Семнадцать мгновений…

— А-чхи! Чхи! Чхи! – раздалось за стеной спальни, и заиграла тяжелая, классическая музыка — приглушенная, но отлично слышимая в хрупкой утренней  тишине.

Вероника ничего не имела бы против, если бы услышала ее не в шесть часов утра. На работу  вставать в семь, и она поспала бы еще часок, но уже пробудилась —  где-то глубоко в затылке и неясно. Настолько неясно, что не ощутила ни капли раздражения в адрес пожилой француженки, с которой  соседствовала спальнями.

При слове «француженка» часто возникает образ некоей утонченной дамы типа Коко Шанель, которая и в старости не позволяла себе выходить на люди, не покрасив волос, губ и ногтей. Соседка же совершенно не походила на знаменитую соотечественницу: маленькая, сутулая старушка в бесформенном пальто, с растрепанными волосами, поседевшими неравномерно и принявшими непонятный, грязный цвет. Именно этими неухоженными волосами она позорила стильное звание «француженки». Жила она в Голландии давно и  одиноко. С соседями не общалась по причине слабого владения языком – этот ее недостаток Вероника открыла, когда один раз поговорила, стоя на балконе.

«Поговорила» — неточное слово, так, перебросилась фразами.

Была весна, самый разгар, в саду плодовое дерево сплошь покрылось крупными, бело-розовыми цветками – прямо-таки голландская сакура. Плоды его, не похожие на вишню, но тоже красные и съедобные, появлялись в августе. Когда ветки дотягивались до второго этажа, Вероника их срывала и не чувствовала себя воровкой – все равно голуби склюют. Соседка выглянула из окна кухни, что-то коротко сказала, показывая глазами на дерево. Вероника не разобрала, из вежливости ответила – да, красиво. Соседка проговорила еще что-то, длинно и   неразборчиво, на что отвечать не имело смысла. Вероника кивнула и ушла в комнату. Жить в стране и не владеть языком – это инвалидность, почему на старости лет дама не вернулась на родину?

Неизвестно.

И было бы неважно, если бы не ее неподходящий утренний ритуал: ни свет ни заря чихнуть три раза и завести оркестр, иногда с завывающим оперным голосом. Наверное, она желала подчеркнуть свое благородное происхождение, или хорошее воспитание, или музыкальное образование. Или считала по-французски элегантным просыпаться под классическую музыку и, отчихавшись, принести себе в кровать свежий капучино с хрустящим круасаном.

Потом она включала телевизор, и Вероника слышала речь – однотонной скороговоркой, в нос и с частным употреблением звука «же», которого  нет в голландском. И разговаривают здесь совсем в другой манере —  неторопливо, разборчиво. Но тоже картаво, на французский манер, особенно в южной провинции Брабант, который граничит с Бельгией…

Потом звонил будильник у Вероники. Его миссия заключалась не в том, чтобы разбудить хозяйку, а в том, чтобы подать знак – пора вставать. Она, не глядя, хлопала ладонью по верхней кнопке, открывала глаза и лениво потягивалась, как кошка после долгого лежания в одной позе. Руки в замок и поднять повыше. Ноги вытянуть подлиннее. Покрутить ступнями, пять раз в одну сторону, пять в другую. Прочитала недавно в русской газете — лежачая гимнастика легка и полезна, помогает быстрее проснуться, подготовить мышцы к работе.

В самый разгар упражнений по второму заходу пикал будильник, причем   настойчивее. Вероника нажимала другую кнопку, сбоку, отбрасывала одеяло и вcтавала с кровати.

В тот день было русское Рождество, но в Голландии его, естественно, не отмечали. Свое, католическое отпраздновали  две недели назад и  уже забыли, будто и не было, жили каждодневными заботами. Елки выбросили на второй день Рождества, даже до Нового года не дали достоять. Эту местную традицию Вероника не понимала и принимать категорически отказалась. Она поставила себе задачу интегрировать в голландское общество, но чтобы встречать Новый год без елки… Нет, это заходило слишком далеко и вообще выходило за пределы ее логики.

Любая интеграция начинается с освоения местного языка. Голландский – язык корявый, говорят, по сложности уступает лишь китайскому. Многословный – есть понятия, которые на русском объясняются одним словом, а на голландском целой фразой, потому переводные книги в полтора раза толще оригинала. Есть слова, которые звучат одинаково на обоих языках, например: кучер, лампа, стул, их, кажется, еще царь Петр на родину из Голландии привез.

Хорошо детям, они овладевают языками без напряга, на слух. А  когда тебе за сорок, учить что-то сложновато, даже если имеются способности к запоминанию и достаточный уровень интеллекта. Но мозги забиты  воспоминаниями, эмоциями, ожиданиями, в них мало места для новой информации. Чтобы ее туда впихнуть, необходима настойчивость. Еще способность фантазировать, сравнивать, догадываться.

И помощь извне не помешает.

Помощь оказал муж Симон, который работал в библиотеке. Ежемесячно там проводили ревизию и списывали в утиль книжки, потерявшие внешний вид. Симон отбирал нужные и приносил домой, бесплатно. Самой ценной книгой для Вероники стал голландско-русский словарь – толстенный фолиант в твердых синих обложках, которые немножко протерлись внизу.

После получения вида на жительство плотно занялась языком, учила днем на официальных курсах, вечером дома по детским книжкам с картинками. Делала домашние задания, давала проверять мужу. Писала с ним диктанты, чтобы запоминать грамматику. Правильное произношение с ней лично тренировал один добрый преподаватель, когда у него выпадал свободный час.

Изучение языка состоит из четырех дисциплин: «читать», «писать», «понимать» и «говорить». Последняя – самая сложная, приходит позже всех, скорее всего из-за того, что люди стесняются делать ошибки и выглядеть смешными. Вероника не стеснялась: кто хочет, пусть смеется, а сразу превосходно овладеть чужой речью еще никому не удалось.

С мужем поначалу общалась на английском, оба владели им на бытовом уровне. Когда занялась изучением местного языка, английский вылетел из головы. Неважно. Он, как шекспировский Мавр — сделал свое дело, и может уходить. Когда понадобится, вспомним.

Сама она была неболтливой, и приходилось себя заставлять больше разговаривать, чтобы Симон указывал на ошибки. Он любил поговорить, на разные темы, в том числе о себе. Вероника слушала с двойным вниманием – вникнуть в язык и получше узнать мужа, ведь поженились они, практически не зная друг друга.

Не до того было. Оба спешили, особенно замученная неустроенностью жизни Вероника. Неустроенность проистекала по не зависящим от нее причинам. В те критические годы страна сделала резкий поворот и сменила две важнейшие вещи: название — с Союза на Россию и государственный строй – с социализма на… неизвестно что. Произошло массовое бегство граждан за рубеж, о чем ежедневно показывало передачи телевидение. Задумала сбежать и Вероника.

Познакомилась с Симоном по международному объявлению в газете. Впервые встретились на нейтральной территории, в Польше – туда ей оказалось легче приехать по турвизе. Провели вместе три дня. Замечательные. Волшебные. Как в сказке. Хоть и не походил Симон на «прекрасного принца» — на восемнадцать лет старше, тогда ему было уже под шестьдесят, роста невысокого, толстый, во рту зубов через один. Но был он последней надеждой Вероники, а последней надежде в зубы не смотрят…

Она честно намеревалась жить с ним долго и счастливо, но ни то, ни другое не удалось.

Вот принято считать, что в разводе виноваты оба. Неправильно это.  Очень часто виноват один. И почему сразу – виноват? Просто захотел развестись и все.

Ее первый брак — с русским мужчиной не получился, за что она полностью брала вину на себя. Второй брак, с Симоном, тоже не получился, но на сей  раз из-за его неуживчивого, корявого характера, о чем говорил тот факт, что она оказалась его четвертой женой. И то, что он многие годы не общался с единственным родным братом. И то, что у него практически не было друзей…

Если бы она знала это с самого начала, не спешила бы, поискала бы других зарубежных корреспондентов.

Но это из пословицы «если бы да кабы».

Когда узнала свой номер в списке его жен, понадеялась, что окажется его последней супругой, что он с возрастом поумнел, остепенился, стал терпимее…

Он жил в Гааге, в скромной трехкомнатной квартире, и привез туда Веронику.

Ее первое впечатление от Голландии: все люди — иностранцы, все машины – иномарки. Второе – богатейшая страна. Маленькая, уютная, ухоженная.   Чистая. Цветы на каждом шагу, деревья, парки в несколько гектаров прямо посреди города. Сияющие чистотой и новизной автобусы — с затемненными окнами и кондиционерами. Даже на загруженных транспортом улицах воздух не загрязнен автомобильными выхлопами. Здания школ, госучреждений, магазинов не оскорбляют взгляд  обшарпанностью или облезлостью.

На дорогах взаимное уважение и нежелание создавать аварийные ситуации. Ступишь на «зебру», ближайшая машина останавливается и ждет, не подгоняя пешехода нетерпеливыми гудками.

Вообще заметно уважение к человеку. Рядом с обычной лестницей обязательно пологий спуск для колясок и велосипедов. На перронах, остановках – выпуклости в тротуаре, которые слабовидящие люди ощущают подошвой. Автобус подъедет, опустится на передних колесах, чтобы пожилым и детям не пришлось высоко поднимать ноги. Мелочи, из которых состоит целое.

У людей расслабленные лица и неторопливые движения. Ходят по магазинам, сидят на террасах, едят, пьют, болтают, смеются. Много мужчин. Они хорошо одеты и пахнут хорошим парфюмом в отличие от русских, которые «благоухают» тремя вещами – потом, перегаром и табачищем. Женщины выглядят довольными, макияжем не увлекаются, одеты удобно, обувь носят без каблуков.

Встречая непринужденные, доброжелательные взгляды, Вероника подумала: вот страна победившего счастья. Здесь все так умно устроено, что у жителей не может быть проблем. Они не печалятся о прошлом, не страшатся завтрашнего дня. Не болеют и не умирают.

Возмечтала: вот бы влиться в эту идиллию, расслабиться, пожить по-человечески…

Первый год ее оказался кошмарным. Привыкание к новой стране – это стресс, который не зря «культурным шоком» называют. Получала его Вероника каждый день. Прежде всего от того, что не владела языком и чувствовала себя немой, от того беспомощной – ни в магазине объясниться, ни по телефону ответить, ни со врачом поговорить. Тупо смотрела в телевизор и удивлялась – неужели Симон понимает эту странную речь?

Еще стресс от неопределенности собственного статуса. Брак заключить в Голландии оказалось сложно даже со всеми ее документами, подтвержденными апостилем. Симон нанял адвоката, и тот пообещал урегулировать вопрос. Урегулирование длилось долго, двухнедельная Вероникина виза давно просрочилась, и она не знала, на каком положении жила. Адвокат уверял, что на легальном, но было сомнительно. Вероника боялась, что в один день придет полиция и выдворит ее из страны как злостную нарушительницу закона.

Переживала за сына, который остался дома с престарелым, больным дедом, Вероникиным родителем. Сыну четырнадцать – самый сложный возраст, а он без отца, без матери…

Но самый сильный стресс она получала от последней Симоновой жены, третьей по порядковому номеру. Вероника болезненно ревнивая, но думала, что мужчина, который на восемнадцать лет старше, не даст повода.

Как бы не так!

Эта третья, марокканка Фатиха, оказалась на редкость наглой, что в их национальной натуре, как потом выяснилось. Она была на двадцать лет моложе Симона и за пять лет брака «раздела догола». Да встречи с ней он имел хорошую работу, машину, здоровье. После – ничего, впридачу инвалидность.

