наслаждения.

Но все хорошее, как и плохое, как и любое, когда-нибудь кончается.

Судья Боггард скоропостижно умер, прямо на рабочем месте, Клэр превратилась в богатую вдову. Количество любовников резко снизилось, изменился их качественный состав. Женатые и состоятельные исчезли, откуда-то вынырнули шустрые, беспородные холостяки — коммерсанты, торговцы, ассистенты адвокатов, все моложе ее. И все, как один, сделали ей предложение.

Клэр было обрадовалась, но, заподозрив их в корысти, отрезвела. Скорее всего, они хотели жениться не на ней, а не ее деньгах. Разочарование. Она ужасно хотела во второй раз выйти замуж, теперь без спешки и по любви – как мечтала когда-то, но попадаться на удочку искателей легкого счастья…

Она произвела ревизию в личном дневнике и вычеркнула тех, кто предлагал ей свое сердце в обмен на ее богатство. Оставила троих любовников, которые не представляли угрозы ее состоянию. Двое из них имели маленький и очень противный минус — были женаты и в качестве потенциальных женихов не рассматривались. Третий же идеально подходил к требованиям новоиспеченной вдовы: свободен, богат, с титулом. Вдобавок – молод и хорош собой. Эдвард Торнтон.

Вторая их встреча произошла случайно, уже после смерти мужа. Он приезжал в Дарлингтон по делам, познакомился с местными аристократами, вечером пришел на бал, который устраивала миссис Талбот. Клэр сразу узнала брата школьной подруги. За прошедшие годы он не изменился. Нет, изменился – в лучшую сторону. Старое чувство вспыхнуло в ней с новой  силой. В тот раз Эдвард тоже был не против познакомиться с Клэр «поближе». На балу они много танцевали, а на ночь она увезла его домой.

Подъезжая к городу, Эдвард представлял – как она обрадуется. Он знал, что нравился Клэр и тогда, и сейчас. Ему же было все равно и «почему бы нет?». Вот уже два года он навещал ее, когда проезжал мимо. О серьезных намерениях он не заговаривал, она не спрашивала, но сам факт такого постоянства внушал ей надежду.

Вдова встретила гостя в холле. Обняла, чмокнула в губы.

— Ты приехал очень вовремя, как раз к ужину, — ворковала она, то поправляя прическу, то прикасаясь к его груди. – Надолго ко мне?

— На пару дней. И ночей, — многозначительно добавил он, не приглушая голоса и не обращая внимания на лакеев, одетых в желтую униформу, белые парики и чулки. Они стояли неподвижно и выглядели, как глупые статуи из оперы-буф, а статуй стесняться нечего. – Я здесь проездом, в Эдинбург и дальше. Решил заглянуть к моей маленькой Клэр. Давненько не виделись… Ужин будет очень кстати, но хотелось бы сначала получить аперитив.

Лакеям-статуям позволено все слышать, но не все видеть — Эдвард обнял хозяйку за талию и увлек в боковую комнату, где, как он точно знал, имелся диван.

Аперитив получился вкуснейший. Наслаждаясь последней каплей, Эдвард прикрыл глаза — перед мысленным взором промелькнуло лицо Джоан. Было бы замечательно, если бы вместо Клэр…

— А ты нетерпеливый, — с довольной улыбкой сказала вдова, поправляя платье.  —   Вижу, действительно по мне соскучился.

«Не по тебе».

— Конечно, соскучился. Извини, что напал, как медведь, — сказал Эдвард для приличия.

— Не извиняйся, дорогой. Я бы на твоем месте сделала то же самое. Сейчас провожу тебя в гостиную, сама пойду, переоденусь. Не скучай, я быстро.

После ужина они перешли в музыкальный салон, обставленный мебелью в стиле барокко. Изящно изогнутые, высокие ножки столиков и стульев были стыдливо прикрыты шелковыми тканями – традиция, сохранившаяся в провинции, от которой давно отказались в столице. В центре, как главный предмет мебели, стоял громоздкий комнатный рояль. На столике у стены поблескивала открытая бутылка игристого. Эдвард налил вина в хрустальные фужеры, один подал даме. Легонько чокнулись.

— За тебя, Клэр!

— За тебя, Эдвард!

Он опустошил бокал наполовину, она выпила до дна. В голове приятно закружилось, Клэр привалилась к его груди, ткнулась губами в его губы, но гость отвернулся – вроде, допить вино. Клэр не обиделась.

— Хочешь, сыграю что-нибудь?

— Хочу.

Размяв пальцы и заранее извинившись «давно не играла», она исполнила парочку музыкальных пьес. Пальцы ее не слушались, Клэр делала ошибки и испортила впечатление от игры.

Впрочем, Эдвард не заметил. Он устроился с почти неприличным в гостях комфортом – положил на диван одну ногу, под спину и руку мягкие подушки и принял романтическую позу «полулежа», в которой думают мыслители и сочиняют поэты. Он не думал и не сочинял. Он потягивал вино, критически разглядывал любовницу и сравнивал с Джоан, образ которой против его воли всплывал в голове.

Сравнение было не в пользу Клэр. Кожа ее не отличалась чистотой и лоснилась, будто вместо пота выделяла масло. Фигура стала расплываться, раздавшихся бедер уже не скрывал щадящий покрой платья, свободно падавшего от лифа до земли. Груди еще хороши, но когда перестанут вмещаться в его руку, потеряют для него всякий смысл. Ей категорически противопоказано улыбаться, чтобы не открывать выходящую вперед верхнюю челюсть, от чего при поцелуе ее зубы противно стукались о его, потому Эдвард не целовал ее в рот.

В то же время Клэр обладала качествами, которые выгодно отличали ее от гувернантки: она была сговорчива, послушна и всегда радовалась при появлении Эдварда.

Но преимущество ли это?

Для него – да. Для Джоан – сомнительно. Если она забудет о морали и станет благосклоннее к воздыхателям, потеряет половину привлекательности. Во всяком случае, для Эдварда.

Парадокс. Так чего же он от нее хочет?

— О чем задумался, дорогой? – Клэр закончила мучить рояль, присела рядом, оглядела гостя любящими глазами. Заметила рану на виске. – Что это? Неужели с кем-то подрался? С соперником? Вступился за честь прекрасной дамы? – со смехом спрашивала она, не зная, как близка была к истине.

— Нет, с чего ты взяла? В наше время вступаться за честь дамы немодно. Они эмансипированные, сами могут за себя постоять. Царапина… — Эдвард провел пальцем по виску, придумывая отговорку. – Играл с племянницами. Молли нечаянно игрушкой задела. Кстати, тебе привет от Норы и тысяча поцелуев.

— Ой, спасибо. Как у нее дела?

— Отлично. Полковник Харпер сделал ей предложение.

— Правда? – спросила Клэр, и в голосе слышалось желание, чтобы сообщение оказалось неправдой. К лучшим подругам часто испытывают самую жестокую зависть. – Когда же свадьба?

— Со свадьбой решили не спешить. Официально сестра еще в трауре. Но вопрос практически решен.

— Как девочки?

— Растут, как на дрожжах. Смышленые, активные. Уже обучаются светским манерам с гувернанткой…

– Счастливая Нора, — вздохнула Клэр. – С двумя детьми замуж выходит. А тут без детей, с приличным состоянием никто не берет. – Она игриво глянула на гостя.

Он сделал вид, что не понял намека. Он никогда ничего ей не обещал и не чувствовал себя ответственным за их отношения: есть – хорошо, нет – тоже хорошо.

— У тебя все впереди, моя прелесть, — неопределенно обнадежил ее Эдвард, чтобы не вздумала продолжать тему и не портила настроения ни ему, ни себе. – Давай рюмку, налью вина, от него развеселишься. Кстати, вкусное. Сладковатое, но не приторное. Откуда, как называется?

— Итальянское. Асти Спуманте.

Эдвард отправился за новой бутылкой, Клэр проводила его жадным взглядом. Не хочет жениться, не надо. Его она ни за что не вычеркнет из дневника. Красавец, богач, джентльмен. Манеры как у монарха. Похожа ли она хоть немного на королеву? Клэр подошла к большому зеркалу на стене — мастерски вырезанная рама обвивала его золочеными ветками. Оглядела себя с одного бока, с другого, открыла побольше декольте, поправила кокетливый цветок в локонах.

С двумя рюмками подошел Эдвард.

— Отлично выглядишь, дорогая, — сказал он ей на ушко и поцеловал в плечо. – Давай сегодня ляжем пораньше. Грех терять драгоценное время рядом с такими прелестями. – Он показал глазами на декольте Клэр.

— Ах, ты, льстец! – Она повернулась, ткнулась губами в его щеку и, забыв про вино, потащила в спальню.

Под утро любовник задремал, а Клэр было не до сна. Она еще ни разу в жизни не переживала столь бурного удовлетворения и столь глубокого разочарования одновременно. Она поднялась, подошла к окну, раздраженным движением раздвинула гардины. Солнечный луч упал на лицо Эдварда. Он открыл глаза. Прищурился и увидел Клэр, которая в прозрачном шелковом пеньюаре, как белое привидение, бродила по комнате.

— Ты слишком рано встала, — сказал он сонным голосом и  поманил Клэр в кровать. – Иди сюда, полежим еще немного.

— Не хочу, — отрезала она. Села на пуф перед туалетным столиком, собрала волосы в охапку и стала гребнем раздирать свалявшиеся концы.

Ее раздражение удивило Эдварда. Раньше после ночи любви она бывала теплой и податливой, как пуховое одеяло. А сегодня недовольна. Тем, что он до сих пор не сделал предложение? Пусть и не ждет.

Нет, тут что-то другое.

Он подошел сзади, положил руки ей на плечи. Она увидела его при дневном свете и вдруг разрыдалась взахлеб. Этот мужчина, сложенный, как Аполлон, никогда он не будет ее. Ни телом, ни сердцем. Ни на время, ни навсегда. Даже в минуты, когда они сливались в единое целое, он думал не о ней, а…

Она заставила себя успокоиться. Дернула плечами, освобождаясь от его рук, встала. Посмотрела на него с упреком, будто он за одну ночь сделал ее банкротом.

— Что случилось, Клэр? Тебе не понравилось?

— Очень понравилось, даже слишком, — желчно ответила она ему в зеркале. Разговаривать с ним настоящим было выше ее сил, а в зеркале – его второе «я», которое картинка и не более. – Ты был необычайно нежен. Полон любви и обожания. Как никогда.

— Так в чем же дело?

— А в том, что ты всю ночь называл меня Джоан!

 

24.

 

Мерное покачивание кареты не усыпило Эдварда. Несмотря на бессонную ночь и ссору с Клэр, он не чувствовал себя утомленным. Наверное, подействовал свежий горный воздух, щекотавший легкие и будто очищавший их от городской грязи.

Хорошо бы он прочистил и мозги…

Но мысли – носители абсолютной свободы, управлению не поддавались. Они без устали роились в голове, как трудолюбивые пчелы в улье. Они то выстраивались в связные цепочки, то разбредались кто куда. Они текли в своем направлении, которое Эвард пытался изменить, но стоило ему на секунду отвлечься, они возвращались в старое русло.

«Нехорошо с Клэр получилось, — думал он без особого сочувствия к любовнице. – Представляю, как ей было больно. Зачем я только к ней заезжал? Ах, да. Известно зачем – удовлетворить собственные нужды. И чтобы отомстить Джоан.

Первое удалось, второе нет. Месть сладка, когда противник, узнавши о ней, испытает боль. А Джоан если и узнает, только обрадуется. Кажется, с Клэр я отомстил себе, а не ей, потому что оказался кругом в неудачах — поссорился с любовницей, а мести не получилось. Живет гувернантка преспокойно в Даунхилле и не ведает, что со мной творит. Мечтает лишь об одном: чтобы мужчины оставили ее в покое, в том числе навязчивый хозяин.

Это не игра, не кокетство. Это полнейшее равнодушие.

Обидно. И невероятно. Не хочу сказать, что я необыкновенной привлекательности герой, перед которым ни одна женщина не устоит. Были, не много, но были гордячки, которые смотрели на меня без интереса. Но. До тех лишь пор, пока я не проявлял знаки внимания. Стоило пару раз встретиться с ней глазами, слегка улыбнуться, сказать комплимент – и все. Гордая пантера превращалась в домашнюю кошечку, лизавшую руки хозяина. Да, я всегда был хозяином положения. Сам выбирал и ни разу — ни разу! — не получал отказа.

До того, как встретил ее. Честно сказать, недооценил. Обычные приемы на Джоан не действуют. Но не из камня же она. Как ее расшевелить?

С другой стороны — может быть, Нора права. Она сосредоточена на работе и не строит далеко идущих планов. Забралась в стоящий на отшибе Даунхилл именно с целью спрятаться от навязчивых ухажеров. Но даже здесь они ее нашли. Что остается бедной гувернантке? Отбиваться от мужланов типа ее кузена и еще строже относиться к другим.

Она и меня принимает за агрессора, потому отталкивает. Признаю, в определенные моменты был слишком прямолинеен, даже груб. И конечно, я не первый, кто назойливо к ней пристает. Девушка научилась организовывать оборону при малейшем проявлении к ней интереса. Прячется за стеной равнодушия, чтобы не дать повода претендентам распускать руки и слюни. Надо признать, метод работает. Но мне от того не легче».

Карета накренилась вправо, Эдвард уперся в стенку рукой, глянул в окно. Он и не заметил, как исчез равнинный, чисто английский пейзаж, будто приплюснутый и вытянутый вширь, одноцветный, однообразный, перечеркнутый или грунтовой дорогой, или низкой стеной из сросшихся булыжников. Полдня проедешь или целый день, увидишь одно и то же – поля да перелески, и не за что зацепиться взгляду, от того хочется зевать.

Теперь же не до зевоты, картины кругом такие, что смотри и удивляйся. Далекие горизонты исчезли, пустое пространство заполнили остроконечные, похожие на пирамиды, горы. Они, как живые, двигались за каретой и мрачно смотрели на незваных гостей. Они вставали одна к одной, тщательно скрывая свои самые красивые места, как самые дорогие ценности – изумрудные долины и озера, в которых переливалась бриллиантами вода. Они насмехались, испытывали, преподносили сюрпризы. Они впускали в себя чужаков, но предупреждали – будьте осторожны: то и дело на пути  неожиданно возникали то шумный ручей, то крутой обрыв, то тайный водопад, то выщербленный мост. Зазеваешься – пиши пропало.

Дорог не было, и невозможно их проложить среди больших и малых валунов, будто разбросанных великанами. Изредка встречалась каменная кладка, и Эдвард не всегда понимал – она естественная, или это домишко без окон и дверей. Здесь природа была хозяйка, а человек имел не больше прав, чем суслик. Потому сидели они в своих каменных норах и редко высовывались — за целый день карете не встретилось ни одной людской души.

Чтобы не заблудиться, Эдвард нанял в окрестностях Нортумберленда шотландского проводника мистера Джарея МакКензи. Это был мужчина неизвестного возраста, разбойничьей внешности, одетый в затертую рубаху и сине-зеленый, клетчатый килт — тартан клана МакКензи. Точно такой же кусок ткани был перекинут через плечо и перехвачен на поясе широким ремнем, на котором болтался кинжал в виде вытянутого треугольника.

Проводника посоветовал хозяин последнего английского трактира «Семь сердец» мистер Кроули, сказав «отличный семьянин и не пьет, когда на деле». Хорошая рекомендация, но Эдвард знал местную поговорку «нет другого закона, кроме собственного клинка» и на всякий случай показал шотландцу пистолет, который всегда брал в дорогу. Тот молча кивнул и сел на козлы рядом с аккуратно побритым и одетым кучером Джоном. Тот поморщился, но подвинулся.

Ночь без сна и день в пути дали о себе знать. Эдвард откинулся на спину, положил ноги на противоположный диван и собрался поспать.

Не получилось. Только сомкнул веки, перед глазами встала Джоан в тот момент, когда прикладывала лист подорожника к его виску. Он ощутил ее дыхание, вспомнил ее аромат, перед которым не устоял бы ни один мужчина. Ее юное тело сейчас в самом лучшем женском периоде, когда девочка становится девушкой, пахнет ягодами и молоком так, что совершенно невозможно пройти мимо – она волнует, будоражит и сводит с ума.

От воспоминаний у Эдварда перехватило дыхание и закружилась голова. Горячая волна прошла от головы до ступней и вышла наружу с обильным потом. Больше всего на свете Эдвард желал привлечь к себе молодое, упругое тело Джоан, зацеловать ее, заласкать…

Но – остается только мечтать. А мечты его уже измучили. Он растер лицо, несколько раз глубоко вздохнул. Напряжением воли прогнал волнующие образы. Гувернантка исчезла из его мысленного взора, но не из памяти, будто спряталась вон за ту гору. Из-за вершины которой выползло облако и образовало ее профиль…

Что за чертовщина!

Как же ее завоевать?

Может, взглянуть на ситуацию ее глазами, увидеть себя со стороны? Да. Понять и устранить ошибки. Составить план.

«Во-первых, нельзя делать следующее: рассчитывать на быстрый результат, упрекать ее за безразличие – даже мысленно, пугать пьяными выходками, разглядывать в упор.

Во-вторых, нужно делать следующее: постепенно приучать ее к себе, внушать чувство безопасности, быть как можно ласковее, но в пределах.

В-третьих, не торопя событий, твердо идти к цели.

А какая, собственно, у меня цель? Чего хочу от нее добиться? Уложить в постель, потом бросить? Это моя обычная тактика, но к данному случаю она не подходит. Я привык легко заводить романы и так же легко их заканчивать. Дальнейшая судьба любовниц никогда не тревожила – все они материально обеспечены и не оказались бы на улице без пенни в кармане.

Та же Клэр. Расплакалась, потому что жалко терять хорошего любовника. Прекрасно знаю, что я у нее не один, и она уже успокоилась в объятиях другого. С деньгами переживать любовные трагедии легче. Джоан – не Клэр. Она в подчиненном положении и от многих вещей зависит. Кроме самой себя ей рассчитывать не на кого, потому столь щепетильна в вопросах морали.

Если я все-таки ее соблазню, потом брошу, как она к этому отнесется? Почувствует себя опозоренной – несомненно. Оскорбленной, униженной – наверняка. Захочет расстаться с  жизнью — очень возможно. Неординарные, свободолюбивые натуры, как она, тяжело переживают надругательство над личностью. Если девушка умрет, грех ляжет на мою душу. Стоит ли  мое минутное наслаждение ее загубленной жизни? Нет, нет и нет».

Эдвард усмехнулся. С каких это пор он рассуждает, как праведник? Это Джоан заразила его добродетельностью, или его действительно беспокоит ее судьба? Ответ неясен.

Ясно одно: конфликт интересов его и гувернантки завел Эдварда в тупик и заставил вернуться к исходной точке.

Итак. Чего он от нее хочет?

Одним словом – обладать. Без ущерба для ее репутации и самооценки.

Такое невозможно.

Значит, нужно выбирать: или оставить все мысли о ней, или… жениться.

Тоже невозможно.

Хотя второй вариант стоит обдумать.

Почему бы не взять ее в жены? Девушка добропорядочна и благоразумна, умнее всех тех, кого он встречал. Тем большего уважения заслуживает, что при сумасшедшей привлекательности умеет держать поклонников на расстоянии. Другая бы вовсю пользовалась привилегией, подаренной природой, жила без забот и хлопот. Почему же Джоан этого не делает? Бережет себя для мужа или в самом деле холодна? Не хочется думать, что последнее…

Мысли об одном и том же утомили его сильнее, чем тряска в карете и беспокойная ночь. На сон рассчитывать нечего, надо выйти на воздух, развеять застой в голове. Эдвард постучал Джону, чтобы остановился. Выпрыгнул, прошел туда-сюда, разминая уставшие от неподвижности ноги.

— Далеко до Эдинбурга, мистер МакКензи?

— Миль десять, сэр.

— Сделаем остановку. Пусть лошади отдохнут.

— Хорошо, сэр.

Эдвард прошел дальше в заросли папоротника, который, как в первобытном лесу, рос высоко, свободно и кружевными стеблями мягко касался его рук. Остановился, огляделся в восхищении. Окружала его природа, которой не встретишь ни в какой другой стране мира: не тропическая – многоцветная, многоголосая, утонченная, но северная — мощная, немногословная, гордая своей суровой красотой, которая не напоказ, а для тех, кто умеет видеть.  И нельзя нарушить ее гармонию ни глупым делом, ни чуждым звуком – горы многоголосым эхом тут же пригвоздят нарушителя покоя к земле.

— Где мы?

— В долине Глен Коу, — ответил МакКензи. — Самая живописная долина Восточной Шотландии. Несколько поколений полегло, защищая ее от неприятеля.

Мы ушли от тепла и родных очагов,

Мы стояли, дрожа, под холодным дождем.

Стали пушечным мясом и умерли все,

Нашим саваном стала вонючая грязь,

И не руки любимых утешили нас,

А накрыли нас кости умерших прежде…

 

— Невеселая песнь.

— Как и жизнь шотландца, — равнодушно сказал проводник. — Кстати, вон там замок почетного члена нашего клана Роберта Манро МакКензи. Он был генералом шотландских стрелков, которые отличились в Тридцатилетней войне.

На другой стороне озера, в легкой дымке Эдвард различил старинный замок, точно такой, какими их описывают кельтские легенды — с башенками, бойницами и зубчатыми стенами. Возможно, собирал там король Артур своих рыцарей за круглым столом, чтобы замыслить очередной подвиг. Но прошли романтические времена, и умерли герои. Ни одного человека не видать вокруг замка, лишь неясные очертания его напоминают о великом прошлом.

«Страна для любителей волшебства и одиночества. Здесь невозможно жить, но и нельзя умереть, не увидав ее хотя бы раз. Мало кто любуется ее величественными прелестями. Неплохо бы приехать сюда с Джоан, показать… Джоан? Опять?!»

Это окружающие виды виноваты! Они настроили его на романтический лад. Убрать, забыть, отречься. Эдвард снял накидку, накрыл папоротник, лег и будто провалился во взбитую перину.

«Видно, сегодня не избавиться мне от мыслей про гувернантку. Чем настойчивее их прогоняю, тем настойчивее они меня преследуют. Надо их додумать и оставить на том берегу, запереть в том замке.

Итак, рассмотрим варианты.

Номер один: напрочь забыть о существовании Джоан. Вычеркнуть из жизни, как умершую — лично для меня.

Подходит?

Нет. Чтобы ее забыть, нужно ее не видеть. Значит, не ездить в Даунхилл, не встречаться с сестрой и племянницами. Или ездить, но приказывать запирать гувернантку на это время в чулан?

Бред.

Номер два: поступить решительно — рассчитать, уволить, приказать уехать подальше и не оставить адреса.

Опять бред. Кто даст гарантии, что не заскучаю по ней, не объеду страну в ее поисках? К тому же сестра ни за что не согласится с ней расстаться.

Номер три: я буду безвылазно сидеть в Милтонхолле, а Нора с детьми будут приезжать в гости. Без нее. Но я же умру от тоски, зная, что всего в часе езды есть девушка, которая впервые за многие годы заставила сердце биться и верить в возможность новой любви. Нет, подобного испытания не выдержит и святой.

Номер четыре, самый фантастический: жениться на Джоан. Но возникнет столько проблем, что за решением их забудется – ради чего все затевалось…».

Кучер Джон поставил поблизости корзину со съестным, предоставив хозяину самому выбирать, чем подкрепиться. Эдвард отрезал кусок черного хлеба, положил сверху кусок ветчины, откусил, с удовольствием прожевал и проглотил — он и не заметил, как проголодался. Запил элем, легкая горечь которого хорошо утолила жажду. На его пир прилетела маленькая, шустрая птичка – серенькая, с забавным хохолком на голове. Она бесстрашно прыгала по краю накидки и так настойчиво просила поделиться, что Эдварду стало неудобно есть одному в ее присутствии. Он бросил ей кусочек хлеба, вроде пригласил к столу. Птичка благодарно чирикнула и, схватив клювом хлеб, полетела к семье.

Семья… Готов ли Эдвард ее создать?

С Джоан?

Невозможно допустить и в мыслях. Если мужчина  его положения женится на девушке ее положения — это признак дурного тона. Джоан никогда не примут в обществе, где строгая иерархия и правила, которые никому не позволено нарушать. Граф и графиня Торнтон окажутся в изоляции — именно из-за супруги. Она будет страдать от неполноценности и презрения окружающих. Почувствует себя несчастной и сделает несчастным его, а это худшее, что он может себе пожелать.

И дело не только в Джоан. Сможет ли Эдвард стать ей хорошим мужем – вот вопрос. Насчет положительного ответа он имел большие сомнения. Он привык к свободе. К вниманию женщин. К возможности выбирать. Если не уверен, что сохранит верность, зачем жениться, причинять супруге боль? Собственным опытом он делиться с ней не желал.

И еще один вопрос, который он не учел вначале, а он не последний в ряду других — захочет ли Джоан выходить за него? Судя по ее поведению, мысли о замужестве девушку не посещают. Если  когда-нибудь и посетят, то где гарантия, что она выберет именно Эдварда? К сожалению, нет отца, который бы ее уговорил, заставил или попросту продал ему.

Да, сейчас другое время. Эмансипация и все такое. Женщины сами выбирают себе мужей. У Джоан, при ее внешности и талантах, никогда не будет недостатка в претендентах, в том числе среди обеспеченных джентльменов. Пусть среди них не найдется ни графа, ни маркиза. Ей и не надо. Выберет себе человека, подходящего по характеру, положению, и…

И будет права!

