Однажды, в старые добрые времена… Часть 2

1.

 

Почтовый дилижанс прибыл в Харлоу с получасовым опозданием и не стал надолго задерживаться. Он был запряжен четверкой свежо выглядевших лошадей, приученных на остановках стоять смирно. Управлял ими возница с закутанными в рогожу ногами, от чего создавалось впечатление, что он сидел в мешке. Возница выглядел угрюмым или больным и всем видом показывал — он ни за что не сойдет с места, пока не прибудет в конечный пункт.

Конечным пунктом являлся Беверли, если верить маршруту «Чесворд-Харлоу-Беверли», указанному на борту дилижанса. Он   подъехал слишком близко к зданию почты, где стояла Джоан, и ей пришлось отшатнуться, чтобы не попасть под колеса – чуть ли не с нее ростом. С задней лавки проворно соскочил почтовый работник в поношенном, пыльном сюртуке и невысоком цилиндре. Служащего при исполнении обязанностей видно сразу: у него сосредоточенный вид и уверенные движения человека, который знает, что делать. Он бросил мешок с письмами и посылками подбежавшему мальчику и крикнул «пассажиры есть?».

Пассажиркой оказалась одна Джоан. Он спросил – куда ей ехать, принял оплату, уложил саквояж в багажный ящик. Коротко глянул внутрь кареты — имеется ли местечко для девушки или ей придется подниматься на крышу, где обычно сидят джентльмены. На ее счастье имелось одно свободное место на диване рядом со скромного вида супружеской парой. Если бы там сидели две дамы в широких юбках, третий человек не поместился бы.

— Вы не против сидеть спиной к лошадям, мисс?

— Не против.

Он распахнул дверцу.

— Усаживайтесь здесь. Вы в Даунхилл, значит?

— Да, в Даунхилл. Это далеко?

— Это перед самым Беверли.

— Предупредите, пожалуйста, когда выходить.

— Обязательно.

Он подождал, пока она войдет и устроится, хорошенько прихлопнул дверь, взобрался не прежнее место, и дилижанс тронулся.

Джоан поздоровалась с другими пассажирами вежливым «Добрый день», подобрала платье и села как можно удобнее, приготовившись к дальней дороге. За окошком проплыли последние городские постройки, она смотрела на них без всякого сожаления и говорила мысленно «Прощайте навсегда!» — Харлоу было последним местом в графстве, куда она желала бы вернуться.

Скрывшись из виду, город, вроде, перестал существовать, и Джоан перестала о нем думать. Мысли ее освободились и запорхали, подобно майским бабочкам, которые находят в своем существовании только приятное. Ехать спиной по ходу движения не очень удобно, зато есть практическая польза – не дует из двери. Сейчас начало апреля, природа проснулась для встречи весны, но в ветрах еще ощущается зимняя колкость. Заболеть ей в данный момент было бы очень некстати — она, юная гувернантка, ехала к новому месту работы.

Немного волновалась. Никогда не знаешь, как встретят в новой семье. Придется подлаживаться не только под хозяев, но и под слуг. Гувернантка – как бы промежуточное звено, должна уметь ладить и с теми, и с другими, а воспитанникам показывать пример безупречного поведения.

За последнее ей не стоило беспокоиться. Несмотря на юный возраст и живой характер, Джоан умела вести себя благочестиво и чопорно, как старая дева. Этому учили ее в школе гувернанток, и она хорошенько запомнила урок.

Возница берег лошадей, дилижанс не спешил и размеренно покачивался на рессорах, от чего Джоан успокоилась, как ребенок успокаивается от покачивания люльки. Хорошо бы поговорить с кем-нибудь, так дорога покажется короче. Первая заговорить она не решилась бы, оглядела попутчиков – не скажет ли кто-нибудь что-нибудь ради завязки непринужденной беседы.

Скосила глаза на супругов, сидевших рядом. Они походили друг на друга лицами и одеждой, что говорило о гармоничном браке. Будучи примерно одного возраста, они имели одинаковые мелкие морщины на лбу и щеках. Одеты тоже одинаково: она — в черное платье с белой оборкой вокруг шеи, он — в черный дорожный сюртук, из-под которого торчал белый воротничок рубашки. Ее шляпка склонилась к  его цилиндру — супруги переговаривались так тихо, что не слышали ближайшие соседи. Вмешиваться в их беседу было бы верхом невоспитанности.

На противоположном диванчике в дальнем углу сидела добротно одетая дама в коричневом летнем пальто и того же цвета шляпке. Она нарочито внимательно уставилась в окно и время от времени боролась с зевотой, прикрывая рот рукой в ажурной перчатке. Никаких позывов начать беседу от нее ждать не приходилось.

Рядом с дамой сидел пожилой пастор в круглой шляпе и с костяными четками в руках. Он шевелил губами, будто читал шепотом молитвы или репетировал проповедь. Он прикрыл глаза и наклонил голову вперед так, что шляпа закрыла пол-лица, показывая, что занят высокими делами и не намерен отвлекаться на земные.

Напротив Джоан сидел опрятно одетый джентльмен с сухими чертами и пристально смотрел на нее. Поймав ее взгляд, он едва заметно усмехнулся. «Ну, неприлично же так в упор уставляться на даму. И почему мужчины такие прямолинейные?» – подумала Джоан и сдвинула брови, сделав неприступный вид.

Она лишь недавно окончила женскую школу и вышла в большой мир, но уже стала привыкать к повышенному вниманию со стороны. Мужчины глядели восхищенно и вопрошающе, женщины по большей части с завистью. Причины заключались в необычной для здешних мест, немного экзотической внешности Джоан. Ее густые, волнистые волосы были темны у корней, а сверху чуть светлее, казалось, они присыпаны пеплом. Глаза ярко-голубые с зеленцой, художник назвал бы этот цвет «аквамарин». Кожа не белая, как у аристократок, и не красная, как у крестьянок, но золотистого оттенка — походила на спелый персик. Губы же мягкие, полные свежего, сладкого сока, были настоящим произведением чувственного искусства, к ним желали бы прильнуть и молодые, и пожилые мужчины: первые — чтобы вкусить радость любви, вторые — чтобы вернуть азарт молодости.

Знала ли Джоан, что красива?

Может, и знала, да что из того? Не имея жизненного опыта, она не умела обращаться со своей красотой и вообще не считала себя лучше других. Внешность досталась ей от родителей – это нечто естественное, а не повод для гордости. Никто же не гордится тем, что у него есть руки и ноги.

