Однажды, в старые добрые времена… Часть 3

1.

 

На следующий день погода испортилась. Небо накрылось тяжелым, мокрым, дырявым покрывалом, через которое сыпались на землю дождевые капли. Они то и дело стучали в окна то мелким шелестом, то барабанной дробью, и странно было слышать их бодрость ранним утром.

Проснувшись и еще не открыв глаз, Джоан ощутила тоску – она в доме Мюрреев? Там  даже в ясную погоду над ней висели мрачные тучи, заставляя с опаской делать каждый шаг. Открыла глаза, увидела спартанскую обстановку Даунхилла. И сердце запело под аккомпанемент дождя.

Воспитанницам объявила, что из-за непогоды они будут заниматься в помещении, а когда прояснится, пойдут гулять. Тем все равно – лишь бы рядом с гувернанткой.

Целый день дождь шумел и плакал на улице, а девочки шумели и смеялись дома, и другие обитатели заражались их весельем. Дороти усмехнулась, завидев, как в столовой гувернантка учила их пользоваться приборами – вилка в левой руке, нож в правой. Тренировались на кусочках хлеба, резали, накалывали и тащили в рот. Непослушный хлеб крошился или разваливался, а когда все-таки натыкался на вилку, то чаще попадал в щеку, чем в рот. Дети хихикали, руки дрожали и тыкали не туда, и получалось еще смешнее.

Когда совсем обессилели от смеха, отправились в библиотеку передохнуть. Проходившая мимо Эмма с умилительной улыбкой глянула на троицу, разместившуюся на медвежьей шкуре: гувернантка сидела с книгой, Кэти прильнула к ее плечу, Молли легла на ее колени. Читали сказку «Безручка». Дошли до места, где молодая мать с ребенком находит в лесу избушку с надписью «Здесь каждый может жить», и Джоан представила на месте избушки коттедж Даунхилл. На его двери она бы повесила ту же табличку…

Устали ничего не делать.

— Что у нас дальше по расписанию? – спросила нетерпеливая и непоседливая Кэти.

— Дальше нечто важное, интересное и не такое сложное, как обращение со столовыми приборами, — загадочно ответила гувернантка.

— Что? Что? – Заинтригованные сестры повскакали с  мест.

— Будем учиться делать книксен. И реверанс.

Услышав незнакомые слова, девочки рассмеялись.

— Смешно звучит – книксен. Это блюдо такое? Пойдем еду готовить?

— А реверанс. Танец?

— Ни то, ни другое. Книксен — это элегантное приседание в качестве приветствия. Реверанс – французский поклон с элементами хореографии. Выполняют дамы и молодые девушки перед королевской особой. Вам обязательно надо научиться. Показываю: отставить ногу в сторону, туда же руку, другую ногу назад, руку к груди, присесть, то же делаем в другую сторону…

Для упражнений в библиотеке не хватило места, отправились в гостиную — самую просторную комнату дома. Там сидела, скучая, Нора. Она присоединилась к детям, и оказалось, что сама забыла, как правильно делать реверансы. Откуда вообще пошла их традиция? Теперь вчетвером расселись на диванах и креслах, и гувернантка прочитала познавательную лекцию из истории королевских приветствий.

— Обряд их насчитывает тысячелетия. Почтительное приветствие человека, облеченного властью, пришло из Древнего Египта. Египтяне считали фараона богом на земле и падали ниц, подчеркивая его величие и свое смирение…

— Ниц – это вот так? – Молли подняла руки и откинулась на спинку дивана, изобразив муху, лежавшую на подоконнике лапками вверх.

— Нет, они падали вперед, лицом в пол.

— Но если весь двор упадет перед королем, ему же пройти негде будет…

— Верно. Потому европейские монархи несколько упростили ритуал. В наше время не требуется падать на пол перед монархом. Но определенные правила мы должны соблюдать. Например. Когда в зал входит коронованная особа, придворные мужского пола, согласно этикету, должны склонить головы в знак уважения и признания власти. А дамы сделать реверанс, если позволяет пространство, если нет — то глубокий книксен с поклоном. Считается, что, чем ниже поклон, тем большее уважение проявлено в отношении венценосца. Такое правило действует до сих пор, в том числе при дворе в Лондоне. Потому, Кэти, Молли, если вам посчастливится быть приглашенными во дворец, необходимо научиться элегантно кланяться.

— Здорово! – с энтузиазмом сказала Кэти и вознесла очи к потолку, представляя себя приседающей перед молодым и красивым королем в высоких ботфортах, расшитом золотом камзоле и широкополой шляпе с перьями — такими их изображают в книжках.

— Это правда поинтереснее столового этикета, — сказала   Молли и запрыгала от нетерпения. – Давайте же скорее начнем тренироваться! В какую сторону отходить? Куда ставить правую ногу? А руки?..

Джоан показала, девочки попытались повторить, но с первого раза, как водится, ничего не получилось — ноги заплетались, руки не слушались, головы склонялись не туда. Сестры сердились, толкались, обвиняли не давшую развернуться мебель и требовали большего пространства. Их возня выглядела комично, и Нора в голос расхохоталась, чего не случалось с ней… около года. Джоан тоже не удержалась. Кэти и Молли глянули на них — непонимающе, потом осуждающе, потом подхватили общий смех, и будто звонкие колокольчики рассыпались по дому.

…В тоттенгемской школе для девочек громко смеяться не разрешали. Это и другие ограничения приучали воспитанниц, по мнению руководства, к строгости, скромности и самоконтролю. А обязательные уроки богословия служили им нравственным ориентиром.

Но не только пуританские правила поведения и морали предстояло усвоить Джоан. Ожидали ее уроки жизни — суровые, порой жестокие, о которых она и не догадывалась, когда через три недели после смерти дяди Виктора садилась в карету, чтобы покинуть родной Крончестер. Навсегда.

Нет ничего печальнее, чем туманные эссекские пейзажи конца февраля, до того унылые, что скорее верится в приход плаксивого ноября, чем капельного марта. Снег сошел совсем недавно. За окном проплывали устланные промокшей травой холмы, покрытые лужами дороги, застывшие в странных позах скелеты-деревья. Целый день одни и те же картины. Джоан казалось, что карета едет по кругу, и в конце концов, привезет ее обратно к Рэдклифам.

Деревенские пейзажи закончились, за окном появился густо застроенный район, и невозможно было поверить, что это пригород столицы. Дорога покрылась сплошной грязью, угрюмые дома стояли, тесно прижавшись друг к другу. Ни человека не виднелось на улице, ни огонька не светилось в окнах — как вымерло всё. Лишь туман, тоска и неизвестность. Джоан испугалась, что ее привезли в тюрьму, вопросительно посмотрела на Хопкинса, но тот не удостоил ее ответом.

За бедняцким районом шли отдельно стоявшие коттеджи, у дверей которых висели зажженные фонари. Мимо проплыла деревенская церковь, на торцевой стене ее висели два колокола, а над ними стоял внушительный каменный крест. Он хорошо просматривался на фоне тусклого неба и, вроде, поворачивался к Джоан до тех пор, пока не скрылся из вида. Что он хотел ей сказать?

Мили через две показалась длинная стена. Карета остановилась перед воротами из металлических прутьев, их никто не открыл, и кучеру пришлось делать это самому. Въехали и второй раз остановились у темной арки, сделанной внутри дома. Арка была просторной и предназначалась для хозяйственных повозок.

В неприветливое место попала Джоан. Несмотря на приближение весны, ощущение угасания присутствовало. Длинный, серый дом покрывали темные пятна — точно такие покрывают человека, стоящего на пороге смерти. На стенах висели усохшие ростки плюща, видимо, он собирался добраться до крыши, но не хватило сил. Перед домом лежала сухая, на вид не плодородная земля, разделенная на участки, где по весне высаживали овощи. Но вряд ли они тут вызревали – растениям человеческое тепло и уход требуется, а здесь явно не хватало ни того, ни другого. Небо над усадьбой пустое, безжизненное, и не верилось, что по ночам на нем появлялись звезды. Территорию окружала каменная стена, полностью закрывавшая происходящее на воле — именно это слово пришло на ум Джоан. Она огляделась и поняла: про «волю» придется забыть.

На стене висела металлическая табличка, на ней крупными буквами стояло «Тоттенгемская закрытая школа для девочек» и еще много слов мелким шрифтом, прочитать которые Джоан не успела. Из двери в глубине арки кто-то вышел, и Хопкинс толкнул ее туда, как в черную пасть монстра.

Ее долго водили по лестницам с шаткими перилами, по коридорам, окрашенным в угнетающий цвет прелой листвы, и в воздухе тоже пахло прелостью и упадком. Квадратные окна были расчерчены решетками, и эти решетки будто перечеркивали всю прежнюю жизнь Джоан. Еще когда ехала в карете, не покидало предчувствие большой катастрофы, в груди холодело, и мурашки бежали по шее. Хотелось плакать, но она боялась, что Хопкинс рассердится и вообще оставит ее в одну в поле.

Теперь думала — лучше бы он ее оставил. В поле она была бы свободна, а отсюда не вырваться… Отчаяние овладело. Джоан уже собралась выпрыгнуть в следующее окно, но тут ее завели в кабинет директора – тесный и теплый.

Директор школы мистер Гилберт Грин, был высокий и широкоплечий как викинг, что подходило для должности начальника женского коллектива – при одном виде грозной фигуры воспитанницы затихали, а воспитательницы устремляли глаза в пол. Раньше он был худощав и подтянут, после пятидесяти фигура стала расплываться. Грин стал носить узкие сюртуки, чтобы подобно дамскому корсету утягивали и делали фигуру стройнее. Несмотря на возраст, он не имел морщин – они появляются от смеха, а это не позволительно на его должности.

После короткого представления, директор со слов Хопкинса записал новоприбывшую как «Джоан Кэмпбел». Затем явились две дамы, одетые в закрытые серые платья и со строгим выражением, которое шло не от их твердого характера, но от привычки показывать превосходство и власть. Тот, кто строго смотрит, вроде, умнее других, имеет право поучать и даже наказывать. Они забрали девочку в классную комнату и сначала по очереди задавали вопросы по разным предметам, потом одна диктовала текст, а другая писала на доске примеры. С тестами Джоан, по-видимому, справилась. После проверки ее работ и недолгого обсуждения, старшая из преподавательниц утвердительно кивнула и позвала ее с собой.

Нотариус уехал домой не сразу — предстояло уладить несколько деликатных вопросов, касающихся пребывания Джоан в учебном заведении. К тому же у директора жарко топился камин, исходившее от него тепло приятно обволакивало и делало тело ленивым. Хопкинс непринужденно откинулся на спинку кресла и закурил сигару из коробки, которую носил с собой. Выпуская дым, он откидывал голову и, как бы, свысока поглядывал на мистера Грина, подчеркивая, что тот стоит многими ступенями ниже его на социальной лестнице.

Это правда, но зачем это демонстрировать?

«Он из тех высокомерных зазнаек, которые уверены, что каждый обязан им служить, — думал директор, чувствуя себя гостем в собственном кабинете и моргая чаще, чем нужно. — А я, между прочим, сын эсквайра и внук составителя первого английского словаря… Нельзя дать ему себя одурачить». Он коротко глянул на Хопкинса и предложил чашку чая или рюмку бренди, тот вежливо отказался. Воздух в школе показался не слишком чистым, а Хопкинс был брезглив.

После неловкой минуты молчания, Грин сказал:

— Вы хотели подробнее рассказать о вашей подопечной…

— Не «моей подопечной», а «вашей новой ученице», — тут же поправил нотариус, по роду профессии любивший точные формулировки.

— Имеются какие-либо тонкости, которые мне необходимо знать о «нашей новой ученице»? – после едва заметной паузы поправился Грин. Нежелательно начинать беседу с возражений, которые могли бы привести к ссоре. Гость явно из высоких сфер, и кто знает – какие у него связи…

— Имеются. Мой клиент поручил передать информацию, которая поможет вам выстроить с мисс Кэмпбел правильные отношения. – Хопкинс говорил неторопливо и со значением, будто диктовал важный документ. – Предоставленные мною данные вы должны расценивать как единственно верные и не подлежащие оспариванию. Положитесь на мои слова — они полностью соответствуют действительности.

Директор Грин насторожился: когда столь настойчиво уверяют в собственной правдивости, обычно врут. Но не стоит задавать вопросов или вступать в дискуссию. Выслушать, сделать выводы, потом решать — не собирается ли этот скользкий тип вовлечь его в какую-нибудь аферу. Грин кивнул собеседнику с выражением «я слушаю».

— Джоан Кэмпбел – абсолютная сирота, — продолжил нотариус и в дальнейшем рассказе сознательно мешал правду и выдумку. — Родители умерли, когда ей не исполнилось шести лет. Девочку взял в дом благотворитель, не имеющий с ней родственных связей, и воспитывал как дочь. Когда он умер, семья, желая подготовить мисс Кэмпбел к самостоятельной жизни, сделала щедрый жест и    оплатила ее пребывание в данной школе на три года. По достижении шестнадцати лет она должна покинуть заведение, устроиться на работу. И ни в коем случае не искать финансовой поддержки у семьи усопшего благодетеля.

— Что ж. Информацию принимаю к сведению. Весьма похвально со стороны вашего клиента, что позаботился о сироте. Иначе ее ждала бы незавидная судьба. Определив Джоан к нам, вы сделали правильный выбор. Это не сиротский приют для нищих. Это школа   для девочек из семей достойных, но обедневших по тем или иным причинам. Дети обучаются не только профессии, но прежде всего правилам поведения. Позвольте заверить, мистер Хопкинс, мы научим ее всему необходимому. Мы также помогаем успешным ученицам в поисках работы. Так что, проявив прилежание, ваша… то есть наша новая воспитанница сможет устроиться в семью…

— …проживающую где угодно, кроме Крончестера. Это наше жесткое условие, мистер Грин, за исполнением его проследите, пожалуйста, лично. – Нотариус многозначительно посмотрел на директора, тот кивнул, соглашаясь. – Далее. У клиента, чьи интересы я предоставляю, есть к вам персональная просьба.

— Слушаю. – Директор сдвинул брови и слегка наклонил голову, изображая крайнее внимание.

— Возможно, следующий пункт покажется немного необычным, но, поверьте, очень важно его в точности исполнить. Ваша новая воспитанница не должна лелеять мысли о наличии у нее родственников или друзей. Их нет. Мой клиент просит позаботиться, чтобы она не получала писем извне, а ее письма не доходили до адресата. Это в ее интересах — чтобы пустые надежды не вносили разброд в юную голову.

«Странная просьба. Тут что-то скрывается. Во всяком случае, жестокость по отношении к девочке налицо. Чем она ее заслужила? Впрочем, неважно. Слишком много тайн вокруг нее. Как бы не вляпаться… Но пусть этот нотариус не считает меня бездумным бараном, следующим за его дудочкой», — подумал Грин и решился возразить.

— Данный вопрос требует дополнительного освещения. Я не могу согласиться на ущемление прав моей ученицы. Сохранение социальных контактов очень важно. Полностью изолировать девочку от внешнего мира, значит занизить ее самооценку…

— …это значит приучить ее надеяться только на себя! – перебил нотариус, недовольный сопротивлением собеседника. Но вспомнив, что тот, строго говоря, не обязан ему подчиняться, взял себя в руки. – Мистер Грин. Поверьте, я действую из лучших побуждений. Прежде всего, по отношению к мисс Кэмпбел.

«Да-да, известная песня. Благими намерениями…».

— Эта девочка – образец крайней испорченности. — Хопкинс  повторил слова Марджори Рэдклиф и прибавил гадостей от себя. Он получал большее удовлетворение, когда очернял людей, чем когда говорил хорошее. – Злобный, порочный ребенок только прикидывается тихоней, на самом деле дьявол во плоти. Контакты с ней нежелательны и даже вредны. Для взрослых и детей. В обращении с ней требуется особая строгость. За каждую провинность наказывайте без снисхождения. У вас карцер есть?

— Есть.

— Почаще ее туда отправляйте. Пусть учится смирению и доброте. Она должна быть благодарна уже за то, что не оказалась на улице. Мой клиент позаботился о ней, но в дальнейшем хотел бы гарантировать себе полную анонимность и исключить возможность даже случайной встречи.

— Девочка представляет для него опасность? – не удержался полюбопытствовать Грин, заранее зная, что любопытство удовлетворено не будет.

И не ошибся.

— Здесь затронуты его личные побуждения, которые я не уполномочен раскрывать.

Грин молчал. Он все еще сомневался в правомерности просьбы о перехвате почтовых отправлений.

— За данную услугу вы будете получать ежегодно бонус в размере месячного оклада. Что скажете? — добавил Хопкинс.

Сильный аргумент. Грин прекратил сопротивление.

— Хорошо. Возьму под личный контроль корреспонденцию мисс Кэмпбел. Входящую и исходящую. Что прикажете делать с письмами? Не выбрасывать же их в корзину…

— Конечно, нет. – Хопкинс коротко подумал. – Направляйте их мне.

 

2.

 

Преподавательница, которая представилась «мисс Роуд», повела новую ученицу теми же коридорами и лестницами в обратном направлении, и пока они шли, Джоан задавалась одним-единственным  вопросом: что тут находилось раньше: строгий монастырь или средневековая тюрьма?

На самом деле ни то, ни другое. Раньше дом и земля принадлежали эсквайру, который умер бездетным, и усадьба долго пустовала. Потом там временно располагалась воинская часть, общественный суд, потом ничего и, наконец, дом отдали под приют для мальчиков-сирот из самой неблагополучной лондонской окраины Тоттенгема. Это было нечто вроде работного дома и воскресной школы, куда поступали дети в возрасте до десяти лет, когда в них еще не укоренились дурные привычки, и имелся смысл прививать правильные. Упор делался на профессиональное обучение, а также на чтение и счет. Последние два предмета давались тяжко, усердие к ним внушали самым действенным способом – розгами. Воспитанники находились на полном пансионе до пятнадцати лет, затем выпускались в самостоятельную жизнь.

Однако, проект, задуманный с благородной целью оздоровить уличную среду и пристроить к делу беспризорников, грандиозно провалился. Через двадцать лет криминальная обстановка в Тоттенгеме не улучшилась ни на йоту. Наблюдательный совет проследил дальнейшую судьбу выпускников и сделал нелицеприятное открытие: в связи с невозможностью найти легальный заработок все бывшие подопечные приюта рано или поздно оказывались на дне или в бандитской группе.

Открытие грянуло как гром среди ясного дня. Спонсоры и благотворители отшатнулись – зачем вкладывать деньги в  будущих попрошаек и разбойников? Приют оказался не грани банкротства и со дня на день ожидал закрытия.

Закрытия не случилось. Члены Совета не желали слишком легко хоронить неплохую, в общем-то, идею. Задумались — как сделать работу по воспитанию бездомных детей более эффективной. Поменять руководство? Преподавателей? Профиль приюта — вместо плотников обучать обувщиков?

Но к руководству и преподавателям претензий не имелось. Профиль тоже ни при чем. Тогда, может, поменять сирот? Мальчиков — на девочек, к ним судьба еще более жестока и не оставляет другого шанса, как с малолетства заниматься проституцией. Одно условие: принимать детей не из самых низких слоев, в которых порочные наклонности передаются по наследству, а чуть повыше: из семей сельских священников, отставных сержантов, мелких мещан — где много детей и мало денег. Но пусть платят хотя бы половинную сумму, остальное за счет фондов.

Идея показалась не слишком удачной, потому что женский пол – это как бы второй сорт, но другой не имелось. В качестве эксперимента решили предоставить шанс девочкам — они прилежнее и, по природе, устойчивее к соблазнам. Профессиональный профиль изменили, пусть там готовят, например, гувернанток. На них сейчас большой спрос, который с ростом благосостояния будет тоже расти. А чтобы выпускницы по окончании курса не оказались предоставленными сами себе и не пошли по дурной дорожке, школа станет помогать им в трудоустройстве.

Опыт с преобразованием приюта для мальчиков в школу  гувернанток неожиданно для самих организаторов блестяще удался. Девочки из самого первого выпуска были устроены в богатые семьи и получили положительные отзывы нанимателей. Выпускницы еще несколько лет присылали преподавателям благодарственные письма и поздравительные открытки к Рождеству.

Успешная судьба выпускниц — хорошая репутация школы. Репутация постепенно налаживалась, что привлекло благотворителей и позволило расширить профиль. Теперь сюда принимали также девочек, которые, будучи избалованными дома, нуждались в дисциплине и привычке подчиняться правилам. После выпуска их ожидала не работа камеристки или гувернантки, а в большинстве случаев брак, заранее устроенный родителями.

Вышесказанное не означает, что школа представляла из себя некий благородный пансион под руководством старой дамы, закрывающей глаза на шалости юных девиц. Совсем наоборот. Это было заведение без излишеств, где за воспитанницами осуществлялся строгий контроль, а дисциплина насаждалась жесткими методами: лишением обеда, розгами и, в случае вопиющего нарушения правил, карцером.

Питание едва позволяло не умереть с голоду и не отличалось разнообразием. Преобладали черный хлеб, сыр, жидкие супы и каши, по праздникам давали сэндвич с беконом, если праздник не попадал на пятницу и пост.

Медицинское обслуживание отсутствовало из-за нехватки средств, при крайней необходимости вызывали районного врача мистера Витакера. Новую одежду шили редко, младшие донашивали за старшими. Обувь носили до тех пор, пока не разваливалась окончательно, а до того момента закрашивали сажей протершиеся места и подвязывали оторвавшуюся подошву бечевками. На каникулы некоторых девочек забирали родственники, остальные освобождались от уроков и ежедневной зубрежки богословских текстов и проводили время летом в саду, зимой в библиотеке.

Жаловаться на условия не разрешалось.

Считалось, что строгостью воспитывается стойкость характера, необходимая для выживания за пределами школы. Слабаки отсеивались естественным путем, то есть умирали. Смертельные случаи руководство не расследовало и мер по предотвращению не принимало, считая — те, кто не выдержал суровой обстановки здесь, тем более не выжил бы на «воле». Пять лет назад погибло около половины воспитанниц, но то была всеобщая эпидемия холеры. Обычно же на погост провожали одну-двух девочек в год. Они отправлялись в лучший мир, и по ним мало кто плакал.

 

3.

 

Преподавательницу звали мисс Джералдина Роуд, у нее была плоская фигура и такое безнадежное выражение лица, будто она чуть ли не с самого рождения знала, что никогда не выйдет замуж.   Мисс Роуд носила гладко зачесанные на уши волосы, сзади заплетенные в косу и уложенные в круг. Джоан шла и смотрела на тот круг, а в голове было пусто – ни вопросов, ни предположений. Когда воспитательница остановилась, девочка едва не ткнулась ей в спину. Выглянула и первым делом подумала, что оказалась в военной казарме.

По обе стороны длинной комнаты стояли кровати, между ними грубо сбитые тумбочки, в проходе такие же грубые столы с тазами и кувшинами – все по-солдатски четко, аккуратно и без намека на уют. В начале и в конце, на столбах-подпорках висели слабо горевшие фонари – они будто скучали в одиночестве и собирались вот-вот погаснуть. Под потолком виднелись окна, за которыми стояла такая непроницаемая чернота, что казалось — комната закопана в землю. Камина Джоан не заметила. Неужели девочки раздеваются и ложатся спать в нетопленном помещении? В верхней одежде холод пробирает, а без нее…

— Спать в прохладе полезно для здоровья, — наставительно сказала мисс Роуд, будто отвечая на ее мысли. — Тебе повезло, что среди года у нас появилось свободное место. – Оно появилось после того, как умерла от чахотки Сьюзан Друди, но о том лучше умолчать, чтобы новенькая не впала в шок. Она без того выглядит бледно. И немудрено: из благополучной жизни нырнуть в нищую  все равно, как из чистой ванны в навоз – мисс Роуд испытала на себе. — Выпуск у нас в июне. Тогда появляются вакансии. Вот твоя кровать, вот тумбочка. Можешь положить туда личные вещи. Но ничего запрещенного. Ее регулярно проверяют.

— А что здесь запрещено?

— То, что не положено иметь детям. Игральные карты, скабрезные картинки, книжки фривольного содержания. Строжайше запрещено красть. Если у тебя найдут чужую вещь, получишь штраф. Нормы морали учащимся следует строго соблюдать.

Пока Джоан выкладывала из саквояжа немудреный скарб — книги, карандаши, листы бумаги, предметы туалета, воспитательница следила, одновременно просвещала:

— Несколько правил, которые следует запомнить. Распорядок дня соблюдается неукоснительно. После завтрака – уроки. После обеда – занятия музыкой, танцами и другими видами искусства. После ужина – общие чтения, богословские беседы, повторение правил поведения, обсуждение текущих вопросов. В десять – сон. Когда свечи погашены, никакого передвижения по спальне!

Джоан удивилась строгости распорядка. Она ожидала ограничений, но не до тюремной степени.

— А свободное время когда?

— Свободного времени тут не бывает. Если урок не проводится, например из-за болезни воспитательницы, учащихся отправляют на полезный труд — мыть стены или убирать классные комнаты. Ты можешь попросить один час в неделю на личные нужды, но должна объяснить для чего. Свободное время у нас не поощряется. Если учащимся нечем заняться, они начинают делать глупости.

— Понятно. И надолго меня сюда… — хотела сказать «посадили», но спохватилась и сказала: — поместили?

— На три года.

Джоан повесила голову. Тоска… Три года достаточно, чтобы три раза умереть, а если не умрет, то превратится в такую же безликую, безрадостную, безнадежную даму, как мисс Роуд. Или еще хуже – в ходячий скелет с вечной скорбью на лице, как у воспитательниц из дома для подкидышей, которых она как-то видела на улице.

— Оставь здесь пальто, и пойдем в класс. У нас есть полчаса до ужина. Я так поняла, ты из обеспеченной семьи?

— Да. Последние годы я жила у дяди. Но он умер.

— Из результатов тестов видно — у тебя были неплохие учителя. А что ты любила делать в свободное время? Имела какие-нибудь увлечения?

— Я раньше многими вещами увлекалась. Книги любила читать, рисовать. Но больше всего обожала играть на рояле и кататься верхом…

— Ну, кататься верхом тут не получится. У нас лошадей нет. С роялем проще. Хорошо умеешь играть?

— Дяде Виктору нравилось.

— Здесь есть два инструмента – в студии на втором этаже и внизу, в комнате для занятий. Но мы не обучаем игре. Это дело индивидуальное. Школа не может себе позволить заниматься с каждой ученицей отдельно.

— Для кого же рояли?

— По воскресеньям мы поем под них псалмы.

— Многие умеют играть?

Из воспитательниц только я. Из воспитанниц только Патрисия Финеган. Ее учили дома. Кстати, она твоя соседка по спальне. Вы скоро познакомитесь. Пока давай зайдем в студию, она в другом крыле. Посмотрю, что ты умеешь.

Они опять отправились в путь, и Джоан подумала, что изнутри дом раза в три больше, чем кажется снаружи, потому что прежде, чем попасть в любую комнату, надо долго идти по коридорам. От хождений она устала. Еще от холода и голода, от прошлого страха и будущей неизвестности. Стоявшие в ряд кровати взбудоражили ее. Раздеваться-одеваться на глазах у всех? Стыдно. Она никогда не жила бок о бок со многими людьми и заранее стеснялась…

Вероятно, в школе не имелось комнат среднего размера, лишь крошечные и огромные, студия относилась к первым. В ней едва помещался домашний рояль, два стула и шкаф с полками для книг и нот. На стенах висели три портрета: два пожилых джентльмена в белых париках и один некрасивый молодой человек с экспрессией на лице. «Моцарт, — узнала Джоан. — Остальные, должно быть, тоже известные композиторы».

— Что будешь играть? – спросила воспитательница, открывая крышку. – Баллады, колыбельные?

— Моцарта могу.

— Он сложен в исполнении. Для настоящих виртуозов. Любопытно. Ну, сыграй свою любимую вещь, которую знаешь по памяти.

— Ноктюрн до диез минор. Но должна предупредить. После смерти дяди мне запретили подходить к роялю. Я месяц не играла. Пальцы немного деревянные. Возможны ошибки.

— Не волнуйся, Джоан, ты не на экзамене. Хочу получить общее впечатление.

Девочка потерла руки, разогревая, осторожно прошлась по клавиатуре – она звучала корректно. Мисс Роуд устроилась рядом и уставилась на ее пальцы. Они, действительно, поначалу плохо слушались, но вот размялись, и будто проснувшись, шустро забегали по клавишам.

Печальная музыка лилась не из инструмента, а из души Джоан. Услышав ее, заплакал бы и надгробный камень. Джералдина Роуд вздохнула и откинулась на стуле. Она вспомнила, как беспечно жила с родителями, братьями и сестрами в деревне, где отец служил пастором, и жители любили его и его семью. Каждый день ее будил солнечный луч, на улице было тепло, и комары собирались в воздухе круглыми кучками — это означало, что завтра тоже будет хорошая погода.

Но однажды полил дождь, и первый гроб понесли из дома, за ним второй. Погода становилась мрачнее, гробы уменьшались в размерах. Из семьи в одиннадцать человек осталась в живых она одна и то потому, что попала приживалкой к родственнице – богатой и сварливой. Та наняла ей учителя музыки, а когда умерла, не оставила ни дырявой перчатки. В гувернантки без рекомендаций не брали, и Джералдине пришлось браться за все, лишь бы не умереть с голоду. Она пела в церковном хоре за харчи, гнула спину на спичечной фабрике за мелочь. Она видела самую грязь жизни. Ее били, обсчитывали, пытались изнасиловать. Когда некому заступиться – лучше не жить. Джералдина хотела броситься в Темзу, но собрала мужество, ожесточилась и выкарабкалась. Посчастливилось устроиться воспитательницей в тоттенгемскую школу, но ей тридцать восемь, жизнь прошла, и солнечный луч никогда больше не заглянет в ее одинокую спальню…

— Хватит! – Мисс Роуд накрыла своей рукой руку Джоан, которая находилась над нотой «си» четвертой октавы. Нота жалобно пискнула, будто воскликнула «ой!». – Никогда больше этого не играй. Не в школе. Знаю, тебе грустно. Но запомни. Здесь все в одинаковом положении, и никто тебя не пожалеет. За пределами школы тоже. Жизнь жестока, и люди жестоки. Узнают твою слабость, будут туда бить. Не показывай, что огорчена. И что весела тоже. Надень маску. Так проще. Плачь, когда никто не видит. Смейся про себя. Закрой душу на замок. И даже если сама захочешь туда войти, сначала постучись. — Голос ее звучал глухо, как у пророчицы, глаза блестели, как у больной.

Откровение воспитательницы удивило Джоан, которая думала, что несчастнее ее нет человека на свете.

— Вам плохо?