«Да что же это такое? – возмутился про себя Эдвард и воздел глаза к небу. – Сколько бы вариантов ни предложил, ни один подходит. Живем с ней будто на разных планетах. Разговариваем и не понимаем друг друга. Смотрим и видим не то, что есть. Наши тела рядом, а души не желают встречаться. Что же мне делать-то? Убить ее осталось. Пока по-настоящему не влюбился и не умер от тоски. Да. Дермот говорит – предупредить легче, чем лечить. Да, убить ее и не мучиться. Другого выхода не вижу».

 

25.

 

Дороти ногтем постучала в дверь и тут же вошла.

— Можно? – запоздало спросила она. — У меня к тебе новость, — сказала и прошла далее с таким видом, будто «имея новость» можно вести себя по-хозяйски в чужой комнате.

Она села за стол спиной к окну, лицом к которому сидела с книжкой Джоан.

— Хорошая или плохая? – не слишком заинтересованно спросила она, поднимая голову.

— Не знаю. Зависит от тебя. – Дороти сверлила ее взглядом.

— Ну, говори.

— Твой моряк вернулся. Джереми Симпсон.

— Откуда знаешь? – Джоан нарочно не обратила внимания на неподходящее словечко «твой».

— Я сегодня выходной брала. Домой ходила. Про Джереми мать рассказала. Она его вчера на улице видела. – Дороти замолчала, ожидая бурной радости, которая подогреет ее дикую ненависть. Не дождалась. – Ну как, хорошую новость я тебе принесла?

Джоан неопределенно пожала плечами. Хорошо уже то, что Джереми в целости и сохранности вернулся из дальнего рейса. Дальнего — не только по расстоянию, но и по времени. Они давно не виделись. Ничего друг другу не обещали. Неизвестно, захочет ли он ее увидеть? Захочет ли она? Ответила сдержанно:

— Рада за Джереми. Представляю, как нелегко им надолго покидать семью, друзей. И как здорово возвращаться.

Это не тот ответ, что ожидала Дороти.

— Ну… ты будешь с ним… опять встречаться? – спросила она с тайным напряжением.

Напряжение передалось Джоан. Зачем она выпытывает? Хочет, чтобы ей и моряка передали, как молочника? Пусть не надеется. Делать добро хорошо людям, которые делают добро в ответ или, по меньшей мере, не замышляют зла против тебя же. В последнее время Джоан держалась с горничной настороже. Что-то странное, тяжелое появилось в ее взгляде, будто прятала она за спиной дубину и ждала лишь удобного момента, чтобы треснуть ею по голове. Девушки не ссорились, но и не сближались далее, скорее расходились. Последние два раза Джоан ходила в церковь одна и не чувствовала одиночества.

— Не знаю. Не уверена, помнит ли он меня. Ты сама говорила: моряки в любви непостоянные. На них девушки гроздьями виснут. Я не из тех.

— Да, на Симпсона многие заглядываются. Но он, вроде, никому предпочтения не отдает. Хотя, конечно, в голову ему не заглянешь, мыслей не прочтешь. Завтра воскресенье, пойдешь к службе?

— Обязательно.

— Я с тобой. Вот и посмотрим. Если Джереми тебя не забыл, тоже придет. А не придет – ищи другого жениха.

— Я уже говорила, Дороти. Меня женихи не интересуют. Кстати, где твой Брен? Он, вроде, раньше Джереми должен был вернуться?

— Не знаю, где он пропадает. Давно не приходил. Мать его тоже не видела. Спрашивать у знакомых неудобно, вроде навязываюсь. Может, в море утонул, или его в пьяной драке зарезали. Или другую нашел. Да мне все равно, — соврала Дороти. — Он не один парень на свете.

Сочувствовать ей Джоан не собиралась.

— С Мартином тоже не получилось?

— А, не в мужиках счастье. – Горничная так обреченно махнула рукой, что стало ясно: для нее — именно в них.  – Нечего попусту сердце бередить… Ой, чуть не забыла. У меня еще новость есть. Брат Майк из тюрьмы пришел.

— Как он себя чувствует?

— Не очень. Тюрьма здоровья не прибавляет. Ну, да ничего. Дома отдохнет, отъестся. Мать вокруг него, как наседка, не знает, чем накормить, чем услужить. Пироги каждый день печет, все деньги на него тратит. Сыночку надо то, сыночку надо это. Одеть, обуть, накормить. Будто он не в тюрьме отдыхал, а на руднике вкалывал. Для меня она пироги не пекла…

Фальшиво всхлипнув, Дороти глянула на гувернантку в поисках сочувствия. Тогда бы она излила на нее все обиды, которые накопила за последний месяц. Или за всю жизнь. Кто охотно слушает, на того охотно валят, а сами дальше бегут, оставляя позади тех, кто под их ношей согнулся.

Джоан промолчала.

Жаль. Придется Дороти самой своё нести.

— Очухается немного, пойдет работу искать, — продолжила она. — Я свои деньги на него тратить не собираюсь.

— Что за работу он ищет? – спросила Джоан ради продолжения разговора, который, впрочем, удовольствия ей не приносил.

— Он хороший плотник, — опять соврала Дороти.

Ее брат не по ошибке попал в заключение, а по логике вещей. Рос без отца, вернее, с отцом, которого лучше не иметь. От него профессии не унаследовал, зато унаследовал безделье и стремление к легкой наживе. Мальчишкой подрабатывал «на побегушках», потом грузчиком в порту, но долго не выдержал, тяжко было спину гнуть. Занялся тем, что легче и прибыльней – мошенничеством, которое имеет столько способов, сколько людей готово им заниматься. Сохраняя последнее достоинство, Майк не примкнул к организованной банде, не стал профессиональным преступником. Он балансировал на грани – порой зарабатывал честно, чаще грабежом и, в конце концов, оказался за решеткой. В первый, но ясно, что не в последний, раз.

— Плотником много не заработаешь, — продолжала врать горничная. – Майку деньги срочно нужны. Жениться хочет. У него невеста есть Мери Фукс. Она два года его предложения дожидается.

— На свадьбу много денег надо. Как же он собирается заработать?

— Мечтает в дальние рейсы ходить. Не на посудине, которая от первого же шторма на куски развалится. На приличном судне. Чтобы хорошие деньги получать. Как Джереми на «Принцессе Селесте». Но туда случайных людей не берут. Майк надеется, что Симпсон за него словечко замолвит. Они, вообще-то, друзья детства.

— О. Я не знала. Надеюсь, твоему брату повезет, – сказала Джоан и склонила голову к книге – разговор закончен.

— Я тоже надеюсь, иначе будут они вместе с Мери на наших с матерью шеях сидеть, — недовольно буркнула Дороти и встала, собираясь уходить. — Разбужу тебя завтра пораньше. Если Джереми придет, чтобы вам времени хватило до службы поговорить, – сказала она, вроде, собиралась большое добро сделать.

 

26.

 

Джереми стоял у дверей храма и, не обращая внимания на проходивших мимо девушек, всматривался вдаль, откуда в прошлый раз появились девушки из Даунхилла.

— Вон твой кавалер, — сказала Дороти и подумала «Почему ей всегда достаются красавчики? Тут хоть какого-нибудь подцепить…».

Увидев моряка, Джоан, заволновалась. Он редко посещал ее воспоминания, и она думала, что совсем его не ждала. Оказалось, ждала, о чем сама не подозревала.

Первой махать не стала. Засомневалась – ее ли ждал этот статный парень в твидовом пиджаке, сшитом по заказу, с длинными волосами, романтично собранными сзади в хвост, с пристальными черными глазами, которым ничего не стоит завоевать и разбить девичье сердце.

Сомневалась зря – он ждал именно ее. Завидев, помахал и с тех пор не отрывал от Джоан взгляда. Дороти опустила к земле завистливые глаза и, едва поздоровавшись, исчезла.

Бывает любовь тяжкая, мучительная для обоих, приносящая страдания, от нее хочешь и не можешь избавиться, и заранее знаешь, что кончится она плохо. А бывает любовь легкая, приносящая удовольствие, увлекающая в мечты, и невозможно на нее не ответить, а чем кончится неважно. И каждая начинается с  влюбленности. Это волшебное ощущение, красивое и порхающее, как бабочка – когда двоим просто очень хорошо вместе, а все остальное неважно.

Джереми держал руку Джоан и шевелил губами, пытаясь что-то сказать, и не получалось. Он дома готовился, а сейчас все слова вылетели из головы. Он надеялся, что она без слов поймет. И она понимала.

— Долго же я по морям скитался… — выдавил Джереми, когда молчать стало совсем уж неудобно.

— Долгие два месяца, — ответила Джоан, будто продолжая его мысль.

— Замуж не вышла?

Она засмеялась.

— Шутишь? За кого?

— Тогда выйдешь за меня, — уверенно заявил моряк. Для него это было дело решенное.

— Я о замужестве пока не думаю… — Неуверенность в голосе ее выдала.

— А я не тороплю.

Не все и не всегда говорится словами.

Как-то само собой получилось, что без клятв, признаний и поцелуев молодые люди почувствовали близость, будто уже обручились. Во время службы Джереми не мог заставить себя сосредоточиться на проповеди – она текла в уши и вытекала, как из дырявого сосуда, не оставив там ни капли своих драгоценных истин. Чтобы проповедник не заметил тщетности своих усилий, Джереми не спускал с него глаз. Лишь иногда он скашивал их на Джоан, руку которой тайком держал в своей. Он играл ею — пожимал или щекотал мизинцем возле пульса. Девушка поначалу сердилась, потом вовлеклась в игру. Пренебрегая долгом благочестивых прихожан, они втихую хихикали и перемигивались.

Слова восхваляющего псалома она перепутала, он что-то неразборчивое промычал, и оба едва не расхохотались под просьбы Всевышнему о помощи «плавающим, путешествующим, недужным, страждущим и плененным…». Джоан ощутила вину за богохульное поведение, толкнула Джереми локтем в бок и показала глазами на пастора, мол, смотри туда. Он просьбу выполнил, но в смысл происходящего так и не вник. Поскорее бы на свободу, на улицу – вместе.

На улице стояла жара, которая бывает один раз в лето, после чего солнце, будто достигнув один раз вершины, больше не желает на нее всходить. Каждый городской камень пылал и добавлял тепла в раскаленный воздух. Пыль плавала серыми облаками и не торопилась оседать, с ней плавали непрезентабельные запахи испражнений и помоек. Джереми и Джоан приходилось порой зажимать нос и быстрее пробегать переулки, где лежали кучи мусора и текли помойные ручьи. Молодые люди не заглядывались на витрины магазинов, они спешили выбраться из городской духоты и достигнуть набережной, чтобы вдохнуть полной грудью.

Кончились, наконец, городские дебри, открылась набережная и вольная вода. Воздух здесь был на удивление чист, суровый бриз не позволял вонючим облакам приблизиться к морю. Джоан увидела его во второй раз – с тех пор, как приходила сюда в день первой встречи с Джереми. Она смотрела на его ширь и даль и понимала, что соскучилась. Она любила море еще до того, как увидела, и было то зыбкое, детское чувство, теперь же любовь ее окрепла и поселилась в душе навсегда.

Казалось, море тоже изнывало от жары – оно лежало ровным, неподвижным полотном, лишь у берега лениво шевелилось мелкими волнами. Вода и небо были одинакового туманно-голубого цвета, и линия горизонта не различалась. Джоан подумала – если сесть в лодку и поплыть вдаль, можно приплыть на небо. Заманчиво там побывать. Какие неведомые земные страны с него откроются? Какие небесные чудеса?

— Если бы люди умели летать, как чайки, что бы они сверху увидели? – спросила она у Джереми, будто он был опытен не только в плаваниях, но и в полетах.

— Думаю, то же, что мы, но  в уменьшенном размере.

Он и не взглянул на море – за время рейса она надоело ему до тошноты. Взмыть в воздух, чтобы увидеть далекую красоту, его не привлекало, он не сводил взгляда с той, что рядом. Он снял пиджак, перекинул через левую руку, правой крутил гладкие камешки-гальки. Утром его одолевали сомнения – удастся ли увидеть Джоан, вспомнит ли она его? Теперь сомнения исчезли, он тихо наслаждался ее присутствием и был уверен, что она испытывала то же самое.

О высоком поговорить не удалось, Джоан спросила об обычном:

— Давно ты вернулся?

— Два дня назад. Хотел сразу к тебе в Даунхилл прийти, но передумал. Чтобы не компрометировать. Ждал воскресенья. У меня длинный отпуск будет, недели две-три. Так что нам времени хватит.

— У меня тоже небольшой отпуск получился. Хозяйка с детьми уехала и позволила делать, что хочу.

— Отлично! Значит, тебе сегодня некуда спешить, — сказал Джереми и задал прямой вопрос, который давно вертелся на языке: — Рада меня видеть?

— Да… — тихо ответила Джоан. Она не привыкла признаваться в чувствах. – Но ты не подумай…

— Я и не думаю, — сказал он с хитрой улыбкой. Все идет по плану, им задуманному. – Слушай. На набережной смотреть не на что, одни зонтики да собачки, давай сходим на пристань. Покажу тебе мою «Принцессу Селесту», как обещал. Она тут недалеко стоит, у третьего причала.

— Хорошо. – Да, очень хорошо гулять по набережной, среди приличных людей, рядом с парнем, который не дерется, не пристает, не требует. Хорошо на время забыть и Даунхилл, и хозяев, и Эмму, и Дороти… — Кстати, Брен к ней так и не вернулся.

— Имеешь ввиду Дороти? И не вернется.

— Почему?

— Мне ребята рассказывали. Ее брат недавно из тюрьмы пришел. Играли они с Бреном в карты, кто-то сжульничал, получился конфликт. Подрались немножко. Майк запретил  ему к сестре подходить. И кому хуже сделал? Дороти одна сидит, а Брен встречается теперь с дочерью пастора, который сегодня проповедь читал.

Джереми тронул Джоан за локоть и тут же отпустил, чтобы не заподозрили в неприличном поведении.

— Ты хоть иногда обо мне вспоминала? – приглушив голос, спросил он. – Только честно.

Если честно, то пришлось бы слишком долго объяснять. Джоан редко вспоминала о нем, но помнила всегда. Надежд на будущее не строила, но не отказалась бы продолжить знакомство. Признаться в том – значит дать другому человеку заглянуть слишком глубоко в себя, а она этого не любила. Ответила коротко:

— Вспоминала. Нечасто.

— А я тебя каждый день. В одиночестве, перед сном. Или ночью на вахте. Стоишь за штурвалом, вглядываешься вдаль. Темень кругом, и не разберешь, где вода, где небо. Новички теряются, а я научился различать. Там, где кончаются звезды – это горизонт. Его только в безоблачную погоду видно. А в пасмурную не то, что горизонта, корабельного носа не видать. Будто не по океану плывешь, а в вязком, черном тумане плутаешь. Воздух так же непроницаем, как вода. Не заметишь, как тонуть начнешь, сообразишь, лишь когда дышать нечем будет. Ощущаешь себя гномом на крошечном кораблике. Он то ли плывет, то ли летит неведомо куда. Ужас берет, и невольно начинаешь Богу молиться, чтобы живым домой вернул. Позволил снова увидеть родных и близких. В такие моменты я о тебе вспоминал и о сестре.

— Я ночью по земле боюсь ходить, а вы в бескрайних, зыбких океанах плаваете.

— Не скажу, что я робкого десятка, но пару раз волосы шевелились от страха. В темноте происходят странные вещи. В Индийском океане видел огромные светящиеся круги на воде. Они меняли цвет, мерцали и вращались. Приблизиться к себе не дали – внезапно исчезли. Местные моряки называют их «колеса Будды».

— А ты в шторм попадал?

— Много раз. Важно заранее узнать о нем и подготовиться. Днем перед штормом на волнах появляются белые бурунчики. О ночном шторме предупреждает само Провидение. Если завидишь огоньки на концах мачт – труби капитану, приближается гроза. Наш капитан Оук опытный, выведет судно из любого шторма. Главное держать ветер на два-три румба позади правого траверса и следить за его переменами.

Страху натерпимся, а после бури соберемся в кубрике и давай байки травить.  Правдивые или нет — неважно. Каждый вспоминает что-нибудь захватывающее, чему был свидетель, а чаще слышал от других. Про светящиеся шары, вылетающие из воды, или лучи синего света, идущие из пространства в морскую пучину, или про «морского монаха», неожиданно встающего перед носом корабля. Один раз меня дрожь пробрала до костей, когда услышал тяжелый, мрачный гул, будто из утробы подводного дьявола. Говорят, это гигантский спрут голос подает.

— О спруте я тоже слышала. – Джоан вспомнила легенды о морских чудовищах, которые рассказывала Пэт. – И видела на картинках. Огромными щупальцами они обхватывают корабль и тащат на дно…

— … от корабля потом даже обломков не находят.

— А ты видел что-нибудь необычное? Необъяснимое?

— Я нет. Вот наш боцман, Старый Билл однажды с «Летучим Голландцем» нос к носу столкнулся.

— Летучий голландец? Это кто?

— Корабль-призрак. С ним связана самая старая и самая живучая морская легенда. Многие верят, что он существует на самом деле. Я тоже верю. Старый Билл его видел, а он врать не будет. Рассказать?

— Расскажи.

— Шли они на «Царице морей» в Бомбей, готовились обогнуть мыс Доброй Надежды. Там почти всегда штормит, а тут вдруг ветер стих, паруса опали. Появился туман, густой, как молоко. Старый Билл за штурвалом стоял. Струхнул маленько. Недолго на скалу налететь при такой видимости. А с места сдвинуться не может – полный штиль.

Вдруг из тумана острие бушприта вылезает и прям ему в грудь целится. Билл едва увернулся. Видит – ползет на них чужой корабль. Вероятно, в тумане заблудился. Боцман крутит штурвал, как сумасшедший, и все без толку, ветра-то нет. Зажмурился он, приготовился к удару, молитву зашептал – черту или Богу, чтобы хоть кто-то помог. Минута прошла, удара не почувствовал. Что за чертовщина? Открывает глаза и замечает, паруса встречного корабля надуты, как при хорошем зюйд-весте. Дело нечисто. Тут выходит на капитанский мостик человек в треуголке и сюртуке, какие лет двести назад носили. Сам тощий, мертвенно-бледный и загробным голосом спрашивает:

— Не будете ли столь добры взять нашу почту и доставить на родину?

Бил испугался, а рассудка не потерял. Догадался, что имеет дело с капитаном «Летучего Голландца». Тот продал душу дьяволу и вместе с командой обречен носиться по морям до скончания веков. Их родственники давно умерли. Если согласишься принять письма, домой не вернешься, тоже превратишься в призрак. Боцман отказался. После той встречи он в одночасье поседел. Моряки стали называть его Старый Билл, хотя на тот момент ему едва тридцать стукнуло.

— А «Летучий Голландец»? – живо полюбопытствовала Джоан, желавшая непременно узнать конец истории. Они уже подходили к третьему причалу, и там наверняка ожидали другие интересные вещи.

— Он исчез, будто растаял. Вскоре туман рассеялся. Подул попутный ветер. Паруса «Царицы морей» наполнились и не опадали до самого Бомбея. Хочешь – верь, хочешь – не верь, а боцман фактически спас команду, сохранил корабль. В порту моряки отвели его в кабак и напоили до полусмерти. Из благодарности.

— Ха-ха-ха! — Джоан рассмеялась вслух, и никто, кроме моря, солнца и Джереми ее не слышал.

 

27.

 

Бульвар кончился, далее простиралась пристань, у причалов ее застыли корабли. Спокойствием веяло от всей картины. Почему художники-маринисты неохотно пишут тихие моря? Им обязательно нужна драма, волны размером с дом, брызги, затмевающие солнце. Джоан нарисовала бы море таким, каким видела сейчас – умиротворенным, ленивым. Не требующим человеческих жертв оно нравилось ей больше.

— Где твоя «Принцесса Селеста»?

— Вон там, с голубой полосой по борту. Видишь? – Джереми показал рукой.

Пристань – это особый район города. Только для мужчин. Они ходили, грузили, суетились. Стоило ли Джоан вторгаться в их мир? Ни одной женщины поблизости она не заметила.

— Не знаю, прилично ли мне туда ходить.

— Ты же со мной. Моряки своих не трогают. Пойдем. Я тебе кое-что привез.

— Что?

— То, что обещал. Чего нет ни у кого в городе. Эта вещь находится на судне. Сейчас там почти никого нет. Капитан и команда по домам разошлись. Один боцман остался. Тот самый Старый Билл. Ему идти некуда, ни квартиры, ни семьи. Живет и работает в одном месте. Он мой друг.

— Хорошо, пойдем. Но ненадолго. Мне все-таки нельзя на целый день отлучаться из Даунхилла.

— Знаю. Не бойся. Возвращу тебя вовремя и в полной сохранности.

По палубе степенно прохаживался боцман — в чистой рубашке, с цветным платком на шее и неизменным кортиком на ремне, он приоделся ради почетной гостьи. Он помог Джоан перейти по трапу на борт, рука его была крепка и надежна, как перила лестницы. Подмигнув Джереми, Билл сунул ему ключ от тайника. Молодые люди спустились под палубу, где вместо яркого солнца горели два тусклых фонаря. Джоан ослепла на время и заботилась лишь о том, чтобы не налететь на столб. Вошли в каюту, освещенную лучом, падавшим из иллюминатора прямо на мертвого попугая. Он с важным видом охранял клад и строго оглядел прибывших глазами-пуговицами. Джереми открыл замок и отодвинул дверцу с клеткой. Достал сверток.

— Закрой глаза.

Джоан подчинилась. Джереми развернул раковину.

— Открывай.

Она посмотрела на странную вещь. Изумилась.

— Что это?

— Редчайшая морская раковина. Называется Розовый Тритон. Тебе в подарок.

— Боже мой… Какая красота. Наверняка стоит огромных денег. Но зачем ты ее купил? Не надо было ради меня тратиться…

— Успокойся, я ее не купил. Приобрел бесплатно.

— Не верю.

— Не вру. Нашел ее на дне океана у берегов Южной Африки. Конечно, не просто так – шел и нашел. Пришлось прыгать с тридцатифутовой высоты.

— Как же ты не побоялся? Для меня все, что выше трех футов, это гора. С тридцати посмотреть бы вниз не решилась, не то, что спрыгнуть.

— Ты, наверное, и плавать не умеешь?

— Конечно, нет. Где я могла научиться?

— Ничего. Когда-нибудь научу тебя и плавать, и нырять. Не представляешь, насколько интересен подводный мир. Там совсем другие животные обитают. И растения. Которых на суше не встретишь. Как моллюск, живший в этой раковине.

— Она такая красивая, что боюсь дотронуться. Однажды я разбила дядин подарок – чайную чашку тонкого китайского фарфора. Знала, что она дорогая, руки дрогнули, и – бах! Жалко было до слез. С тех пор к ценным вещам прикасаюсь осторожно.

— Нравится?

— Очень.

— Бери, она твоя.

— Ой, не могу, Джереми. Мы слишком мало знакомы для дорогих подарков.

— Именно потому ты и должна его принять. Дешевой вещью попользовался и выбросил. А дорогую выбрасывать жаль. Хочу, чтобы у тебя каждый день перед глазами было нечто, связанное со мной. Будешь смотреть на Тритона и вспоминать Джереми. Привыкнешь к мысли, что я всегда рядом, и что мы знакомы тысячу лет.

— Нет, не могу, — решительно сказала Джоан и положила, раковину на стол.

— Почему?

— Вещь слишком дорогая. Чувствую себя обязанной тебя за нее отблагодарить. И не знаю – чем. Мне нечего дать взамен такого же ценного.

Джереми осторожно провел ладонью по ее щеке, будто она была такая же хрупкая, как раковина – неосторожное движение, и она расколется.

— Прекрати глупые разговоры. Ты мне ничего не должна. Мы же не на базаре. Хотел сделать тебе подарок. И сделал. Это все.

Он прав. Дальнейшим упорством она его незаслуженно обидит, и они поссорятся, чего Джоан совсем не желала. Ей нравилось быть рядом с Джереми, нравилось сознавать, что он к ней неравнодушен. Они встретились утром как старые друзья, будто и не расставались на долгие два месяца. С ним было легко, и не покидало ощущение, что они больше, чем друзья, что они теперь вместе, и в ближайшем будущем их ожидает что-то хорошее.

Выражение ее глаз смягчилось. Джереми уловил и воспользовался моментом:

— Впрочем, я не совсем альтруист. В знак благодарности позволь себя поцеловать…

— Только в руку, — быстро сказала Джоан.

— Только долго.

Она кивнула и царственным жестом подала ему правую руку. Почему бы нет – приличия допускают, в обществе руки целуют у всех на виду, это знак почтительности. Она не знала, что Джереми превратит его в целый ритуал. Он не спеша поднес ее руку к губам и поцеловал каждый пальчик отдельно, потом каждый суставчик и подушечку, поцеловал в ладонь, провел по ней языком. Его тепло проникло в нее, и Джоан, поначалу скованная, отпустила напряжение.

Приятно…

Нежность не терпит спешки. Он целовал, покусывал мягкие места на ладони, ласкал их языком. От удовольствия Джоан закрыла глаза: она покачивалась на волнах — мягко, тепло, расслабленно. Джереми отвернул рукав ее платья, пощекотал языком запястье, и нервные волны побежали по ее руке и далее по всему телу. Сердце девушки заколотилось, колени ослабели. Еще немного — она упадет и забудет обо всем на свете…

Нет!  Нельзя забываться.

Джоан заставила себя открыть глаза и отступила на шаг. Мягко, настойчиво высвободила руку.

— Достаточно,  — сказала она, скрывая участившееся дыхание.

— Тебе не понравилось?