Досада на пристально смотревшего господина мелькнула и исчезла, Джоан отвернулась к окну. В него заглядывал солнечный луч, за ним слышались птичьи переливы. Стояла чудесная весенняя погода, про которую поэты сочиняют свои лучшие стихи.

«Солнце взошло,

И в мире светло,

Чист небосвод.

Звон с вышины

Славит приход

Новой весны».

Милый, наивный стишок и такая же милая, пасторальная картина, типичная для равнинного Эссекса: начавшие зеленеть луга, вышедшие на свежую травку коровы, спешащие по делам повозки, монументальные дома землевладельцев, встающие вдали. То тут, то там появлялись ослепительно блестевшие речки и пруды с обязательными белыми лебедями, пестрыми утками и неподвижно сидевшими на берегу рыбаками. Один раз дилижанс проехал по такому узкому мостику, что Джоан показалось – если лошади ошибутся и возьмут еще пол-ярда в сторону, они свалятся в воду.

Но обошлось.

Послышалось отчаянное блеяние, повозка въехала в овечье стадо, члены его дружно возмутились и рассыпались в стороны. Две шустрые черные собаки, звонко лая, бросились собирать их в одно целое. Собаки бежали, почти не отрываясь от земли, будто летели, овцы от них шарахались и сбивались в стадо, отставших лохматые пастухи кусали за ноги. «Лучшие пастушьи помощники, зовут колли, — вспомнила Джоан из книги «Домашние животные графства Эссекс». – Из завезли сюда то ли викинги, то ли римляне. Умнейшие и преданнейшие собачки. Хорошо бы с ними побегать наперегонки, а то ноги устали сидеть без движения…».

Короткий возглас возницы вывел Джоан из задумчивости. Дилижанс остановился. Тот же усердно исполняющий обязанности почтовый служащий открыл дверцу.

— Приехали, мисс, — сказал он и показал рукой вперед и немного вниз.

Усадьба Даунхилл, вполне в соответствии с названием, располагалась под холмом, ее огибал неширокий ручей, и получалось, что усадьба стояла, как бы, на острове. По берегам разрослись кустарники и деревья, за ними едва виднелся скромный коттедж. Через ручей был перекинут каменный мост без перил, достаточно широкий для повозок.

Почтовик тронул пальцами шляпу.

— Всего хорошего, мисс.

— Спасибо. До свидания.

Дилижанс, грохоча по сухому грунту, тронулся в путь, а Джоан тронулась по дорожке к дому. Перешла через мост и… оказалась в царстве эльфов. Здесь все было изящно, просто и мило, как на картинке в наивном стиле, на которой даже гуси приятно улыбаются зрителю.

Дом был каменный, двухэтажный, старый, но не производил запущенного впечатления. Крыша из соломы лежала таким толстым слоем, что дом казался придавленным к земле. Стены его поросли ползунком, который обвил также козырек над входной дверью, и получился сплетенный из зелени навес. Окна квадратные, с цветными стеклами в виде ромбов, по обеим сторонам их ставни под цвет серых стен. Вокруг дома кусты, цветы, клумбочки, которые выглядели ухоженно и располагались свободно — без какой-либо симметрии или вообще порядка. Сзади виднелись хозяйственные постройки и лесок.

Так как усадьба находилась внизу, широкой панорамы перед ней не открывалось. Вдалеке виднелись крыши деревенских домов и еще один холм, за которым, вероятно, лежал конечный пункт почтовой кареты – город Беверли.

Между коттеджем и ручьем лежала лужайка, к ней через проход в зеленой изгороди вела хорошо утоптанная тропинка. Примерно посередине ее перегораживала калитка, сбитая из четырех отесаных досок – бесполезная, но милая пейзажная деталь.

На входной двери с живописно облупившейся голубой краской прилепилась металлическая бляха в виде льва, у которого грива стояла волнистыми лучами вокруг головы, а во рту висело кольцо, как у буйного быка. Он выпучил глаза, будто сам удивился – что это сотворили с царем зверей.

Джоан постучала кольцом три раза, дверь тут же открылась. Неопределенного возраста служанка в белом переднике и чепце, вопросительно посмотрела на новоприбывшую. Та представилась. Служанка оглядела ее с ног до головы и, решив, что девушка не представляет опасности для обитателей их райского мирка, пропустила внутрь.

— Сейчас доложу хозяйке, — сказала, повернулась и исчезла, будто растворилась в темноте, заполнявшей холл. Он освещался лишь светом из верхнего окошка и походил на норку дядюшки Крота с ходами-коридорами. В первый момент Джоан ожидала, что на нее повеет земляным духом, но повеяло свежеиспеченным хлебом – самый добрый дух.

Глаза привыкли к сумраку. Изнутри дом выглядел так же мило, как снаружи – в стиле незатейливого, английского коттеджа, какие строили зажиточные фермеры еще в шестнадцатом веке. Холл был тесен и служил чисто практическим целям: отсюда шли коридоры в разных направлениях и лестница на второй этаж. Потолочные балки, лестница, двери – всё из темного дерева, им же до половины обшиты стены, далее оклеены темно-зелеными обоями. Они не маркие и не подвержены веяниям моды, возможно, им лет сто. Кое-где на стенах висели картинки и безделушки, на столике стоял бюст Нерона. Приятная норка — тихая, теплая и безопасная.

Вновь появилась служанка.

— У вас с собой только саквояж?

— Остальное придет позже.

— Давайте сюда. И шляпку с плащом. Отнесу потом в вашу комнату. Хозяйка ожидает вас в гостиной. Пойдемте, провожу.

Она прошла в правый коридорчик и в конце его отворила дверь.

Открылась комната, заставленная добротно сработанной мебелью – не грубой и не массивной, но миниатюрной, будто рассчитанной на маленьких людей. Джоан ощутила себя как бы внутри игрушечного домика и опять вспомнила про эльфов.

К стене привалился мягкий диван с волнисто изогнутой спинкой и подлокотниками, рядом встали два кресла в том же стиле. Над диваном висел небольшой портрет пожилой дамы в черном одеянии, которая глядела строго, будто говорила «я была здесь хозяйкой и осталась хозяйкой». Портрет был темным, выделялось лишь белое лицо, а на нем розовые щеки – старушка отличалась завидным здоровьем.

