Лавина

— Отбушевал первый осенний шторм и затих, будто устыдился собственной ярости. Воздух не гудит голосом взбешенного великана, не завихряется, будто подгоняемый гигантской метлой. Ветер не ломает деревья, не срывает крыши с домов. Море не вздымается свирепо, не посылает к берегу полные раздражения волны… После шторма наступает спокойствие в природе. В нашей семье спокойствие не наступит никогда…

С каждым словом голос  терял силу и на последних словах прервался. Виллем-Александр наклонил голову, чтобы скрыть подступившие слезы. Король Голландии выступал с прощальной речью за трибуной, одетой в траурного цвета велюр.

Неподалеку на треноге стоял портрет смеющегося молодого мужчины, а рядом его гроб. Смех и смерть — противоестественная комбинация. Не укладывается в логику. Умножает печаль.

Гроб закрыт. Пусть его хозяин спит безмятежно. Покойному не нужны зрители. Сон и смерть – дела интимные. Их не стоит выставлять напоказ.

На крышке венки из торжественно-белых лилий, перевитых лентами цвета девственно-нетронутого снега. Такой чистый, ослепляющий снег бывает только высоко в горах, недоступных, неприступных. Горы манят к себе молодых и отважных, чтобы дать себя покорить… или погубить.

Горы забирают лучших.

Несправедливо.

Невыносимо — смотреть на ленты, свисающие с гроба: тонкие, бессильные, похожие на руки, в которые никогда не вольется живая энергия.

Энергия никогда не вольется в того, кто лежит под крышкой. Трудно поверить. Невозможно осознать. Сюрреализм – искаженная действительность. Не на картине, а в действительности. Мозг отказывается воспринимать, несмотря на скорбную обстановку, тревожную тишину, похоронную церемонию…

Церемония проходила в древнем храме под названием «Новая церковь». Никакого противоречия: храм не застрял в своем почтенном возрасте, он постоянно получал новые детали в облик и новых членов в усыпальницу, в компанию к Виллему Первому Оранскому — основателю королевской династии. Виллем пал в расцвете лет от руки наемного убийцы. Спящий в гробу тоже пал в расцвете лет… От руки судьбы. Ни от того, ни от другого невозможно защититься.

В минуту печали монарх, как обычный человек, ищет поддержку в глазах родных. Виллем-Александр взглянул в зал. Там только семья и самые близкие друзья. В первом ряду мать покойного Беатрикс: вся в черном, с бледным лицом и темными тенями вокруг глаз. Рядом жена, теперь вдова, одетая символично: черное платье в знак траура, один рукав белый – как воспоминание о свадьбе и обещание вечной верности. Лучший друг Флориан сидит сзади: склонил голову, приложил руку к глазам, задержал дыхание, чтобы не всхлипывать. Ни репортеров с телекамерами, ни любопытных зевак с телефонами – спасибо народу за деликатность. Покойный и при жизни не любил быть центром внимания, а после смерти и подавно…

После смерти…

Король незаметно, неслышно вздохнул. В зале тишина, которую страшно нарушить малейшим шевелением или даже биением сердца. Тишина незримым, плотным облаком заполнила пространство, поднялась к высокому, острому, как горный пик, потолку и замерла, будто ожидала чего-то.

Может быть ответа на вопрос – почему?

Есть вопросы, которые лучше не задавать.

Есть ситуации, когда только плакать.

Плакали и женщины, и мужчины. Молча. Сдержанность в горе и в радости отличает монархов от обычных. Королю и мужчине не пристало плакать на виду. Виллем-Александр проглотил ком, стоявший в горле. Глубоко вздохнул, поднял голову. Глаза резанул контраст: черные одежды на людях и белые гирлянды на стенах.

Молодость и смерть – бОльшего контраста не придумать.

В копилку контрастов добавилось витражное окно на противоположной стороне храма. Оно сверкало, переливалось всеми красками радуги, заигрывало с солнцем, беспечно сиявшим на безоблачном небе. Доносилось воркование голубей и голоса других птиц, певших гимны жизни.

Природа ликовала.

Ее ликование выглядело неприлично. Будто легкомысленная девушка флиртует на похоронах: перебирает стекляшки бус, посылая солнечные зайчики, насвистывает песенки, привлекая женихов. Приличней было бы природе помрачнеть небом, заплакать дождем — горевать вместе с королевской семьей.

А может она уже погоревала, не так давно разразившись штормом, поломав деревья, напугав зверей и людей? Может Виллем-Александр зря обижается?

Может пора перестать барахтаться в море горя?

Пора выходить на берег принятия и успокоения…

Вечная печаль – слишком большая роскошь для короля.

— После бури, какой бы разрушительной она ни была, природа успокаивается, возвращается в привычное русло. Так и мы. После шторма неверия, обид и возмущения возвратимся постепенно к обычной жизни. Которая никогда не будет такой, как прежде. Когда был жив мой брат принц Йоханн Фризо. Всего сорок четыре года прожил он. Слишком мало, чтобы подводить итоги или говорить «прощай».

Виллем-Александр склонил голову и надолго замолчал, вспоминая…

Королевская семья прибыла в горную альпийскую деревню Лех на выходные — вместе отметить Пасху. Лех встречал их сияющим солнцем, как самых дорогих гостей. Встречал и, как радушный хозяин, обещал: в эти два дня с вами ничего плохого не случится.

Самое страшное может случиться в два мгновения… Но кто же знал? Судьба не предупреждает.

Прибыли в полном составе: мать Беатрикс, трое сыновей, их жены и дети. Кроме Пасхи имелся еще один повод собраться вместе: чтобы отпраздновать перемены на престоле, повлекшие перемены в статусе членов семьи.

Мать честно отдала долг стране: отработала королевой три десятка лет, отреклась в пользу старшего сына и снова стала принцессой. Звание королевы (без права царствовать самостоятельно) перешло к супруге Виллема-Александра – Максиме. Средний сын Йохан-Фризо стал бы следующим претендентом на трон, однако, женившись на девушке с «сомнительной» по мнению парламента репутацией, потерял право на престолонаследие, которого, честно говоря, и не желал. Его место в очереди занял младший – Константин-Кристоф, как бы «вице-король», запасной вариант.

Изменение положения в иерархии не привело к изменению отношений в семье. Трое братьев-принцев: Александр, Фризо и Константин остались лучшими друзьями, более того – сплотились сильнее.

Сплотились в желании приносить пользу стране и народу.

Современные принцы и короли, в отличие от предшественников, не почивают на лаврах, не занимаются бесполезным времяпрепровождением. В условиях царствующей демократии они обязаны заботиться о государственном больше, чем о личном, жить чаяниями граждан, показывать, что не зря существуют на деньги налогоплательщиков. Иначе те возмутятся да, чего доброго, отрекутся от монархии, сбросят бездельников с престола.

Быть сброшенными с престола не грозило потомкам Виллема Первого Оранского. С приходом молодых и красивых Александра и Максимы популярность монаршей семьи поднялась до невиданных высот. Секрет популярности прост: быть вместе с народом – в радости и в горе. Не отдаляться, а приближаться. Простота привлекает. Потому почаще спускаться с небес на землю… то есть выходить из дворца на улицу — чтобы показать: хоть и стоят выше других, но слеплены из того же теста.

Не считают зазорным, к примеру, выпить пива в компании соотечественников — победителей Олимпийских игр и в минуту всеобщей радости, обнявшись за плечи, станцевать «канкан». В минуту же общенациональной печали – теракта, природного катаклизма или группового несчастного случая не прячутся за ширмой собственного благополучия, а поддерживают потерпевших. Поддерживают не дежурным словом из телевизора, а живым присутствием на месте события.

И каждый день, как простые граждане, отправляются на работу — посещают мероприятия в собственной стране или ездят по миру с дружественными одновременно деловыми визитами.

В поездках, на церемониях, на отдыхе Александр и Максима всегда вместе. Ни разу не пожалел он, что выбрал в королевы не высокомерную представительницу местной элиты, а обычную девушку из Аргентины. Ну… не совсем «обычную». Дочь министра. Когда увидел, не думал о ее происхождении. Вернее сразу догадался, что она ему ровня. Может даже выше. Александр высок по праву рождения, но особыми талантами природой не наделен. Максима же из тех редких женщин, у которых ум, красота и характер соединились в абсолютной гармонии.

Эту гармонию внешнего и внутреннего он заметил при первой же встрече на приватной вечеринке в Барселоне. Среди знакомых лиц — мелькнуло незнакомое и ослепило его. Будто вспыхнула «супер новая» звезда, заставила остальных гостей, как второстепенных звездочек, померкнуть и разбежаться по своим галактикам. Она предложила ему целую Вселенную. Он ей – «всего лишь» руку, сердце и королевство. Какое счастье, что она согласилась сойти к нему с небес…

Счастье продолжается до сих пор. Не притворное — только для фотографий и телесъемок, а самое настоящее. Которое невозможно сыграть. Александр смотрит на жену, и губы сами по себе расходятся в улыбке. Максима улыбается — излучает энергию любви. Их энергия заряжает и народ любовью — к королевской семье в частности и монархии в целом. Престиж которой помогают поддерживать двое братьев короля. Разные по характеру, они схожи в главном — оба счастливы в семье и успешны в труде. Вместе с женами работают без скидок на происхождение и далеко за пределами «конторских» часов.

Собираться вместе удается не часто, но на два главных праздника года Рождество и Пасху обязательно. Эти дни — святые не только для церкви, но и для семьи: откладывали дела, друзей, церемониальные обязанности и выезжали на альпийскую природу отдохнуть от житейских забот, спрятаться за горами от цивилизации.

Иногда полезно пожить примитивно, отдохнуть от благ, забыть про статус. Конечно, не до такой степени, что туалет на улице и умываться водой из ведра. Удобства должны быть, но без особых привилегий и охранников за спиной. Как у всех, приезжающих на горный курорт.

И жилье как у всех. В Альпах семье принадлежал дом, ничем не отличающийся от остальных, разбросанных по крутым склонам. В своей маленькой стране у Северного моря — устало вздыхающего, мутного, как глаза старика, они живут во дворцах, гордо вздымающихся над плоским, как стол, ландшафтом. Часто бывает он покрыт густой вуалью тумана – взгляду не за что зацепиться, краску не на что положить, а дышать тяжело, будто от сырости легкие покрылись изнутри мхом. Голландские художники неохотно писали блеклые родные пейзажи, все больше многоцветные итальянские или вообще мифические.

Фризо, если бы умел, писал горные. Здесь глазу нескучно, и в руку сама просится кисть. Здесь горизонт не прямая линия, а ломаная, похожая на нотный стан: от вершины к вершине – от ноты к ноте, вечная музыка гор. Здесь постоянная изменчивость: сделаешь пару шагов, а картина уже другая – открылась церквушка над обрывом, или одинокий домик на берегу ручья, или поляна нежных эдельвейсов, или стадо овец, пришедших пощипать свежей травы.

Здесь воздух особый — бодрый, хрустально-прозрачный, как бы звенящий – дыши не надышишься, и хочется взять его с собой, но нет такой коробки, в которую можно упаковать воздух. Здесь даже снег другой — по-юному чистый, сверкающий мириадами искр, переливающийся в солнечных лучах так, что меркнут самые ценные земные бриллианты. Да что бриллианты! От них ни тепло, ни холодно, ни воспоминаний, ни ожиданий. Вот снег – да. В него упасть, раскинуть руки и лежать — смотреть в бездонное небо… Забытое удовольствие детства, счастье беспечности, свобода мыслей, о которой взрослым только мечтать.

Здесь солнце – такое бешено радостное, будто готово выпрыгнуть из самого себя и лететь дарить свет и тепло не только Земле, но всей Вселенной.

Здесь человек не хозяин, а гость. Условий не выставляет, привилегий не требует. И не строит дворцов, потому что глупо соревноваться с красотой природы, пытаться выглядеть величественно среди гор. Здесь только их величие имеет значение, перед ним все равны: монархи, миллионеры, туристы, деревенские жители. Выше гор могут быть только горы, а люди на их фоне муравьи.

С прогулок по склонам они возвращаются в свои муравейники… по-местному называются шале. У семьи оно называется «Старая почта». Сработано из дерева, обставлено скромно. Не теми классически добротными, по-королевски значимыми, порой слишком тяжеловесными вещами, как в их жилищах на родине, а экологически чистой, грубовато сколоченной, деревянной мебелью, создающей уют именно непритязательностью и простотой.

И кого здесь удивлять изысканностью, дороговизной? Вековые ели и сосны? Они смотрят равнодушно и молчат задумчиво – познавшим высшую мудрость не до человеческой суеты. А мудрость в том, что чем ближе к природе, тем на душе спокойнее и на сердце светлее.

В естественной обстановке легче почувствовать себя естественно, сбросить тяжесть монарших регалий и обязанностей.

Которые слишком многое запрещают и слишком многого требуют. Они тяготят Фризо. В отличие от братьев, он так и не смирился с «должностью» принца. Принадлежность к королевской семье не всегда благо, чаще тяжкая обязанность. Строгое подчинение правилам, послушание предписаниям, постоянная оглядка на «общественное» мнение. То не скажи, это не сделай, туда не смотри, сюда не ступи. Принудительные поездки с визитами, бесконечное пожатие рук, приклеенные улыбки.

Бесполезная трата жизни.

Невидимая тюрьма.

Руки и ноги в оковах протокола. Душа в железных доспехах. Сердце в жестких силках. Боишься сделать неверный жест, сказать не то слово. Становишься сам себе цензор и трус внутри.