— Очень понравилось, — шепотом призналась Джоан. Вслух бы она ни за что не решилась такое произнести. – Всегда приятно, когда тебя целуют.

— В губы еще приятнее.

— Я тебе верю, Джереми. Но не все сразу. – За разговором волнение Джоан почти улеглось. Она поправила рукав платья и сказала: — Мне пора возвращаться. Проводишь?

— Конечно.

Джереми незаметно вздохнул, но не разочарованно – разочарование наступает, когда не сбываются ожидания. Он вздохнул от того, что время слишком быстро пролетело. Сегодня удачный день – встретил Джоан, увлек на корабль и даже добился права на поцелуи. Он чувствовал ее дрожь, ее томление, ее нервные волны, которые передавались ему. А что будет, когда он поцелует ее в губы…

Он был доволен. «Джоан – не девушка из борделя. Ее любовь за красивую ракушку не купишь. Она строга к себе и другим. Будет хорошей женой моряку».

 

28.

 

Всегда видно, когда двое влюблены, даже если не прикасаются друг к другу и глядят в разные стороны.

Чтобы не привлекать осуждающих взглядов, Джереми и Джоан шли по городу, мало разговаривая и делая строгие лица. Он держал в одной руке завернутую в пиджак раковину, другой перебирал два гладких камешка, вроде – чтобы тренировать пальцы, на самом же деле – чтобы не соблазниться и не обнять Джоан при всех. Она изо всех сил сдерживала улыбку и смотрела в землю, сохраняя в тайне радостные искры, плескавшиеся в глазах.

Едва свернули на пустынную деревенскую тропинку, сбросили путы приличий – зачем они, когда никто не видит. Всю дорогу молодые люди болтали о пустяках, дурачились, смеялись.

Любовь достается нам дешево, а ценится очень высоко. Нищий не продал бы ее ни за какие деньги, а богатый отдал бы за нее все, потому что к кому она придет – счастливейший человек на свете.

— Дейзи-фиалка, подари мне колокольчик, — попросил Джереми. – У него цвет твоих глаз. Когда мы расстанемся, твои глаза останутся со мной.

Джоан исполнила просьбу. Она вставляла цветок в петлицу пуговицы на его рубашке и долго возилась, сама того не желая, вернее – желая в глубине души так, что самой признаваться было стыдно. Ей ужасно нравилось стоять недопустимо близко к моряку и бояться не его, а себя, своей несдержанности. Она трепетала и боролась, и борьба ей тоже нравилась.

«Не хочешь ли влюбиться в Джереми, легкомысленная ты девушка? – вела она мысленный разговор. — Почему бы нет? Нельзя же все время сдерживаться. Молодость дана, чтобы познать радости любви. В старости будет не до того. Джереми ко мне неравнодушен. И по-моему, он порядочный человек. Если сравнивать его и Алекса, то кузен во всем ему проигрывает. Ну, разве что форма…».

— Можно тебя обнять? – вдруг спросил Джереми. – Пока никто не видит.

— Нет, — ответила девушка игривым тоном, которым дети отвечают «нет» на любой вопрос только из желания противоречить. И улыбнулась. Она не умела кокетничать нарочно, именно такое натуральное кокетство сводит мужчин с ума.

«Нет», произнесенное с улыбкой, означает «да». Джереми схватил ее в охапку и закружил, а когда опустил на землю, оба были пьяны. И смеялись, как пьяные – без причины и ни на кого не оглядываясь. Джереми рук не разжал, Джоан не делала попыток освободиться. Он наклонился поцеловать ее в губы, она ловко увернулась, и поцелуй получился в щечку.

— Ты слишком быстрый, Джереми, — беззлобно сказала она, слегка отталкивая его, поправляя платье и волосы. – Когда придем в Даунхилл, никто ничего не должен заметить.

— Понимаю. Репутация и тому подобная ерунда. – Он ослабил объятия.

— Как ты догадался?

Тронулись в путь, чинно соблюдая правила поведения для людей, не связанных узами брака. Но они были связаны узами любви, а это крепче. И ради кого соблюдать правила на безлюдной тропе? Держать себя в руках, когда хочется этими руками держать того, кто дорог – невыполнимая задача. Всю дорогу они шутили, дурачились, смеялись друг над другом.

— Ох, простите, я до вас нечаянно дотронулся, — говорил Джереми, слегка толкнув девушку плечом. – Но вы сами виноваты. Слишком близко подошли, начали мне подмигивать. Ведите себя прилично, мисс Джоан! Вы должны являть пример высокоморального поведения. Иначе будете уволены с о-очень плохими рекомендациями.

Джереми демонстративно отходил, но тут же возвращался и придумывал новую шутку, Так они шли, флиртуя и дразня друг друга, пока не закончилась римская стена.

С ней закончился их день вместе. Несколько часов пролетели быстрее, чем несколько минут, и стало не до шуток. Джереми взял Джоан за руку, и по его глазам она поняла, что игра тоже закончилась.

— Не спеши. Ничего не случится, если ты задержишься еще на четверть часа.

Расставание – первый враг влюбленных. Зачем только оно существует?

Плохо расставаться, когда надолго. А если знаешь, что скоро встретишься, к чему грустить?

Подчиняясь его пристальному взгляду, Джоан согласно кивнула. Она наблюдала, как он стелил пиджак на траву в тени кустов, росших у ручья, как садился и задумчиво глядел на высокий, никогда не гнущийся тростник. Он не зря попросил ее остаться, вероятно, собирался что-то важное сказать. Зачем? Она не готова к серьезным разговорам, оставим их на будущее. Не стоит легко проведенный день отягощать долгим, мучительным расставанием.

Чтобы прервать неловкое молчание, она сказала первое, что пришло в голову:

— Тина пела сегодня хорошо, как никогда. Она прогрессирует.

Ее голос будто пробудил Джереми.

— Хочу дать сестре возможность учиться пению профессионально. Накоплю денег, отправлю в школу  для одаренных детей.

— В такие школы девочек не принимают. К тому же слишком  дорого для простых людей. Я могла бы помочь Тине. Первым делом ей надо освоить нотную грамоту. Это базис, без которого в дальнейшем не обойтись.

— Здорово! Спасибо. Она обрадуется. Давно мечтает об учебе. – Джереми благодарно пожал руку девушки. Помолчал немного. Наконец, решился задать вопрос, ради которого попросил ее задержаться. – А ты о чем мечтаешь, Джоан?

Она не ожидала. Ответила не сразу. Она о многом мечтала, одним словом не сказать. И все нереально. Но неважно. Мечты для того и существуют, чтобы в них сбывались самые фантастические желания. Поступить в Академию искусств, выучиться на пианистку, выступать с концертами. Отправиться путешествовать в дальние страны — посмотреть на фонтаны Версаля, на фрески Микеланджело, на египетские пирамиды. Выучить китайский язык, похожий на птичий клекот, она слышала его однажды на рынке. А самая большая мечта: уехать в далекую Испанию – страну счастья…

Нет, смешно, фантазии всё, Джереми не поймет. Слишком большие мечты для маленького Даунхилла.  Пусть они остаются ее тайной.

— У меня все обычно. Хочу хорошо делать свою работу, подготовить воспитанниц так, чтобы умели вести себя в обществе. Хочу, чтобы замечали мой труд. Чтобы уважали меня, как человека и как женщину.

— Понятно. А личную жизнь собираешься устраивать?

Вопрос, на который она не желала отвечать.

— Считаю, что сейчас моя жизнь более-менее устроена.

Ответ не тот, который он желал бы услышать.

— Ты совсем не похожа на Дороти. Она только и мечтает о том, как бы поскорее выскочить замуж.

— Но ей почему-то не везет с мужчинами.

— А тебе везет. Но ты… держишь на расстоянии. Играешь в неопределенность.

— Не обижайся, Джереми. Просто я осторожна. Не хочу… — Джоан хотела сказать «повторять своих ошибок» и передумала. Ни к чему откровенничать о неудачном прошлом опыте. Она четыре года молчала и будет молчать до конца жизни. – Не хочу из-за поспешности совершить непоправимую ошибку.

Джереми понимающе кивнул. Пожал ее руку.

— У тебя холодные пальцы. Замерзла?

— Нет. Это от того, что много занимаюсь на рояле. Когда играю, пальцы горячие. Когда отдыхаю, они становятся холодными, как у лягушки.

— Ты самая прекрасная лягушка на свете. – Он поцеловал ее ладонь теплыми губами.

«А ты прекрасный принц», — подумала Джоан.

Есть люди, которые много улыбаются, ведут себя безупречно, говорят правильные слова, но с которыми чувствуешь себя неловко. И есть люди, вроде — ничем не примечательные, а притягивают к себе какими-то необъяснимыми чарами.

— Мне с тобой хорошо, Джереми, — сказала Джоан абсолютную правду.

Ей было приятно все, что он делал, как настойчиво показывал ей свое небезразличие. С ним она готова была забыть об осторожности, которую соблюдала с другими, перечеркнуть прошлый опыт – обман Алекса, жестокость Бруно. Хотя открывать сердце настежь не спешила. К чему торопиться? У них все впереди. Рядом с простым моряком она чувствовала себя в большей безопасности, чем рядом с богатым джентльменом, и в благодарность за это готова была ответить на его любовь.

Захотелось получше узнать его.

— А ты о чем мечтаешь, Джереми?

— О чем мечтаю? – переспросил он и помедлил. Была у него заветная мечта, которой он еще ни с одним человеком на свете не делился. С Джоан поделится, потому что она – ее часть. – Уехать в Америку.

— Почему в Америку? – Девушка удивилась. Оказывается, у Джереми фантазий не меньше, чем у нее.

— Там совсем другая жизнь. – Джереми говорил воодушевленно, как говорят о том, чего не знают и представляют в идеале. — Свобода выбора. Неограниченные возможности. Колоссальные пространства. Нетронутые богатства скрываются в земле. Если повезет, в одночасье станешь миллионером, на золотых приисках, например.

Если же по душе крестьянский труд — оправляйся осваивать новые земли. Бери столько, сколько сможешь обработать, запиши на себя и трудись. Здесь, на острове нам невозможно представить – какие там огромные территории. Ничьи. Приходи, живи, осваивай. Страна развивается сумасшедшими темпами. Не хочешь свое дело заводить, устраивайся на строительство дороги, или туннеля. Или надсмотрщиком на плантацию следить, чтобы рабы не ленились, но для этого нужно жестокое сердце иметь. Или поступай на фабрику. Выбор огромен! Я работать люблю. Руки так и чешутся новое дело попробовать. Надоело моря бороздить, домой, как в гости, возвращаться. В Америке непременно найду занятие по душе.

— Откуда ты все это знаешь? – Джоан и верила, и не верила. Не слишком ли у Джереми фантазия разгулялась?

— В прошлом году я случайно встретил одного моряка Джона Биглоу, который еще моего отца знал. Он подкопил денег, покончил с мореходством и перебрался в Америку. Сейчас владеет табачной плантацией, рабов имеет. Табак – процветающий бизнес. На нем миллионы сколачивают. Биглоу там обосновался и приехал сюда за семьей. Много он мне о тамошней жизни порассказал. Говорит, для предприимчивого и непьющего человека в Америке настоящий рай. Он ко мне проникся доверием. Если надумаю переезжать, он поможет устроиться. Там каждый за своих держится – ирландец за ирландца, англичанин за англичанина. Друг другу помогают.

— Так ты собрался эмигрировать?

— Да. Но не сейчас. Два-три года еще поплаваю, деньжат подсоберу. Сестру на ноги поставлю. Хочу здесь семью завести, чтобы было для кого в Америке стараться. Хочу здешнюю девушку в жены взять. Там, говорят, с порядочными туговато. Вот ты. Вышла бы за меня замуж?

Джоан не ожидала.

— Н-не знаю.

— Спасибо, что не отказала, — улыбнулся моряк. – Значит, есть надежда.

— Мне кажется, для создания семьи люди должны сильно любить друг друга. Чтобы делить радости и горести, а также трудности эмиграции. Давай не будем торопиться.

— Я люблю тебя, Джоан. И буду ждать, сколько захочешь.

Он играл в честную игру и надеялся, что она оценит. Наклонился поцеловать ее в губы. Джоан была еще в легкой растерянности от его вопроса, глядела неловко, непонимающе. Целовать равнодушную куклу неинтересно, Джереми взял ее руку, провел по своей щеке, жестами объясняя – если тебе дарят нежность, дари ее в ответ. Ладонь ее ожила, Джоан погладила его по лбу, по волосам. «Он хороший парень. Не стоит его обижать».

Джереми поймал ее руку, громко чмокнул в ладонь. Рассмеялись. Возникшая было неловкость исчезла. Но и смех быстро смолк.

Время прощаться.

— Когда снова уходишь в рейс?

— Не раньше, чем через две недели.

— Мы обязательно встретимся до твоего отъезда.

— Конечно. И не раз. Я приду к тебе завтра или послезавтра.

— Хорошо.

— Держи свою раковину. И вспоминай обо мне.

— Да. До встречи.

Джоан взяла сверток и пошла к коттеджу. Она чувствовала взгляд Джереми, но не оглянулась. Зачем? Оглядывание – самообман. Уходишь – уходи. Она продолжала разговор с ним в мыслях. «Ты не знаешь, каких усилий стоило мне остановить тебя сегодня на корабле. Ах, как сладка любовь. Несчастные те, кто ее не знает».

Джереми смотрел ей вслед и тоже мысленно разговаривал. «Ты еще не знаешь, какой я настойчивый. Когда-нибудь обязательно поцелую тебя в губы, недотрога. И без всяких капризов».

И оба не знали, что виделись в последний раз.

 

29.

 

Джереми редко видел сны, а если видел, не запоминал — они проносились отрывистыми, серыми картинами. К чему запоминать? Они ничего не значат. Он удивился, когда впервые увидел цветной, связный сон: как гуляет с Джоан по яблоневому саду, она в белом, яблони в розовом, у него на душе свет. Они смеялись, целовались, и Джереми знал, что девушка его любила.

С этим знанием он проснулся. Глаза открывать не спешил, желая задержать тихую радость, которую испытывал во сне. В нос проник вкусный запах выпечки, мать и Тина тихо переговаривались и ходили, стараясь не шуметь. Мать потом тихо спросила из-за занавески:

— Джимми, спишь?

— Нет.

— Завтрак на столе, а мы уходим. Ну, пока.

— Пока.

Мать и дочь ушли торговать на рынок. Джереми спешить было некуда, но и разлеживаться желания не испытывал. Вчера у него был хороший день, и сегодня будет не хуже, а если долго лежать, то на хорошее времени не останется. Он бодро поднялся и все, что делал далее – умывался, одевался, завтракал, смотрел в окно, приносило ему удовольствие.

Легкой походкой шел Джереми по улице, залитой солнцем, и точно такое же солнце нес внутри. Улица жила обычной жизнью: девочка-цветочница торопилась на рынок, мальчик-зеленщик разносил овощи по домам, мужчина облезлого вида собирал в корзину свежий навоз, возле него крутилась собачонка в надежде поживиться чем-то съедобным. Мимо прошел чумазый трубочист с набором длинных щеток. Сестра говорила, что увидеть трубочиста — к счастью.

Чем занимается сейчас его счастье?

Чем бы Джоан ни занималась, она уже посмотрела на его подарок и подумала о дарителе…

Джереми был недалек от истины. Именно в тот момент Джоан держала в одной руке раковину, в другой рисунок и сравнивала – похож ли он на оригинал.

Вчера после обеда приехала Нора с детьми, полковник остался в своем поместье по делам. Кэти и Молли помчались к гувернантке делиться впечатлениями и увидели на столе чудесную вещь. Раскрыли рты и забыли про новости.

— Ой-а-что-это? – нараспев проговорила Молли. – Домик улитки?

— Глупая, — одернула ее старшая сестра. – Улитки размером с твою голову не бывают.

— Нет, бывают! – настаивала младшая. – Не у нас, а где-нибудь в Африке. Там все большое, например, слоны. Размером с… рояль. Нет, с два рояля.

— Девочки, не спорьте, — вмешалась Джоан. – Молли в какой-то степени права. Это домик морского моллюска. Он обитает глубоко в океане и называется «Розовый Тритон».

— Ой, смешное название!

— А что такое – моллюск?

— Он еще там?

— Вдруг он нас укусит!

— Моллюск – нечто вроде морской улитки. Этот, по-видимому, был большой, раз выбрал большую раковину. Сейчас она пуста — хозяин или умер, или отправился искать другое жилище. Не бойтесь, никто вас не укусит.

— Можно ее потрогать?

Не дожидаясь разрешения, Кэти пощупала отростки, которые больше всего ее заинтриговали.

— Это что — веточки? Или ножки? Моллюск на них ходил? Интересно — как?

— Думаю, это усы, — предположила Молли. – И они окаменели. Как вы думаете, мисс Джоан?

— Отростки острые и, вероятно, служили для защиты домика от других моллюсков или врагов, желавших тритона съесть. Может быть, он упирался ими в песок, чтобы раковину не уносило подводными течениями далеко в океан.

— Звучит логично, — с серьезным лицом сказала Кэти и провела пальцами по отросткам. – Ой, правда острые… Раковина красивая. Красивее китайской вазы, что у мамы в комнате стоит. Там слишком яркие цвета, а здесь нежные, перламутровые. Что вы с ней будете делать, мисс Джоан?

— Завтра мы будем ее рисовать.

— Почему завтра? Давайте сейчас.

И правда – зачем ждать до завтра? Джоан самой не терпелось нарисовать раковину. Удастся ли передать на бумаге хотя бы половину ее прелести?

Она сходила за рисовальными принадлежностями, раздала детям,  взяла карандаш и придвинула лист бумаги.

Около часа Кэти и Молли корпели над рисунками, потом устали и попросились на улицу. Джоан пришлось их сопровождать. После ужина она продолжила работу и так увлеклась, что просидела до полночи. Свечка догорела и, умирая, плакала восковыми слезами в оловянную чашечку. В холле часы звучно и строго пробили два раза. Джоан отодвинула краски и кисточку, критическим взглядом посмотрела на эскиз. Было слишком сумеречно. И глаза устали. Она отложила листок. Завтра, при дневном свете рассмотрит получше и сравнит с оригиналом…

— Эй, Джимми! – раздался знакомый Джереми голос и вывел его из сладких грез.

Он проходил мимо дома, который выглядел так, будто его изрядно погрызли и поцарапали собаки. В дверях его стоял и махал рукой Майк. Он, видно, еще не отошел от сна или от вчерашней попойки — стоял взъерошенный, опухший, голый до пояса, босой, в штанах неопределенной формы и цвета. В детстве они крепко дружили, взрослые же дороги их разошлись: Майк пошел по криминальной, Джереми – по трудовой. Бывшие друзья при встречах крепко жали руки и почти тотчас расходились – разговаривать было не о чем.

— Давно не виделись. – сказал Майк. — Ты где пропадал?

— В рейс ходил. В Южную Африку. На два месяца. А ты?

— А я в другой рейс ходил. Сухопутный. Представляешь, ни за что свободы лишили. Из-за какого-то бродяги. Его обворовали, а свалили на меня. Я его пальцем не тронул. В полиции слушать не стали. Всех собак на меня навесили. Безвинно срок отмотал…

Известная песня. У Майка рыльце в пушку, Джереми слушал вполуха его причитания, рассчитанные на легковерных. Кивнул и собрался продолжить путь.

— Ты что, торопишься? – спросил приятель.

— Мне в порт надо.

— Порт подождет. Ты на заслуженном отдыхе. Заходи в дом, потолкуем. Я один. Мать ушла чужих собак выгуливать. Дороти в другом месте живет. Я не просто так зову. Одно дело надо обсудить.

Общих дел у них не было и не могло быть. Джереми хотел отказаться, да неудобно: Майк обвинит его в зазнайстве, мол, стал хорошо зарабатывать, загордился, старыми друзьями пренебрегает. Нехотя согласился.

— Хорошо, зайду. Ненадолго.

— Ладно.

За дверью открылась жилая комната, которая не изменилась за десять лет, что Джереми там не бывал, пожалуй, добавилось запущенности. Возле камина валялись остатки прошлогоднего торфа, на кроватях валялись скомканные тряпки вместо постельного белья, на заваленном остатками еды столе блестели засохшие лужи, то же на полу. Мало света проникало с улицы в туманное окошко и в души жильцов, они смирились.

В бедных и чистых домах пахнет надеждой. В бедных и неопрятных воняет нуждой.

Джереми пожалел, что вошел. Остановился у двери.

— Выкладывай по-быстрому, да я пойду.

Как все бездельники, Майк не спешил.

— У тебя, вижу, дела в порядке, – сказал он, с нескрываемой завистью оглядывая хорошо одетого приятеля.

— Не жалуюсь. – Джереми ответил односложно и ничего у Майка не спросил. И так ясно.

— А мне в последнее время не везет. Сижу на мели. Работы нет. После тюрьмы в приличное место вообще не возьмут. Куда податься? Мусор с улиц убирать? Пошел бы. Да надо лошадь покупать и телегу, чтобы собранное на помойку возить. Опять же все в финансы упирается…

Кто много жалуется, тот никогда ничего не достигнет. Вот почему разошлись их пути. Джереми пожал плечами. Выслушивать жалобы – потеря времени. Сейчас друг далекого детства будет просить денег или помочь в трудоустройстве. Первое вероятнее.

— Слушай, Джимми. Я действительно на мели. Как никогда. Одолжи пару сотен. Я обязательно верну. Клянусь.

— Пару сотен чего? Пенсов? Фартингов?

— Нет, что мне с мелочью делать. Шиллингов, конечно.

— Зачем столько?

— Жениться хочу.

Те, кто на мели, должны сначала с нее слезть, потом жениться. Но у беспутных людей беспутная логика, и не хватает ума понять очевидные вещи. Воспитывать их поздно, Джереми все же сделал попытку.

— Как же ты жену будешь содержать? Семья денег стоит. Ты сейчас без работы и неизвестно, когда устроишься.

— Да знаю я. Глупо получилось. Понимаешь, тянуть со свадьбой нельзя. Мери на пятом месяце. Скоро живот как арбуз станет. Опозорят ее.

— Понимаю.

Помогать Джереми не собирался. Во-первых, сам не богач. Во-вторых, и главное: вести с Майком денежные дела небезопасно. Про маленькие долги он забывает, а за большой однажды всадил кредитору нож в живот. Тот чудом выжил и о деньгах больше не заикался.

— Извини, друг. Кредиты не выдаю. Мне свою семью поддерживать надо. Мать часто болеет, лекарства требуются. Сестру поднимаю. Попроси у кого-нибудь другого. – Джереми развернулся, чтобы уйти, Майк остановил его за плечо.

— Да не спеши ты, — сказал приглушенным голосом. — Не дашь денег, не надо. У меня план есть, как деньжатами разжиться. Быстро и безопасно. Напарника ищу, чтобы один богатый домик обчистить. Работа плевая — добро в мешок сложить и унести. Я в таких делах неопытный, одному идти боязно.

— Кого грабить надумал? – спросил Джереми из чистого любопытства.

— Загородный коттедж. Стоит на отшибе, охраны никакой. Серебра – полон дом. Вазы китайские, которые сейчас в моде, хрусталь. Соглашайся. Вдвоем больше унесем.

— Нет, приятель. Я в рисковых делах не участвую. – Джереми шагнул к двери.

— Никакого риска, — сказал ему вслед Майк. – Даунхилл ограбить проще простого.

Джереми остановился, будто лбом в стену врезался. Не ослышался ли он? Вернулся в комнату.

— Ты сказал — Даунхилл ? Почему?

— Так моя сестра там работает. Она поможет.

— И когда ты туда собрался?

— Сегодня ночью. Время поджимает. В четверг венчание с Мери, а добро еще продать надо. Но с этим проблем не будет. Скупщика я уже нашел. Дело за товаром… Ну как, согласен?

— Почему ты меня выбрал? – продолжал допытываться Джемери.

— Первым увидел на улице и выбрал. Мы же друзья. Ты человек надежный. Не подведешь. Болтать не будешь. Я, конечно, тебя не заставляю. Не согласишься, кого-нибудь другого позову. Дело верное. Барыш хороший. На него желающих много найдется. Бандюки любят легкие деньги.

Слово «бандюки» резано слух Джереми. Да, желающих поживиться чужим добром полно, Майку долго искать не придется. Если бы они ограничились только вещами… Но кто знает – пойдут шарить по дому, увидят спящую Джоан. Что они с ней сделают? Известно что. Отъявленные мерзавцы с девушками не церемонятся. Джереми пробил холодный пот. «Нельзя позволить бандитам залезть в Даунхилл».

Майк продолжал расписывать будущие выгоды:

— Соглашайся, не пожалеешь. Дороти говорит, в коттедже серебра на сотни шиллингов, а, может, и фунтов. В гостиной, в холле дорогие вазы стоят. Одна – из Севрского хрусталя. Только за нее получим целое состояние. Всю выручку делим на троих: ты, я и Дороти.

—  Согласен.

 

30.

 

Ясное утреннее настроение погасло, будто его залили помоями. Джереми забыл, куда направлялся, двигался без цели по проулкам, запутанным, как лабиринт. И в голове лабиринт. Он не вор и никогда не имел воровских наклонностей, даже по мелочам. Правильно ли сделал, что согласился участвовать в темном деле вместе с Майком?

Был ли у него выбор?

«Если бы я отказался, Майк нашел бы другого подельника, из профессионалов. Бандюки – животные без стыда и совести. Увидят Джоан спящую, беззащитную… Не существует преграды, которая удержит их от насилия. В сущности, счастливая случайность, что Майк открыл мне свой план. В ограблении буду участвовать только ради Джоан. Да. Обратной дороги нет. Если не я, то отпетый головорез. Тогда ей не поздоровится».