Резной комод крепко стоял на низких ногах в виде львиных лап, в верхней части его за стеклянными дверцами красовалась изразцовая посуда и серебряные вещицы. По углам комнаты стояли этажерки с вазочками и статуэтками. Камин с белой мраморной полкой и черной решеткой был пуст, тих и будто спал. Пол покрывал ковер в преобладающих бордовых оттенках. Ближе к окну, в световом пятне стоял круглый столик из ореха, за ним сидела миловидная дама в однотонном, сером платье с кружевным воротничком, разложенным по плечам.

Она поднялась навстречу Джоан.

— Добрый день, мисс Кэмпбел. Как доехали?

— Добрый день, миссис Аргус. Доехала довольно быстро.

— Не хотите ли выпить чаю?

— Спасибо, с удовольствием.

Хозяйка кивнула горничной, а Джоан пригласила жестом за стол. Через пару минут там уже стоял круглый поднос, накрывший столик почти полностью, с принадлежностями для чая: белый фарфоровый чайник, такой же молочник и сахарница, две чашки на блюдцах, тарелочка с бисквитами. Служанка  налила в каждую чашку на одну треть молока, затем чая, коротко присела и удалилась.

— Угощайтесь, — предложила хозяйка и первая взяла свой чай.

Джоан прихлебнула из чашки, откусила пирожное, одобрительно качнула головой.

— Вкусно.

 

2.

 

Пока дамы пьют чай, познакомимся поближе с хозяйкой коттеджа. Нора Аргус, урожденная графиня Торнтон, в прошлом году неожиданно овдовела — ее мужа по ошибке застрелили во время охоты на фазанов. Это событие не только глубоко опечалило его вдову, но и круто переменило ее жизнь.

В девятнадцать лет Нора вышла замуж по большой любви за человека ниже себя по статусу. Неравные браки редко бывают удачными – по разным причинам. Джордж Аргус происходил из семьи мелких землевладельцев, обожал супругу, двух дочек и считался бы образцовым отцом, если бы не страсть к лошадиным скачкам и всевозможным пари.

Он никогда не имел больших денег и не умел с ними обращаться, так что, получив огромное приданое за женой, умудрился его растратить буквально за три-четыре года. Он умело скрывал от семьи, что оказался на грани банкротства — это выплыло после его смерти, когда в их роскошный городской дом зачастили кредиторы. Оставшаяся с двумя малолетними дочерьми и долгами мужа, Нора пребывала в полной растерянности. Если бы не помощь брата…

Эдвард Торнтон не бросил сестру в беде. Он взял на себя решение финансовых вопросов, помог распродать собственность Аргусов в Беверли и расплатиться с кредиторами. Также предложил ей переехать обратно в фамильное гнездо Торнтонов — замок Милтонхолл, в котором жил один. Нора отказалась. Ее угнетала вина за то, что не послушалась родительских предупреждений и вышла «не за того» человека. Отец и мать были уже мертвы, но их упрек чувствовала бы из могилы, если бы снова поселилась в родном доме. К тому же не хотела стеснять брата – сейчас он один, а если пожелает завести семью? Замок огромен, хватило бы места на три семьи, но… Все-таки неудобно. Нет, лучше иметь что-нибудь поменьше, но свое.

Нора нашла скромный коттедж Даунхилл, удобный тем, что стоял отдельно и в то же время недалеко от Милтонхолла. Коттедж купил тоже Эдвард, к которому она, не имея собственных доходов, практически поступила на иждивение вместе с детьми. Он ее финансово не ущемлял, но жить за счет брата – совсем другое дело, чем жить за счет мужа. Чтобы как можно меньше обременять его, Нора отказалась от ленивого существования светской дамы, наняла минимум слуг и начала вникать в премудрости деревенского хозяйства.

Уделять достаточно внимания детям не получалось. Она посоветовалась с братом и дала объявление в газете о поиске гувернантки для девочек восьми и девяти с половиной лет. Откликнулись всего трое, из них Нора выбрала девушку, более-менее подходившую под требования.

Но с ней не повезло.

Мисс Уоррен было под тридцать, она посвящала больше времени устройству личной жизни, чем воспитанию детей. Она часто отлучалась в Беверли, что в трех милях от Даунхилла и без предупреждений задерживалась там на несколько дней. Занятия с девочками вела нерадиво, за несколько месяцев пребывания на должности не научила их ничему новому. Нора была недовольна, но молчала – дети хотя бы под присмотром.

Вскоре мисс Уоррен сообщила о намерении разорвать контракт и покинуть Даунхилл, потому что он «слишком удален от общества и не подходит девушке, желающей выйти замуж». Хозяева посчитали причину уважительной и не стали препятствовать.

Старая гувернантка уехала, требовалась новая. Нора написала некоторым знакомым с просьбой порекомендовать кого-нибудь, кто «не имеет матримониальных планов». Большинство ответили, что хорошая воспитательница на вес золота, и они крепко держатся за своих, хотя и не всегда довольны. Нора подумывала дать новое объявление, когда пришло письмо из Харлоу от дальней родственницы Гвинет Мюррей. Та сообщала – есть у нее на примете очень достойная девушка, которая не против переехать в отдаленный деревенский коттедж для работы с детьми.

Нора заинтересовалась, попросила прислать побольше информации и  неделю назад получила следующее послание:

«Дорогая Нора,

На твое письмо отвечаю. Девушку, о которой идет речь, зовут Джоан Кэмпбел. Она с отличием окончила школу гувернанток в Тоттенхеме, что близ Лондона, имела хорошие рекомендации от преподавателей. Потому я сразу приняла ее к Елене.

И не пожалела. Мисс Кэмпбел прекрасно образована: разговаривает на иностранных языках, разбирается в искусстве и литературе, знает историю, играет на рояле, неплохо рисует, знакома с основами математики и естествознания.

Особо хочу заметить, что она отличается безупречным поведением и высокой моралью. Еженедельно посещает церковь. По характеру уравновешенная, покладистая. Легко находит общий язык с детьми. Любит животных. Мисс Кэмпбел проработала у меня всего полтора месяца, и мне ужасно не хочется ее отпускать. Но так сложились обстоятельства.

Дорогая Нора, уверяю — лучшей гувернантки не сыщешь. Не хотелось бы отпускать ее к чужим людям, потому настоятельно рекомендую девушку тебе. Убеждена, ты не разочаруешься. Напиши, когда будешь готова ее принять.

Надеюсь, твои прелестные дочурки здоровы и веселы, как всегда.

Искренне твоя.

Гвинет Мюррей».