Фризо не трус.

Душа не терпит на себе железа, сердце не хочет пут.

Как можно больше узнать, испытать, прочувствовать – значит жить.

Жить ярко, на скорости и по своим законам – во что привлекало Фризо с юных лет. Однажды они с другом Флорианом носились на мотоциклах по ночным улицам столицы. Королева-мать узнала. Сказала «Твоя жизнь принадлежит государству, ты не имеешь права ею рисковать» и взяла с Фризо обещание покончить с гонками. Перед полицейскими неудобно. Они не будут делать скидку на происхождение нарушителя, наоборот, почтут за честь оштрафовать отпрыска монаршей семьи. Быть в роли просительницы за сына королеве не по статусу, штрафы платить унизительно. Высокое положение – это не разрешение на нарушения. Оно дает повышенные права, но и обязывает строго соблюдать правила. Пусть сыновья привыкают и смиряются.

Смирение с ограничениями – оскорбление мечты. Езда черепашьим шагом – оскорбление мотора. Фризо пообещал матери не нарушать скоростной лимит, установленный на дорогах родины. Обещание выполнил, но слукавил: теперь они с Флорианом гоняли по дорогам Германии, там без ограничений.

И в горах без ограничений.

Без глупых табличек, вроде тех, что вдоль дорог: по этой двигаться не быстрее девяноста, по этой не быстрее ста тридцати. В горах другие законы. Здесь, как нигде, понимаешь: человек не так всесилен, как думает. Он – на царь природы, а ее дитя. Блудный сын. Плутает в дебрях собственных идей, пытается объять необъятное, совершить невозможное, покорить то, что ему не по силам. Устает, разочаровывается. Плачет. Бросает все и, как маленький, бежит за утешением к природе-матери. В ее объятиях обретает он покой и счастье.

Счастье испытывал Фризо, когда спускался со снежных вершин. «Заболел» горами давно, еще в детстве. И до сих пор когда видит на горизонте угловатую линию, разделяющую небо и землю, едва сдерживает желание топать ногами и хлопать в ладоши, как ребенок при виде долгожданного подарка.

Лучшим подарком для маленького Фризо была поездка в Эфтелинг – голландский предшественник американского Диснейленда. Кстати, американский Фризо не понравился. Там гигантомания, коммерция и полно народа, как в популярном торговом центре. На входе скачет и размахивает руками гипер-активный Микки Маус. Вроде, он заправился горячительным, как машина горючим, и целый день носится туда-сюда, подпрыгивает от ненатуральной радости, встречая толпу.

Где толпа, там нет места волшебству. Другое дело Эфтелинг – спокойный, ненавязчивый, уютный, как лес, по которому без страха бродила Красная Шапочка. Вместо подвыпившего Микки Мауса посетителей встречают гномы с грибными шапками на головах и выходящие из дерева великаны. Они не выкрикивают пустые приветствия и не смеются, как психически больные, а деликатно приглашают в сказочные королевства.

Посещение дворцов, населенных героями сказок Шарля Перро и братьев Гримм – для малышей. Для тех, кто постарше, аттракционы пострашнее. Фризо предпочитал «дракона». Садишься в вагончик и несешься вверх-вниз по изогнутой спине чудовища, в конце падаешь в его пасть, как в пропасть. Вагончик бежит, покачиваясь, поскрипывая, кажется – вот-вот оторвется и отправится в свободный полет. Остается вцепиться в поручень и орать от ужаса и восторга.

Потом родители впервые привезли Фризо в Альпы, и он «подсел» на горы, как наркоман на героин. Без них он не может жить. А они, кажется – без него. Ждут с нетерпением. Встречают с добром: другим ломают руки-ноги, а Фризо до сих пор не нанесли ни царапины.

Когда-то давно он видел по телевизору: лыжник спускается с вершины плавными зигзагами, рисует змейку (или дракона) на снегу. Захотелось научиться так же. Подчинить дракона, побороть собственный страх.

Научился, подчинил, поборол. Но останавливаться на достигнутом не для Фризо. Съезжать с горы по правилам —  детские игрушки. Черепаший шаг. Внутренний мотор желает скорости. Чтобы ветер свистел в уши, сердце билось в грудь. Когда слышишь его биение — чувствуешь, что живешь, наполняешься соками, молодеешь, расцветаешь. Когда сидишь в кабинете, сердца не ощущаешь. Оно будто останавливается, перестает разгонять кровь. Кровь у человека – то же самое что сок у растения, без ее движения он увядает, засыхает и в конце концов гибнет.

Погибать Фризо не намерен еще долго. В Оранской династии, начиная с королевы Вильгельмины, не принято умирать раньше восьмидесяти. Правда, отец Фризо принц Клаус нарушил традицию. Выходец из старо-немецкой аристократии, он был абсолютно лишен эгоизма и высокомерия. Преданный семье, как породистая немецкая овчарка, он не нашел себе применения в стране, где царствовала его жена. Впал в депрессию и в конце концов тихо удалился в мир иной. Наверное, там ему лучше…

Предательство — расценил Фризо с максимализмом подросткового возраста. Это была первая смерть в его жизни. Как землетрясение. Он любил родителей со всей силой сыновней души. Часть ее умерла вместе с отцом. Утрату переживал долго и мучительно, держал в себе, плакал внутрь. Принцам нельзя плакать на людях. Можно на горах. Фризо выбирал самые крутые склоны и не спускался, но слетал вниз – потом снова наверх и вниз, целый день пока колени держали и пружинили. Усталостью вышибал печаль. Возвращался домой на слабых ногах и с мокрым от слез лицом. Никто не обращал внимания: обычное дело — слезы от солнца и снега, не забывайте про защитные очки.

На душу не наденешь защитные очки. Она плачет не от горящего солнца, а от гаснущего — когда любимые уходят в небытие. К счастью, мать сейчас в полном здравии — после операции на колене поправилась и даже собирается кататься на лыжах вместе с внуками. Братья тоже в порядке, любимая жена рядом, дочки. Уходить в небытие никто из близких не собирается.

И Фризо не собирается. Он на вершине в прямом и переносном смысле: на пике жизни и горы. С высоты смотрит вдаль – в перспективу. Перспектива – это будущее. Это проекты и инвестиции, планы которых лежат на столе, вернее – в компьютере, ждут его решения – как вице-президента крупнейшего мирового банка. Фризо рассмотрит и решит: внедрять то, что не вредит природе, а еще лучше – что сохраняет ее, восстанавливает. В том его миссия, как члена королевской семьи. Смотреть дальше сего момента, ощущать ответственность за человечество, спасать планету. Ставить общее выше личного — не красивые слова, а насущная необходимость. Ведь на этой планете жить его детям и внукам, значит, думая об общем, он заботится и о своем.

Именно в том находит удовольствие. В отличие от деда — принца Бернарда. Тот находил удовольствие в уничтожении природы. Охотился на редких животных, убивал львов, как зайцев. Фотографировался на их фоне с довольной улыбкой и сигарой в зубах. Но… Фризо не осуждает. Другие времена, другие идеи. Впрочем, дед к концу жизни новыми идеями вдохновился и создал фонд защиты диких животных имени себя.

Как говорится – лучше поздно, чем никогда. А Фризо не будет дожидаться, когда наступит «поздно», он будет делать вовремя. Большие дела требуют большого здоровья. Фризо тренирует мозг в конторе и тело в горах. Экстремал на работе и на отдыхе.

Конечно, никто не требует от банкира заниматься в отпуске экстремальным спортом, можно как все: съездить на море, понырять с аквалангом, пофотографировать экзотических рыб или полежать на берегу, чтобы придать бледному, как медуза, телу цвет песка — от мокрого до золотистого в зависимости от типа кожи. Так делает его личная секретарша мефрау Де Плас. Три раза в год она отправляется в какую-нибудь страну поближе к экватору, лежит под тропическим солнцем. В промежутках между поездками ходит в солярий, лежит под искусственным солнцем. Ее тело приобретает коричневатый оттенок и сияет, будто облитое медом. Дама демонстрирует загар, как доказательство деловой успешности и отличного здоровья.

Демонстрировать успешность и здоровье не запрещено, но это не для Фризо.  Кстати, у него никогда не было романа с мефрау Де Плас, вопреки общепринятому мнению про начальника и секретаршу. Во-первых, он не любит поступать общепринято. Во-вторых, он ненавидит мед.

Кажется, мефрау Де Плас проводит в лежачем положении не треть жизни, как все нормальные люди, а около половины. Видимо, женщины легче справляются с бездельем. Фризо не выдержал бы. Он отдыхает тогда, когда работает — физически. Телу необходима регулярная встряска, акция. Один спортивный гуру говорил: «в гробу належимся» и начинал гонять волнами пудовые канаты – новый вид силового фитнесса.

Хорошее упражнение, чтобы сжечь лишнюю энергию.

Мужчин Оранского рода всегда отличала повышенная энергичность, даже эксцентричность, порой с оттенком помешательства. Как у одного из предыдущих Виллемов. Он был высокий, крепкий, подвижный, голова горела как факел – требовалось остудить. Остужал своеобразно. В военное время не стоял вдалеке, наблюдая за ходом боя, а, нарушая правила, в первых рядах сражался с врагами. В мирное время, опять же пренебрегая правилами, купался в фонтанах да сражался с нерасторопными слугами.

Может и Фризо унаследовал его помешательство в виде желания испытать на себе опасность, превысить дозволенное, наплевать на запрет?

Впрочем, любовь к риску – это у них семейное. Старший брат Александр мечтал стать пилотом. И стал. Прошел курсы, налетал положенное количество часов. Чтобы не терять квалификацию, регулярно садится за штурвал пассажирского самолета отечественной компании КЛМ. Фризо представлял лица пассажиров, когда после приземления они видели короля в пилотской форме, выходящего из кабины. Если бы знали с самого начала – чувствовали бы себя увереннее во время полета. Почему им сразу не сказали?

Потому что в определенных ситуациях стоит соблюдать инкогнито, не размахивать флажком – вот он я, Ваше Величество! Скромность – украшение королей. Излишнее внимание пусть достается персонажам из телевизора, которые на том деньги зарабатывают. Александру пустая популярность ни к чему. Скрывает имя когда возможно.

Как-то по молодости задумал он совершить на коньках традиционный зимний Одиннадцать-городов-пробег. Пробежать наравне со всеми – чтобы его не пропускали вперед, как особенного, и не толкали исподтишка, тоже как особенного.

Накрылся сверху шапкой, снизу шарф натянул, закрыл пол-лица, назвался Виллем фан Бюрен.

Никто и не узнал до самого финиша. Там уже ушлые корреспонденты разнюхали, когда заметили среди встречающих королеву. Распознали среди прибывающих наследника престола. Рассекретили инкогнито. Кстати, под тем же совершенно обычным голландским именем он водит и самолеты.

Сейчас Александр сидит за штурвалом вертолета, везет семью к месту отдыха. Его рыжая голова виднеется из-за наушников. За полгода, что не виделись, старший брат потемнел, помудрел, заматерел, как вожак Акела из рассказов про Маугли. Король – это вожак по должности. И по характеру. Александр подходит по всем статьям.

Себе в помощники взял младшего брата Константина. Тот тоже изменился, печать ответственности на лицо легла. Да и Фризо не остался прежним: недавно в зеркале заметил у себя морщину задумчивости между бровей.

С возрастом все трое братьев стали все больше различаться внешне, а когда-то были похожи, как тройняшки, только ростом разные. Ни минуты не сидели на месте — как северные Маугли лазали по деревьям, удили щук, гоняли в футбол. Три головы — белые, длинноволосые, круглые, как снежки, возникали то тут, то там в садах замка Дракенстайн, где Фризо провел детство.

Детство у каждого человека – самая счастливая пора. У Фризо и братьев оно было поистине сказочным. Делали что хотели, не знали запретов и ограничений. Даже к приходящим учителям не испытывали отвращения. С одним Фризо подружился.

Профессор Эрик Шрёдер в его семьдесят ни в чем не походил на старика. Худощавая, стройная фигура, прямая спина, ловкие руки, легкие ноги. По-молодому густые, абсолютно белые волосы уложены в прическу, будто он только что от парикмахера. Модные усы и бородка добавляли шарма в облик. Он не любил сидеть на месте. «Без движения дряхлеет тело и стареет мозг».

В любую погоду профессор водил Фризо гулять и так, на ходу преподавал свой любимый предмет – естествознание. Не пересказывал учебник, а объяснял доступным языком: как работает природа и как работает человек. Как им без ущерба, но с пользой существовать друг с другом, а главное – как человеку оставаться подольше молодым и здоровым, избегая забывчивости альцгеймеров и трясучки паркинсонов.

Сложные темы профессор преподносил в доходчивой форме, показывал на себе или рисовал на песке. Обходились без тетрадок и книжек. Фризо ловил на лету, сдавал экзамены на «отлично». До сих пор поддерживает связь с профессором. Тому уже за девяносто, он по-прежнему накатывает десятки километров на велосипеде и читает без очков.

Чем прекрасно детство? Тем, что делаешь что хочешь.

Единственной строгой обязанностью юных принцев было присутствовать на ежегодных семейных фотосессиях. С утра начиналась суматоха в замке: братьев тщательно осматривали, причесывали, одевали, чтобы в аккуратном виде представить фотокорреспондентам. Но в приличном виде перед камерами стояли только отец Клаус и мать Беатрикс, а дети в своем привычном – лохматые, в торчащих из брюк рубашках и замызганных ботинках. Сидеть в ожидании начала сессии было невмоготу. Они успевали погонять мяч, побороться, поваляться, поиграть с собаками…

Корреспондентов ненавидели. И делали мелкие пакости, когда предоставлялся случай. Однажды Фризо, как бы нечаянно, стукнул ногой мяч и попал в фотографа, стоявшего слишком близко. Константин, как бы с любопытством, крутил провод интервьюера и перекрутил так, что микрофон отказал. Александр же в конце сессии набрался смелости и вместо вежливого прощания крикнул: «Нидерландская пресса – убирайся!».