Джереми не заметил, как пришел на набережную и встал у парапета. Он представил, как чужая грязная рука прикасается к чистой, нежной шее девушки, рвет рубашку, бьет по щекам, зажимает рот, чтобы не кричала… Над берегом взлетела чайка и вскрикнула, будто от боли. Бандюку не составит труда свернуть шею Джоан – так же легко, как чайке. Джереми разволновался, достал камешки, покрутил, они тут же вырвались из пальцев и упали, жалобно звякнув на серой плите тротуара.

Не лежала душа к этому делу. Он все еще искал другие пути. Отказаться? Нельзя. Отговорить Майка? Невозможно. Как-то предупредить Джоан, увести ее из дома на одну ночь? Не получится. Она добропорядочная девушка, ни за что не согласится ночью покинуть коттедж. Значит, ничего другого не остается, как принять участие в афере Майка. Следить за ним, чтобы не вздумал подниматься в спальни. Когда наполнит мешки, немедля уводить его домой.

В душе черно, как у утробе каракатицы. Джереми собирался провести день с удовольствием, а проведет с отвращением. Собирался прийти к Джоан как друг, а придет как вор.

Дьявол возьми этого неудачника Майка!

Они договорились встретиться в «Морском дьяволе» после заката, Джереми не дождался и отправился в кабак сейчас – все равно день пропал. И ночь тоже. И потом… Неизвестно, через сколько времени все вернется на круги своя. Вернется ли вообще? А. Лучше не думать.

Заведение в ранний вечерний час было заполнено меньше, чем наполовину, стояла непривычная тишина. Раздавались лишь отрывистые звуки «Эх!» или «На!» от столов, где трезвые клиенты резались в карты и кости. Трезвые, от того хмурые девушки томились от безделья возле стойки. При виде Джереми девушка Полли подняла голову на слабой шее, как больной цветок поднимает голову к солнцу, и призывно улыбнулась. Он не ответил на ее призыв, скользнул взглядом, как по пустому месту. Она не обиделась. Украдкой вздохнула и обвела мутным взглядом зал, выискивая клиента, готового расщедриться на выпивку.

Майку дома не сиделось, и он тоже явился в кабак раньше условленного часа. Он волновался, предчувствуя удачу – впервые идет на большое дело, оно непременно удастся, и его зауважают в криминальной среде. Получит хороший барыш, сыграет свадьбу не хуже других, и дальше жизнь пойдет, как по маслу. Его распирало поделиться планами и мечтами с первым попавшимся, но хватило ума молчать. Он перемигивался с хозяином заведения Тэдом Доусоном, смотрел в окно и наливался пивом.

От одного его вида Джереми передернуло. Противно с ним рядом находиться, но придется терпеть его целый вечер и ночь. Джереми пересилил отвращение и подсел к бывшему другу и будущему подельнику. Майк заметил его нервозность, подвинул полную кружку и, поморгав осоловелыми глазами, сказал:

— Не переживай, я все рассчитал. С такой помощницей, как моя сестра, дело обречено на успех. Она уже подготовила мешки, тряпки, чтобы заворачивать хрупкие вещи. Входную дверь взламывать не придется. Дороти откроет, войдем как хозяева. Шкафы тоже откроет. У нее ключи имеются, потому что регулярно чистит серебро. Нам остается лишь прийти, уложить и унести. Считай, деньга в кармане!

Майк приложился к литровой кружке пива. Выдул половину, вытер губы. Наклонился к Джереми – вроде, нечто важное сказать, глазки его замаслились.

— Может, и чем-нибудь сладеньким полакомимся. Слушай. — Он хищно осклабился и подмигнул. – Говорят, там гувернантка симпатичная проживает. Грех не заглянуть к ней под теплое одеяло…

Не успел договорить, Джереми схватил его за грудки, притянул к себе.

— Забудь о гувернантке! – прорычал он, по-волчьи оскалив зубы. – Если хоть пальцем ее тронешь – убью на месте!

Будучи изрядно пьян, Майк не понял, из-за чего приятель взъярился. Будучи от природы туп, не понял предупреждения.

— Чего вспыхнул, как дуб от грозы?

— Я соглашался на грабеж, а не на изнасилование, – сказал Джереми сквозь зубы. Он не пришел в себя, но отпустил Майка, чтобы не привлекать чужих вопросительных взглядов.

Тот тяжело плюхнулся на место. Подумал пьяной головой. И опять не понял.

— Я ж тебя не заставляю. Вдруг, она добровольно согласится. Неужели откажешься? Ты ж моряк, недавно из рейса, значит, голодный до баб. Я, между прочим, тоже. Мери к себе не подпускает, говорит – пока официально не поженимся, больше ни-ни. Ха. Дура и есть дура. Скорого пузо на лоб вылезет, а она ни-ни… Эх, любопытно попробовать ученую девушку, гувернантку. И возможность представится. Точно! Двух зайцев убьем: и коттедж ограбим, и гувернантку бесплатно… О-о-ох!

Прямыми, хорошо тренированными пальцами Джереми ткнул друга детства под ребра – этот прием показал ему Старый Билл. Эффективен, как удар ножом, и хорош, когда врага требуется не убить, но вывести из строя. От резкой боли Майк потерял сознание и повалился со стула. Джереми поддержал его плечом — иначе грохнется, создаст нежелательную шумиху.

Через пару минут Майк зашевелился, мотнул головой. С трудом выпрямился, непонимающими глазами уставился перед собой. Что это с ним произошло? Наверное, перепил. Хорошо, Джереми поддержал. Что он тут делает? А! Они же вместе идут на грабеж. О чем только что разговаривали? Обсуждали предстоящую аферу.

— Так вот, ограбить коттедж – раз плюнуть, — сказал Майк и, как ни в чем ни бывало. продолжил разговор, прерванный его временным помутнением рассудка. – Никакого риска. Забираем добро и – домой. Я с перекупщиком договорился. Продам свою долю и сестры. Если хочешь, тоже ему продавай. Конечно, много не получишь, зато человек свой…

— Слушай, Майк. – Джереми стукнул пустой кружкой по столешнице. – Мне ничего не нужно из их добра. Иду не из-за денег, а чтобы тебя прикрыть в случае чего. Ну, по старой дружбе. И скажи спасибо, что идешь со мной, а не со случайным человеком. В наше время далеко не каждому можно доверять, за мелочь задушат. Помогу тебе барахло нести. Мою долю бери в качестве свадебного подарка.

— Вот спасибо, брат. — Майк обрадовался и, вроде, протрезвел. Махнул рукой служке, чтобы принес два пива. – За настоящую дружбу и выпить не грех.

Стукнулись полными кружками, отхлебнули по доброму глотку. Глаза Майка поплыли. Он клюнул носом, но, приложив титанические усилия, поднял голову и заставил себя бодрствовать. У Джереми мелькнула шальная идея – напоить его до невменяемости, чтобы забылся дня на два…

Нет. Опять не подходит. Неизвестно, на что он способен, когда денежная нужда подожмет. Организует банду, нападут они на Даунхилл среди дня, людей перережут, добро заберут…

— Где  собираешься жить с молодой женой? – просто так спросил Джереми.

— Сначала у матери. — ответил Майк заплетающимся языком. О себе он поговорить любил. Хорошего сказать не имел, так хоть соврать, покрасоваться. — Когда ребенок родится, сниму отдельное жилье. Надеюсь к тому времени найти работу. Завяжу с криминалом. Буду честно трудиться. Надоело без монет сидеть. Сейчас мне Тэдди, — он кивнул на бармена, — выпивку в долг дает. Потому что знает: я с ним завтра рассчитаюсь.

Джереми не поверил ушам.

— Ты что – рассказал ему, что идешь коттедж грабить?!

— Так он и есть мой перекупщик. А больше – никому. Ты не думай. Я не такой дурак. Чужих людей в свои планы не посвящаю.

— И про меня сказал?

— Про тебя нет, — сказал Майк и сам не знал – соврал или нет.

Он жадными гулкими глотками осушил кружку, громко рыгнул, обвел мутными глазами помещение. Встретился взглядом с девушкой, скучавшей у бара.

— Пойду, спрошу у Полли, не хочет ли она со мной в постели рядом полежать.

— Она не Тэдди, в долг не дает.

— Попытка – не пытка. Все здесь знают: я честный человек. Рассчитаюсь с ней, когда разбогатею.

— Ну, попробуй.

 

31.

 

Дороти мыла посуду после вечерних посиделок и мечтала. Она стояла на пороге большой перемены в жизни. Сегодня совершится ограбление. Ее доля за серебро составит не менее пятидесяти шиллингов или даже все сто. Столько денег она никогда в глаза не видела и в руках не держала. С таким приданым ее любой парень замуж возьмет. Не они ее, а она из них будет выбирать. Вот раздолье-то… Первым делом она купит отрез белого муслина и пошьет платье у лучшей портнихи города мадам Бланш. Она уже придумала фасон – со складочками под лифом, с рюшечками по вырезу, с рукавом фонариком у плеча и узким у запястья. У той же мадам купит шляпку, ридикюль и… что еще носят благородные дамы? Зонтик!

Дзинь. Тарелка, которую мыла Дороти, вырвалась из рук и звякнула о стенку таза. Хорошо – воды было много, не разбилась.

— Осторожно ты, — сказала Эмма. Она убирала со стола остатки еды и сортировала – это оставить на завтра, это выбросить, это собаке, это накрыть мокрой тряпкой, чтобы не засохло. – Тарелка из дорогого сервиза. Старинный французский фарфор. Хозяйка специально велела достать его, когда мистер Харпер стал наведываться. – Эмма с подозрением глянула на горничную. – Чтой-то ты сегодня неразговорчивая? Задумала чего?

— Ой, да ничего. Помечтать нельзя.

— О чем это?

«Как у вас от входной двери ключ украсть», — мелькнуло у Дороти. Эмма была строгая экономка, главный ключ держала при себе – утром самолично открывала дверь, вечером запирала и уносила ключ в спальню. Дороти предстояло его незаметно выкрасть до того, как Майк с подельником явятся.

— Да о платье новом. Не знаете, сколько сейчас муслин стоит?

— Кажется, тридцать пенсов за фут. Зависит от качества. Тонкий дороже. Куда тебе новое платье-то?

— Замуж выходить, — хихикнула Дороти.

Эмма не поняла – шутила она или серьезно. Махнула рукой и пошла звать мужа, который задержался в сарае. Дороти с преувеличенной осторожностью вытерла посуду – не дай Бог что-нибудь разбить. Поднимется шумиха, а сегодня надо, чтобы все вовремя угомонились.

Спальни слуг находились в левом крыле, позади кухни, туда вел отдельный коридор, первая спальня направо принадлежала супругам Ред, следующая Дороти. В холле она прислушалась. Наверху ни шагов, ни голосов не слыхать. Хорошо. Прошла в свою клетушку, где поместились лишь кровать да сундук, сняла сапожки и легла поверх одеяла, не раздеваясь. Оставила одну свечку гореть, другую новую, которую своровала у Эммы, положила рядом. Уставилась в потолок и время от времени дергала то рукой, то ногой, шлепала себя по щекам, чтобы не заснуть, напряженно вслушивалась в звуки по соседству.

Открылась-закрылась входная дверь, и провернулся ключ, отрезая коттедж от внешнего мира. Эмма с Роналдом, тихо переговариваясь, вошли к себе и прикрыли дверь. Спальни в коттедже никто не запирал — это было не принято, обитатели Даунхилла доверяли друг другу.

«Скорее бы они улеглись», — думала Дороти и ожесточенно терла лицо. Спать хотелось ужасно, и свечка не помогала, наоборот, ее однообразное мерцание убаюкивало. Дороти спустила голые ноги на пол, холод от которого ее немного взбодрил. Надо ждать, пока Рон захрапит. Это недолго — стоило ему коснуться подушки, как начинал выводить рулады носом, горлом и губами, ну точно — простуженный конь. Эмма тоже засыпает легко, ее посапывание слышно между его руладами.

Только бы она не положила ключ под подушку, туда Дороти лезть не рискнет. Придется идти за запасным ключом по скрипучей лестнице в комнату хозяйки. Ну, лестница еще полбеды, горничная знает, куда наступить, чтобы бесшумно, а копаться в хозяйкиных вещах боязно — неизвестно, крепко ли она спит. Другой вариант — открыть окно на кухне. Но оно старое, скрипит как пять лестниц. Собака залает, весь дом переполошит. Дело сорвется. Эх, зря Дороти раньше времени о свадебном платье мечтала, не сглазила бы…

Наконец, в соседней спальне перестали шаркать, и тут же раздался могучий храп. Сразу соваться к ним нельзя, пусть поглубже уснут. Дороти не знала, сколько еще минут прошло, услышала бой часов и под него поднялась. Зажгла от старой свечки новую и вышла в черный коридор.

Мягко ступая босыми ногами, она приблизилась к спальне супругов, прислушалась. Кроме храпа, ничего не услыхала. Дороти помедлила. Именно храп ее пугал – казалось, что Роналд не спит, а бодрствует и специально издает громкие звуки, чтобы отпугивать воров. Она тронула дверь, та открылась бесшумно. Об этом Дороти позаботилась заранее, попросив Рона смазать петли под предлогом, что они ее будят. Прикрывая свечку ладонью и дрожа, она ступила внутрь.

Спальня супругов была раза в три больше ее каморки, кроме кровати в ней помещался сундук для вещей и комод, который садовник нашел на чердаке и своими руками привел в приличный вид. Комод состоял из двух частей: стол с двумя выдвижными ящиками и двумя дверцами, сверху кухонный шкафчик на ножках.

Если ключ не под подушкой у Эммы, то где-то здесь. Дороти посветила на шкафчик — из стеклянной дверцы на нее глянуло белое лицо. Она чуть не охнула вслух, закрыла рот рукой, отпрянула. Кто там?

Да никого. Сама себя испугалась.

Вроде, успокоилась. Второй раз посмотреть туда храбрости не нашла. Пошарила по столу, нащупала бумаги, нитки, вязальные спицы и прочую неважную мелочь. Осторожно выдвинула ящики – там свечи, мыльные огрызки, пуговицы, все, что угодно, кроме ключа.  Дороти присела на корточки, отворила дверцы. На полках ровными рядами лежало постельное белье, полотенца, салфетки. Пошарила между ними. Пусто. Зря она ищет внизу, Эмма не станет каждый раз наклоняться, наверняка кладет ключ туда, где легко достать.

Значит, придется опять светить в стеклянную дверцу, за которой лицо… Тьфу, напасть! Никакого лица там. Быстрее надо. Не светить, а сразу открывать. Майк на подходе, а она тут возится.

Собрав всю храбрость, она посветила в правую дверцу и тут же открыла. Дверца заскрипела, как старый гроб, открывающийся в ночи. Дороти присела от страха и задула свечу. Роналд перестал храпеть, пробормотал что-то нечленораздельное, затих и, вроде, прислушался. Потом повернулся в кровати и снова захрапел.

В полной темноте и при оглушительном храпе, Дороти не решалась пошевелиться. Еще один скрип или другой шум — хозяева проснутся и застанут ее на месте преступления. Паника охватила. Показалось – в темноте на нее смотрят тысячи глаз. Стоит пошевелиться, они нападут и разорвут.

Нет. Хватит запугивать себя. Кроме Роналда и Эммы никого здесь нет, а они спят. Проверяй шкаф и уходи. Дороти медленно подняла руку, пошарила за дверцей и наткнулась на массивный ключ. Он! Схватила и, облегченно вздохнув, выскользнула из темной спальни в еще более темный коридор.

Белое свадебное платье светило ей, как путеводная звезда. Дороти вошла в холл, где горел фонарь, от его фитиля зажгла свечу и прошла в кухню. Перед окном  прочертила свечой отчетливый крест: вверх – вниз – влево – вправо. Несколько раз. Подбежала к входной двери. Открыла. Прислушалась.

Тишина.

Шорох приближающихся шагов.

Две мужские фигуры бесшумно просочились внутрь.

 

32.

 

— Ты?! – чуть не вскрикнула Дороти, завидев – кто пришел с братом.

— Тише! — шепотом сказал Майк. – Джереми со мной для компании. Показывай, где добро.

Не сказав далее ни слова, Дороти проводила мужчин в гостиную, где стояли шкафы с наиболее ценными серебряными вещами, подала тряпки и мешки, которые заранее пронесла в Даунхилл под юбкой. Майк, протрезвевший на ночном воздухе, стал быстро и аккуратно складывать в мешки вазочки, конфетницы, кувшины. Сестра заворачивала хрупкие фарфоровые вещицы и клала отдельно. Джереми наклонился к ее уху и еле слышно спросил:

— Где Джоан?

— Над нами, — так же тихо ответила Дороти и показала пальцем вверх. – Осторожно, лестница скрипит. Держись ближе к стене. – Зависти не испытала – скоро у нее отбоя не будет от таких, как Джереми.

Он взбежал по ступенькам, быстро – они и не успели скрипнуть. На площадке второго этажа повернул направо. В неясном свете настенного фонарика различил дверь. Он услышал четкое биение своего сердца, будто оно проснулось и пошло. Чем ближе он подходил к жилищу гувернантки, тем быстрее шло сердце, потом побежало. Перед дверью Джереми остановился –что он собирался там делать? Сам не знал. Будить Джоан ни в коем случае нельзя – испугается, закричит. Но быть близко и не увидеть ее, пусть спящую, было выше его сил. Достанет ли сил сдержаться, когда увидит ту, о которой мечтал каждую ночь?

Неважно.

Есть желания, которые выше рассудка.

«Посмотрю на нее одним глазком и сразу уйду», — сказал он себе и вошел с трепетом, как в святилище.

В неразборчивом, голубом, лунном свете Джереми разглядел скромную обстановку и девушку, мирно лежавшую на кровати.  «Так вот в каком небогатом окружении обитает моя принцесса».  Он подошел к ее изголовью и встал на колени, как перед святым образом. Она лежала лицом к нему и спала тихо, почти не шевелилась. Она показалась ему безгрешным ангелом, накрытым одеялом из покоя и доброты. Когда ангел проснется, подарит покой и доброту миру.

Но когда Джоан проснется, его не будет рядом. Джереми пришел как вор и, когда уйдет, будет замаран чужим грехом. Но он совершал его ради нее и хотел, чтобы она знала, чтобы подарила ему частичку своей ангельской чистоты — с ней ему будет легче пережить позор сегодняшней ночи.

Он протянул руку, чтобы дотронуться и впитать в себя ее безмятежность… но остановился в последний момент. До ангелов нельзя дотрагиваться грязными воровскими руками. Пусть они замараны не по своей воле, но все же.

Рука, застывшая в паре дюймов от головы девушки, отказывалась возвращаться ни с чем. Будто сама по себе, она поплыла по воздуху вдоль силуэта, который вырисовывался под одеялом — Джереми гладил ее, не прикасаясь. Он низко наклонился и поцеловал ее в губы – легко, как ветер, едва дотронувшись. «Я же говорил, что когда-нибудь поцелую твой алый ротик и не спрошу разрешения».

Пора была уходить. Ноги не слушались. Желания туманили разум. Он смотрел на нее и пьянел. Джоан – не ангел. Живая девушка. Сейчас она близка и доступна, другой раз представится ему нескоро, может, никогда. Овладеть ею проще простого: откинуть одеяло, лечь рядом, погладить не по воздуху, а по-настоящему…

Еще мгновение, и Джереми не выдержит.

В голове шум и раздвоение. Кто-то говорил:

— Хочу ее, как никого и никогда прежде.

Другой кто-то возражал:

— Все должно произойти по взаимному согласию и не сейчас.

Джереми закрыл лицо руками.

Как же так? Ведь он пришел сюда как защитник, а не насильник. Если воспользуется ее беспомощностью, будет вор хуже и ниже Майка.

Нет! Прочь нечистые картины и дьявольские нашептывания.

— Господи, помоги, — прошептал он.

Будто сила извне оттолкнула его от кровати. Он отступил, развернулся, отвел руки от лица с намерением уходить, не оглядываясь.

Получилось.

Лунный свет стал ярче и падал прямо на стол. Проходя мимо, Джереми бросил случайный взгляд и увидел свой подарок, лежавший в центре, а рядом листок с рисунком. Он поднес его к глазам и удивился — на бумаге точная копия раковины.

«Возьму рисунок с собой. На память. А Джоан оставлю  кое-что взамен». Так и сделал.

Он больше не взглянул на девушку и ушел, тихо прикрыв дверь.

Вернулся в гостиную как раз вовремя. Там стояли два полных мешка, третий брат с сестрой увязывали бечевкой. Майк сказал напарнику:

— Ты понесешь хрупкие вещи, я – серебро. Тут готово. Ты посиди пока, я наведаюсь к хозяйке, у нее наверняка есть драгоценности. Где ее спальня? – спросил он у Дороти.

— На втором этаже. Налево от лестницы.

— Подозреваю,  где-то там почивает и гувернантка?

В мерцающем пламени свечи Джереми заметил, как хищно сверкнули глаза Майка. Напрасно тот надеялся сорвать своими грязными лапами чистую фиалку. Джереми себе не позволил до нее дотронуться, а приятелю и подавно. Он и близко не подпустит его к райскому саду, что тихо и безмятежно цветет наверху. Он встал перед Майком, загораживая дорогу.

— Там ничего интересного для тебя нет.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю и все, – сказал Джереми с железом в голосе. Чтобы не ссориться в неподходящий момент, попробовал его уговорить. – Не жадничай. Своровал достаточно. Теперь пора уходить. Летом светает рано. Не хочу попасться на глаза кому-нибудь с мешком ворованных вещей. Дорога до дома неблизкая. Надо успеть до того, как фермеры отправятся на рынок. Иначе загремим в полицию, тогда тебе ни свадьбы не видать, ни всего остального. Мне тоже.

— Пожалуй, ты прав. – Майк согласился неохотно. Как всякий неопытный и глупый вор он готов был украсть сверх собственных возможностей и не думал о том, что украденное придется еще нести. Хорошо, Джереми напомнил. – Да. Моя личность в полиции известна. Если снова в каталажку загребут, влепят срок на полную, а то и в Австралию на рудники отправят.

— Вот именно. Бери мешки, я за тобой. И не болтай больше.

Впереди шла со свечой Дороти, за ней, стараясь ступать бесшумно, подельники с мешками. Вышли за дверь в такую же темень, из которой входили в дом час назад.

Ночь покрыла преступление, в душе Дороти не было ни стыда за содеянное, ни раскаяния. Она закрыла дверь на ключ, задула свечу, прислонилась спиной к холодному косяку. Глубоко, с облегчением вздохнула. «Дело сделано», — подумала и представила себя в белом платье под кружевным зонтом.

 

33.

 

Сквозь сонное забвение Джоан услыхала в доме шум, не обычный для раннего утра. Она открыла глаза, прислушалась. Возбужденные голоса, топот на лестнице, хлопанье дверей. Кто там бегает? Они же разбудят детей! Странно. С чем связан переполох? Ожидается визит высокого гостя, переезд хозяев на новое место или грандиозная перестройка коттеджа? Ни о чем подобном ее не предупреждали. Не могли подождать, пока все позавтракают? Нет, что-то случилось. Катастрофа или пожар? Кто-то умер? Почему Джоан не сообщили? Почему не разбудили?

Теряясь в догадках и думая о несчастье, она накинула домашнее платье, небрежно заколола волосы и спустилась в холл. Все взрослые обитатели коттеджа, в том числе хозяйка, бегали из комнаты в комнату, распахивали шкафы, тумбочки, проверяли ящики комодов. Раздавались возмущенные голоса, жалобы, оханье, причина которых оставалась для Джоан неясной.

— Что-нибудь случилось? – спросила она у пробегавшей мимо Дороти.

— Дом ограбили! – бросила та на ходу.

Удивительно. Что тут грабить? Ни золотых вещей, ни дорогих украшений, ни других ценностей. Джоан скорее поверила бы в наводнение, чем в ограбление.

— И что украли?

— Серебро, — сказала подошедшая Эмма. Она устала от беготни и воспользовалась разговором как поводом для отдыха. – Всю посуду унесли. Хозяевам сегодня масло на хлеб нечем будет намазать. Ни вилки, ни ножа не оставили. Все унесли. И будто знали, где что лежит. Платяные шкафы не открывали, только посудные. Кроме того, утащили дорогущие вазы. По одной хозяйка особенно печалится. Помните ту чудесную вазу из севрского фарфора, которая стояла в гостиной на камине? Чудо, как красива была. Это их наследственная вещь, фамильная. Ах, разбойники. – Она приложила руки к груди, будто воры своим поступком ранили ее в самое сердце. – И как им в голову пришло грабить Даунхилл? Здесь никогда ничего такого не случалось. Во всяком случае, на моей памяти. А мы с Роналдом двадцать два года тут…

— Как же они в дом проникли? – перебила ее причитания Джоан. – Неужели никто не слышал разбитого стекла или взломанной двери?

— В том-то и странность! – воскликнула Эмма и немного обрадовалась. Хорошо, что гувернантка встретилась. Сейчас она выплеснет на нее все, что знает и чего не знает, но предполагает, и станет легче. – Это не грабители, а настоящие привидения. Следов взлома не оставили. Каким образом в дом попали – загадка. Ключ от входной двери всегда при мне, днем ношу на поясе, ночью прячу в комод. Погодите… — Эмма отвернула голову, что-то припоминая. – Сдается мне, вчера вечером я его, как обычно, положила на полку в шкафчике. Еще подумала – дверца как противно скрипит, надо бы Рону сказать, чтобы смазал. А сегодня утром ключ на тумбочке лежал… Ну, может, упал сверху. Или я запамятовала. – Кухарка снова повернулась к Джоан. – У вас ничего не пропало?