Познакомились в Мадриде, виделись два дня, потом он уехал, оставив девушке номер телефона.

Девушка оказалась предприимчивая, названивала каждый день и, в конце концов, напросилась в гости. Приехала в Голландию и осталась навсегда, быстренько оформив брак с Симоном – тогда это делалось просто, без всяких документов и апостилей, только паспорт и все.

Через год он купил ей дом в Марокко, в приморском городе Танжер, где поселилась ее многочисленная родня. Обеспечивал их всех. Помог найти голландских женихов трем ее сестрам. Принимал ее родню у себя: вызовы, оформление виз, билеты, проживание — полностью за его счет. Когда она ездила на родину, он давал деньги на подарки. Оплачивал покупки, которые она делала по каталогам – это вдвойне дороже, чем в магазине, но лень отрываться от дивана, к тому же деньги-то не ее. И еще много вещей совершал, которые Вероника расценила бы как глупые. Одна из них – подозревал, что жена спуталась с соседом-марокканцем, но   терпел. Боялся, что молодая жена его бросит.

Наверное, понимал, что его используют, но… любил, что ли. Через пять лет совместной жизни получил инфаркт левой половины мозга и парализацию правой половины тела. Лежал на больничной кровати – без понимания, без движения. Одни глаза шевелились.

Медицина здесь одна из лучших в Европе и не зависит от доходов больного, каждого лечат одинаково – и бездомного, и директора. Ну, может, только королевскую фамилию обслуживают с чуть большим вниманием.

Выходили Симона.

Долго реабилитировался, года полтора, учился заново говорить, писать, ходить. Восстановился почти полностью, лишь правую ногу при ходьбе подволакивал.

Работу, конечно, потерял, сел на пособие. Помощь оказывать не в состоянии, самому бы кто помог… Только не Фатиха. У нее-то получилось удачно: перед самой Симоновой болезнью родила от него ребенка и как раз получила заветный паспорт, а с ним право на социальную помощь.       Пока муж лежал в больнице, она нашла новую квартиру и обставила ее мебелью, вывезенной из Симоновой квартиры. Он не обиделся. Более того. За ненадобностью продал машину и купил ей двуспальную кровать, стол и стулья — по старой привычке помогать.

Эту привычку и Веронике хотел навязать.

Она не проявила энтузиазма.

Европейские отцы – ответственные и любящие, но существуют границы. Вероника была не против контактов Симона с сыном, но против пронырливости марокканки и ее слишком навязчивого присутствия. Под предлогом, что «она мать его ребенка», Фатиха пользовалась бывшим, будто он был ее настоящим, только жили врозь и спали с кем хотели. Названивала ему по несколько раз в день с просьбами, которые касались, в основном, ее: помоги оформить вызов в Голландию очередной родственнице, помоги отвезти в ремонт кофейный аппарат, помоги написать открытку с поздравлениями, подскажи, что делать с любовником, который ударил, и так далее до бесконечности.

Он охотно болтал с ней по телефону, помогал безропотно, как верный раб.   С ней был он дурак и тряпка, а с Вероникой — колючий, непредсказуемый. Энергетический вампир. Ей и без того тяжко, а он еще изводил мелочами: то кофе до дна не допила, то посуду мыла и шумела, то слишком много горчицы наложила  на тарелку, то водку выпила залпом, а не глотками…

Зато свою бывшую прямо-таки боготворил. Упоминал при каждом удобном случае. Снег пошел, он говорит: Фатиха здесь впервые снег увидела. Проходили мимо какого-то учреждения, он говорит: Фатиха здесь на курсах училась. За ужином нет-нет, да и вставит: Фатиха вкусный кус-кус готовила. Или суп, или еще что-то.

Каждый день – Фатиха, Фатиха, Фатиха…

Эти постоянные упоминания, ее звонки, ее посещения, ее слишком заметная власть над Симоном и его слишком охотное подчинение усиливали Вероникин стресс.

Вдобавок регулярно звонила его вторая жена, от которой у него дочь Симона.

Один раз вообще произошел случай прямо-таки из мыльной оперы. Сидели вечером в субботу перед телевизором, смотрели «Комиссар Рекс». Звонок. Симон поднял, ответил, и лицо его вытянулось. Потом объяснил: звонила женщина, сказала «Меня зовут Яннеке, я твоя дочь от Герды». Герда была его любовницей лет тридцать назад, недолго, расстались из-за ее пристрастия к алкоголю и распутного образа жизни. Симон знал, что у нее позже родилась дочь, но сильно сомневался в своем отцовстве. Яннеке сказала, что больна и в тяжелом материальном положении, просила о встрече. Он согласился. Ждал ее в условленном месте, в условленный час, но она не пришла.

У Вероники голова шла кругом. Все эти бывшие жены, считавшие, что имеют право вторгаться в личную жизнь Симона лишь на том основании, что они матери его детей. Все его дети, внуки, общим числом – сколько? Точно он, кажется, и сам не знал. И все звонят, у всех глобальные заботы,  проблемы, в которых потонули Вероникины – мелкие, незначащие.

Неуверенность, ревность, страхи, стрессы грызли и давили на психику. Если психика не в порядке, то болен весь организм. Вероника похудела до веса, который имела в восемнадцать лет, ей тогда одна «добрая» подружка сказала «ты тощая, как велосипед».

Напали недомогания. В спину вступила боль, которая не давала сгибаться и поворачиваться. Головокружения, тошнота появлялись  ниоткуда, когда просто стояла или сидела. Как-то бежала на трамвай, ноги в щиколотках подкосились, она упала и растянулась по тротуару во всю свою длину. Лежала, глядела вслед уходившему трамваю, и так обидно стало, что он ее не подождал, что заплакала…

С тех пор частенько плаксивость нападала — признак депрессии. Ночами не спала, все думала. А когда накоротко забывалась, разговаривала во сне, ей Симон потом рассказывал.

Во сне разговаривает тот, у кого накопилось в душе, а излить некому. У Вероники двойная неудача: даже если выскажется — кто поймет?

Хотя бы тот, кто рядом, догадался бы посочувствовать, молча приласкать, она бы ему сторицей ответила. Но он ее в свое сердце не впускает, в любви ее не нуждается. Задвинул на второй план, нет на десятый – после всех своих жен, детей и внуков. Вроде, дал понять – он ее поит-кормит, должна молчать и быть благодарной. Как птичка в клетке.

Но она же человек! Полгода под прессом и в разброде — говорит то по-английски, то по-голландски, думает по-русски. Не понимает, что  происходит, на каком положении находится. Еще не жена, и неизвестно будет ли ею когда-нибудь – процедура легализации затягивалась, и могло такое произойти, что попросят ее убраться восвояси. А сколько сил и энергии приложила, чтобы здесь зацепиться! Потратила последние доллары, которые собирала еще в докризисные времена. Другого подобного предпрятия ей уже не совершить. К тому же сын – один там, годы подходят, скоро в армию, а это конец…

А Симону не до нее, носится со своей бывшей, как с беспомощной, хотя у той есть все, а у Вероники ничего, живет бесправно, как бездомная кошка, прибившаяся в богатый дом — ходит на цыпочках, голову пригнула, ждет, когда ее шуганут…

Чувствовала – приближается нервный срыв и тихо ужасалась. Еще одна беда. Кто с ней, больной, будет тут возиться? Точно выпрут. Марокканка будет рада. Возможно, и Симон. Он не замечал Вероникиных печалей, круглел в районе живота и сиял от мужского самодовольства – две молодые женщины борются за его внимание.

А вдруг она вообще умрет на чужбине? Симон заморачиваться, тратить деньги на пересылку тела не станет, отдаст в крематорий и – дело с концом. И сыну ее не напишет, что с матерью случилось. Зачем? Это ради своего он готов терпеть и унижаться, а ради чужого пальцем не пошевелит…

Вероника окончательно сникла и готовилась к худшему.

Но сжалились Небеса.

Пришло разрешение заключить брак.

Получив долгожданный статус жены, первым делом потребовала уменьшения контактов с Фатихой. Хотя бы по телефону – Вероника до того была на нервах, что вздрагивала от каждого звонка. Пусть делают, что хотят, но не на ее глазах.

Симон со скрипом уступил. Телефонный террор прекратился.

Далее потекло по накатанной. Веронику включили в программу интеграции, определили на языковые курсы, после помогли найти работу.   Симон сделал ей свадебный подарок — свозил на десять дней в Испанию, в приморский городок Бланез. Подарок пришелся как нельзя кстати: от горячего песка у Вероники вылечилась спина, от горячего солнца растаяла депрессия. Она часами плескалась в море, весело и беспечно, будто смывала чешую невзгод, налипшую на кожу. Попивая кисловато-сладкую сангрию в прибульварном ресторане, поедая свежезажаренные сардинки, думала: так мало надо, чтобы чувствовать себя покойно – просто съездить к морю. Вот бы еще сына удалось вытащить, и будет ей счастье…

Тот отпуск был лучшим временем с Симоном.

Вместе они прожили три с половиной года, не очень счастливо и довольно бедно, по местным меркам, конечно. К концу срока окончательно отдалились.

В первый год они еще выбирались иногда в другой город погулять по улицам, посмотреть на достопримечательности. Во второй   ограничивались прогулками по гаагским паркам или по окрестным улицам. На третьем году совместные мероприятия прекратились, каждый занялся своими делами. Симон ушел на пенсию и вовлекся в местную политическую деятельность – организовал партию для пожилых и попробовал войти в городское правительство. Вероника выучилась, поступила на работу, на досуге читала голландские книги, по выходным ездила на побережье, в местечко Кяйкдайн, бродила по дюнам или сидела на лавочке, смотрела на морской горизонт. Смотреть на море –  отдых душе.

Тоскливо было в русские праздники, к местным она так и не привыкла. Да какие праздники в Голландии! Ни Дня Победы, ни Восьмого Марта. Главнейший у русских – Новый год, у голландцев – Рождество, хотя большинство из них нерелигиозные. Симон в детстве посещал воскресные службы по настоянию матери Антонии, но так и не уверовал. Тем не менее ровно за две недели до Рождества расставлял на тумбочке для факса фигурки из Библии, изображавшие сцену рождения Христа — Марию, Иосифа, волхвов, двух овечек и младенца в люльке. Фигурки не отличались свежестью и были неприлично для священных изображений потерты.

На столик перед телевизором ставил столетней давности, убогое-унылое подобие елки сантиметров сорока без игрушек и огней. Единственной вещью, разнообразившей тоскливо-зеленый цвет того престарелого елочного огрызка была намертво приделанная к верхушке, тоже унылая, преклонного возраста, темно-бордовая звезда.

От одного взгляда на эту хвойную старушку падало настроение, будто поставлена она не по поводу рождения Бого-человека, а по поводу его похорон. Веронике не нравился тот безвкусный, совершенно не   праздничный антураж, но не возражала, не просила сменить. Во-первых, совесть не позволяла транжирить деньги мужа — пока она интегрировалась, жила на его полном обеспечении. Во-вторых, знала, что он все равно не послушает: он урезАл их и без того скудный бюджет, чтобы положить десятку на сберегательный счет младшего сына. Или чтобы дать взаймы Фатихе, пусть и без гарантии возврата, ну и что, она же мать его ребенка…

Все их совместные годы он предпочитал свою марокканскую семью Веронике.

Последние месяцы перед разрывом он вообще съехал с катушек – оскорблял ее, орал, краснел, как вареный рак, и мелко тряс головой.

Наконец, заявил о разводе. Нашел новое жилье и, переезжая, по примеру своей незабвенной Фатихи забрал из дома все: холодильник, телевизор, стиральную машину, мебель, кровать, посуду, книги. Один голландско-русский словарь оставил.