Пресса не обиделась, наоборот, всколыхнулась, зашевелилась, обрадовалась. Вместо скучного интервью «горячий» материал получился. Юный принц, наследник престола высказался не совсем корректно. Сенсация! Завтра газеты запестрят заголовками, репортажи передадут в новостях. А тот момент, запечатленный на пленке, попадет в архивы как исторический.

Лишний раз мелькать в истории Фризо желания не имеет. Сейчас он не воюет с фотографами, относится к сессиям как к нудной, но обязательной процедуре. Зимой они проходят на заснеженных склонах Леха. Фризо стоит обычно сзади, глядит не в камеру, а в сторону. Там интереснее. Там – его любимые горы. За то время, что стоит здесь, там успел бы раза три спуститься с вершины – почти вертикальной, где снег держится каким-то чудом. Он давно ее присмотрел. И желает испробовать…

Моряка зовет море, летчика небо. А Фризо – горы. И невозможно противостоять тому зову. Он пойдет, невзирая на опасность попасть в лавину, наткнуться на острый выступ, споткнуться о камень и кувыркнуться через голову. Именно там, на непроторенных дорожках, в запрещенных местах испытаешь настоящее счастье. Радость победы в войне с самим собой.

Рискнуть и победить – вот ради чего стоит ехать в горы. Так думал сто лет назад британский альпинист Джордж Мэллори. Две страсти одолевали его: любовь к жене Рут и любовь к горе Эверест. Находясь в экспедиции, он мечтал вернуться к жене, посылал ей трогательные письма. Находясь дома, он мечтал вернуться к горе, устремлялся к ней в помыслах.

Мечта Мэллори – покорить Эверест и посвятить жене. Нашел подходящий маршрут и подходящего напарника. Эндрю Ирвин – гигант, здоровяк, авантюрист и весельчак. Он не столько мечтал лазать по скалам, сколько желал убежать подальше от скандала с любовницей, которую увел у собственного отца. Куда ж дальше Эвереста…

Жена уговаривала Мэллори остаться, но зов горы оказался сильнее. И мечта стать первым покорителем высочайшей вершины мира. Не славы ради, но покорения себя. Он знал, что сможет – всего лишь в коротких брюках для гольфа и гетрах из шерсти шотландской овцы. В нагрудный карман положил фото любимой жены, намереваясь оставить его на вершине.

Из экспедиции не вернулся.

Славу первого покорителя Эвереста получил кто-то другой. Тело Мэллори нашли через семьдесят лет. Одежда и оснащение сохранились, карточку жены не нашли. Закралась мысль, что гору он все-таки покорил и на спуске сорвался. Возможно или нет?

Чтобы проверить, собрали группу альпинистов, которая совершила восход по тому же маршруту, с тем же снаряжением и в той же одежде.

Оказалось – возможно.

Возможно, уже сто лет с самой высокой точки земли смотрит на мир женщина по имени Рут. Чем она знаменита?

Тем, что любила и была любима.

— Только и всего? – спросил бы кто-то.

— А разве мало? – сказал бы Мэллори.

Может, он и прав.

Сентиментальные эти британцы…

Фризо не сентиментален. Даже на собственной свадебной церемонии в той самой старой Новой церкви он не улыбался во весь рот, не строил из себя счастливейшего из смертных. Когда епископ зачитывал текст, Мейбл повернулась и долго смотрела на супруга, явно желая, чтобы он тоже повернулся и тоже посмотрел. Фризо выдержал ее взгляд и не повернулся. Получилось бы как на старинной картинке: сидят два голубка — клювиками друг к другу. «Люби меня как я тебя». Томные взгляды в доказательство любви? Пошло и глупо. Сладко так, что противно.

Он любит жену не для картинки.

А по-настоящему. Как Мэллори. Покорить высочайшую вершину и посвятить победу не всему миру, а всего лишь одной женщине. Вот доказательство любви.

Последний романтик двадцатого века…

Романтика двадцать первого в другом. Сейчас не обязательно карабкаться на заснеженные пики, рисковать быть обмороженным, страдать от недостатка кислорода. Современные горы подвигов не требуют. Они дают возможность испытать себя. А любовь дает крылья и уверенность в собственных силах. На книжном языке называется – воодушевление. Мэллори с воодушевлением взбирался на отвесные вершины, Фризо с них слетает. Мчится, как когда-то в шатком вагончике по горбатой спине дракона. И опять хочется орать от ужаса и восторга.

Горы не для всех. Только для молодых, здоровых, по-хорошему самоуверенных людей. Слабак сюда не поедет, потому что испытания «на грани» ему не по плечу. Дурак тоже не поедет, потому что горы не прощают глупости. Просвечивают характер до самой мелкой черточки, как на рентгене, и отбирают сильнейших.

У гор свои законы. Здесь не слушают отговорок, не учитывают заслуги и не дают второго шанса. Законы одинаковы для всех и обязательны к исполнению. За неисполнение – штраф или  смерть. Наказание выносится немедленно. За никчемную ошибку можно очень дорого заплатить. О том напоминают регулярные «гипсовые» рейсы — когда самолеты возвращают на родину покалечившихся любителей горнолыжного спорта.  И ни звания, ни происхождение не учитывается. Ее Высочество принцесса Алексия, дочь Александра, в прошлом году сломала ногу, а чемпион Формулы Один Майкл Шумахер до сих пор лежит в коме.

Звания, достижения… Горы смеются над человеческими амбициями и страстями. Они власти над собой не признают. Они сами себе – Величество и Высочество. Они мощнее, основательнее и значительнее всего, что существует. Горы всех нас переживут, выдержат любые катаклизмы: наводнения, пожары, эпидемии, войны, удары метеоритов. Они последними исчезнут с лица Земли. Вернее – исчезнут вместе с Землей.

Они великие и простые. Они строгие, но справедливые. Они — лучшие друзья. Не предают, не обманывают, не подглядывают в замочную скважину за личной жизнью. Фризо доверяет горам больше, чем людям. И благодарен им безмерно.

За то, что ничего не требуют и ничего не запрещают.

Жизнь отпрыска королевской фамилии – не розовый цвет и не солнечный свет, как думают многие. За привилегию родиться принцем Фризо заплатил такими ограничениями, которые и не снились обычному человеку. Он был будто в клетке, где вместо железных решеток железные правила.

Не пей, не кури, не ругайся, наркотики не употребляй – фотографы увидят, шуму наделают. Прилюдно никого не осуждай и не критикуй – репортеры услышат, переврут, раздуют скандал на ровном месте. Политических мнений не высказывай – монаршая семья выше политики. Церемониальный протокол соблюдай – это главное в общении с себе подобными. В пивнушки не ходи, песни не распевай, кружкой не размахивай – это для простонародья. И Боже упаси в драку вступить – покалечат или, чего доброго, убьют, а твоя жизнь принадлежит государству.

Кто сидит в клетке, тому свобода вдвойне дорога. Путь к свободе прокладывал верный друг Флориан. С ним Фризо и в кафешки ходил, и пивом наливался до краев, и, обнявшись, раскачивался в ритм, распевая любимую в народе песенку Отца Абрахама:

— В том маленьком баре у пристани…

Все люди равны и довольны.

В том маленьком баре у пристани

Ни деньги, ни чин не важны.

Как здорово иногда оказаться там, где «ни деньги, ни чин не важны»…

В драках Фризо не участвовал, но одному грубияну как-то в переносицу кулаком заехал. Здорово! Самому постоять за себя, как полноценный мужчина, а не слабак, окруженный телохранителями.

Телохранители – как надзиратели в тюрьме. Осточертели за годы, когда Фризо был «запасным» вариантом, первым наследником короны после старшего брата. Когда у Александра родились дети — продолжатели династии, «значимость» Фризо для монархии снизилась. Он тут же отказался от охраны и вздохнул с облегчением. Будто сбросил оковы.

Статус, полученный по праву рождения, никогда не был важен ему, даже тяготил. Фризо ненавидел публичность. Стремился вести насколько возможно «нормальную» жизнь, оставаться в тени остальных членов семьи и злился, когда не получалось.

Первое зло — ежегодные фотосессии. Присутствовать было необходимо, чтобы не заподозрили в высокомерии или семейных неурядицах. Фризо вставал сзади всех, так, чтобы одна голова торчала. И отворачивался. Смотрел не на толпу репортеров, от них уже тошнит, а в сторону гор – они не надоедают. Физически присутствовал, а фактически… Нидерландская пресса – убирайся!

Второе зло — светские приемы и торжественные мероприятия в честь какого-нибудь «высокого» гостя или события государственной важности. Побывал Фризо на нескольких и зарекся.

Приезжал как-то с дружеским визитом президент Буш-младший. По-королевски запаздывал. Королева Беатрикс выходила каждые двадцать минут к воротам, стояла на ветру, ждала. Александр и Фризо ждали во дворце, наблюдая в окно. Наконец, с почти двухчасовым опозданием гость явился и первым делом похлопал королеву по плечу, мол, молодец, встретила, ценю. Неслыханная невоспитанность, почти дерзость. Высокая должность не научила ковбоя из Техаса приличным манерам. От него, наверное, еще и навозом воняет. Фризо поморщился, отошел от окна и сбежал из дворца через черный ход. Он никому не даст себя панибратски хлопать по плечу, пусть это будет президент всей Земли или сам архангел Михаил.

Отмечали как-то двести лет со дня установления отношений с… какой-то малозначащей азиатской страной с нищим населением и сказочно богатым монархом. Голландия тоже маленькая, и тоже имеет далеко не бедную монаршую семью, но в мире на хорошем счету, шестая по народному благосостоянию. Зачем ей гордиться дружбой с каким-то там… Бутаном-шайтаном? Ну ладно. По просьбе матери Фризо явился на прием. И случайно подошел слишком близко к их принцессе, может даже слегка задел ее летящие одежды (или они задели его). Охранники рванулись на помощь девушке с намерением скрутить наглеца, и только строгий жест ее отца вернул их на место. Праздник установления отношений едва не привел к их разрыву. Фризо возмутился про себя: к их принцессе, значит, не прикасайся, а на нашего принца можно охранников спускать… Ушел, не попрощавшись.

Кажется, для всеобщей пользы Фризо лучше не присутствовать, а отсутствовать.

Кстати, все «отмечания» событий старше ста лет надо бы отменить. Какой смысл? Очевидцев уже нет, а новым людям интереснее новое время. Но это неполиткорректное мнение. Фризо оставил его при себе.

И другие мнения тоже. Ни разу в жизни не делился ими публично, не давал интервью. Ненавидел журналистов, пускающих слюни от любопытства, как лев ненавидит гиен, пускающих слюни от зависти. Избегал досужих камер, не желая появляться в новостях о жизни «селебритиз». Не столько из высокомерия, сколько для собственного спокойствия. Ради сенсации они наврут с три короба и опорочат без зазрения совести.

Потом, может, и напечатают опровержение, но слух уже пущен и навсегда останется в памяти народной. Вернее — в архивах телепрограмм, а в последнее время и в интернете, который с одной стороны полезен для общего развития, но вреден тем, что никогда ничего не забывает. Через десятилетия или еще дальше потомки прочтут какую-нибудь гадость про предка, будут думать – правда. А на самом деле чистое вранье из раздела «одна тетка в телевизоре сказала».

Самым абсурдным слухом, запущенным в народ, был слух насчет его сексуальных предпочтений. Репортеры ни разу не видели Фризо в компании с девушкой, только с друзьями-парнями, и заподозрили в гомосексуализме. Сенсация! Первый гомо в королевской семье! Дали материал в телепередачу Бульварный Шоубизнес. Фризо смотрел и смеялся вместе с подружкой Гретой – племянницей Флориана. Он не выставлял ее напоказ по одной простой причине — чтобы не давать пищу журналистам-бульварщикам. Они «сядут» на тему, будут жевать и скармливать «потребителям», пока тех не затошнит. Они начнут копаться в прошлом и настоящем Греты до тех пор, пока не найдут нечто порочащее. Если не найдут, то придумают.

Как случилось с братом Александром. Он уже был женат. Однажды вручал награды выдающимся соотечественникам, в том числе Олимпийской чемпионке по плаванию Илзе де Брайн. Потом подходил к каждому поболтать, уделить персональное внимание. Журналисты заметили, что с Илзе он болтал на полминуты дольше, чем с другими, и тут же заподозрили роман.

Смех да и только. Заводить роман от красавицы Максимы стал бы только безумец. Конечно, были психически больные в их роду, к примеру тот Виллем, что купался в фонтанах. Но времена изменились. И короли тоже. Александр безумно влюблен в жену. Обожает дочек. И не отдаст их на растерзание цепным псам бульварной журналистики.

А Фризо не отдал бы им на растерзание Грету. Сам-то привык, а для нее это испытание. У прессы традиция: каждую девушку, которую видят с принцем, тут же записывать в будущие жены. И начинает бить фонтан фантазий. Выскакивают, как грибы после дождя, разного рода «специалисты» по «делам короны». Начинают комментировать, обсуждать, критиковать — обсасывать человека, как леденец.