Та отрицательно качнула головой. Что может пропасть в ее скромном жилище? Даже смешно предполагать… Вдруг всплыло нечто неясное, нечеткое, что в свете последних событий показалось важным. Джоан бросилась к лестнице. Утром, поспешно одеваясь, она заметила в комнате некую необычную деталь, которая не сразу бросилась в глаза, но отметилась в подсознании. Тогда она спешила и не обратила внимания. Теперь же ощущение какого-то несоответствия, присутствия чуждого элемента в привычной обстановке вспомнилось и насторожило.

Она вошла к себе, внимательно обвела глазами комнату — вот оно! На столе произошли изменения, к которым хозяйка спальни не была причастна. Ее рисунок – точная копия Розового Тритона исчез. На его месте лежали два гладких камешка-гальки, хорошо ей знакомые.

Джереми?!

Он здесь был…

 

«Я там не был», — сказал себе Джереми, когда вечером направлялся в «Морской дьявол». День он проспал, а когда встал, вычеркнул прошедшую ночь из анналов памяти и продолжил жить, как ни в чем не бывало. Конечно, серый осадок остался, но его заслонили цветные картины мирно спавшей Джоан. Моряка обуревало желание ее увидеть, но решил подождать с визитом в Даунхилл – пусть там немного уляжется. В крайнем случае, дождется воскресенья и встретит ее у церкви.

— Понравился Джоан твой подарок? – спросил Старый Билл, любопытно взглянув на молодого коллегу.

Они случайно встретились в кабаке и теперь сидели, болтали о том, о сем, неспешно прихлебывали светлое, слабоватое пиво. Для крепкого алкоголя еще не наступило время.

— Понравился. Только она его поначалу не хотела принимать.

— Почему это? – удивился Билл. За свою богатую событиями жизнь он не встречал людей, которые отказывались бы от подарков.

— Ну-у, мы с ней не так давно знакомы. Джоан подумала, что раковина – слишком дорогая вещь, накладывает на нее какие-то обязательства. Вроде, отплатить должна. Почувствовала неудобство. Щепетильная она. Слишком правильно воспитана. Как в монастыре. Даже хуже.

— Друг мой, девушка права. Дорогие подношения делают женам или любовницам. А гувернантка тебе  — ни то, ни другое. Ведь так? – Билл хитро прищурился, вызывая Джереми на откровенность.

Тот был недостаточно пьян, чтобы клюнуть на уловку. Да и в пьяном виде поостерегся бы откровенничать на скользкую тему. Сделал вид, что не слышал вопроса.

— Была бы она чуть распущенней… — мечтательно произнес он.

— Была бы она распущенней, ты бы к ней так не прикипел. Поиграл бы какое-то время и к другой переметнулся. Мы, морские волки, в любви непостоянные, — сказал Билл с нескрываемым самодовольством. – А сейчас Джоан у тебя из головы не выходит. Я так понимаю, она все-таки приняла подарок. Как же ты выкрутился?

— Сказал, что Тритон ничего не стоит и достался мне даром, что правда. Она успокоилась.

Старый Билл отпил пива, вытер ладонью пену с красных губ.

— Ну, она тебя отблагодарила? – продолжил он любопытствовать.

— Как положено – поцелуем, — сухо ответил Джереми. «Тебе необязательно знать, что поцелуй был всего лишь в руку. Обойдешься без подробностей, старый черт. Забыл пословицу: любопытной кошке дали по бошке? Молчи и пей».

Билл замолкать не собирался, он на судне нахлебался тишины и покоя. Для чего он пришел в кабак? Чтобы хорошенько погулять – в шуме, в гуще жизни. Разговор для одинокой души – первое лекарство. Второе – выпивка, она боль воспоминаний глушит. От одного пива не опьянеешь, требуется нечто покрепче – любимый морскими людьми ром. В малых дозах смешать его с пивом – получится веселье, от дозы побольше потянет на любовь, еще больше – затеять драку, а лошадиная свалит с ног. Билл находился на первой стадии. Заметил, что приятель маленько не в себе, шутливо поддразнил:

— Один поцелуй? Только и всего? Стоило на дно океана прыгать…

— А что ты хотел? – вскинулся Джереми. — Чтобы она со мной сразу в постель легла? Там же, в твоей каюте? Ага. Не забывай, Старый Билл: Джоан – не кабацкая девка, которая тебе за пятачок отдастся. С ней руки распускать нельзя. Она как… — он замолк на секунду, подыскивая подходящие слова, чтобы даже этот тяжеловесный и бесчувственный, как ржавый якорь, боцман понял. — …как золотая рыбка. Каждого резкого движения пугается. У меня на нее серьезные намерения. Потому не спешу и глупостей не допускаю.

— Ты прям поэтом стал. Видно, по-настоящему влюбился. Да не кипятись, брат. – Билл положил руку Джереми на плечо. – Я болтаю, не думая, все, что на ум придет. Не обращай внимания. Рад за тебя. Давай выпьем.

Выпили – моряк еще пива, боцман еще рома. Он приближался ко второй стадии и изредка поглядывал на проходившие мимо фигуры в платьях. Лица их его не интересовали, личности тоже, только то, что под платьем. Взгляд его упал на девушку Полли, стоявшую у бара, опершись на стойку, как слабый стебелек опирается на более сильного собрата, иначе согнется и сломается. Биллу спьяну показалось, что она смотрела на него.

На самом деле она не сводила взгляда с Джереми. Он недавно вернулся из рейса и наверняка хорошо заработал, но не деньги привлекали Полли. Она соскучилась. Она была влюблена в него – страстно, болезненно, безнадежно, как может влюбиться кабацкая шлюха в одного из тысячи клиентов. Она бы бесплатно отдала ему тело, исполнила любое желание. Она бы еще приплатила за его ласковые руки и человечное обхождение — то, что отличало его от других посетителей «Морского дьявола», в основной массе пьяных, диких обезьян.

Полли тихо мечтала, глаза наполнялись вожделением. Она не заметила, как один клиент украдкой приблизился к ней, схватил за грудь и, улыбнувшись во весь рот, где торчало зубов не больше половины от положенного, зычно проговорил:

— Ты, я вижу, сегодня в настроении! – и заржал на весь кабак.

От неожиданности Полли вздрогнула и открыла рот послать мужлана подальше, но заметила строгий взгляд хозяина Тэда Доусона и сдержалась. Клиент тем временем сунул ей руку за пазуху, пошарил, потом потянул девушку за собой.

— Пошли, дорогая, уединимся. Удовлетворю твои самые смелые желания!

— Деньги не все пропил? – деловито поинтересовалась Полли.

— На тебя хватит, — ответил мужчина и вдруг разозлился. – Ты же много не запросишь, дешевка, шлюха, портовая грязь…

— Ладно, пошли, — покорно сказала Полли и, бросив последний взгляд на Джереми, отправилась за клиентом на верхний этаж.

Девушку увели, Старый Билл не расстроился. Это такое «добро», которое всегда под рукой и о котором печалиться не стоит. Заказал выпивки на двоих. Поднял кружку — в ней было столько рома, сколько у Джереми пива.

— Давай выпьем за твою Джоан. Знаешь, она мне тоже начинает нравиться. На свадьбу-то позовешь?

— Обязательно. Но до нее еще дожить надо. Деньжат подсобрать и все такое. Кстати…

Не прикладываясь к пиву, Джереми покрутил кружку в руках, напряженно разглядывая ее содержимое, будто искал в пене ответ на вопрос – рассказывать или нет? Потом немного подался к собеседнику и сказал, понизив голос:

— Послушай, Билл. У меня к тебе дело. Строго между нами.

Боцман согласно кивнул.

— Выкладывай. Чем смогу – помогу.

— Ты больше моего плавал. Где только ни побывал, чего только ни повидал. Имею вопрос. Ты в жемчуге разбираешься?

— А что такое? – Боцман насторожился и отставил недопитую кружку.

— В Кейптауне девушка из борделя рассказывала мне, что ее отец в море не только редкие раковины находил, но и жемчуг.

Билл мгновенно протрезвел.

— Ты что, жемчуг нашел?

— Н-е-е-т… — начал было отнекиваться Джереми. Зря начал разговор, Билл на смех поднимет. Надо было сразу выбросить ту штуковину, она ничего не стоит. Но теперь поздно давать задний ход. — Да. Но не совсем жемчуг. Вернее – не то, что ты думаешь…

— Да не мямли ты. Рассказывай, как есть. Не бойся, у меня чужие секреты хранятся надежнее, чем в могиле.

— Рассказывать особо нечего. Одновременно с Тритоном я другую ракушку нашел, плоскую. Открыл, там что-то странное сидело. Вроде, жемчужина, но темная, будто грязная. Потер – не очищается. Я таких никогда не видел. Подумал: неправильный какой-то жемчуг. Хотел выбросить. Потом передумал, решил у знающих людей спросить. Вот, к тебе обратился.

— По правильному адресу обратился, дружище. Вещь у тебя с собой? – Джереми кивнул. – Покажи.

Достав кортик, Джереми открутил под столом крышку рукоятки, показал полость, где на белом порошке матово светилась темная горошина. Билл глянул и все понял.

— Закрывай. И береги пуще глаза. Можешь себя поздравить, Джимми. У тебя в руках настоящее сокровище. Черная жемчужина. Встречается очень редко, и ценится выше обычного, белого. Эта горошинка вдобавок приличного размера. Так что с сего дня забудь о нелегкой доле моряка. На вырученные деньги не только свадьбу сыграешь, но останется, чтобы переплыть океан и устроиться в Америке. Купишь землю, начнешь хозяйствовать. Повезло тебе, брат. Два раза повезло: с Тритоном и с жемчугом. Счастливчик! — Боцман крепко хлопнул приятеля по плечу и сощурил глаза сильнее обычного — чтобы узкие щелочки не выдали хищного блеска.

Он так живо расписал будущее Джереми, будто оно уже стояло у порога — выходи и встречай. Одна проблема…

— Как же ее повыгодней продать? — Джереми качался на счастливых волнах и не думал об опасности. Он доверял боцману, ведь тот – свой человек, почти брат. Не знал он, что собственного брата Билл когда-то выбросил за борт из-за пары золотых монет. А здесь тысячей пахнет… — Билл, помоги. Случайным людям предлагать вещь опасно. Богатых знакомых, которые купили бы ее, у меня нет.

Старый Билл посмотрел в недопитую кружку. Хмель давно выветрился у него из головы. Он вдруг широко улыбнулся и оказал крупные, редкие, как у акулы, зубы. Он доверительно наклонился к Джереми.

— Слушай, Джимми-везунчик, любимец морских богов. – Он подмигнул. – Третий раз повезло тебе. В том, что я рядом. Есть один человечек. Понимает толк в ювелирных вещах. Очень подходящий человек — никогда не спрашивает о происхождении вещей, которые ему приносят, и всегда имеет в распоряжении наличные деньги. Я с ним не раз делишки проворачивал. Как-то привозил из Китая фарфоровую вазу, огромную, как табуретка. Весь рейс за нее трясся, чтобы не разбилась – она в моем гамаке спала, а я на полу. Зато заработал. Ювелир мне пачку денег выдал, еле в карман поместилась. Если хочешь, я с ним потолкую о твоем деле.

— Ты его хорошо знаешь? – на всякий случай спросил Джереми. — Не продаст он нас бандитам?

— Положись на Старого Билла, Джимми, я тебе вернейший друг. – Боцман сделал честные глаза и для большей убедительности приложил руки к тому месту, где у людей сердце, а у пиратов кусок свинца. – Мы с тобой не в одной переделке побывали, а теперь связаны одной тайной — крепче, чем кровные братья. Тот ювелир надежный, как грот-мачта. Я сам тебя к нему отведу и буду служить охранником. Если с тобой что случится, то же случится со мной. Так что не сомневайся.

Кто слишком усердно клянется в дружбе, тот собирается предать. Не отдавая себе отчета — почему, Джереми медлил с принятием решения. Что-то неуловимое настораживало его в поведении Билла — то ли наигранная радость, то ли преувеличенная готовность помогать. Джереми посмотрел в открытое окно. Тихий, летний день угас. На ясном, черном небе выступили звезды. Они тревожно мерцали, будто хотели его о чем-то предупредить. Шальное богатство в руках, принесет ли оно счастье? Не отдать ли жемчужину боцману, пусть делает с ней, что хочет, у Джереми голова о том болеть не будет.

— А что ты сделал с деньгами? Ну теми, что получил за китайскую вазу?

— Ничего особенного. Пропил, прогулял. Легко пришли – легко ушли. Деньги – мусор. Я ими никогда не дорожил.

«Ему мусор, а мне нужны для дела. Для сестры, для Джоан».

— Хорошо, Билл. Договаривайся со своим человеком и дай мне знать. Если дело сладится, получишь пять процентов как посредник.

— Спасибо, брат. Давай выпьем за успех дела.

— Давай.

 

 

На следующее утро, Джереми еще сидел завтракал, когда уличный мальчишка постучал в окно и показал свернутый листок. Послание было от боцмана. «Сегодня, как стемнеет, приходи на «Селесту». Один» — стояло там кривым, непривычным к писанине,  почерком.

«Место для встречи выбрано удачно, — подумал Джереми. — Это не в кабаке, где за каждым твоим движением наблюдают десятки глаз. И не в темном переулке, где на каждом шагу шпана караулит. А уж домой к незнакомому человеку я бы с жемчужиной ни за что не пошел. На корабле вечером никого нет, кроме боцмана. Не зря я ему доверился. Получу деньги, щедро отблагодарю. Завтра навещу Джоан. Соскучился. До воскресенья не дотяну. Может, сразу ей предложение сделать? Точно. Обдумаю по дороге».

Когда начались сумерки, Джереми стал одеваться — пока дойдет до «Селесты», будет темно. Он поцеловал сестру, сказал матери «сегодня вернусь не поздно» и отправился в порт. Все идет отлично, а будет еще лучше, от легкого настроения хотелось петь и летать. Насвистывая, он прошел мимо «Морского дьявола», брезгливо поморщившись — больше он туда ни ногой: его вечно пьяные клиенты, хозяин-хитрован и бледная девушка Полли пусть отправляются ко всем чертям. У него начнется другая жизнь, чистая, трезвая, честная. Захотел по привычке потренировать пальцы, залез в карман — пусто. Удивился: где камешки? Он всегда носил их с собой. «Ах, да. Оставил у Джоан. На вечную память. Почему «на вечную»? Я же умирать не собираюсь. Просто — на память».

Джереми шел закоулками на пристань, не замечая грязных, вонючих улиц и таких же грязных, вонючих людей, лежавших на земле или выглядывавших из подворотен и углов. Он, вроде, уже не принадлежал этому пыльному, нищему городу, он парил в светлых мечтах далеко отсюда. Перед глазами встала ясная картина: он женится на Джоан и стоит, одетый в черный костюм с белым цветком в петлице – как настоящий джентльмен. У невесты на голове драгоценная диадема, от которой тянется фата, тонкая и прозрачная, похожая на крылышки стрекозы. Джереми ни за что надолго не оставит жену одну. Они вместе уедут в Америку. Он купит ферму, будет отдавать распоряжения ковбоям, а через годик-другой выпишет к себе мать с сестрой. Заживут они большой, счастливой семьей…

Он так увлекся, что чуть не проскочил причал, у которого стояла «Принцесса Селеста». Она стояла без малейшего движения, будто росла из воды. Перебежал на борт, свистнул. Старый Билл вышел на палубу.

— Ювелир на месте. На судне, кроме нас троих, никого. Пошли.

Спустились в каюту боцмана. На столике под клеткой с мертвым попугаем горела свеча, огонь ее нервно колебался, и Джереми показалось – попугай мрачно подмигнул ему пуговичным глазом. Рядом стоял аккуратно одетый джентльмен неопределенного возраста, который сильно сутулился, а если бы выпрямился, оказался бы выше Джереми. У него были беспокойные глаза и крепкие, костлявые руки.

— Дэн Кросби, — представился незнакомец неожиданно высоким голосом.

— Джереми Симпсон.

Мужчины обменялись рукопожатиями и оценивающими взглядами. Кто они – коллеги, конкуренты, враги?  Нет, для того они слишком мало знают друг друга. Деловые партнеры? Нет, слишком явно не доверяют. Ладно, будущее покажет.

— Мистер Симпсон, — начал Кросби. – Не будем терять времени. Мы знаем, для чего сюда пришли. У вас имеется, возможно, очень дорогая жемчужина на продажу. Если она с собой, разрешите взглянуть.

— Сначала договоримся о цене, — попробовал выставить условия Джереми.

Ювелир был опытный и не дал сбить себя с толку.

— Я не могу договариваться о том, чего не видел, — заявил он, покачав головой. – Не хочу обижать подозрениями, но позвольте сначала убедиться, что вещь настоящая.

Кросби прав. Джереми расстегнул пиджак, снял кортик с пояса. Отвинтил крышку рукоятки, наклонил – на ладонь выкатился черный с перламутровым блеском шарик. Боцман ахнул про себя – вчера он едва разглядел его и то догадался о большой ценности, а теперь знал точно: Джереми держит на руке целое состояние.

Двумя тонкими пальцами, как щипцами, Кросби взял жемчужину, поднес ближе к свече, другой рукой вставил в глаз толстый монокль. Он покрутил жемчужину, рассматривая со всех сторон, поцарапал ногтем, постучал по столешнице, зачем-то лизнул. Затем капнул жидкостью из флакончика, который предусмотрительно принес с собой.

— Настоящая, — прозвучал его вердикт.

В тот же момент перед глазами Джереми блеснуло, в живот вошло что-то холодное, и его разорвала жгучая боль. Горло перехватило, вздохнуть не хватало сил. Вместо голоса вырывался хрип. Ноги ослабли. Из живота полилась горячая жидкость, он хотел ее остановить, схватился руками, но им что-то мешало. Он посмотрел — из живота торчала рукоятка боцманского кинжала с ракушкой на конце. Из последней мочи Джереми поднял взгляд на Старого Билла.

— За что? – прохрипел он.

— Извини, Джимми, но в денежных делах каждый за себя, — спокойно ответил боцман, глаза его полностью раскрылись, в них стояли острые стрелы, как тогда, когда он зарезал болтливого Дика Чейни. – За такую жемчужину я и родную маму не пожалел бы. Слава Богу, она давно в могиле.

Раненный хотел еще что-то сказать, но горлом пошла кровь и слова захлебнулись. Он зашатался. На лбу выступили крупные капли пота и покатились вниз. Они смешивались с кровью и падали на пол, где разливалась темная, матово блестевшая лужа. От нестерпимой боли горела голова и внутренности, они будто готовились взорваться. Крикнуть бы изо всех сил, выпустить жар и боль, да воздуха не хватало даже вздохнуть.

Стрелы в глазах Билла исчезли, он снова привычно прищурился и сказал, вроде, с сочувствием:

— Сейчас я тебе помогу.

Он взялся за рукоятку кинжала и с силой развернул в теле Джереми. Тот упал, как подкошенный, и больше не шевелился. Кросби смотрел на него равнодушно, как на убитого кролика.

Старый Билл сказал:

— Ты уверен, что она настоящая?

— Абсолютно.

— Давай сюда. – Боцман забрал жемчужину и спрятал в тайник. – Приходи с деньгами, и она твоя. Только не тяни. Мне послезавтра в рейс.

Кросби молча кивнул и показал глазами на мертвого.

— А как с ним?

— Выбросим за борт – и все дела. Когда тело всплывет, я уже буду далеко. Я на другое судно подрядился. Да на меня и не подумают. Мы с Джереми лучшие друзья были, это всем известно. Тебе вообще бояться нечего. Убийцу не найдут. Если вообще будут искать. Полиция подумает: его зарезали в пьяной драке. Они каждый день случаются, а Джимми – парень отчаянный. Был…

Нагнувшись, Билл вытащил клинок, вытер об одежду убитого,  сунул обратно за пояс. Пошарил в карманах Джереми. Денег не нашел, нашел свернутый листок. Достал, развернул – рисунок. Пригляделся – «Розовый Тритон», как настоящий. Сложил, сунул в карман. Может, пригодится. Нашел еще листок и узнал свою записку. Разорвал в клочки и выбросил в иллюминатор.

— Бери за ноги, я за подмышки, — скомандовал он гостю.

Они с трудом подняли отяжелевший труп и вынесли на палубу. У борта раскачали и на счет «три» бросили в море. Оно возмущенным плеском ответило на грубое вторжение в свои покойные воды и захлестнуло волнами тело.

— Концы в воду, — мрачно сказал боцман.

 

35.

 

Джоан и Дороти подходили к церкви, и обе ожидали увидеть Джереми.

— Почему это твоего дружка нет на месте? – вопросила с подковыркой горничная. – Неужели проспал?

— Может, позже придет, — предположила Джоан. – Или внутри нас поджидает. — Но внутри его тоже не оказалось. – Не понимаю, что могло случиться. Ты ничего про Джереми не слышала?

— Нет. После службы спросим у Тины, куда ее брат подевался, — сказала Дороти без большого интереса.

Она кивком поздоровалась со знакомыми и уселась на свободную лавку. Джоан устроилась рядом, но сосредоточиться на службе не смогла. Она рассеяно слушала священника, крестилась, пела псалмы и не понимала – в честь чего. Она то и дело погружалась в собственные мысли, но там было мало ясности.

Со дня ограбления она ощущала какую-то нелогичность. Необъяснимость. Множество вопросов вертелось в голове. Как очутились камешки-голыши в ее комнате? Имел ли Джереми отношение к ограблению Даунхилла? И куда делся рисунок?

Мучительно не хотелось верить в причастность Джереми к преступлению, которое свершилось так близко от нее. Она надеялась его сегодня встретить и очень деликатно расспросить. Она не сомневалась, что он дал бы удовлетворяющий ответ.

Но Джереми не пришел, ни среди недели, ни сегодня. Очень странно. Их последняя встреча — легкая, романтичная, многообещающая дала ей уверенность, что отношения  продолжатся. Во всяком случае, ей этого хотелось. И Джереми тоже, в том она бы поклялась. Что же случилось? Если не пришел, значит, его нет в городе. Ушел в плавание, не сказав ей? Попал в тюрьму?

«Не верю, что он преступник. Зачем Джереми коттедж грабить? Зарабатывает неплохо. Только что из дальнего рейса вернулся. Пойдет в новый через несколько дней. И вдруг отправился серебряные ложки воровать? Нет, не вяжется что-то. Уверена, Джереми любит меня. И знает – если попадет в переделку, потеряет меня навсегда. Не стану же я портить репутацию знакомством с бандитом.

А почему я думаю, что Джереми был в ту ночь в коттедже? А-а, знакомые камешки. Доказывают ли они его участие в преступлении? Или это загадочная случайность?

Голову сломаешь… Но где же он? Неужели нашел другую? Глупости. Я преувеличиваю. Перенервничала. Надо успокоиться. Зачем я так волнуюсь? Все будет хорошо. Окончится месса, выйдем на улицу, а там – Джереми. Живой и здоровый. Пойдем с ним гулять на набережную…»

Хор грянул заздравный псалом. Джоан вздрогнула, повернула голову. Обычно солировала Тина. Сегодня ее не видно — запевала дама с бледным, изможденным лицом и с бесцветным,  глуховатым голосом.  Джоан тронула подругу за локоть.

— Где Тина?

Дороти пожала плечами.

— Не знаю. Первый раз она отсутствует. Может, заболела?

Еще одна странность. Да что происходит? Джоан окончательно растерялась. Легкое беспокойство, которое овладело ею с того момента, когда Джереми не оказалось у входа в храм, превратилось в тревогу. Ломать голову надоело. Она с трудом удержалась от желания немедленно встать и отправиться выяснять, что же с ним случилось.

Еле дождавшись окончания службы, Джоан побежала на улицу. Оглянулась – никого.

— Ну, где твой жених? – спросила Дороти. Она не испытывала ни малейшего сочувствия к гувернантке. Наоборот — втайне надеялась, что моряк бросил ее ради новой подружки.

Джоан терялась в догадках и не заметила ее злорадства.

— Давай сходим к Джереми домой, — предложила она после некоторого раздумья.

— Ты с ума сошла! Девушкам неприлично ходить туда, где живут одинокие мужчины, — голосом святого проповедника сказала горничная. Она не собиралась помогать Джоан в ее любовных перипетиях. Своих достаточно. К тому же лишний раз встречаться с подельником жажды не испытывала — даже хорошо, что его нет. Разгадка проста: встретил другую девушку, попроще и посговорчивей, а зазнайка Джоан пусть шкурой ощутит, как это больно, когда тебя бросают. – У Джереми мать строгая, не думаю, что она обрадуется «высоким» гостям.

— Но сейчас день, и мы вдвоем. Наш визит не вызовет кривотолков. – Джоан настаивала. – И потом. У меня есть повод. Я обещала Джереми позаниматься вокалом с его сестрой.

— Нет, не пойду, – уперлась Дороти. Она наслаждалась чужой тревогой, будто ее собственные от того становились меньше. Ну, если не меньше, то ненадолго забывались.

— Тогда покажи, где он живет.

Пожалуй, на такую мелочь горничная согласна — зависть и ненависть ее от того не убудут.

— Пойдем, тут недалеко, — сказала она и подумала: «Покажу ей  его дом. Надеюсь, Джереми сидит сейчас со своей новой знакомой, пьет чай или занимается чем-нибудь поприятнее. Пусть эта «дама» увидит, что не одна она такая неповторимая на свете».