Бедная, но независимая, Вероника вздохнула свободно и выпрямила спину, согнувшуюся от его диктатуры и придирок. Ходила по дому, впитывала тишину и не верила, что больше не услышит ни его бывших жен, ни внезапно объявившихся детей. Потому что телефон он тоже забрал и провода обрезал – из вредности.

Оставаться одной было страшновато, многие бытовые вещи надо теперь самой регулировать – справится ли?

Хорошо, что к тому времени она уже полгода работала, получала зарплату, к которой прибавились социальные выплаты, и все вместе составляло приличную сумму в месяц.

В первый же год после развода купила дорогую, полутораметровую елочку, которая очень походила на настоящую. Форма – не идеально-треугольная, а почти одинаковая по всей длине, наверху две веточки. Хвоя   разной длины и густоты, на концах веток — прозрачные капельки, будто от только что растаявшего снега. В том же магазине приобрела скопом и остальное: игрушки, звезду, дождь, гирлянду из ста крошечных лампочек – все в золотом цвете. Зеленый и желтый – отличная комбинация, классическая, из моды не выходит.

Какая елка без Деда Мороза, купила и его. Русский Дед: шуба до пола,    посох и белая борода. Голландский: короткая курточка, брюки в клетку, в руке лыжи, на носу очки — эдакий бодрячок-профессор. Его тут Керстман зовут. Смешно, непривычно. Ах, какая разница. Ее новая родина тоже теперь по-другому называется, что ж теперь, от лучшего праздника отказываться?

Установила профессора  под елкой, включила огоньки, и повеяло родиной,      покинутой навсегда. Ностальгии по ней Вероника не испытывала, но не хватало иногда приятно-хлопотливой атмосферы, которая царила по праздникам в ее прошлой жизни — еще до всех перестроек-переделок. С тихим умилением вспоминала предпраздничные заботы: где «достать» майонез для оливье, мандарины для подарков, «Советское Шампанское» для праздничного стола…

До заграницы проживала она в небольшом рабочем поселке Иваньково, втиснутом в обширный лесной массив. Поселок стоял обособленно, заброшенно, развлечений никаких. На работу жители ездили в областной центр за пятнадцать километров, досуг проводили на даче: весной торопились вскопать, летом прополоть, осенью собрать урожай и сделать заготовки. Зимой сидели по домам, ели картошку с солеными огурцами-помидорами-салатами, пили чай со своим вареньем.

Однообразное существование скрашивали праздники, которых всего пять-шесть в году, и каждый запомнился чем-то особенным.

На Восьмое Марта у Вероники с подружкой по работе Маринкой Лабович была традиция — ходили на базар. У кавказских парней со жгучими глазами и зазывными голосами покупали по веточке мимозы и дарили друг другу. Ту веточку, завернутую в хрустящую упаковочную бумагу, Вероника с осторожностью несла домой, прикрывая от мартовского мороза. Опускала в стакан с водой, ставила на видное место и целый вечер любовалась на ее пушистые, цыплячьего цвета соцветия. Время от времени подносила к носу, чтобы вдохнуть их горьковатый, свежий запах, и на носу оставалась желтая пыльца.

Пасху при социализме отмечать не разрешалось, потому что действовал лозунг «религия – опиум для народа». Тех лозунгов масса висела на видных местах: «СССР – оплот мира», «Экономика должна быть экономной», «Вперед – к победе коммунизма», что они означали, неизвестно. Но народ лозунгами не перевоспитаешь. За религиозными праздниками следили, на Пасху красили яйца в луковой шелухе все – и коммунисты, и беспартийные. После горбачевской перестройки стали открыто ходить в церковь. В Иваньково церкви не было, Вероника с куличом ездила в соседние Горелки к отцу Василию, про которого все знали, что он пьяница и весельчак, за то любили.

На Первое Мая с утра подневольно отправлялись на демонстрацию, потом добровольно – на огород.

Девятое Мая – самый трогательный праздник. Почему-то Вероника воспринимала его как личную трагедию. Иногда, когда не видели семейные, плакала перед телевизором, когда передавали фронтовые песни, или когда читали письма бойцов, не вернувшихся с войны. Самые простые слова приобретают другой смысл, когда знаешь – что с человеком случилось потом. Настроение этот день имел невеселое, хоть и назывался – День Победы. А какой ценой? Миллионов жизней… Не до радости.

На Троицу ставили в вазу березовые ветки с только что проклюнувшимися, молодыми, мягкими листочками.

Первого сентября Вероника десять лет ходила в школу с букетом астр и с подружкой Танькой Корпачевой. Школу ненавидели все, кто в ней учился, проклинали каждый день и желали, чтобы она сгорела.

Седьмое Ноября — двойной праздник: Октябрьской Революции и Вероникин день рожденья. Она привыкла, что ее день всегда выходной и    особенный, ведь его отмечала вся страна. С утра опять ходили на демонстрацию, мерзли до синих губ, потом дома отогревались, сидя за праздничным столом, с гордостью наблюдая за военным парадом.

Год заканчивался обязательным показом по телевизору «Иронии судьбы». Вероника смотрела вполглаза, когда гладила жесткую от долгого лежания в шкафу, белую скатерть. Смотреть было необязательно, фильм знали наизусть, фразы из него гуляли в народе. Самая популярная «какая гадость – эта ваша заливная рыба» настолько вошла в каждодневный обиход, что  стала надоедать.

Далее шла первая часть Новогоднего огонька, которую Вероника тоже больше слушала, чем смотрела, нарезая ингредиенты оливье. Те советские «Огоньки» были скучноватые, хоть и в переливчатом, новогоднем интерьере. Непременно приглашали доярок-рекордисток, которые, стесняясь камер и чувствуя себя неудобно в нарядных платьях, отвечали на вопросы ведущих Игоря Кириллова и Светланы Моргуновой. Кириллов – такой весь по-советски правильный, Моргунова – улыбчивая, в меру кокетливая и очень стройная.

Непременно  присутствовали и космонавты, все как на подбор  красавцы, интеллигенты, которые рассказывали – как прекрасна и хрупка Земля, когда смотришь на нее из космоса. Один как-то сказал, что ему на орбите «приснился шум дождя», из этой фразы потом сделали песню.

Беседы перемежали бравурными оперными номерами, типа «Кто может сравниться с Матильдой моей!». Выступала часто Тамара Синявская – с одной и той же песней про чернобровую казачку, которая «подковала мне коня». И наконец, подходило время эстрадных песен, которых все с нетерпением ожидали.

В те годы сумасшедшей популярностью пользовалась Александра Пахмутова – маленького роста, огромного таланта композитор. Она дружила с Юрием Гагариным и вместе с мужем-поэтом посвятила ему несколько песен. «Знаете, каким он парнем был» исполнял Юрий Гуляев — породистый, высокий мужчина с сильным голосом и печальными глазами. Песню «Опустела без тебя Земля» из ставшего потом культовым фильма «Три тополя на Плющихе» пела Майя Кристалинская — низким, грудным голосом, который проникал до самых глубин.

Много душевных песен написала Пахмутова, их пели, под них танцевали: «Нежность», «Бамовский вальс», одной из лучших Вероника считала «Мелодию». В ней слились воедино три стихии: музыка, слова, исполнение. Муслим Магомаев пел и, будто, плакал:

— Ты — моя мелодия,

  Я — твой преданный Орфей…

Слово «преданный» имело двоякий смысл: он был ей предан, и он был ею предан. А в конце он кричал и умолял:

— Стань моей Вселенною!

  Смолкнувшие струны оживи!

  Сердцу вдохновенному

  Верни мелодию любви…

Трепет пробегал по коже, и слезы наворачивались. Лет тридцать не слышала Вероника той песни, а помнила и слова, и голос, и трепет.  Да, жизнь тогда была «так себе», а искусство качественное.

Выступали непременно комики: Райкин с дозированным и отцензуренным текстом, Тарапунька со Штепселем на непонятном украинском языке, Хазанов в роли студента «кулинарного училища». В зале покатывались со смеху, он заразительный, становилось смешно и Веронике.

Она мяла пюре и подавала к столу, где уже собралась семья для проводов Старого года. Наливали по рюмке белой, вкусно заедали картошкой с котлетами, оливье. Подкрепившись, расходились, чтобы не наедаться раньше времени — главная обжираловка впереди.

Без пяти двенадцать снова спешили за стол, чтобы торжественно, вместе со всей страной встретить Новый год, в котором каждого советского человека ждали «новые свершения и победы». Куранты заводили перезвон и отбивали двенадцать раз, и пока они бьют, надо успеть разлить шампанское, чокнуться, выпить до дна и загадать желание. Такая  существовала примета, в которую свято верили и которая не действовала, как и множество других, например – счастливый билетик: если сумма левых трех цифр равна сумме трех правых, выбрасывать ни в коем случае нельзя! Сжевать и проглотить. И ждать счастья.

Сколько их на своем веку Вероника сжевала…

Первого января приезжал брат Володька с семьей. Вероника выставляла на стол свое коронное блюдо – голубцы, которые делала специально к приходу дорогих гостей, на пару часов захватив кухню в единоличное распоряжение.

Когда труд в радость, он не утомляет. На ручной мясорубке крутила фарш — из парной, только что с базара, свинины, побольше сочного лука туда, несколько яиц и чуть подваренный рис. Заворачивала в капустные листы, придавая форму конвертов. Укладывала равномерно в широкую кастрюлю, заливала воду, обильно посыпала протертой морковкой, которая придает сладость бульону. После закипания давала провариться минут десять-пятнадцать, выключала. Клала в бульон шматок сливочного масла – этот секрет она подсмотрела однажды у соседки по общежитию. Набрасывала крупно порезанный чеснок, от которого аппетитный дух шел по всей квартире и вытекал в общий коридор. Давала настояться, пропитаться.

Все гениальное просто – шедевр кулинарного искусства на любительском уровне готов!

Ее голубцами объедалась вся семья, в том числе Володькина собака     Аманда — добрейшей души черный ротвейлер. Хозяева ее любили и откормили до такой степени, что походила на бочонок с хвостом. В машине занимала полностью задний диван, потому в поездки ее не брали — детям некуда садиться.

Володька страдал пищевым отклонением, овощей не ел, и Вероника с болью наблюдала, как он разрушал ее «шедевры» — разворачивал и поглощал лишь фарш, а капусту не ел, хотя знал, что вкусно. Чтобы добро не пропадало, листы от своих голубцов забирал и отвозил собаке — полакомить деликатесом.

Вероника хорошо помнила те семейные застолья, мелодичный перезвон курантов, легкое кружение в голове и теплую, тихую радость. Она была романтичная, поддавалась настроению новогодней ночи. Ее волшебство   в том, что ожидаешь чего-то чудесного, нет – простого, человеческого, и чтобы обязательно сбылось. Девушкой мечтала найти приличного жениха. Разведенкой надеялась встретить нового мужчину. Каждый год загадывала одно и то же, и верила в сказку про доброго Деда Мороза: где-то за Полярным кругом, где вечные снега и ночь, сидит в теплой избушке дед-альтруист, готовит подарки – исполненные желания. Всем, не зависимо от возраста. Когда-нибудь он найдет время доставить их адресатам. Не в этот год, так в следующий. Неважно. Главное – верить и ждать.

И она ждала.