— Не лучше, чем тебе. Но не будем об этом. Извини, что прервала… — Мисс Роуд убрала руку и поменяла тон с низкого доверительного на высокий служебный. – Вернемся к игре. Прекрасная техника. Видно, что ты прилежно занималась. Единственное, не хватает эстетики исполнения.

— Что это?

— Это красота движений. Публика на концерте не только слушает, но и следит за пианистом. Надо стараться, чтобы тебя было не только приятно слышать, но и видеть.

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Поясню. Движения должны быть элегантными. Когда играешь медленную мелодию, расслабляй кисти, держи выше над клавиатурой. После заключительного аккорда не спеши убирать руки. Подними вверх и по плавной дуге опусти на колени. Вот так.

Мисс Роуд проиграла гамму, резко нажала на последнюю клавишу, эффектным движением подбросила руку и, как бы в замедленном темпе, опустила. Попросила повторить. У Джоан  получилось неловко – чуть не попала себе по носу.

— Ничего, научишься. Подожди, я тебе помогу.

Достав из шкафа тонкую, длинную палочку, мисс Роуд вернулась на место.

— Повтори гамму и задержи пальцы над клавишами.

Девочка подчинилась. Мисс Роуд подвела палочку под ее правую руку в области пульса и слегка постучала. К удивлению Джоан, рука сама собой двинулась вверх.

— Как высоко положено поднимать?

— Как тебе удобно. Но слишком высоко. Следи, чтобы нос не пострадал.

Джоан хихикнула. Воспитательница на самом деле не так строга, как показалось вначале. И хотя за все время ни разу не улыбнулась, но разговаривает доброжелательно и объясняет доходчиво.

Школа-тюрьма показалась ей сносной. «Ничего. Другие живут, и я выживу» — подумала она по детской еще привычке ожидать скорее хорошего, чем плохого. Задала следующий вопрос:

— А левая рука?

— Руки работают синхронно, левая следом пойдет.  Впрочем, она не так важна. Исполнитель сидит правым боком к зрителям, именно за той рукой следят. Правую будем тренировать.

— Мой учитель никогда не говорил, что следует играть не только технично, но и эстетично.

— Твой учитель никогда не думал, что тебе придется когда-нибудь выступать перед публикой.

— Но он готовил меня в пианистки.

Мисс Роуд усмехнулась одними глазами.

— И обещал, что ты поступишь в музыкальную академию?

— Да.

— А ты знаешь, что в академии и университеты женщин не принимают?

— Почему?

— Не спрашивай. И занимайся. Старание не проходит даром. Ты станешь пианисткой. Лучшей в школе. У нас регулярно устраивают показательные концерты — для покровителей, членов Наблюдательного совета, преподавателей из других школ. Своего рода отчет о достижениях воспитанниц, что важно для репутации заведения. Обязательно будешь в них участвовать.

— Я никогда не выступала перед публикой, — неуверенно произнесла Джоан. – Моим единственным слушателем и зрителем был дядя Виктор. Боюсь…

— Забудь это слово. Привыкай, что днем и ночью на тебя будут устремлены чьи-то глаза. Выступление – хорошее лекарство от стеснительности. Не бойся, тебе не придется сразу выступать перед большой аудиторией. Она будет увеличиваться постепенно. Сначала твоя группа, потом другие. Если директору мистеру Грину понравится, возьмет тебя в показательный концерт. Но до того далеко… — Раздался звучный гонг. Мисс Роуд поднялась. — Время ужина. Ты наверняка проголодалась. Пойдем, покажу столовую. И еще. Я тебя называла по имени, но это допустимо лишь наедине. У нас положено обращаться к воспитанницам по фамилии.

Они покинули студию, и мисс Роуд заперла ее на ключ.

По коридорам и лестницам шли девочки разных возрастов, одетые в  коричневые платья и холщовые передники. Коричневый цвет убивает – бледные и покорные шли они друг за другом, как души умерших, которые направляются к воротам рая и заранее знают, что их не пустят.

Джоан пристроилась в конце.

Когда вошла в столовую, пятьдесят пар глаз уставились на нее и будто пронзили сотней острых иголок. Кровь бросилась к щекам, но вспомнив предупреждение воспитательницы, она вскинула голову и смело посмотрела в зал. Мисс Роуд  сказала:

— Это Джоан Кэмпбел. Она успешно прошла тесты и поступает в четвертую группу.

— Привет, Джоан, добро пожаловать, — раздались вялые, разрозненные голоса, в которых слышалось полное равнодушие. Точно таким же тоном они сказали бы «до свидания, Джоан», если бы прощались навсегда.

Одна девочка помахала рукой. На фоне бескровных, безразличных лиц выделялись ее белые волосы и по-здоровому белая кожа, будто внутри ее сидел яркий фонарик в то время как у других  серые угли.

— Иди сюда, — сказала она и подвинулась на лавке. — Садись рядом. Меня зовут Патрисия Финеган. Длинное имя, правда? Можешь звать коротко Пэт.

Вечером того же дня директор Грин собрал в кабинете   учителей старших групп – четвертой и пятой. Заложив руки за спину, он прошелся перед классными дамами, стоявшими в ряд, со значением поглядел на каждую, затем вкратце изложил особые методы обращения с новой ученицей. Методы показались преподавательницам слишком строгими даже для их учреждения, особенно пункт насчет изымания почты, но не посмели не то, что возразить, но показать недоумения.

— Это условия клиента, и не будем их обсуждать, — сказал Грин в   объяснение и перешел к следующему вопросу. – Обращаю ваше внимание еще на один пункт. За девочку заплачена полная сумма. У нее богатый покровитель. Следует следить, чтобы за период пребывания в школе с ней ничего неприятного не случилось.

Директор еще раз оглядел собравшихся и обратился к мисс Роуд:

— Вы провели некоторое время с Кэмпбел. Каково мнение о ней? И планы  насчет образования. На что собираетесь сделать упор?

— Она получила отличное домашнее образование. Не думаю, что мы многое можем добавить.

— Тогда учите ее хозяйственным делам – шить, подрубать простыни и так далее. Наверняка, она в них несильна. Пусть поскорее приобретает навыки, необходимые для работы не только гувернанткой. Ее всего на три года определили, должна быстро всему научиться. Имеете еще что-нибудь сообщить?

— Да. Хочу сообщить об исключительных музыкальных способностях Кэмпбел. Играет сложнейшие этюды и хоть сейчас готова выступать на профессиональной сцене. Предлагаю включить ее в состав участников ближайшего концерта. В том, что она прекрасная исполнительница, нет нашей заслуги, но что с того? Кэмпбел произведет впечатление, это важно. Затем. Через год она перейдет в пятый класс, по окончании которого предлагаю привлекать ее к работе с учащимися из младших групп в качестве помощницы, а потом и полноценной преподавательницы. Для практического тренинга. И чтобы немного подзаработала прежде, чем выйдет в самостоятельную жизнь.

— Что ж, план одобряю, — сказал Грин и вперился глазами в мисс Роуд. – Вижу, вы к ней расположены. Предупреждаю: не слишком хвалите, чтобы не появились у нее мысли о собственной исключительности. Предстоит работать в качестве обслуживающего персонала, она должна уметь подчиняться, учитывать мнение хозяев. – Грин помолчал, подумал – не упустил ли чего? Вроде нет. Надо заканчивать. Домой давно пора. Нет, не домой, сначала заехать к… — На сегодня все. Спасибо. До завтра.

Когда классные дамы одна за другой бесшумно покинули кабинет, хозяин сел на место и уставился на догоравшее пламя камина. «Кажется, вопрос с Кэмпбел я донес до них с предельной ясностью. А вот мне далеко не все ясно. Для чего  Хопкинс напустил столько таинственности? Ненавижу нотариусов. И адвокатов в придачу. Обведут вокруг пальца, не заметишь. Как бы не вляпаться в темную историю. Например, с утайкой наследства или другими семейными проблемами. За нее заплатили полную сумму – кто щедрый благодетель? А может, это Наблюдательный совет хочет проверить мою честность в расходовании средств? Зацепятся за малое, раскрутят большое… – Грин поморщился. У него, как у многих людей, распоряжающихся чужими финансами, было рыльце в пушку. — Не хочу быть застигнутым врасплох. Не мешало бы выяснить — кто она? Чья дочь? При первой же возможности проведу расследование».

 

4.

 

Как только дежурная воспитательница задула фонари и закрыла дверь, в спальне началось движение. В кромешной темноте девочки перебегали от кровати к кровати, залезали друг другу под одеяло, чтобы похихикать, посплетничать, обсудить новости.

До смерти уставшая и не насытившаяся скудным ужином Джоан разделась, легла, хорошенько подоткнула под себя одеяло и, повернувшись на правый бок, приготовилась спать. Но только закрыла глаза, как почувствовала, что сзади кто-то прыгнул к ней в кровать и накрыл с головой одеялом. Послышался возбужденный шепот:

— Привет, Джоан. Это я, Пэт. Мы соседи через тумбочку. Я давно ждала, когда сюда кого-нибудь подселят. А то мне после отбоя даже поговорить не с кем.

— Привет, Пэт, — только и вымолвила от неожиданности Джоан.

Большего от нее и не требовалось, Пэт взяла инициативу в разговоре на себя. Она обняла Джоан, прижалась, дохнула в шею теплым воздухом.

— Как говорил Соломон «вдвоем лучше, чем одному, и если двое лежат, то легче согреться»… Так, кажется.

— Не знаю. Я не изучала Соломона.

— Будешь изучать. И всякую другую ерунду. Ну неважно. За что тебя сюда сослали? – Соседка тараторила, и было заметно, что она, действительно, долго не имела возможности высказаться и теперь наверстывала упущенное. Не дожидаясь ответа, продолжала: — Это не школа, а кошмар. Ничего нельзя. За ворота выходить нельзя, бегать по коридору нельзя, смеяться нельзя, записки друг другу писать нельзя. Кормят как в тюрьме, муштруют как в армии. У тебя родители есть? Для чего тебя сюда определили?

— Пока не знаю. Мне не объяснили. А родителей нет. Умерли, когда я была  еще маленькая.

— Понятно. Ты сирота. Значит, будут воспитывать из тебя гувернантку. Такую же серую мышку, как сами воспитательницы. У-у-у, старые девы! – с ненавистью выругалась Пэт, а была бы пиратом, добавила бы «Якорь им в глотку!». – У них нет мужей, от того они злятся. И зло срывают на нас. Ты им не поддавайся, Джоан. Делай вид, что слушаешь и подчиняешься, а сама сопротивляйся. Старайся делать по-своему. Только не очень явно, а то получишь штраф.

— Что за штраф?

— Ну, наказание. За легкую провинность бьют розгами по рукам и лишают обеда. За тяжелую сажают в карцер.

— Карцер? – переспросила Джоан. Она никогда не слышала  такого слова. – Что это?

— Это кошмар в кошмаре. Пришлось мне там побывать. Черная, холодная комната в подвале, и не знаешь – большая или маленькая, потому что темно…

— Ужасно боюсь темноты.

— Я тоже. Но еще больше привидений и крыс.

— Ты видела привидения?! – с ужасом и любопытством воскликнула Джоан.

Пэт очень хотелось сказать «да, видела», чтобы придать себе вес в глазах подруги. Но… не стала обманывать.

— Н-нет, только крыс. И ощущала. Знаешь, какие у них противные, скользкие хвосты. Проведут по голой ноге, и кажется, что змея проползла. От страха сердце останавливается…

— Долго ты в карцере сидела?

— Целые сутки. Больше не хочу туда попадать. Сидишь и не знаешь — день или ночь. Тишина в ушах звенит. Я еще легко отделалась. В зависимости от тяжести преступления могут на день посадить или на целую неделю. Но на моей памяти неделю еще никому не давали.

— За что тебя туда?

— Ни за что. Это в самом начале моего срока произошло. У меня характер буйный. Ужасно не люблю подчиняться. Из-за чего мои родители дочурку в школу и упекли. Научить дисциплине. Я здесь уже два с половиной года и кое-что поняла. Раньше открыто выступала против их строгостей и ограничений. Громко смеялась, передразнивала воспитательниц. Однажды бежала по коридору и чуть не сбила с ног самого директора. Он ожидал, что я извинюсь, и не дождался. Влепил мне двое суток карцера. Я сутки выдержала. Потом принесла извинения, и меня выпустили.

— Я бы и пяти минут не выдержала. С крысами. В темноте.

— Советую никогда туда не попадать, Джоан. Я чуть с ума не сошла! Теперь с ними втихую борюсь. Чтобы не слишком заметно было. Если смех разбирает, закрываю лицо рукой, открываю рот, будто зеваю, а сама беззвучно смеюсь. Когда на уроке надоедает писать под диктовку, делаю вид, что пишу, а сама просто вожу пером по бумаге. Если спросят, почему мало написала, отвечаю, что не успеваю за классной дамой. Такие вот хитрости. Я и тебя научу, если захочешь.

— Пока не знаю. Не люблю обманывать. Хочу сначала осмотреться.

— Вижу, ты мягкая по характеру, — с легким сочувствием сказала Пэт. – Домашний ребенок. Здесь из тебя волка сделают.

— Кто, преподаватели?

— И «подруги». Не думай, что все девочки тут несчастные и смиренные. Есть злобные, как медузы горгоны…

— Медуза поначалу не была злобной. Ее заколдовали в наказание за красоту.

— Точно. Есть у нас одна красивая и злобная… Потом покажу ее. В общем, никому не доверяй и будь настороже. Здесь как на фронте – кругом враги. Но не беспокойся, дорогая. Ты мне нравишься, в обиду тебя не дам. Научу моей системе выживания. Я старше, когда выйду отсюда, останешься одна. Потому слушай и запоминай. – Пэт приподнялась и чмокнула подругу в щечку, видимо, любила раздавать поцелуйчики, но давно не получалось кого-нибудь достойного одарить. – Не бойся, вместе мы с ними справимся.

— С кем – с ними? С врагами?

— Да. В лице воспитателей. Никогда не показывай, что у тебя плохое настроение, или чем-то недовольна, они сразу замечают и принимают на свой счет. Думают — только им позволено ходить с кислыми лицами, а мы должны изображать счастье. Начнут придираться, занижать оценки, обвинять в нерадивости. Ждут, когда выйдешь из себя, нагрубишь. Им того и надо. Объявят штраф. С такой радостью, будто у них в карманах монет прибавится. Грымзы. Одна мисс Роуд похожа на человека. Лицом и характером. И то она меня однажды здорово отхлестала кизиловым прутом. Но, признаюсь, было за что. Я ей нагрубила. Я, знаешь ли, дерзкая. Сама с собой порой не справляюсь…

— Можно тут письма писать? – задала Джоан важный для себя вопрос.

— Для этого дают время раз в месяц. Желающих собирают в библиотеке, там есть приборы для письма. Нужно заранее сообщить воспитательнице, кому будешь писать.  А то некоторые приходят только, чтобы уроками не заниматься. Или от работы отлынить. Но если хоть раз подлог заметят, на полгода лишат права корреспонденции. Жесткий контроль.

Джоан вздохнула — из одной неволи попала в другую. Пэт ощутила ее вздох, подбодрила:

— Ничего, не расстраивайся. Здесь жить можно, если приспособиться.

Приспособиться… Что такое «приспособиться»? Голова Джоан отказывалась дальше бодрствовать. Девочка не  сдержала звучного зевка.

— Спать хочешь? Так рано? – искренне удивилась соседка. – Ладно, понимаю — слишком много навалилось в один день. Завтра поговорим. Мы в разных группах. Встретимся на каком-нибудь уроке. И обязательно в столовой. По вечерам ты ко мне тоже  приходи под одеяло, поболтать. Здесь все так делают. Спокойной ночи, подруга. – Пэт опять чмокнула ее в шею.

— Спокойной ночи.

От переизбытка новых впечатлений и торопливой болтовни Пэт у Джоан разболелась голова. Она с удовольствием поболтала бы подольше… в другой раз. Когда соседка ушла, она облегченно вздохнула, стащила с головы одеяло, снова хорошенько подоткнула под себя и почувствовала, что падает в глубокую пропасть. Шепот, шаги не мешали — она их уже не слышала.

Одна мысль промелькнула и унеслась вдаль: первая ночь в абсолютно чужом месте — привыкнет ли Джоан к здешним порядкам?

Время покажет.

 

5.

 

Первые дни в месте, куда попадаешь не по своей воле, всегда самые тяжкие. Скрасить их помогла Патрисия Финеган, у которой будто действительно сидел внутри веселый фонарик и не давал грустить. Жизнерадостная хохотушка Пэт была полной противоположностью Джоан, к тому же на полтора года старше. Тем не менее они быстро сдружились и стали что называется «не-разлей-вода».

Девочки пользовались каждой свободной минуткой, чтобы посидеть вдвоем в укромной уголке или, хотя бы, пройтись рядом. Днем удавалось редко, зато вечерами, под одеялом болтали, пока языки не заплетались от усталости.

Больше болтала, естественно, Пэт.

— Я так рада, что ты к нам пришла, Джоан. То есть, очень печально, что встретились мы, например, не в светском салоне, а в сиротском приюте. Но судьба так распорядилась, и не будем роптать. Мы разные, но удивительно похожи. Понимаем друг друга, как близкие родственники. Или друзья детства. Подобное душевное родство редко встретишь, тем более в этой школе. Здесь никто ни с кем не дружит по-настоящему.

Воспитанницы разделены по возрасту и сословному признаку. Старшие третируют младших. Имеющие родителей презирают сирот, а те их ненавидят, потому что завидуют. Между группировками идет соперничество, и каждый старается насолить другому.

Будь осторожна, не открывайся первой попавшейся девочке, которая скажет, что хочет с тобой дружить. Никому слишком много о себе не рассказывай. Информацию потом используют против тебя. Но против одной девочки хочу предупредить особо. Помнишь, я говорила про Медузу Горгону? Это Элли Осборн.

— К какой категории она относится?

— К промежуточной. У Элли нет родителей, на летние каникулы и на Рождество ее забирают богатые родственники. Она очень красивая. Я ей поначалу завидовала – все эти кудряшки, губки, реснички. Потом поняла ее сущность и ужаснулась. Она дьявол во плоти. Презирает и ненавидит всех. Но умеет подольститься, если почувствует выгоду. Ее любят преподаватели, по-моему, она для них шпионит. Держись подальше от Элли Осборн.

— Как раз сегодня она предложила мне встать с ней в пару на уроке танцев.

— Не вздумай соглашаться! Неспроста она к тебе подлизывается. Элли – прирожденная предательница. Ни на йоту нельзя доверять. Во время концерта подставит ножку, ты упадешь, сорвешь выступление. И тебя еще накажут. Она такие фокусы уже выделывала. Осборн – подколодная змея. Нет, ядовитая кобра.

— Хорошо, что предупредила. Ты настоящая подруга, Пэтти. У меня раньше не было подруг. А у тебя?

— Была одна — Сьюзан Друди.  Она умерла.

— Умерла? В таком возрасте? От чего? – удивлению Джоан не было предела.

— От кашля.

— От кашля?

— Да, она простудилась этой зимой. Заболела, ее положили отдельно от всех, в госпитальное отделение. Оно через стену от нашей спальни. Сьюзан кашляла целыми ночами. А однажды затихла. Я думала, она выздоровела. Обрадовалась. Но утром сообщили, что она умерла.

— И часто здесь дети умирают? – с беспокойством спросила  Джоан. Беспокоилась не за себя, но страшно было бы увидеть мертвого ребенка. Слишком неестественно.

— Нет, нечасто. Не бойся. За тебя, я слышала, заплачено вперед. За меня тоже. Они должны нас беречь, как зеницу ока. Если умрем раньше времени, школе придется возвращать деньги за период, что мы не доучились. А директор жадный, платить обратно не любит. Так что за наше здоровье можем не беспокоиться. Другое дело Сьюзан. Она была сиротой. Когда болела, к ней даже доктора Витакера не пригласили. Когда умерла, похоронили по-тихому – ночью завели телегу в арку под домом, поставили гроб и, пока все спали, увезли. Проститься не дали. Про нее, кроме меня, никто и не вспомнил. Когда потеплеет, и распустятся крокусы, сходим к ней на могилку. Там камень лежит с надписью «Так случилось».

— Печально, — сказала Джоан и невольно всхлипнула.

Вскоре после поступления она собралась написать два письма. Первое – тете Морин. При их последней встрече та написала на клочке бумаги свой адрес и велела крестнице хорошенько его хранить. Джоан положила листок в книжку с испанскими сказками, которую тоже получила от Морин, и которая лежала теперь в ее тумбочке.

В той же книге хранился другой адрес. В ночь перед отъездом Джоан из дома Рэдклифов, Алекс пришел попрощаться. Он взял со стола первую попавшуюся книгу и что-то черкнул карандашом на первой, пустой  странице.

— Смотри, Джоан. Здесь мой адрес. Ты завтра уезжаешь и сюда больше не вернешься. Не знаю, скоро ли мы увидимся. Если хочешь, пиши мне в полк. Я не большой любитель корреспондировать, но постараюсь ответить.

Не то, чтобы Алекс намеревался продолжить в будущем отношения с кузиной, дал адрес как продолжение игры. Еще из любопытства — кто знает, не пересекутся ли случайно их жизненные пути? Интересно будет узнать, как сложилась судьба «подкидыша». Скорей всего ожидает ее тяжкий труд, неудачное замужество, выводок детей и ранняя смерть от несчастий. Если же выпадет шанс, который один на миллион, и она выкарабкается, то  превратится в красивую даму. Обладать ею пожелают многие, а достанется она по старой дружбе ему.

Он играл, она же все принимала за чистую монету. С первого дня в школе, нет, еще когда ехала в карете, надеялась улучить момент ему написать. Момент представился нескоро. Как-то Пэт сообщила — на следующий день устраивают час для писем. Джоан сказала мисс Роуд, что хотела бы участвовать. Вспомнив указания директора, та насторожилась.

— Кому собираешься писать? – спросила бесцеремонно.

— Моей крестной и кузену.

«Звучит правдоподобно. А директор говорил, у нее нет родни. Кто из них врет? Ах, не мое дело».

— Хорошо. Приходи завтра после ужина в библиотеку.

Вечером мисс Роуд зашла в директорский кабинет.

— Джоан Кэмпбел выразила желание написать два письма — крестной матери и кузену.

— Так. – Директор оторвался от проверки расходов на питание за прошлый месяц и потер подбородок. – Кто завтра дежурная воспитательница?

— Мисс Стронг.

— Хорошо. Я ее предупрежу. Спасибо, мисс Роуд, идите.

Из головы начисто вылетели цены на пастернак и капусту. «Значит, у нее, все-таки, есть родственники. И не какие-нибудь троюродные со стороны двоюродных, а очень близкие. Я так и знал! Не нравится мне. Хопкинс затеял грязную игру. Развел секреты вокруг тринадцатилетней девчонки… Вдруг из-за нее схлестнулись влиятельные люди? Призовут меня потом к ответу – почему вовремя не разобрался, не сообщил куда следует.

С другой стороны — не выдумала ли она родственников? Ладно. Завтра посмотрю, что за адреса на конвертах. Может, выдает желаемое за действительное, а на самом деле, никого у нее нет».

На следующий вечер мисс Стронг передала директору два  свернутых листка, концы которых были вставлены друг в друга. На одном стояло: Донстер, Торговая улица, для Морин. На втором:  округ Чизвик, драгунский полк, лейтенанту Александру Рэдклифу.

«Выглядит убедительно. Морин не имеет фамилии, наверное, из низшего сословия, такие наследства не оставляют. Другой — офицер, значит, из богатых. Не из семьи ли того самого покойного благодетеля… Пронюхать надо. Но субтильно. Узнают, что я наводил справки, пропал мой бонус».

Чем дальше Грин копал, тем сильнее распирало любопытство. Как бы его удовлетворить и успокоиться?

«Собрать о Джоан побольше сведений, сохранив «инкогнито». Что мы на нее имеем?». Директор подошел к громоздкому, деревянному шкафу со стеклянными створками и ангелами, вырезанными по верхней кромке. На полках стояли досье, но не на ангелов, а на смертных обитателей школы: воспитанниц, преподавателей, обслуживающий персонал. Вынул ощутимо весившую папку «Четвертая группа», в ней лежали несколько дел. К каждому прилагались копии документов, подтверждающие личность ученицы, в деле «Джоан Кэмпбел» красовался лишь листок с именем «Джоан Кэмпбел».

Как же так? Хопкинс все-таки его надул? Ссылаясь на срочность, записал девочку в школу, документы обещал прислать потом. Но прошло полтора месяца, а не прислано ни одной бумаги. Что-то подсказывало Грину, что и через полтора года они не поступят.

Занервничал. Впервые он допустил халатность в делах. Ни одной официальной бумаги – ни выписки из церковной книги о рождении, ни сведений о ее родителях или опекунах, ни расписки от Хопкинса о передаче Джоан Кэмпбел в школу. Ее имя, фамилия и дата рождения записаны со слов нотариуса — чужого для девочки человека.

Что ж, будем опираться на то, что есть.

«Дата — двадцать первое января тысяча восемьсот пятого года. Хопкинс поставил условие, чтобы девочка по окончании школы не пыталась вернуться в Крончестер. Правомерно предположить, что именно там она появилась на свет. В одной из церквей должна сохраниться запись о ее рождении и родителях».

А-а, начинает проясняться. Директор похвалил себя и продолжил логическую цепочку.

«Новорожденного обязаны окрестить и записать в церковную книгу в течение двух дней после появления на свет. Максимум пять. В случае с Джоан – не позже двадцать пятого января. Так. Ну, найду я эту запись. А что все это даст? Возможность разыскать родителей. Если они умерли… А если не оба умерли? Рассмотрим возможные варианты. Отец остался вдовцом и решил вступить в брак, а дочку отправил подальше, чтобы не мозолила глаза новой супруге? И чтобы потом не претендовала на наследство вместе с новыми детьми. Или: умер отец, а мать задумала лишить дочку законной доли, чтобы самой пожить в роскоши? Жестоко, но вероятно.

Налицо попытка мошенничества. В крупных размерах.

Что делать дальше? Подать на них в суд, восстановить Джоан в правах, вернуть то, что причитается? Нет. Слишком сложно и не в моей компетенции. Надо воспользоваться ситуацией и получить свой барыш. Если подозрения подтвердятся, и дело нечисто, попробую выторговать у Хопкинса двойное вознаграждение. Нет, тройное. Они не обеднеют. Наверняка хорошо поживились за счет ребенка. А мне позарез нужна добавка. Мисс Баттон просит на   платье к лету. И на шляпку с перьями по французскому фасону. Ох, разорение, эти молодые дамы. Соскучился… Сегодня же навещу. Нет, сегодня поздно. Завтра».

При воспоминании о любовнице у мистера Грина сладкая истома разлилось в животе. Но сначала дело, потом забавы — провел рукой по животу и, как бы, загасил воспоминание. Положил на место папку, прошелся взад-вперед в своей любимой манере – заложив руки за спину, так лучше думалось.

«До Крончестера миль сорок будет. Мне туда носа совать нельзя, чтобы не попасть на глаза знакомым или тому же Хопкинсу. Хитрый дьявол. Учует подвох, сделает пакость. Надо придумать подходящую причину и послать кого-то из персонала».

Над кандидатурой посланца долго ломать голову не пришлось. Задание деликатное, значит, требовался сметливый, энергичный человек, неболтливый и нелюбопытный. То есть, мужчина. Таковых в коллективе двое: шеф-повар Ганс и завхоз Джон Донахью. Повар   отпадает — он неповоротливый и невнимательный, только и делает, что ностальгирует о родной Пруссии, потому у него каши подгорают.

Другое дело Джон – хоть чернокожий, да сметливый. Не раз обделывал делишки в пользу Грина, да и в свою тоже. Хитрость унаследовал, по его словам, от прапрадеда, который служил советником при дворе шропширского герцога Монтгомери. От того же прапрадеда унаследовал треуголку, которую не снимал ни летом, ни зимой. Когда-то у нее была браво стоявшая тулья и золотые галуны по бокам, теперь же тулья осела, галуны поседели от времени. Джон носил ее с наполеоновской гордостью, показывая – он не богат, но происходит из семейства, которое служило герцогу.

Да при чем тут герцог…

«Удачно складывается. Не придется придумывать предлог. На следующей неделе Джону предстоит поездка в Крончестер на текстильную фабрику заказывать полотно для зимних плащей. Пусть задержится, походит по местным церквям, проверит записи в книгах рождения за январь восемьсот пятого года. Соберет сведения о девочках по имени Джоан. Думаю, имя настоящее. А вот фамилия… Кэмпбел. У нее шотландские корни? Не похоже. Ну, увидим».

Приняв решение, Грин кивнул сам себе, мельком глянул на часы и засобирался. Он, как глава учреждения, имел право жить не в школе, а в собственном доме, который располагался в чистом районе Вест-Энд, подальше от вонючих набережных Чипсайда.

Взял саквояж, шляпу и по привычке к порядку оглядел комнату: все ли на своих местах. Взгляд упал на стол, где лежали письма, которые не должны дойти до адресатов. Директор бросил их в ящик стола, запер на ключ, положил в саквояж. Еще раз бегло огляделся, задул свечи и бодрой походкой человека, умеющего решать проблемы, вышел из кабинета.

 

6.

 

— Ты сегодня письма писала, — прошептала Пэт на ухо подруге, когда после отбоя пришла «в гости» под одеяло.

— Да, мне разрешили кое-кому написать, — расплывчато ответила Джоан.

— Я думала, у тебя нет родственников.

— Вообще-то, есть. Двое. Они очень разные. И друг с другом не знакомы.

— Я и не знала, что ты не полная сирота. Ой, расскажи, расскажи.

— Да нечего рассказывать. Крестная Морин была мне как мама. Мы так хорошо вместе жили! Она сейчас старая, больная. Я ей в первую очередь написала.

— А другое письмо? – продолжала допытываться Пэтти. В ее горячем дыхании клокотало любопытство.

Джоан задержалась с ответом. Хорошо, что под одеялом темно, а то подруга заметила бы, как она покраснела.

— Не бойся, я никому не передам. Не такая предательница, как Элли Осборн, — заверила Пэт.

— Другое письмо моему кузену.

— Кузену? – Любопытство  закипело. – Ой, романтично! Сколько ему лет?

— Не знаю. Больше двадцати. Он офицер. Драгун.

— Обожаю офицеров. Одна форма чего стоит. Она у него в каких цветах?

— Красный верх, белый низ. Высокая шапка с пером.

— И сабля?

— И сабля.

— На коне приезжал?

— Нет, в карете. Но про коней много рассказывал. – Разговор превращался в допрос, и Джоан пожалела, что разоткровенничалась. Дальше будет молчать, чтобы подруга поскорее свернула со скользкой темы.