Сыплют советами, о которых их никто не просит. Заметили с сигаретой – тут же замечание: несовременно, надо бы бросить вредную привычку. Заметили лишнее в фигуре — надо бы похудеть, если хочет стать иконой стиля… И вообще. Что-то простовато выглядит она для будущей принцессы. Вот вам наше высокопрофессиональное мнение на день свадьбы: такая прическа придала бы объем ее волосам, такой макияж скрыл бы недостатки кожи, такое платье сделало бы из нее королеву…

И не догадываются «специалисты» — королеву делает не прическа и не макияж. Не внешнее, а внутреннее. То, что нельзя нарисовать на лице, или надеть, как одежду. То, что человек излучает. Излучение у каждого свое. Максима впервые появилась на публике – в простом, прямом платье, без косметики, с волосами в узле. Но походка, жесты, манера говорить, улыбаться… да всего не перечислить. Было видно: эта девушка достойна стать королевой. Она излучала простоту и величие одновременно. В неловких ситуациях не терялась и не оправдывалась – это не пристало королеве, а улыбалась и говорила что-то нейтральное.

Когда Александр представлял обществу Максиму как будущую жену, волновался на пресс-конференции, сказал что-то не совсем корректное. Журналисты уцепились, налетели с вопросами, пытаясь ввести его в смущение. Надеялись: принц сконфузится – или замолчит вообще, или наговорит того, чего не положено, получится сенсация.

Сенсацию предотвратила Максима. Когда Александр замолк, подбирая слова оправдания, она с милой улыбкой и без тени смущения сказала:

— Он был немножко глупый. – Качнула головой, повела плечом – с кем не бывает.

Она показала, что не только красива, но и умна. Своим излучением она заставила замолкнуть бульварных шавок. Она ИХ привела в смущение. Обезоружила. Дала понять: гавкать на нее — все равно что плевать на луну. Пытаться опорочить – все равно что искать на солнце пятна. Бесполезно. Естественная в общении, без высокомерия и претензий на особенность, она сумела завоевать сердца простых людей. Именно из них состоит народ, а не из этих писак — охотников на сенсацию.

С Александром у них не получилось, переключились на Фризо. Нет рядом девушки, значит – гомо.

Абсурд полный. Но даже тогда он не переступил через характер, не вышел на публику с объяснениями.

Они ничего не знают о нем и – хорошо, пусть подпитываются собственными фантазиями. Когда-нибудь надоест, и о нем забудут, переключатся на других, более доступных и жадных до внимания прессы персонажей. Чтобы помочь переключиться, Фризо уехал в Британию. Не отдыхать, проматывая свою долю семейного состояния, а работать. Как раз поступило предложение от одного из крупнейших банков мира со штаб-квартирой в Лондоне. Финансовая независимость – основа свободы.

Свобода позволяет идти наперекор.

Фризо получил, наконец, возможность поступать наперекор правилам, установленным для членов монаршей семьи. Время соблюдения ИХ правил прошло. Они же не собираются всю жизнь ему указывать – как себя вести. И кто посмеет указывать человеку, окончившему три университета, магистру экономики, вице-президенту крупнейшего мирового банка?

И все же они попытались. Когда он официально объявил о намерении жениться и представил обществу избранницу.

Объявлять не хотел и без свадьбы с кучей фотографов и прямой трансляцией по телевидению обошелся бы. Но уступил матери, просившей соблюсти протокол, и невесте, просившей устроить ей праздник. Уступил и пожалел. После объявления поднялась шумиха. Кабинет министров выступил с заявлением: эту девушку нежелательно принимать в королевскую семью.

Почему?

Из-за ошибок прошлого.

Это уже слишком. Лезть в его личную жизнь — до каких пор? Кто вообще эти люди? Фризо с ними не знаком и совета спрашивал.

Он сам даст им совет. Нельзя наказывать человека только лишь за ошибки. Ставить клеймо неблагонадежности без всяких доказательств. Так на земле не останется ни одного человека с безупречной репутацией. «Кто безгрешен, пусть первым бросит в меня камень», — говорил Святой. А Он умнее всех министров, вместе взятых.

Смешно попрекать человека прошлым, то есть тем, что не существует. Тем, что было и прошло. А может и не было…

Прошлое – это прокрученное кино. Оно записано не на пленке, а на памяти человека, и только он знает – что, когда и при каких обстоятельствах произошло. Откуда Кабинет узнал о прошлом Мейбл? Из самого «надежного» источника – репортажа журналиста по имени Петер Р. Де Фрис, который известен склонностью к созданию «мировых» новостей из малопримечательных фактов.

А, опять они – жаждущие вторгнуться на чужую территорию, в чужую жизнь. Любопытствуют не по-человечески, а по-репортерски. Не бескорыстно, а меркантильно. Рассматривают, как букашку под микроскопом — во всех деталях, в том числе интимных.

Будто голый перед ними стоишь. А самое противное — осознавать, что тебя используют. Желают на твоем имени заработать. Бизнес и ничего личного, как говорил Аль Капоне, глава мафии.

Эта журналистская мафия нагло попирает приличия. Считает: людям с камерой позволено больше, чем другим. Журналистское удостоверение используют как пропуск на запретную территорию.

Вопрос: а им бы понравилось, чтобы кто-то посторонний постоянно находился вблизи, норовя подкрасться незаметно, сделать снимок тайком? По закону это называется преследование.

Мафия считает себя выше законов.

Как же хочется крикнуть им в лица, прикрытые кровожадно сверкающими объективами – пошли вон! Если не из страны, то из жизни Фризо. Из жизни его детей. И внуков.

Которые непременно будут у них с Мейбл. Подавись Петер Р. Де Фрис. Ты сделал из девушки шлюху, а я принцессу. Ты уронил, я вознес – твоя грязь ее больше не достанет. Продолжай копаться в навозе, а лучше сдохни от зависти!

Фризо женился на Мейбл. Кабинет лишил его права называться принцем и наследовать корону. Напугали. Он принц не по названию, а по крови, лишить его крови не в их компетенции. Пусть занимаются проблемами страны, а не королевской семьи. Возомнили себя небожителями. Они и Александру палки в колеса вставляли с женитьбой. Просветили биографию Максимы и вытащили на свет факт тридцатилетней давности. Не о ней самой, а об отце – Хорхе Соррегьета. Он когда-то был министром в правительстве Аргентины, которое возглавлял диктатор. От режима много народа пострадало, в тюрьмы попало или без вести пропало. А при чем тут Хорхе Соррегьета — министр земледелия?

Ему все же запретили приехать на свадьбу любимой дочери. Чтобы своим присутствием не напоминал о темном факте своей биографии, не компрометировал дочь в глазах нидерландского народа. Фризо понимал ход рассуждений Кабинета, хотя и не принимал.

Нидерландский народ принимает радушно далеко не всех. Особенно разборчив по отношению к иностранцам. Если Максиму не примут как будущую королеву, охладеют к монархии в целом. А она держится именно на любви народа. Когда любовь кончается, королей свергают.

Так недалеко до раскола государства.

Пример соседней Бельгии перед глазами. Страна грозит распасться на две части: южную — республиканскую и северную — сторонницу сохранения монархии. Одна из причин: их короля Филиппа постоянно компрометирует младший брат Лоран. В семье не без урода, как говорится, и Лоран именно тот урод. Вечно ввязывается в какие-то аферы – то с финансами, то с любовницами, то с недвижимостью. Когда не ввязывается, совершает глупости в состоянии алкогольного опьянения. Отец короля тоже не ангел. Известен своими амурными похождениями, имеет детей на стороне, одного даже признал официально, дал титул. В стране все громче раздаются голоса с требованием свергнуть семью, которая погрязла в   скандалах и склоках.

Монархия должна быть примером для подданных, а не посмешищем.

Без монархии невозможно представить Нидерланды. Это основа государства, расшатать которую Кабинет министров не может допустить.

Была бы Максима из какой-нибудь цивилизованной страны… Лучше из Америки. Еще лучше из Германии – родины супругов трех последних королев. А если уж брать в семью девушку из страны с подмоченной репутацией, то ее личная репутация должна быть кристально чистой.

Кристально чистыми были слезы Максимы, когда она слушала Аргентинское танго на свадебной церемонии. За те слезы нидерландский народ проникся к ней состраданием, а от сострадания до любви – один шаг. Народу плевать на чужих диктаторов и своих министров, главное – чтобы человек был обаятельный. Обаяния Максиме не занимать. Сейчас ее обожают и обычные люди, и газетные, и телевизионные, а главное – муж.

Александр отстоял свое право на любовь, то же самое сделал Фризо.

Поступок настоящего мужчины. Рыцаря. Раньше они сражались за любимых женщин с врагами, теперь с законами. И пусть теперь в моде всякие гомо и трансгендеры, мужчин еще никто не отменял. Мужчина тот, кто сам решает за себя, верит в себя, поступает по-своему, выходит за рамки, не признает бездумных ограничений, идет наперекор чужому мнению.

Фризо пошел наперекор мнению Кабинета и не пожалел. Он счастлив с Мейбл. То, что потерял право на престол, не огорчает. Наоборот, приносит ощущение освобождения. Его жизнь больше не принадлежит государству. Теперь государство оставит его в покое. Не будет приглашать на церемонии по разрезанию ленточек или для встреч «высоких» гостей. Непродуктивная трата времени. Фризо проведет его с большей пользой – на работе или с семьей.

В Австрию они впервые взяли дочерей-погодков Луану и Зарию. Длинная дорога их не утомила, наоборот, пролетела незаметно. Пролетела в буквальном смысле — сначала добирались на самолете до Инсбрука, потом на вертолете до Леха. Вид на землю с высоты заставляет и взрослого человека замереть в восхищении, а дети как прилипли к окнам так и просидели всю дорогу – воткнув носы в стекло.

Семья Фризо снимала отдельное шале. Одноэтажное, срубленное из корабельной сосны по типу лесного домика, оно ничем не отличалось от других шале, рассевшихся на склоне. Снаружи оно казалось меньше, чем изнутри. Состояло из двух спален и гостиной с открытой кухней. Можно было бы снять двух- и трехэтажный дом, но на пару дней – зачем? Ввалились шумной, весело-болтливой компанией – румяные от мороза, оживленные от впечатлений долгого по детским меркам пути.

В нос ударил горьковато-свежий, сосновый аромат, который не выветрился за пять лет со дня постройки. Наверное, так пахли только что спущенные на воду фрегаты – далекими путешествиями, увлекательными авантюрами. У детей они уже начались, а у Фризо начнутся, когда они с Флорианом отправятся на покорение вершин. Он бы сразу и ушел, но неудобно перед своими. Сначала кофе. Потом чемодан разобрать да запомнить – где что положено, чтоб потом не искать и не спрашивать у жены про каждую мелочь.

Мейбл занялась разборкой и раскладкой мелких вещей, Фризо собрал куртки, брошенные как попало и отправился к вешалке. Вешалка в виде оленьих рогов – искусственных, в соответствии с требованиями современности. В наше время надо охранять природу, а не истреблять. Начиная с отца Клауса, мужчины в семье охотой рук не марали, в Африку на сафари ездили из туристического любопытства, а не чтобы потешить охотничий азарт. Дед Бернард во времена молодости любил проявить вооруженное превосходство над крупным зверьем – львами и тиграми, но это уже история, а историю не переделать. Да и ни к чему.

Фризо потер прохладные руки. Хорошо бы выпить чего-нибудь согревающего.

— Кофе будете? – спросил сразу у всех.

— Буду, — ответила Мейбл без уточнение – какой именно кофе. Фризо знал ее вкус: двойной эспрессо в крошечной чашечке.

— Мне капучино, — откликнулась Луана. Она уже вышла из возраста, когда пьют детское «шоколадное молоко», но еще не вошла в возраст, когда пьют взрослое эспрессо.

— И мне! – крикнула Зария. Она во всем хотела походить на старшую сестру. А иногда — и превосходить.

Фризо отправился на кухню. Жена отправилась к шкафу. Дочери отправились разглядывать новое жилье. Разглядывали с восхищением, будто попали во дворец Снежной королевы. А это всего-навсего простой деревянный дом. Уметь восхищаться чем-то простым – потрясающая детская способность…

Шале слишком отличалось от их пентхауза в Лондоне. Там индустриальный интерьер: стекло, пластик, металл, функциональная мебель, ничего лишнего. Без ковров на полах – они создают запыленность, без подушек на диванах – они создают тесноту, без штор на окнах – они создают темноту. Все это вышло из моды полвека назад.

Девиз современных дизайнеров – больше света и воздуха. Стеклянные стены делали дом прозрачным. В ясную погоду стены будто исчезали, открывалась панорама города. Она менялась каждый день, порой каждый час и никогда не надоедала. Это лучше, чем увешивать стены шедеврами изобразительного искусства. Глядеть на одно и то же, пусть и гениальное, быстро надоедает, и проходишь мимо картины Ван Гога – не замечая, как мимо вывески супермаркета.

В пасмурную погоду дом окружали облака, создавали ощущение, будто плывешь на корабле по морю из тумана. Звуки вязнут, и ничего не видно за бортом. Страшновато двигаться вглухую и наощупь — как бы не столкнуться с каким-нибудь судном, плывущим-плутающим навстречу.

Вечером открывался фантастический вид. В свете разноцветных прожекторов из темноты выступали силуэты самых знаменитых строений британской столицы: Лондонский глаз – по эту сторону Темзы, по ту – Биг Бен, Вестминстер, Собор Святого Павла, подсветке которого позавидовал бы сам Ватикан. Дальше виднелись цепочки огоньков в окнах жилых домов – они походили на елочные гирлянды и тянулись до самого горизонта.