Прочитав письмо, Нора обратила внимание на странную фразу «… не хочется ее отпускать. Но так сложились обстоятельства». Если гувернантка столь хороша, даже идеальна, если верить описанию Гвинет, то почему она решила от нее избавиться?

Что за обстоятельства, хотелось бы знать…

«Ах, в конце концов, какая разница. Я не обязана ее сразу принимать, но посмотреть, поговорить стоит. Разносторонне образованные, к тому же говорящие на иностранных языках гувернантки — редкость. Та же мисс Уоррен не различила бы «месье» от «монпансье», а французский необходим в обществе, и лучше его начинать учить в детстве.

Еще плюс, что девушка не имеет ничего против проживания в отдаленном деревенском доме. Наверное, милая по характеру, но дурнушка. Оставила мысли выйти замуж и посвятила себя профессии.

Да, не стоит долго раздумывать. Наступила весна, забот по хозяйству прибавилось. Девочки предоставлены самим себе, а их пора обучать и воспитывать, как молодых леди. У мисс Кэмпбел рекомендации из школы и от Гвинет Мюррей, этого достаточно».

И Нора написала, что новая гувернантка может приезжать в Даунхилл — чем скорее, тем лучше.

Попивая чай со сливками и свежеиспеченными бисквитами, она ненавязчиво ее рассматривала. «Одета скромно, чисто. Из-под подола торчат носки черных ботинок. Хорошо. В коричневых ходят кокотки… Впрочем, на них девушка не похожа. Насчет внешности я ошиблась. Не дурнушка, скорее наоборот. Господи, но какая же она юная, лет семнадцать, не больше. И уже вынуждена сама зарабатывать себе на жизнь. Ну, да не она одна. Наверное, сирота. Такова судьба многих. Надо ее принять. Выбирать все равно не из кого».

После чая обсудили предметы обучения и методы воспитания, которых Джоан должна будет придерживаться.

— Обращаю ваше внимание на следующее. Не стоит загружать детей изучением наук, они не требуются молодым леди. Первостепенными в обучении должны стать правила этикета. Поведение за столом, в обществе, в театре, в гостях и так далее. Это важно. Остальное в необременительной форме. И никаких наказаний! Ни темных комнат, ни тем более розг. Обязательны занятия французским языком… Кстати, вы говорите по-французски?

— Конечно, мадам. Начала изучать язык с девяти лет. А в школе со мной занималась настоящая парижанка мадам Бриссо. Она лет двадцать назад сбежала в Англию от якобинского террора да так и осталась. Говорила: мне милее виды чужих церквей, чем родных гильотин.

— Хорошо она сказала. Так вот. Занятия языком, а также счет и правописание  ежедневны, но непродолжительны, чтобы девочки не утомлялись. Уроки по отечественной и мировой истории – иногда. Музыка и рисование – только по их желанию. – Нора приостановилась. Не много ли требований предъявила? Прошлая гувернантка и с половиной не справилась бы. Новая — неизвестно. Слушает внимательно, и взгляд не растерянный. Ладно, выскажу все, потом посмотрим, что она осилит. — Самое главное – обучить детей тому, что входит в понятие «хорошо воспитанная леди». Под ним подразумевается, чтобы девочки в дальнейшем были в состоянии поддержать светскую беседу, сыграть на рояле, поговорить об искусстве, также на французском языке. Ну, вы понимаете.

— Понимаю, мадам. Еще танцы.

— Обязательно. Для начала научите их хотя бы немножко двигаться под музыку. Потом я найму профессионального преподавателя. – Да, отметила Нора для себя, важный пункт, не забыть. Неудобно просить брата, но на учителя танцев для племянниц ему придется раскошелиться. Им предстоит посещать балы – там молодые девушки показывают себя с лучшей стороны, там же встречают будущих мужей. Обеспеченных, подчеркнем. Пусть они не повторяют ошибку матери, не выходят за джентльменов, у которых голова идет кругом от внезапно свалившегося богатства. Чтобы не пришлось дочерям потом становиться домработницами в собственных домах. Чтобы не ходили со сломанными ногтями и красными лицами.

Вспомнив про неухоженные ногти, Нора сжала пальцы в кулачок и опустила глаза.

Джоан не поняла причин ее смущения, зато прекрасно разобралась, что требовалось лично от нее.

— Приму к сведению ваши пожелания, мадам. Будьте покойны. В школе мы изучали программу подготовки девочек из обеспеченных семей для выхода в свет. По всем предметам я получила «отлично».

Нора кивнула и перешла к финансовому вопросу. Гувернантка будет получать двадцать пять фунтов в год, питание и проживание бесплатно, одежда и обувь за свой счет.

Денежное пособие оказалось на три фунта меньше, чем Джоан получала у миссис Мюррей, но она не стала торговаться. Это место имело другие преимущества. Она бы и бесплатно согласилась работать, лишь бы разрешили остаться в этом эльфовом раю — ей, девушке без дома и семьи.

— Ну, что ж. По-моему, мы пришли к соглашению по главным вопросам, — сказала Нора. – В деталях разберемся по ходу дела. Мисс Кэмпбел, есть ли у вас пожелания или что-то, что вы хотели бы уточнить?

— Есть две небольшие просьбы. По воскресеньям с утра я хотела бы ходить в церковь, если не возражаете. И… Вы желали, чтобы дети получали музыкальные уроки. Имеется ли в коттедже музыкальный инструмент?

— Имеется. Комнатный рояль. Правда, очень старый. Не знаю, правильно ли он еще звучит. На нем давно никто не играл.

— Позвольте мне иногда заниматься. В свободное время. Регулярные упражнения важны — помогают сохранять чувствительность пальцев и подвижность суставов.

— Ваших желания резонны и исполнимы. Горничная Дороти, вы ее уже видели, тоже частенько ходит в церковь. Вместе вам будет веселее. Играть сможете после ужина. Рояль стоит в библиотеке, там же вы будете заниматься с девочками.

Официальная часть была завершена, однако Нора не спешила отпускать девушку. Один вопрос вертелся на языке, она сомневалась в его деликатности и не спешила задавать. Любопытство распирало и, наконец, взяло верх. Осторожно подбирая слова, чтобы не показаться навязчивой и не вторгнуться в чужую личную сферу, она спросила:

— Из письма вашей прежней нанимательницы, миссис Мюррей, я поняла, что она была вами весьма довольна. Позвольте полюбопытствовать — почему же она решила с вами расстаться?

— Мы расстались по взаимному согласию, — ответила Джоан. Вопрос не застал ее врасплох. Она к нему готовилась и заранее сформулировала ответ.