— Офицер, драгун. Здорово! Представь, как они мчатся в бой – на резвых конях, с саблями наголо. Герои! Замечательно, что у тебя есть молодой, очаровательный кузен. Только предупреждаю — не вздумай влюбляться. Офицеры ужасно ветреные. Пользуются тем, что у них форма красивая, кружат головы молодым простушкам, вроде нас. А жениться и в мыслях не имеют. У них в каждом городе сотни поклонниц. Выбирай – не хочу.

— Откуда ты все знаешь? – Джоан не удержалась от вопроса. Подруга старше ее всего на полтора года, а жизненного опыта в два раза больше.

— Мамина сестра, тетя Клэр замужем за офицером. Я столько раз слышала, как она жаловалась маме на мужа. Он младше ее на пять лет, изменяет безбожно. Некоторые его любовницы ведут себя просто вызывающе. Доходят до того, что в присутствии жены строят ему глазки и посылают воздушные поцелуи. Нет, никогда не выйду за офицера, каким бы красавцем он ни выглядел. Ненавижу неверных мужей.

— Они всегда изменяют?

— Всегда, — со знанием дела сказала Пэт. — Потому, дорогая, мой совет – изменяй сама, чтобы не обидно было. Я как-то у Байрона прочитала:

И мне, и мужу своему

Ты будешь памятна вдвойне –

Была ты неверна ему

И демоном была ты мне.

— Вот. Лучше быть демоном, чем глупенькой овечкой, — решительно заявила Пэт и без перехода спросила: — А у тебя с кузеном что-то было?

Ой. Колечко, висевшее на шее, полыхнуло, Джоан гулко сглотнула, поперхнулась и раскашлялась так громко, что испугалась — как бы не поднять на ноги дежурную воспитательницу. Она всячески боролась с кашлем, задерживала дыхание, зажимала рот руками, но меры не помогли. Кашель ушел вглубь и начал выворачивать желудок. Девочка откинула одеяло, чтобы глотнуть свежего воздуха, и задышала тяжело, будто выброшенная на берег рыба.

— Да тише ты, — шикнула подруга. – Не хватало, чтобы змея Элли   на нас донесла. Подожди, сейчас посмотрю, где она.

Пэт подняла голову, огляделась. Глаза, привыкшие к кромешной темноте под одеялом, различили фигуру на другой стороне наискосок. Фигура, вроде, пошевелилась.

— Элли на месте и, кажется, не спит. Пойду к себе. Завтра договорим. Пока, дорогая.

Она скатилась с кровати подруги и нырнула в свою. Джоан откашлялась и затихла, но спать расхотелось — разговор об Алексе ее разволновал. Она ругала себя за болтливость. Все. Больше не скажет о нем ни слова. Никому. Никогда.

Свернулась калачиком, удерживая тепло, оставленное подругой, накрылась с головой одеялом и тут же увидела кузена — когда он после похорон пришел вечером ее навестить… Печаль и счастье ходят рядом. Печали больше, но если закрыть глаза и вспомнить о счастье, оно повторится и, как маленький уголек, загорится в груди. Согреет и успокоит. А чем согреваются люди, не знавшие светлых мгновений?..

Назавтра была ее очередь приходить «в гости», но Джоан боялась, что Пэт продолжит расспрашивать про кузена, и не спешила. Она твердо решила – никому, никогда. Конечно, могла бы выдумать что-нибудь вроде — да, была легкая влюбленность и ничего более, но врать Джоан не умела, и быстро попала бы впросак. Надеялась, что подруга проявит деликатность и оставит ее сегодня в покое. После целого дня групповых занятий, групповых прогулок, группового пения псалмов хотелось побыть одной, если такое можно желать в комнате с двадцатью кроватями.

Но слово «покой» отсутствовало в словаре Пэт. Ее энергия, сдерживаемая днем, вечером бушевала, подобно тропическому тайфуну, и требовала выхода, если не в движении, то в разговоре. Минут пять она ждала, ерзала, ворочалась, терзалась вопросом – не обидела ли подругу? Наконец, сама явилась к Джоан.

— Если не хочешь рассказывать о себе, не надо, — сказала она без всякой обиды. – Я не любопытная. У каждого есть секреты, и совсем необязательно ими делиться. Не бойся, Джоан, я тебя за это меньше любить не стану. – Пэт прикоснулась к ее руке, щелкнул разряд. Стало щекотно, обе тихонько прыснули. Примирение состоялось. – Что касается офицеров… Они, конечно, герои. Но замуж за них выходить глупо. А восхищаться можно. Даже нужно. Вот ты кем восхищаешься?

— Мне нравятся герои кельтских сказаний. Тристан, например. И рыцарь Ланселот.

— Оба?

— Оба. Не могу выбрать. Моя любимая сцена следующая. Тристан – красивый, сильный и нежный. Лежит раненый в лодке. Она приплывает к ирландскому берегу, где бродит белокурая Изольда. Она его потом вылечит… ну, дальше ты знаешь. Ланселот же – его полная противоположность. Дерзкий, отважный, неудержимый. Объединяет их то, что каждый любил свою даму сердца до конца дней…

— И этой дамой ты представляешь в мечтах себя?

— Конечно.

— Любишь легенды про короля Артура?

— Обожаю.

— Испорченная девочка. Там же сплошной разврат и неразбериха. Братья совокупляются с сестрами, отцы убивают детей, рыцари уводят жен у друзей. На могиле Артура Ланселот целует его жену… Не очень-то порядочно.

— Зато страсти кипят – любовь, ненависть…

— Книжные страсти. Нет, мне больше по душе реальные герои.  Великие полководцы, которые завоевали место в истории. Взять последний пример – Наполеон Бонапарт. Дерзкий, отважный. Но как мужчина не мой тип.

— Чего же ему не хватает? Он Европу завоевал, чего со времен Римской империи никому не удавалось. Правда, на короткое время…

— Не отрицаю, он великий, но имеет недостатки. Во-первых, француз. Во-вторых, маленького роста, что не вяжется с обликом героя. В моем понимании герой – это высокий, могучий, взъерошенный мужчина, который в рукопашном бою против пятерых выстоит.

— Таких не бывает.

— Сейчас не бывает. А в прошлом были. Слышала о предводителе гуннов?

— Ты про Атиллу? — Перед глазами Джоан встала картинка из книги об исторических военачальниках – бородатый человек с грозно сдвинутыми бровями, одетый в медвежью шкуру. — Он же дикарь…

— Не дикарь, а необузданный темперамент. Величайший воин. Варвар и стратег. Побеждал хорошо организованных римлян, превосходивших численностью его собственные войска. Вопрос — откуда брали силу? Ответ — от мяса. Которое всегда имели при себе. Привязывали куски под седло, оно пропитывалось лошадиным потом, подсаливалось и долго не портилось. От свежего мяса дикая сила. Не только воинская, но и мужская. Знаешь, сколько у него было жен? В каждом захваченном городе по штуке. Знатные граждане предлагали Атилле своих дочерей, чтобы не грабил их добро. Представляешь – для них вещи были дороже дочерей. Одна из них его и погубила.

— Разве он не на поле брани пал?

— Нет. Смешно сказать – на супружеской постели умер. В первую брачную ночь с новой женой. Жалко…

— А мне не жалко.  Он ведь тоже много народу порубил.

— На то он и герой! – Пэт не скрывала восхищения. – Они обязаны убивать. Иначе не станешь выдающимся полководцем. Тот же Юлий Цезарь…

— Пэтти, откуда ты все знаешь? – перебила Джоан. Ей было интересно, но уже устала, и глаза закрывались, и все же хотелось еще поболтать. Вот, если бы остались они в школе вдвоем – без учительниц, учениц, служанок и повара, она бы согласилась отбыть здесь весь срок, к которому ее приговорили. Они бы вместе готовили еду, убирались, гуляли, читали. А вечером укладывались в одну кровать и – разговаривали бы. С Пэт не заскучаешь…

— У нас дома большая библиотека. Отец собирает книги об исторических личностях. Так вот, про Юлия Цезаря. Явился он однажды в Египет, чтобы завоевать и присоединить к своей необъятной империи. Увидел Клеопатру, и она его поразила… А меня, кстати, погубила.

— Как это? – Неожиданный поворот в рассказе подруги заставил Джоан встряхнуться и прислушаться.

— Читала я как-то книжку про Клеопатру, рассматривала ее портрет — тонкие черты греческой богини, по-королевски надменный взгляд. Я взяла и вырвала его. Спрятала под подушку. Каждый вечер любовалась и представляла себя царицей Египта. Будто сижу я на троне из золота, а у ног моих лежат ниц все великие полководцы древности от Атиллы до Марка Антония… Но крыса Абигайль, горничная, нашла портрет и доложила отцу.

Это было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Оказывается, книга была раритетная, их во всей стране не более двенадцати штук. Отец в тот раз даже ругаться не стал. На следующий день отправил меня сюда — «для привития моральных норм и понятий о дисциплине». Я когда приезжаю домой, он вешает на дверь библиотеки огромный замок. Демонстративно.

— Бедная Пэтти. Наверняка тяжело пришлось привыкать жить без родителей, — посочувствовала Джоан.

— Ничего, полезно для укрепления характера и вышибания дури, — изрекла неунывающая Пэт. – Ладно, подруга, давай спать.

 

7.

 

Десять дней спустя директор Грин стоял у темного окна, слушал порывы ветра и размышлял – получится ли попасть домой до наступления бури. Он был сыт и слегка пьян. Жареная куропатка и рисовый пудинг получились у Ганса отличные. Видимо, он сосредоточил внимание не на ностальгии, а на готовке и даже нашел время испечь для директора белую булочку Манше, которой любила когда-то лакомиться сама королева Елизавета. Пара стаканчиков сладковатого эля завершили королевский ужин, и приятная лень разлилась по телу. Самое время дать ему отдых…

Раздался деликатный стук в дверь.

— Войдите!

Вошел Джон Донахью доложить о результатах поездки в Крончестер. Свою знаменитую треуголку он держал у груди, наверное, он и ночью с ней не расставался.

— В этом году мы вовремя сделали заказ на теплые плащи, сэр. Менеджер фабрики сказал, что чем ближе к зиме, тем выше цены.

— Будем знать на следующий раз, — коротко отозвался Грин и задал вопрос, который беспокоил его больше плащей. — Что удалось выяснить про новорожденных по имени Джоан?

Донахью достал из кармана сюртука затертую книжку для записей,  раскрыл, полистал, нашел нужную страницу.

— Я объехал все церкви города, где регистрируют жителей. Восемь общим числом. Заняло полтора дня. Вот счет за гостиницу и еду.

Завхоз, привыкший финансовые дела решать без промедления, написал цифру на листочке, вырвал и положил на стол перед директором. Тот взглянул, достал портмоне, рассчитался. С деньгами Грин расстался без сожаления – позже проведет их по статье «Хозяйственные расходы» и вернет из школьных финансов.

— Спасибо, сэр. Так вот, — продолжил Донахью и посмотрел в книжку. – Имя «Джоан» оказалось довольно редким. В основном, горожане называют девочек Мери, Энн или Сэра. Если бы вы задались целью проверить происхождение детей с этими именами, миссия моя затянулась бы на неделю, может, на две.

В соответствии с вашим указанием, я проверил период с двадцатого по тридцатое января. Зарегистрировано всего четыре новорожденных по имени Джоан. Судьбу каждой оказалось возможным проследить. Две девочки с фамилиями Уайз и Ментел проживают в семьях с родителями и регулярно приходят к воскресной службе. Третья — Четл  родилась в семье настоятеля церкви, она жива-здорова и тоже живет в семье. Четвертая – Мартенс умерла на третий день. Пастор сделал одновременно две записи: о рождении и  смерти.

«Кэмпбел не встретилась. И сирот не оказалось. Итак, расследование результата не принесло. Следует ли продолжать или не будить спящую собаку? Не буду будить».

— Спасибо, мистер Донахью. Вы свободны. Если хотите взять выходной…

— Выходной очень кстати, сэр. Я начал ремонт на кухне. Хочу побыстрей закончить, чтобы жена не ворчала. Можно завтра?

— Можно.

Донахью оскалил белые зубы, что означало довольную улыбку, надел треуголку и вышел.

Стихия за окном разыгрывалась нешуточная. Деревья жалобно скрипели под ветром, дождь ожесточенно хлестал в стекло. Ехать домой в такую кутерьму – преступление против себя. Три четверти часа тряски в карете не пойдут на пользу полному желудку. Вдобавок легко промокнуть, а там и до инфлюэнцы недалеко. Грин позвонил в колокольчик.

Явилась Мери – пожилая, полная, единственная из горничных, носившая белый передник, он опоясывал ее фигуру, как обруч бочку. Передник был безукоризненно чист и, как бы, подчеркивал  привилегированное положение хозяйки, которая убирала не в общих помещениях, а в комнатах преподавателей и директора. Чувствуя себя «аристократкой», она не проявляла в работе особого усердия, но именно столько, чтобы не вызывать нареканий.

— Мери, принесите бутылку вина и сэндвичи, — приказал Грин. – Потом приготовьте мою спальню. Останусь ночевать.

— Да, сэр, — басом сказала служанка, степенно развернулась и вышла, покачивая бедрами шириной со спинку кресла.

«От чего она такая толстая?» — ни к селу, ни к городу подумал директор.

Он не знал, что даму подкармливал повар Ганс, чтобы она походила на женщин его родины, тогда он женился бы и забыл про ностальгию.

 

8.

 

Подобно всем заведениям, существующим в большой степени на пожертвования, тоттенгемская школа постоянно нуждалась в финансовых вливаниях. В последний год нужда обострилась из-за того, что главный спонсор — «Коммерческий Банк Тоттенгема» после ряда неудачных капиталовложений и рискованных операций в новых колониях едва не обанкротился. Чтобы оздоровить предприятие, требовалось время и деньги, банк приостановил благотворительную деятельность. Остальные благодетели, не располагая значительными денежными ресурсами, помогали нерегулярно и недостаточно.

Встал вопрос выживания школы. Для решения его требовалось пошевелить старых жертвователей и привлечь новых, наглядно показав – у школы добротная репутация, деньги идут исключительно на благо воспитанниц, а не разворовываются администрацией. Показать директор Грин собирался на концерте школьной самодеятельности, который традиционно проводился в начале июня в честь выпускниц. Он посоветовался с главой Наблюдательного совета сэром Чосером и пригласил местных бизнесменов в качестве потенциальных спонсоров. Сэр Чосер с помощником также обещал почтить концерт своим присутствием.

На банкиров и фабрикантов Гилберт Грин возлагал большие надежды и приказал преподавателям как следует подготовиться. Те взялись с рвением и отменили дневные уроки, заменив их репетициями и прогулками на воздухе. Наказания розгами за мелкие провинности не применяли, карцер был забыт. Получив чуть больше свободы и свежего воздуха, воспитанницы ожили и перестали походить на бледные, неприкаянные души. Они с увлечением репетировали сценки из Библии, разучивали патриотические песни и стихи, готовили сольные номера. В холле разместилась выставка их рисунков и вышивок.

Вроде, все шло обычно и своим чередом, но точило Грина недовольство. Чтобы произвести впечатление, недостаточно «как обычно». Требовалось представить гостям нечто нетривиальное, какой-нибудь оригинальный номер, чтобы удивились, размякли и расщедрились. Однако, отыскать яркую звезду среди носительниц одинаковых коричневых платьев казалось невыполнимой задачей.

На помощь директор призвал ближайшую помощницу – Джералдину Роуд. Та, не раздумывая, сказала «Джоан Кэмпбел».

Ее предложением Грин не воодушевился. Отдать в руки новенькой практически судьбу концерта? Вознести девочку, которую ему приказали гнобить? Внутренность его протестовала.

Но нужда заставила. Директор, никогда не интересовавшийся  достижениями воспитанниц, пришел однажды на музыкальный урок Джоан, почти против воли и сильно сомневаясь. Собственно, уроком его назвать было нельзя. Это был мастер-класс, который преподала не учительница, но ученица. Готовый концертный номер на высшем профессиональном уровне, по окончании которого Грин удостоил исполнительницу тремя хлопками. В перерыве шепнул мисс Роуд:

— Подготовьте с ней пару вещей, в которых вы абсолютно уверены. Концерт слишком многое значит для школы. Ответственность за его успех возлагаю на вас. Пожалуйста. Подготовьте ее так, чтобы поразила гостей, заставила встать на задние лапки и принести нам денежки в зубах.

— Ничего сложного для Джоан. У нее это получится само собой.

Вдохновение овладело мисс Роуд, не ведомое ей ранее. Все свое рабочее и личное время посвятила она любимой ученице. Она настолько увлеклась, что уже каморка не казалась одинокой, и солнечный луч, вроде, чаще заглядывал в окно. Не привычное к радости лицо ее порозовело, и другие воспитатели подумали, что она влюбилась и собралась замуж.

Не меньшее вдохновение овладело Джоан. Она не знала, что облечена высоким званием спасительницы школы, но готовилась к выступлению перед высокими гостями так же ответственно, как когда-то юный Моцарт готовился к выступлению перед императрицей Марией Терезией. После многочасовых занятий на рояле, она вовсю пользовалась предоставленной возможностью делать далее, что хотела — сидела в библиотеке, рисовала, много гуляла.

Она освоилась в новом доме, вернее – смирилась со своим в нем пребыванием. Неизбалованные дети быстро привыкают к новой обстановке, не ноют, не жалуются, неудобство принимают за правило. И хотя каши у Ганса продолжали подгорать, Джоан проглатывала их, не замечая вкуса – голова была занята высоким искусством.

Мисс Роуд всячески опекала ее и заботилась. Она отрепетировала с ученицей элегантные движения рук, а когда у той от напряженных занятий заболели пальцы, научила ее  специальному массажу.

— Разотри руки друг о друга, чтобы согреть. Затем разминай каждый суставчик, каждую подушечку отдельно. Тщательно. Не торопясь. И всегда в одном направлении: от кончиков к ладоням.

В репетиционной лихорадке Джоан не заметила, что не получила ответа ни на одно из писем. В другое время посчитала бы странным, но теперь было не до того. Она так уставала, что едва добиралась до подушки и мгновенно проваливалась в сон. Времени для общения с Пэт не оставалось. Та видела покрасневшие глаза подруги и не донимала разговорами.

В день выступления Джоан волновалась до того момента, как села за рояль. Нажала на клавиши – и первые прекрасные звуки взлетели к потолку. Она взлетела вместе с ними, покачалась в воздухе, просочилась сквозь крышу, села на перламутровое облако и поплыла в дальнее путешествие вокруг земли — над городами и деревнями, над горестями и болью, увлекая за собой слушателей.

Ей аплодировали изо всех сил – гости, учащиеся, воспитатели. А когда она сыграла пьесу с завязанными глазами и не сделала ни одной ошибки, банкиры, фабриканты и сам сэр Чосер встали и кричали «браво!».

Эффект от ее выступления внушил самые смелые ожидания директору Грину. Переполненный благодарностью, он подбежал к Джоан, поклонился под продолжающиеся овации, ухватив долю чужого успеха, и объявил:

— Господа! Наша лучшая ученица Джоан Кэмпбелл!

Она присела в изящном книксене и под всеобщие аплодисменты удалилась из зала.

Пара завистливых глаз проводила ее. «Ну, подожди, «лучшая ученица», — с ненавистью прошептала Элли Осборн. – Выскочка! Ты еще заплатишь за сегодняшний триумф. И за то, что не встала со мной в пару».

 

9.

 

Через несколько дней в студию, где Джоан занималась музыкой с наставницей, вошла делегация: директор Грин, завхоз Донахью и «правая рука» директора мисс Стронг. Глаза всех троих метали молнии, особенно старалась Стронг, которая была зла от природы, и строить грозовое лицо у нее получалось само собой. Директор подошел близко к Джоан и навис над ней, будто желал одним взглядом вдавить в пол.

— Кэмпбел, немедленно прекратите занятия и следуйте за мной. Вы тоже, мисс Роуд.

Ничего не понимая, но чувствуя неладное, ученица и учительница выполнили приказание. По коридорам шли в следующем порядке: впереди Грин, далее Джоан, Донахью, Стронг, Роуд. Шли в полном молчании, лишь звуки шагов раздавались гулко и грозно, и Джоан казалось – ее под конвоем ведут на эшафот. Терялась в догадках. Что происходит? Куда ее ведут? Она в чем-то провинилась? Это шутка? Нет, это нечто страшное.

Пришли в спальню. Там было тесно и шумно – воспитатели,  воспитанницы, служанки что-то обсуждали и показывали на тумбочку Джоан.

При появлении директора голоса смолкли, и воцарилась тишина, неестественная при таком количестве народа. Угрозой повеяло, и Джоан замерла. Грин решительным шагом подошел к ее тумбочке, распахнул дверцу. Толпа ахнула: на верхней полке, на самом виду лежала брошь-бабочка, которая принадлежала Элли Осборн — это знали все. Брошь была сделана с большим искусством: тельце из продолговатых жемчужин, усики из мелкого бисера, крылья вышиты бисером и жемчужинами с добавлением разноцветных камней. Камни и жемчужины, конечно, фальшивые, но брошь была настолько красива, что их качество не имело значения. Хотя в школе запрещалось носить украшения, Элли надевала ее порой прогуляться по саду или вечером по спальне, чтобы похвалиться — она обожала, когда ей завидовали.

— Что скажете в свое оправдание, Кэмпбел? – задал вопрос директор, показывая на бабочку, бесстыдно сиявшую в неположенном месте. С тем же вопросом повернула к ней головы толпа.

У Джоан не выдавилось ни слова. Она не верила глазам и всей ситуации, в которой очутилась — слишком нелепа, нелогична и непонятна. Разум отказывался ее воспринимать и обсуждать.

Все смотрели на нее, а она смотрела на брошь и спрашивала – как она здесь очутилась?

«Этого не может быть, потому что… не может быть, — билось в мозгу. – Страшный сон. Нужно проснуться и прогнать его». Джоан сморгнула, но видение чужой вещи в ее тумбочке не исчезло.

От нее ждали оправданий, слез, публичного раскаяния, но в чем раскаиваться тому, кто не совершил ничего предосудительного? Что говорить и делать в ответ на абсурд? Она не виновна в воровстве броши так же очевидно, как не виновна в том, что пошел дождь или разразилась эпидемия холеры.

— Но я сегодня целый день не заходила в спальню, — пролепетала она, и губы еле шевелились.

Стоявшая неподалеку Элли с ухмылкой наблюдала за постыдной сценой.

— Воровка! – крикнула она, подбежала к «преступнице», схватила за волосы и стала дергать.

Никто не посмел ее остановить – свершается правосудие.

Наконец, директор сделал знак завхозу. Тот неспешно подошел, взял нападавшую за одну руку, позволив другой нанести еще парочку крепких ударов, лишь потом оттащил ее подальше. Элли не сопротивлялась. Она утолила бушевавшую злость. Она часто дышала и с недетской ненавистью глядела на соперницу. Еще со злорадством: она знала — главное наказание ждет ее впереди.

— За что? Я ничего не крала, — шептала Джоан, беспомощно оглядывая присутствующих. — Это же глупо. Что бы я сделала с брошкой? Все знают, кому она принадлежит. Элли нарочно подстроила…

Директор ей не верил, присутствующие не верили вместе с ним. Когда мнение дается свыше, толпа, как единый организм, слепо следует ему, и можно приводить сколько угодно доказательств его ошибочности — мнения никто не изменит. Оно превращается в «общепринятое».

От обиды и несправедливости слезы хлынули из глаз. Джоан  закрыла руками лицо, а когда отвела их, увидела кровь. Расцарапанная щека саднила и кровоточила. Сбоку кто-то протянул полотенце, Джоан приложила его к щеке и оглянулась.

То была верная Пэт. Она не побоялась идти против общего мнения и на виду у всех обняла подругу за плечи, прибрала ее растрепанные волосы. Сзади встала мисс Роуд, как бы защищая воспитанницу от нападения со спины.

— Могу подтвердить, что Джоан Кэмпбел все утро занималась в студии и выходила лишь один раз в столовую, вместе со мной, — сказала она.

— Брошка пропала еще вчера! – крикнула находчивая Элли.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Присутствующие растерялись – на чью сторону встать? Элли известна, как завистливая, мстительная девочка. Но и факт кражи налицо.

Что скажет директор?

— Своровать брошь – минутное дело, — деревянным тоном сказал Грин и таким же деревянным взглядом вперился в обвиняемую. Он уже забыл, кому был обязан недавним триумфом, после которого жертвователи встали в очередь, предлагая помощь школе. Он не собирался заводить любимчиков и готовился поставить Кэмпбел на место, чтобы не ощущала себя избранной и не подумала, что ей позволено больше других. – Воровство – тяжелейший грех. Вспомним Библию, восьмая заповедь которой гласит «не укради». Кто соблюдает заповеди, того ждет свет, процветание и благость. Кто нарушает, того ждет горе, скорбь и нужда… — Он занялся любимым делом — читал нотацию, голос тяжелел, появились угрожающие интонации, будто директор собирался тут же наслать на воровку громы и молнии.

«Неужели отправит Джоан в карцер ни за что? Давно известно, какая Осборн крыса», – думала Пэтти. Она поддерживала подругу, сама же еле сдерживала слезы.

Тишина в спальне становилась все напряженнее — присутствующие ожидали оглашения приговора, но Грин медлил. Встала дилемма, в которой любое решение было проигрышным. Следовало лишь определить, которое принесло бы меньший ущерб.

Доходили до него слухи о неблаговидной репутации Элли Осборн. Если поверить ей и покарать Джоан, значит, позволить Осборн в следующий раз поступить точно так же. Подлость ненаказуема, но если ей потакать, последствия окажутся страшны. У персонала и воспитанниц подорвется вера в чистоту морали. Устои будут расшатаны, нравственность упадет. Обитатели школы погрязнут во лжи, ябедничестве, фальшивых обвинениях, начнут грызть друг друга, и в конце концов произойдет что-нибудь посерьезнее этого «воровства». Да и в чисто человеческом аспекте — слишком неприятно называть «преступницей» девочку, которую совсем недавно объявлял «лучшей ученицей».

Мелькнуло желание обойтись назидательной речью и замять дело. Но его задавила привычка ни одного проступка не оставлять без последствий и действовать по принципу «чем строже кара, тем лучше».

Нельзя оставлять воровство безнаказанным, пусть оно и спорно — завтра же начнется эпидемия пропаж. Воспитанниц… и преподавателей, между прочим, тоже надо держать в узде, иначе  почувствуют слабину, превратят школу в хаос. Да, пусть не забывают: Грин – представитель власти. А власть должна внушать страх.

Вопрос «наказывать или не наказывать?» решился сам собой. «Еще Хопкинс предупреждал насчет ее испорченности и велел поступать с ней строже, чем с другими», — кстати вспомнил директор и объявил:

— За тяжелейшее нарушение библейских заповедей и школьных правил Джоан Кэмпбелл получает семь дней карцера.

Толпа ахнула второй раз, и шепот зашелестел по залу. Самое суровое наказание за всю историю существования школы. И самое несправедливое. Неделя карцера за преступление, которое Джоан не совершала!

Однако, никто не решился возразить. Преподаватели стояли с каменными лицами, остальные недоуменно переглядывались. Элли Осборн праздновала победу.

«Так и надо. Выскочка. Погоди же. Ты меня разозлила по-настоящему. Поплатишься за свое высокомерие. В покое тебя не оставлю».

С гордым видом она прошествовала к тумбочке Джоан и забрала брошку. Это момент ее триумфа, но почему зрители не аплодируют? Ах, неважно. Завидуют.

— Мисс Роуд, возьмите у мистера Донахью ключ от карцера и проводите туда Кэмпбел, — распорядился директор, проявив поблажку — позволил воспитательнице утешить любимую ученицу по дороге в ад. – Остальным разойтись по классным комнатам и продолжить занятия.

Судейская миссия Грина закончилась, но не осталось ощущения свершенной справедливости. Наоборот. Глядя на беспомощные слезы Кэмпбел, он уже готов был извиниться за суровость приговора — подобно палачу, который просил прощения у праведницы Джейн Грей перед тем, как отрубить ей голову.

Нет, дело сделано, прочь с места публичной казни. Грин попросил Донахью проследить, чтобы сегодня его не беспокоили, и

направился прямиком в кабинет. Чтобы отвлечься, сел проверять финансовый отчет и заметил, что не в состоянии произвести простейшие сложения-вычитания, мысли блуждали в другой области. Сомнение впилось в грудь и застряло, как кривая сосулька.

«Не слишком ли строго наказал? – Теперь, когда не стоило спешить с приговором и изображать неумолимого судью под прицелом десятков глаз, он взглянул на проблему более взвешенно. – Не верится в испорченность Кэмпбел, как бы Хопкинс того ни утверждал. Она здесь более трех месяцев и показала себя с лучшей стороны. Не рискну утверждать, что совершенно не способна на воровство. При определенных обстоятельствах каждый способен. Но в данном случае маловероятно. Девочка неглупа. Действительно — что бы она делала с той всем известной брошкой?

К тому же на концерте здорово нам помогла. Под впечатлением именно ее игры мистер Гамилтон — банкир из Челси, один из богатейших людей Лондона согласился спонсировать старшую группу весь следующий сезон. Вчера я называл Джоан  гордостью школы, а сегодня, как закоренелую преступницу, отправил в карцер. Неудобно. Если до банкира дойдет…»

Придется начинать все сначала – организовывать концерты, приглашать высоких гостей, договариваться с членами Наблюдательного комитета. А он устал. Лето на дворе. Имеет же право директор хотя бы на неделю отдыха. Запланировал свозить жену на минеральные источники в Бат, сводить любовницу в Ковент Гарден, а теперь из-за какой-то Кэмпбел, нет, скорее из-за проклятой Осборн планы грозят рухнуть.

Грин до того разнервничался, что чуть не швырнул отчеты в камин. Хорошо, тот не горел по причине летней погоды.

За окном вовсю светило солнце, и его беспардонная радость усиливала директорское раздражение. Он вскочил, подошел к окну посмотреть – чему обрадовалось светило? Вроде, тот же пейзаж, что всегда: справа грунтовая дорога убегает вдаль, впереди холмы и перелески, слева вдалеке дымят фабричные трубы, и порой от черного тумана в том районе люди не видят протянутой руки. Зато вокруг школы воздух чист и прозрачен, но сидит, черт побери, осадок внутри…

А, глупости. Не отменять же приказ. Надо успокоить нервы, проверенным способом – бренди. Хотя Грин придерживался жесткого правило «днем не пить», но иногда бывают случаи из категории «исключительные». Прислушался к себе. Да, сегодня именно такой случай, потому что если сейчас не выпьет, к вечеру взбесится. Чтобы обмануть правило, он тщательно занавесил окно, и в комнате создался вечерний полумрак. Подошел к шкафу с ангельской резьбой на фасаде и дьявольским напитком внутри, открыл ключом нижнее отделение, достал бутылку, наполненную до  половины. Плеснул в стакан хорошую дозу, залпом выпил.

Тепло потекло и растопило сосульку.