Шли годы, ожидания потихоньку растворились. Пришли трагические девяностые, напали несчастья — на страну, на Веронику. Мать умерла, и будто исчез стержень, державший семью. Новый год отмечать стало не с кем, голубцы готовить не для кого. Хотелось не праздновать, а плакать. Фейерверки, радостно возвещавшие приход очередного года, Вероника слушала, ворочаясь на постели и глотая комок — всеобщая радость к ней не относилась…

Ни желаний загадывать, ни мечтать о светлом будущем не имела сил. Лежала и с горечью вспоминала прошлое – обиды, неудачи, ошибки. Вот, вроде, не дура, а сколько глупостей совершила. Корила себя, поедала…

Вспоминался мельком один случай, когда занималась предпринимательством – торговала в палатке, по мелочи: детские курточки, платья, школьные принадлежности. Был неудачный день – народу на рынке мало, ходят, смотрят, не покупают. Вдруг хлынула толпа цыганок с детьми, и продавцы насторожились. К Вероникиной палатке подошла девочка лет одиннадцати. Она уже вышла из детского возраста и начинала ощущать себя девушкой. Грязненькая, в несвежем платьице, она стояла и с  вожделением смотрела на белые колготки на прилавке, не схватила нагло, а стояла и смотрела. Веронике стало ее жаль. Цыганская жизнь несладкая, много ли радости у той девочки будет в жизни, а белые колготки – это сейчас ее мечта, и так она близка, так желанна… Протянула ей колготки. Девочка схватила, и, не поблагодарив, убежала. Да не нужна была ее благодарность, счастливый блеск в глазах – от него тепло.

Подошла цыганка, вероятно, мать.

— Ты хорошая женщина, — сказала. Ни карты не раскинула, ни на линии руки не взглянула. — За то будет тебе счастье. Но нескоро.

И ушла…

Ведь не обманула!

Удивительное, все-таки, существо – человек. Гнет его жизнь, корежит и ломает, а чуть отпустит хватку, он уже воспрял. Возродился. Расправил плечи и пошел дальше.

Через многие годы и перемены в жизни, на новой родине воспряла духом и Вероника. Не сразу. Ушел Симон. Приехал сын. У самой устроилось – с работой, с личной жизнью. Причины унывать исчезли. Осторожно появилось настроение жить, потом — жить с удовольствием. Ощущать себя не на обочине, а в общем движении. Просыпаться без тревоги, засыпать без страха за завтрашний день.

Снова захотелось отмечать праздники.

Большинство из старых, советских она потеряла, большинство из новых, голландских у нее не прижились. Остались два: всепланетный Новый год и русское Рождество.

Новый год она отмечала у друга Герарда, каждый год одинаково. Здесь в ночь никаких сложных блюд не готовят, подают тарелку со сладкими шариками  «олиболами» — их в декабре можно купить в любом магазине или специальной уличной лавке. Герард предпочитал делать сам — так вкуснее. Покупал специальную муку, изюм, замешивал, ставил в теплое место подходить, накрыв крышку полотенцем – прям как опытная хозяйка. Круглой ложкой для мороженого загребал тесто, бросал во фритюрницу. Шарики прыгали в масле, шипели и кувыркались, обжариваясь со всех сторон.

С сахарной пудрой – объедение!

Калории, конечно.

Это жестокий закон, который никому еще не удалось обойти или обмануть: все, что вкусно – вредно для здоровья.

Ничего, раз в год можно позволить себе наесться сладостями до отвала.

По телевизору весь вечер передавали веселые американские комедии и выступления местных комиков. Центральный канал транслировал в прямом эфире концерт с площади Де Дам в Амстердаме. Народу всегда – не протолкнуться, не зависимо от погоды. За несколько секунд до двенадцати на огромных световых часах появлялись убывающие цифры, и ведущие вместе с тысячами зрителей начинали обратный отсчет – десять, девять, восемь…

Герард разливал шампанское.

Когда на часах загорались два ноля, площадь взрывалась дружным, радостным «ура-а-а!». Пушки грохотали, запуская фейерверки – новогоднее Ватерлоо.

Люди на площади ликовали, целовались и пили шампанское. Герард с Вероникой чмокались губами, чокались и пили до дна.

Минут через пять начиналось Ватерлоо на улицах Гааги.

Снова наполняли бокалы, выходили посмотреть, сфотографировать звездные фейерверочные россыпи. Однажды стоял такой туман, что ни на одном фото фейерверк отчетливо не получился.

Первого января у голландцев традиция – окунаться в море. Традиция немножко похожа на русскую — купаться в проруби на Крещение.  Окунаются здесь массово, по сигналу организаторов, ровно в двенадцать часов дня. Каждый год десять тысяч смельчаков, местных «моржей», собираются на пляже Схейвенинген, и, переступая с ноги на ногу от холода и нетерпения, ждут сигнала. Чтобы они не замерзли раньше времени, организаторы бесплатно раздают горячий кофе и патриотичные оранжевые шапки с помпонами. Оранжевый – цвет нидерландской монархии.

Традиция не для Вероники. Что за радость на студеном ветру раздеться до трусов и купальников, и оголтелой толпой нестись к морским волнам — температурой как из холодильника? Нет, лучше, сидя на теплом диване с чашкой капучино в одной руке и хрустящим олиболом в другой, смотреть на них и улыбаться…

Сегодня седьмое января. План такой. Сходит на работу, вечером нальет шипучего белого вина, чокнется с профессором Керстманом и будет попивать — глядя в телевизор. Сегодня очередной выпуск программы «Все, что тебе нужно, это любовь», идея которой проста и трогательна, вполне в духе Рождества: соединить любящих людей, которые вынуждены жить в разлуке. Девиз программы: «В Рождество никто не должен оставаться один». Очень по-добро-самаритянски. Зрители в зале плачут от умиления. Вероника плакать не собирается, посмотрит, порадуется за других.

Непривычно суровая для Голландии погода стоит, даже снег выпал позавчера.  На автомобилях и крышах домов в свете фонарей сверкают снежные шапки.  Очень возможно, что гололед. Вопрос: ехать на работу на велосипеде или отправиться пешком? Общественный транспорт не рассматривается – он с пересадками, дорогой и долгий.

Надела зимнее пальто из кашемира с искусственным меховым воротником — натуральный здесь не в моде, спустилась ко входной двери. Открыла, и пахнуло щипким морозцем.

Вывела велосипед.

Выезжая на проезжую часть, слишком резко вывернула руль. Колеса заскользили и…

Шмяк!

Шлепнулась вместе с велосипедом на левый бок: он – со звонким железным дребезгом, она — с глухим звуком зернового мешка. Хорошо, перчатки заранее надела, пальцы не стесала. Они необходимы ей целые –для работы. Левый локоть заныл. Не обращать внимания, сам пройдет.

С велосипеда она падала редко, но раз в год обязательно.  «Падучие» происшествия обходились без опасных для жизни повреждений. Царапины и синяки — ерунда, однажды подбила коленку, неделю ходила, как в детстве, с болячкой. Сегодня в общей сложности третий случай… нет, четвертый, уточнила, пока поднималась.

Все случаи отлично запомнились. Впервые упала, когда только купила  свой первый велосипед, а про сумки на багажник как-то не подумала. Съездила в дешевый супермаркет «Лидл», накупила два пакета провизии, повесила на руль с двух сторон. На повороте сумки завихляли, повели за собой руль. Вероника потеряла баланс и рухнула вместе со всем хозяйством. Первый раз в жизни попала в откровенно дурацкое положение, растерялась. Раскорячилась на асфальте, не знала, за что браться – за сумки, за велосипед или самой сначала подняться… Проезжавшие мимо водители смотрели, как на идиотку. Она и сама себя так обозвала.

Второй раз — натолкнулась на впереди ехавшего велосипедиста, которому срочно потребовалось поговорить по телефону, и он резко встал посреди дорожки.

Третий раз въехала на полной скорости — четырнадцать километров в час в зад автомобиля, который нагло подрезал ее на дорожной ротонде, проскользнув вперед, но внезапно остановился, пропуская пешехода…

Так, посмотрим на происшествие позитивно: если верить ее личной статистике, падение с велосипеда в этом году больше не грозит.

А без велосипеда грозит — на дороге лед, чистый, ровный и блестящий. В нем, как в луже, отражались уличные фонари, желтые, длинные, похожие на французские батоны-багеты.

Негативная сторона вопроса – до работы придется идти пешком.

Ничего негативного, уже ходила, когда отдавала велосипед в починку по причине дырявой шины. Почтовое отделение ее, в принципе, недалеко: миновать две автобусные остановки, свернуть направо, через мост и первая улица налево, Ряйнкенстраат называется. На велосипеде — минут восемь, спокойным шагом – двадцать.

Посмотрела на часы. Восемь. Начинала в полдевятого.

Успеет.

Отряхнула пальто, оглядела переднее колесо – не согнулось ли восьмеркой. Не согнулось. Удачка. Вернула велосипед домой, сама отправилась в путь. Глядела под ноги, старалась обходить стороной едва припорошенные снежной пудрой, гладкие места, на которых легко поскользнуться.

Темно, как в полночь. По скользкому шоссе ползли осторожные машины, и бегали солнечные зайчики включенных фар. Уличные фонари услужливо освещали Веронике тропинку на тротуаре, протоптанную предыдущими пешеходами.

Миновала памятное место, сразу за супермаркетом «Алберт Гяйн» — здесь ее прошлой осенью остановила полиция. Вероника ехала к Герарду, вечером. Увидела впереди агента с поднятой рукой, не поняла – ей знак остановиться? За что, за превышение скорости, что-ли? Оказалось – за нерабочую переднюю фару. А Вероника и сама не знала, не обращала внимания — фонари кругом, фара не требовалась. Получила штраф 43 евро. Легкий способ придумала полиция для пополнения бюджета…

Прошла полпути, посыпал снег — как знал, что сегодня русское Рождество. Здорово! Создал настроение. Лично ей.

Местные жители, избалованные мягким морским климатом, холодов не любят. Если зимой облака толпятся, и температура падает ниже плюс пяти, они укутывают шею в шарфы, будто очутились на Северном Полюсе. Первая фраза, когда входят с улицы в помещение – «Холодно, а?».

А Веронике не холодно. Нормально. То, что они называют «зимой», в России – «неглубокая осень». Почти беспрестанно идут дожди, а солнце, если и появляется, светит холодно, отчужденно. Кругом сплошная мокрота и унылая одноцветность, от чего к концу января некоторые ментально ослабленные граждане заболевают сезонной депрессией. Им советуют посещать солярий: искусственный ультрафиолет подкрасит кожу, простимулирует производство витамина Д и вернет радость жизни.

Веронике солярий не требовался, от сырости и серости она в депрессию не впадала. На мороз и снег не жаловалась, они тут редкие гости — «белая» зима происходит, по статистике, раз в семь лет. Теплых шарфов, зимних сапог не покупала – часами стоять в ожидании общественного транспорта нет нужды. Автобусы, трамваи ходят строго по расписанию: через семь минут в часы пик, через четверть часа в остальное время.

Свернула на Ряйнкенстраат, заметила – небо между домами заголубело.

Почта располагалась в глубине магазина, где продавали всего понемножку: книги, журналы, канцтовары, сигары-сигареты, табак для самокруток. Магазин принадлежал мужчинам-геям: Петеру и Лео. Они познакомились лет пятнадцать назад, когда работали в больнице, почувствовали симпатию друг к другу, решили вместе жить и заниматься предпринимательством. Организовали фирму «Парнишки», и в лучшие времена имели пять магазинов, один из которых в Амстердаме. Но что-то  у них не пошло, разругались. Постельными партнерами быть перестали, а деловыми продолжили. Магазин в Амстердаме и еще один  продали за долги, сосредоточились на трех оставшихся — в Гааге и Делфте.