Там лес из домов.

А здесь лес из деревьев.

И мебель из дерева, — основательная, на крепких ногах, будто сработана лишь топором и пилой, без вычурностей и загогулин. Покрыта бесцветным лаком, чтобы сохранить натуральный цвет, а также предохранить пальцы жильцов от царапин. Обстановка в духе лесной избушки. Низкий столик — распиленный вдоль ствол. Вместо современных булочек и бутербродов на нем естественнее смотрелась бы краюха хлеба да толсто нарезанная, пахнущая дымком свиная колбаса – любимая еда местного населения, испокон веков занимавшегося рубкой леса и выпасом овец.

Дух доброй старины витал в доме.

Диван из досок, уложенный подушками и прикрытый пледами ручной работы – лежбище усталых лесорубов. Пеньки-стульчики – для детей лесорубов.  Кресло-качалка – для бабушки, как привет из старой сказки, такие качалки теперь только на картинках увидишь. И непременный камин, где гулко гудит огонь и весело щелкают поленья.

Стены из ровно уложенных досок. На стенах ни картин, ни зеркал, ни других украшений, и странно – пустоты не ощущается. Красота – в простоте. В небогатом доме можно жить так же счастливо, как во дворце. Иногда счастливее. Недавний пример. Невеста князя Монако сбежала прямо перед свадьбой. Ее догнали, вернули и все же связали узами брака с человеком, выйти за которого мечтали красивейшие женщины Европы. Счастлива ли она? Если посмотреть на фотографии – нет. Не улыбается, от мужа отворачивается, на приемах отсутствует. Нет счастья во дворцах, вернее – нет гарантии счастья. Взять хотя бы принцессу Диану…

И все же стены не совсем пусты. Висят вручную связанные коврики с узорами и забавные часы в виде домика с дверцей – оттуда будет выскакивать птичка и сообщать время. Луана и Зария остановились перед часами, затеяли дискуссию на тему: что за птичка выскочит — синичка или воробей. Впрочем, неважно. Важно то, что они очутились в живой сказке. Если дать волю воображению, легко представить: это — жилище гномов-лесовиков. Они отлучились за дровами для камина, скоро вернутся и будут рассказывать сказку про Белоснежку.

Сказку читал Фризо дочерям на ночь. Читать на ночь – святая обязанность родителей, если хотят воспитать человека со светом в душе. Свет поможет им в дальнейшем. К светлым душам не прилипает грязь, они не погружаются во мрак наркотиков или алкоголя. Тот, кому в детстве читали светлые сказки, не потеряется в темных закоулках взрослой жизни.

Конечно, не обойдется без ухабов и трудностей, но по жизни легче идти, если веришь в хорошее. В сказках все хорошее возможно и обязательно счастливый конец. Белоснежка воскреснет от поцелуя принца, Рапунцель излечит Юджина слезой, Гензель и Гретель после злоключений найдут дорогу к дому. Кто любит сказки – тот не потерян для мира. Собственно, на них мир и держится. На добрых людях.

Наверняка были добрыми сочинители волшебных сказок Братья Гримм. Они классики мировой детской литературы, их важно знать, но не менее важно знать классиков родной страны. Когда дочери вырастут из волшебных сказок, перейдут к более реалистичным. Фризо уже купил несколько книг Анны Шмидт — писательницы, которая для голландских детей как Астрид Линдгрен для шведских. Их героини – девочка-кошка Минуш и Пеппи Длинныйчулок во многом похожи. Обе испытали лишения в детстве, но не лишились желания делать добро.

Кто сохранил в себе желание делать добро, тот никогда не будет одинок. К тому же добрые живут дольше и счастливее.

Каждый родитель желает своим детям жить долго и счастливо. А чтобы Луана и Зария не потерялись в большом мире, не летали неприкаянно, как гонимые ветром листья, девочки должны знать свои корни, иметь место, где их всегда приютят. Корни – на родине, место — на династическом дереве семьи Оранских. Семья – основа и поддержка.

Родина – это прежде всего язык. Девочки родились и живут в Лондоне, но имеют голландское гражданство и говорят на языке, которому придумана специальная аббревиатура АБН: абсолютно безупречный нидерландский. Конечно, и английским владеют – знать язык страны пребывания необходимо, но в семье закон: дома говорить только на родном.

Родина — это традиции. У Луаны и Зарии уже есть любимая традиция: встречать Синтерклааса и его верного помощника Черного Пита, в начале ноября прибывающих в Голландию на пароходе из Испании. Выставляют за порог ботиночки, чтобы пятого декабря в Вечер Подарков Пит бросил туда вкусный пряник пейпернот.

Потом, когда девочки станут взрослее, станут взрослее и их традиции — чисто голландские, занесенные в книгу нематериального культурного наследия Юнеско. Первого января вместе с десятитысячной толпой нырнуть в зимнее море или поучаствовать в  наймегском пешеходном марше, который ежегодно собирает тысячи людей всех возрастов и профессий. Необязательно делать это каждый год, но раз в жизни — да. Чтобы ощутить живое дыхание родины. Почувствовать связь с людьми своей страны.

А не только семьи. Тихий семейный праздник – это одно, шумный массовый — совсем другое. Чем больше народа, тем больше радости. Когда несешься с толпой, в одних трусах на заднице и красной рождественской шапке не голове, чтобы нырнуть в обжигающе-холодное зимнее море – безумная радость накрывает, орешь во все горло и хохочешь без причины, всего лишь от того, что молод и здоров. Бегущие рядом тоже орут, хохочут и, объединенные общей радостью, незнакомые люди становятся близкими, почти родными. Путы запретов рвутся, грудь раскрывается, душа вылетает на свободу. Точно так, когда несешься на мотоцикле. Ощущаешь: твоя жизнь принадлежит не государству, а тебе и только тебе, и можешь делать с ней все, что хочешь.

А когда стартуешь в Наймеге, прошагаешь двести километров за четыре дня, переступишь финишную линию и получишь ветку гладиолуса в подарок, тоже радость. От того, что закончился изнурительный путь, можно вдоволь напиться воды, забыть о мозолях, выспаться в собственной постели. И от того, что ощутил себя таким же как все – не вышестоящим, не нижестоящим, не лучше, не хуже. Что чужие люди становились почти родными. Глядели не с отторжением, вон, мол, королевский отпрыск, что ему здесь надо, сел бы в машину да проехал эти километры за пару часов… а с дружелюбием: когда подвернул ногу – подставляли плечо, когда закончилась вода – предлагали свою. И если бы упал без чувств — не раздумывая, бросились бы на помощь.

Выручить в трудном положении, прийти на помощь в беде – вот что отличает своих от чужих.

Человек, как колосок – один в поле не жилец, а вместе они сила. Силу черпают из земли, питаются соками родины. И необязательно жить в стране предков, важно – знать, что она есть, что можно вернуться туда, где чужие как семья: в праздник приумножат радость, в беде подставят плечо.

Фризо не раз участвовал и в новогодних купаниях и в наймегских маршах — еще до того, как пресса стала проявлять нездоровый интерес к его персоне. А в другой традиции поучаствовать не удалось – в зимнем пробеге на коньках через одиннадцать городов, соединенных каналами. Слишком много сложностей. Вернее обмана. Брат Александр участвовал один раз — под чужим именем, скрыв лицо под шапкой и очками. Пресса разоблачила его, когда уже пришел к финишу и попал в объятия матери — королевы. Фризо претила мысль в собственной стране прятаться, как шпион. Ну, не получилось и ладно.

Зато получилось другое: карьера, семья, дети. Дети – главное. Главное – воспитать их людьми, умеющими отличать настоящее от подделки: видеть красоту лица, а не макияжа, оценивать по делам, а не по разговорам, в грохоте города способными остановиться, прислушаться к тихим голосам природы: щебету птиц, шепоту ветра, шелесту волн.

Какая природа в крупнейшем мировом мегаполисе под названием Лондон? Он красив снаружи, но пуст внутри, как яйцо Фаберже, из которого вынули драгоценное содержимое. Там каждый сам за себя и по большому счету никто никому не нужен. Фризо живет в Лондоне, потому что работает, но в первую очередь – потому что желает оградить детей от нездорового внимания отечественной прессы. Британская пресса держит под особым надзором своих королевских особ, до голландских ей мало дела.

На праздники, на летние каникулы Фризо и Мейбл увозят детей на родину, в семейный замок Дракенстайн. Каналы, полные рыб и уток, сады, полные птиц и цветов. Экологически чистые луга и коровы в бело-коричневых пятнах с тяжело висящим, розовым выменем – именно оттуда берется молоко, а не из магазина. Некоторые городские дети этого не знают. Они никогда не валялись в траве, а коров видели только на картинках.

Дракенстайн — лучшего места для детства не найти. Фризо был там счастлив.

И дочери будут. Луана и Зария – дети мегаполиса, но не заложники. Когда покинут родительское гнездо, смогут жить где захотят. И никто им не будет указывать – что говорить, что делать, кого любить, с кем дружить. Их жизнь не будет принадлежать государству и зависеть от мнения протокола.

А где бы желал жить сам Фризо?

Сейчас там, где сейчас. Что ни говори, а Лондон – это центр мира. Здесь под рукой все, необходимое для бизнеса – идеи, технологии, деньги. А когда состарится… Уедет в старый добрый Дракенстайн – ловить щук и бродить по садам, фотографируя бабочек. Но это не скоро. Старость Фризо не грозит в ближайшие лет… пятьдесят – если будет следовать советам профессора Шрёдера.

Да, хочется пожить подольше. Вместе с Мейбл. Вспомнилась их первая встреча. Вернее, знакомство. Много раз они встречались мимолетно на международных конференциях и в кулуарах деловых дворцов — там, где собирается высший свет мирового бизнеса и благотворительных организаций. Там, где мужчины демонстрируют финансовую состоятельность, дамы – финансовую самостоятельность. И каждый стремится чем-то выделиться.

Мейбл выделялась тем, что ничем не выделялась. Ни макияжа, маскирующего настоящее лицо, ни бриллиантов, важно сверкающих на пальцах. Она не была вызывающе красива — ярких женщин Фризо, в отличие от брата Александра, не любил. Они бросаются в глаза, как настойчивая реклама «купи меня».

В женщине главное не красота, а излучение. У Мейбл излучение в теплых тонах. Хрупкость во взгляде и беззащитность в улыбке — редкость среди мировой элиты, излучающей лишь высокомерие и холодный расчет.

Несомненный ум — глупышке не доверили бы выступать на самых высоких трибунах. Ну и если честно – фигура потрясающая. Всё на месте и ничего лишнего. Самое волнующее не выставлено напоказ, а умело прикрыто платьем. Не агрессивная продажа, а тонкий намек. Именно такой женщиной хочется обладать.

Их познакомила Нелли Круз, еврокомиссар по новейшим технологиям. Нелли много сделала для европейского пользователя средствами коммуникации, но еще больше – для Фризо: познакомила его с любовью всей жизни.

Сейчас его любовь стоит у зеркала, разглядывает себя. Одета в гладко сидящие джинсы и кофточку со множеством пуговиц впереди, которую подарила ей свекровь. Беатрикс приняла и полюбила новую невестку, несмотря на сложности, сопровождавшие ее приобщение к семье, дарила ей свои вещи, а Мейбл с удовольствием надевала – взаимное расположение не на словах, а на деле.

И старомодная кофточка, и модные джинсы смотрелись шикарно благодаря по-юному хрупкой фигуре, которая ничуть не изменилась после рождения двоих детей. Мейбл повернулась к зеркалу одним боком, потом другим, провела рукой по животу, проверяя наличие жира.

Совершенно зря. Насчет лишнего веса может не беспокоиться: жировых складок в виде спасательного круга на талии не наблюдается, даже намека нет. Мейбл одобрительно кивнула сама себе и глянула в зеркале на Фризо. Он тоже кивнул и поднял большой палец. Комплимент от мужа – самый дорогой. Но процесс приведения себя в порядок еще не закончен. Мейбл наклонилась к зеркальной поверхности и занялась критическим разглядыванием лица. Достала косметичку, пудреницу, кисточку и стала помахивать по щекам и лбу, будто стряхивала усталость.

Фризо усталости не ощущал, только тепло и спокойствие, как в детстве. Кстати, а чем дети занимаются?

Луана сидела на коленях и с деловитым видом что-то искала в своем чемодане — уменьшенной копией родительского. Она перекладывала вещи с места на место и так увлеклась, что начав снимать куртку, на полпути про нее забыла, так и сидела с одним неснятым рукавом. Другой болтался по ковру, но, по всей видимости, не мешал.

Зария успела снять верхнюю одежду перед тем, как лечь животом на ковер и раскрыть книгу. Она отрешилась от снежного мира за окном, и погрузилась в тропический, судя по обложке, где нарисованы вечнозеленые джунгли и обезьяны, прыгающие по лианам.

Фризо почувствовал себя немного заброшенным.

— Что читаешь, Зария?

Девочка не ответила. Кажется, не расслышала. Фризо повторил:

— Алло, Зария! Что читаешь?

Она услышала, повернулась, но из другого мира не вернулась. Взгляд рассеянный, чуть удивленный. Но вот в глазах вспыхнула искорка узнавания, девочка быстренько вскочила и, не выпуская книжки из рук, с разбега прыгнула на диван.

— Пап, а змея знает, что она скользкая?

Вот он – детский вопрос, на который взрослый не сразу ответит.

— Ну… что скользкая может и нет, а что ядовитая знает точно.