Девушки прошли через рынок. Там почему-то было много телег с белокочанной капустой – Джоан показалось, что кочаны походили на лысые черепа, потом свернули налево и через два или три поворота вышли на тихую, опрятную улицу с замощенной проезжей частью. На ней играли дети, а когда приближалась повозка, кучер издалека кричал, и дети разбегались. На окнах нижних этажей имелись ставни, закрывавшиеся на ночь, днем они стояли прижатыми к стенам, лишь на одном окне ставни были прикрыты, туда показала Дороти.

— Там он живет. Если хочешь, иди одна, я лучше домой к матери загляну.

Не успела она договорить, как из указанного дома вышла женщина в черном чепчике, вытирая глаза его подвязками.

— Их соседка, — шепнула Дороти. – Здравствуйте, миссис Норт.

Та подняла заплаканные глаза.

— А, Дороти. Ты уже знаешь новость?

— Нет. А что случилось?

— У Симпсонов большое горе. Джереми умер. – Миссис Норт снова заплакала. – Такой хороший парень был. Красивый! И характер золотой. Всегда поможет, если попросишь. Починить что, ножи поточить. Никогда не отказывал. Работящий. Как отец пропал, семью на себя взял. Сестру любил, мать уважал. Энн на себя не похожа от горя. Сначала муж, теперь вот сын. Трудно им будет без кормильца.

«О чем это она? – закружилось в голове Джоан. – Джереми умер? Не может быть! Соседка ошиблась. Она другого Джереми имела ввиду. Мой умереть не мог. Он же еще в Америку собирался».

Она сорвалась с места и побежала к двери, из которой только что вышла соседка Симпсонов, не постучавшись, толкнула – дверь открылась. Джоан вошла и оказалась в комнате, где все – мебель, окна, зеркало, каминная полка было накрыто черными тканями, а посередине на столе стоял гроб. Там лежал покойник, на которого из щели между ставнями падала узкая полоска света. Он до плеч был накрыт черным покрывалом, лица его она от порога не разглядела и все еще надеялась, что произошла ошибка. Может быть, дом не тот или человек…

Тишина стояла такая, какой не бывает в обитаемых помещениях. Джоан показалось – в доме больше никого нет, и она осталась один на один с мертвецом. Ее обуял ужас, но его пересилило желание убедиться, что в гробу не Джереми. Колени ее дрожали, она медленно приблизилась к гробу.

«Какое бледное, безжизненное лицо, — подумала она отстраненно, все еще не узнавая его, вернее – не желая узнавать, не соглашаясь с тем, что видит. – Господи, ну конечно. Что за глупые мысли. Человек же мертвый. Джереми? Не верю. Джереми не может быть мертвым. Молодые люди так просто не умирают. Это противоестественно. Этот человек старше. Похож. Но все-таки, вдруг это не он?»

Она смотрела и не верила, она отчаянно искала малейший знак, ничтожную деталь, за которую бы ухватилась и сказала: ну вот, я так и думала, это ошибка — трагическая, невероятная, но ошибка. Но чем дольше она вглядывалась в него, тем яснее приходило понимание. Напрасно она шептала непослушными губами:

— Хочу, чтобы это была шутка. Пусть неудачная. Страшная, бессмысленная. Джереми пошутил, чтобы меня напугать. Сейчас он встанет, улыбнется, обнимет меня. И все опять будет, как прежде.

Когда умер дядя Виктор, Джоан считала, что несчастье произошло не с ним, а с ней. То же ощущение было сейчас. Тяжело терять близких людей, их у нее слишком мало. Она сделала бы все, что в ее силах, чтобы его оживить, заплатила бы любую цену, но смерть — не купец, она сделок не заключает.

Все равно. Надо попытаться. Джоан прикоснулась ко лбу покойного — вдруг он, как в сказке, проснется от ее тепла? Ее тепло уходило безответно, как в камень. Он не ожил от ее прикосновений. Смерть необратима.

«Но как же так? Совсем недавно гуляли мы по яблоневому саду, разговаривали, смеялись. Джереми с любовью смотрел на меня, целовал руку. Рассказывал о планах на будущее. Собирался уехать в Америку, начать свое дело. Хотел помочь сестре устроить судьбу. Хотел создать семью. Со мной. И вдруг все рухнуло. У нас все рухнуло»…

В душе Джоан образовалась дыра – зияющая, с рваными краями. Она вдруг поняла, что Джереми был ей дорог больше, чем  сама осознавала. Она никогда себе в том не признавалась, теперь же, когда он так внезапно ушел, она почти физически ощутила утрату. Стало жалко себя и Джереми. Жалко их только-только зародившейся любви, несостоявшегося будущего, потерянных мечтаний, в одночасье рухнувших надежд.

Слезы подступили. Джоан хотела их сдержать — все-таки она в чужом доме. Как-то неудобно. Она никого здесь не знает, кроме… Джереми. Слезы не послушались, пролились на щеки. Она заплакала, тихонько. Потом навзрыд.

Будто из ниоткуда, появилась женщина в черном и молча обняла ее сзади за плечи.

Первые, самые горячие и самые горькие слезы прошли, Джоан кое-как успокоилась и повернулась к матери Джереми, ища у нее утешения. Энн гладила ее по спине горячей ладонью и успокаивала  «ну, ну, не надо» тихим, как бы погибшим голосом. Ее горе и самообладание поразили Джоан. Это она должна была бы ее утешать, говорить слова сожаления и сочувствия. Но они не приходили на ум, а если бы и пришли, не вырвались из сдавленного горла.

Слова не нужны были Энн, они не всегда правдивы, а слезы не врут. Он подвела гостью к стулу, усадила, села рядом.

— Поплачь, девочка, поплачь, — сказала она, по-прежнему ласково гладя Джоан по плечу. – Душа сына быстрее успокоится, если будет знать, что кто-то о нем скорбит. Ты, вероятно, Джоан?

Девушка молча кивнула.

— Сын рассказывал мне о тебе, — продолжала Энн спокойным голосом, в котором были и трагедия, и покорность судьбе. – С большим уважением. И любовью. Он собирался в это воскресенье пригласить тебя в гости. Я бы пирогов напекла с яблоками. Сладких плюшек. Чаю бы попили. Поговорили. У него никогда не было постоянной девушки. Ты первая. И последняя…

— Как это все несправедливо! – вырвалось у Джоан. – Ужасно несправедливо. Не могу, не хочу верить. Даже сейчас, когда вижу своими глазами. Ночной кошмар…  Но что случилось?

— Странная история, — вздохнула мать. – Он как ушел из дома в среду вечером, так и не вернулся. Тело нашли вчера, в районе причалов. Неподалеку от «Принцессы Селесты», на которой он в рейсы ходил.

— Джереми утонул? Не может быть. Он отлично плавал. Он мне рассказывал.

— У сына обнаружили обширную рану в животе. Но в полиции затруднились определить, когда она нанесена — при жизни или после, когда тело болталось между судами и пирсом. Тем более не знают, кто возможный убийца. Лично я в убийство не верю. У сына не было врагов. За что его лишать жизни? Парень за всю жизнь мухи не обидел. Когда бывали у приятелей стычки, ну по пьяной лавочке, он их разнимал. Сам драку никогда не затеял бы.

— А что в полиции говорят?

— Они склоняются к тому, что сын пьяный пошел купаться, нырнул, напоролся животом на выступ в воде и не смог всплыть. Звучит неправдоподобно. Джереми знал прибрежные воды, как свои пять пальцев. В опасном месте не стал бы нырять. Тем более, никогда не напивался до такой степени, чтобы не осознавать опасности. В среду он вообще не пил. Сидел дома, мастерил полки для кухонного шкафа. Ему записку принес один местный парнишка. Вечером Джереми собрался, сказал «вернусь не поздно» и ушел. Больше я его не видела.

— От кого была записка?

— Не знаю. Не нашла ее. Наверное, сын взял с собой.

За разговором Джоан немного успокоилась.

— А где Тина?

— Там, за занавеской сидит. Спряталась и не выходит с того момента, как Джереми привезли. Не может видеть его в гробу. Переживает. Она обожала брата, просто боготворила. И он ее любил. Баловал, как принцессу. И меня баловал. Из поездок никогда без подарков не приезжал. – Женщина откинулась на стуле и, повернувшись к мертвому сыну, сказала: — Теперь вот нет нашего Джереми.

Она шумно всхлипнула. Слезы, как ручьи, потекли из глаз. На лице появилось безучастное выражение, и все земное осиротевшей матери вдруг стало безразлично. Она застыла, будто окаменела, и желала окаменеть навечно, чтобы ничего не чувствовать. Не шевелиться, не разговаривать. Не жить дальше. Зачем жить матери, когда ребенок, ее частичка, любимый сын, которому отданы все силы, больше не с ней?

Зачем жить, испытывая лишь боль, которая никогда не успокоится? Время не сгладит ощущение потери, новые беды не заглушат старую печаль. Образ дорогого сына не размоется волнами памяти. Душа будет разрываться от рыданий. Что остается бедной матери? Только медленно погибать от тоски.

Она предчувствовала это верным женским инстинктом и плакала от неотвратимости судьбы.

«Горе матери смягчить невозможно, — подумала Джоан. – И никакие слова на земле не смогут ее утешить». Она положила ладонь на руки женщины, сложенные в замок. Почувствовала ледяной холод, но ладонь не убрала. Наоборот. Прижала сильнее, чтобы поделиться теплом с матерью Джереми. Оно не уходило в камень.

— Миссис Симпсон, — сказала Джоан почти шепотом. – Мне пора идти. Я хотела сказать. У вашей дочери талант к пению. Я обещала Джереми помочь ей и обязательно сдержу слово. Как только Тина оправится и снова захочет петь, дайте мне знать.

— Спасибо, Джоан.

Она подошла к гробу, в последний раз взглянула на Джереми. Перекрестилась. Наклонилась, поцеловала в лоб. Холод остался на губах. Холод останется в доме, в котором навсегда поселилось несчастье.

Джоан брела по городу – без цели и направления, вглядывалась в лица проходивших мимо мужчин, пытаясь найти знакомые черты. Черты Джереми. Нелепая идея, сумасшедшая надежда засела в голове и все твердила – а вдруг? Вдруг все, что она видела, неправда, и он жив? Вон у того мужчины похожий пиджак, а у этого знакомая походка…

Каждый раз она волновалась, и каждый раз зря – мужчины были с чужими лицами. «Как странно устроена жизнь. Очень логично и в то же время непонятно. Невозможно принять, как данность, некоторые вещи. Сегодня человек полон сил, любви, надежд на будущее. А назавтра он умер, и все умерло вместе с ним. Вроде, и не было ничего.

Разве это справедливо? Должно же что-то остаться. Память, воспоминания. Но это зыбко, неосязаемо. Личные вещи? Но без человека вещи теряют свою ценность. Хотя, нет. Когда мы смотрим на предметы, принадлежавшие близким людям, вспоминаем их. Значит, они продолжают жить в нашей памяти».

Что осталось у нее от Джереми? Немного. Его пристально- вопросительный взгляд. Ощущение мягких губ на руке. Нежное прикосновение ладони.  Ожидание чего-то светлого.

И Розовый Тритон – подарок, который теперь дороже, чем прежде.

 

36.

 

Эдвард возвратился в Милтонхолл и, просмотрев почту, обнаружил толстое письмо от сестры. Открыл его первым. Нора в подробностях рассказывала об ограблении Даунхилла и о том, что она и дети не пострадали. «А не пострадала ли Джоан?» — всплыла неуместная мысль. Сколько он ее не видел? Фактически недели две, по ощущениям намного дольше. Но воспоминания о ней не затерлись каждодневными событиями и оставались в памяти, как остаются в ней важные люди – лучший друг или сестра. Не проходило дня, чтобы он о ней не вспоминал и с немалым удивлением заметил, что мысленное присутствие гувернантки повлияло на его поведение.

Было ли это влияние положительным или нет, Эдвард не вполне разобрался. В поездке по Шотландии он впервые за несколько лет не стремился соединить приятное и полезное в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Он заводил знакомства, ради которых, собственно, и отправился в дальнюю поездку, и не заводил скороспелых романов даже, если они могли способствовать успеху его миссии. Не то, чтобы это был осознанный план. Скорее интуитивный и логичный. Во-первых, не желал снова попадать в неловкую ситуацию, как с Клэр. Во-вторых, он слишком критично смотрел на других женщин и постоянно сравнивал их с Джоан. К тем, кто не выдерживал сравнения, моментально терял интерес, как теряют интерес к прекрасному павлину, лишь заслышав его жуткий голос. Таких было большинство.

Это несовпадение – внешнего и внутреннего царило не только в английском высшем обществе, но и в шотландском. В последнем сильнее, потому что наравне с малообразованностью там царили суеверия и косность. Все эти блестящие леди в пышных платьях и диадемах из драгоценных камней только казались прекрасными райскими птичками, но стоило им раскрыть рот, из него лилась глупость, от которой завяли бы сады Эдема. Они не обладали и десятой долей душевной чистоты и талантов гувернантки в сером платье и с простеньким гребнем в волосах. Она оставляла их далеко позади и сама не догадывалась об этом.

«Так стоит ли размениваться на фальшивки, пусть мастерски сработанные, если есть шанс заполучить настоящий бриллиант? – задавался вопросом Эдвард и отвечал себе: — Нет, не стоит».

Одной легкой интрижки избежать ему все-таки не удалось. Он вспоминал о ней, как о забавном инциденте, скрасившем его довольно однообразное путешествие. На пути лежал ничем не примечательный городок Элтон, в который Эдвард заехал поначалу только  переночевать. Ужинал в клубе и познакомился с Шоном Броди, местным землевладельцем. У него был перебитый нос, а также широченные плечи и мускулистые руки, выпиравшие из рукавов сюртука — создавалось впечатление, что он натренировал их в междоусобных драках.

Броди имел земли также в Камбрии и считал себя наполовину англичанином. В отличие от других местных джентльменов, он не страдал от стеснительности и быстро разговорился с приезжим. Первым делом сообщил – чем знаменит Элтон. Оказывается, в тринадцатом веке через него везли в Лондон знаменитый Камень Судьбы, на котором до сих пор коронуются британские монархи. Вторым делом он сообщил, что ведет родословную от самого Роберта Брюса, борца за независимость.

Третьим делом  он рассказал анекдот. Сидят Бог и архангел Михаил, чай пьют. Бог говорит: создал я сегодня чудесную страну Шотландию – голубые горы, изумрудные долины, звонкие ручьи, вересковые поля и отдал ее суровому, северному народу. Михаил говорит: зачем же ты одному народу отдал такую красоту, надо было чем-нибудь подпортить, чтобы другие не завидовали. Бог: а ты не знаешь – кого я им в соседи определил.

Анекдот был с подтекстом, не лестным для англичанина, но граф оказался не заносчивым и посмеялся вместе с Броди. Смех сближает. Шону Броди понравился его новый знакомый и он пригласил его на бал через два дня. Бал устраивался мэром в честь кельтского праздника Лугнаса, посвященного началу сбора урожая. Эдвард охотно согласился и решил задержаться в Элтоне подольше.

В городах, где заслуживающие упоминания события происходят раз в пятьсот лет, ценят новости и распространяют их с молниеносной быстротой. Слух о приезде молодого английского дворянина, который «почти из Лондона», разнесся среди высшего общества и достиг баронессы Джины Локхарт – хозяйки модного светского салона. Она прислала ему приглашение посетить ее гостиную, расписав ее, как самую популярную на двадцать миль в округе.

Эдвард путешествовал с тайной миссией завести знакомых, сочувствующих идеям его общества, а где, как не в модном салоне услышишь обо всех более-менее  влиятельных персонах? Есть ли среди них люди, готовые выступить в поддержку общечеловеческих идеалов – был его вопрос.

Он собирался выступить с прогрессивной речью, завязать дискуссию и выяснить настроения. Полный энтузиазма, Эдвард явился к леди Локхарт, но… никого, кроме хозяйки, в ее будуаре не обнаружил. Публика отсутствовала, энтузиазм пропал. Он собрался немедленно откланяться, но леди Джина не отпустила.

Она встала навстречу гостю с очаровательной улыбкой. Она была старше его лет на десять, лицо начало полнеть, тело, вероятно, тоже — оно было скрыто под свободным, черным платьем. Волосы ее закрывал тонкий белый шарф, который живописными фалдами спадал на грудь. В глазах читалась жесткость – эта женщина привыкла добиваться, чего хотела.

— О-о, очень рада видеть вас у себя, дорогой граф Торнтон, — сказала она, раскрывая руки, будто собиралась его тут же обнять. – Прошу, проходите, располагайтесь в моем скромном, уютном гнездышке.

Он небрежно поцеловал ее руку и сказал с легким упреком:

— Я предполагал, что приглашен для дискуссии с вашими друзьями о жизни, политике, искусстве, вообще – о настроениях…

Хозяйка не дала закончить фразу. Она положила одну руку ему на губы, другую на грудь. Она вела себя так, будто они были любовниками и встретились после недолгой разлуки.

— Для плодотворной дискуссии достаточно двух человек, не так ли, — интимным голосом сказала леди Джина. – Все интересующие вас темы вы можете обсудить со мной. Устроим дискуссию, поспорим, придем к консенсусу. Обещаю, скучать не придется.

— Охотно верю, мадам, — сказал Эдвард и бросил взгляд на открытую бутылку шампанского, стоявшую на дрессуаре в окружении хрустальных фужеров. «Еще одна эмансипэ местного значения, уставшая от однообразия провинциальной жизни. Старые любовники надоели, она жаждет новой крови».

Женщины тонко чувствуют настроение мужчин. «Он согласен остаться и знает, что его ждет». Баронесса размотала шарф и бросила на пол, открывая себя во всей красе. Что ж, выглядела она неплохо. Ее волосы были насыщенного, глубокого, красного цвета, который бывает у кленовых листьев в пору поздней осени. Она сама была в поре поздней осени, но все еще привлекательна внешне, особенно грудь, открывшаяся в откровенном декольте, которое до того было прикрыто.

— Как вам нравится мой будуар? – спросила леди Джина, делая рукой округлый жест. Будуар представлял собой уютнейшее местечко – множество золотых подсвечников, мебель с изогнутыми ножками и спинками, на стенах драпировки из зеленых, бархатных гардин. – В таком будуаре королева Мария Стюарт встречалась с любовником, графом Ботвеллом. Все говорят, я ужасно на нее похожа. А вы будете мой граф Ботвелл…

Она потянулась к его губам, он поцеловал ее в лоб и пошел разливать вино. Что ж, в качестве эксперимента стоит с ней пообщаться, впрочем, не забывая о деле. Романтическая сторона сегодняшнего вечера Эдварда интересовала настолько, насколько она могла быть ему практически полезной. Он подал даме наполненный бокал.

— За что предлагаете выпить, баронесса? Или предпочитаете, чтобы я называл вас «моя леди»?

Хозяйка порозовела от большой чести.

—  Ах, давайте без церемоний. Я ни в коем случае не ставлю себя вровень с нашей легендарной королевой. Называйте просто. Джина. Давайте же выпьем. Сначала за знакомство. Потом… за покорительницу мужчин Ваафан Ши.

— О. Никогда не слышал о такой героине. Чем же она прославилась?

— Сейчас расскажу. Сначала выпьем. Между прочим, французы говорят, что шампанское надо пить до дна.

— Хорошо.

Они выпили до дна, налили нового вина и уселись на диване так, что колени их соприкасались.

— Граф Торнтон, — сказала леди Джина, вожделеющими глазами глядя на гостя. Она играла плечами и бросала, по ее мнению, многозначительные, многообещающие взгляды. Она покачивала ножкой в зеленой атласной туфельке и поглаживала ею его ногу, вызывая на флирт. Получалось пошло у женщины, которая давно вышла из возраста для флирта, но было заметно, что когда-то она мастерски владела его приемами.

— Мой дорогой граф, вы, несомненно, в курсе, что в кельтской мифологии присутствует множество монстров и прочих сверхъестественных существ. Так вот. Позвольте рассказать одну легенду, после которой вы не захотите спать один. О, не подумайте ничего непристойного. Не захотите спать один – от страха.

— Надеюсь, мне и не придется сегодня спать одному… — подыграл ей Эдвард.

Она сделала вид, что смутилась на секунду, и продолжила:

— В одной древней легенде говорится о Ваафан Ши — неземной красоты девушке, вампирше. Она нападает на одиноких странников, охотников, заблудившихся в горах и не успевших до темноты добраться до дома.

Днем она спит в гробу, глубоко под землей, а ночью выходит искать новые жертвы. Мужчины не в силах противостоять ее колдовской красоте, даже те, кто знает о ее существовании. Стоит лишь бросить мимолетный взгляд на Ваафан Ши, они замирают и забывают обо всем на свете. Она подходит все ближе и ближе. Вот уже совсем рядом. Она царапает его острым ногтем по шее и начинает пить еще теплую кровь. Вот так.

Хищно улыбнувшись, Джина провела ногтем по шее Эдварда, припала губами к тому месту и принялась целовать. Она поднималась все выше и слегка укусила его за мочку уха. Он улыбнулся про себя – его предположение о том, что дама жаждет свежей крови, подтвердилось почти буквально. «Баронесса вошла в роль прекрасной вампирши, подчиняющей своей воле каждого встреченного ею мужчину. Ну, что ж. Выглядит она неплохо – для той, что ночует в гробу. Не буду разочаровывать даму в ее заблуждении».

Он позволили ей взять инициативу в руки и почувствовать себя хозяйкой положения. Они овладели друг другом, не выходя из будуара и не вставая с дивана. Для джентльмена это явилось лишь техническим действием, леди надеялась на продолжение. Она не хотела слишком быстро отпускать гостя, он не хотел уходить с пустыми руками и незаметно выудил всю интересующую информацию.

Как и ожидалось, для жителей сонного Элтона проблемы африканских рабов были так же далеки, как сама Африка – возможно, она существовала вообще на другой планете. Равноправие? Гуманизм? Что это — ингредиенты нового французского блюда? Не-е-т, нам не надо. От Франции одни неприятности. Мы обойдемся старым, добрым хаггисом из бараньих потрохов, он надежнее и не вызовет изжоги.

Взгляд гостя потух, Джина подумала, что он разочарован ее женским искусством.

— Оставайся на ночь, обещаю поднять тебе настроение, — предприняла она попытку задержать его, но уже знала, что напрасно.

— Извини, дорогая. Ты была потрясающая. Я покорен. Но вынужден спешить.

Случайные любовники обменялись холодными поцелуями и  расстались. Оставаться еще на день, чтобы побывать на балу, не имело смысла — Эдвард узнал все необходимое. В ту же ночь он отправился дальше, в Эдинбург, забыв о баронессе Локхарт, едва захлопнулась дверца кареты.

Зато ни на минуту не оставляли его мысли о юной Нориной гувернантке. Они рождались от малейшего знака — от похожего гребешка или такого же серого платья, увиденного на улице. Они овладевали им, затмевали другие мысли, как горные вершины затмевают порой солнце. Они не давали покоя и наводили на стихи, которые он когда-то  читал, будучи романтичным, чистым юношей:

Ты из смертных, и ты не лукава,

Ты из женщин, но им не чета.

Ты любовь не считаешь забавой,

И тебе не страшна клевета.

Есть в пустыне родник, чтоб напиться,

Деревцо есть на лысом горбе.

В одиночестве певчая птица

Целый день мне поет о тебе.

 

У какого-то индийского мудреца Эдвард прочитал: «То, что тебя не волнует, не имеет над тобой власти». Джоан волновала его и властвовала над ним. Впервые после разрыва с Бетти женщина занимала все его существо так долго.

И так безнадежно.

«Маленькая Джоан, будто красавица-вампирша Ваафан Ши, очаровала, околдовала меня. Не дает покоя ни днем, ни ночью. Пьет мою кровь, ослабляя волю к сопротивлению. Самое обидное, что девушка ни о чем не догадывается и не подозревает, что со мной творит.

Нет, нельзя поддаваться. В чем, собственно, дело? Почему, я ослаб? Стал чувствительным, как старая дева при чтении романа о любовных похождениях средневекового рыцаря. Ищу расположения не герцогини или дамы королевских кровей, а какой-то гувернантки! Да, приятель, докатился. Нервы не в порядке или возраст виноват? – Эдвард усмехнулся, покачал головой. — Смешно. Нет, не в возрасте дело.

Тогда разобраться, чем затронула меня эта девочка?

Она же не одна на свете. Есть и покрасивей. Но почему когда я вспоминаю ее невинные прикосновения, мурашки бегут по коже? Почему ради ее благосклонного взгляда готов сразиться не только с ее сумасбродным кузеном, но и с огнедышащим драконом?

А, книжные глупости все…

Неужели Джоан из тех девушек, ради которых мужчины готовы совершать героические поступки? Нырять на дно океана?  Превращаться из циников в лирики? Боюсь, что да. Смешно. Я всегда думал, что они живут во дворцах, а оказывается – в Даунхилле. Угораздило же Нору нанять в гувернантки именно ее. Но теперь поздно что-либо менять. И сам не хочу меняться. Хочу остаться циником.

Хотя справедливости ради должен признать – Джоан внесла приятное разнообразие в мое монотонное существование. Как пишут в романах: взбодрила душу, оживила сердце. Банально и, тем не менее, правильно. Отрадно сознавать, что я не окончательно очерствел после случая с Бет и по-прежнему способен испытывать чувства.

Ха, странно, я действительно ощущаю душевный подъем. Возвышенное настроение не покидает. Как там у Суррея:

О, Госпожа, примите этот стих.
Коряв он, груб, но создан Вам в угоду.
Небесной глубиною глаз своих
Вы у поэта отняли свободу.