Петер — высокий, с усами, лысый, симпатичный. Лео – ростом пониже, фигурой посубтильнее, тоже с усами и лысый. Непьющие, интеллигентные. Обоим под сорок — самый плодовитый возраст, а детей не будет.      Вероника жалела: такие красавцы пропадают. Геями стали, возможно, от того, что стеснительные, не  нашли подходящую пару. Эх, отправить бы их в Россию – отбоя бы не было от невест. Русские женщины быстро перевоспитали бы их из гомо в гетеро…

До приезда в Голландию Вероника геев никогда не видела и слова такого не слыхала. Просветил Симон. В первый же день сказал ей: здесь другой уклад, ничему не удивляйся, привыкай. Показывал в телевизоре на артиста или ведущего, говорил: это — певец, это юморист, это гомо. Говорил без малейшего презрения или насмешки, нейтральным голосом.

Буквально через месяц произошло и первое знакомство. Чтобы не висеть финансово на шее мужа, Вероника устроилась уборщицей в домах. Первыми хозяевами ее стали… две лесбийские женщины. Оказались  милейшими созданиями! Просто чудо, что за люди. Глава семьи Анетт, высокая, крепкая дама, была художницей. Ее абстрактные картины выглядели непонятно, а нормальные получались хорошо. Ее подруга Доротин, маленькая, некрасивая, с четкой дикцией, преподавала в начальной школе.

Анетт имела слабость к русским. Раз в год, вместе с коллегами-художниками ездила в Россию с благотворительной миссией — расписывать жизнерадостными картинками стены в детских больницах. Отзывалась о людях с теплотой. Назвала свою собаку — желтую лабрадоршу, добрую и глуповатую, русским именем Люба. Пригласила Веронику на работу потому, что прочла в объявлении «русская женщина ищет…». Она у них три года проработала, вспоминала с теплом.

Потихоньку Вероника вникла в историю вопроса. Еще двадцать лет назад гомосексуализм считался здесь психической болезнью, лечение которой возмещали страховщики. Сейчас его объявили нормой. Как гимн освобожденного гомосексуализма и лесбиянства проводятся ежегодные гей-парады на каналах в Амстердаме. Гей-парад – это, прежде всего, праздник, бразильский карнавал по-голландски, здесь допустимы и перья, и крылья, и канареечные цвета. Лозунг: неважно, кто ты, важна внутренняя свобода. Смелость показать всем, что ты – другой. Ради веселья, участвуют и традиционно ориентированные граждане.

Посмотреть на переодетых женщинами мужчин и на целующихся девушек собирается до четверти миллиона любопытных из разных стран.

Переодеваниями они занимаются раз в год, а в обычной жизни выглядят обычно. Некоторые их представители обладают лидерской харизмой. В 2002 году один политик, тоже, кстати, лысый и симпатичный – Пим Фортайн такую популярность получил в народе, что чуть главой государства не стал. Его незадолго до выборов ликвидировали, прямо у телецентра, где он давал интервью, последнее в своей жизни.

Голландия вздрогнула: второе политическое убийство за всю историю страны. Первое произошло четыреста с лишним лет назад, когда застрелили основателя королевской династии Нидерландов Виллема Оранского. Убийцу его подвергли жесточайшим пыткам и казнили. Убийцу Фортайна судили толерантно: приговорили к восемнадцати годам, через двенадцать он вышел на свободу.

Официальная политика: геев не трогать, они – тоже люди. Чего никак не поймут иммигранты из мусульманских стран и выходцы с Африканского континента. Они к европейской толерантности не привычные, на бытовом уровне портят жизнь гомо-соседям, потихоньку выживая: то дверь фекалиями измажут, то стекла в машине разобьют. Честно сказать, и собственные граждане не всегда встречают их с открытой душой, несмотря на требования правительства.  Кстати, главу его — премьер-президента Марка Рютте тоже подозревают в гомо-наклонностях: ему за сорок и неженат, ни разу с женщиной в интимной беседе не сфотографирован. Но он ни разу не признался.

Да, трудно быть геем, даже в такой просвещенной стране как Голландия. Свобода свободой, но лучше не ходить им по улице «рука в руке», тем более не целоваться, чтобы не провоцировать тех самых — нетолерантных. Многие из них не афишируют себя, опасаясь оскорблений и неприятия. Живут двойной жизнью, от того страдают.

И напрасно, подумали на телевидении и сделали передачу «Выхожу из шкафа» — по великобританскому образцу. Молодые люди обоих полов сообщают свой самый большой секрет друзьям и родителям, заодно всей стране.

Друзья реагируют почти всегда позитивно, с родителями проблема. Радости на лицах не наблюдалось. Ни один не крикнул с энтузиазмом:

— Ах, какое счастье, ты гей!

Сначала минута молчания. Потом удивление, неверие или слезы. Потом до родителей доходит – их снимают, надо вести себя подобающе. Улыбаются сквозь слезы, обнимают дитя. Действительно, чего  расстраиваться? Гомо – диагноз несмертельный. Их ребенок остается их ребенком, кем бы он себя ни чувствовал внутри: мальчик, девочка – в принципе, неважно, лишь бы был счастливым. Или – было? Ой, что-то путаница…

На собеседовании Петер спросил Веронику — как она относится к гомо. Ответила «нормально». А как еще относиться? Она уже научилась распознавать их по малозаметным деталям, жестам и замечала на каждом шагу: в магазинах, на улицах, в Макдоналдсе, в кафе. Да что далеко ходить, в парикмахерской рядом с ее домом работают два гея и женщина. Кстати, парни стригут лучше.

Что ж теперь, начать презирать людей только за то, каким образом они занимаются сексом? Да кому какое дело!

Гибкий Вероникин ум без труда усвоил местный менталитет, и она уже вместе с согражданами возмущалась недавним случаем дискриминации по сексуальной ориентации. Случай произошел во Франции. Разгорелись страсти по поводу нового закона, разрешающего заключать однополые браки. Странно. Франция — самая прогрессивная европейская держава, всегда отличалась свободой нравов, и вдруг демонстрации против   гомосексуалов. Они, между прочим, запоздали с законом, в Голландии давно разрешено заключать такие браки и усыновлять детей.

На почве анти-гомо настроений в Париже избили гея из Амстердама. На телевидении энтузиазм — ура, нидерландский гражданин в европейские новости попал! Он стал здесь героем дня, а во Франции – символом борьбы за права сексуальных меньшинств. Именно его портреты с синяком под глазом и выбитым зубом несли сторонники однополой любви, выступавшие в поддержку закона.

Его пригласили на самую популярную передачу в прайм-тайм «Мир крутится дальше», в смысле – жизнь продолжается. Парня зовут Винфред, около тридцати, одет по последней, парижской, естественно, моде. Лицо еще в синяках и царапинах, но он не унывает. Сидит, улыбается, рассказывает о происшествии с юмором и очень откровенно.

Вышли они с другом из кафе для геев, которое посещали  регулярно.   Были выпивши. Немного. Ну, расслабились — Париж, любовь и все такое. Только хотели подарить друг другу прощальный поцелуй, как он     получил сзади по голове. От кого – не видел. Упал, стали его ногами бить. Хорошо, подоспела полиция. Его партнер пострадал меньше, видно во Франции тоже не принято  бить женщин.

Заключительная фраза Винфреда вызвала в студии бурю эмоций и поддерживающие аплодисменты:

— Не понимаю, что произошло с людьми. Живу в Париже десять лет, никогда не сталкивался с насилием. Французы – замечательные любовники, но жуткие гипокриты.

Для справки: гипокриты  – те, кто говорит одно, а делает другое, часто именно то, против чего публично выступает. Что ж, повезло ему через столько лет разобраться в их истинном характере. Порядком помятый, Винфред ни отвращения, ни злорадства не вызывал. Вслед за публикой в студии Вероника прониклась симпатией к этому гею, попавшему под горячую руку французского пролетариата. Парень – жутко обаятельный. И так мило кокетничает…

За что его ненавидеть? Только сочувствовать. Все-таки, несчастные они. Гонимые. Живут в мирное время, а как на войне — с постоянной оглядкой и   вечной неуверенностью в глазах. Стоит ли ради такой жизни «выходить из шкафа»?

Кроме тех двух лесби Анетт и Доротин, Вероника с геями близко не сталкивалась. Когда поступала на работу, беспокойство имела: одно дело наблюдать со стороны и умиляться, другое дело – работать бок о бок. Ее еще Симон предупреждал, что с гомо трудно общаться, они в пограничном состоянии ума, непредсказуемые.

Очень скоро Вероника утратила прятавшиеся в душе предрассудки. Как начальник, Петер ее устраивал. Время от времени работники почты собирались у него на квартире на производственные совещания, ели, выпивали. В нерабочей обстановке он любил поюморить, выпивши, называл себя тетя Петер.

Лео тоже неплохой, хотя его холерический характер  действовал на нервы. Когда он брал выходной или уезжал в отпуск, коллектив отдыхал. Но был он незлобивый и веселый, к тому же второй босс, ему прощались недостатки.

Вероника постепенно уяснила, что стать гомо невозможно. Они действительно такими рождаются – с женственными жестами, интонациями в разговоре. Они ведут себя и думают не совсем как мужчины. Охотно болтают на женские темы, например, в каком магазине лучше покупать белье – в Хюнкенмёллере или в Байенкорфе. Конечно, чисто женские предметы им ни к чему, но их достоинства и недостатки обсуждают со знанием дела.

В женском коллективе хозяева чувствовали себя свободно, безопасно. Петеру ничего не стоило сказать сотруднице, которая с утра выглядела невеселой:

— Вис, ты чего хмурая, климакс замучил?

На мужика бы она огрызнулась, а на гомо невозможно обижаться, он свой.

В стрессовых ситуациях они поступают чисто по-женски — нелогично, даже истерично. Петер однажды явился возбужденный, что случалось нечасто. Рассказывает: ехал по трассе, задумался, другую машину ненароком подрезал. Тот водитель его обогнал и средний палец показал, чем обидел до глубины души.

— А ты бы ему тоже показал, — сказал Лео.

— Да я не успел — ответил Петер, чуть не плача – высокий, широкоплечий мужик. В пальцах дрожит сигарета. – Он сразу газанул и умчался.

И глядит нахохленно, в глазах целая история – обидели ни за что, он готов был обидеть в ответ, да не получилось…

У геев никогда ничего просто не бывает, в том числе в личной жизни. Любят драму, любовные треугольники закручивают еще те. Хозяева «Парнишек» состояли в сложных отношениях. Прежде, когда Петер работал в больнице медбратом, он жил с геем старше себя, Томом. Том был раньше женат и даже имел ребенка. Потом понял, что всю жизнь занимался не тем, чем хотел, а только следовал традиции.

Когда сила традиции в Голландии стала ослабевать, Том  переквалифицировался в гея, причем пассивного. Такие зигзаги человеческой психики Веронике было понять трудновато. Ну ладно, сказано же – не удивляться. Так вот, Том и Петер нашли друг друга и прожили вместе года два.

Потом Петер встретил Лео, который помоложе и посимпатичнее,   влюбился. Бросил старого любовника, начал жить с новым. Но и Тома не забыл, сделал своим доверенным лицом, первым после Лео. Том   помогал по делам бизнеса — забирал выручку, замещал отсутствующего работника в магазине, ездил закупать товар. Когда Петера прижала налоговая – всякую, поступившую на счет, сумму списывала за долги, он стал пользоваться банковским счетом Тома.

Простил ли тот измену или нет — неизвестно, но с удовольствием остался при деле. Он получал пенсию по выслуге на стройке и частенько заходил в магазин, когда выгуливал собаку. Вероника замечала, каким голодным взглядом Том провожал посетителей мужского пола, наверняка еще надеялся найти пару. Держал себя в порядке: одевался аккуратно и чисто, пользовался кремом.