— Да, иначе не бросалась бы на людей и зверей, — мудро заключила Зария и тут же перескочила на другое. – Пап, а кто придумал интернет?

Вопрос полегче. Но как попроще объяснить…

— Интернет придумала группа молодых людей. Они занимались сначала компьютерами и их возможностями. Потом решили создать глобальную сеть для общения и обмена информацией…

Зария едва дослушала. Она открыла рот, чтобы опять начать говорить, но не решалась, потому что ее учили не перебивать старших. Она ерзала от нетерпения и страха забыть что-то важное. Когда папа сделал паузу, подбирая слова, она тут же затараторила:

— А у меня книжка есть, бабушка Беатрикс подарила. Называется «Как это работает». Там есть любопытный, лохматый мамонтенок. Знаешь – кто такой мамонтенок? Это сынок мамонта. Он ходит, задает всем вопросы. Если хочешь, дам тебе почитать, когда сама закончу.

— Нет, спасибо. Лучше расскажи — что интересного ты узнала вместе с мамонтенком?

— Ой много чего. Что бумагу делают из дерева. Смешно да? Такое толстое дерево и такая тонкая бумага… А раньше писали на тростниках…

— На папирусах…

— А ты знаешь – что общего у застежки-молнии и египетской пирамиды?

Глазки девочки засверкали от предвкушения торжества. Вдруг папа не знает того, что знает она. Когда сам открываешь мир, кажется, что другие забыли это сделать. Дети в восемь лет мудрецы и всезнайки.

— Ээээ… нет. И что же? – Фризо подыграл дочери. Не стоит портить ей торжество. Пусть она почувствует сладость знания и возможности им поделиться.

— Камни на пирамиде и зубчики застежки цепляются друг за друга. Вот так.

Она растопырила пальцы, воткнула друг в друга, согнула, сделав один крепкий кулак. И тут же перескочила на другую тему.

— Когда мы пойдем на лыжах кататься?

— После ланча. Буду учить вас с Луаной делать «пиццу».

— Ха-ха-ха! Смешно. Мы что — пойдем пиццу готовить на лыжне? Это же невозможно! От печки весь снег растает, – проговорила Зария с поучающей интонацией. Точно с такой интонацией она недавно объясняла щенку Лорду, залезшему передними ногами в миску: молоко надо пить, а не топтать.

— Нет, «пицца» — это способ торможения. В горнолыжном спорте очень важно научиться быстро тормозить и правильно падать.

— Как это – правильно падать? Разве этому надо учиться? Каждый умеет падать. Это же происходит само собой. Вот так.

Зария соскочила с дивана, коротко подпрыгнула, подогнула колени и упала на белый, пушистый ковер, спрятав лицо в ворс, как в снег. Полежала секунду и словно кукла-марионетка — без малейших усилий вскочила, снова забралась к отцу под бок.

— У тебя хорошо получилось, — похвалил он. — Только когда стоишь на склоне, кое-как падать опасно. Покатишься с горы, как олибол с тарелки. В прошлом году твоя кузина Алексия упала неловко и сломала ногу. Так что запомни, дорогая: падать надо умело: не вперед и не вбок, а на попу.

— Ха-ха! – развеселилась Зария, услышав про «попу». Закинула голову и стала хохотать немного преувеличенно и очень задорно, закрывая глаза и открывая рот.

Во рту не хватало двух передних зубов. Фризо вспомнил: один качался и висел «на ниточке». Зария боялась идти ко врачу и молча страдала – не от боли, но от страха. Подошла старшая Луана, залезла ей в рот и резко дернула. Зария раскрыла глаза. На лице промелькнули несколько выражений за пару секунд: испуг… ожидание боли… удивление — боли нет… понимание – есть вещи, с которыми можно справиться без посторонней помощи. Второй зуб она вырвала сама. Ходила по дому, с гордостью демонстрировала и дырку, и вырванный зуб, и те, которые еще сидели, но качались. Она почти все их вырвала самостоятельно.

Самостоятельность – это вера в себя. Приобретается в семье. Когда родители в тебя верят, начинаешь сам чувствовать себя увереннее.

Родители воспитывают детей не словом, но примером, по принципу «делай как я». Именно так животные воспитывают свое потомство, лучшего способа не придумано. И обязательно похвалить, когда у ребенка что-то получилось: завязал шнурок или построил башню из кубиков. Заслуженная похвала внушает убежденность – ты сможешь.

Отсмеявшись, Зария обратилась к сестре:

— Слышала, Луана? Ты должна научиться падать на попу…

— Ты сама сначала научись, — парировала сестра. Еще не хватало, чтобы младшая ей указывала.

Молодец, не растерялась, отметил Фризо.

Умение быстро соображать и поступать, не ожидая помощи со стороны, тоже приобретается в детстве. Когда родители не сюсюкают с ребенком, а разговаривают как с равным, и если упал — не бегут на помощь, а дают возможность подняться самому.

Луана отвернулась от чемодана – с ним скучно, и отправилась к дивану, там интереснее. Устроилась с другого бока от папы, спросила:

— А когда научимся падать, что тогда?

— Тогда будем учиться тормозить. Съезжая с горы, развиваешь приличную скорость. И чтобы не столкнуться с другим лыжником или деревом, к примеру, надо быстро тормозить. Это посложнее.

— Посложнее, потому что надо делать «пиццу»? – спросила Зария и снова засмеялась. Просто, без причины. Потому что хорошо. В доме тепло, рядом – родные люди, впереди – приключение, которого она ждала всю жизнь… ну или по крайней мере две недели…

— Да. Разводим ноги и соединяем концы лыж, как бы образуя кусочек пиццы. – Для наглядности Фризо соединил пальцы под углом. Детям легче воспринимать информацию глазами, чем только ушами. Поэтому в детских книжках непременно должны быть иллюстрации. Полезно для развития воображения. Не известно – кем станут дочери в будущем, но воображение пригодится в любой профессии.

— Ну, я побежала. – Луана спрыгнула с дивана, покружилась, попрыгала, потом изобразила – как будет ехать на лыжах и делать «пиццу».  На месте не сиделось и не стоялось. Столько впечатлений, новостей – не вмещается в голове. Там все кипит, бурлит, не дает покоя. Хочется прыгать до потолка и орать от счастья. Нет, орать, пожалуй, не стоит. Некогда. Столько дел надо переделать… и главное — подготовиться к прогулке. А то замешкается — семья уйдет кататься без нее.

Луана бросилась обратно к чемодану.

– Мама, где мой лыжный костюм?

— А мой? – тут же вопросила Зария и тоже спрыгнула с дивана.

— Костюмы лежат на ковре. Голубой с желтыми полосками — Луаны, серый с розовыми – Зарии.  — отозвалась Мейбл.

Она держала недопитую чашку кофе и следила за дочерьми. Они возбуждены — в хорошем смысле, но возбуждение может легко перерасти в ссору. Надо держать ситуацию под контролем, чтобы не допустить рукоприкладства. Девочки хоть и королевской крови, но сцепиться умеют не хуже фанатов «Аякс» и «Файенорд». Среди сестер часто встречаются отношения «любовь-ненависть», Мейбл знает из личного опыта. Ничего необычного. У Александра дочки тоже те еще задиры. На глазах фотографов делают милые мордашки, а исподтишка не постесняются друг друга шлепнуть или ущипнуть.

К детским ссорам ведут две причины: несправедливость или зависть. В данном случае несправедливость отсутствовала, для зависти повода не имелось — лыжные костюмы ничем, кроме расцветки, не отличались. Девочки бросили на них критические взгляды, оценили, успокоились и занялись своими женскими делами: рассматривать, разглядывать, примерять. И болтать, конечно. Самое главное в обновке – чтобы ее было кому показать и обсудить.

— Ой, розовая молния, точно такая, как на моем рюкзаке! – Зария притащила рюкзак, положила рядом с костюмом. — Вот, видишь? А на конце пёсик висит. Я его Принц Гарри назвала.

— Почему Гарри? – спросила Луана.

— Потому что рыжий.

— А у меня на молнии медвежонок. Зовут Гризли.

— Ну и глупо. Гризли – не имя, а общее название. Имя нужно придумать другое. Например, Ганс. Так зовут шофера, который нас в школу отвозит.

— Почему это мой мишка должен зваться Ганс?

— Потому что наш Ганс похож на медведя: у него длинные, черные волосы и борода. Вылитый медведь-гризли, я их по Дискавери видела.

— Ха-ха-ха! – засмеялась Луана. Доводы Зарии показались убедительными, но нельзя же соглашаться. Так недолго авторитет старшей сестры потерять. – Ничего он не похож. Похож… не на медведя. Скорее на… на… – девочка задумалась, соображая. — … на Синтерклааса. У того тоже борода, только белая.

— Ой, придумала, — сказала Зария с интонацией пожилой, ворчливой женщины, что выглядело забавно. – У них ничего общего. Ганс рулит, а Синтерклаас исполняет желания. Я ему в следующий раз костюм принцессы Эльзы закажу. Ну той из «Холодного сердца». Вот взмахну рукой и заморожу тебя, как Эльза заморозила сестру Анну…

Зария взмахнула рукой, будто волшебной палочкой. Луана прыгнула на нее, будто защищалась от колдовства. Обнявшись и смеясь, девочки покатились по ковру.

Фризо смотрел и улыбался. Дочки очаровательные – в мать. И умные — в обоих родителей. Какое счастье, что не он не послушал Кабинет и не отказался от Мейбл… Когда дети подрастут, отправятся учиться в лучший мировой университет Оксфорд. Университеты на родине тоже на хорошем счету, но там мешает фактор принадлежности к самой известной в стране фамилии. Любопытство сокурсников будет сопровождать их на каждом шагу и мешать учебе.

Повышенное внимание посторонних – слишком большой стресс. Не стоит подвергать ему юную психику Луаны и Зарии. Пусть чувствуют себя на равных с другими студентами. Пусть живут без надзора прессы, который с детства сопровождал Фризо. И до сих пор сопровождает Александра, а теперь и Максиму. Недавно дотошные фотографы разглядели на ее платье рисунок, отдаленно напоминающий свастику. В прессе и в телевизоре подняли вой, будто она уже отправила евреев в концлагерь.

Нет, Фризо не надо, чтобы его детей рассматривали под микроскопом. Чтобы успехи подвергали сомнению, а ошибки выставляли напоказ.

Пусть дочери живут без страха чужого осуждения. Пусть учатся поступать по своему усмотрению, а не по протоколу. Привыкают рассчитывать на себя, а не требовать привилегий по праву монаршей крови.

Привилегия – расплывчатое понятие. Это как на дороге, когда выезжаешь с правой стороны: вроде имеешь преимущество, но надо ждать, когда тебе его предоставят. Значит – зависишь от других.

Зависеть Фризо не любил.

Его дети будут независимы — в выборе профессии, супруга, друзей. Свобода – величайшая привилегия человека. Для счастья не важно ни место жительства, ни количество монет в портмоне. Нигде в мире не увидишь столько улыбок, как на Кубе — люди бедные, но счастливые.

Впрочем, деньги в разумных количествах не помешают. Они паруса свободы, дают возможность путешествовать, открывать мир. Луана и Зария вырастут и сами решат — где им жить. Выбор велик: в Америке, Европе, Азии, Австралии. Да хоть в Антарктиде, по соседству с пингвинами. Или на родине. Главное – стать финансово самостоятельными, а не рассчитывать на фамильное богатство.

Богатство полученное, а не заработанное слишком опасно. Оно убивает стимул развиваться, стремление достигать. Билл Гейтс лишил детей наследства, оставив лишь деньги на учебу, а он один из умнейших людей своего времени. Фризо не допустит, чтобы дочери росли избалованными владелицами миллионов подобно американской наследнице отелей Хилтон, опьяневшей от богатства. Пусть они останутся нормальными, трезвомыслящими, голландскими девчонками…

Фризо не заметил, как стал проваливаться в сон. Взрыв смеха вернул его в реальность. На ковре возились уже трое: Мейбл присоединилась к дочерям, они вместе катались, обнимались, целовались. Рюкзаки-чемоданы раскиданы, кофточки-костюмы смяты и забыты. Шум, хохот, хаос.

В маленьком доме большое счастье.

А во дворце есть место всему, кроме счастья. Фризо знал не понаслышке. Его безоблачное детство сопровождала одна тень – депрессия отца. Он был добрейшим человеком, но не прижился на новой родине, не нашел места в голландском обществе, которое не простило ему членства в Гитлерюгенде и офицерство в Вермахте. Ощущение ненужности свело его в могилу. На родине он был бы уважаемым человеком, скорее всего политиком, решал бы судьбы послевоенной Германии. А кто он здесь? Всего лишь придаток жены-королевы без права принятия решений, но с правом проживания во дворце. Который стал его тюрьмой. А жил бы он, как все немецкие бюргеры, в собственном доме: с черепицей на крыше, гортензией в саду и Мерседесом в гараже, глядишь, дожил бы до правнуков.

По праздникам всей семьей ездили во дворец Суздайк – низкий, длинный, как поезд, с двумя флигелями на концах. В тех флигелях жили дед Бернард и бабушка Юлиана. Последние десять лет они не встречались и не общались. Они никогда не любили друг друга, а под конец просто ненавидели. Они двигались к жизненному концу в одном поезде, но в разных вагонах.