Ответ уклончивый, ясности не внес, но и подозрений не вызвал. Нора решила не настаивать. Она объявила, что пришло время познакомить гувернантку с воспитанницами, и велела горничной их привести.

Из рассказа миссис Мюррей Джоан знала, что их зовут Кэти и Молли, они погодки и «сущие ангелы». Когда они вошли, у одного «сущего ангела» волосы выбились из-под ленты и взъерошенно повисли надо лбом, у другого карманчик, что на животе, был оторван и висел, как тряпочка – явные признаки недавней драки. Девочки все еще недружелюбно косились друг на друга и, если бы не стоявшая между ними Дороти, наверняка продолжили борьбу.

Ангелы, которые дерутся, как маленькие дьяволята… Джоан улыбнулась – она уже их полюбила. Подошла, назвала себя.

— Я ваша новая гувернантка. Можете звать меня мисс Джоан.

Гувернанток принято называть по фамилии, но, в силу юного возраста, она считала обращение «мисс Кэмпбел» слишком официозным, не подходящим для ежедневного общения. К тому же это была ее ненастоящая фамилия и звучала чуждо.

Девочки смущенно поздоровались, неловко присели, отвесив попки, будто собирались садиться на горшок, и спрятались за мать.

«Первым делом научу их делать изящный реверанс, — подумала Джоан. – Производит хорошее впечатление при знакомстве с высокопоставленными персонами, и в высшем обществе необходим».

— Итак, Кэти, Молли, завтра начинаем учиться. С чего начнем?

Молчание и настороженные глаза.

Надо найти к ним подход, вовлечь в разговор.

— Начнем со счета?

Обе девочки отрицательно покачали головами. Уже лучше – идут на контакт.

— С правописания?

— Ой, нет, — решилась подать голос старшая Кэти и высунула голову из-за маминой спины.

— Почему нет? Я люблю правописание, — сказала Молли только из желания возразить старшей сестре.

«Так, между детьми соперничество, надо учитывать и не давать   разгораться. Иначе каждый день будет кончаться взъерошенными волосами и оторванными карманами».

— Хорошо, перенесем счет и письмо на другой день. Что же вам нравится делать больше всего?

— Гулять! – хором ответили девочки.

Все рассмеялись. Холодок, который сопровождает первое знакомство, пропал, дети осмелели — подошли к гувернантке, принялись рассматривать ее и по детской привычке засыпать вопросами.

— Можно вашу пуговичку потрогать? – спросила Молли и подняла пальчик – когда разрешат, она сразу сделает.

— Нужно спрашивать: можно вашу пуговичку потрогать, мисс Джоан? – поправила Джоан. Она незамедлительно приступила к обязанностям.

Молли повторила и, получив разрешение, погладила пальчиком пуговицу на платье новой гувернантки.

— Ой, она похожа на нос Хорни.

— Это кто?

— Это наш пес.

— А вы на рояле играть умеете? – спросила Кэти. Она все-таки старшая и не должна уступать инициативу в разговоре младшим.

— Умею.

Далее они спрашивали и болтали без умолку, будто получили возможность выговориться впервые за целый день или даже неделю

—  А сказки читать будем?

— А когда созреют яблоки?

— А сколько стоит соломенная шляпка с атласной лентой? – задала Молли практичный вопрос. – У нее вот такие широкие края…

— Не края, а поля, — тут же поправила Кэти. Она старшая и знает лучше. – Я бы не хотела носить шляпку из соломы, она колется.

— Откуда ты знаешь? Ты что, уже носила?

— Нет, не носила. Просто знаю и все.

— Ничего ты не знаешь.

— Нет, знаю. И не перечь! А то…

Назревала ссора, Джоан вмешалась. Взяла обеих за руки, развела подальше.

— Дети, не спорьте. Я расскажу. Соломенная шляпка с атласной лентой и перьями стоит дорого…

— Почему? – спросила Кэти, тут же позабыв про воинственное настроение.

— Потому что их делают из специальной соломы. Она растет в окрестностях города Флоренция, который от нас очень далеко…

— А Хорни вчера украл «добрый кусок мяса с кухни», — вставила Молли, которая не желала оставаться в стороне от разговора. – Так сказала миссис Ред. Мисс Джоан, а почему кусок мяса называется «добрый»?

— Потому что он был большой и смог бы накормить досыта нескольких людей. Это доброе дело.

— Значит, Хорни поступил неприлично, правда? Он хоть и собака, должен уметь вести себя в обществе. Вы его тоже будете воспитывать?

— Нет, я воспитываю только детей.

— А у вас есть свои дети?

Разговор грозил затянуться, притом перешел на личности, чего ни в коем случае нельзя допускать. Вмешалась Нора.

— Девочки, остановитесь. Не набрасывайтесь так сразу на мисс Джоан. Она устала с дороги и хотела бы отдохнуть. У вас еще будет время утолить любопытство. – Обратилась к новой гувернантке: — Сегодня отдыхайте. Дороти покажет вам комнату и расскажет о распорядке дня в доме. Утром после завтрака можете начинать.

Спальня Джоан находилась на втором этаже, прямо над гостиной, из нее виделась та же картина, только с небольшой высоты. После просторной комнаты, которую она имела в доме Мюррей, эта показалась клетушкой, но Джоан не расстроилась ни на секунду. Здесь чисто и светло, присутствует все необходимое: за дверью – умывальник с зеркальцем, у стены камин, справа от входа окошко с голубыми сатиновыми занавесками, перед ним стол и два стула. Простенькая кровать накрыта одеялом из лоскутков, рядом низкий комод с двумя отделами — для одежды и других вещей, на нем лежал ее плащ со шляпкой, на полу стоял саквояж. Мебель некрашенная, грубо сбитая и по-деревенски основательная, она прослужит века.

Роскошь не свойственна коттеджу и его обитателям, это Джоан уже заметила. Мебель у хозяйки и детей наверняка не намного богаче. И хорошо. Люди, которые живут просто — и ведут себя просто, к ним легче приспособиться. Миссис Аргус из родовитого семейства, но, видно, жизнь ее не баловала, раз она с двумя детьми вынуждена ютиться в скромном, одиноком коттедже. Девочки – действительно ангелы, с их воспитанием и обучением Джоан справится.