Я – твой навек, и это лишь одно

Утешит, если счастья не дано.

 

Ерунда. Не хватало начать вслух декламировать стихи… Слуги подумают – хозяин умом тронулся. Неважно, что они подумают. Важно, что гувернантка заставила меня взглянуть на мир иначе. Мягче. В оттенках, которых я не различал уже много лет. Вообще нестандартная ситуация: бедная девушка украла сердце богатого джентльмена, причем вопреки собственному желанию. Обычно происходит наоборот.

Что же предпринять данному джентльмену, чтобы покорить неприступную красавицу? Ясно, что в случае с Джоан не сработают банальные уловки – дорогие подарки, тонкий флирт, обещания жениться. Тогда попробовать что-нибудь… традиционное. Какое-нибудь проверенное народное средство. Надо обратиться к гадалке. Нет, лучше к колдунье. Хотя, это, скорее всего, одно и то же.

Да. Надо обратиться к деревенской бабке-целительнице. Пусть или меня излечит от любовного недуга или нашлет на Джоан тот же самый недуг по отношению ко мне… Ха-ха-ха! – Абсурдные мысли. Эдварду стало смешно. Он не верил в колдунов, водящих дружбу с потусторонними силами или готовящих приворотные зелья. Но когда логические средства не помогают, нет ничего зазорного в том, чтобы использовать магические. – Я же не черным колдовством собираюсь заниматься, не губить кого-то. Наоборот. Хочу показать девушке, как преображается жизнь, когда смотришь на нее влюбленными глазами.

Ну хватит. Оставим романтику, перейдем к практической стороне. Надо спросить у Дермота. У него полно знакомых, в различных социальных кругах. Нет ли среди них ведуньи с проверенной репутацией?»

 

37.

 

— Мама, мама, мы с мисс Джоан идем на рыбалку! – возбужденные Кэти и Молли прибежали в гостиную сообщить новость матери и дяде. Эдвард, с утра бывший не в настроении, не сдержал смешка. Он представил комическую картину: трое – две маленькие девочки и одна большая с удочками на плечах и корзинами для улова направляются удить рыбу в ручье, где не только рыбешки, но и лягушки сроду не водились. Губы сами собой поплыли в улыбке, и он прикрыл их ладонью.

Нора заметила и шутливо нахмурила брови в его адрес, призывая к серьезности.

— Какую же рыбу вы собираетесь ловить? – спросила она у детей.

— Подъящиков! – выпалила Молли.

Старшая сестра строго взглянула на неразумную младшую.

— Подлещиков, — уточнила Кэти. – Все, что наловим, отдадим кошке на обед. Кухарка из них уху сварит.

— Кошке не надо варить уху. Они рыбу в сыром виде едят, — сказала Нора.

Но дети ее не слушали и затараторили, как всегда, одновременно и перебивая друг друга.

— Нам мистер Ред уже червяков наготовил. И удочки смастерил. И крючки. Хорни тоже пойдет. Интересно, собаки любят рыбу?

— Я вот так буду удочку забрасывать. – Молли широко махнула  рукой из-за спины наперед, повторяя движение, которому научил ее садовник. Она еще хотела что-то показать, но сестра дернула за руку.

— Все, пошли. А то опоздаем. Рыбки уплывут.

— Желаю удачи на рыбалке, — напутствовал племянниц Эдвард. – Потом непременно расскажите, кто сколько поймал.

— Ладно! – Девочки с визгом выбежали из комнаты навстречу авантюре.

Дети – святые. У Эдварда потеплело на сердце. Он подошел к открытому окну, взглянул на улицу через тонкую занавесь. Картина, которую он недавно представил, не соответствовала действительности. Гувернантка обставила поход на рыбалку на свой манер, более элегантный. Она наняла носильщика — садовника Роналда, которому поручила тащить все необходимые атрибуты: удочки, банку с червями, ведро для возможного улова, а также подстилки – чтобы дамы не запачкали платья, если пожелают присесть. Сами дамы шли налегке, маленькие — болтая и хихикая, большая – склонив голову и покусывая травинку. Процессию замыкал Хорни, с деловым видом семенивший сзади.

— А занятия? – спросил Эдвард. – Как ни приеду, дети на улице. Разве они больше ничего не учат?

— Конечно, учат, — ответила Нора. — Мы с Джоан договорились, что летом они будут чаше выходить на воздух. Девушка умная, времени не теряет и  занимается с ними по дороге. Рассказывает по-французски обо всем, что они встречают на пути, задает вопросы. И знаешь, такой метод работает эффективней, чем если бы Кэти и Молли часами просиживали в душной библиотеке. «Обучение, играя» называет это Джоан. Талантливая девочка.

«У нее один талант – издеваться, — с раздражением подумал Эдвард. — Почему какому-то садовнику, даже собаке позволено быть рядом с ней, а мне нет? Зачем сестра восхваляет ее при мне? Хочет позлить или насмехается? Нет, ни то, ни другое, конечно. Просто Нора очень ее ценит. Видно, тоже попала под обаяние этой вампирши…».

— Расскажи в деталях, что у вас тут произошло? Не связано ли ограбление с твоей обожаемой гувернанткой? Может кто-то из ее дружков постарался? Такая мысль не приходила?

Эдвард нарочито грубо отозвался о Джоан. Она не заслужила его расположения. После двухнедельного отсутствия он приехал в Даунхилл и надеялся заметить на ее лице хотя бы подобие приветливой улыбки. Малейший знак, что ей приятно его видеть. Разве трудно было вымолвить простенькое «С возвращением, сэр» или «Свежо выглядите, сэр»? Разве вести себя приветливо с хозяином накладывает на нее какие-либо обязательства или вредит репутации?

Вместо этого гувернантка, как обычно, сделала быстрый книксен и выдавила холодное «Доброе утро, сэр». Она испортила его утро. Она скользнула по нему таким равнодушным взглядом, будто встретила не человека, а шкаф — неодушевленный предмет мебели! Она проскочила мимо, будто боялась заразиться чумой.

«Гордячка, — думал Эдвард, глядя, как она задумчиво смотрела на Роналда, пока он цеплял на крючки червяков. Слишком задумчиво. — Она чем-то опечалена? Нет, показалось. От чего бы ей печалиться в этом райском углу Эссекса? У нее все слишком хорошо, от того она мне дерзит. Вообще это неслыханно — иметь гувернантку, которая превосходит хозяев в высокомерии. В высшей степени странная ситуация. Погоди, я тебе отомщу. При первом же удобном случае тоже испорчу настроение. И получу удовольствие. Я тоже буду пить твою кровь, как ты пьешь мою. Тогда посмотрим…»

— Нет, Джоан ни при чем, – донесся до Эдварда голос сестры. Нора налила в стакан охлажденного ягодного компота, выпила маленькими глотками, достала ложечкой ягоды, съела. В отличие от брата, он получала удовольствие от момента, в котором пребывала. – Полиция подозревает, что кто-то из обитателей Даунхилла помог грабителям проникнуть в дом. Я, конечно, вне подозрений. Остаются четверо: Джоан, Дороти, Эмма и Роналд.

Из них наибольшее подозрение вызывала горничная. По данным полицейских, ее брат недавно вернулся из тюрьмы. Нигде не работал, а в прошлый четверг сыграл свадьбу. На какие деньги? В семье у них две добытчицы: мать, которая подрабатывает по случаю, и Дороти, которая получает мизер. Она вполне могла  сговориться с братом и открыть дверь. Потому что взлома не было. Дверь открыли ключом, скорее всего изнутри.

— Сколько ключей существует?

— Два. Один  — у меня в спальне. Лежит в шкатулке для всяких мелочей. Его не так легко найти, если не знать точно, где искать. К тому же она заперта. На другое утро я первым делом проверила, не вскрыта ли шкатулка. Все оказалось в порядке, ключ лежал на месте.

Второй находится у Эммы. Она по вечерам запирает дверь и уносит ключ к себе. Не знаю, куда она его прячет на ночь. Имела ли Дороти возможность украсть ключ из комнаты супругов Ред, а потом незаметно вернуть обратно? Вот в чем вопрос.

— Какие шаги предприняли полицейские? Они тебя держат в курсе расследования?

— Да. Шериф Мос приходил справиться о делах и был очень предупредителен. Сказал, что будет искать скупщика краденого. Через него выйдут на воров. Я дала подробное описание наиболее ценных предметов. Столовую утварь не так жаль, как вазу из севрского фарфора, которая раньше стояла в Милтонхолле на входе. Помнишь, ту — в форме цветка небесно-голубого тона, а сбоку картина «Психея и Амур», нарисованная с мастерством, достойным Веронезе. В нее никогда не ставили цветы, чтобы не испортить впечатление от произведения искусства. Это одно из моих воспоминаний детства – входишь, а тебя встречает красота. Потом ты позволил мне взять ее с собой в память о родительском доме. И вот пропала она…

— Да, жалко. Про севрский фарфор говорят: он не бывает хорошим, он бывает только великим. Ваза характерная, будем надеяться, полиции удастся ее найти. – Эдвард отвернулся от окна, глядеть туда – самобичевание. Почувствовал жажду. На столе стояли два запотевших графина: с водой и компотом. Налил себе воды, сестре еще компота. Выпил, и вода унесла недовольство, будто очистила там, внутри.

— Ты разговаривала с горничной?

— Я присутствовала при ее беседе с шерифом Мосом. Дороти поначалу выглядела спокойно, сказала, что всю ночь крепко спала. Шериф спросил про капли воска на подоконнике в кухне. Кухарка в тот день последняя уходила спать и хорошо помнила, что тщательно все убрала. Дороти вдруг покраснела — ужасно, будто ее окатили кипятком, я такой красноты никогда не видела. И вроде, «вспомнила». Сказала «не могла заснуть из-за головной боли, ходила на кухню попить». Еще сказала, что ничего странного не слышала и к ограблению отношения не имеет. По совету шерифа я ее уволила. Теперь нам прислуживает родная сестра кухарки. Женщина замужняя, надежная. Приходит рано утром, на ночь не остается. Они в деревне жилье сняли.

— Так ты исключаешь соучастие гувернантки? Она не была дружна с той, как ее…

— С Дороти? – Нора отрицательно покачала головой. – Нет. Они приятельствовали, ходили вместе в храм. Но особой близости — посмеяться вместе, пошептаться, я за ними не замечала.

— А почему у твоей Джоан взгляд потухший? Напугалась того ограбления?

— Мы все напугались. От одной мысли мороз по коже. Представь, ты спишь, ни о чем не подозреваешь, а по дому бродят люди с преступными намерениями. Кто знает, что у них на уме. Вдруг они бы убили кого-нибудь? Или надругались над девочками? Ужас. Нас и защитить было некому. – Голос дрогнул, Нора нервными глотками осушила стакан. Брат погладил ее по плечу. Присутствие мужчины всегда действовало на нее успокаивающе. Нора продолжила: — Большая удача, что никто из нас не пострадал. Но переживают все. А у Джоан, к тому же, другая беда.

— Какая же? – с любопытством профессиональной сплетницы спросил Эдвард.

— Мне кухарка рассказала по секрету. У Джоан знакомый молодой человек умер. Или убит.

— Ты про него знала?

— Знала.

— Видела?

— Нет. Девочки видели. Говорили – красивый. Моряк.

— Хороший знакомый был?  Она за него замуж собиралась?

— О серьезности их отношений ничего сказать не могу. В воскресенье Джоан целый день ходила расстроенная. Я видела, как она на лавочке сидела и слезы утирала. Видно, его смерть близко к сердцу приняла.

«Ага. Значит, у нее все-таки, есть сердце. Я как-то не заметил. Но хватит про нее».

— Как у тебя с Вильямом?

— Очень хорошо. – Нора улыбнулась. Ей тоже надоели неприятные темы. – Он закончил здесь дела и завтра приедет. Через два дня мы отправимся в путешествие — в далекий и загадочный Гибралтар.

— Какая там сейчас погода? Наверняка, жарко.

— Вильям говорит — летом температура до сорока доходит. За счет близости моря жара переносится легче, чем в материковой части Испании. Свежий бриз продувает Гибралтар насквозь. Ох, Эдди. Я с таким  нетерпением ожидаю этой поездки! Ужасно хочется отдохнуть от забот, несчастий, лишений. Опереться на крепкое мужское плечо, почувствовать себя любимой женщиной… — При воспоминании о будущем муже у Норы мечтательно сверкнули глаза. – Конечно, я очень благодарна тебе за помощь, одна бы никогда не справилась. Но Вильям… это совсем другое. Мечтаю пожить с ним вдвоем. Расслабиться. Разлениться… Одна вещь немного беспокоит. Справишься с моими девочками?

— С Кэти и Молли мы отлично поладим. А вот с гувернанткой…

— Будь с ней поласковей, и все получится.

— Поезжай со спокойным сердцем, Нора. В обиду никого не дам.

 

38.

 

От Даунхилла до усадьбы Дремота Гарднера «Пересмешник» около часа езды в легком, летнем экипаже с четверкой резвых рысаков. Домой заезжать было не за чем, Эдвард отправился прямиком к другу – повидаться, заодно посоветоваться. Откинувшись на мягкую спинку диванчика и положив руку на борт, он обозревал пасторальный английский пейзаж, который был одинаков, куда ни посмотри. Холмистые луга тянулись до горизонта и далее до синего моря, которое со всех сторон омывало маленький британский остров, дрейфующий посреди бескрайних водных просторов.

Место, где человек родился, оставляет отпечаток на его характере. Кто родился на маленьком клочке земли, тот самостоятелен в мыслях и делах, потому что не рассчитывает на помощь соседей. Еще Шекспир говорил «каждый англичанин – сам себе остров». Жаль, что острова не двигаются навстречу друг другу…

Дороги существуют для того, чтобы размышлять, дороги в окружении пасторальных ландшафтов – чтобы философствовать.

«Как мелки человеческие страсти перед спокойным величием природы, в которой все благоразумно устроено – от ничтожного муравья до столетнего дуба. Если бы и люди поступали благоразумно, умели управлять чувствами — какова была бы их жизнь?

Наверное, скучна и однообразна. Жизнь без чувств, что картина без красок. Человек тем и отличается от животных, что способен на эмоции. Правда, обладание ими скорее усложняет жизнь, чем делает ее счастливой. Хотя… кому как. Вон пастух. Одет в старье, в сумке кусок хлеба и кусок сыра. Идет, посвистывает, на дудочке играет. Неужели он счастливее меня?

Вон две девочки – одна спит, положив голову на камень, как на подушку, другая играет цветком. Они не выглядят удрученными, значит, им хорошо.

Может, не надо усложнять?»

Впереди медленно и плавно двигалось, как бы — плыло овечье стадо, по небу плыло такое же стадо облаков в мелких кудряшках. Экипаж замедлил ход. От дороги отщеплялась тропинка, ее перегораживала примитивная калитка, похожая на ту, что в Даунхилле. Но эта не была сама по себе — она прикреплялась к стене, которая сплошь заросла кустами азалий. Они цвели красными колокольчиками — точно такие росли в Милтонхолле. В детстве Нора делала из них куколок.

Как недавно и давно это было, как много всего произошло. Хорошо, что ее испытания позади. Полковник Харпер – удачная партия. Именно мужчина с жизненным опытом и крепко стоящий на ногах требовался Норе.

«Она достойна счастья. Она красивый, добрый, беззащитный человек. Она осталась той же наивной, беспомощной, непрактичной девочкой, какой я знал ее с детства. Надеюсь, ей повезет со вторым супругом.

Сестра слишком молода, чтобы быть погребенной в дальнем коттедже. Ей хочется вести активную жизнь: бывать в обществе, ходить в театры, покупать наряды, болтать с подругами, тратить деньги, не подсчитывая каждый пенс. А больше всего ей хочется мужской заботы. И любви. Все это Вильям Харпер ей обеспечит. Пусть они съездят в Гибралтар, проведут время вдвоем – без забот о детях. Я за ними присмотрю».

Как старший брат, Эдвард всегда чувствовал ответственность за сестру. Хотя между ними было всего четыре года разницы, он относился к ней почти по-отечески заботливо и нежно, опекал и баловал. Он вспомнил, как часто в детстве они играли в одни и те же игрушки, катались на лошадках-качалках, затевали прятки в лабиринтах Милтонхолла. Когда они спорили из-за игрушки или по другому поводу, мать говорила Эдварду:

— Уступи сестре, сынок, она же маленькая.

Он уступал и гордился. Уступить, когда ты сильнее, это благородство и зрелость. Он ощущал себя намного старше ее. Настоящим мужчиной. Его благородный поступок не оставался незамеченным — в награду Эдвард получал звонкий поцелуй от сестрички.

Она выросла, наделала ошибок, расплатилась за них, а он все еще опекал ее, как маленькую. Да, для него она осталась той белокурой девочкой в белом, воздушном платье, которая бродила по полянам Милтонхолла, как маленькая фея. Избалованная любовью старшего брата, Нора не превратилась в эгоистку. Она отвечала ему глубокой привязанностью, которая больше любви и которая существует между близкими душевно людьми, а кровное родство ее укрепляет.

Он не ревновал ее ни к первому мужу, ни к полковнику Харперу. Ревность – это неуверенность, а Норе Эдвард верил безусловно. И желал счастья.

И она дала ему счастье. В виде двух непоседливых, неугомонных, неукротимых ангелов — Кэти и Молли. Званием «дяди» он гордился больше, чем гордился бы званием «лорда». И всячески поддерживал его, балуя племянниц. Они обожали дядю, их поцелуи были ему всего дороже. Он привозил им подарки каждый раз, когда приезжал навестить, а девочки с нетерпением ждали и бежали со всех ног, чтобы повиснуть у него на руках.

— Ты купил их любовь своими подарками, — смеясь, говорила Нора.

— Значит, я умею найти подход к женскому сердцу, — говорил и думал Эдвард.

Ах, сладкая ностальгия…

Время в дороге пролетело незаметно. Экипаж въехал в распахнутые ворота с двумя каменными львами на столбах, которые смотрели друг на друга и не проявляли ни малейшего интереса к проезжающим. Гравийная дорожка привела к громоздкому, двухэтажному коттеджу, заросшему плющом, как бородой. Плющ скрывал щербины и трещины – приметы столетнего возраста. Ремонтировать дом Дермот не собирался, он ценил его именно за «дух старины», а дух не обновляется, с ним вообще надо осторожно.

Главной же ценностью «Пересмешника» был не дом, а сама усадьба, тщательно спланированная и ухоженная. Перед фасадом лежала поляна, левее – зеленый лабиринт, правее – английский сад. На рукотворном склоне стоял лесок, в его тени задумчиво журчал ручей и падал каскадом. В открытых оранжереях зрели овощи и ягоды, чтобы свеженькими быть поданными к хозяйскому столу. Отдельное место занимал розарий. Беседки, лавочки, столы стояли везде.

Из коттеджа загодя вышел дворецкий Митчел. Когда экипаж остановился, он распахнул дверцу перед гостем, которого хорошо знал, и сообщил:

— Хозяин в парке, сэр. Прикажете доложить о вашем приезде?

— Не стоит. Я его найду, — сказал Эдвард и отправился за дом, где располагался буковый парк.

Нет лучшего дерева для создания таинственности, чем бук. Голые ветки и стволы старых буков изгибались, будто корчились в муках, вылезая из земли, тени от них принимали причудливые формы. Листья знали, что внизу им солнца не видать, и густо расселись по верхушкам. Кроны соединились и образовали тоннель над тропой, которая называлась «Дорожка призраков». Во время тумана между деревьями повисали белые клоки, похожие на призрачные фигуры. В солнечную погоду создавались странные тени, и казалось, что они двигались и прятались за деревьями, чтобы однажды выйти и напугать.

Хозяина усадьбы, как истинный гедонист, отдыхал в тени разлапистых крон в гамаке на множестве подушек. На груди его покоилась раскрытая книга, глаза были устремлены вверх. Он или мечтал о чем-то, или спал с открытыми глазами и заметил гостя лишь когда тот подошел совсем близко. Дермот глянул на него слегка удивленно, будто увидел призрака, явившегося не туманным вечером, а солнечным днем. Тут же узнал и воскликнул:

— А, путешественник вернулся! – вылез из гамака, протянул руку, приобнял друга. – Наконец-то, Эдди. Я тут заскучал. Побудешь дня два-три?

— Побуду.

— Отлично! Мой повар тоже обрадуется. Тщеславный шельмец. Любит получать комплименты, а только от меня ему уже, наверное, надоело.

— Что сегодня в меню?

— Честно сказать — не знаю. Меню не составляю и никогда заранее не спрашиваю. Предпочитаю быть приятно удивленным. Повар в курсе моих кулинарных пристрастий и еще ни разу не разочаровал. Кстати, чистокровный француз. Зовут Жорж Демулен.

— Как тебе удалось ввезти в страну француза? Это же контрабанда.

— На границе я выдал его за голландца. Он уже пять лет у меня.

— Хороший повар – настоящая находка.

— Согласен. Ты не представляешь, какой он виртуоз…

Гарднер любил говорить, Эдвард любил слушать – это был один из секретов из многолетней дружбы. Они неспешно прогуливались по аллее, и вместо плавных призраков им встречались шустрые белки. Одна — рыжая с двойным ушком спустилась с дерева, встала на задние лапки и бесстрашно уставилась на людей.

— Знакомься, это Атала, — сказал приглушенным голосом Дермот и полез в карман. – Она ручная. Смотри.

Он вынул несколько орешков, присел и протянул белке на открытой ладони. Та шустро подбежала, взяла орех и тут же принялась грызть. Затем второй. Третий. На ее пир явились еще две, они оказались пугливее – набив щеки орехами, они предпочли забраться на ближайший бук и оттуда обозревать обстановку.

— На сегодня все, — сообщил им Дермот и поднялся. Зверьки, будто поняли — перестали на него таращиться и принялись играть в догонялки вокруг ствола.

— Странное имя ты выбрал для белки — Атала.

— Это героиня одного романа — доверчивая и прекрасная девушка, дочь дикого племени. Моя Атала точно такая же. Но не хочу, чтобы она по примеру героини умерла молодой. Не поверишь, я плакал, когда читал. И спрашивал себя – почему в романах почти всегда плохой конец.

— Ты не те романы читаешь. Переходи на Шекспира. У него полно комедий, а трагедии так поэтично обставлены, что, читая, наслаждаешься языком и забываешь, что пора рыдать.

— Шекспир тяжеловат для послеобеденного чтива.

— Могу порекомендовать легкие стихи.

Давно ли цвел зеленый дол,

Лес шелестел листвой.

И каждый лист

Был свеж и чист

От влаги дождевой.

Как тебе?

— Отлично. Кто это?

— Роберт Бернс – поэт и национальный герой Шотландии. Шотландцы — довольно примитивный народ, а поэтов почитают выше военачальников.

— Ты, кажется, только что оттуда? Какие впечатления привез о горцах?

— Главное впечатление – там все не так, как у нас. Удивительно, что англичане и шотландцы – соседи по острову, но имеют так же мало общего, как волки и лисы.

— Это потому, что мы произошли от норманнов, а они от викингов.

— Я лично произошел от кельтов. Это записано в летописи нашего рода.

— Наверное, я тоже. Мы с тобой хорошо понимаем друг друга. Но продолжай. Нет, сначала ответь на вопрос, который меня давно занимает – правда ли горцы под килтом ничего не носят?

— Наверное, правда. Я не проверял.

— А я бы проверил!

Посмеялись. Эдвард рассказал о поездке – в деловом смысле она не удалась, зато для себя он сделал много открытий.

— Я и не подозревал, что буквально под боком у нас другая страна. Здесь, в равнинной Англии мы построили города, засеяли пашни, приспособили для своих нужд реки и думаем, что покорили природу. Предубеждение и зазнайство! Природу невозможно покорить. Она – хозяйка, просто иногда позволяет нам вольничать. В Шотландии я понял это. Там другие ценности. Там не важны такие вещи, как почетные звания и годовой доход. Важно – имеет ли человек внутреннюю силу, уважение к окружающему. Пренебрег им, сделал неверный шаг – и свалился в пропасть или стал жертвой разъяренного кабана.

— Я рад, что у нас их давно отстрелили…

Эдвард не обратил внимания на реплику друга, он вошел в роль оратора, что случалось нечасто.

— Мы считаем шотландцев недалекими, а они во многом умнее нас. Они сумели приспособиться к обстоятельствам, в которых мы, изнеженные и утонченные, не выжили бы. Прежде, чем пойти на охоту, они просят богов, управляющих природой, помочь и никогда не убивают больше, чем нужно. Собрав урожай, они непременно вознесут благодарственную молитву. Но не бездушным статуям и образам, что находятся в церквях, а тому живому, что их окружает – долинам, горам, озерам. Эти традиции пошли от древних кельтов. Перед тем, как срубить ветку, они просили прощения у дерева.

— Глупость.

— Мудрость. Тебе надо туда съездить.

— О нет. Там же нет теплой воды и оперного театра. Я раб комфорта, Эдди, и не стесняюсь в том признаться.

— Так мы и раскисаем в комфорте, как в сиропе. Иногда полезно себя встряхнуть и проветрить. Побыть в первозданной обстановке полезно для очистки души.

— Я лучше затуманю ее кокаиновым дымком.

Эдвард противоречить не стал. В спорах никогда не рождается истина. Переубеждать людей бесполезно. Чужое мнение, как чужой пиджак, жмет и тянет. Каждый вправе иметь мнение, с которым ему комфортно.

Прошли мимо грядок с крупной, красной земляникой – такую невозможно вырастить без любви и заботы.

— Ну а ты чем занимался? – спросил Эдвард. – Ягоды выращивал?