Фризо вспомнил фамильный дворец Хет Лоо. Там разрешалось говорить тихо, ходить неслышно, одеваться прилично, вести себя достойно. Запрещалось бегать и прыгать не говоря уже затеять потасовку с братьями. Потасовки только на улице – зимой в снегу, летом в траве. Боролись чаще всего двое старших, младшего Константина не считали за достойного соперника. В те моменты у Фризо вертелась мысль: «Колотить Александра можешь, но не до смерти, иначе тебе придется стать королем». К профессии монарха он с детства испытывал отвращение.

И отвращение к обязательным фотосессиям всей семьей. Противно ощущать на себе «всевидящее» око объективов. Рассматривают чуть ли не под микроскопом, каждую морщинку на лице, каждую складку на одежде. Стоишь как голый король, хотя и не король и не голый. Недавно такой случай произошел. Во время сессии дул ветер, одежда облепляла тела. Кто-то из дотошных репортеров разглядел, что под брюками у Александра в районе промежности выделяется значительный бугор. Тут же разослали снимки по бульварным телепрограммам. Продемонстрировали бугор на всю страну и в подробностях обсудили.

Смех и грех…

Нет, идиотизм.

Быть королем – сомнительное счастье.

Подальше от него.

И от дворца.

Заветная мечта лицейской юности Фризо — вырваться на свободу. Окончил учебу и вырвался сразу отовсюду: из лицея, из дворца, из страны. Поступил в Калифорнийский университет и поселился в кампусе в комнатушке на двоих. Спартанская обстановка, только самое необходимое – кровать, стол, стул, полка с книгами. Тесно, но как же свободно!

И здесь, в альпийском шале – свободно. И счастливо. Фризо смотрел на жену и дочерей, игравших на ковре, и чувствовал, как уголки губ сами собой раздвигаются в улыбке. Три его любимые девочки — вот оно счастье. Вот ради чего стоит жить. Любимые люди – твоя опора. Дом, где счастливо смеются – твое главное богатство. И даже если лавина его захлестнет или другое несчастье обрушится – этот дом будет стоять, как крепость…

Фризо очнулся от легкого прикосновения. Мейбл сидела рядом, гладила по руке.

— Ты задремал и чуть не уронил чашку с кофе.

От ее руки шло тепло. От ее присутствия шло тепло. Фризо коснулся губами ее виска.

— Спасибо, любимая. Какое у тебя расписание на сегодня?

— Отдохнем часок после перелета. Девочки слишком возбуждены, не хочу, чтобы у них голова разболелась от избытка впечатлений. А потом пойдем кататься. Но сначала проведем нашу семейную фотосессию. Я уже кое-что сняла. — Мейбл полистала экран телефона. — Смотри. Вот Луана впервые увидела горы в окне вертолета. Глаза круглые, будто в них вставили по монетке. А вот Зария. Вцепилась ей в руку. Испугала как бы вертолет не задел вершину и не рухнул. А здесь ты меня подкараулил, когда я дремала, уставшая, без косметики. И на мой же телефон снял. Это нечестно. – Мейбл шутливо шлепнула Фризо по руке. — Я же здесь бледная и страшная!

— Ты самая красивая женщина на свете. Даже когда спишь, без косметики или устала, – тихо сказал Фризо. Он нечасто делал комплименты, а если делал – то честно.

Мейбл взяла его руку, приложила к щеке. Она дорожила тем, что имела. Она любила Фризо и была благодарна. Он дал ей все, что только мужчина может дать женщине. Вознес на самый верх — ввел в королевскую семью, вдобавок стал ей настоящей опорой. Каменной стеной, за которую всегда можно спрятаться – от людей и от печалей.

По-отечески доброй, надежной, мужской поддержки Мейбл не хватало с детства. Рано потеряла отца, росла с отчимом. Он исполнял долг по воспитанию дочерей жены: оплачивал еду, одежду, учебу, но не более. Хрупкая Мейбл скучала по сильному плечу. Ее привлекали мужчины, которые чего-то добились в жизни, твердо стояли на ногах. Думала – на них можно опереться, и по молодости совершила пару ошибок. Начинала отношения с мужчинами, которых считала сильными, но они оказались с темным прошлым и стояли на ногах совсем не так прочно, как казалось. Очень скоро темное прошлое их настигло: одного убили в мафиозных разборках, другого посадили пожизненно.

Сомнительные знакомства подпортили ее репутацию. Скандалы – лакомый кусочек для прессы. Не имея доказательств, репортеры придумывали невероятные истории, распускали грязные слухи.

С Фризо произошло нечто подобное – каких только слухов о нем ни распускали, вплоть до того, что он гомо.

Кто знает методы репортеров, не верит ни единому их слову. Фризо не верил.

Какое счастье…

— Какое счастье, что я встретила тебя, милый. – Мейбл поцеловала его руку.

И замолчала.

Фризо тоже молчал. Для любви не важны слова. Важны глаза. В   глубоких, голубых глазах Мейбл отражались крошечные лампочки, разбросанные по потолку, как звезды по небу. Из-за этих глаз он пошел на конфликт с Кабинетом министров. Какая ерунда! Ради любимой он бы с целым миром повздорил…

Звонок. Флориан. Фризо приложил телефон к уху.

— Привет!… Ты уже здесь?… Да, время есть… Где будешь ждать?… Хорошо. – Фризо нажал красную кнопку и отключился – не только от разговора, но и от происходящего вокруг. Заторопился. Его звали – не только Флориан, но и… горы. Он приехал сюда ради них и вдруг смутился, будто изменил жене и детям. Нет, не стоит смущаться, семью он никогда не обидит и не бросит. Но семья с ним навсегда, а горы… всего на два дня. – Дорогая, пока вы будете отдыхать, я скачусь пару раз. Флориан уже ждет меня. Говорит, нашел какой-то интересный склон. Здесь недалеко, чуть в стороне от зеленой лыжни.

— Ах, Фризо. Почему бы вам не кататься там, где все?

— Там, где все, слишком много народа, — сказал Фризо, вставая. —  Не люблю, когда мешаются под ногами. Того и гляди наткнешься на неопытного горнолыжника или еще хуже — ребенка. Поранишь, придется платить компенсацию. Счет может пойти на сотни тысяч, учитывая наше происхождение. Потому мы выискиваем уединенные тропы, необъезженные склоны. Не переживай, дорогая. Ничего со мной не случится, обещаю.

— Хорошо, Фризо. – Мейбл беспокоилась, но не стала настаивать. Фризо – принц крови, не терпит, чтобы ему навязывали мнение. – Только, пожалуйста, не забудь взять с собой бипер и антилавинный мешок.

— Конечно.

— Не останешься с нами на ланч?

— Нет, перекушу в кафе на вершине.

Фризо надел лыжный костюм – подчеркнуто мужской: черный с серыми полосками по карманам, шлем, вышел на улицу и… зажмурился от водопада света. Будто нырнул в солнце. Будто оно было счастливо светить ему и только ему. Кажется, в аэропорту Израиля прибывающих встречает плакат «Только вас мы и ждали!». Солнце Альп светило так, будто только и ждало Фризо.

Свежий, колкий от мороза воздух ворвался в легкие, грудь сама собой приподнялась, чтобы глубже вдохнуть. Путы сброшены, доспехи свалены в кучу, границы сметены… Да и какие границы в горах? По ним черту не проведешь, часовых не расставишь. Абсолютная свобода – вот за что Фризо любит горы…

Снег переливается мириадами бриллиантов, слепит глаза. Фризо опустил со шлема очки, сделанные на заказ – с диоптриями и затемнением, и двинулся к фуникулеру.

На посадочной станции стояли трое: две девушки в одинаковых, блестящих, как новогодние игрушки, комбинезонах на модельных фигурах и мужчина ниже их ростом, в возрасте «за пятьдесят». Мужчина выглядел несвеже – мешки под глазами выдавали неспокойно проведенную ночь. Девушки были ярко накрашены, будто собрались не на лыжную прогулку, а в ночной клуб. Они без конца хихикали и заискивающе поглядывали на мужчину. Тот, довольный вниманием дам, ощупывал их глазами, иногда приподнимал верхнюю губу в качестве улыбки. Разговаривали на незнакомом, твердо звучащем языке. Из Восточной Европы, догадался Фризо.

Когда подъехала кабинка фуникулера — с желтыми, противосолнечными стеклами по кругу и диваном на двоих, девушки напряглись. Обменялись злобными взглядами. Собрались подраться за право ехать вместе с мужчиной? Чтобы не допустить потасовки, он предусмотрительно взял одну из них за локоть и сунул внутрь. Второй пришлось дожидаться следующей кабинки и разделить ее с Фризо.

Девушка уселась на диван, шумно вздохнула, опустила кончики губ и отвернулась. Фризо все равно. Он не собирался с ней заговаривать, чтобы скрасить подъем. Он не знает восточно-европейских языков, она не знает голландского или хотя бы английского. Она охотница за кошельком отечественного происхождения. Сидит в тесной кабинке, но мысленно в просторном Мерседесе — это первый атрибут богатства для восточно-европейцев.

А Фризо мысленно уже на лыжне, которая плавно плыла под прозрачным полом. Сверху оценить ее сложность невозможно. Видны резкие повороты и нагромождения камней, их надо умело объезжать, не задевая, иначе покатишься кувырком и в один клубок сплетутся лыжи, ноги, палки…

Черт! Что за мысли. Про предстоящее удовольствие надо думать, а не про возможное несчастье…

На конечной станции кабинка вздрогнула, качнулась, предлагая покинуть себя старым пассажирам, потому что ее уже ждали новые. Фризо вышел, огляделся. Кругом люди в шлемах и очках в пол-лица. Неузнаваемы. Он прошел бы мимо человека, стоявшего неподалеку, опершись на лыжные палки, если бы тот не окликнул.

— Эй, Фризо! – Флориан поднял очки и махнул рукой. Субтильного телосложения, в костюме яркой расцветки – красные и белые поля, разделенные черными полосами. Сзади он вполне мог быть принят за девушку.

Именно из-за дружбы с ним Фризо едва не записали в ряды гомосексуалистов. Кроме изящной фигуры у Флориана приятное лицо. Несмотря что из старинного немецкого рода, выглядел он не по-арийски. Скорее по-итальянски. Кожа с коричневатым оттенком – будто умылся не водой, а капучино. От природы волнистые, темно-каштановые волосы и того же цвета глаза – мягкие, притягивающие. Они действовали одинаково магнетически и на мужчин, и на женщин. Только в данном случае внешность обманчива. Фризо точно знал: друг не гомо и не бисексуал. Нормальный гетеро. Хотя что в наше время нормально…

— Ну как, не раздумал пощекотать нервы? – спросил Флориан с любопытной и одновременно хитрой улыбкой, заранее зная ответ.

— Конечно, нет. Показывай, какой склон предлагаешь опробовать. Только не как в прошлый раз — пологий, скучный и безопасный. Детские забавы.

— Ну не такой уж он был и пологий. Я два раза чуть через голову не кувыркнулся, пока съезжал. Только с третьего раза приспособился. И все равно сердце трепыхалось, как флаг на ветру.

— Для того мы сюда и приезжаем. Встряхнуться. Размять конечности, проветрить голову, взбодрить сердце. А то иногда такая лень и слабость одолевают, будто не в рабочем кабинете отсидел, а в доме престарелых. Нам не подобает по зеленым трассам кататься. Пусть там дети тренируются. Через трубы ездят да змейку на снегу выделывают. Настоящие мужчины не должны бояться немножко рискнуть.

— Знаю я твои «немножко», — с добрым ворчанием проговорил Флориан. – Кроме черных спусков никаких других не признаешь. Чем круче, тем лучше. А если он еще ухабистый, то вообще мечта.

— И что-то мне подсказывает – она скоро осуществится.

— Как ты догадался? – вопросил Флориан и далее заговорил тоном рекламного объявления. – Специальное предложение. Действует только сегодня и только для тебя. Отличная, опасная лыжня. Называется Пикулин. Наклон семьдесят процентов, длина более 3 километров. Категория «черная», именно то, что ты хотел.

— Семьдесят маловато. Хотелось бы процентов восемьдесят пять.

— Ты сумасшедший. Это все равно что съезжать с перевернутой кофейной кружки – почти вертикально вниз. Пикулин тоже неплох. Я туда вчера ходил. Только посмотрел, съехать не решился. Там действительно опасно, предупреждающие знаки стоят.

— О чем предупреждают?

— О возможных лавинах.

— Ерунда, перестраховываются. В начале апреля лавины не сходят. Тут и снега-то мало осталось. Некоторые вершины вообще лысые стоят.

— Это так. Но ситуация меняется. Из-за глобального потепления снег тает быстрее, чем обычно. Сверху образуется корка, под ней – рыхлая масса. Если корка треснет, то не сможет удерживать нижние слои. Рыхлый снег съезжает единым потоком. Кстати, ты антилавинный рюкзак захватил?

— Нет. Только бипер. – Фризо показал прикрепленный к ремню аппарат размером с мобильник.

— А рюкзак? У меня вот он, за плечами, как парашют. При первых признаках лавины дергаешь за шнурок, он раскрывается и окружает тебя будто воздушной подушкой. Давай вернемся…

— Не надо. Не хочу время терять. Хочу до ланча пару раз съехать, — сказал Фризо. Заметил сомнение на лице друга, добавил: – Все будет хорошо, Флориан. Мы же опытные горнолыжники. Не с таких круч спускались. Лавины нас не догонят!

Флориан слегка качнул головой. Он не разделял бравады друга, но показаться трусом не хотел.

— Сразу пойдем на гору или сначала попьем кофе?

— Кофе потом. – Фризо нетерпеливо поерзал лыжами. — Сначала гора.

— Тогда следуй за мной. — Флориан опустил очки, взялся за палки и тронулся первым.