«Еще Шекспир говорил: «наши сомнения – наши враги». Отбросить их. Ничего с девочкой не случится, если посидит в карцере. Узнает, что это за «прелесть», постарается больше не попадать. Дня через два выпущу ее, и все забудется. Зато будет урок остальным. Строгость лучше слабости. А если свинья Осборн еще раз выкинет нечто подобное, выкину ее из школы. Без возмещения неиспользованных средств. Не хватало, чтобы она и других воспитанниц научила делать подлости. Подрывательница устоев.

Да, решение принято, и оно мне нравится. Поистине Соломоново. Прекратить ломать голову, она без того трещит. Еще стаканчик успокоительного и отправиться за лучшими впечатлениями — к мисс Баттон. На Цветочную улицу, к цветущей даме».

 

9.

 

Первым делом мисс Роуд завела Джоан в местную больничку, которая находилась через стену. Из мебели в ней поместилось лишь самое необходимое — кровать с пологом из сероватого полотна, стол, стул и шкаф с медицинскими принадлежностями. Из-за темных стен она казалась мрачной, как склеп – преддверие к могиле, и лежавшим здесь вряд ли приходили светлые мысли о выздоровлении. Низкое, туманное окно не давало представления о пейзаже за окном, в нем виделся балкон, на который летом выносили чахоточных больных получать больше солнца и воздуха.

Усадив девочку на край кровати, воспитательница смочила чистую салфетку в прозрачном, остро пахнущем растворе и приложила к исцарапанной щеке. Ранка защипала, потом заныла тупой болью. На глазах Джоан выступили слезы. Мисс Роуд вытерла их салфеткой, а они все катились, и было ясно – не только от боли.

— Успокойся, Джоан. Директор не мог по-другому поступить. Если нарушителей не наказывать, ситуация выйдет из-под контроля. Долг воспитателей — внушать учащимся, что воровать нельзя. Большинство из вас через пару лет поступят гувернантками в богатые дома. Представь, какую репутацию получит школа, если наши выпускницы будут уличены в неблаговидном поведении.

— Но я не воровала… — прошептала Джоан. Слезы унижения и несправедливости  полились ручьями.

— Верю. И не согласна с директором. Слишком жестоко он с тобой обошелся. В данном случае строгость наказания не соответствует тяжести проступка. Терпи и не падай духом. Теперь пойдем, девочка.

Они покинули больничку и отправились по коридорам в самый торец здания. Хорошо, что шли уроки, и по пути не встретилось ни одной живой души, иначе боль Джоан удвоилась бы от стыда. Спустились на первый этаж, где находилась столовая, и пахло едой, затем по короткой каменной лестнице в подвал, где пахло вечным холодом и плесенью. Остановились перед деревянной дверью, в которую невозможно было войти, не нагнувшись. Сбоку ее висел фонарь. Мисс Роуд зажгла его, отперла дверь, повела рукой с фонарем – осмотреться.

От увиденного сердце Джоан подскочило и остановилось в горле, не давая вымолвить ни слова. Однажды, в книжке про средние века она видела картинку: в мрачном подземелье с низким сводчатым потолком слуги инквизиции пытают на дыбе еретика. Вот где она оказалась. Точно. Стены забрызганы чем-то темным, наверное, кровью. По земляному полу разбросаны какие-то приспособления, наверное, орудия пыток. Впереди арка, за ней темнота. Что там – привидения? Скелеты?

Неизвестно.

— Что тут раньше было – пыточная?

— Нет, винный погреб.

Какая разница…

У левой стены ведро и примятый, грязный матрас, из дыр его торчали пучки прелой соломы. На нем спать? Ни кровати, ни одеяла… Пэт говорила, здесь крысы ходят. Чем их отпугивать? Они же ее заживо съедят.

Страх сковал Джоан. На неловких ногах прошла она к матрасу, села, прислонилась к стене. Холод от камней пронзил спину, и ледяные ручейки поползли по телу, будто щупальца загробного чудовища. Сейчас оно обхватит ее и утащит к себе в подземную нору.

Ну и пусть тащит. Сопротивляться и вообще шевелиться нет ни желания, ни сил. Джоан прикрыла глаза. «Поскорее бы кончился этот кошмар. Я тут не выдержу неделю».

— Постарайся не думать об обидах, — сказала мисс Роуд. — Все плохое когда-нибудь кончается.

Получила молчание в ответ.

— Вечером принесу тебе ужин.

Молчание.

Тяжело вздохнув, мисс Роуд вышла, повернула ключ в замке, затушила фонарь и повесила на место. Постояла, прислонив ухо к доскам двери. Если бы услышала плач, причитания, проклятия, успокоилась бы. Услышала тишину.

Эта тишина сказала ей больше криков. «Джоан там погибнет, — думала Мисс Роуд, тяжело ступая по лестнице. Она поднималась к свету и теплу и не радовалась им. — За нее надо бороться».

Но хватит ли смелости выступить против решения директора?

Вряд ли. У преподавателей принято не обсуждать его приказы, а слепо выполнять, в противном случае недолго оказаться за воротами. Куда ей тогда идти – обратно на спичечную фабрику, где грязь, вонь, оскорбления и штрафы?

Но слишком велика несправедливость по отношению к любимой ученице. Если она умрет, грех тяжким камнем ляжет на душу Джералдины Роуд…

Она решительно зашагала к директорскому кабинету.

Дверь открылась, выходивший Грин едва не столкнулся с ней нос к носу. Отпрянул.

— Вы ко мне?

— Да. Пришла поговорить о Джоан Кэмпбелл.

— Давайте в другой раз, — попытался отговориться директор. Он уже освободился от этой ноши и не собирался снова взваливать ее на себя.  – Я очень спешу. Деловая встреча.

Мисс Роуд почуяла запах алкоголя. Грин врет. Он позволил себе выпить, значит, деловых встреч на сегодня не назначено, и спешит он, скорее всего, по личным делам. Они подождут.

— Простите, господин директор, но вопрос не терпит отлагательств, — сказала мисс Роуд и сама не заметила, как сжала кулачки. — Оно не займет много времени. Прошу меня выслушать.

Настойчивость была не свойственна мисс Роуд, да никому из преподавателей, значит, у нее нечто серьезное, и лучше уступить. Грин уже проявлял сегодня строгость, что, наверняка, не прибавило ему популярности. «Ладно. Пусть выскажется. Видно, сегодня день Кэмпбел. Завтра не хочу слышать о ней». Он кивнул, пропустил даму в кабинет, вошел сам и прикрыл дверь наполовину. Не предлагая сесть, спросил:

— Что же вы имеете мне сказать?

— Господин директор, – разборчиво проговорила мисс Роуд. Она старалась не слишком волноваться и четкостью произношения придать вес словам. — Я понимаю, что строгость необходима в воспитании детей. От всепрощения и потакания их желаниям   вырастают лишь самовлюбленные эгоисты и социально не приспособленные личности. Но строгость хороша в меру. Иначе ребенок перестает верить в справедливость, озлобляется. Решается  изрекать хулу Небесам…

— Не хотите ли прочитать мне лекцию по детской психологии? – перебил Грин и усмехнулся. – Не стоит терять времени, мисс Роуд. Позвольте напомнить — дети примитивны и бессознательны, как животные. Склонны поступать скорее порочно, чем благочестиво. Суровое воспитание, прививание норм делает из них людей.

— Я не оспариваю ваших решений, но в случае с Джоан Кэмпбел не могу согласиться. Не верю, что она способна на низкий поступок. Знаю ее лучше, чем кто-либо другой. Девочка на редкость чиста душой, не имеет низких помыслов. Прекрасно воспитана. Наделена талантами в рисовании, языках, музыке. Вы же слышали ее выступление на концерте. Вместе с тем, она проста в обращении, в том числе с теми, кто младше. Я не замечала в ней зависти к кому-либо, злобы или презрения — в отличие от той самой Элли Осборн. Она специально все подстроила.

— Насчет Осборн, думаю, вы правы, — неожиданно согласился директор. От бренди он немножко размяк. Розовые от волнения щеки мисс Роуд ему понравились. С бледнолицей злюкой мисс Стронг он не соглашался никогда. – Но произошла кража. И я не намерен потакать виновным…

— Джоан невиновна!

— Может быть. Даже скорее всего. Признаю, осудил ее  слишком сурово. Не по жестокости характера, а с целью отпугнуть потенциальных воришек. Страх – сильный сдерживающий фактор, мисс Роуд. К тому же, сделанного не вернешь. Я не могу то и дело менять решения. А что вы, собственно, хотели предложить? Только не просите сейчас же выпустить ее. Это ни в коем случае не возможно.

Еле уловимая мягкость в его голосе придала воспитательнице уверенности.

—  Если не желаете немедленно выпустить ее, дайте мне право единолично владеть ключом от карцера.

— Что у вас на уме? Не собираетесь ли вместо наказания устроить курорт вашей протеже?

— Обещаю, что нет, сэр.

Грин сделал небольшую паузу. Если он продолжит стоять на своем, она продолжит уговаривать. А ему надоели дискуссии – с другими и с самим собой. Уступить ей в мелочи и закрыть тему.

— Хорошо. По моему распоряжению ключ от карцера до конца наказания Кэмпбел пусть находится у вас. Срок его я и сам собирался сократить. Чуть позже. Довольны?

— Спасибо, сэр.

Из кабинета мисс Роуд отправилась в спальню старшей группы.   «Мне повезло. Дважды. Что задержался и что выпил. Под действием алкоголя он сговорчивее, чем на трезвую голову». Она открыла тумбочку Джоан, взяла лежавшую на видном месте книжку испанских сказок. Добавила из своих запасов пару листов бумаги, карандаш, свечу. Взять бы еще одеяло, да будет слишком заметно: шпионы доложат директору, он отберет ключ, а эту привилегию терять ни в коем случае нельзя.

Вечером мисс Роуд отозвала Пэт в сторонку.

— Ты подруга Джоан. Пойдем со мной, поможешь отнести ей еду и кое-какие вещи. Только держи рот на замке. А то нам не поздоровится.

— Я умею хранить секреты, — строго ответила Пэт. – Ради Джоан готова на все. Змея Элли ее оклеветала. Но когда-нибудь она ответит за свои подлости.

 

 

Джоан  сидела на подстилке в той же позе, в полной темноте и тишине, потеряв ощущение времени и пространства. Сколько она здесь находится — пять минут или пять часов? И где она — в безлюдном космосе или у Ведьмы из Преисподней?

«Не слышу звуков. Я оглохла? Не вижу ни рук, ни ног. Они у меня есть?». В голову полезли всякие мысли. Можно ли оглохнуть от тишины? А со зрением как? Вдруг от долгого пребывания в темноте, глаза разучатся различать цвета и, когда она выйдет на волю, будет видеть лишь оттенки черного?

Ужас!

Ужас проник внутрь и подавил все жизненные устремления. «Я не смогу рисовать, слышать музыку, читать книги, — печалилась девочка. – Жизнь потеряет смысл без любимых занятий. Когда меня выпустят? Через неделю? Целая вечность… Я с ума сойду. Да, лучше побыстрее сойти с ума и перестать сокрушаться о том, какое зверство со мной сотворили – бросили в темницу.

Ничего не хочется. Ничего не получится. Ничего не понятно. Ничего не важно. Мир не существует. Или я не существую? Мы с ним находимся вдалеке друг от друга. Встретимся ли снова когда-нибудь? Не изменимся ли так, что не узнаем друг друга? Во всяком случае, я точно буду другая. Если выживу…».

Она не ощущала ни холода, ни боли, не знала – жива или мертва. Ужас сковал. Боялась крикнуть, чтобы не услышать чужого голоса в ответ. Боялась повернуть голову, чтобы не увидеть привидения. Там, за аркой колодец в полу, в него падали не подозревавшие подвоха узники…

Вдруг раздались загробные стенания и вой. На стенах возникли страшные картины: клацающие челюстями мертвецы, извивающиеся в адских муках силуэты. Они ощерялись и сверкали пустыми глазницами. Они сошли со стен и с дьявольским смехом двинулись на Джоан. До голой ноги кто-то дотронулся…

Она вскрикнула и потеряла сознание.

Джоан очнулась, услышав металлическое клацанье. Вздрогнула – оборотни пришли за ней? Вжалась в стену.

Со скребущим душу скрипом отворилась дверь, вошла мисс Роуд с фонарем и вещами, за ней Пэт с горящей свечой и тарелкой.

— Джоан, ты не спишь?

Молчание.

Учительница прошла внутрь, посветила на узницу – та не шевелилась и глядела в сторону без всякого выражения. От света фонаря она сморгнула, и то был единственный знак, что жива.

— Директор позволил мне единолично распоряжаться ключом, мы потихоньку принесли вещи, которые, вообще-то, не разрешены. – Мисс Роуд наклонилась, расчистила место возле матраса, отлила горячего воска, вставила туда свечу, еще одну положила рядом. – Следи, чтобы огонь не погас, он отпугнет крыс. Зажигай одну свечку от другой. Они из моих личных запасов. Завтра принесу еще.

— Здесь ужин, Джоан, подкрепись. – Пэт поставила тарелку, села на матрас, обняла подругу. – Не беспокойся, я Элли за тебя отомщу. Буду следить за ней. Если еще раз сделает подлость, тут же доложу воспитательнице. Пусть наказание настигнет виновного. По ней давно тюрьма плачет.

Мисс Роуд положила книгу, бумагу, карандаш.

— Вот. Читай. Рисуй. Занимайся чем-нибудь и не думай о плохом. – Она сняла с плеч платок, накрыла узницу. – Большего не могу для тебя сделать. Крепись, девочка.

— Пожалуйста, не унывай, – сказала Пэт и заплакала. – Никто не верит, что ты воровка. Даже, по-моему, директор. Он потом сразу исчез из школы. Видно, совесть замучила.

Джоан не пошевелилась и не произнесла ни слова. Она не слушала и не вникала в чужие слова. Она думала свое. «Эти люди из другой, прежней жизни. Они сейчас уйдут и окажутся в своем, нормальном мире. Я же останусь в моем, потустороннем. А я хочу вместе с ними! Туда, где солнце и голоса, свежий воздух и музыка. И свобода. Возьмите меня с собой! Ведь это так просто. Так близко. Лишь выйти за дверь…».

Дверь захлопнулась. Ключ звякнул в замке. И снова гудящая тишина. Зачем зажгли свечку — чтобы показать, в каком жутком, грязном, ограниченном пространстве ей предстоит существовать? Лучше этого не видеть!

Джоан наклонилась  и задула свечу.

 

11.

 

Учащихся школы держали на полуголодной диете, заключенных карцера на голодной: утром и вечером кусок черного хлеба, полкусочка сыра и вода. Мисс Роуд сказалась больной и попросила приносить ей еду в комнату, потом относила Джоан, оставляя себе меньше половины.

Жертвы ее оказались бесполезны – узница ни разу не притронулась к еде. Она не читала, не рисовала, не ходила, не спала. Она сидела в прежней позе, в темноте и не реагировала на вопросы. Ее психическое состояние беспокоило Джералдину Роуд – она многое видела и пережила, но ни разу не наблюдала столь полной отрешенности, такого молчаливого, внутреннего страдания у ребенка.

На четвертый день, еще не отперев двери, мисс Роуд услышала надрывный, выворачивающий внутренности кашель, от которого ей самой стало нехорошо. Она заторопилась открыть замок, рука дрожала, и она провозилась дольше, чем обычно. В темноту подземелья они с Пэт вбежали одновременно. Джоан лежала возле матраса и кашляла беспрерывно, в груди ее что-то булькало. Она ослабела настолько, что не имела сил не то, что встать на ноги, но переползти с пола на матрас.

Вместе с Пэт воспитательница подняла и уложила девочку на подстилку. Руки ее были сухи и холодны, как окружавшие ее кирпичи, весила она немного. Глаза были закрыты, и непонятно – кашляла она, будучи в обмороке или в сознании.

— Джоан, — позвала мисс Роуд и принялась ее гладить, растирать, тихонько тормошить. – Не молчи. Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь. Что у тебя болит?

— Нечего, — прошептала девочка в перерыве между приступами кашля. Ее первое слово.

— Почему же ты кашляешь?

— Мне здесь не нравится… Не хочу так жить… Как крыса в норе… Лучше умереть.

— Ой, не умирай, пожалуйста, — попросила Пэт. Склонила голову низко к подруге, подышала теплым воздухом на ее щеки, желая согреть. – Иначе я тоже умру.

— Держись, Джоан. – Мисс Роуд  пощупала ее лоб. Ледяной. – Поешь теплой каши.  Хочешь, зажгу свечу?

Ответа не дождалась. Выходила из камеры, закрывала замок, поднималась по лестнице под тяжкий, непрекращающийся кашель. «Плохой знак. Начинается чахотка. Болезнь для взрослого смертельно опасна, а ребенка в ее положении и психическом состоянии прикончит за считанные дни. Джоан не дождется освобождения, умрет в подвале. Она не заслужила. Пойду к директору».

Мисс Роуд настойчиво постучала в кабинет. Ей не ответили. Постучала еще раз.

— Там никого нет, — бросил Джон Донахью, случайно проходивший мимо. – Директор уехал в отпуск, в Бат.

— Когда вернется?

— Э-э, — протянул завхоз, вспоминая и подсчитывая. – Через три дня. Он на неделю уехал.

— Как некстати, — вырвалось у мисс Роуд. В хлопотах она и не заметила долгого отсутствия начальника.

— Почему некстати? Он тоже человек. Имеет право на отдых с семьей. Попьет минеральной воды, попринимает целебные ванны и вернется… — Донахью скрылся за поворотом.

«Пока он принимает целебные ванны, в холодной, сырой комнате, без свежего воздуха, без движения, без еды, в полном одиночестве погибает девочка».

Да, медлить нельзя. Мисс Роуд решилась поднять тревогу. Первым делом следовало проинформировать старшую воспитательницу мисс Баритон, которая в отсутствие директора исполняла его обязанности. Фамилия ей не подходила – разговаривала она басом и обладала тяжелым, мужским характером. Она проводила занятия по богословию — самому важному предмету, и мисс Роуд не дерзнула ее беспокоить. Поговорить удалось лишь через два долгих часа.

Выслушав Джералдину, мисс Баритон сказала:

— О чем вы просите, не понимаю. Получили в единоличное пользование ключ, будьте довольны. Ни я, ни тем более вы не имеем права отменять указания директора. Пользуясь его отсутствием, хотите освободить Кэмпбел раньше срока? Нет, мисс Роуд, я в ваших аферах участвовать не намерена! Предупреждаю:  если вы все-таки поступите по-своему, доложу о самоуправстве мистеру Грину немедленно по его прибытию.

Смягчить ее сердце так же невозможно, как разогнуть подкову, но мисс Роуд попыталась.

— Девочка умирает…

— Ничего страшного. Как только выйдет на свободу, сразу оживет. Простите, мне пора на урок. Да и вам тоже.

Мисс Баритон окатила младшую воспитательницу презрением, вскинула голову и направилась в класс. Мисс Роуд отправилась в студию проводить занятия. Еле дождавшись их окончания, она позвала Пэт, и они бегом устремились в карцер.

Там было странно тихо. Джоан лежала без сознания и не двигалась. Лишь хлюпающее дыхание показывало, что она еще жила, но, может, то была предсмертная агония. «Неужели мы опоздали?» Мисс Роуд приказала Пэт бежать за Донахью, сама наклонилась к девочке, потрясла легонько, потом сильнее. Та очнулась и зашлась в кашле, от которого сотрясалось тело, и уходили последние силы. «Долго ли она протянет?»

— Потерпи еще чуть-чуть, дорогая, сейчас придет мистер Донахью, отнесет тебя в лазарет. Под мою ответственность.

Джон Донахью поднял больную и удивился – она весила меньше, чем лошадиное седло. Догадался, что дело серьезное, и несмотря на позднее время, съездил в город за доктором.

На ночные вызовы Робин Витакер посылал помощника, за исключением случаев, когда вызывали к детям. Он осмотрел больную, прослушал трубкой и обреченно покачал головой.

— Болезнь запущена. В легких мокрота. Она отхаркивала кровь?

— Нет. — Мисс Роуд приложила к груди ладони – как делала в церкви, вознося молитвы, и с мольбой посмотрела на доктора. – Помогите ей. Пожалуйста.

— Простите, но я не Бог, чудес не совершаю. И волшебного средства не имею. Раньше чахоточным пускали кровь, от чего они умирали раньше времени. Теперь не пускают, но и лекарств не придумали. У нее есть родители?

— Нет. Умерли.

— Значит, девочка скоро с ними встретится на Небе.

— Неужели совершенно ничего нельзя сделать? Она же еще такая маленькая!

— Именно потому, что маленькая. Слишком слаба. – Доктор сложил инструменты в чемоданчик и приготовился уходить. – Давайте ей теплый бульон для смягчения кашля. Регулярно вытирайте пот. Надежд питать не советую. Хотя… Как говорил Цицерон «Пока у больного есть дыхание, есть надежда».

— Сколько ей осталось?

— В карцере она не дотянула бы до конца срока. В лазарете при хорошем питании и уходе… Если продержится две недели, я буду  удивлен.

Витакер коротко кивнул и вышел. Мисс Роуд села на кровать, укрыла больную одеялом и пледом. Промокнула полотенцем мокрый от натужного кашля лоб, провела по впавшим щекам.

Джоан кашляла беспрерывно. Слушая за стеной ее кашель, Пэт всю ночь не сомкнула глаз. Слезы текли на подушку, как две горячие речки. «Я уже потеряла одну подругу. Неужели Джоан ожидает та же судьба, что Сьюзен? Ужасно несправедливо! Почему лучшие люди всегда умирают первыми?»

 

12.

 

Ровно в девять утра во двор школы въехал городской кэб и остановился напротив арки. Кэбмен открыл дверь, оттуда с важным видом вышел Гилберт Грин – посвежевший, похудевший, поздоровевший и легкой походкой направился ко входу. Навстречу ему из темноты арки выступила странная фигура. Грин приостановился, пригляделся. Фигура принадлежала женщине… нет, женщиной он бы не назвал стоявшее перед ним существо. Ведьма. Смуглое, почти черное лицо расчерчено морщинами вдоль и поперек, нос огромный и горбатый, взгляд дьявольский. Несмотря на лето, одета в теплый коричневый жакет, из-под которого выглядывает широкая цветастая юбка, похожая на цыганскую. Такая же цветастая косынка покрывает голову, из-под нее торчат две совершенно черные косы, что неестественно в ее возрасте.

Нехорошее предчувствие булькнуло у Грина в животе, но он еще находился в отпускной эйфории и на предчувствие не обратил внимания. Мельком глянув на незнакомку, он собрался пройти мимо, но та встала на пути и уставилась на него своими дикими глазами, цепкими, как гарпуны.

— Мистер Грин. – Не спросила, а сказала. Как потом выяснится, это был первый и последний раз, когда она обратилась к нему более-менее вежливо.

— Да. В чем дело?

— Очень важное дело. О жизни и смерти человека, — загадочно проговорила незнакомка.

«Сумасшедшая какая-то. С ней только время терять. Начнет клянчить денег несуществующим детям на пропитание. Знаем этих попрошаек».

— Извините, мне некогда. — Директор  сделал шаг в сторону, чтобы ее обойти.

Она сделала шаг туда же и поставила руки в бока.

— Хочешь, чтобы жена узнала про даму с Цветочной улицы? – Незнакомка грозно ткнула в него носом.

Грина будто пригвоздило к месту.

Она продолжала:

— А куда делись деньги, которые ты получил в прошлом году на ремонт школьного здания? Что-то незаметно, что они израсходованы по назначению. Стены не покрашены, ворота покосились, в окнах стекол не хватает. Куда смотрит Наблюдательный совет?

У директора нервно перекосились губы. Странная дама знала о нем вещи, которые он держал в глубоком секрете и не доверил бы даже близкому другу. Которого не имел, но все же.

Да, он навещал мисс Баттон пару раз в месяц, а жене говорил, что слишком занят и ночует в школе.

Да, деньги спонсоров он потратил на другие цели. Нужда заставила. Молодая любовница стоит недешево, а директорское жалованье едва обеспечивает достойную жизнь семье с тремя детьми.

Виновным себя Грин ни в том, ни в другом случае не считал. Многие воруют, когда есть возможность, а иметь любовниц мужчине сам Бог велел. Но… огласка нежелательна. Ладно, пусть говорит, сколько ей надо, получает и убирается.

— Сколько вы хотите? – торопливо спросил директор.

— Не спеши, голубчик. Нам надо поговорить. У тебя в кабинете.

Вести это чучело в школу, на глаза преподавателей и учениц? Кто знает, что у нее на уме — устроит публичный скандал или наведет порчу, или…

Есть что-либо другое предложить?

Нет.

— Следуйте за мной.

Он открыл подсобную дверь своим ключом, вошел первым, впустил ее, снова запер. Поднялись по черной лестнице и, к облегчению директора, встретили одну лишь служанку, спешившую с полным тазом отбросов на двор. Открыл перед «гостьей» дверь кабинета.

— Проходите.

Старая Морин, а это была она, вошла и без всякого стеснения устроилась в кресле, которое никто, кроме хозяина, не смел занимать. Указала ему сесть напротив. Тот повиновался.

— Слушай меня, внимательно, — начала Морин без предисловий и без спешки. – Делай точь-в-точь, что я скажу. Иначе твои покровители узнают, куда уходят их денежки. И жена. Она бы с удовольствием носила колечки и сережки с бриллиантами. Которые получает одна молодая особа…

— Откуда вам все известно? – вырвалось у Грина.

— Неважно, — невозмутимо ответила старая цыганка. – Итак, твое решение.

— Хорошо. – Ясно — деньги ей не нужны. — Что вы хотите, чтобы я сделал? Если это в моих силах…

— Девочка, которую ты посадил в карцер, смертельно больна.

— Кэмпбел? Я не знал… Я только что из отпуска, — принялся  оправдываться директор. И врать. –  Собирался ее сегодня выпустить.

— Поздно. Она при смерти.

— О, господи! – Грин побледнел и, вскочив с места, заходил по комнате. Не зря поедали его сомнения, когда выносил ей приговор. Но он же не знал, что она слаба здоровьем. Неприятность. Большая. В прошлом году скончалась Мегги, в начале этого Сьюзен. Если еще одна девочка умрет, в школу нагрянут с проверкой. Вскроют нарушения, директора снимут с работы. Возможно, отдадут под суд. Как некстати появилась эта тетка. Нет, некстати заболела Кэмпбел…

— Погодите, а откуда вы узнали?

— Все еще сомневаешься в моих способностях? Где у вас лазарет?

— В другом крыле, — сказал и первым выскочил за дверь.

Еще на подходе Грин услыхал натужный кашель, который был слишком знаком по предыдущим случаям и не оставлял сомнений в словах таинственной посетительницы. «Неужели это Джоан кашляет? И я напрямую буду причастен к ее смерти…»

Распахнув дверь, он увидел больную, которая лежала с закрытыми глазами и беспрестанно кашляла. Она не реагировала на происходящее вокруг и в коротких перерывах между приступами лежала, не шевелясь, будто каждый раз теряла сознание. Сидевшая рядом мисс Роуд вытирала капельки пота с ее бледного лба и сама выглядела не более здоровой.

— Мисс Роуд, в чем дело? Как вы допустили? Почему не досмотрели? – Грин продолжал искать виновных. – Где мисс Баритон?

— Оставь выяснения, сейчас не до того, — сказала вошедшая следом Морин и обратилась к воспитательнице. – Ты взялась ухаживать за Джоан?

Та кивнула.

— Слушай меня. Дело не терпит отлагательств. Расскажу, как нужно ее лечить.

— Ее невозможно вылечить, — проговорила упавшим голосом Джералдина Роуд. – Доктор дал ей от силы две недели…

— Если будешь следовать моим указаниям, она проживет еще много-много лет, — сказала Морин.

Есть люди, от которых исходит магическая сила, заставляющая   других людей слушаться беспрекословно. Это необъяснимое качество дается с рождения, его невозможно приобрести или воспитать. Им наделены великие военачальники, великие шарлатаны и те, которые обладают знаниями, которыми не обладает большинство. К последней категории относилась Морин. Мисс Роуд и не подумала ей не доверять. Она лишь взглянула на директора – убедиться, что он тоже под чарами этой странновато выглядевшей, но явно неординарной дамы.

Тот кивнул, и они вдвоем, как завороженные, уставились на ее манипуляции. Морин извлекла из складок юбки матерчатый мешок, висевший, видимо, на поясе, достала оттуда два глиняных кувшина, прикрытых чистыми тряпицами, и два берестяных сосуда. Поставила на стол. Показала на чайник, от которого исходил пар.

— Это кипяток?

Мисс Роуд кивнула. Она следила за женщиной, и тихая надежда зарождалась: у той спокойный голос и уверенные движения, она знает, что делает, возможно, владеет секретом, которым не владеет доктор Витакер. А уж как жарко надеялся на ее ворожейские способности директор Грин!

Морин раскрыла один кувшин, показала содержимое – мешанину зеленого цвета.

— Здесь хвоя. Она против кашля. Зачерпывай понемногу, заливай кипятком в кружке до краев. Накрывай блюдцем. – Рассказывала и показывала. — Когда чуть остынет, давай девочке. Поначалу с ложки. Потом из кружки. Следи, чтобы выпивала все до капли. На дне самая сильная смесь.

В берестяном сосуде лежали сухие травы.

— Здесь смесь для отхаркивания. Заваривай, закрывай и настаивай до тех пор, пока станет возможным пить, не обжигаясь. И то, и другое давай задолго до еды, каждый час попеременно. Я сегодня побуду здесь, покажу – как и что. Вечером уеду. Мне нельзя дом надолго оставлять, иначе займут бродяги. Чтобы Джоан легче было дышать и глотать, нужно приподнять ее. Вот так. — Морин осторожно приподняла тело крестницы, слабое и податливое, как у новорожденного ребенка. — Подставь-ка подушки.

Мисс Роуд собрала подушки, которыми была окружена девочка, и подложила под спину. Голова ее слегка откинулась, рот приоткрылся. Морин с ложечки влила туда первую дозу и, когда она была проглочена, постепенно влила остальное. Следующий приступ кашля начался с пятиминутной задержкой. Маленький успех, но очень обнадеживающий. Грин смахнул капельку напряженного пота с виска.

— Мисс Роуд,  выполняйте все в точности, как сказала эта дама, — распорядился он. – На время болезни Джоан вы освобождаетесь от других обязанностей.

— Хорошо, сэр.

— Этих лекарств хватит на две недели, — продолжала Морин. – Потом буду присылать с почтовой каретой. А ты будешь оплачивать. – Она указала головой на директора.

— Конечно, мадам, — быстро сказал он и в подтверждение доброй воли кивнул, хотя стоял позади, и «мадам» его не видела.