— Не только. На днях вернулся из столицы. Исполнилась мечта – вступил в члены клуба «Лордс крикет гронд». Ты же знаешь, я обожаю крикет. Еще со времен службы в Индии пристрастился.

Дермот завел длинный рассказ о поездке, Эдвард слушал, потом отвлекся на цветущие и благоухающие кусты. Взгляд привлекла головка розовой камелии, лепестки которой располагались в идеальном порядке вокруг сердцевины. Он наклонился понюхать. Тонко. Многообещающе. Соблазнительно. Еще раз вдохнул и подумал: «Если бы Джоан вдруг забыла свое имя, я бы стал называть ее Камелия…»

Вошли в сад. Здесь были ровные дорожки, расположенные орнаментом клумбы, аккуратно подстриженные кустарники и деревца — их высота и форма соответствовали друг другу. Прямота и определенность, которых не существует в природе. И которые иногда режут глаз. Солдафонская прямолинейность. Не мешало бы добавить сюда женских округлостей.

«Дермот маниакально привержен геометрии и перфекционизму. Не дай Бог, если хоть одни листок на полдюйма вылезет из общей массы. Хозяин уволит садовника со страшным скандалом».

По-военному четкие линии сада нарушала полянка, где огромные камни-валуны были разбросаны в строго продуманном беспорядке.

— Это называется «Малый хаос», — пояснил Дермот и с удовольствием оглядел садовое пространство. – Моя гордость. Сколько ухода требует это великолепие! Мне повезло с садовником. Он китаец, мистер Чун. По-английски за всю жизнь выучил лишь одно слово «спасибо», произносит как «си-бо». Зато в садоводстве – профессор. Редкие цветы покупает у соотечественников на рынке…

Сзади раздалось деликатное покашливание. Дермот оглянулся.

— Ужин готов, сэр, — сообщил дворецкий.

— Что у нас сегодня?

— Суп-жюльен из шампиньонов, устричный салат, седло барашка с картофельным пюре и овощами, зайчатина. Яблочный пирог и пудинг на десерт. Также фрукты.

— Звучит аппетитно, Эдди, не находишь?

— Не слишком ли много мяса?

— Мяса слишком много не бывает. Король воров Робин Гуд не садился за стол, если на нем не лежала добрая коровья отбивная  или целая поросячья нога. Мы идем, Митчелл.

Ужин продолжался около часа, еда была такая вкусная и обильная, что Дермот пригласил месье Демулена выразить личную благодарность. Тот оказался маленьким, толстым человечком с тремя округлостями – две на щеках, третья под подбородком. «Не доверяй худому повару», — шепнул Дремот гостю и вслух по-французски выразил Демулену восхищение, Эдвард ему поаплодировал. Повар порозовел и, расплывшись в улыбке, два раза сделал элегантный поклон, шаркнув правой ногой.

После ужина хозяин пригласил гостя прогуляться, сказав, «Свежий воздух способствует пищеварению и улучшает сон — как доктор тебе говорю». Они прошлись еще раз по саду, потом вернулись в дом и расположились в летней гостиной. Окна и двери ее были раскрыты настежь, в них виделся желтый закат, растекшийся по небу как яичный желток. Непринужденный вечерний ветер шевелил шелковые занавески и приносил пряные запахи из сада. Жаркая летняя нега растекалась в воздухе, от нее млело тело и туманились мозги.

В такие вечера не хочется ни думать, ни говорить, молчание не тяготит, безделье не утомляет. Соблюдение приличий становится излишним. Эдвард освободился от пиджака, который, будто путами, стягивал руки, и остался в белой рубашке со свободными рукавами и бежевом жилете – летом он предпочитал светлые тона. Они подходили его глазам и волосам, жилет подчеркивал его стройную фигуру – Дермот бросил на друга восторженный взгляд, но промолчал. Эдвард захватил в единоличное пользование двухместный диван-канапе, расшитый золотыми розами по кремовому полю, прикрыл глаза и тут же почувствовал приятную усталость, которая повела его в дрему.

— Тебе виски? – услышал он издалека голос Дермота и подумал, что тот обращается к кому-то другому.

Открыл глаза. Никого другого нет.

— Да. А ты?

— Грубому виски я предпочитаю мягкий джин, — сказал Дремот и отправился за выпивкой к шкафу у задней стены.

У шкафа были стеклянные стенки и дверцы, через которые он раньше демонстрировал книги – пищу для просветления ума, теперь же там стояли бутылки – для его помутнения. Дермот выбрал две, из одной налил янтарной жидкости, из другой прозрачной. Первый бокал протянул другу, второй оставил себе и, прежде, чем отпить, устроился на длинном диване, положив на него же ноги.

В малых дозах выпивка бодрит. Глотнув виски, Эдвард почувствовал, что дремотность пропала.

— Ты прав — после прогулки меня действительно потянуло ко сну.

— Именно за чистый воздух и тишину я люблю «Пересмешник». Ни за что не перееду жить в город и два раза «ни за что» в Лондон. Там нечем дышать из-за фабричного дыма, смешанного с туманом. Не воздух, а гороховый суп — тяжелый и вязкий.

— В тумане проститутки зарабатывают в три раза больше, я читал в «Таймс».

— Рад за них. А когда-то в Ист-Энде росли апельсины…

— Тогда там жили члены Парламента, а теперь члены уличных банд.

— По большому счету это одно и то же, только доходы разные. Но не будем о политике, это грязное дело. Давай о чистом. Например, о женщинах. Зная тебя, предполагаю, что в поездке не обошлось без адюльтера. Понравились шотландские дамы?

— Они такие же, как все, — равнодушно ответил Эдвард, вспомнив рассказ о Ваафан Ши и не вспомнив имя рассказчицы. – Эмансипация стала их религией. Но исповедуют они ее, с моей точки зрения, нелогично. На словах ратуют за всеобщие свободы, а на деле ограничиваются лишь свободой выбора постельного партнера.

— Женская логика, мой друг. Ее бесполезно понимать, ее надо принимать, как данность — как закат, как смену времен года.

— Я не против. Но пусть не упрекают нас, мужчин, в моральном разложении.

— Странно слышать это именно от тебя. По-моему, раскованность современных женщин тебя очень устраивала. Раньше ты не обращал внимания…

— Раньше я не знал Джоан.

— А-а-а, вот кто занимает твои мысли. – Дермот понимающе качнул головой. – Юная гувернантка из Даунхилла. Ты уже добился успехов?

Эдвард махнул рукой.

— Никаких успехов. Одни поражения.

— Что-то не похоже на моего старого друга — известного покорителя женских сердец. Но что ты имеешь в виду – поражения?

— То, что девушка до обидного равнодушна ко мне, причем искренне, без флирта. У меня же она из головы не выходит. Сам на себя удивляюсь. Доходит до курьезов. Помнишь Клэр, мою давнишнюю знакомую, подругу Норы? Так  вот, в последний свой приезд я ее сильно и незаслуженно обидел. – Вспомнив произошедшее в Дарлингтоне, Эдвард почему-то разволновался, встал с дивана, подошел к окну. Солнце уходило на отдых и тускнеющими лучами желало всем «покойной ночи». Его вид утихомирил Эдварда, он вкратце рассказал про Клэр.

— Скандальный случай. – Дермот покачал головой и тоже поднялся. Встал рядом с другом, положил руку на плечо. — Ты болен. И болезнь оказалась серьезнее, чем я предполагал. Ты, наверное, тоже. Хочешь услышать диагноз?

— Ну, — буркнул Эдвард без большой заинтересованности.

— Это любовь, Эдди. А от нее, как известно, лекарства не существует. Она лечится только одним средством.

— Каким?

— Взаимностью.

— Спасибо, друг, утешил. На взаимность рассчитывать не приходится. Наоборот. Я заметил: чем чаще приезжаю в Доунхилл, тем старательнее она меня избегает. Шарахается, как от зачумленного. Взгляд ее стоит десять тысяч, слово – двадцать, даром она не делится ни тем, ни другим.

— Попахивает психическим отклонением. Ты уверен, что у Джоан с головой в порядке?

— Я начал было сомневаться. Но дело в том, что ненормальная она только со мной. Нора от нее в восторге. Дети тоже. И садовник. Старый пират, а туда же…

— Твоя гувернантка – или глупая…

— Ну нет.

— Тогда упрямая. Тем хуже для нее. Пора применять тяжелую артиллерию. Если противник сопротивляется, его принуждают к сдаче силой.

Друзья существуют для того, чтобы поддерживать. Эдвард приободрился.

— И первый шаг будет следующий, — заговорил он более уверенно, чем минуту назад. — Помнишь контракт, который она при тебе подписала? Нотариус внес изменения. Хочу показать их Джоан и посмотреть на ее реакцию.

— Я тоже хочу. Подозреваю, это будет зрелище.

— Тогда поедем вместе в Милтонхолл. Через два дня она приедет туда с детьми. И останется. На неопределенный срок. Который буду определять только я.

— Останется? На неопределенный срок? Как ты собираешься ее заставить? – Глаза Дермота загорелись охотничьим азартом.

— Очень деликатным способом – не дам ей другого выхода.

— Твоя тактика мне нравится.

— Это будет наш первый успех.

— И мы его хорошенько отметим.

 

39.

 

Джоан уложила Кэти и Молли и сидела у себя, отрешенно уставившись на закат. Как долго он тянется. Скорее бы темень и ночь. Чтобы провалиться в сон, как в черную пещеру. Чтобы заблудиться там и никогда не выходить на свет…

В дверь постучали. Пришла новая горничная Мириам сказать, что зовет хозяйка. Джоан первым делом подумала, что ее хотят уволить. Она слышала разговоры об отъезде хозяев, но не вникала в подробности и не спрашивала у кухарки, которая была в курсе местных новостей. Девушка вопросительно взглянула на Мириам, та пожала плечами. Она  была старше Эммы, а выглядела моложе за счет полноты — кожа на лице натянулась и блестела свежо, как у девушки. Вид у нее был по-деревенски простоватый, а на характер Джоан еще не знала, но дубину за спиной она точно не прятала.

Гувернантка вошла в гостиную так же несмело, как в первый раз несколько месяцев назад.

— Мисс Джоан, — сказала Нора. — Я пригласила вас для важного разговора. Пожалуйста, присаживайтесь.

Хозяйка жестом показала на кресло, специально приставленное ближе к дивану, где она сидела вместе с полковником Харпером. Он слегка кивнул гувернантке, закинул ногу на ногу и повернулся в полуоборот к Норе, как бы показывая – я здесь присутствую, но в разговоре не участвую. Джоан присела на краешек и приготовилась выслушать плохую новость. Хорошую она не ждала.

— Вы, вероятно, уже знаете, Вильям сделал мне предложение, – начала Нора и тепло посмотрела на жениха, тот ответил влюбленным взглядом. – На днях мы уезжаем в Гибралтар. К сожалению, я не смогу взять с собой Кэти и Молли. Они слишком малы, чтобы выдержать длинную дорогу и резкую перемену климата. У нас двадцать два градуса, там в два раза жарче. Если подхватят какую-нибудь тропическую болезнь, я себе не прощу. В Гибралтаре мы подготовим дом Вильяма к их приезду. Надо будет оборудовать детские спальни, нанять дополнительный персонал и так далее. Если все пойдет по плану, месяца через полтора-два я вернусь…

— Одну я тебя не отпущу, — сказал одновременно мягким и непререкаемым тоном полковник. – Дам в провожатые жену какого-нибудь офицера. Тебе будет веселее, и она обрадуется случаю посетить родину.

— Спасибо, дорогой. — Нора улыбнулась полковнику и повернула голову к гувернантке. – Я вернусь, заберу девочек, и мы отправимся в Гибралтар всей семьей.

— А я? – жалобным голосом спросила Джоан. Она почувствовала себя котенком, которого за ненадобностью собираются выбросить на улицу. Все ее бросают. Недавно Джереми. Раньше дядя Виктор. Еще раньше родители… Теперь хозяйка. Конечно, она не обязана заботиться о дальнейшей судьбе гувернантки. Значит,  придется искать другое место?

— Дети к вам привыкли, — донесся голос Норы, — я тоже, мы хотели бы взять вас  с собой. Если согласны.

Джоан не поверила. Ей предлагают отправиться на родину предков? Она же мечтала об этом с детства! Перед глазами встала давняя картина – тореадор в красном костюме поет серенады девушке с розой в волосах. Неужели она сбудется?

Волна радости бросилась к щекам, Джоан постаралась ее сдержать.

— Конечно, я согласна. Испания – это мечта… — «Неужели это правда? Неужели мечты умеют сбываться? Надо обязательно написать крестной и Пэт, они порадуются за меня. Пришлю им оттуда подарки. И маленькой дочке Пэт – Софии».

— Надеюсь, ты не оставишь меня одного надолго? — Полковник взял руку Норы, нежно поцеловал.

— Конечно, нет, дорогой. Соберем вещи и  сразу к тебе. – Хозяйка снова одарила Харпера улыбкой. Погасив ее, она обратилась к гувернантке. – Мисс Джоан, я хотела вас попросить присмотреть за Кэти и Молли в мое отсутствие. Вы уже были так добры полностью взять на себя заботу о них, когда мы с Вильямом уезжали в Лондон. Теперь то же самое, но на более продолжительный срок. Понимаю, это большая ответственность и прочее. Мы с братом Эдвардом договорились — за то время, пока меня не будет, ваше жалованье увеличится вдвое. Кроме того, по моему возвращению получите пять дней отпуска за наш счет и проведете его по своему усмотрению.

— Спасибо мадам, — прошептала Джоан. У нее пропал голос – от всего, что свалилось. Двойное жалованье, отпуск… Это приятно, но совсем не обязательно. За обещание исполнить мечту она была готова работать бесплатно.

— Завтра вы с детьми уезжаете в Милтонхолл, — продолжала хозяйка. – Из соображений безопасности. Надолго ли, не знаю, Эдвард решит позже. Он купил племянницам маленьких лошадок. Кэти и Молли в восторге — они давно мечтали покататься верхом. Если пожелаете, сможете их сопровождать. Вам подберут подходящего коня.

— Обожаю ездить верхом, — призналась Джоан. Глаза ее ожили.

Сегодня вечер хороших новостей.

И они явились очень вовремя. Вот уже несколько дней она была подавлена, и подавленность лишь углублялась. Джоан потеряла интерес к вещам, которыми раньше занималась с удовольствием: не читала книг, не подходила к роялю, не брала в руки карандаш. В прошедшее воскресенье она не ходила в церковь, казалось — там ожидало ее сообщение о чьей-то смерти. Она разочаровалась в Даунхилле. Упала романтическая пелена, он перестал быть местом, где ничего плохого не происходит. Алекс едва не задушил ее, Джереми умер, странное ограбление произошло, Дороти ушла без объяснений…

«Да, мне будет полезно уехать — хоть в Милтонхолл, хоть на остров Уайт. Лишь бы отсюда. На время. Или навсегда».

— Вот и хорошо, — сказала Нора. — Значит, вы тоже получите удовольствие. Да-да, я уверена. В Милтонхолле невозможно заскучать. Это целая страна. Столько красивых мест, столько занятий! Я провела там детство и юность, но не сказала бы, что изучила все его потайные уголки… Если возникнут вопросы, обращайтесь к графу Торнтону. В общем смысле он теперь несет ответственность за племянниц. И за вас тоже. Обещал оказывать всяческую помощь в воспитании Кэти и Молли. Но повторю: обращайтесь к нему — не только насчет детей.

— Хорошо, мадам.

— У вас есть вопросы или пожелания?

— Нет, мадам. Все ясно.

— Тогда можете идти. Доброй ночи.

— Доброй ночи, мадам. Сэр.

Когда шаги Джоан затихли в коридоре, Харпер спросил:

— Думаешь, она справится?

— Не сомневаюсь. У Джоан высоко развито чувство ответственности. А о ее моральных качествах я тебе уже говорила.

— Что ж. Я рад. Вдали от дома не станешь нервничать из-за детей. Будешь принадлежать только мне – душой и телом.

 

40.

 

Путешествие – это поездка в другую жизнь. И чем дальше место назначения, тем больше впечатлений мы ожидаем получить.

Поездка в Милтонхолл хоть и не дальняя, но очень кстати. Джоан достала потертый дорожный саквояж, с которым она прибыла в Даунхилл. Села на кровать, поставила локти на колени, положила на ладони голову. Задумалась. Надолго ли она едет? Сколько брать вещей?

«Cкорее всего поживем там недолго — два-три дня, максимум неделю. Графу, по большому счету, не до нас, у него гости, приемы, женщины. Дети и гувернантка будут мешать. Пальто и шляпку брать не буду. Возьму самое необходимое из одежды, предметы туалета. И книжку испанских стихов, чтобы читать на досуге. Вопрос: есть ли в Милтонхолле рояль? Вопрос глупый. В каждом богатом доме имеется музыкальный инструмент, даже если на нем никто не играет. Это предмет престижа. Это гордость и показуха. Мне неважно. Попрошу позволения…».

Она не додумала — голова неожиданно закружилась, к горлу подступила тошнота. Силы отхлынули, в теле появилась слабость, голову повело вперед. Еще чуть-чуть — и она упадет на пол. Джоан последним усилием оттолкнулась ногами и упала навзничь на кровать. В голове плыло и качало, будто в море.

«Что со мной?» — мелькнуло в слабеющем сознании.

Очнулась Джоан, когда было совершенно темно. Она открыла-закрыла глаза и не заметила разницы. Встать зажечь свечу? Она попробовала пошевелиться — ноги и руки слушались неохотно. Лежать было покойно и легко, вставать будет тяжело и утомительно. Но надо. Надо собрать вещи, завтра будет некогда. Она заставила себя сесть, спустила ноги на пол, осторожно поднялась. К слабости добавлялась темнота, Джоан чувствовала себя вдвойне неуверенно.

Она нащупала спички, зажгла свечу, подошла к зеркалу.

— На кого я похожа? – спросила она с упреком у собственного отражения. — Щеки бледные, глаза потухшие, плечи вялые, лицо несчастное. Почему?

Она прекрасно знала «почему?» Потому что упадок сил. Она не ела как следует с того дня, когда… Джереми… Даже про себя у нее не получалось произнести «Джереми умер», настолько эти два слова не подходили друг другу.

Ничего вернуть нельзя, а умершего человека и подавно. Жизнь – это путешествие, даже если всю ее провел на одном месте. Мы идем от станции к станции, от события к событию, в пути встречаем людей. Те, которые нам близки, идут рядом, потому что по дороге жизни легче идти вместе или, по крайней мере, вдвоем. Джоан путешествовала одна, и каждая новая потеря добавляла ей груза в котомку.

Останавливаться нельзя. Печалиться некогда.

«Дети заметят мое упадническое настроение, начнут задавать вопросы. Их воспитание не должно зависеть от моих переживаний. Именно сейчас мне необходимо быть сильной и здоровой. Хозяйка оставляет Кэти и Молли под мою ответственность. Не могу, не имею права ее подвести».

Из открытого окна повеяло ласковым, теплым ветерком,  Джоан показалось, что кто-то большой и добрый ее погладил. Самая жаркая пора лета. Скоро созреют яблоки в садах — там, где они с Джереми гуляли в первую их встречу. Тогда сады цвели, теперь собираются плодоносить. Их не волнует, что Джереми больше нет. Жизнь продолжается.

Да, жизнь продолжается. И путь.

Джоан глубоко вздохнула и остановила подступавшие слезы. Она дала себе слово не думать о печальном и должна сдержать. Она нашла на столе пирожки, которые вчера присылала Эмма, обеспокоенная, что Джоан не явилась на ужин. Она откусила один раз и не почувствовала вкуса. Она заставила себя есть дальше, и вскоре проснулся аппетит. Она съела пирожки и почувствовала себя крепче.

Перспектива ненадолго уехать нравилась Джоан. Пусть за ее отсутствие развеется тяжелая атмосфера Даунхилла. Трагические события притупятся и не будут резать по живому. Когда Джоан вернется, жизнь вернется в прежнюю колею: тихую, ровную, однообразную. И одинокую – что ж, к этому она уже стала привыкать.

Она разделась, легла. Вспомнила слова хозяйки о лошадях. Неужели и эта мечта сбудется? Джоан столько лет ждала случая вознестись в седло и промчаться во весь опор, ощущая себя с лошадью единым целым. Предвкушение едва ли слаще осуществления. Джоан начисто забыла о недавнем недомогании и погрузилась в грезы.

«Какой породы лошадку мне доверят? Хорошо бы спокойную  полукровку. Дядя Виктор говорил: «Они не так изящны, зато послушны и не взбрыкивают, когда их седлают. Чистокровные кони похожи на высокородных людей. Они заносчивы и  спесивы. Подчиняться для них так же противно, как подцепить колючку под хвост». Ну, не буду заранее переживать. В Милтонхолле целая конюшня. Не дадут же они мне необъезженного жеребца».

Засыпая, она представила завтрашнее суматошное утро. Предстоит собрать вещи воспитанниц, причесать их, подготовить к отъезду. Не обойдется без дискуссий, вопросов и толкотни — как обычно перед дорогой. С такими непоседами и спорщицами, как Кэти и Молли сборы превратятся в целое предприятие. Приятное предприятие…

За племянницами Эдвард прислал свою лучшую карету — уютную и мягкую, как будуар на колесах. Ее легко тянули за собой четыре черных лошади, запряженные цугом, на передней правой сидел худощавый форейтор, всей упряжкой управлял кучер Джон. Позади кареты стояли двое рослых слуг. Мужчины были одеты в красные ливреи, белые чулки, парики и треуголки. Они выглядели так торжественно и важно, что Эмма и Мириам постеснялись глядеть на них в окно.

Садовник Роналд погрузил чемоданы, саквояжи, коробки и доложил хозяйке, что все готово к отъезду. Кэти и Молли прыгали от радости, бегали вокруг кареты, мешаясь под ногами у взрослых и лошадей.

Они тараторили без умолку:

—  Мама сказала, что дядя купил для нас двух маленьких лошадок. Я назову свою Вики, — сообщила Молли сестре.

— Ты же еще не знаешь, мальчик это или девочка.

— Неважно. Вики подходит ко всем. Это сокращенное имя от женского Виктория или от мужского Виктор. Мы с мисс Джоан вчера придумали. Здорово, да?

— Нет, — продолжала возражать Кэти. Они не любила соглашаться с Молли, даже если та была права. Соглашаться с младшими, значило, по ее разумению, терять авторитет. — Вики – глупая кличка. Придумай что-нибудь благородное.

— Ну тогда… ну тогда… Арчибалд! – выпалила Молли. Где-то она слышала это имя, и оно запомнилось, потому что было звучным, как удар гонга.

— Еще глупее! – категорично высказалась Кэти. – Сама подумай — как ты будешь подзывать лошадь? Арчибалд, Арчибалд? Это же невозможно выговорить. Скажешь три раза и сломаешь язык.

— Ну, можно сократить. Например: Арчи, Арчи, — сказала младшая и с надеждой взглянула на старшую, ожидая одобрения. В важных вопросах она ее слушалась.

— Арчи звучит лучше. А как же мне мою назвать?

Вопрос остался неразрешенным. Из коттеджа вышла Нора и позвала:

— Девочки, где вы? Идите сюда. Пора прощаться и отправляться!

Кэти и Молли выбежали из-за кареты. Прощаясь, Нора старалась сдерживать слезы – незачем омрачать веселое настроение детей, превращать праздник в печаль. Она обняла дочек, поцеловала по очереди.

— Желаю приятного пребывания у дяди Эдварда. Слушайтесь его и мисс Джоан. Я вернусь очень скоро, не успеете соскучиться. Привезу гору подарков.

— Ура! Подарки из Гибралтара! – воскликнула Кэти.

— Хочу получить кастаньеты, — практично заявила Молли.

— Откуда ты про них знаешь? – удивилась Нора. Она впервые услышала от дочери про кастаньеты. Незадолго до того она заказывала гребешок из рога быка.

— Мы с мисс Джоан посмотрели, где находится Гибралтар. Это на юге Испании. А в Испании все танцы исполняют с кастаньетами. Я тоже так хочу. – Молли подняла руки над головой и  покружилась, изображая испанский танец.

— Хорошо, куплю тебе кастаньеты. Теперь, Кэти, Молли, подойдите попрощаться с мистером Харпером.

Полковник наклонился, поцеловал девочек в лоб, пожелал доброго пути и приятного времяпрепровождения в Милтонхолле. Церемония прощания, наконец, закончилась, дети с визгом понеслись к карете. Начинается новая авантюра – как бы не опоздать! Они болтали без умолку и настолько увлеклись, что не подумали печалиться о разлуке с матерью.

У Норы отлегло от сердца. Она  повернулась к Джоан.

— Я написала брату письмо. — Она протянула свернутый листок, запечатанный коричневой восковой нашлепкой с оттиском перстня-печатки с ее инициалами. — Передайте, пожалуйста.

— Хорошо, мадам. — Джоан приняла письмо. — Не беспокойтесь за детей. Все будет в порядке. До свидания.

— До свидания.

Джоан села в карету, форейтор стеганул переднюю лошадь, кучер Джон взмахнул вожжами. Экипаж вздрогнул и тронулся. Дети, сидевшие по бокам гувернантки, вдруг притихли, прижались к ней – мягкие, теплые, как птенчики. Джоан обняла их по-матерински, успокаивая, оберегая. Ее никто никогда так не обнимал, и она научилась сама себя успокаивать.

Мимо проплывали знакомые картины, как иллюстрации из давно прочитанной книги – ручей, мостик, римская стена. Она не испытывала печали, прощаясь с ними.

Она не знала, что эта страница ее жизни закрывалась навсегда.

 

Продолжение следует…

Продолжение  здесь