Такой вот треугольник. Но и он не окончательный. Семейная идиллия Петера и Лео продолжалась недолго. Они крепко разругались, хотели продавать бизнес, чтобы поделить деньги и разойтись по разным сторонам. Но, видно, жалко было разрушать дело, в которое оба вложили силы и душу. И немалые кредиты, которые следовало отдавать. Каким-то образом восстановили отношения. Деловые. А в личной жизни каждый отправился своим путем.

Разошлись очень прилично — Петер свозил Лео в прощальный отпуск на острова Зеленого Мыса, по-голландски называются Капвердия. Вероника никогда не слышала о таких, спросила «где находятся»? Петер сделал задумчивые глаза, ответил «где-то на юге». Вот люди, летят в отпуск и совершенно не представляют – куда занесет их самолет.

Ах, неважно. Они с воодушевлением рассказывали, как прекрасна природа и дешева еда в Капвердии. Отлично отдохнули, выяснили отношения и с новыми силами вернулись к обязанностям боссов.

Петер съездил в Венгрию и познакомился там с молодым парнем Ласло. Приглашал его к себе, и один раз привел на производственную вечеринку в гейский бар. Почему в гейский? Потому что гомо предпочитают тусоваться в отдельных заведениях – подальше от не толерантно настроенного пролетариата.

Вечеринку устраивали в честь десятилетия основания фирмы «Парнишки»,   первый круг шел за счет юбиляров, потом каждый платил за себя. Там Вероника впервые попробовала текилу. Оказывается, ее надо пить по правилам: насыпать соль на руку, слизнуть, махнуть стопку текилы, закусить лимоном.

Ласло из Венгрии оказался милым, общительным парнем, поболтал с Вероникой на ломаном английском. Сказал, что ему очень нравится Голландия, что когда-нибудь он хотел бы иметь семью и детей. Как потом шептались работники, Ласло регулярно наведывался к Петеру, да и тот     частенько ездил проведать новую любовь, иногда только на выходные. По возвращении восхищался Венгрией – там пиво дешевое и многих сортов, а столица – это, собственно, два города Буда и Пешт, разделенные рекой, соединенные мостом. Народ приветливый, к гомо относится без предубеждений.

А Лео досталась та же судьба, что и Тому. Они, кстати, сдружились,     ходили друг к другу в гости на обед. И ничуть не обиделись на Ласло, наоборот, тепло приняли в семью, будто молодую жену в гарем, без ревности. Так треугольник превратился в многоугольник. Не исключено, что к нему добавятся новые углы, потому что, по статистике, однополые пары распадаются чаще разнополых.

В их личные дела магазинный персонал, состоявший исключительно из… если сказать «нормальных», не обидятся ли гомо?… или выразиться нейтрально — из гетеросексуалов… нет, звучит как научный термин, который в быту не употребляется..  сказать обтекаемо: персонал состоял из не-гомо… нет, не звучит…

Короче, персонал относился к начальникам терпимо и обсуждал их семейные загогулины втихаря, со снисходительной улыбкой. Неважно – кто, кого и как любит, лишь бы зарплату вовремя платили.

Точно так думала и Вероника.

Не заметила, как дошла до магазина. По русской привычке – потопала перед входом, обивая снег, поздоровалась с теми, кто явился раньше. Перебросились парой фраз: «снег пошел», «пять минут назад не было», «с велосипеда упала, пешком пришла», «скользко?», «скользко».

До открытия оставалось минут семь, работники собрались в кружок – выкурить по сигарете, обменяться новостями или планами на день.

Это ежедневный ритуал, который сплачивает коллектив, и хозяева непременно в нем участвовали. Сегодня слово держала Рит, самая толстая дама из персонала. Веронику удивлял один вопрос: между стеной и прилавком – узкий проход, как удавалось расходиться двум продавщицам, когда одной  из них была Рит?

Она приезжала с другого конца города на мопеде — не зависимо от погоды и времени года. Возможно, в молодости она была миловидной, но сейчас лицо портили выпирающие щеки, казалось – она заложила туда два пончика. На спине и боках столько жира, что руки торчали в стороны. На кистях рук цвел пышный, розовый псориаз, который не поддавался полному излечению: когда затухал, превращался в бледные пятна, когда разгорался, походил на шершавые наросты. Несмотря на щеки, жир и псориаз, Рит вот уже два десятилетия жила душа в душу с мужем, за которого вышла то ли в шестнадцать, то ли в семнадцать лет.

Последнее время она ощущала неудобства, связанные с перевесом, и пыталась худеть. Странным способом: днем пила густую смесь для потери веса неаппетитного коричневого цвета, а к вечеру, по ее собственным словам, ощущала такой голод, что не выдерживала и заказывала шаверму на дом. Да,  на шаверме, конечно, «похудеешь».

Рит рассказывала про недавний отпуск в Египте, показывала фотографии на мобильнике.

— Повезли нас в Люксор пирамиды смотреть. Человек двадцать туристов посадили в  автобус, пять автоматчиков. Доехали хорошо, без инцидентов. Здесь я у пирамиды стою. Здесь муж вылезает из бассейна, — прокомментировала она. Муж в плавках выглядит отлично  — совершенно не расплылся, в отличие от жены. – А здесь единственное облачко, которое мы видели за все время пребывания в Египте. – Облако не похоже на облако, так – жидкий клочок ваты на синем фоне. – В Египте хорошо — каждый день солнце. Не то, что в нашем «лягушатнике».

«Лягушатником» они ласково называют собственную, часто поливаемую дождями, страну. Название, конечно, шутливое, любовно-ироничное. Всем бы жить в таком комфортабельном «лягушатнике»! Русские люди, не избалованные бытовыми удобствами и социальными привилегиями, жили  бы — не тужили, не смели бы жаловаться.

А голландцы всегда найдут, о чем поворчать. Погода им вечно угодить может — то снег неожиданно пойдет, то дождь нечаянно нагрянет. Но это мелочи. Вот другой пример. Какой-то престарелой даме не удалось войти в автобус, потребовалась помощь. Случай попал в городские новости, посыпались жалобы: высокие подножки у автобусов, старикам, инвалидам и детям тяжело заходить. Власти прислушались, запустили автобусы, которые при остановке услужливо оседают на рессорах.

Еще что?

Много чего. Например — почему в поездах до сих пор нет интернета? Несовременно. Люди едут полтора часа, теряют время, которое заняли бы чем-нибудь полезным – работой, учебой или чтением.

Жалобу признали обоснованной, учли. Теперь интернет везде, где человек задерживается более чем на пять минут, и даже кафе предлагают бесплатный вай-фай — для привлечения клиентов.

Еще проблемы есть?

Конечно! Почему трамвай опоздал на одну минуту, почему на перроне нет дорожки для слепых, почему не предупредили о наступлении шторма, почему скорая приехала не через девять минут, как положено по регламенту, а через одиннадцать?

Вот нытики, честное слово. Особенно насчет скорой. К Вероникиной матери она два часа ехала, будто специально ждала, когда ту инсульт прикончит…

Ворчливость сидит в их натуре. Веронике поначалу было смешно и невразумительно — что они возмущаются по мелочам? Нам бы их проблемы! Потом догадалась: они живут другими категориями, не приучены терпеть неудобства под каким бы то ни было предлогом – лишь бы не было войны и тому подобное. Правительство на то и поставлено, чтобы прислушиваться к мнению простого человека, удовлетворять нужды.

Социальная модель: не народ — для государства, а государство — для народа.

От граждан многое требуется в ответ: не сорить на улицах, не нарушать на дорогах, не уклоняться от налогов, не ущемлять права других   — короче, соблюдать законы и вести себя прилично. Такой вот взаимный договор.

Почта была первым местом, где Веронике пришлось работать не с компьютером, а непосредственно с клиентами. Долго приспосабливалась. Она человек советской эпохи, тогда продавец был хозяин положения: захочет – нагрубит, захочет – обслужит вежливо. Последнее редко. В Советском Союзе торгаши чувствовали себя небожителями, которым доступно то, что недоступно простым смертным — дефицит. Жаловаться на их обслуживание не имело смысла: только пикни — обгавкают, и уйдешь ни с чем.

В Европе другая организация торговли, по принципу «клиент всегда прав, даже когда неправ». Вероника — сама по себе спокойная, но и ей приходилось сдерживаться, когда покупатель требовал то, что не полагалось по правилам. Однажды получила урок мастерства от Лео. Клиентка просила продать одну марку, а они под одной не продавались, только набором в десять штук. Она говорила, что десять ей не нужны — письма посылает раз в год, и продолжала настаивать. Лео чуть ли не четверть часа ей объяснял, что «очень хочет, но не может выполнить просьбу», повторял одно и то же — каждый раз другими словами. Не посмел не то, что нагрубить, даже голос повысить.

Подглядывая за другими, Вероника училась обслуживать клиентов. В «обслуживание» входят две заповеди: «не нагруби» и «будь компетентным». Первая далась легко, на вторую потребовалось время -освоить операции, которые не только по почтовой теме. Кроме приема-выдачи посылок и заказных писем, продажи марок и отсылки факсов, здесь принимают наличку от клиентов, открывают банковские счета, регистрируют и переписывают на другого владельца автомобили, выдают студенческие проездные абонементы, продают подарочные купоны для магазинов и в кинотеатр «Патей», обменивают евро на другую валюту, проводят рекламные акции… Всего не перечислить.

В конце дня надо подсчитать поступившие деньги, а это порой более ста тысяч, разложить купюры по достоинству, сформировать пачки по сто штук, убрать в сейф — за ними завтра приедут инкассаторы.

Такой объем информации невозможно впитать за два месяца     испытательного срока, тем более на чужом языке. А Веронике, к тому же, под пятьдесят. Но — поднатужилась, снова взяла напором. Прошла курсы на компьютере. Перед экзаменом зубрила, делала записи, несколько раз повторяла тесты. Сдала с первого раза, что удалось не всем работникам-голландцам.

Секрет удачи – в целеустремленности и любви к делу. То, что делаешь с охотой, получается лучше всего.

Веронике нравилось на почте. Работа интенсивная, порой не удавалось на минуту присесть, зато скучать не приходилось, и каждый день приносил что-то свое.

Постепенно втянулась в рутину: поздороваться, спросить – чего хотят, объяснить — если что непонятно, спросить – если самой что непонятно, назвать цену, назвать сдачу. Сплошное напряжение голосовых связок. Столько разговаривать Веронике в жизни не приходилось. Зато в разговоре совершенствуется язык.

Интересно было — развиваться, осваивать новые вещи, общаться с разными людьми. Некоторые, узнав, что она русская, смотрели с недоверием. Большинство — доброжелательно. Один мужчина в возрасте рассказывал, как юношей попал в немецкий лагерь, там были молодые девушки из России, он с одной познакомился, звали Катя. Регулярно заходила пожилая русская женщина, которая после войны вышла за голландца и на родину не вернулась, она посылала двухкилограммовые пакеты подружке в Японию. Приходила отправлять заказные письма средних лет американка — в цивильном, но ее спецподготовку выдавала прямая спина и по-армейски четкие ответы «Йес, мэм», с ней Вероника вспомнила свой подзабытый английский.

Единственное, что НЕ получилось — интеграция в рабочий коллектив. Опять же, как в случае с Симоном, не по ее вине. Очень старалась, но…

Здесь чужаков не любят, не доверяют им, не считают равными себе. Это в России к иностранцам относятся с пиететом, как к высшей расе, в Европе наоборот. Открыто их не презирают, но и своими никогда не признают, как ни старайся. Потому мигранты сбиваются в этнические группы — так легче выжить.