— Продолжайте лечение и когда Джоан встанет с постели. До тех пор, пока средства не кончатся. Давайте ей больше жидкости, чтобы выводить заразу. А ты, — она обернулась и ткнула узловатым черным пальцем в директора. – Покупай ей лучшие фрукты. Апельсины там, и другие.

— Конечно, мадам. Не сомневайтесь. Исполним.

— Я принесу свежего кипятка, — сказала мисс Роуд и вышла. Ее каблучки шустро застучали по коридору, который ответил звонким эхом.

Очередной приступ кашля затих, Морин принялась что-то неразборчиво шептать и водить руками над крестницей, будто разводила невидимые тучи. Взяла ее безжизненную руку, поднесла к губам. Опять долго что-то шептала, затем поцеловала ее пальцы, дотронулась ладонью до лба.

— Все будет хорошо, моя милая. Ты выздоровеешь.

— Да, тетя, — четко произнесла Джоан по-прежнему с закрытыми глазами.

«Мистика», — подумал Грин и решил ничему не удивляться. Пришла с дымившимся чайником мисс Роуд. Морин уступила ей место на краю кровати и встала у окна, за которым виднелся балкончик. Сделала знак директору подойти.

— Девочке нужен свежий воздух. И солнечные лучи. Удачно, что сейчас лето. Когда кашель поутихнет, в ясную погоду выноси ее на балкон. Солнце и воздух помогут ей окрепнуть.

— Конечно, мадам. Я все сделаю. Это и в моих интересах, чтобы Джоан выздоровела. Пожалуйста, не думайте, что я какой-то монстр или…

— Ты меня правильно понял, — перебила она. — Теперь иди к себе, но оставайся на месте. У меня к тебе еще одно дело будет.

Высокая, громоздкая фигура Грина исчезла, и в комнате, вроде, стало свободнее и светлее. Мисс Роуд заваривала травяную смесь, Морин следила и согласно кивала – сделано правильно. Снова присела на кровать, взяла руку Джоан, приложила к щеке. Покачиваясь из стороны в сторону, она негромко запела по-испански:

— Как в долине среди гор

Речка бежала.

А на мягкой, на траве,

Цыганка лежала…

Она пела любимые песни крестницы, рассказывала ее любимые сказки. Она не ела, не пила. Когда в окне засинело, и мисс Роуд зажгла свечу, Морин поцеловала девочку в лоб, посмотрела на нее долгим взглядом, поднялась.

— Мне пора уходить.

— Вы еще придете когда-нибудь?

— Нет.

— Даже когда Джоан выздоровеет? Не захотите ее навестить?

— Нет, — сказала Морин, хотя больше всего желала бы сказать «да». Но… Дороги, которые единожды разошлись, никогда не сойдутся снова. Прошлое нельзя пережить заново. – Не говори, что я приходила, чтобы не тревожить мою дочку. Вверяю ее твоим заботам.

— Можете на меня положиться, мадам. Я Джоан не оставлю. Буду ухаживать, как за родной.

— Добро тебе будет, — сказала цыганка тихо и вышла.

Грин, весь день просидевший в кабинете, при ее появлении встал, сделал жест, приглашающий сесть, но Морин не воспользовалась приглашением. Она желала поскорее закончить с ним дела и до темноты уйти, Грин желал того же.  Он тоже остался стоять, ожидая, когда незнакомка начнет разговор, не имея понятия — на какую тему.

Она снова огорошила его осведомленностью.

— Джоан написала мне письмо. Давно. Я его до сих пор не получила. Где оно?

На пару секунд Грин замешкался. Дама пожелала помочь с лечением Кэмпбел – это хорошо, но теперь вторгается в область, которая не входит в ее компетенцию. Кто она вообще такая? Почему он должен все время ее слушать? Что скажет Хопкинс, если узнает, что она сюда приезжала…

— Он не узнает, если ты не проболтаешься, — вдруг сказала женщина и поманила все тем же черным пальцем. – Письмо у тебя. Давай сюда.

«Страшная персона. Откуда она свалилась на мою голову? Нужно делать все, что говорит. Может, скорей уберется». Достал из ящика письма Джоан.

— Которое вы хотели бы иметь?

— Давай оба.

Грин протянул ей конверты. Морин взглянул на адреса. Письмо Алексу тут же порвала и бросила на пол, другое спрятала в карман.

— Меня зовут Морин, — несколько запоздало представилась она. – Я крестная мать Джоан. Наши с ней письма не задерживай. С остальными можешь делать, что хочешь.

— Да, мадам.

— Сейчас я ухожу, но запомни. Буду за тобой следить. Выполняй в точности, как я сказала, иначе снова приеду. И не думаю, что обрадуешься. – Морин ткнула пальцем — в директора будто стрела вонзилась в районе левого подреберья и вышла навылет. – Если мое дитя погибнет, твои погибнут все трое. — Она резанула себя по шее.

«Точно она ведьма» — подумал Грин. И почему он верил каждому ее слову?

— Уверяю, мадам, вам не о чем беспокоиться, — сказал он и приложил руку к груди для пущей убедительности. — Отныне здоровье вашей крестницы – моя первостепенная забота. Примите мои искренние извинения, что чересчур строгим наказанием нанес вред ее здоровью…

— Ладно, — буркнула Морин, развернулась и, протопав по клочкам письма, скрылась за дверью.

 

13.

 

Джоан поправлялась – неторопливо, но уверенно. Мисс Роуд, ставшая ее верной сиделкой, скрупулезно выполняла рекомендации Морин и с каждым днем замечала улучшения. К концу первой недели кризис миновал, к концу второй прекратилось бульканье в груди, кашель стал сухим, потом мокрым, и с мокротой выходили остатки болезни. Она была еще бледна и слаба, но покойницкая белизна со щек пропала, появились первые пятнышки румянца.

«Странные дела, — думала Джералдина Роуд. — Доктор, окончивший университет, предсказал ей скорую кончину. А какая-то темная старушка явилась неизвестно откуда, принесла самодельное лекарство, и смертельно больная пошла на поправку. Невероятно, но признаки выздоровления налицо. Значит, мы многого еще не понимаем в природе человека, и некоторые факты не в силах объяснить с научной точки зрения».

Исхудавшая девочка нуждалась в восстановлении. По распоряжению директора повар Ганс готовил ей специальную еду — пожирнее и посытнее, каждый день выпекал к чаю булочки Манше. Сам Грин ежедневно приходил ее навещать и, когда стало ясно, что смертельная опасность миновала, вздохнул с облегчением.

Как-то он сказал:

— Мисс Роуд, кашель у Джоан прошел. Будем выносить ее на балкон. Сегодня же пришлю завхоза. Найдите среди старой мебели что-нибудь подходящее, чтобы она сидела продолжительное время, не утомляясь.

На чердаке нашлось отличное старое кресло, принадлежавшее еще первому хозяину, который именно на том балконе сиживал в нем одинокими вечерами, посасывая вересковую трубку и любуясь на милый сердцу деревенский пейзаж. Практичный Джон Донахью осмотрел, ощупал кресло и признал его годным к употреблению.

— Сиденье и спинка в целости. Прибью подлокотник, подтяну шурупы. Сделаю подставку для ног. Джоан будет восседать, как на троне.

Кресло выставили на балкон, уложили подушками, и Грин самолично отнес на него девочку, укутанную в одеяла. От яркого света она зажмурилась — после темноты карцера и полумрака лазарета глазам требовалось привыкать к сиянию дня. Она проморгалась и взглянула, немного с опаской, на открывшийся ландшафт, далеко видный с высоты балкона.

Ожидала увидеть черноту и тени, а увидела все цвета — как прежде, нет, ярче, чем прежде, и перехватило дыхание. Не от кашля, но от тихого восторга.

Когда человек болеет, не радуют никакие блага, когда выкарабкался, радуют самые неважные мелочи.

Какими-то другими, обновленными ощущениями воспринимала Джоан окружавшие ее запахи, звуки, краски – они казались крепче, отчетливее, ярче, чем прежде. Пахло сухим, солнечным воздухом, немного усталым от жары – именно таким он бывает на исходе лета. На порыжевшей траве луга паслись белые, будто отмытые с мылом, овечки. Резвились серенькие ягнята – прыгали, мекали и бегали наперегонки. На пригорке сидел молодой пастух и перекусывал нехитрой едой, которую достал из коричневой кожаной сумы, его ярко-красная шапка выделялась на фоне травы, как гигантская ягода брусники. Вокруг носился верный пес – лохматый и черный, как оборотень Келпи, и лаял от счастья.

За лугом виднелся лесок с ровными, будто подстриженными верхушками, а далее начинался город, на улицах которого все жило и двигалось: люди спешили по своим маленьким делам, кареты – по важным, телеги – по торговым, экипажи – по веселым. Ближе к горизонту дымили фабричные трубы, значит, в цехах кипела работа.

Жизнь вокруг бурлила и, как бы, вливалась в Джоан. Она вновь ощутила причастность к живому миру, и радость наполнила: она возвратилась, обратного пути нет. Хорошо возвращаться, когда тебя ждут – люди или воспоминания. Она вспомнила детство, которое провела с крестной Морин и маленькими лесными друзьями. Из того беззаботного существования ее вырвали с мясом, и пришлось про старых друзей забыть. Но они ее не забыли. Оказывается, они ждали Джоан – и вот уже деловой муравьишка приполз справиться о ее самочувствии, кукушка накуковала сотню лет. Появились и новые друзья: ласточка, прилепившая гнездо прямо над балконом; паучок, свивший паутинку между рейками перил; жирный шмель, прилетевший спеть свою жужжащую песенку. Целебный нектар полился на ее раны.

«Теперь все будет хорошо».

Вроде, она недавно слышала эти слова…

Однажды  директор по заведенному собой обычаю вынес девочку на балкон, усадил в кресло, но уходить не торопился. Загадочно глянув, протянул грязноватый, неровно сложенный листок бумаги с адресом школы и ее именем.

Письмо!

Джоан ни разу в жизни не получала писем. Она так обрадовалась дешевому конверту, будто в нем пришло исполнение мечты. Только теперь поняла, почему воспитанницы-сироты ждали почтальона, как вестника богов. Получить письмо — это нечто особенное. Это доказательство, что ты не одинок во Вселенной. Что есть человек, который о тебе думает, одна мысль о том вселяет уверенность и надежду.

Письмо было от Морин, и еще не прочитав, Джоан ощутила ее тепло и поддержку. Крестная писала о повседневных заботах: о травах, которые она собрала и развесила сушить; о кошке, которая помогла ей избавиться от головной боли; о необходимости прочистить камин, который чадил нещадно, и прочая. В конце спрашивала о здоровье крестницы.

«Странно, — подумал девочка. – Когда я лежала при смерти, вроде, видела тетю. Слышала ее песни и сказки. Разговаривала с ней. Помню, после того тяжесть сошла с груди, дышать стало легче. Она догадалась о моей болезни и приснилась, чтобы помочь? Или не приснилась?..».

Солнце светило ежедневно, стараясь внести свою лепту в выздоровление Джоан, которой становилось лучше день ото дня.  Краски заиграли на лице — щеки покрылись малиновым румянцем, глаза засверкали морской голубизной, губы из бледных превратились в розовые. Доктор Витакер приходил два раза справиться о ее состоянии и смотрел со священным трепетом — не иначе Святой Иоанн приложил руку к ее исцелению. Если бы своими глазами не видел, ни за что не поверил бы, что травами и заговорами можно вытащить человека с того света.

К Джоан возвращались силы, она уже самостоятельно выходила на балкон, спускалась в сад. Летом там было пустынно —   многих девочек родственники забрали на каникулы домой, преподаватели получили отпуска.

Оставшиеся воспитанницы, из числа круглых сирот, занимались всем понемногу: уборкой, работой на грядках, другими делами, не имевшими отношения к учебе. Джоан была предоставлена самой себе и вовсю пользовалась свободой. Она ходила гулять на луг, где паслись овцы, познакомилась с черным псом. Звали его Брендан. «Я кличу его Бренди» — сказал пастух в красной шапке и далее не вымолвил ни слова, он оказался застенчивым парнем. Зато пес оказался на редкость общительным и почитал за великое счастье бегать за палкой, которую бросала Джоан. Утомившись, она возвращалась «к себе» на балкон, который как бы стал ее постоянной резиденцией. В ненастную погоду она ходила играть с младшими девочками, читала книги, рисовала. Как-то попробовала сыграть на рояле, но пальцы не слушались, нажимали не те ноты, не попадали в ритм.

— Не спеши, Джоан, — сказала мисс Роуд. – Когда полностью окрепнешь, пальчики снова станут послушными. Курс лечения еще не закончен. Больше отдыхай. Сегодня обед тебе принесет Мери, а я  отлучусь. В нашу церковь поступил новый викарий, мистер Доусон. Попросил у меня какую-нибудь книжку почитать. У него еще нет здесь знакомых… — Мисс Роуд смутилась, будто ее застигли за чем-то неприличным. Вечером Джоан заметила у нее на сером платье нежно-розовый полевой цветок, приколотый булавкой со стороны сердца. Наверное, подарок викария.

Хорошо сидеть и ничего не делать! Вот почему простые люди завидуют монархам. А Джоан не завидовала. Она была королевой, когда устраивалась в своем по-королевски удобном кресле и подставляла лицо ласковым солнечным лучам. Доставала висевший на шее медальон, раскрывала, смотрела на лица родителей и ощущала их близость. Да, они рядом. Они помогли ей выжить и, если закрыть глаза, можно ощутить присутствие. Джоан не одна на балконе, они втроем. Нет, вчетвером. Вот колечко Алекса. Он тоже здесь. Интересно, что бы он сделал, если бы узнал, что она недавно чуть не умерла. «Наверняка позвал бы лучших докторов, чтобы они меня лечили самыми лучшими лекарствами. Он не отходил бы от меня, пока я не выздоровела. Алекс выносил бы меня на руках на балкон вместо директора Грина. Очень романтично… Прямо как в сказке про великана Ролдана и его жену».

Летом в лазарете не было других больных, и она жила в полном, покойном одиночестве. Мечты ее посещали. Чаще всего про кузена. Она по-прежнему любила его, но теперь глубоко, по-взрослому. Победив смерть, она ощущала себя мудрой, опытной и желала поделиться новыми впечатлениями с Алексом.

«А ответа на мое письмо до сих пор не прислал, — думала Джоан и не огорчалась. – Наверное, ему сейчас некогда. Каникулы и все такое. Ближе к зиме напишет».

Нечего волноваться по пустякам. Судьба к ней благоволит, и впереди ждет только хорошее.

 

14.

 

Едва вернувшись в школу, Патрисия Финеган бросилась разыскивать подругу. Она писала ей чуть ли не каждый день, но ни на одно письмо не получила ответа. Нашла Джоан на полянке с книжкой, обняла, отодвинула, хорошенько рассмотрела.

— Девочка моя, ты ужасно похорошела. Прости за каламбур, но болезнь пошла тебе на пользу. Ой, нет, глупость сказала. Теперь скажу умное — выздоровление проходит успешно! Ты загорела, но не похожа на простолюдинку. Наоборот, на светскую леди, побывавшую на курорте. Где принимала солнечные ванны? На морском побережье?

— Нет, на больничном балконе.

Подруги взялись за руки и отправились бродить. Провели целый день в разговорах и не рассказали и половины того, что собирались. Они перебивали друг друга, клялись в вечной дружбе и смеялись по пустякам. Джоан сообщила, что теперь они будут неразлучны: она возвращается в общую спальню, а новый учебный год начнет в пятой группе, где занималась Пэт. И Элли Осборн, кстати, тоже.

Это была последняя группа — для выпускниц. Перевод означал для Джоан значительную перемену в статусе. Старшие девочки находились на привилегированном положении – воспитатели не применяли к ним телесных наказаний и обращались на «вы». По окончании курса воспитанницы или поступали на работу, или возвращались в семью. Джоан была младше остальных, но преподаватели решили, что по уровню развития она им ничем не уступает. Будет лучше, если она уже сейчас начнет постижение  практических навыков и продолжит прогресс. По предложению директора, мисс Роуд составила ей индивидуальную программу: с утра Джоан занималась обязательными уроками в группе, затем с наставницей – музыкой и рисованием, вечерами ей разрешалось посещать библиотеку, где французские и испанские книги она читала на языке оригинала.

Неожиданно отрылся у нее певческий талант. Школа готовилась к новому концерту для спонсоров и членов Наблюдательного совета, который намечался на вторую половину декабря и посвящался Рождеству.

Директор Грин раньше ненавидел любимчиков, теперь же всюду ставил Джоан на первое место. И почему нет, если это в интересах заведения? Желая повторить прошлый успех, он сказал мисс Роуд:

— Пусть Джоан подготовит побольше номеров. Она нравится зрителям. Только не перегрузите ее после болезни. Пусть все делает по желанию и не переутомляется.

В концерте участвовала также Патрисия, которая умела петь лучше, чем играть, и собиралась исполнить две баллады. Джоан   ей аккомпанировала, а также потихоньку подпевала, когда подруга слишком вольно интерпретировала мелодию или рано заканчивала строку. У Джоан был легкий, приятного тембра голос, предназначенный не тянуть ноты, а, как бы, рассказывать под музыку, Патрисия пела чуть ниже, и в паре они образовали великолепный дуэт.

Последние дни перед выступлением подруги проводили вместе в студии. Как-то во время паузы Пэт сказала:

— Замечаешь, какими глазами смотрит на тебя Элли?

— Нет, а что такое?

— Она смотрит с ненавистью. Опять что-то мерзкое задумала. Я ее хорошо изучила за четыре года. Когда у Элли гнусность на уме, она всегда смотрит на жертву, как удав на кролика. Вот так. – Пэт нахмурила брови и взглянула исподлобья.

— Откуда знаешь про удава и кролика?

— Картинку в книжке видела. И представила Осборн на месте удава. Она же змея.

Джоан не верила, что история с воровством и карцером может повториться. Она ожидала от жизни только хорошего, и игнорировала Осборн.

— По-моему, ты преувеличиваешь. Не думаю, что она снова решится на подлог. Второй раз ей никто не поверит. Даже директор.

— Посмотрим. – Пэт пожала плечом. – Не волнуйся. Я тебя ей в обиду не дам.

 

15.

 

В ночь перед концертом, когда в спальне для девочек еще не погасили свет, Джоан, раздеваясь, мельком глянула на другой ряд. Элли перехватила ее взгляд, достала откуда-то огромные портновские ножницы и, хищно улыбнувшись, клацнула ими два раза.

Джоан поделилась с подругой:

— У Элли ножницы. Она мне ими пригрозила.

Патрисия повернула голову. Осборн, как ни в чем не бывало, лежала в кровати, до подбородка накрывшись одеялом.

— Завтра выступаем. Надо держать ухо востро. Эта змея наверняка что-то задумала. Она не должна застать нас врасплох. Давай сегодня ночью спать по очереди,  чтобы сорвать ее план?

— Давай. Кто первый будет стоять на страже?

— Я, — решительно сказала Пэт. – Подушку подложу под спину, буду сидеть, и смотреть на Осборн. Я в темноте хорошо вижу. Сразу замечу, если она зашевелится.

— Хорошо, — согласилась Джоан. – Разбуди меня, когда спать захочешь.

После отбоя Пэт уселась в кровати, сложила руки на груди и уставилась пронзительным взглядом на противницу…

Проснулась от металлического лязга. «Черт, все-таки заснула на посту». Открыла глаза и различила силуэт, склонившийся над постелью Джоан. Оттуда доносилось лязганье ножниц.

«Подругу убивают!» Пэт вскочила и с диким рычаньем бросилась к темной фигуре, угадав в ней Элли – обхватила сзади, кое-как оттащила, крикнула:

— Джоан, ты жива?

Шум борьбы и крики разбудили спящих. Джоан тоже проснулась, подняла голову от подушки и почувствовала легкость —   тяжелая коса, которую она заплетала каждый вечер, не тянула книзу. Схватилась за волосы и вскрикнула – ее гордость, ее густые, красивые, волнистые волосы были отрезаны по самую шею. Косу она нащупала на подушке.

— Пэт, она меня остригла!

Подруга, лежала на полу и все еще боролась с Элли.  Воспитанницы забегали, загалдели, закричали, не понимая – в чем дело. Кто-то зажег фонарь. Вбежала дежурная воспитательница, за ней другие, прибежали перепуганные служанки со свечами. Разняли дерущихся. Стали выяснять обстоятельства дела, все разом принялись говорить, перебивая и перекрикивая. Одна лишь Джоан не пыталась ничего объяснять, стояла в стороне и плакала, держа в руках косу, которой многие завидовали. Элли нервно смеялась, потрясала ножницами и клоком ее волнистых прядей.

— Смотри, выскочка, где твои шикарные волосы! Как же посмеешь в таком жалком виде выступать перед гостями?  Опозоришь всю школу, ха-ха-ха!

Мисс Роуд увидела кусками остриженные волосы Джоан и все поняла. Она забрала у Элли ножницы и отвела ее в больничное отделение, которое пустовало с тех пор, как Джоан оттуда съехала.

— Сегодня переночуешь здесь. Завтра придет директор и решит, что с тобой делать, — сказала и заперла дверь на ключ.

Вернувшись в спальню, она помогла дежурной воспитательнице навести порядок и подошла утешить Джоан.

—  Не расстраивайся. Ее выходка не останется безнаказанной.

— Мы с Пэтти столько репетировали, — причитала девочка сквозь слезы. — А с такими обрезками меня близко к сцене не подпустят…

— Ложись теперь спать. Завтра что-нибудь придумаем. Ты обязательно выступишь на концерте. Обещаю.

 

27.

 

На следующее утро директору Грину доложили о новой проделке Элли, и он пришел в бешенство. «Эта подлая девчонка доведет меня до беды. А если бы она теми ножницами убила Кэмпбел?!». Перед глазами встала странного вида дама, которая явилась к нему полгода назад – как она прочертила по шее своим страшным черным пальцем и сказала «за моего ребенка погибнут твои трое». Сомнения, что именно так и произойдет, не посетили Грина ни разу. Она слишком многое знала из его личной жизни, чего не знал ни один смертный. Она не человек, а… неизвестно кто – из тех, кто не бросает слов на ветер. До сих пор при воспоминании о ней у Грина становилось горячо в подреберье – там, где она пронзила его невидимой стрелой.

Он обещал ей, что с Джоан в дальнейшем ничего не случится, и вот опять. «Надо избавиться от негодяйки Осборн раз навсегда», — подумал Грин и в тот же день издал указ о немедленном исключении воспитанницы Элеоноры Осборн из школы по причине «неуправляемого характера, неадекватного поведения и немотивированной ненависти к со-ученицам». Он проследил за ее отбытием и позвал мисс Роуд.

— Как же быть с Джоан? Программа сегодняшнего концерта рассчитана на нее. Но девочка не может выйти на сцену с уродливыми обрезками вместо аккуратно зачесанных волос. У меня не бордель, а школа, основанная на нормах морали.

— Понимаю.

— Мисс Роуд, придумайте что-нибудь. Джоан должна прилично выглядеть, чтобы произвести впечатление на приглашенных. Сам лорд Колпейпер, куратор образовательных учреждений Лондона, обещал приехать.

— Хорошо. — Она уже знала, что делать.

Из кабинета директора мисс Роуд отправилась к себе. В старом сундуке с вещами, на самом дне нашла сверток, который пролежал там не менее десятка лет. Развернула. Это было белое покрывало из ирландских кружев, тонкое и изящное, будто сплетенное из снежинок. Мисс Роуд получила его много лет назад от родной тети в подарок на свадьбу, но торжество не состоялось, и покрывало оказалось в сундуке. Оно прекрасно сохранилось – не порвалось и   не пожелтело от времени.

Перед выходом на сцену мисс Роуд обмотала голову Джоан покрывалом как чалмой, закрепив шпильками, чтобы крепче держалось. Получилось лучше, чем если бы она выступала с непокрытой головой.

— Здорово, подруга, – сказала восхищенная Пэт. – Какая ты красивая! Как невеста.

А невестой было суждено стать ей.

Концерт удался на славу. Самым успешным гости признали выступление Джоан и Пэт, которых наградили аплодисментами и просили повторить номера «на бис». Лорд Колпейпер похвалил руководство и пообещал школе дополнительную финансовую поддержку. Обсудить детали к директору подошел его помощник Джордж Хэтувей.

О котором расскажем подробнее. Джордж был из тех людей, которые, не имея выдающихся способностей или влиятельных родственников, делают блестящую карьеру, используя единственный талант – уметь нравиться нужным людям. У Хэтувея сей талант проснулся, когда после смерти отца он остался без пенни в кармане, но с титулом «баронет». Титул давал право входа в светское общество, там молодой Хэтувей познакомился с богатой женщиной старше себя и вскоре женился. Он мог бы запереть себя в ее шикарном доме в Западном Лондоне, но деятельная натура не дала сидеть без дела. Он продолжал вращаться среди влиятельных людей — лордов и министров. Стать помощником одного из них было его мечтой.

И она осуществилась. Джордж Хэтувей был бы счастлив, но омрачало отсутствие детей. Он был из тех мужчин, которые делают всё ради семьи, но семью делают дети, а их-то пожилая жена родить не смогла. Через двенадцать лет брака она заболела и умерла, оставив мужу приличное богатство в утешение. Он горевал положенные полгода, потом потихоньку стал присматривать невесту. Джорджу недавно исполнилось сорок, он был богат, успешен, в самом расцвете сил и решил жениться на молоденькой.

Беседуя с директором Грином, он, между прочим, сказал:

— Поздравляю. Отличный получился концерт. Ваши подопечные ответственно подготовились. Особенно те две воспитанницы, что пели дуэтом. Кстати, как зовут пианистку, девочку в платке? Сколько ей лет? Когда выпускается?

— Джоан Кэмпбел, сэр. Сирота, весьма интеллигентна. Ей скоро четырнадцать. Обучается на гувернантку. Через два с небольшим года планируем ее трудоустроить. Джоан – наша гордость…

«Маленькая еще», — подумал баронет.

— А другая, певица?

— Патрисия Финеган. Ей почти шестнадцать. Через несколько месяцев заканчивает обучение и возвращается в семью.

«Возьму ее».

— Кто родители у Патрисии?

Получив необходимую информацию, Джордж Хэтувей отбыл восвояси. Подождал пару месяцев и следующей весной попросил у отца Пэт ее руки. Тот дал немедленное согласие. В начале лета Патрисия сменила фамилию Финеган на Хэтувей и переехала к супругу.

А связи с подругой не потеряла – они активно переписывались, чему директор Грин не счел нужным мешать. Молодая баронесса Хэтувей сообщала, что замужняя жизнь ее вполне устраивает, называла мужа «мой Атилла», потому что тот был «дик, настойчив и неукротим, как варвар» и в то же время «нежен и предупредителен, как джентльмен». Желала Джоан побыстрей устроить свою судьбу «с Тристаном или Ланселотом – тебе придется выбрать одного из них, дорогая». Та отвечала, что ужасно скучает по подруге, что после исключения Элли жизнь ее вошла в спокойную колею, что идут слухи про мисс Роуд и викария Доусона и т.д.

К концу срока обучения волосы Джоан отросли и завивались лучше прежнего. В декабре мисс Роуд пригласила ее в кабинет Грина для беседы. Они устроились за столом, где лежали несколько бумаг, которые прежде были свернуты как письма, и директор сказал:

— Джоан, ты, конечно, знаешь, что в начале следующего года кончаешь курс и должна поступить на работу.

Она кивнула. Грин продолжил:

— Я всегда считал тебя одной из лучших учениц за все время моего директорства. Мы с мисс Роуд хотели бы помочь. Школа получила несколько заявок на гувернанток со всех концов страны. Мы отобрали три наиболее подходящие. Ты сама можешь выбрать, куда поступить. Вот эти письма…

Он пододвинул ей листки, но Джоан покачала головой.

— Я не разбираюсь. И волнуюсь. Расскажите, что это за семьи.

— Семья Джарроу из Ньюкасла имеет двух девочек — двенадцати и шести лет. Семья Оунс – из-под Манчестера, у них дочь и сын. Семья Мюррей из Харлоу, это примерно двадцать миль внутрь страны, имеют одну дочь. Что бы ты выбрала?

— Даже не знаю… Что посоветуете, мисс Роуд?

— Мое мнение следующее. Ньюкасл слишком далеко, на границе с Шотландией. Дикая страна. Странный народ. Не советую. Во второй семье двое детей разных возрастов — тяжелая нагрузка для начинающей гувернантки, хоть ты и отличница. Семья Мюррей кажется мне самой подходящей. Их дочери одиннадцать лет. Хороший возраст, чтобы начать делать из нее леди. Если ты согласна, я пошлю им письмо с рекомендациями.

— Я согласна.

 

28.

 

…За окнами Даунхилла густела темнота. Джоан закрыла крышку рояля, на котором только что упражнялась — десятый час,  Кэти и Молли пора спать, коттедж небольшой, не стоит мешать им музыкой. Девочки имели одну комнату на двоих, спать ложились одновременно, и обычно их укладывала мать. Если Нора чувствовала себя нездоровой или была занята по хозяйству, звала Джоан.

Не сегодня. Девушка взяла подсвечник в виде низкой кружки с круглой ручкой и поднялась к себе. Спать рано, идти на кухню пить чай и болтать со слугами неохота. Есть другое дело. Джоан уселась за стол, взяла перо, открыла чернильницу. Только вывела на листе «Дорогая Пэтти», в дверь тихонько постучали.

— Можно? – спросил голос Дороти.

Иногда по вечерам она приходила в гости к гувернантке, когда надоедала болтовня Эммы и молчание Роналда. Нельзя сказать, что Джоан ощущала к ней доверие, как к близкой подруге, то же самое относилось и к Дороти. Они сблизились на почве того, что не имели выбора, а коротать вечер лучше вдвоем, чем ни с кем.

— Входи, — разрешила Джоан и продолжила писать. Горничная ей не мешала и не требовала персонального внимания. Порой она просто сидела и смотрела на Джоан, когда та читала или латала одежду. Иногда ее прорывало – она заводила монологи, скорее, чтобы высказать накипевшее, чем что-то обсудить. Иногда она задавала вопросы, получала ответы, а если не получала, не обижалась — сидела, думала о чем-то своем. – Садись к столу.

Дороти Болдуин была из тех некрасивых девушек, которые в двадцать лет мило круглолицы и крепки, а уже к двадцати пяти расползаются, округляются и теряют последнюю женскую привлекательность. Она уверенно шла по той дорожке. Ее щеки разрастались и закрывали собой без того маленькие глаза, которые бегали и редко смотрели прямо. Ощущалась в том двойственность характера и возможная подлость, что настораживало Джоан и удерживало от сближения. Днем, при Норе служанка вела себя прилично и прятала грубоватые порывы, вечером сбрасывала маску скромницы и забывала про стеснение. Дороти плюхнулась на стул, положила ногу на ногу, облокотилась на стол, подперла ладонью щеку, мягкую и сдобную, как пирожок. Долго смотрела на Джоан – молча изучала. От нее шел кисловатый пивной дух.