Итак, страхи и неудобства позади: желание поскорее покинуть старую семью, ожидание встречи с новой, несколько часов в дороге, а также голод, который испытывала с утра и лишь недавно утолила чаем с бисквитом. Она глубоко вдохнула и выдохнула, но вместо облегчения, ощутила тяжесть, будто только что не беседовала, а таскала угольные мешки. На слабых ногах дошла до кровати, присела, устало повалилась на спину. Раскинула руки – пусть изо всех ее пор вытекут волнения последних дней, струйками поднимутся к потолку и там исчезнут.

В теле такая сладкая лень, что даже услышав звуки пожара, Джоан вряд ли пошевелилась бы. Неприлично ложиться в постель среди дня, но ничего страшного не случится, если она позволит себе полчаса отдохнуть…

 

3.

 

Разбудил стук в дверь. Джоан открыла глаза и сказала «войдите», еще не сообразив как следует – где находится.

— Мисс Джоан, вас приглашают на ужин, — сказала служанка.

Без передника и чепца она оказалась молодой, рыжеволосой и туповатой — из-за низкого лба. Как же ее звали?

А, Дороти.

— Подожди минутку, Дороти, вместе спустимся. И называй меня Джоан, пожалуйста, мы ровесницы.

— Хорошо, Джоан. Пожалуй, ты меня моложе. – И красивее, добавила девушка про себя с завистью. Как бы она ни слюнявила брови – чтобы были ровнее, как бы ни кусала губы – чтобы были краснее, она никогда не станет хорошенькой и не будет походить на благородную даму. Круглое крестьянское лицо не скроешь под чепчиком, а веснушки вокруг носа и на лбу – одно наказание.

Джоан ополоснула лицо, вытерлась, щеки ее порозовели после крепкого, здорового сна. Зависть Дороти пустила корни – крепкие, сочные, черные.

— Ой, у тебя щеки точно, как у Гарриэт Грир.

— Кто это?

— Она там, внизу висит, на портрете. Гэрриэт владела этим домом сто лет назад. Она колдунья. Ты с ней осторожней — в глаза не смотри и не поминай в суете. А то явится в виде привидения…

— Ты видела ее привидение?

— Конечно! – соврала Дороти, не моргнув глазом – не впервой. Продолжила врать: — И миссис Ред видела. Она мне сама рассказывала…

— Ладно, пошли вниз.

Кухня, она же столовая для персонала, находилась в левом крыле коттеджа, если смотреть с улицы. Персонал состоял, кроме Дороти, из супружеской пары по фамилии Ред. Муж Роналд был крепкий мужчина, бородатый и хромой, с грубым голосом и обветренным лицом. Он часто рассказывал морские байки, имелось подозрение, что раньше он бы пиратом, хотя сам говорил, что торговым моряком. Он выполнял всю мужскую работу в коттедже: заготавливал дрова, ухаживал за садом, в свободное время удил рыбу для хозяйского стола, занимался мелкой починкой. Если же требовался большой ремонт, он приглашал мастеров из деревни Стэнфорд, лежавшей в миле от Даунхилла. Его все уважали и звали «мистер Ред», в том числе жена Эмма.

Эмма служила кухаркой и, по совместительству, экономкой, управляла хозяйством железной рукой. Она делала закупки на каждый день и заготовки на зиму. Она следила за состоянием хозяйской мебели, одежды, посуды и других вещей. Она отдавала распоряжения Дороти и мужу, и если те забывали или делали нерадиво, давала нагоняй. Она берегла каждый хозяйский пенс. Практически не покидая усадьбы, она была в курсе всех цен и отчаянно торговалась с поставщиками продуктов и материалов. Она была подвижная, как муравей, и разговорчивая, как сорока. Целый день она крутилась по хозяйству и лишь под вечер присаживалась на лавку и надолго замолкала, погрузившись в думы о том, что следовало не забыть сделать завтра. За практичность и преданность Нора ее ценила и боялась потерять, как боятся потерять единственные очки, без которых – как без рук.

В коттедже Эмма чувствовала себя вторым лицом после миссис Аргус, а на служебной половине полноправной хозяйкой и разговаривала, не понижая голоса.

Раскладывая еду по тарелкам – вареный пастернак, морковь и кусок говядины размером с ладонь, она говорила:

— Говорят, в Стэнфорд приехал новый доктор. Не мешало тебе, мистер Ред, сходить к нему.

— С чем? – спросил муж с полным ртом. Он не ожидал вопроса и не знал – зачем ему доктор.

— С ногой, конечно. Ты же сам говорил, она болит.

— Болит от тоски по морю, — сказал он и хмуро глянул на Джоан, будто именно она была виновата в его тоске. — Тут никакой доктор не поможет.

— А я обязательно схожу. Вот управимся с большой уборкой и схожу. Мы вчера с Дороти ковры начали перетряхивать. За зиму пыли в них накопилось. Еще серебро надо пересчитать, почистить и занести в книгу… Ох, работа не кончается. Хозяйство не могу даже на полчаса оставить, не то, что на полдня.

— А у тебя что?

— Спина. Утром ничего, а к вечеру ноет. Не знаешь, Дороти, доктор молодой? – Служанка иногда ходила в Беверли навестить семью и была в курсе окрестных новостей, слухов и другой важной информации.

— Молодой, только что из университета. – Дороти ножом пользоваться не умела, его ей и не давали, она ловко управлялась двумя вилками – одной накалывала овощи, другой мясо и кусала от целого куска. —  Кстати, неженатый.

— Ну, мне неважно. Молодой — плохо. Они университеты оканчивают, а чему их там учат, неизвестно. Вот раньше был у нас хороший доктор, мистер Харрисон. От всех болезней пиявками лечил. И ведь помогало! – Эмма заметила, что присутствующие закончили с едой, предложила: — У меня со вчерашнего дня пирог остался, кто желает?

Мистер Ред и Дороти подняли руки.

— Вы, мисс Джоан?

— Нет, спасибо, я наелась.

— Вам больше надо кушать, — назидательно сказала Эмма. – Вы худенькая, и круги под глазами. Не стесняйтесь, берите кусок. У меня мясо в начинке свежее, ножом рубленое. Некоторые кухарки дают сырое мясо молодым служанкам жевать – для мягкости. Я считаю это нечистым.

— Хорошо. Давайте кусочек.

— Вам повезло, что попали в Даунхилл, мисс Джоан. Здесь спокойно. Чужих людей нет. Природа красивая. Утки в пруду плавают, лебеди есть. Можно сказать, живем в райском уголке. Хозяйка нас не обижает. Девочки, Кэти и Молли, так просто золото. Умницы, послушные. Вот только собака у них дерзкая. Вчера добрый кусок мяса со стола утащила.