Тут постоянно твердят: приезжающие должны интегрироваться. Совершенно верно, никто не спорит. Только существует одна маленькая деталь, о которой почему-то никто не вспоминает — местные должны дать им эту возможность, потому что интеграция идет с двух сторон. В одиночку ни у кого не получится, даже если будешь очень стараться стать как они — выучишь голландский язык, начнешь килограммами есть сыр и всей душой полюбишь гомо. Если тебя не захотят принять, то хоть в лепешку разбейся.

Вероника того не знала и с энтузиазмом взялась за интеграцию себя в них. Начала с перемены внешнего облика. За границей русских женщин узнают по высоким каблукам, идеальной прическе и полному марафету на лице. Европейские женщины предпочитают свободу и удобство. Вероника отказалась от полного марафета — так, чуть-чуть подкрашивала реснички, брови, губы. Перестала пользоваться лаком при создании прически —  волосок к волоску. Накупила маек и цветных брюк разной длины для разных времен года, обувь на плоской подошве или чуть приподнятой в районе пятки.  На улице, в толпе больше не чувствовала себя чужачкой.

Сложнее оказалось измениться внутренне. У Вероники хорошее чувство юмора и логики. У них на первом месте политкорректность. На шутку они смеются не сразу, а через пару секунд, когда проверят в мозгу — не дискриминирует ли она уязвимые группы: гомо, цветных, женщин, евреев и прочая.

В политкорректности доходит до смешного — с Вероникиной точки зрения, конечно. Была у них одна нежнейшая сладость типа зефира в шоколаде, называлась «поцелуй негра». Так поднялась шумиха насчет слова «негр» — оно сейчас считается страшным оскорблением. Переименовали в просто «поцелуй».

Роман Агаты Кристи «Десять негритят» на Западе не выходит под оригинальным названием. Издатели заменяют «негритят» нейтральными персонами – солдатиками или обезьянами, чтобы не быть обвиненными в дискриминации.

Глупости всё. Ну переименовали сладость, книгу, разве тем искоренили дискриминацию?

Подобная шумиха – это фикция. И устраивают ее те, кто хочет привлечь к себе внимание прессы, мол я такой хороший, выступаю в защиту обездоленных и угнетенных. Приглашайте меня на телевидение давать интервью, навешаю политкорректной лапши на ваши уши.

Вероника смотрела, понимала, удивлялась про себя. Но иногда не выдерживала, высказывала критику, когда надоедало соглашаться с их логикой, идущей вразрез со здравым смыслом.

Как-то на утренних посиделках зашел разговор о югославском генерале Милошевиче – он обвинялся Гаагским трибуналом в военных преступлениях и недавно умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Казалось, о чем спорить: «злодей» получил наказание по максимуму, справедливость восторжествовала.

— Я недовольна, что он умер раньше, чем выслушал приговор, — сказала продавщица Герда, работавшая по субботам. — Осудили бы его, тогда было бы справедливо.

— Так он и так высшую меру получил! – не выдержала Вероника. – Разве этого недостаточно? Трибунал его мягче наказал бы, смертную казнь ведь давно отменили. Отсидел бы он свой срок, вышел да стал мемуары писать. А по ним фильм поставили – звездой бы стал Милошевич…

Герда взглянула оторопело: почему Вероника не поддержала ее мнение, ведь именно его озвучили по телевизору? А, ясно, чужачка — что с нее возьмешь, небось и новостей не смотрит. Какой смысл ввязываться с ней в дискуссию…

У прилавка очень кстати возник посетитель, и Герда отправилась его обслуживать.

Вероника пожалела, что раскрылась, теперь врага нажила.

Надо бы промолчать.

Только молчание — не выход. Замкнутый круг получался. Молчаливых  они считают слабаками и начинают доводить мелкими издевками. Разговаривающих с акцентом презирают, считая тупоголовыми нищебродами, прибывшими в богатую Голландию за лучшей жизнью.

Как Вероника ни старалась стать своей — внешность подогнала под их стандарты, критическое мнение скрывала, шутила политкорректно, ничего не помогало. Узнают, что русская, смотрят с опаской. Узнают, что не пьет кофе, считают чуть ли психически больной.

Они вежливые и доброжелательные только напоказ и когда не задеты их интересы. На рабочем месте в чужаках видят конкурентов, недолюбливают, втихаря могут подстроить ту еще свинью. Только и ждут, когда совершишь ошибку, чтобы удостовериться в своих подозрениях и начать бросать пренебрежительные взгляды.

Когда Вероника это поняла, перестала напрягаться. Обойдется без их дружбы, ее и чисто служебные отношения удовлетворят.

Один из немногих работников, с кем она… ну не дружила, а нормально приятельствовала, был парень по имени Рейнир, лет двадцати пяти. Он ответственный, компетентный и многофункциональный,  при нужде мог заменить любого работника магазина или почты, и даже самих хозяев, если они одновременно уезжали в отпуск.

Рейнир был высок и красив черноглазой южной красотой — не по-итальянски грубой, а по-французски утонченной. Жизнью не избалован: с семнадцати лет жил один — мать уехала к новому мужу в Швейцарию. По характеру общительный, беззлобный, не отравленный повышенным самомнением или маниакальным недоверием к «пришельцам».

Он не заморачивался насчет толерантности высказываний, и быстро нашел общий язык с Вероникой. Они настолько хорошо ладили как коллеги, что Рейнир однажды закинул удочку — насчет более тесного знакомства.

— А я не против завести отношения со старшей женщиной… – негромко сказал он, когда они по окончании рабочего дня вместе сводили кассу.

Многозначительно посмотрел на Веронику.

Другая бы от его взгляда растаяла, но не Вероника.  Нет, она не собиралась делать глупости, заводить романы на рабочем месте. Дать повод коллегам посудачить, бросить презрительный взгляд? Не получат они такого подарка! К тому же не любила мужчин моложе себя. Рейнир красив, но слишком молод, в сыновья годится, наверняка мало чего умеет в постели, а обучать его нет интереса.

Честно ответила:

— Нет интереса.

И нужды. У Вероники есть друг Герард. Он старше на четырнадцать лет и редкий мастер в постельных делах. Встречались по уик-эндам — идеальный вариант: приятные дела вместе, проблемы врозь. Сходиться, чтобы жить на одной площади, людям в возрасте нет никакого смысла. Это молодым надо – покупать дом, вести хозяйство, растить детей. А после пятидесяти привыкать к чужому человеку тяжко, да и желания нет.

Кстати, наличие партнера из местных повышало личную самооценку Вероники и статус среди коллег. В отличие от России, здесь одиноких женщин мало, и они вызывают вопрос – почему? Лесби, психическая или с другим отклонением?

Приличного мужчину можно найти в любом возрасте, даже будучи «приезжей», в этом Вероника убедилась на собственном опыте. Русские дамы традиционно имеют положительную репутацию за границей. Когда разместила объявление на сайте знакомств, получила порядочно отзывов. Выбрала Герарда, потому что не имел ни бывших жен, ни детей. А он ее выбрал, как потом говорил, потому что увидел на фото грудь третьего размера. Это его слабость.

Коллектив фирмы «Парнишки» состоял, в основном, из женщин, большинство — в возрасте «от тридцати пяти и старше». Одиноких не имелось вообще, у каждой — или муж, или постоянный друг. Это не Россия-матушка, страдающая от недостатка мужчин семейного возраста. Там главная задача девушки, достигшей репродуктивного возраста — выйти замуж, поскорее, за кого угодно. А через пару лет она уже будет проклинать своего «пропойцу и гулену»  и мечтать о встрече с мужчиной мечты. Но из-за критического положения на рынке женихов шанс выйти замуж второй раз – как найти кошелек с миллионом. Одной оставаться неохота, вот и живут, и маются, и жалуются, и вянут…

Здесь с мужьями живут долго и радостно. Ни разу Вероника не слышала — что, мол, «пришел, зараза, пьяный», или «загулял, ночевать не явился»… Но это так, замечание на обочине.

А Рейнир делал еще одну попытку, и опять без успеха – Вероника не согласилась бы, даже если бы была одна. Не стоит портить дружбу интимными отношениями.

Сейчас им легко общаться, подшучивать друг над другом, смеяться над   одинаковыми вещами: будь то гомо – в обиходе их называют «племяшки»,   мигранты — «искатели счастья», лысые или бородачи (он носил бородку-эспаньолку).

Смех важен, он не только продляет жизнь на сколько-то там лет, но и помогает снимать стресс, который возникает каждый раз, как только у прилавка образуется очередь. Люди долго стоять не привычны — нервничают, крутят головами, смотрят на часы, на продавцов, передают им телепатически свой невроз и недовольство. Продавцы, желая угодить, начинают спешить, ошибаются, исправляют, теряют время. Стресс как оркан – родился, закрутился и пошел гулять по закоулкам магазина.

Достиг почтового отделения.

Вероника работает одна, стоит перед толпой как артистка перед зрителями.  Рейнир вместо того, чтобы помочь, таскает какие-то коробки.

— У тебя что — другой работы нет? – спросила его с подколкой.

Рейнир взглянул недоуменно, улыбнулся, вместе хихикнули. Атмосфера немножко разрядилась. В следующий раз он найдет, чем ее поддеть.

Разбирал он как-то новые поступления, нашел журнал для гомо — на обложке  фото полуобнаженного черного мужчины с накачанным торсом в позе бодибилдера. Показал Веронике.

— Нравятся молодые негры?

— Нет.

— Почему?

— Люблю пожилых и белых. – Показала на волосы. Она уже говорила Рейниру, когда второй раз отказывала, что предпочитает мужчин старше себя и блондинов.

Он продолжил разбирать. Через пару минут показывает другой журнал, там голландский Дед Мороз — Синтерклаас с белой бородой и волосами, падающими на плечи из-под шапки.

— А этот?

Вероника показала большой палец — то, что надо!

Хорошо, когда на работе есть с кем пошутить, но получалось только с Рейниром. Пару раз пробовала с другими сотрудниками, но они даже не улыбнулись — или не поняли ее юмора, или не посчитали нужным вместе посмеяться. Опять же из-за гордости: чего доброго подумает чужачка, что своя стала.

Не хотят, не надо. Обижаться Вероника не собиралась. Свою открытую славянскую душу захлопнула она для студеных западных ветров. Приспособилась. Они держат ее на расстоянии, она отвечает той же монетой. В конце концов, это она приехала в их страну, должна играть по их правилам…

День прошел быстро и гладко — без скандалов с клиентами или других происшествий. Один раз пришли двое из полиции спросить, кто звонил насчет упавшего с крыши снега. Вероника не знала, слышала недавно шуршание и глухой стук снаружи, но отвлекаться было некогда. Перенаправила их к магазинным продавцам, они стоят ближе ко входу и в курсе подобных вещей.

Как-то полезла в ящик за бланками, задела ключи с пультом от машины Рейнира. Он пришел, улыбается:

— Ты дотрагивалась до ключей?

— Да, случайно. А что?

— Здорово получилось, — хохотнул. – Стоим с Лео, курим, мимо прошла симпатичная девушка. Когда поравнялась с моей машиной, взвизгнула сигнализация. Девушка вздрогнула. Мы со смеху умерли.

После обеда Рейнир уехал, и когда у почтового прилавка собиралась очередь, приходил помогать Лео. Надо отметить, что оба хозяина    трудились на общих основаниях, а вернее сказать — за троих: Петер как менеджер, снабженец и продавец в магазине, Лео – то же самое плюс почта.