— Кому пишешь? Жениху?

— Нет, подруге.

— Она тоже гувернантка?

— Нет. Она замужем.

— Вот! Она замужем, а ты? – вопросила Дороти с упреком, будто уличила в чем-то постыдном. Не дождавшись ответа, продолжила: — Удивляюсь, неужели тебе здесь не скучно? – Ее интересы крутились вокруг одной темы. Джоан тему знала и не  отрывалась от занятия, слушая вполуха. — В коттедже хорошо работать семейным. Как Эмма и Рон. Им уже ничего не требуется, кроме как на теплом местечке дожидаться старости. Им  повезло. Жалованье получают исправно. Детей нет. Хозяйка работой не нагружает…

— Тебя, вроде, тоже.

— Это только кажется. У меня работы невпроворот. Кручусь с утра до вечера. О личной жизни позаботиться некогда. Вот что я тебе скажу — молодым девушкам здесь не место. Зря ты в Даунхилл приехала. Дыра. Холостые парни сюда не заглядывают. Их в округе еще поискать. В Стэнфорде, что за прудом, одни плесневые старые девы проживают да отставные сержанты со светящимися лысинами. Поставь ему на лысину свечу и пусти фонарем работать. Ха-ха! – Дороти было засмеялась в голос, но тут же осеклась – хозяйка услышит. – Кстати, хозяйка у нас неплохая. Иногда позволяет выпить пива. Но завести дружка – ни-ни. Будто им положено семью иметь, а нам нет. И выходные нам не положены. А то сходили бы мы с тобой на бульвар, поглядели бы на респектабельную публику… Я не за себя волнуюсь. Имею кое-кого… Ты вот не боишься остаться старой девой? Неужели в городе должности не нашла? Там, все-таки, общество какое-никакое.

«Нашла да быстро сбежала. Даже название «Харлоу» слышать не хочу. Но тебе знать о том ни к чему». Джоан закончила письмо словами «Вечно твоя. Д», свернула листок, надписала адрес. Завтра отправит с молочником, который возит продукты на рынок в Беверли  — ему по пути. Дело сделала, можно поболтать.

— Мне нравится, что здесь нет молодых мужчин. Без них спокойнее. Остаться старой девой не боюсь. Мне рано замуж.

— Замуж никогда не рано! — горячо возразила горничная. – Хуже будет, если упустишь момент. Прежняя гувернантка, мисс Уоррен, недолго здесь продержалась. Потому что возраст. Тридцатник пробьет, готовься надевать стародевический чепчик.

— Зачем же ты сюда устраивалась, если заранее знала, что будет скучно?

— У меня выхода не было, — сказала Дороти и вздохнула.

Взгляд ее погрустнел — приготовилась рассказать душещипательную историю. Джоан приготовилась ей не верить. Она утратила детскую наивность еще в школе, осторожность приобрела в семье Мюррей. Она продолжала взрослеть – это процесс, который не кончается, это наука, в которой нет абсолютных мудрецов. Она уже научилась различать крупицы правды в потоках людских откровений и придерживалась принципа «ложь, если не доказано обратное». Настораживали ее любители рассказывать о себе жалостливые истории, тем более в пьяном виде. Лучше бы Дороти пошла спать.

Но на ту как раз напало желание излиться. Грубо обрывать ее Джоан остереглась – не стоит с самого начала портить отношения с персоналом, вносить разлад в местную идиллию.

– Жизнь заставила, иначе ни за что не согласилась бы забиться в глухомань. До двадцати лет я жила с родителями в Беверли. Замуж собиралась. Жениха Крисом звали. Его отец имел собственное суденышко, на котором мужчины их семьи ходили  рыбачить. Однажды Крис сказал «Еще раз схожу на путину, заработаю денег. Устроим свадьбу, которой не видали в округе». Он ушел, я жду. Через две недели судно вернулось. Без Криса. Его смыло за борт во время шторма.

Дороти всхлипнула, вроде, собралась заплакать, что требовалось по ходу рассказа. Но глаза не пожелали увлажниться.

— А там следующая неприятность подоспела. Старшего брата в тюрьму посадили. Якобы за ограбление прохожего. Но Майк не виноват. Того прохожего еще раньше обворовали, а Майк просто мимо проходил. На первый раз ему небольшой срок дали, полгода всего. Летом освободят.

Потом отец у нас умер. От удара. Остались мы с матерью вдвоем. Раньше нас отец обеспечивал, теперь пришлось работу искать. Чтобы не умереть с голоду, мать пошла к богатым наниматься. Белье постирать, в доме убрать. Доходы небольшие, от случая к случаю. Постоянную работу в ее возрасте не найти. Пришлось и мне устраиваться. Я шить-вязать не умею. Готовлю тоже неважно. В Беверли без специальности и рекомендаций работу не найдешь. Спасибо, что сюда взяли. Но за полцены обычной горничной. Вот так нас прижимают… Конечно, роптать грех. В городе хозяева как звери. Придираются, всякие подлости подстраивают. Например, подложат под ковер монету, на следующий день проверяют. Если монета на месте – горничная плохо убиралась. Если исчезла – горничная воровка. Вот так. Наша хозяйка в этом смысле получше многих. Но тоже, знаешь ли… Отдохнуть не даст ни минутки. Заставляет Эмме помогать. Мне не очень нравится на кухне.  Дым, чад…

— Ты сказала, у тебя друг есть? – спросила Джоан, прерывая жалобы Дороти.

— Как сказать… Есть один парень. Брен зовут. Он тоже в море ходит. Не рыбачить, а на торговом судне. Они надолго уплывают. Иногда на месяц, иногда дольше. Зато деньги хорошие получают.

— Давно ты с ним встречаешься?

— С прошлого декабря. Я его за все время всего три раза видела. У них отпуск короткий. Пару дней погуляют, и опять в рейс.

— Хотела бы выйти за него?

— Я-то хотела. Да не знаю, как он. Брен – парень неплохой. Внимательный. Подарочки мне покупает. Когда сладостями угостит, когда пивом.

— Дороти, хозяйка позволила мне по воскресеньям ходить в церковь. Сказала, ты тоже ходишь. Возьмешь меня с собой?

— Конечно, возьму. Неужели ты веруешь? Я слышала, образованные девушки не очень Господа почитают. А я почитаю.  Значит, будем вместе в храм ходить. Вдвоем веселее. После службы прогуляемся по городу. Покажу тебе наш Беверли.

— Здорово! А у вас есть музыкальный магазин? Ну, где инструменты и ноты продаются?

— Что-то не знаю. Никогда не интересовалась. Спросим у местных.

— До города придется пешком идти. Это далеко?

— Совсем нет. Если напрямик по проезжей дороге – меньше часа ходу. Если через Стэнфорд и сады – чуть дольше, зато там природа, воздух. В хорошую погоду я через сады хожу. Скоро яблони зацветут – загляденье. Когда начнут плодоносить, появится охрана, и по саду прогуляться не дадут. Но они к молодым девушкам снисходительные. Пару яблочек всегда разрешат сорвать.

Девушки еще поболтали, и как только Дороти ушла, Джоан болтовню забыла. Они никогда не подружатся по-настоящему. У них разные мечты. Разное прошлое, настоящее и будущее. Дороти стремится поскорее выйти замуж, потому ей в Даунхилле скучно. У Джоан другое на уме. С точностью до наоборот. Она рада, что оказалась в захолустье.

Почему?

Что за «особые обстоятельства» заставили миссис Мюррей разлучиться с гувернанткой, которую она так расхваливала в письме к Норе Аргус?

Обстоятельства, не позволившие Джоан прижиться в ее первой семье, были действительно особыми.

 

16.

 

…В день своего рождения — пятого февраля Джоан прибыла в Харлоу с почтовой каретой, в которой провела полдня в тряске, тесноте и холоде. Возле почты ее уже ждала другая карета – с кучером на передней скамье и грумом сзади. Оба были одеты в красные ливреи, красные брюки, начищенные сапоги до колен и черные приплюснутые треуголки. Джоан села на мягкий диван и почувствовала себя важной дамой, которую сопровождает персональный эскорт.

Значит, в новой семье ее ждут и заранее заботятся о ее удобстве. Лучшего подарка на день рождения не придумаешь.  Холод, тряска и теснота тут же позабылись, она пообещала себе, что приложит все силы и знания на пользу будущей воспитанницы.

Усадьба семьи Мюррей располагалась за городом и называлась Хидденхолл. Дом представлял из себя типичный английский коттедж в три этажа: окна первого были узкими и высокими, окна второго пониже, крохотные окошки третьего располагались под  крышами в виде уголков, их с фасада виделось четыре. Перед домом лежал небольшой, хорошо спланированный сад: выпирала круглым горбом центральная клумба, в нее была воткнута нога фонтана в виде чаши, вокруг толпились другие клумбы, дорожки, кусты и островерхие деревья, которые в средиземноморском климате растут сами по себе, а в английском требуют постоянного ухода. Сад мирно спал под снегом, набираясь сил, чтобы весной расцвести и показать себя во всем великолепии.

В холле гувернантку встретила хозяйка Гвинет Мюррей – сорокалетняя дама, у которой не имелось ни одной изящной черты ни в лице, ни в фигуре. Зато не имелось и злого выражения. Она выглядела просто и вела себя просто. Она не завивала волос над висками – всего лишь расчесывала и прятала под чепчик. Она носила вышедшие из моды лет десять назад платья с рукавом узким у запястья и широким у плеча, который назывался «баранья ножка». Единственным украшением служил кружевной воротник, к которому в случае приема гостей добавлялась камея.

Гвинет познакомила Джоан с дочерью Еленой одиннадцати лет, которую ей предстояло воспитывать. Непримечательную внешность девочка переняла от матери, характером обладала мягким и ленивым – до меланхоличности. Она походила на слабый цветок, которому требовалась подпорка и чужое тепло: она либо сидела подле матери, прижавшись к ее боку, либо лежала на полу, прижавшись к собаке Квин – большой и мохнатой, как медведь. В плохую погоду она наваливала подушек на подоконник, ложилась на них подбородком и часами сидела, глядя в окно. Она никогда не жаловалась и не скучала. Не проявляла интереса ни к наукам, ни к искусствам. Она была молчалива и скрытна, и невозможно распознать, что за натура скрывалась в глубинах ее души – дьявольская или ангельская. Или обе?

Миссис Мюррей не питала иллюзий насчет ее способностей и  сказала Джоан:

— Не пытайтесь сделать из Елены высокообразованную светскую даму. Все равно не получится. Жестких требований к ее воспитанию у меня нет. Смотрите сами, мисс Кэмпбел…

— Пожалуйста, зовите меня мисс Джоан, если вас не затруднит. Я только что выпустилась и не привыкла еще к официальному обращению.

— О, конечно, дорогая… Я получила от директора школы великолепные рекомендации и полностью полагаюсь на вас. Приглядитесь к Елене. Прочувствуйте ее возможности. Развивайте их. И не напрягайте. Ни ее, ни себя.

Свобода действий – то, что надо молодой, ответственной гувернантке. Понаблюдав за воспитанницей, она заметила следующее. Если Елена долго сидела или лежала, то, как бы, впадала в спячку с открытыми глазами – в таком меланхоличном состоянии она, видимо, проводила зимы. Но чем заниматься в это время гувернантке? Без дела Джоан не прожила бы и пятнадцати минут…

Придумала соединить свой темперамент и Елены. Через пять минут покоя она ненавязчиво ее тормошила, заставляла подниматься, и они отправлялись в путешествие по дому. Они бродили из комнаты в комнату, как по музею, где вместо дорогих экспонатов мебель и безделушки. Джоан брала с собой книжку стихов или сказок и читала на ходу. Оказалось, у Елены хорошая память – на те произведения, которые нравились. В следующий раз, услышав первую строчку, она рассказывала стихотворение далее без ошибок, а сказки повторяла близко к тексту.

В хорошую погоду они уходили надолго гулять. И опять же на ходу Джоан пыталась внушить девочке кое-какие знания. Простейшие арифметические действия она показывала на пальцах, рисовала палочкой на снегу. Обучение французскому начала с предметов, которые попадались на глаза, но при изучении иностранного языка требуется воображение и умение сопоставлять. Это оказалось Елене не под силу, и французский был отодвинут на второй план. Рисование ее не привлекло, музыка оставила равнодушной.

Больше всего ей нравилось слушать страшные легенды и рассматривать картинки с монстрами — они заставляли шевелиться ее дремотную душу. Джоан разделяла тот интерес. Вечерами воспитательница с воспитанницей уединялись в каком-нибудь уютном уголке, ложились на ковер перед камином, открывали книгу кельтских сказаний и погружались в волшебный мир. Они читали, содрогались и уносились в те давние, захватывающие времена, когда шагу нельзя было ступить, чтобы не встретить привидение или пожирателя, ведьму Агнес или Черного Всадника Дуллахана – посланника Смерти. Про которого Елена сказала:

— Хочу за него замуж.

Джоан и Елена проводили вместе целые дни. Они сдружились и стали как сестры, что неудивительно – всего пять лет разницы. Старшая поучала младшую, пробуждала к жизни. Елена потихоньку вышла из спячки и однажды во время обеда удивила мать, рассказав длинное стихотворение, которое заканчивалось словами:

«У церкви Сент-Мэри подруга лежит.С ней рядом несчастный любовник.Над нею пунцовая роза цветет,Над ним — ароматный шиповник.Кусты разрослись и ветвями сплелись,И в мае цветут они оба.И шепчут они, что лежат в их тениДва друга, любивших до гроба».

 

Гвинет не ожидала от дочери успехов. Растрогалась. Принимая гувернантку с хорошими рекомендациями, надеялась лишь на то, что общение с интеллигентной девушкой поможет Елене перенять ее манеру поведения и привьет хороший вкус. Но чтобы читать наизусть стихи, да еще на модную в салонах тему о несчастной любви… Ее теперь можно выставлять перед знакомыми, а раньше прятала за спину.

Повезло с гувернанткой — безукоризненно воспитанная и образованная, в других обстоятельствах сошла бы за даму их круга, нет, она лучше, потому что не высокомерна и без амбиций.

«Вот так находка, — говорила себе Гвинет, с умилением глядя из окна на две фигурки, бродившие под ручку по саду. – Елена стеснительная, сторонится незнакомых. Впрочем, некоторых знакомых тоже. От родной тетки Бриджит, сестры отца, шарахается до сих пор. У той лицо смуглое и усы, как у чистильщика выгребных ям. Богата, а воспитания никакого, понятия о чистоте нет. Как-то ей сделали замечание про грязные руки, она ничуть не смутилась и сказала «видели бы вы мои ноги!». Кошмар. А гувернантка чистенькая, миловидная. К ней Елена привыкла в один момент. Счастливый случай. Только бы Генри его не испортил. Но он обещал держать себя в руках».

Опасалась Гвинет справедливо. Муж Генри Мюррей, большой любитель молоденьких девушек, не стеснялся грешить ни на стороне, ни в собственном доме. Горничные менялись каждые два-три месяца, Гвинет запуталась в их именах и завала всех Мери. Большинство уходило по собственному желанию, не выдержав домогательств хозяина. Две девушки были уволены, когда из-под фартуков выперли животы. Обе потом родили сыновей. Одного Генри признал и платил матери скромное пособие, насчет другого впал в сомнения и в помощи отказал.

— Его мать не отличалась высокоморальным поведением, — заявил он. – Помимо меня встречалась с приказчиком из галантерейного магазина. Кроме того, в то же самое время в город заходил гвардейский отряд. А всем известно, что горничные без ума от мужланов в мундирах.

По молодости Гвинет пыталась бороться – увещевала мужа, плакала, умоляла подумать о детях, о репутации, просила остепениться. Генри выслушивал, обещал исправиться и… продолжал. Потом выслушивал и продолжал. Когда в очередной раз жена пришла жаловаться, он толкнул ее на диван и, не дав вымолвить ни слова, зашагал туда-сюда – длинный, прямой и железный, как маятник.

— Послушай, дорогая. – В слово «дорогая» он вложил все  презрение и сарказм. – Чего ты хочешь? Чтобы я, отдав днем силы бизнесу, вечером сидел подле тебя, любуясь на глупые вышивки и вдыхая вонь пересушенной лаванды? Запомни. Я буду делать, что хочу. Ты будешь делать, что Я хочу. А не будешь – отправишься в сумасшедший дом. Потому что ведешь себя глупо и нелогично. Нравится перспектива? Или мечтаешь о разводе? Ха-ха! Разрешение на развод дает парламент. У тебя не хватит ни ума, ни денег довести процедуру до конца. Но в любом случае проиграешь — дети останутся со мной, а ты окажешься на улице. Ты этого добиваешься? – Губы его перекосились, глаза посылали мрачные молнии. Он ударил ее без замаха, жестко — будто молотком приложил. — Говори, ты этого добиваешься? На тебе! – Ударил еще.  И еще. Он бил ее словами и кулаками. До изнеможения.

С тех пор они спали и ели раздельно. Жили в одном доме, но врозь. Гвинет каждый день плакала, мечтала развестись и одновременно боялась: Генри прав — развод будет означать потерю детей и нищенское существование. Она видела тех несчастных, что ходят по улицам с закрытыми корзинами за спиной, собирая лошадиный и собачий помет, чтобы потом сдать в кожевенную мастерскую за пару пенни. Она представляла себя, копошащейся в грязи, кричала, плакала, изводилась.

Старая подруга Розмари Шелдон видела ее мучения.

— Дорогая, перестань, — сказала. — Думаешь, ты одна жена, которой муж изменяет? Посмотри на другие семьи. Генри не исключение. Наоборот. Гуляют все – от королей до подметальщиков улиц. Со служанками, гувернантками, проститутками. Это же нормально. Смирись и живи в свое удовольствие. Ходи в гости, в театры, на балы. Еще лучше найди любовника и забудь про мужа. Будь довольна тем, что имеешь. Сын и дочь у тебя есть, люби их.

«И правда. Дети – главное. Они не предадут. Зачем я здоровье гублю, страдаю из-за неверного мужа? Горбатого могила исправит. Забыть о его существовании. Заниматься детьми и хозяйством».

Дети ее радовали: Бруно готовился поступать в Итон, чтобы по окончании войти в текстильный бизнес отца и в дальнейшем стать его преемником, Елена росла тихой, послушной. Днем она жила их заботами, по вечерам уединялась в будуаре, выпивала рюмку-другую вина, и приходило блаженство.

Переключив внимание, Гвинет почувствовала себя лучше. Заботы покинули, она пополнела, но не похорошела. Да не надо. На вопрос приятельниц «Как дела?» она  отвечала: «Прекрасно!» и не кривила душой. Она смирилась и простила Генри, не докучала ему, не попадалась на глаза. В благодарность он изредка приглашал ее вместе поужинать, когда бывал дома.

Для внешнего мира они выглядели идеальной семьей.

Приезд молодой гувернантки грозил разрушить хрупкое  спокойствие. В предупреждение того Гвинет приняла меры: она не выпускала девушку из поля зрения, посоветовала вечером не ходить на «мужскую» половину и не забывать закрывать спальню на ключ.

Первые недели ее пребывания в Хидденхолле прошли безмятежно, и Гвинет расслабилась. Как раз в тот момент всплыла старая проблема. В новом обличье. Откуда она не ждала.

 

 

Яркий солнечный луч проник в щелку между гардинами и разбудил Гвинет. Она потянулась, понежилась. Что-то лень вставать, приводить себя в порядок – пусть принесут завтрак в постель. Подкрепившись, она окончательно проснется и со свежими силами возьмется за дела. Та-а-к. Что не забыть сделать сегодня в первую очередь? Проверить, в каком состоянии находится столовое серебро, и безупречно ли чисты белые скатерти – на следующей неделе у Бруно совершеннолетие, приедут гости. После обеда съездить к Розмари Шелдон, спросить рецепт крыжовникового варенья, для которого еще не сезон, но лучше сразу записать, а то забудет. Вечером хорошенько расслабиться наедине с лучшим другом — бокалом красного вина. Для компании прихватить легкий любовный роман из тех, которые пишут «авторы без мыслей и убеждений» — ну и что, ей именно такие нравится. Недавно начала «Королевство грез», где любовь, верность, галантность и добро – все то, чего много в книгах и нет в жизни.

Позвонила горничной, приказала принести завтрак в постель. Принесли: копченый в меду бекон с пюре, сдобную булку с мармеладом и чай со сливками – от одного взгляда на еду у Гвинет внутри разлилось удовольствие. День начинается отлично.

Поела, привела себя в порядок, причесала Елену и отвела ее в библиотеку, где ожидала гувернантка.

— Чем сегодня будете развлекаться?

— Посмотрим картинки в книжке про Индию, почитаем стихи и пойдем гулять, — сказала Джоан.

— Хорошо. Погода подходящая.

Дочь осталась на попечении воспитательницы, Гвинет  отправилась в столовую, где горничная Беп раскладывала по кучкам вилки, ложки, ножи. Она была чернокожей, что спасло от домогательств хозяина и позволило прослужить в доме лет пятнадцать. Она пользовалась доверием хозяйки, которая звала ее по настоящему имени.

— Беп, мне ночью трудно бывает дышать, не знаешь – от чего? – спросила Гвинет, надеясь получить практический совет – служанка знала рецепты от всех болезней и еще много чего.

— Сглазили вас, — уверенно заявила Беп и продолжила: — Купите травы асафетиды и окуривайте помещение. Или сходите в церковь, отломите кусочек от алебастровой статуи. Только незаметно от пастора, а то эффекта не будет. Вернее, получится наоборот.  Положите его в мешочек и носите на шее. У нас в деревне похожий случай был. Напала на мистера Моуди бессонница. Ночи напролет ворочался, а сон не приходил. Ясно — околдовали! Пошел к лекарю, тот посоветовал растопить серебряную вещь и…

За болтовней не заметили, как вошла Елена и, ни слова не говоря, тоже принялась перебирать приборы.

— А где мисс Джоан? – спросила Гвинет, когда горничная закончила казавшийся бесконечным рассказ про колдовство и сглазы. – Вы же на улицу собирались.

— Ее Бруно не пускает, — бесстрастным голосом ответила дочь.

Сердце матери подскочило к горлу.

— Где они?!

— В библиотеке.

Гвинет уронила нож, который рассматривала на наличие царапин, и бегом бросилась из столовой. «Нож на полу – плохая примета», — подумала Беп и быстро наклонилась подобрать, оглядываясь по сторонам – не заметила ли нечистая сила.

В библиотеке Бруно боролся с Джоан — схватил ее руки, завел за спину и, удерживая одной рукой, занес другую для удара…

— Сейчас же отпусти ее! – крикнула вбежавшая мать.

Сын повернул голову, и Гвинет отпрянула – у него была та же  свирепая мина, что у отца, когда он избивал ее. Нет, невозможно. Бруно – ее любимый сынок, милый, добрый, голубоглазый ангел. Когда проник в него злобный червь? Нет, он не способен на насилие. Он не виноват. Что-то здесь не так.

— Что происходит? – Гвинет переводила взгляд с Бруно на гувернантку и обратно.

Он отпустил руки девушки и отступил на шаг, злобная мина исчезла. Джоан не сводила с него глаз, ожидая нового нападения, щеки ее горели.

— Он ни с того, ни с сего ударил меня… — начала было объяснять.

— Она сама виновата,  — перебил Бруно. – Соблазняла меня, глазки строила. Привлекала внимание.

— Неправда! Ты меня бил. По лицу.

— Ты! Шлюха. Как смеешь меня обвинять? Я хозяин! — Бруно шагнул к ней, поднял руки, собираясь толкнуть, Гвинет встала перед ним.

— Мисс Джоан, идите к себе, я разберусь, — сказала она через плечо девушке.

Та выбежала, мать осуждающе посмотрела на сына.

— Как тебе не стыдно, Бруно. Поступаешь не по-джентльменски. Она еще слишком молода для твоих штучек. Зачем пытаешься ее соблазнить? Мало тебе служанок? Оставь, пожалуйста, Джоан в покое. Она приличная девушка. Приехала к нам работать, помогать в воспитании Елены. Я ею довольна и не хочу, чтобы ты ее обижал.

— Не такая она невинная овечка, как ты думаешь. Уже сейчас испорченная. Приглядись. Зачем завивает волосы? Зачем опускает глаза? Кокетка! Сама виновата. Знает, что красивая, ходит по дому, нарочно попадается мне на глаза.

— Хорошо, я с ней поговорю. Но прошу, сын, веди себя прилично. Я же не могу из-за вас с Генри каждый раз менять еще и гувернанток. Их найти тяжелее, чем горничных. И потом… — Мать сделала паузу, вздохнула. – Бруно, не бери пример с отца. Иначе  не будешь счастлив в семейной жизни.

— А по-моему, папа очень даже счастлив. Живет в свое удовольствие… Ладно, не расстраивайся. Все уладится. Обещаю.

Сын подмигнул обоими глазами и вышел из библиотеки, оставив мать в растерянности. Она хотела верить его обещанию и знала, что не стоит – то же самое сто раз говорил ей Генри. Она и не заметила, как сын вырос и… пошел по стопам отца?

Или она ошибается?

Ой, в голове кружение.

День пошел наперекосяк. Гвинет забыла про серебро, скатерти и крыжовниковое варенье. Она уединилась в будуаре, который располагался рядом с ее спальней, налила полстакана бренди, выпила короткими глотками. Крепкий алкоголь днем? Да. Вино хорошо вечером — для удовольствия и легких размышлений, виски — когда требуется унять волнение и привести мысли в порядок.

Она положила пухлую подушку на софу со спинкой, которая ниспадающей волной шла от одного края до другого, легла, приложила холодный бокал к горячему лбу. Отпила еще, подождала, пока внутри разлилось тепло и успокоило дрожавшие нервы.

«Что же на самом деле произошло между сыном и гувернанткой? Неужели и Бруно собрался пойти кривой дорожкой? Ну,  Генри уже не исправишь — закоренелый ловелас и бабник. Но Бруно, мой малыш, ласковый, приветливый, веселый. Неужели заразился от отца сластолюбием и несдержанностью? Или я преувеличиваю опасность? Или нет?..»

Голова отяжелела и откинулась на подушку. Глаза закрылись, рука разжалась, пустой бокал покатился по ковру. Гвинет упала в сон, понадеявшись, что когда проснется, инцидент в библиотеке будет забыт всеми сторонами и больше не повторится.

 

18.

 

Зря надеялась. «Инцидент» не был спонтанной акцией юноши, которого раззадорила молодая гувернантка, вертевшаяся перед носом. Он был заранее спланирован и хорошо подготовлен отцом и сыном Мюррей, которые принялись плести сети вокруг Джоан сразу же по прибытии ее в Хидденхолл.

После знакомства с миссис и мисс Мюррей ее пригласили в кабинет хозяина. Джоан вошла, поздоровалась, сделала книксен и замерла, глядя на поднявшегося навстречу высокого, худощавого джентльмена лет около пятидесяти. У него все было тонкое и надменное: узкие губы, длинный нос, пробор на редеющих волосах. Он носил не бакенбарды, но усы, свисавшие до края подбородка — такие усы столичные модники называли «плакучие ивы Пикадилли». Прежде чем сказать хоть слово, он обошел гувернантку, рассматривая со всех сторон, как лошадь перед покупкой.

Сын Бруно, не обладавший бесцеремонностью отца, стоял у окна и бросал любопытные взгляды из-под чашки чая, которую то и дело подносил ко рту. Он был копия старшего Мюррея, но бледная копия. Худоба у отца выглядела изящно, у сына костляво; щеки у отца были аристократично белы, у сына то и дело по-девически вспыхивали; жесты у отца были плавны, у сына неловки. Лишь глаза походили точь-в-точь — бледно-голубые, колкие и холодные, как тысячелетний ледник. Оба были одеты с шиком, который выражался в том, что ни одной небрежности или морщинки не присутствовало.

Сделав круг, Генри, не подавая руки, представился и жестом предложил Джоан сесть на стул, стоявший перед бюро. Пока она устраивалась, он опять откровенно ее рассматривал. Сел напротив, забросил ногу на ногу, закурил сигару, затянулся, не спеша выпустил дым.

— Мисс Кэмпбел, — начал он и опять затянулся, показывая гувернантке – делаю тебе одолжение, снисхожу до разговора, должна осознавать и ценить. – Как я понимаю, наша семья – ваше первое место работы. Что ж, не самое сложное, должен сказать. Моя дочь Елена – домашний ребенок. Безобидный. В отличие от моего сына, — не удержался от шутки Мюррей-старший и двусмысленно усмехнулся. – Но не беспокойтесь, его вам воспитывать не придется. Итак, к делу. Буду краток. Программу занятий обсудите с моей супругой, сейчас поговорим о контракте.

Он положил ей двадцать восемь фунтов в год, хотя Джоан ожидала тридцать. Протестовать не стала – она молода и неопытна, может быть и не заслуживает полной ставки. Остальные условия обычные. Она подписала и собралась уходить.

— Надеюсь, пребывание у нас станет удачным началом вашей карьеры, — закончил церемонию знакомства Генри Мюррей и не счел нужным хотя бы слегка раздвинуть губы, чтобы изобразить улыбку. Бруно так и не сдвинулся с места и не произнес ни слова. Он оробел и напустил равнодушное выражение. Хорошая придумка — чисто английская невозмутимость, за ней можно спрятать все: от юношеской неуверенности до кровожадности маньяка.

«Какие воспитанные, интеллигентные люди, — думала Джоан, которую не задела холодность мужчин. Она свойственна детям Альбиона, и нечего обижаться или недоумевать. – Буду стараться. Хочу, чтобы у меня тут получилось».

У девушки были чистые намерения, она понятия не имела, в какое осиное гнездо ей угораздило попасть.

Существует множество страстей, которые овладевают человеком и с которыми при желании возможно бороться, например: страсть к еде, успеху, болтовне, политической деятельности или путешествиям. Но есть две, с которыми бороться невозможно: страсть игрока и страсть соблазнителя. Последняя преследовала мужчин рода Мюррей, как заразная болезнь, и передавалась от отца к сыну вместе с наследством. «Получать наслаждение всегда и везде» был их жизненный принцип.

Свой первый опыт в амурных делах Генри Мюррей получил еще подростком с гувернанткой старшей сестры Бриджит. Гувернантку звали мадемуазель Жоржет, она имела стройную фигурку и веселый характер. Она так понравилась молодому Генри, что он влюбился и в семнадцать лет захотел жениться. Пришлось вмешаться отцу Чарльзу.

— Любовь и секс – вещи разные, и мужчине лучше их не смешивать, — разъяснил он сыну. — Никогда не влюбляйся в женщин, с которыми заводишь интрижку. Это неудобно с практической стороны и приводит лишь к сердечным ранам. Любовь – убежище для романтических девушек, которые, не зная прозы жизни, мечтают о высоких отношениях. Оставь их заблуждаться дальше.