— Мне уже рассказали, — отозвалась Джоан. – Хорни, кажется?

— Точно. Собака, в сущности, неплохая. Но за ней глаз да глаз нужен. — Эмма говорила без всякого осуждения, как про нашкодившего, но любимого ребенка. – Чуть отвернешься – то пирожок стащит, то ветчину. Свежей рыбой не побрезгует. И ведь не сказать, что я ее голодом морю. Меня бы так в детстве матушка баловала… Просто напасть какая-то. Хорни – породистый пес, но совершенно невоспитанный. Забыла, как называется. Лобо… лабо…

— Лабрадор, — подсказал Роналд. Он засунул в рот последний кусок пирога и теперь по-простецки облизывал пальцы.

— Лабо… радо… Короче, Хорни – хороший, но плохой, потому что без родословной. А родословная, знаете ли, очень важна. Для собаки и для человека тоже. Вот мы с Роналдом раньше жили в Беверли. Работали. Он на море, я на кухне миссис Баркер. Представляете — меня местные кумушки так и не приняли в общество. Потому что без родословной. Они, видите ли, дочери землевладельцев да офицеров, а я – всего лишь фермера. Сами-то старые девы все. Жили беднее нас, порой присылали служанку сахар занимать. Она придет уже затемно, говорит: столько гостей сегодня приняли, что сахар кончился, и магазин уже закрыт…

— Простите. Не подскажете, где у вас библиотека? – спросила Джоан и довольно бесцеремонно прервала начавшую надоедать  Эмму. Не терпелось покинуть это «избранное» общество. Люди неплохие и добрые, но… к их простоте и разговорам ей предстоит привыкнуть. К тому же слишком много впечатлений за один день, хотелось остаться одной, чтобы их обдумать и уложить в голове. – Хозяйка разрешила мне играть по вечерам на рояле. Хочу послушать, как он звучит. Заодно размять пальцы. Я уже неделю не играла.

Кухарка не обиделась, что ее перебили. Высокомерная городская экономка посчитала бы это дерзостью со стороны молодой работницы и непременно высказала бы неудовольствие. Эмма же сама не соблюдала строго правил поведения и не требовала от других. Они не во дворце и не в родовом замке, не стоит морочить голову всякими глупостями. Есть вещи поважнее, например, если новая гувернантка будет бережно относиться к свечам, Эмма будет довольна.

— Прежде хочу вас предупредить. Персоналу положена одна свеча в неделю. Так что расходуйте аккуратно. Если собираетесь целый вечер сидеть у себя, читать или что-то еще, свечка закончится в два дня. Мы, например, по вечерам сидим все вместе в соседней комнате. Там раньше была кладовая, и сейчас хранятся кое-какие вещи. Мистер Ред расчистил ее так, что освободилось место вокруг камина. Каждый приносит свою свечку, и мы их по очереди зажигаем. Хватает надолго. Если желаете, можете присоединяться.

— Да, конечно. Очень любезно с вашей стороны.

— Мистер Ред вас проводит в библиотеку. Боюсь, там не прибрано. Ею у нас мало пользуются. Дороти иногда забывает наводить порядок.

— Времени не хватает, — отозвалась служанка, отодвинув от рта чашку из того же сервиза, в котором приносила чай хозяйке. – Одна на весь дом. И туда надо успеть, и сюда. В библиотеку никто не ходит, к чему ее часто убирать?

— Теперь мы с девочками будем там каждый день заниматься. Сегодня уже поздно, а завтра комната должна сиять чистотой. Проследите, пожалуйста, миссис Ред, — сказала Джоан негромко и твердо.

— Хорошо, мисс Джоан.

Эмма поджала губы. Ее единоличная власть пошатнулась — новая гувернантка хоть и молода, а умеет себя поставить, знает свои права. Что ж, ее распоряжения надо выполнять, в конце концов, она не для себя старается, а ради хозяйских детей.

— Спасибо за ужин, миссис Ред. Было очень вкусно, — поблагодарила девушка и отправилась вслед за Роналдом.

Сильно припадая на левую ногу, он прошел в холл и распахнул дверь, располагавшуюся сразу за лестницей. В нос ударил запах, типичный для заброшенных библиотек — пыли, которую давно не вытирали, и книг, которые давно не брали в руки.

— Фу, — поморщилась Джоан и махнула рукой перед носом, как бы прогоняя грязный дух.

— Да-а… — протянул мистер Ред и остановился на пороге. – Что вы хотите. Слуг не хватает. Дом хоть небольшой, а служанка одна. Не успевает. Эмме тоже некогда. Она все больше на кухне. А у меня своя работа. Да и не мужское это дело — пыль гонять.

Она собралась пройти внутрь, он не посторонился – не догадался или не захотел, и Джоан пришлось его попросить.

— Подвиньтесь, пожалуйста.

Сделав назад полшага, Роналд приглушенно проговорил:

— Эх, сбросить бы десяток годков. Я бы за тобой приударил.

— Прошу обращаться ко мне «мисс Джоан» и на «вы», — быстро ответила девушка. Важно сразу поставить его на место. Пусть знает — она не намерена терпеть вольности. Хоть и годится ему в дочери, может даже во внучки, он должен соблюдать приличия, обращаться уважительно, иначе пострадает ее репутация. Этого ни в коем случае нельзя допускать – воспитательница должна быть безупречной.

Мужчина не ожидал резкой отповеди и выпучил глаза — а девчонка-то не промах.

— Простите, если не так сказал, мисс Джоан, — пробормотал он. – Давно в благородном обществе не бывал, одичал немножко…

Забавно было видеть смущение на обвеянном морскими и сухопутными ветрами лице старого матроса. Или пирата. Когда-то ему наверняка приходилось рубить головы врагов на войне или колоть ножами друзей в пьяной драке. А теперь стоит смиренно перед «девчонкой» и слова не смеет сказать, вот как повернулось…

— Хорошо, мистер Ред. Я не обижаюсь. Давайте больше не возвращаться к этой теме, — голос Джоан звучал миролюбивее.

– Ну, вы тут осмотритесь, а я скажу Дороти, чтобы принесла свечи и тряпку.

Роналд ушел. Джоан распахнула дверь пошире, впуская  чистый воздух.