Друзья пересекли поперек пологий склон, широкий, как автотрасса на восемь полос. Снежная трасса была расчищена, накатана, проверена на безопасность. По обочинам ее стояли высокие, густые ели в форме треугольников с сильно вытянутым верхним углом, похожие на стражников с копьями – за обочины не заезжать!

Как на автотрассе тесно от автомобилей, так и здесь было тесно от людей. Гиды обучали новичков, взрослые – детей. Кто-то спускался самостоятельно, выводя горизонтальные синусоиды, кто-то ехал спиной вперед, снимая на камеру едущего следом. Кто-то поднимался наверх, взявшись за движущийся канат, кто-то стоял неподвижно, болтая со знакомыми. Несколько отважных девушек и парней оголились до пояса и с гомоном неслись вниз, ловко лавируя между остальными.

«Хорошо, девушки лифчики оставили», — подумал Фризо. Как защита от холода — от них мало толку. Солнце светит, да не греет, мороз градусов пять-семь. В такую погоду лифчик имеет больше эстетическое значение, чем обогревающее. Фризо имел предубеждение против дам, открывающих грудь для всеобщего обозрения – будь то на пляже или на протесте. Они в чем-то ущербны, чего-то не хватает в их чердачке…

Пологий склон для опытного горнолыжника все равно что таблица умножения для профессора математики. Примитив и пройденный этап. Прошли, не задерживаясь.

Сразу за лесополосой открывалась другая трасса — довольно узкая, круто шедшая вниз. Она извивалась между крупных и мелких камней, требуя виртуозного владения не только техникой спуска, но и собственного тела. Начало ее загораживали низкие, деревянные барьерчики и высокий плакат с надписью черным по красному: «Пикулин, черная трасса». Под плакатом – объявление «Закрыто. Опасность лавин».

В другое время Фризо не обратил бы внимания на заграждения. Объехал и съехал. Сейчас не получится: в окне домика для спасателей недвусмысленно торчит фигура с переносной рацией «уоки-токи» возле уха. Пока будешь объезжать — перехватят, заставят вернуться, вдобавок отчитают, как нашкодившего школьника. Не солидно для банкира.

— Заманчивая трасса, — сказал Фризо, глядя за барьеры. – Похожа на «Диаболо» в Монтафоне. Жаль, что закрыта. – Он огорчился сильнее, чем сам от себя ожидал. Будто лишился подарка, которого ждал целый год и заранее радовался.

— Что будем делать? – спросил Флориан. Принятие решений он оставлял за другом. Тот из породы монархов, а они от природы лидеры.

Фризо огляделся. Поперечная лыжня, по которой они пришли, двумя хорошо заметными полосами уходила дальше в лесок из елок. Елки разлапистые, что за ними – не видно.

— Куда ведет лыжня?

— Не знаю. Может, к ресторану. Или к лыжной станции. Или к другому спуску.

— Пойдем посмотрим.

— Пойдем.

Фризо вступил на лыжню. Чувствовалось: ее проложили недавно — снегом не припорошенная, не глубокая, с прочным дном. Лыжи скользили идеально. Предчувствие подарка вернулось к Фризо. Настроение подскочило на уровень Гросглокнер — высочайшей горы австрийских Альп и там осталось.

В хорошем настроении он бывал разговорчив.

— В ноябре у Луаны день рожденья, — рассказывал Фризо по дороге. — Подарю ей поездку в Шамони. Сходим на обзорную площадку Пик дю Миди — самую высокую в Европе. Ты там был?

— Нет еще.

— Советую побывать. Впечатление – словами не описать. Висит над пропастью кабинка полностью прозрачная: пол, потолок, стены. «Шаг в пустоту» называется. Вступить в нее не каждый решится. Зато если решишься, ощутишь себя властелином Земли. Вершины, долины, леса, реки — все далеко внизу. Карта мира в натуральную величину.

— Ты рассказываешь, а у меня уже голова кружится. Я же высоты боюсь.

Неожиданное заявление. Фризо остановился. Оглянулся.

— Как же ты с гор съезжаешь?

— Гора – не пропасть. Просто дорога под уклон. А если стоишь, и под тобой пустота… Ужас. Из-за этого на самолетах не летаю. Я бы не решился в ту кабинку вступить. Стоишь как над бездной. Между тобой и пропастью только тонкое стекло. Понимаю, что кабинка надежна и прочна, но все же…  Сразу мысли: вдруг что-то случится… что-то оборвется, сломается… В подсознании всегда шевелится это «вдруг». Страх непознанного, непривычного — высоты или глубины естествен для человека. Это не трусость, а врожденная осторожность. Встроенное в систему предупреждение об опасности. Как в компьютере – он тоже предупреждает, когда переходишь, к примеру, на неизвестный сайт. А ты не задумывался, что у Луаны комплекс высоты может образоваться?

— Я как раз хочу, чтобы она избавилась от комплексов. Научилась побеждать страх. Первый раз в кабинке возьму ее на руки. Дети многое воспринимают иначе, чем мы. Рядом с родным человеком им и пропасть не страшна, и море по колено. Пусть ощутит счастье абсолютной свободы…

Фризо свернул за очередную елку и остановился. Лыжню преградила доска со стандартным текстом, на английском и немецком: «Закрыто. Опасность лавин». И три грозных восклицательных знака. Фризо прочитал, глянул поверх доски.

Там открывалось белая дорога — сплошная, гладкая, не испорченная ни человеческими, ни звериными следами. Она плавно шла вниз, но не по прямой, а по извилистой, огибающей деревья. Если спускаться, придется лавировать между юными елочками, торчащими из снега — в точности, как в фильме про Джеймса Бонда, который несся с горы в футляре от виолончели. Кстати, прообразом главного мирового шпиона послужил дед Бернард – любитель шикарных автомобилей, красивых женщин, политических интриг. При знакомстве он говорил: «Бернард. Принц Бернард». Очарованный его харизмой Ян Флеминг сделал эти слова визитной карточкой своего героя: «Бонд. Джеймс Бонд».

Дорога простиралась метров на сто, затем пряталась за соснами. Что дальше – неизвестно. Может быть обрыв, крутой спуск, а может – пологое продолжение.

Рискнуть или повернуть?

Кто не рискует, тот не достигает.

Поворачивать, не достигнув цели, не метод Фризо. Риск в разумных пределах — да. Без риска жизнь так же пресна, как переваренная спаржа. А если ее приготовить по рецепту: слегка отварить, обернуть тонкими полосками бекона и полить соусом, который во французских кулинарных книгах называется «голландский», то будешь есть и пальчики облизывать.

Жизнь была бы пресной без соуса, и у каждого человека он свой: автомобили, наркотики, любовницы… А у Фризо – горы. Они его наркотики и любовницы. К ним он стремится каждый свободный уикенд.

А тут… не пускают.

Еще раз глянул на преградившую путь доску. В отличие от предыдущих – на широких барьерах и двуногих столбах, эта стояла на одной палке и выглядела неубедительно. Не запрет, а предупреждение. Чье-то мнение, которое он должен принять как приказ.

Чужие приказы Фризо не указ. Запреты — не руководство. У него к ограничениям отвращение с детства, а может и с рождения. Мало того, что на родине ограничивают, еще и тут.

Не стоит обращать внимание. Перестраховщики. Не о людях они заботятся, а о себе. Чтобы в случае чего сказать «мы предупреждали». Метод чрезмерных предупреждений стал широко применяться после казуса с Макдональдсом, когда одна женщина обожглась кофе и с помощью ушлых адвокатов предъявила иск на миллион. И выиграла, несмотря на кажущееся отсутствие логики. Разве надо предупреждать о том, что дымящийся кофе – горячий, и можно обжечься?

Разве надо предупреждать о том, что само собой разумеется? Нельзя же на каждое движение навесить предупреждение. Должен же человек и сам понимать. Если берешь нож, есть риск порезаться, если вступаешь в море, есть риск утонуть. Если идешь в горы, есть риск упасть, сломать, столкнуться, попасть под лавину…

Понатыкали досок – испортили лицо горы. Почему на обычных дорогах не натыкали, там аварии случаются гораздо чаще? Стояли бы на каждом километре плакаты черным по красному: «Не разговаривай по телефону, когда едешь», «Не смотри телевизор во время движения», «Не садись пьяный за руль»…

Идиотизм.

Фризо не собирается в нем участвовать, подозревать горы в злых намерениях. Повышенная подозрительность – первый признак шизофрении. Он приехал сюда в гости к горам, и его встретили со всем радушием. Снег переливается, солнце улыбается, воздух врывается в легкие и слегка пьянит. Не день, а праздник. В праздники плохого не случается. Смешно даже думать о несчастье, когда в мире столько радости.

Радость проникла и во Фризо. Внутри зашевелилось, забурлило, закрутилось ощущение предстоящего спуска, нет – полета, будто заводился мотор у самолета, выезжающего на взлетную полосу. Самолет уже не остановить. Фризо тоже. Он выдернул палку из снега, как занозу из пальца, отбросил подальше.

— То, что надо.

Флориан глянул с сомнением.

— Дикая трасса. Не хочешь сначала спокойно доехать до поворота, посмотреть – что там? Слишком много предупреждений. Я, если честно, повернул бы назад.

Отступить, поддаться страху? Никогда. В том смысл — проверить характер на стойкость, выйти победителем в соревновании с горой и собой. Интересно покорить лишь тот склон, который представляется недоступным. На который лыжник в здравом уме не рискнет даже посмотреть дважды. Здоровая доза сумасшествия придает пикантность соусу жизни.

— За мной, Флориан! – крикнул Фризо и первым прыгнул на снежное полотно.

Несколько раз оттолкнулся, придал ускорение, дальше лыжи покатились сами собой. Фризо оставалось только пружинить коленями и переносить вес с одной лыжи на другую, огибая елки, как палки на гигантском слаломе. Приближался к тому самому повороту, за которым неизвестно что. Сердце билось, ожидая сюрприза.

И он состоялся. Плавный спуск резко оборвался — впереди выступ, как трамплин. Фризо присел, подпрыгнул и приземлился на отвесное белое полотно. Оно масляно поблескивало и лилось в долину, будто молоко коз, пасущихся на альпийских лугах. Тут и там расселись валуны с неровными краями — они походили на куски черного хлеба, разорванные руками. Далеко внизу виднелись крыши домов и люди – такие маленькие, будто глядишь из окна самолета.

У неопытного лыжника кровь застыла бы в жилах. У Фризо она забурлила и понеслась быстрым потоком — разносить частички счастья по самым отдаленным клеткам тела.  Легкость такая, будто за плечами распустился огромный воздушный шар. Он поднялся к небу и увлек Фризо. Не спуск, а полет. Парение на уровне птиц. В воздухе — ни запретов, ни приказов. Ни барьеров, ни границ.

Счастье абсолютной свободы в конторе за компьютером не почувствуешь. Вот для чего Фризо приезжает в горы.

Взлетать на условностями. Выходить за рамки дозволенного. Отключаться от повседневности. Преодолевать страх.

Чертовски увлекательно. Время от времени мужчина просто обязан устраивать себе встряску, чтобы не закиснуть в житейском болоте. Поступать дерзко – на людях нельзя, на природе можно. В моменты риска лучше узнаешь собственный характер. Будто заново знакомишься с самим собой.

В голове – ни мыслей, ни желаний. Пусто и чисто. Только ветер гудит в ушах и мчится с Фризо наперегонки. Прошлое прошло, будущее не важно. Важно настоящее – солнце и полет. Наслаждение движения. Ощущение превосходства. Не надо ни на кого оглядываться, никого слушать. Жизнь принадлежит тебе и только тебе.

Счастью тесно в теле. Оно хочет вырваться наружу с криком – чтобы услышали по ту сторону гор…

Внезапно снежный покров впереди треснул по всей ширине склона и начал съезжать. Образовалась трещина. Она расширялась, открывала рыхлую, похожую на муку, массу. Лыжи завязли, затормозили. В тот же момент сзади грохнуло и с утробным гулом помчалось за Фризо. Он едва успел нажать кнопку бипера, когда что-то твердое и быстрое, будто поезд на полном ходу, ударило в спину, сбило с ног и стало заворачивать в снег. В один клубок сплелись лыжи, ноги, палки…

Через несколько секунд кружение остановилось. Фризо лежал, погребенный под многотонной студеной массой, как под каменной плитой. Она давила, не давала ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни позвать на помощь, ни даже открыть глаза…

Спасатели нашли его через двадцать пять минут, но мозг не живет так долго без кислорода. На месте удалось восстановить работу сердца, другие функции нет. Лучшие медики мира пытались вернуть Фризо, но из комы он так и не вышел.

Жить беспомощно, как растение, или умереть достойно, как человек – выбор очевиден.

Семья сделала то, что сделал бы Фризо. Аппараты были отключены.

Смерть в расцвете – событие чрезвычайное. Случается и с обычными людьми, и с принцами крови. В королевских семьях тоже плачут.

Семья плакала молча.

Виллем-Александр вытер слезу, поднял голову.

— Мой брат говорил: не смотри с радостным ожиданием в будущее, у него всегда есть в запасе скверные сюрпризы. Мы получили его в тот день, когда произошло несчастье с Фризо. Но я уверен, он не хотел, чтобы семья долго тосковала. Брат не забыт, он обретет свое место в памяти родных и друзей. В детях продолжит жить его светлая душа. Мир его останется с нами навечно. А в сердце у меня будет жить благодарность за то, что до конца его короткой жизни я имел удовольствие называть Фризо братом…