Нам требуется другое. В мужчин сама природа заложила свойство руководствоваться естественными позывами, а не привитой моралью. Разве пчела, которая перелетает от цветка к цветку, собирая вкуснейший нектар, влюбляется в каждое растение, которое она посетила? Конечно, нет. Тем не менее, пчелка счастлива и ни о чем не переживает. Так же поступаем и мы. Отношения с противоположным полом должны быть легкомысленными и длиться до тех пор, пока не пропадет прелесть новизны. Эгоистично? Да. А кто сказал, что быть эгоистом плохо? Тебе повезло, мой мальчик. Мы, мужчины — хозяева жизни и наслаждаемся ею, не тратя времени на глупые чувства и  переживания.

С тех пор Генри следовал заветам отца и ни разу не пожалел. Соблазнял женщин, которые желали быть соблазненными, и отступал, встречая сопротивление. Зачем утруждать себя долгими ухаживаниями, когда вокруг полно одиноких, жаждущих мужского внимания дам? Старые, молодые – неважно.

В родном Харлоу почти не осталось семьи, где бы он не побывал в качестве любовника жены или сестры хозяина, и стало скучно. В то же самое время отец задумал расширить бизнес и торговать с Америкой, а значит, следовало ездить в столицу заключать контракты с владельцами грузовых судов. Поручение Чарльз возложил на сына, который, решая деловые вопросы, не забывал о личных.

Лондон не Харлоу, там другой масштаб, огромный выбор, неограниченные возможности для профессионального соблазнителя. Генри, которому еще не стукнуло и тридцати, с головой окунулся в омут порока. Он посещал публичные дома для высшего общества, а когда завел знакомства среди коллег-бизнесменов, перешел на их жен. «Никакой разницы, даже дешевле, — делился он с одним приятелем. – Дамы света – те же шлюхи, которым повезло родиться у богачей и выйти за богачей».

Но он увлекся и своим распутным поведением едва не поставил семейное благополучие под угрозу. Однажды он попытался очаровать жену высокого чиновника из министерства внешней торговли, намереваясь разом убить не двух, но трех зайцев: удовлетворить себя, ее и с ее помощью получить протекцию у мужа. Дама оказалась морально устойчивой, пожаловалась супругу. Тот пригрозил заезжему ловеласу — если еще раз появится в столице, неважно по личным делам или другим, чиновник использует все связи, чтобы разрушить бизнес семьи Мюррей.

Угроза нешуточная. Генри поумерил энтузиазм и с тех пор соблазнял лишь тех, кому некому было пожаловаться – девушек из низшего сословия. На полпути к сороковой годовщине он женился на некрасивой и отменно здоровой девушке Гвинет Гладстон –  ради двух целей: хорошего приданого и жизнеспособного наследника, чтобы передать ему бизнес и любовный опыт.

Опыт, который Генри продолжал пополнять. После последней большой ссоры с женой он забыл дорогу в ее спальню, которой и до того нечасто пользовался, и получал удовольствия только на стороне. Он прочитал романы маркиза де Сада, полные скабрезностей даже по французским меркам, и воплощал их идеи с  продавщицами, модистками, горничными из чужих домов, потом из своего. «Чем старше становится мужчина, тем моложе должны становиться его любовницы» — вывел он жизненное кредо.

Любимчик судьбы, ему все удавалось – и плохое, и хорошее. Как по заказу родился сын, и когда вступил в сознательный возраст, Генри принялся внушать ему порочные принципы, как когда-то делал его отец. Воспитать эгоиста легко, лишь внушить ребенку, что он центральная фигура во Вселенной. Что рожден с единственной целью – получать удовольствия, для чего все средства хороши.

— Бруно, иди по стопам предков. Учись ставить личное выше остального. И что плохого в том, чтобы любить себя больше других? Это инстинкт, которым руководствуется все живое. Жизнь дается один раз. Используй этот счастливый шанс на сто процентов.

Он отдал Бруно в итонский колледж — «школу джентльменов», где главным методом обучения были розги, а старшие ученики издевались над младшими. Жестокость к слабым ради возвышения себя – признак эгоизма. Итон преподавал практику, отец — теорию.

— В обыденной жизни мало интересного, по-настоящему захватывающего, волнующего сердце. Если ты не солдат или пират, конечно. Но обе профессии грязны и укорачивают век. Не для джентльменов. Другое дело – любовные приключения. Никакого риска, одна польза. Желание нравиться дамам заставляет мужчину следить за собой. Элегантно одеваться. Заботиться о здоровье, чтобы не превращаться в обрюзгшего пса и в любом возрасте оставаться поджарой гончей. Быть всегда готовым к акции — на бирже или в постели. Это свойство отличает нашу породу.

— Гордись собой, но не слишком заметно, — поучал Мюррей-старший Мюррея-младшего, когда тот приезжал на каникулы. -Демонстрировать себялюбие в обществе немодно и некорректно. Среди себе подобных следует вести скромно, улыбчиво, чуть иронично. Люди в большинстве глупы и поверхностны. Им важна картинка, а что за ней – дело второстепенное. Можно долгие годы пользоваться репутацией приличного человека, тайно предаваясь самым грязным порокам. Даже если пойдут грязные слухи, никто не поверит. Скажут «Такой-то – развратник? Невозможно. Он же выглядит как приличный человек!». Учись, сын, в нужном месте надевать нужную маску.

Уроки не пропали даром, из Бруно получился отличный эгоист и негодяй. Он развил потрясающее самомнение, которое распирало его изнутри, но он еще не знал, в каких дозах его позволительно выпускать и в каком обществе, от того находила на него порой юношеская неуверенность.

В презрении же к женщинам сын превзошел отца. Впервые он ощутил его к проститутке, специально приглашенной лишить его невинности. Со временем презрение усилилось и переросло в отвращение благодаря контактам с продажными и неразборчивыми особами. К двадцати годам Бруно из «голубоглазого ангела» превратился в циника, рассматривающего женщин лишь как предмет для удовлетворения нужд, и ненавидел их за это.

Он несколько растерялся, увидев Джоан. Одета бедно, но что-то в ее облике говорило: девушка не из тех простушек, которым подмигнул – она хихикнула, показал шиллинг – согласилась на все.

— Ну, как она тебе? – спросил Генри, когда дверь за   гувернанткой закрылась.

— Смазливая мордашка.

— Разрешаю тебе с ней попрактиковаться.

— Боюсь, она откажется, — с сомнением произнес Бруно, который не обманывался насчет собственной внешности — рыжий, неловкий. Он был герой со шлюшками, а с приличными девушками робел, потому что не имел опыта. На балах они демонстративно не замечали его, даже зная, что наследник хорошего состоянии. Да он и не стремился к знакомству с девушкой из общества – слишком много церемоний ради… редкого поцелуя и то тайком. Со служанкой Лиззи проще – не прикладывая усилий, получал все и сразу. Какой смысл менять ее на гувернантку, которую придется долго обхаживать, и еще неизвестно будет ли результат?

— Она не откажется, – сказал Генри и стукнул по сигаре. Прогоревший кончик ее упал в пепельницу. – Отбрось сомнения, как я сбросил этот пепел. Случай привел ее в наш дом, воспользуйся. И не спрашивай. Мы здесь хозяева. Запомни, Бруно. Гувернантки в домах английских аристократов все равно, что рабыни в домах римских патрициев. Они не смеют слова сказать в свою защиту. Ты же видел, как я ущемил ее на два фунта в жалованье. Согласилась и не пикнула. Они до смерти боятся сделать что-нибудь, что нам не понравится. Эта мисс Кэмпбел — легкая жертва. Юная, неуверенная. Делай с ней что хочешь. Будет артачиться – пожалеет. Устроим скандал, обвиним в распутном поведении и выгоним с такой рекомендацией, что ее потом в публичный дом не примут, не говоря уже о порядочной семье.

Бруно впитывал слова отца, глаза стеклянно блестели – он уже представлял себя победителем гувернанток.

— Не тушуйся, сын, ты под моей протекцией, — продолжал отец. – Она, хоть и красавица, а такая же дура, как все. Мечта каждой бедной девушки — выйти за джентльмена. Наплети ей, что влюблен, и тому подобное. Она сама прыгнет тебе в руки. Главное – не церемонься. Действуй напористо и грубо. Девушки из низших слоев к галантному обращению не привычны. Наобещай ей золотые горы. Подари безделушку из шкатулки матери. Она все-таки пообразованней твоей… Как ее?

— Лиззи, — сказал Бруно и уткнулся носом в пустую чашку. Ему нравилась идея стать преемником отца не только в делах, но и в развлечениях, но не представлял – с какими словами подходить к новенькой. С Лиззи разговоры не требовались…

— Все еще не решился? – Генри уловил сомнения и выложил последний, самый сильный аргумент: — Будь мужчиной. Скоро станешь совершеннолетним. Сделай себе подарок в виде мисс Кэмпбел. Ей-Богу, я бы от такого не отказался.

— Так воспользуйся моментом.

— К сожалению, не могу. Из соображений чести. Дал слово твоей матери. Она меня убедила. Елене пора получать подобающее леди воспитание. Судя по рекомендациям, Кэмпбел – лучшая кандидатура, Гвинет не захочет ее терять. Если я проявлю «нездоровый» интерес, девушка заподозрит неладное и сбежит. С тобой же по-другому. Холостой, богатый, молодой. Она размечтается и поддастся. – Генри подошел к сыну и положил руку на плечо, что делал в редких случаях. – Отдаю тебе право первой ночи. А там посмотрим. Может, и я присоединюсь, если наша мисс войдет во вкус и пожелает испробовать любовь по-французски «трио де амор». – Генри рассмеялся неожиданно высоким смехом, похожим на «хи-хи-хи».

На губах Бруно появилась хищная улыбка. «Напутствие» отца звучал как приказ — он было дернулся немедленно его исполнить, но крепкая рука, лежавшая на плече, задержала.

— Не набрасывайся на нее в первый же день, а то спугнешь. Пусть привыкнет к новой обстановке. Проникнется доверием к хозяевам. Обращайся с ней, как с дамой. Девушкам нравятся ухаживания и прочая романтическая белиберда. Когда усыпишь ее бдительность, действуй смелее. И не затягивай с главным. Естественные позывы следует удовлетворять без задержки.

Бруно слушал и запоминал. Наконец-то, отец приблизил его к себе. Раньше не замечал, теперь разговаривает как с равным. Бруно возгордился и пообещал себе его не разочаровать.

 

19.

 

«Живу, как принцесса, — писала Джоан подруге Патрисии, которая теперь именовалась «баронесса Хэтувей». – В спальне разместились бы пять школьных кроватей, а я сплю одна, на постели с балдахином. Вместо грубой тумбочки — резной стол с тремя ящиками, в которые мне нечего положить, все мои вещи уместились в одном. Над столом зеркало — такое большое, какого я не имела даже у дяди Виктора! Два кресла, шкаф, комод – все в стиле королевы Анны. Удобно, просторно. Чего еще желать молодой гувернантке? Хозяева, несомненно, понимают толк в домашнем уюте и имеют средства его устроить. Очень внимательные, вежливые люди. Мне с ними ужасно повезло.

Девочка, с которой занимаюсь, не отличается тягой к образованию, но спокойна и не капризна. Я к ней приспособилась и выработала свой метод. Занимаюсь ненавязчиво, изо дня в день повторяю одно и то же, и она, в конце концов, запоминает необходимое. А то, что ей нравится, запоминает сходу, например любовные стихи.

Но самое главное, Пэтти, ощущение свободы! Я сама себе хозяйка и могу делать, что хочу. Никто не приказывает, не контролирует, не завидует. В гостиной стоит огромный рояль. Мне разрешили два раза в неделю играть по вечерам. Ты наверняка в курсе последних музыкальных новинок. В магазины ходишь, на концерты. Я слышала, в Европе сейчас популярен немецкий композитор Бетховен. Не посоветуешь что-нибудь из его вещей? Хотелось бы с ним познакомиться. Как получу свои первые шиллинги (ура, скоро буду иметь личные деньги!), отправлюсь в город на музыкальную охоту».

Получить Джоан не успела ни пенни.

Она со спокойным сердцем и чистыми помыслами сосредоточилась на воспитаннице и мало оглядывалась по сторонам. Зачем оглядываться, если и условия, и люди ее устраивают? Слуги вежливы, хозяина она почти не видит, хозяйка с ней добра, дочь послушна, сын корректен. Преувеличенно-корректен – при встречах здоровается первым, спрашивает о самочувствии, иногда шутит, иногда предлагает помощь, если требуется достать книгу с верхней полки или найти писчие принадлежности. Пару раз они сыграли на рояле в четыре руки и все. Дальше случайных встреч и коротких контактов дело с Бруно не заходило. Джоан вела себя с ним в рамках необходимой вежливости и не пыталась флиртовать или посылать призывных сигналов – не умела и не считала нужным.

Через две или три недели Бруно, однако, поведение изменил. Он чаще, чем обычно, попадался на глаза гувернантке, заходил без видимой причины в библиотеку, где она проводила занятия, оказывался в саду в то же самое время, когда она гуляла с Еленой. Каждый раз Джоан старалась не встречаться с ним глазами, но даже отвернувшись, чувствовала его настойчивый взгляд на себе.

«Какой тяжелый взгляд, — думала Джоан и прибавляла шаг, желая быстрее исчезнуть из его поля зрения. – Глаза холодные и острые, словно льдинки. Как бы сделать так, чтобы реже с ним сталкиваться?». Но он, вроде, разгадал ее мысли – чем старательнее она его избегала, тем настойчивее он искал с ней встреч.

Однажды вечером Джоан направлялась в гостиную, собираясь поиграть на рояле. Дверь стояла открытой, она издалека видела там движущуюся тень и не придала значения, может, служанка возится с камином или наводит порядок на столах. Когда Джоан достигла дверного проема, в нем неожиданно возник Бруно. Предполагая, что он уходит, она остановилась пропустить. Но он остался на месте, лишь чуть-чуть посторонился, а когда она проходила, схватил и сжал так, что хрустнули кости.

— Попалась птичка.

Джоан пыталась вырваться.

Тщетно.

— Отпустите меня сейчас же! – Она еле сдерживалась, чтобы не закричать. — Кто-нибудь увидит, как вы себя ведете…

— И что сделает? – с наглой улыбкой спросил Бруно. – Забыла, кто здесь хозяин? Скажу, что ты виновата. Я уступил дорогу, а ты нарочно прижалась. Пробовала соблазнить.

А ведь именно так и произойдет, догадалась Джоан. От наглости и несправедливости не нашла слов. Продолжая сопротивляться, она освободила руку, ударила захватчика в грудь — тиски распались, она бросилась бежать. Ее догонял гомерический хохот.

Влетела в спальню, дрожащими руками заперлась на ключ, вдобавок прижала дверь спиной, будто в нее уже кто-то собирался ворваться. В висках стучало: «Что делать? Что же делать? Жаловаться? Кому? Его отцу? Служанка рассказывала, он сам тот еще бабник. Видно, сынок в папашу пошел. Миссис Мюррей? Она ко мне хорошо относится, но в конфликте между мной и сыном встанет на его сторону. Тем более, Бруно пригрозил, что всю вину свалит на меня. Его словам поверят скорее, ведь он хозяин. Ах, какой негодяй!».

В горле пересохло. Джоан налила полный стакан воды, выпила за один присест. Тело отяжелело, она буквально упала на кровать, продолжая искать ответы. Жаловаться некому, бежать некуда. «Попалась, птичка». Огромный дом вдруг превратился в тесную клетку, где в любом уголке подстерегает ловец. Нет сомнений -Бруно продолжит ее преследовать.

Что ему, собственно, нужно?

Известно что. Нельзя его близко подпускать. Днем держать рядом Елену, при ней он не решится нападать. Вечером запираться в спальне и не покидать до утра.

С того момента Джоан передвигалась по Хидденхоллу с опаской. При виде Бруно разворачивалась и убегала в первую попавшуюся комнату, где были люди. На рояле играла среди дня и недолго — пока воспитанница сидела рядом с книжкой или куклой. По вечерам не засиживалась в библиотеке — выбрав книгу, спешила к себе, запиралась и для верности подставляла под дверь кресло. Принятые меры, казалось, подействовали, и в скором времени нападения не произошло.

Бруно жаловался отцу:

— Она не оценила моего внимания, вырвалась из рук. Вдобавок ударила. Неблагодарная или просто дура. Другая сочла бы за честь обниматься не с кучером в холодном сарае, а с хозяином в теплой гостиной. Эта мисс так явно избегает меня, будто боится заразиться чумой.

— Хороший знак, — заявил Генри. – Избегает, значит, постоянно думает о тебе. Кокетничает, хочет, чтобы ты ее преследовал. Все, как в романах: она неприступная крепость, он рыцарь и должен ее покорить. Девушки обожают романтические сцены. Вот что. Мы сыграем с ней свою игру. Заставь ее завидовать. Создай момент, чтобы она увидела, как нежно ты обращаешься с другой девушкой. Ей тоже захочется. Поверь моему опыту. Служанки-гувернантки примитивны и предсказуемы,  Кэмпбел в том числе.

«Гениально, — подумал Бруно и с восхищением глянул на отца. – Папа – профессионал. Мне бы никогда не додуматься». Он, не медля, составил план и привлек горничную Лиззи в качестве соучастницы. Она пригласила Джоан прогуляться по усадьбе, та согласилась, но предупредила, что не в темноте. В тот же день, незадолго до пятичасового чая девушки отправились в сад.

Было светло, сыро и неуютно. Седой туман стоял над землей, из него выплывали статуи, и Джоан порой отшатывалась, принимая их за человека, который подкрался – она была напряжена, несмотря на отвлекающую болтовню Лиззи. Вдруг сзади на дорожке послышались размеренные мужские шаги. Джоан  оглянулась и увидела приближавшегося Бруно. Он улыбался, но от его улыбки мурашки пробежали. «Не к добру он явился». Хоть и стояла рядом Лиз, но доверия к ней Джоан не чувствовала. Бруно приближался слишком решительно, она отступила на шаг и приготовилась бежать. Он же подошел прямиком к служанке и сказал:

— Привет, Лиз. Решила прогуляться перед сном? Отлично выглядишь. Не замерзла? Давай погрею.

Он запросто обнял ее, поцеловал в щеку, в губы, что-то пошептал на ухо. Горничная не пыталась вырваться, наоборот, тоже обняла молодого хозяина, хихикала и ловила губами его поцелуи — распущенность, от которой Джоан остолбенела и забыла, что собиралась бежать. Не отрываясь от Лиззи, Бруно бросил на нее быстрый взгляд и отметил про себя: план сработал — гувернантка   наблюдает за ними и, наверняка, сгорает от зависти. «Она под впечатлением. Теперь перестанет сопротивляться и тоже захочет, чтобы ее приласкали».

— Присоединяйся, Джоан, — сказал он и протянул руку.

Это было слишком. Джоан механически повела головой из стороны в сторону, рывком развернулась и бросилась по тропинке к дому. Не бежала — летела, никого и ничего не замечая вокруг, а в голове звенело глупое хихиканье Лиззи.

Генри наблюдал сцену из окна кабинета — и объятия любовников, и побег Джоан. «Как-то истерично она бежит. Другая лишь сделала бы вид, что удаляется – чтобы подвигнуть мужчину следовать за собой. Эта, похоже,  больше напугана, чем настроена кокетничать. Судя по всему, Бруно придется проявить смекалку, чтобы сорвать цветок ее невинности. А невинна ли она? Да какая разница. Типичный пример того, что образование только портит девушек. Появляется самомнение, желание показать, что они тоже люди.

С другой стороны, случай интересный. Пусть сын тренируется, напрягает ум, получает опыт. Как говорится – через тернии к цели. Ничего. Если у него, не получится, получится у меня. Никуда эта Кэмпбел от нас не денется. С двоими ей не совладеть. Любой ценой сломаю ее упрямство».

 

 

Теперь Джоан не сказала бы, что «с хозяевами повезло». Страх быть обесчещенной, опозоренной накрыл ее вязким туманом и будто загасил огоньки радости. Какая радость, когда похотливое животное подстерегает на каждом шагу, и самое ужасное — неизвестно, как спасаться. Она ходила по коридорам и знала, что рано или поздно молодой хозяин Хидденхолла настигнет ее, как настигал жертв хозяин Лабиринта.

Действовала по наитию. Чтобы не встречаться с Бруно, Джоан ограничила передвижение по дому самыми необходимыми помещениями — с Еленой занималась в библиотеке, после занятий бежала в спальню. К ужину не выходила, на рояле не играла. Замкнулась в себе. Не общалась ни с Лиззи, к которой после сцены в саду испытывала если не отвращение, то брезгливость, ни с другими служанками. Оказалась в добровольной тюрьме и все равно не чувствовала себя в безопасности.

Как-то днем Джоан зашла к себе, чтобы написать письмо крестной Морин и отправить с вечерней почтой. Бюро стояло у окна, она сидела спиной к двери. Когда заканчивала, услышала скрип — должно быть, пришла Елена, читать книжки или  играть в карты, чем она частенько занималась в спальне гувернантки. Не оборачиваясь, Джоан сказала:

— Подожди минутку, Елена, сейчас допишу письмо, отнесу вниз, и поиграем во что-нибудь.

— Я бы с удовольствием с тобой поиграл, малышка,  — сказал голос Бруно.

Джоан вскочила. Стул с грохотом упал.

— Тише, тише, что ты так разволновалась? – Бруно медленно подходил, гипнотизируя девушку взглядом. – Рада меня видеть?

Не отвечая и не сводя с него глаз, она попятилась и уперлась спиной в простенок между окнами. Отступать дальше некуда, Джоан посмотрела в окно: высоко — третий этаж, внизу клумбы, покрытые лужами растаявшего снега. Дернула раму, та не поддалась — забита на зиму. «При необходимости разобью стекло и буду прыгать. Чем разбить? Кулаком не получится… Может, кто-нибудь войдет, напугает его… Где Елена?»

Бруно подошел вплотную, и Дожан уперлась глазами в бриллиантовый глаз заколки-змейки, воткнутой в его пышный галстук-бант. «Сам змей и булавки такие же»…

Он положил руки ей на плечи, она ощутила его дрожь и жар.

— Ты что, боишься меня? – спросил Бруно с фальшивым удивлением. Глаза-льдинки просверлили ее насквозь. – Напрасно, Джоан. Разве не видишь, как я страдаю? Я же люблю тебя. Так же сильно, как Шелли любил свою Мери:

Взгляни, льнут горы к небесам,

Друг друга волны гладят.

Прощенья нет тем двум цветкам,

Что меж собой не ладят.

Ласкает солнце лики дня,

Луна целует море.

Что мне их свет, коль ты меня

Не поцелуешь вскоре?

 

— Почему бы тебе не поцеловать меня —  в щечку? Ищу тебя всюду, пытаюсь привлечь внимание, а ты убегаешь. Не бойся меня, дорогая, давай полюбим друг друга и отправимся в волшебный мир, где танцуют эльфы и сильфиды… — Он заговаривал ее, обволакивал пустыми словами, будто сонным покрывалом.

Напрасно старался, Джоан его не слышала. Она искала выход. Что делать — кричать? Нет смысла: он зажмет ей рот – и за маленьким насилием последует большое… Драться? Вообще глупо. Боковым зрением заметила на подоконнике бронзовую статуэтку Сибиллы-Осени на круглом постаменте. Она крепкая и тяжелая, когда Джоан здесь поселилась и рассматривала ее, едва удерживала в двух руках.

Страх прибавляет силы, она схватила Сибиллу и пригрозила:

— Если вы сейчас же не уйдете, разобью окно и выпрыгну.

Глаза ее дико сверкали, статуэтка дрожала в руке. «Она не шутит. Если вздумает ударить не по стеклу, а по мне, голову пробьет». Бруно отступил.

— Сумасшедшая! – крикнул и скривил губы. – Сейчас же поставь статую на место, это настоящий Моро. Больших денег стоит. Да тебе не понять. Дура и грязь! Ну, ничего, мы еще встретимся, — пригрозил он  и вышел, хлопнув дверью. Джоан тут же заперла ее на ключ и еще долго стояла, прислушивалась – не готовится ли нападение на ее форпост.

Утром следующего дня она через дворецкого Саймона попросила хозяина принять ее по личному вопросу. Генри Мюррей заставил ее полчаса подождать, потом жестом пригласил в кабинет и жестом же предложил устроиться на том стуле, что в день приезда. Тогда она с радостным ожиданием подписывала свой первый контракт, теперь была бы счастлива его расторгнуть.

Генри сел напротив и воткнул в нее те же льдинки, что вчера Бруно. Еще ни сказав ни слова и не услышав ни слова, Джоан поняла – пришла зря.

— Как дела, мисс Кэмпбел? – спросил хозяин и насмешливо прищурился. Он был в курсе вчерашнего инцидента и злился на гувернантку. Не желает подчиняться сыну? Пусть не рассчитывает на  заступничество отца. Поощрять строптивость он не намерен. Он поставит глупую девчонку на место, разъяснит – кто есть кто. – Вы бледны.

— Простите, сэр, мне нехорошо, — сказала Джоан. Голос задрожал, и ей стоило усилий, чтобы сейчас же не расплакаться. – Я… Я не чувствую себя в безопасности в вашем доме.

— Что такое? – В короткий вопрос он вложил и раздражение, и недовольство, и неприятное удивление. – Вас хотели ограбить, зарезать, отравить? Сжечь на костре, замучить в подвале?

— Нет, другое. Меня преследует ваш сын.

— Бруно? Преследует? Для чего же?

— Н-не знаю.

— Не знаете, а пришли жаловаться.

— Он… он пытался меня…

— Загрызть? Растерзать?

— Нет… обнять. Два раза. В гостиной и у меня в спальне… Еще в саду…

— В саду он обнимал не вас.

«Он все знает!».

— Обнимал Лиззи, а смотрел на меня.

— И это все его преступления? Ну, знаете ли… — Генри поднялся, прошел туда-сюда, остановился и с высоты шестифутового роста вперился в Джоан – пришла беспокоить мелочами занятого человека, хозяина и джентльмена, не стыдно? Под его взглядом она почувствовала себя виноватой, тоже поднялась и склонила голову. — Не верю ни единому слову, мисс Кэмпбел. Большое самомнение имеете. Кроме вас, здесь работают другие молодые девушки. Некоторые покрасивее вас, позволю заметить.  И ни разу, ни от кого я не слышал жалоб. Какую цель вы преследуете, очерняя моего сына? Хотите прибавки к жалованью? Выходной? Меньше времени работать, больше отдыхать?

«Что и следовало ожидать, — подумала она. – Отец не даст сына в обиду».

— Я не собиралась просить прибавки или привилегий. Меня настораживает поведение Бруно…

— А меня оно не настораживает! – оборвал он, и Джоан вздрогнула. — Забываетесь, дорогая. Мы хозяева и делаем в своем доме что хотим. Вас пригласили на работу, так выполняйте ее, а не ходите и не жалуйтесь. Мне недосуг выслушивать гадости про собственного сына… – Тут Генри решил, что достаточно напугал гувернантку, и чуть сбавил тон. — Послушайте, мисс. Мне кажется, дело в другом. Вы молоды, романтичны, что естественно в восемнадцать лет…

— В шестнадцать…

— Неважно. Очень хорошо вас понимаю. Одинокая девушка, без друзей, без семьи. Хочется думать, что все мужчины в вас влюблены и должны сразу просить руку и сердце. Не так ли?

— Совсем нет, сэр…

Возражение прозвучало слабо и неубедительно, Мюррей-старший сделал вид, что не расслышал, подошел ближе, засунул руки в карманы и покачался с пятки на носок. Джоан уставилась во вторую пуговицу сверху на его жилете, выше смотреть боялась, чтобы не встретиться взглядом со змеей.

— А чем вас, собственно, не устраивает Бруно? – вопросил Генри с вызовом. — Может, он действительно в вас безумно влюблен? Почему бы не ответить на его чувства? Или гордыня не позволяет?! – Последний вопрос прозвучал как упрек, внезапно он схватил ее за шею, большим пальцем ткнул в подбородок, заставляя глядеть ему в глаза. Джоан подчинилась, и прямо на нее устремился ледник, желавший накрыть, подмять.

— Отвечай мне! – рявкнул Генри и тут же перешел на шипение. — Или тебе нравятся опытные джентльмены? Как говорится, любовь возраста не знает… Хочешь попробовать со мной?

Это было слишком. Она ночь не спала из-за сына, а теперь отец… Ноги ее подкосились, и если бы Мюррей не держал за шею, девушка упала бы. Она потеряла не сознание, но ощущение бытия. То, что происходит, не похоже на правду. Тогда где она? В легенде о похотливых призраках? В ночном кошмаре о драконах и минотаврах, требующих девических жертв? Пришла за помощью, а оказалась в западне — старший монстр пострашнее младшего, и теперь бояться придется обоих…

Всхлипнув, Джоан разразилась рыданиями, стеснялась и не имела сил остановить. Генри терпеть не мог женских слез, разжал пальцы и толкнул ее на стул. По пути к креслу, он достал белоснежный платок с вышитым вензелем в углу «ГМ» и, брезгливо морщась, вытер руки. «Истеричка. Дешевая артистка. Устроила комедию. Хочет, чтобы ее  жалели».

— Выбросьте из головы ерунду и отправляйтесь выполнять обязанности, за которые я плачу вам деньги, — отчеканил он, отвернувшись к книжному шкафу. – И не вздумайте приходить   жаловаться еще раз. За то, что отняли у меня полдня, не занимались с Еленой и оговорили Бруно, получаете штраф в размере месячного жалованья. Вы проработали здесь… две недели?

— Три недели и два дня, — сквозь слезы проговорила Джоан.

— Значит, вы мне еще должны. Идите.

«Совершенная идиотка, — думал Генри вслед удалявшейся гувернантке. – Изображает недотрогу и, наверняка, посмеивается над нами. Ну, погоди, безродная сирота, я научу тебя подчиняться. Если добра не понимаешь, поймешь силу. Пеняй на себя. Надо было уступить Бруно, когда он с нежностями подходил. Теперь скажу, чтобы действовал смелее. Пусть собьет спесь».

Вечером Мюррей–старший поговорил с сыном, а на следующее утро произошел инцидент в библиотеке. Джоан с Еленой сидели на ковре, рассматривали картинки в книге про животных Эссекса и учили их английские названия. Дверь распахнулась, и вместе с холодным воздухом в комнату ворвался Бруно.

— Елена, иди в столовую, тебя мама зовет, — соврал он.

Девочка встала и направилась к выходу, Джоан собралась ее сопровождать, но Бруно загородил дорогу. Ни слова не говоря, он схватил ее левой рукой за плечо, правой ударил по щеке. Елена оглянулась на звук, вопросительно посмотрела на брата — он улыбнулся, кивнул головой, мол, все хорошо, иди дальше. Она ушла, а он ударил гувернантку еще раз, теперь слева.