В прошлом месяце он крутился буквально как белка в колесе и от переработки едва не получил нервный срыв. В декабре самое напряженное время: подарки, посылки, открытки, новогодние марки, лотерейные билеты, акции «Сделайте это, получите бесплатно то». Народ валит, продавцы сбиваются с ног. Магазин превращается в сумасшедший дом. А Лео и без того нервный, вдобавок замотался в предпраздничной горячке, почувствовал приближение блэк-аута. Отпросился у Петера на три дня – сменить обстановку, успокоиться. Съездил в Париж. Один.

Вернулся посвежевшим, отдохнувшим.

Рассказывал Веронике:

— В Париже все дорого, потому что полно туристов. Чтобы выпить хороший и недорогой кофе, надо идти не в центр, а на окраину. Там маленькие улочки, маленькие кафе. Увидишь, что сидят люди, заходи — местные знают, где подают качественный кофе. Я заказал «мокка». Принесли чашку и блюдце с коричневой эмблемкой, в том же цвете обертка печенья и упаковка сахара. Красиво, стильно. Молодцы французы, каждую мелочь учитывают.

Полшестого закрылась почта. Вероника пошла в заднюю комнатку подсчитывать собранные деньги. Оказалось сорок тысяч с небольшим – нормальная сумма для середины недели, по понедельникам бывает в два раза больше. Положила деньги и другие ценности в сейф, поставила комнатку изнутри и снаружи на сигнализацию. Свела кассу на компьютере, сошлось без излишков и недостач — приятно.  Далее пошло на автомате. Прибрала прилавок, выбросила мусор из бачков в черный полиэтиленовый пакет, протерла пол – уборщиц хозяева не держали.

В шесть закрылся магазин, отправилась помогать продавцам. У них больших сумм не набиралось, зато много мелочи – ее надо разложить по достоинству, потом в мешочки по пятьдесят штук.

Вероника высыпала в ладонь кучку десятицентовых монеток, спрашивает у Лео:

— Сколько монет в руке?

Он прикинул на глаз и — сходу:

— Двадцать две!

Она подсчитала.

— Точно!

Посмеялись.

Перед тем, как разойтись, посидели на перевернутых мусорных бачках, поболтали, покурили – Петер, Лео, Рейнир, суринамка Сабита, Рит и пришедший к закрытию Том, который жил рядом. Вероника не курила, постояла минутку для приличия и собралась уходить, как всегда — первой. Посиделки – ритуал, только создающий видимость дружного коллектива. Ее они никогда не будут считать своей, что бы она ни делала, как бы ни старалась на них походить: начала бы курить, пять раз в день пить кофе, стала бы толстой, как большинство, или каждый год ездила в Египет.

На улице пахло зимой, снег искристо переливался под фонарями.  Пройтись по свежему воздуху одно удовольствие, и Вероника не торопилась. Интересно: когда идешь не спеша, дорога кажется короче.  Ноги вязли в рассыпчатом снегу, шагалось медленно, но раздражения это не вызывало. Наоборот, она улыбалась сама себе, когда нечаянно поскальзывалась или  буксовала на запорошенном льду.

Дома пожарила одну картошку среднего размера, сделала салатик со сметаной – просто, вкусно и достаточно. Вероника следила за фигурой и не собиралась расползаться. Самый тяжелый вес имела после рождения ребенка, а когда бросила кормить, сама собой пришла в форму. И в дальнейшем получалось без напряга: поправится немного, посидит дня два на легкой пище и — в норме.

Но чем ближе к пятидесяти, тем труднее удерживать тело в прежних рамках. Килограммы набираются моментально, страшно съесть лишнее яблоко или помидор – живот сразу раздувается, будто там засел воздушный шар. И похудеть по прежней системе не удается. Пришлось придумывать новые методы. Сократила количество еды. Конечно, маниакально подсчитывать калории не собиралась, но осторожность  проявляла. По утрам и вечерам в обязательном порядке становилась на весы. Борьба с весом — это война, которую ведешь всю жизнь, с переменным успехом: чуть ослабишь позиции, враг тут же оккупирует приграничные территории.

Поужинала. Улеглась на диване перед телевизором – дать ногам заслуженный отдых. Поискала по каналам что-нибудь интересненькое.

Новости не любила, там все мировые несчастья: войны, катастрофы, теракты, аварии — от регулярного просмотра крыша съедет.

Сериалы тоже не любила, слишком много их развелось. И все об одном и том же: убийство и расследование, «преступление и наказание». Полиция на высоте, преступник – в тюрьме. Справедливо, но скучно. Раньше смотрела, но в определенный момент запуталась и перестала разбирать, в каком сериале какие герои, и о чем именно речь.

Несколько раз глянула на реалити-шоу – не из интереса, а для составления мнения. Мнение составилось следующее: реалити-шоу – развлечение для дебильных. Там красивые, но тупые девушки и юноши. Бессмысленные разговоры и занятия. Сюжеты постановочные, их сразу видно, потому что актерского таланта — никакого. Голоса визгливые, от них нервные мурашки по коже.

Хорошо, что наряду с отупляющими каналами существуют просвещающие. Например, Дискавери. У Вероники их шесть, на разные темы, самые любимые — про животных и путешествия. Частенько включала британскую станцию ВВС, у них качественные фильмы о природе, которые делает корифей жанра Дэвид Аттенборо. У него, кстати, несмотря на возраст, отличная дикция и простая речь, Вероника любила его слушать и смотреть. У них также хорошие исторические программы. Оказывается, вся история Англии – сплошные войны, за корону, за независимость, за права. Нелегко досталась им сегодняшняя демократия.

Обожала документальные фильмы, когда минимум закадрового текста, только человеческая история. Увлекалась настолько, что переживала за героя, как за родственника. В тот вечер Веронике повезло, показали два  документальных фильма один за одним. Первый – на модную сейчас тему, про трансгендера Валентина, смотрела скорее из любопытства, чем сочувствия.

Дело происходило в английском городке Слоун. В переходном возрасте Валентин решил, что хочет быть женщиной. Женские штучки привлекали —  платья, ногти, прически, макияж. Валентин миловидный, поначалу здорово походил на девочку, и было весело. А когда появились вторичные половые признаки — растительность на лице, грубость в голосе, скрывать свое естество стало труднее. Он впал в прострацию.

Что делать?

Делать операцию по смене пола.

Но все оказалось не так просто, как думал Валентин. Ему прописали женские гормоны и сказали прийти через год, если не изменит решения. Год в его возрасте – целая вечность, он скатился с катушек. От родителей ушел. Чтобы заработать на жизнь, занимался проституцией в борделе. В свободное время ходил с подружками в бары, снимал подвыпивших парней и проводил с ними ночь, выдавая себя за женщину.

Через год Валентин так и не решил, что именно хочет. С родителями не общался, настоящих друзей не нашел. Про его «деятельность» в борделе поползли слухи по городу. В восемнадцать лет вести двойную жизнь тяжко. Он превратился не в женщину, а в невротика и стал поговаривать, что согласен остаться мужчиной, ведь эти «противные» взрослые слишком усложнили ему жизнь.

«А не сам ли ты себе ее усложнил? – вопросила Вероника, глядя в его помутневшие, покрасневшие глаза. — В твой гомосексуализм верится не очень. Неужели трудно оставаться тем, кем родился? Стоит ли себя насиловать, чтобы догнать, возможно, призрачную мечту? Или идею, мелькнувшую в голове во время гормональной перестройки. Не является ли для некоторых желание сменить пол только данью моде, желанием выделиться из толпы, пусть и таким экстремальным способом? Не знаю…»

Второй фильм совсем на другую тему — о конкурсе молодых танцоров, который ежегодно проводится в Нью Йорке и считается самым престижным в области балета. Победителям дарят не призы, а  возможность быть зачисленными в лучшие учебные заведения мира и пройти курс — бесплатно. Воплощенная мечта! Возникает ажиотаж, особенно среди участников из бедных стран. Конкуренция убийственная. Танцоры едва справляются со стрессом, кусают кулаки, улыбаются, хотя готовы перегрызть друг другу глотки.

В фильме ни слова авторского текста. Камера выбрала нескольких героев и следовала за ними до объявления вердикта жюри. Одна девочка, двенадцати лет, выступавшая в категории «Надежда балета», гибкая, пластичная, в самом начале выступления упала — то ли поскользнулась, то ли от нервов. Провал полнейший. Надежда умерла, едва родившись.

Жюри посовещалось и  великодушно позволило ей выступить еще раз.

Вероника смотрела вполглаза. Время позднее, завтра вставать в шесть, с последним чихом соседки-француженки (вылечится она когда-нибудь?). Пора на покой… Нет, интересно, наградят ли девочку?

Сколько до конца фильма?

Десять минут.

Подождем.

Первые аккорды музыки, под которую второй раз выступала конкурсантка, показались Веронике отдаленно знакомыми. Музыка известная, но в иностранной обработке звучала странновато. Сонливость слетела, мозги напряглись — ой, ну как же она называется, известная же, вертится в голове, а не вспоминается…

Прочитала название: «Seventin moments of Spring».

Да это же мелодия из «Семнадцати мгновений весны»!

Та самая — трогательная, незабываемая, душевная, человечная. Печальная, но без без надрыва, гениально написанная и столь же гениально исполненная. Не спетая, а рассказанная. Мелодия-повествование о судьбе человека, оторванного от родины, от семьи.

«Я прошу,

Хоть ненадолго

Боль моя,

Ты покинь меня…»

Неожиданно для Вероники горло сдавило, слезы подступили к глазам. Постояли, покатились.

Она не была сентиментальной и не страдала от ностальгии. На чужбине привыкла и не хотела что-либо менять.

Но вот волшебство музыки – она оживляет те струны, которые мы порой считаем навеки замолкнувшими. Вероника вспомнила далекие времена,   середину семидесятых, когда фильм впервые вышел на экраны. Люди сидели, прикованные к телевизору, следили за судьбой русского разведчика. В конце каждой серии – песня, от которой щемило сердце.       Гадали, кто же ее столь душевно спел. Про Кобзона узнали через несколько лет и удивились – исполнение не походило на его манеру.

Говорили, что во время показа улицы вымирали в больших городах и поселках. Немудрено. Таких интеллектуальных фильмов о войне в России еще не делали. Музыка была не сопровождением, а живой мыслью главного героя. И через много лет она тронула за живое, заставила   заплакать Веронику…

 А сейчас есть такие фильмы? А мелодии? А люди? А страна? Куда все подевалось? Почему разрушилось? Почему обстоятельства заставили  ее уехать? К чужим людям, в незнакомую страну…

Это про ее «семнадцать мгновений» песня.

Слезы продолжали катиться, но не были горькими. Горькие она отплакала, давно, когда навалились несчастья, когда казалось, что нет выхода, кроме как умереть. Она чудом выкарабкалась. Нет, легко сказать – чудом, с неба ей ничего не упало. Пробивала стены лбом. Уехала в Голландию. Здесь ее не встретили с распростертыми объятиями, чтобы выжить, приходилось бороться. Лишь последние года два жизнь более-менее наладилась.

Хотя, с какой стороны посмотреть — «наладилась». Поговорить на родном языке не с кем, любимые праздники позабылись, старые фильмы исчезли в никуда, душевные песни остались в прошлом. Голубцы сто лет не делала – не для кого…

Грустно как-то. Друзей нет. Семьи нет. Родины нет.

И не будет.

«Я прошу,

Хоть ненадолго,

Боль моя,

Ты покинь меня.

Облаком, сизым облаком

Ты полети к родному дому,

Отсюда к родному дому…»

«Так мало надо для счастья»