— Мои ласки тебе не нравятся, да? А это нравится? – Он опять ударил. – Ходила на меня жаловаться, за это штраф. – Удар. — Шлюха! Пожалеешь, что отвергла меня. Строишь из себя даму высшего света, а сама ворюга. – Он больно сжал ее плечи и наклонился к лицу полюбоваться на пылающие пятна.

— Что вы такое говорите? – пролепетала Джоан. Язык плохо повиновался, голова не работала. — Я ничего не воровала…

— А куда делись две серебряные ложки из столового сервиза?

— При чем тут я? В столовую для хозяев я не захожу.

— Лиз видела тебя там. Вот наказание за ложки. – Он два раза ударил. – Еще раз украдешь, упеку в тюрьму. Будешь гнить в камере до глубокой старости.

Смысл плохо доходил до Джоан, лишь понимала, что надо обороняться. Но силы были неравны — Бруно удерживал ее руки за спиной и готовился к новому удару.

В тот момент в библиотеку вбежала миссис Мюррей.

Экзекуция закончилась.

 

21.

 

За окном завывало. Переход от зимы к весне давался природе тяжко, ее корежило от ночных заморозков и знобило от студеных сквозняков.

То же самое происходило со старой Морин. Изношенные кости ее будто корчились и переворачивались внутри мяса, озноб вытягивал последние силы, и не справлялся с ним жарко натопленный камин. Застуженная шея одеревенела, тело ныло и жаловалось, будто все печали ее жизни разом решили о себе напомнить. Она утишала их травами и заговорами, но была одна печаль, которая утишению не поддавалась и которая не давала покоя последние дни. Над Джоан нависли черные тучи.

Медленно и как бы со скрипом передвигалась Морин по комнатке – проводила до двери последнюю клиентку, навесила засов, прикрыла тряпкой крохотное окошко, за которым бушевала свирепая мартовская метель. Достала из сундука хрустальный шар, покрутила перед зажженной свечой, прищурившись, вгляделась в глубину. Черные тени увидела вокруг хрупкой девичьей фигурки. «Беда совсем рядом. – Морин тяжело вздохнула. – Бедная девочка. За что сироте испытания? Чем прогневила Бога и людей? Безобидное существо, с малых лет обделенное родительской любовью. Не дают ей покоя злые люди. Спрошу у карт – кто задумал ее извести».

Взяла Морин колоду, ветхую от прикосновений не пальцев, но времени, разложила на бубновую даму.

«Крутятся возле дочки два короля с нечистыми намерениями, старый и молодой. Дама в возрасте относится к ней благосклонно. Дальше… насилие, коварный обман. То же самое, что пару лет назад, когда она училась в школе. Тогда ее обвинили в краже, посадили в карцер. Неужели опять? Нет, страшнее. На сердце ее боль. Казенный дом в ближайшем будущем. Ах, бедное дитя! Как же ей помочь? Приехала бы, забрала ее к себе. Навечно. В моей нищей хибаре безопаснее, чем в их богатых домах. Да заказана мне теперь дальняя дорога. Ноги едва держат, в карету не заберусь.  Как же дочку защитить? Предупредить?».

Перед глазами встала картина в лазарете: Джоан бледная и беспомощная — такой Морин видела крестницу в последний раз. Слезы навернулись, но не полились, а как бы обострили ее зрение. Старая цыганка уставилась немигающим взглядом в изображение девушки внутри шара, потерла виски. «Думай, девочка, думай. Опасность у порога. Соображай, как выбраться из беды. Один раз тебя заманили в ловушку, не дай совершить то же самое во второй. Будь готова к обману и предательству. Думай, девочка, думай».

Джоан услышала во сне голос, испугалась и проснулась. Открыла глаза — в темноте ничего и никого не увидела. Прислушалась. Тишина. Закрыла глаза и увидела Морин, которая смотрела прямо на нее и говорила «Думай, девочка, думай», вроде, предупреждала. «О чем?» — спросила крестница, и тут же пронеслись видения недавнего прошлого: школа, спальня, Элли, брошка, директор Грин, карцер…

Догадка мелькнула, словно расплывчатый силуэт в мутной воде, и уплыла. Пытаясь ее догнать, ухватить, Джоан села в кровати и стала рассуждать. Крестная предупреждает об опасности. От кого она исходит? Скорее всего, от Бруно. Он дерется, значит, очень зол. Что он говорил недавно? Что я своровала ложки, и что в следующий раз упечет меня в тюрьму. Он уверен — будет «следующий раз». Но я не собираюсь воровать, у него не было и не будет доказательств. А нужны ли они? Судя по всему, папаша и сынок  задались целью меня оклеветать. И наказать любой ценой. За что? Ни за что. А за что наказал меня директор Грин? Тоже ни за что. Элли подбросила брошку… Подбросить доказательства? Точно! Так вот о чем предупреждала крестная. Думай, Джоан, дальше. Если они захотят что-нибудь ценное подложить, а потом обвинить в воровстве, это легко сделать, когда я занята с Еленой. Днем. Надо быть начеку. А вдруг они уже…?»

Холодная дрожь пробрала с ног до головы. Остатки сна испарились, Джоан вскочила, собравшись немедля обыскать комнату. Темнота и холод ее не остановили — зажгла свечу, осмотрелась, соображая с чего начать. Со шкафа. Перетряхнула платья, хорошо их немного, прощупала места, куда можно спрятать ценную безделушку. Проверила ящики стола и бюро, прощупала подушку, заглянула под матрас и в другие укромные места. Ничего, ей не принадлежавшего, не нашла.

За окном занимался рассвет – серый, неохотный. Еще раз осмотреть вещи, теперь при свете? Нет. Устала. Замерзла. Камин позволят разжечь лишь вечером, придется согревать себя самой. Джоан растерла руки, закуталась в старую тетину шаль и забралась под одеяло, подобрав его под ноги. Голод глодал – со вчерашнего обеда ничего не ела. Обида грызла. «Какой он все-таки подлец, этот Бруно. Впрочем, яблоко от яблони недалеко падает. Придется держать оборону против двоих. А драться я ему больше не позволю. В следующий раз пойду в полицию. Если там не помогут, убегу. Не пустят в дверь, то через окно. Издевательств не потерплю».

Разгадав коварный план, Джоан успокоилась и незаметно для себя уснула. Утром она повторила про себя то, что выяснила ночью и поблагодарила крестную за предупреждение. Ощущение, что она не одна, что есть человек, который переживает и поддерживает, придало Джоан уверенности. Она вышла из спальни не пугливая, как мышонок, но готовая за себя постоять — путь на нее обрушилось бы целое войско.

Вела она себя как обычно, слуги вели себя как обычно, хозяев-мужчин не встретила, хозяйку видела мельком – каждодневная рутина, которая не усыпила бдительности Джоан. К полудню за окном прояснилось, но она не предложила воспитаннице погулять. Рассказывая страшные сказки, она водила ее по Хидденхоллу и чаще, чем обычно, заглядывала к себе, чтобы окинуть комнату быстрым взглядом: не заметно ли чего подозрительного?

В первой половине дня ничего странного не произошло, Джоан держалась по-прежнему настороже. После обеда она шла в библиотеку, где ждала Елена, и заметила в конце коридора Бруно. Она остановилась и приготовилась спасаться бегством при малейшем знаке агрессии. Странно — молодой человек агрессии не проявил, издали вежливо поинтересовался:

— Как дела, мисс Кэмпбел? Все ли в порядке? – Губы улыбались,  глаза глядели насмешливо и зло.

— Спасибо, сэр, все хорошо, — ответила Джоан и подумала «Не к добру он сегодня вежливый». Почуяла подвох, а ноги уже несли к лестнице. Буквально взлетела на третий этаж и заметила — из ее спальни боком, как воришка, выскользнула служанка Лиззи. Завидев гувернантку, она едва заметно вздрогнула, уставила глаза в пол, и прибавила шаг. Джоан схватила ее за плечо.

— Что ты делала у меня?

— Пыль вытирала, — ответила Лиззи, глядя в сторону.

Для уборки она приходила раз в неделю по четвергам. Сегодня понедельник. «Дело нечисто». Джоан бросилась пересматривать вещи — открыла-закрыла ящики стола, проверила на полках…

В коридоре послышались шаги, возбужденные голоса, звуки приближались. Джоан подбежала к двери, закрылась на ключ, голова лихорадочно работала. «Я не могла ошибиться. Бруно пытался отвлечь меня разговором и задержать. Лиззи действует с ним заодно. Она что-то подбросила, но где оно лежит?».

Дверь толкнули. Войти не получилось — требовательно постучали. Голос Генри Мюррея приказал:

— Мисс Кэмпбел, откройте дверь!

Джоан не отвечала. Перетряхнула постель. Безрезультатно. «Они не просто пришли. Знают, что именно сейчас в спальне лежит вещь, которую они хотели бы обнаружить – все вместе. Надо проверить еще раз. С чего начать? Элли подбросила брошку в тумбочку – легко подложить, легко потом найти. Лиз не отличается остротой ума. Надо тщательнее проверить ящики».

Стук становился настойчивее.

— Мисс Кэмпбел, откройте! Я знаю, что вы у себя!

— Одну минуту! – ответила Джоан, выдвинула верхний ящик, прощупала носовые платки, воротнички, манжеты – все мягкое, бесформенное, бесценное в прямом смысле. Просунула руку дальше и в углу наткнулась на маленькое и твердое. Вот оно!

На ладони лежала тяжелая золотая запонка, принадлежавшая Бруно, судя по вензелю в виде переплетенных букв «БМ». Рассуждать про подлость и прочее некогда, нашла — хорошо, но что дальше? Именно за этой вещью пришли и ломятся в дверь. Спрятать — куда? В мебели или вещах нельзя — через пару секунд ворвутся люди, перевернут все вверх дном. На себе? Тоже нельзя – это прямое доказательство вины. Выбросить в окно? Не получится открыть, рама заколочена на зиму. Разбить стекло статуэткой? Слишком очевидно – обнаружат дырку, обшарят землю внизу. Статуэтка…»

 

22.

 

— Мисс  Кэмпбел, если вы сейчас же не откроете, я велю взломать дверь! – донесся голос хозяина.

Джоан повернула ключ, и в тот же момент в дверь бухнули, будто тараном, и она распахнулась во всю возможную ширину. На пороге стояла толпа: семья Мюррей в полном составе, из-за их спин выглядывали служанка Лиз и дворецкий Саймон. «Хозяин привел их засвидетельствовать мое предполагаемое преступление», — догадалась гувернантка и отошла к стене – пусть делают, что хотят. Толпа ввалилась в спальню, и большинство уставилось обвиняющими глазами на Джоан, а Гвинет и Елена смотрели с недоумением – их не посвятили в причины вторжения.

— Почему вы так долго не открывали? – грозным тоном спросил Генри Мюррей.

— Я переодевалась,  — спокойно ответила девушка. – А в чем дело?

— Боюсь, очень неприятное для вас. Лиз, иди сюда. Расскажи, что ты видела.

Девушка сделала шаг вперед. Под всеобщим вниманием она смутилась и, видно, забыла текст. Она комкала передник и глядела в пол, явно не зная – с чего начать.

— Я зашла и положи…

— Лиззи! – прикрикнул Бруно. Эта беспамятная курица собирается сорвать блестящую задумку хозяев. Надо ей напомнить, что она делала и что думала, когда ходила к гувернантке. – Рассказывай по порядку. Ты собралась сделать уборку. Так?

— Так.

— Вошла, вытерла пыль, где?

— С подоконника, с бюро, со стола.

— Так, со стола. Что было дальше?

— Я открыла ящик…

— Зачем? – быстро спросила Джоан. – Там протирать пыль не требуется.

— Я случайно…

— …потому что хотела сделать мисс Кэмпбел приятное и погладить ей воротничок, так?

— Да… открыла и увидела золотую запонку. Знаю, что она принадлежит Бруно… то есть молодому хозяину… То есть мистеру Мюррею. То есть Бруно… – Она окончательно сбилась, покраснела и замолкла.

Бруно оттолкнул ее и взял руководство спектаклем на себя.

— Запонка пропала вчера вечером из шкатулки, которую я случайно оставил в библиотеке, — драматическим тоном произнес он и обратил вопросительный взгляд на Джоан.

— Лиз ошиблась, — сказала она, ничуть не растерявшись. Плохо отрепетированная сцена скорее развлекала ее, чем пугала. – Я ничего не воровала. Видимо, она где-то в другом месте видела запонку, а не у меня.

— Лиз не могла ошибиться, – сказал Генри, которому не терпелось развенчать преступницу. – Учитывая, что у вас с моим сыном сложились, мягко говоря, не самые дружеские отношения, логично допустить, что вы решились на воровство. Из чувства мести или по злобности характера.

— Еще раз повторяю, сэр. Я ничего не воровала. Считаю недопустимым и незаконным обвинять меня в тяжком преступлении. Тем более в присутствии моей воспитанницы. Тем более без доказательств.

— Без доказательств? А свидетельство Лиз? Она работает у нас дольше, чем вы. Ей я полностью доверяю. Верните запонку, и на первый раз я вас прощу. — «А ночью ты придешь ко мне и хорошенько отблагодаришь за доброту, а не придешь, отправишься в казенный дом, и тобою будут пользоваться все, кому не лень» продолжил про себя Генри. Таково было продолжение дьявольского плана.

— Ваши обвинения считаю абсурдными. Больше мне нечего добавить, — сказала гувернантка и посмотрела на него так, будто собралась ужалить.

А ужалит ее он. Девчонка зря упрямится. Нет, хорошо – чем больше хлебнет позора сейчас, тем покладистее будет ночью.

— Ваше упрямство заставляет меня перейти к решительным мерам. Предупреждаю. Если выяснится, что пропавшая вещь находится в этом помещении, я официально обвиню вас в воровстве  и заключу в тюрьму. Лиз, где ты видела запонку?

— Там. – Она показала рукой на стол. – В верхнем ящике.

С торжественным видом Генри Мюррей прошествовал к столу, открыл ящик, оглядел содержимое. Ничего предосудительного — обычные женские тряпки, дешевка и безвкусица. Пошарил рукой, ничего не нашел, сгреб содержимое, вышвырнул на пол, еще раз пошарил.

— Здесь ничего нет! – В голосе послышалась истерическая нотка. – Ты не ошиблась?

— Нет-нет, — пролепетала служанка. – Я сама ее туда.. Я сама ее там видела. Можете не сомневаться.

Хозяин выдвинул второй ящик. Пусто. То же в третьем.

— Она ее перепрятала. Обыскать комнату!

Саймон и Лиз бросились исполнять приказание. Бруно помедлил буквально секунду – достойно ли джентльмену заниматься обыском, решил, что достойно, и присоединился к слугам. Заложив руки за спину, Генри прохаживался на длинных ногах и наблюдал за копошением в комнате, как цапля наблюдает за копошением в болоте. Обыск занял не более четверти часа: личных вещей немного, мебели тоже — обшарили, прощупали,    заглянули под матрас, под ковер, под кровать. Саймон сунул нос в камин, но кроме кусочков прогоревшего угля другого добра не увидел.

Миссис Мюррей, обняв Елену, стояла в стороне. В честности гувернантки она не сомневалась и не понимала, зачем муж велел ей присутствовать. Считала его поведение низким, но уйти боялась и чувствовала себя неловко, потому что стояла не на его стороне и  была, вроде, в сговоре с вором, а кто он – неизвестно. Ведь запонку не нашли и вряд ли найдут. Елену не занимала окружающая суматоха — прислонившись к матери, она теребила бантик на ее лифе. Джоан волновалась, но незаметно, сознание правоты придавало ей сил.

— Ничего нет, — в который раз констатировал Бруно и пинком задвинул нижний ящик. Красный от напряжения и разочарования, он метнул на гувернантку ненавидящий взгляд. – Отвечай, где ты ее спрятала!

Она лишь независимо повела головой, чем окончательно  вывела его из себя. Он подскочил, занес руку для удара, но при всех не решился. Смерил ее с ног до головы, и вдруг пришла идея.

— Раздевайся!

— Ну уж нет, — твердо сказала Джоан.

— Все ясно. Она спрятала запонку под платьем. Ее нужно раздеть и проверить.

У Саймона мелькнула скабрезная ухмылка, Лиз настороженно вытаращила глаза.

— Ты переходишь все границы, Бруно, — не выдержала Гвинет.

Сына поддержал отец.

— Отличная мысль.

— Не имеете права меня раздевать! – крикнула Джоан и вжалась в стену. События развиваются не в ее пользу, одной против многих выстоять тяжко без помощи извне, так хоть на стену опереться…

— А – испугалась, — возопил Бруно. – Значит, я прав. Она на себе ее спрятала!

— Ничего я не прятала.

— Тогда раздевайся.

Требование возмутительное, рассчитанное на то, чтобы спровоцировать ее на ответную грубость. «Джоан, сохраняй спокойствие и трезвый ум. Не ввязывайся в скандал или в драку, иначе они применят силу и отправят в тюрьму за бунт против хозяев и не вспомнят более про запонку».

— Вот что я вам скажу. Только ради того, чтобы доказать, что я не воровка, согласна раздеться. Но не в присутствии мужчин.

— Э-э, — помычал Генри, решая, нет ли подвоха в ее предложении. Подвоха не обнаружил, смысл — да. – Хорошо. Мы трое сейчас выйдем, а вы трое останетесь. – Показал на жену, дочь и служанку. — Пусть Лиз разденет ее и осмотрит одежду, а ты, Гвинет, наблюдай. И не смущайся. Поверь мне, она воровка. Очень изобретательная. Вполне возможно прячет на себе не только запонку, но и то, о пропаже чего мы еще не знаем.

Мужчины удалились, миссис Мюррей подошла к Джоан и извиняющимся тоном сказала:

— Простите, мисс Кэмпбел. Лично я не верю во всю эту чепуху. Но Лиз уверяет, что видела здесь пропавшую вещь Бруно. А зачем ей врать? Ужасно неприятно просить вас… Пожалуйста, разденьтесь, чтобы мы убедились в вашей честности.

Ни слова не говоря, Джоан расстегнула верхнюю пуговицу. Она снимала вещь за вещью и бросала на пол, где хозяйская дворняжка Лиз стояла на коленях и осматривала, ощупывала. Проверив каждый шов и каждую складку, она воскликнула чуть ли не со слезами на глазах:

— Ничего! – и всхлипнула — не выполнила приказ, от хозяев достанется.

— Одевайтесь, мисс Джоан, — сказала Гвинет. – И еще раз простите.

Она подождала, пока гувернантка привела себя в порядок, взяла Елену за руку и направилась к выходу.

— Ну что? – спросили хором отец и сын.

Гвинет прошла мимо, будто не видела и не слышала их.

Вслед вышла Лиз и отрицательно покачала головой. Мюррей-старший хотел что-то сказать Джоан, но она захлопнула дверь перед самым носом. Только что испытанное унижение и все предыдущие уронили его в ее глазах. Она больше не считала себя обязанной уважать хозяина, и не желала оставаться в доме, где одни враги.

 

23

 

Запираться не было нужды, сегодня они к ней точно не явятся – ни с новым обыском, ни тем более с извинениями. Которых Джоан и не ждала. Их план она успешно провалила, будет осуществлять свой. Обвела взглядом комнату. Полнейший разгром, как после нашествия оголодавших варваров, которые в поисках съестного  перевернули все, что встретили на пути.

Единственная вещь, которая осталась на прежнем месте – бронзовая статуэтка иерусалимской царицы Сибиллы. Царица изображена в виде Осени: кудрявые волосы ее переплела кудрявая виноградная лоза, платье перепоясали стебельки пшеницы. Ножки ее в изящных лыковых сандалях покоились на пьедестале… внизу которого имелась дыра. Джоан подняла статуэтку, потрясла – из дыры выпала запонка.

Положила ее на стол, достала два дорожных саквояжа – поменьше, с которым явилась в школу три года назад, и побольше, который получила в подарок от мисс Роуд при выпуске. В первый уложила самые необходимые вещи, во второй — вещи второстепенной важности. Два саквояжа и то, что на ней – вся собственность Джоан. Управилась за пару минут, еще раз оглядела спальню.

— Я сюда больше не вернусь, —  сказала вслух, взяла запонку и  вышла, хлопнув дверью – пусть разруха, страхи, унижения остаются там и не вздумают ее преследовать.

Направлялась она в покои миссис Мюррей. По пути зашла в первую же комнату, где горел камин, бросила запонку в пламенную кучку и победно подняла подбородок. Она отомстила обоим врагам: старшему едва не двинула по носу, младшего лишила дорогой безделушки.

Недавние постыдные сцены расшатали нервы Гвинет, и она уединилась будуаре на любимой софе, с красным вином в бокале, третьим по счету. После первого она посылала гневные мысленные тирады в адрес мужа, после второго выражала сочувствие гувернантке, закончив третий, собиралась погрузиться в сон. Оставалось буквально два глотка, когда в дверь постучали. Гвинет подняла почти опустившиеся веки. Кто это? Она никого не ждала и не желала видеть. Слуги знали — если хозяйка в будуаре, по мелочам ее лучше не тревожить. Что-то срочное? Ах, плохой момент выбрали срочности…

Она неторопливо допила вино и сказала:

— Войдите.

Вошла гувернантка.

— Миссис Мюррей. Простите, что помешала. Позвольте с вами поговорить. Это важно. Я не займу много времени.

— Конечно, мисс Джоан, проходите. Хотите вина? Нет? А я хочу. Ужасно себя чувствую. Расстроилась, прилегла отдохнуть. Я как раз думала о  произошедшем. Стыдно за мужа… Возьмите, пожалуйста, бутылку. Налейте мне. Да, спасибо. Устраивайтесь в кресле.

Пока девушка усаживалась, Гвинет приподнялась на софе, облокотилась на подушку, подставила руку под голову, которая отяжелела, опустела – вынужденно воротясь с дороги сна, она ни за что не желала снова наполняться заботами. Но следует выслушать гувернантку, она пострадала безвинно, пусть выскажется и уходит с облегченным сердцем. Если потребует материального возмещения за публичное унижение, Гвинет заплатит ей из личных средств. Надо загасить скандал, пока он не вышел за стены Хидденхолла. У Генри не самая лучшая репутация в городе, да ему теперь все равно, но как бы она не перекинулась на Бруно. Нежелательно в самом начале карьеры, а также для статуса завидного жениха, у него и так не получается с девушками его круга…

— По причине Бруно я покидаю ваш дом, — сказала без вступления гувернантка.

Слишком резкое заявление, без просьб – денег или извинений. Гвинет вмиг протрезвела, опустила ноги с софы, села прямо, так легче соображать. Девушка собралась в полицейскую контору?

— О, нет, не спешите, мисс Джоан. Давайте поговорим. Я, честно сказать, ничего не понимаю. Не ожидала от сына грубого поведения в отношении вас. Он никогда ничего подобного не допускал. Не знаю, какая муха его укусила. До вас мы имели двух гувернанток. Обе уволились раньше времени, но по причине Генри. На сей раз он мне обещал…

— И не выполнил. Они сговорились меня погубить.

— Ну, не спешите с выводами. Из-за одного инцидента…

— Не из-за одного. – И Джоан рассказала все, что в последние дни ей пришлось вынести от отца и сына.

— Ваш рассказ звучит неправдоподобно. Однако, принимая во внимание произошедшее сегодня, я не имею оснований вам не верить. Это отец сбивает Бруно с толку. Он ласковый, бесхитростный мальчик…

— Как бы то ни было, я здесь не останусь ни одной лишней минуты.

— Куда же вы пойдете? Родственники или знакомые есть?

— Нет. Пойду куда угодно. Хоть на улицу. Лишь бы вырваться на свободу. Ваш дом хуже тюрьмы. Интриги, заговоры, побои. Чем я заслужила? – вопросила Джоан, и голос предательски сорвался.

Слезы, как и смех, заразительны. Гвинет всхлипнула. О своем. Она слишком хорошо понимала гувернантку — сама многие годы страдала от эгоизма Генри. Но она связана с ним узами брака, имеет от него детей, пользуется его деньгами, а ради чего страдает  эта девочка?

— Подождите. Дайте подумать.

Гвинет поставила на стол вино, к которому с начала разговора не прикоснулась, и тяжело поднявшись, прошла к окну, которое светлым пятном выделялось на фоне мрачных стен и гардин. Там темнело от приближающейся грозы, но все равно был простор и столько чистого воздуха, что дыши — не надышишься. Не то, что здесь – золотая клетка, в которой духота унижений и отравленное одиночеством существование. Вырваться бы из нее и… куда?

В отличие от гувернантки, Гвинет было куда.

К родителям.

Кайл и Джесси Гладстон жили в десяти милях от Хидденхолла, в коттедже Бивербрук. Вроде, недалеко, а навещала их Гвинет редко. Не сложилось у них с Генри с самого начала, вернее, еще до начала. Гвинет была единственным и болезненно любимым ребенком Кайла Гладстона, владевшего участком земли такого размера, который позволял появляться в высшем обществе. Землю он получил в наследство от шотландских предков, относился к ней бережно и абы кому в аренду не сдавал, а про продажу и вовсе не думал.

Но в восемнадцать лет влюбилась дорогая дочь в Генри Мюррея, а жених был более одержим деньгами, чем невестой, и запросил в приданое двадцать тысяч – именно ту сумму, в которую оценивалась собственность отца. Его насторожила жадность жениха, но счастье дочери дороже. И что делать? Ждать бескорыстного кандидата? Долго придется. Гвинет не имела во внешности ни малейшей привлекательной черточки, зато была добра, крупна и здорова, как тяжелая шотландская кобыла-работяга породы Клейдесдал. И так же упряма. Заявила родителям – если не отдадут ее за Генри, покончит самоубийством.

Кайл продал землю, заплатил выкуп Мюррею, себе и жене оставил лишь маленький коттедж и маленькое состояние на прожитье. После свадьбы молодые и старые в гости друг к другу ездили неохотно, а после того, как вышло наружу порочное поведение зятя, Кайл прекратил всяческие контакты. Он вообще отрезал себя от английского мира и завел у себя шотландский, к которому ощущал кровную принадлежность.

Гвинет посещала Бивербрук тайком от мужа. Привозила подарки, справлялась о здоровье, пила чай с печеньем из овсяной муки, которые пекла Джесси, и в тот же день возвращалась. Гвинет томилась в Хидденхолле, но уже не представляла себя без его золотого комфорта. Хорошо у родителей, тепло и покойно, но как можно каждый день есть воняющий чесноком хаггис, пить горький эль, спать на деревянном ящике и не иметь даже легкого экипажа для выездов? Это же основа.

Впрочем, для кого как. Вот гувернантка. Была бы рада очутиться на улице, лишь бы не здесь…

Казалось, Гвинет о чем-то постороннем задумалась, Джоан  подождала минуту и шагнула к двери, собираясь уходить. Хозяйка сделала знак остановится.

— Послушайте, мисс Джоан. Буду с вами откровенна. Я хорошо знаю, какой Генри подлец. Да, подлец. И мне приятно сказать это вслух, пусть он и не слышит. Вероятно, таким же он решил сделать и сына. К сожалению, я не имею влияния на Бруно. Он вырос, вправе поступать, как хочет. Но я не желаю, чтобы вы стали жертвой чужого сумасбродства. Показали  себя с лучшей стороны как гувернантка, и я никогда бы вас не отпустила. Но, видно, не судьба Елене… В доме вам оставаться рискованно. Генри  мстительный. Не остановится, пока не добьется своего.

Миссис Мюррей сделал паузу, проверяя себя – действительно ли она хочет сделать то, что хочет? Для чужого человека?

Да. Она сделает для нее то, что не сделала для себя – укроет в Бивербруке.

— Предлагаю следующее. – Гвинет заговорила тише: не только гувернантка, хозяйка тоже окружена врагами и шпионами. – Я отвезу вас к моим родителям. На время. Генри туда не сунется — мой отец его ненавидит. А сама поищу вам другую работу.

У Джоан не нашлось слов благодарности. Она лишь слушала с надеждой в глазах.

— Есть у меня на примете одна семья с детьми, — продолжала Гвинет. — Очень достойные люди. Живут далековато отсюда, полдня пути, не меньше. Если желаете поступить к ним, завтра же напишу письмо с рекомендацией.

— А мужчины там есть? – спросила девушка с опасливой интонацией, как если бы спросила «а скорпионы там есть?».

— Представьте себе – нет! – Гвинет улыбнулась. – Хозяин умер полгода назад. Оставил жену с долгами и двумя девочками. Они сущие ангелы. Матери приходится самой заниматься хозяйством, с детьми возиться некогда. Тем более скоро весна, забот прибавится. Нора как-то писала, что подумывает нанять гувернантку. Только они живут очень изолированно…

— Отлично! Уже хочу туда попасть.

— Вам нужно возвращаться, складывать вещи?

— Нет. Все уложено.

— Тогда оставайтесь здесь. Завернитесь в мой плащ и ждите. Я велю подогнать карету к черному ходу, чтобы муж не увидел и не помешал. Пока Саймон будет укладывать саквояжи, я схожу за Еленой, и мы выйдем втроем. Сделаем вид, что отправляемся с визитом. – За окном раздался громовой раскат. Гвинет вздрогнула. Плохой знак? Спросить бы у Беп, да она далеко, а звать некогда. – Боитесь грозы?

— Совсем нет.

Побег произошел по плану.

Экипаж мчался в даль, которая хмурилась, клокотала и посылала на землю огненные стрелы. Но ни буря не страшила Джоан, ни неизвестность – всё лучше того, что она за неполный месяц пережила в доме Мюрреев. Что ей громы небесные или всемирный потоп? Самые страшные беды происходят от людей, а природа чиста и бесхитростна, даже если бушует. Зато не мстит и не делает подлости, не подкрадывается и не желает зла …

А Генри их, все-таки, увидел. Предпринимать погони не стал, смотрел на удалявшуюся карету равнодушно, как на убегавшего от охотника зайца. Не стоит себя беспокоить, таких зайцев у него будет еще не одна сотня. «Убежала и пусть. Хозяева все одинаковы, лучше не найдет. Для нее все только начинается. Наивная. Думает, что ожидают ее дороги любви, усыпанные розами. Но прежде, чем насладится розовым ароматом, в кровь исколется шипами. Потому что слишком красива и слишком неуступчива —  неудачное сочетание для бедной сироты».

Супруги Гладстон приняли Джоан с истинно шотландским добродушием, которого не знают чопорные англичане. У народов с окраин оно внешне мало чем проявляется, зато идет от души. У жителей же центральной Англии добродушие напоказ – ведут себя безупречно вежливо, а про себя говорят «поскорее бы ты убрался».

Через три недели Кайл и Джесси провожали девушку в Даунхилл со слезами на глазах.

Часть 4