Из единственного окошка, которое находилось напротив входа, в комнату вползали поздние сумерки. Внутри они казались гуще, чем снаружи, их лиловый свет как бы обливал предметы, придавая им потусторонний вид и усиливая впечатление заброшенности. У одной стены зияла черная пещера камина, две другие были заняты книжными полками. Перегородки их украшала искусная резьба – свидетельство древнего возраста, на подобное искусство не способны современные мастера. Книги стояли в идеальном порядке и казались нарисованными на старинном, припорошенном пылью, полотне. Нечто средневековое и загадочное излучали они, казалось — нажмешь на определенную книгу, и откроется дверь в подземный ход…

В миниатюрном доме не бывает просторных помещений, библиотека не исключение. Левую половину ее занимало кабинетное пианино, правую — круглый ореховый стол на одной ноге, блестящая поверхность которого слабо проглядывала сквозь слой пыли. Присутствовали также парочка стульев, глобус с деревянной осью и табурет для пианиста, лежавший на боку.

Явилась Дороти со свечой на подсвечнике в виде низкой кружки с ручкой. Поставила ее на каминную полку, махнула тряпкой по столешнице, по инструменту, поставила на ноги табурет и молча удалилась, недовольная тем, что с появлением новой гувернантки ей прибавилось работы.

Джоан  открыла крышку, прошлась по клавишам — они звучали на удивление чисто. Подставила ближе табурет, устроилась поудобнее и заиграла первое, что пришло в голову, легкое, приятное на слух. Свеча, как  луна в тумане, светила слабо, но Джоан было достаточно — нужные клавиши находились сами собой. Она прикрыла глаза и погрузилась в музыку.

Последний аккорд затих, кто-то сказал приглушенно «О-о!».

Девушка не ожидала, оглянулась.

У входа тесной кучкой стояли обитатели коттеджа: впереди Кэти и Молли, за ними – миссис Аргус, из-за ее спины выглядывали супруги Ред и Дороти. Раздались аплодисменты. Нора подошла к роялю.

— Вы замечательно играете, мисс Джоан. Спасибо. Мы все получили наслаждение. Что это была за музыка? Что-то знакомое, но не могу припомнить композитора.

— Ноктюрн Моцарта, — ответила девушка немного смущенно. Кажется, она невольно стала героиней дня, хотя играла для себя и не собиралась производить впечатление.

— Здорово! Я тоже хочу научиться так, играть, — заявила Молли. Она глядела на новую гувернантку сияющими глазами и уже представляла себя выдающейся пианисткой. Она наденет длинное платье с кружевным воротником, соломенную шляпу с бантом и выйдет к публике на поклон…

— Мы обязательно будем заниматься музыкой, — пообещала Джоан. – Завтра же начнем.

— Не могли бы вы еще что-нибудь для нас исполнить? – спросила Нора. – Вечерами здесь скучновато…

— А вы петь умеете? – спросила Кэти.

— Умею. Немного.

— Ой, спойте что-нибудь, пожалуйста, — попросили девочки чуть ли не хором – редкий случай совпадения мнений.

— Что бы вы хотели послушать – детские песенки или баллады о любви?

— Детские, — сказал Нора.

— О любви, — крикнули Кэти и Молли. Они вдвоем уселись на одном стуле, чинно сложили руки на коленях и приготовились слушать.

— Давайте о любви, — разрешила мать. Она устроилась на другом стуле, слуги остались стоять.

— Шотландская народная баллада. Про русалку, — объявила Джоан и запела:

Пляж одинокий усталое солнце ласкает,

Из-за скалы я любуюсь, русалка, тобой.

В зелени моря струится река золотая.

Волосы льются, и с ними играет прибой…

 

Потом она пела шутливую песенку «Как на ферму привезли корову… овцу…» и так далее, а взрослые и дети ей подпевали, ловко имитируя голоса домашних животных – «му-у-у», «бе-е-е».

В веселье время пролетает незаметно.

Молли не сдержала зевок, Нора заметила — детям пора на покой. Встала, давая понять, что концерт закончен.

— Спасибо за чудесный вечер, мисс Джоан. Я будто в театре побывала. Играете не хуже профессионалов. По-моему, у вас талант.

— Конечно, талант, — подтвердила вездесущая Кэти. – Мисс Джоан играет и не смотрит на клавиши. Как такое возможно? У вас глаза на пальцах?

Посмеялись.

Все-таки музыка имеет свойство размягчать самые суровые души.

Когда хозяйка попрощалась и увела детей наверх, вперед выступил мистер Ред. После недавней стычки с гувернанткой он собирался возненавидеть ее и при каждом удобном случае делать мелкие подлости или ехидно подкалывать. Теперь же от первоначального намерения отказался и даже решил высказать комплимент. Шевеля губами, он подыскивал слова, которыми не пользовался лет… двадцать.

— Уважаю людей, которые что-то такое умеют. Искусство. Симфонии и все такое. — Мистер Ред состроил улыбку, и это стоило ему труда: слишком заботился, чтобы не показать отсутствие передних зубов, натягивал губы, и улыбка получилась кривой. – Я-то ни петь, ни играть не могу. Уши как оловянные жбаны. Музыку слышу, а повторить – ни-ни. Мисс Джоан. Если потребуется помощь, обращайтесь. Всегда готов послужить. Камин разжечь или починить что…

— Да, мисс Джоан, — перебила Эмма выступление супруга, которое, по ее мнению, затянулось. Добрые дела заразительны, на нее тоже напало желание сделать подарок.  — Потому что у вас талант, будете получать дополнительную свечку для занятий музыкой.

На том ее благотворительное настроение закончилось, но коротко говорить она не умела и продолжила:

— Мисс Уоррен, наша прежняя гувернантка, совсем не умела обращаться с инструментом. Между прочим, у Молли хороший музыкальный слух. Миссис Аргус как-то сыграла песенку, так она ее тут же спела. Жаль, матери некогда с дочерью заниматься… – Эмма вернулась в роль хозяйки. — Ну, пойдем, мистер Ред. Нам еще на кухне убираться. А ты, Дороти, завтра с утра приведи в порядок библиотеку. Чтобы не пылинки, ни соринки не осталось! Рояль хорошенько протри. Его надо в чистоте держать, а то звучать не будет… — Ее голос затих в глубине дома.

За ней отправилась Дороти, которая не прониклась всеобщим восхищением к таланту гувернантки, скорее наоборот. Мистер Ред напоследок одобрительно покачал головой и сделал руками   знаки, обозначавшие примерно: «я под впечатлением, получил удовольствие, очень рад, спасибо, ваш слуга навечно» — жестами он изъяснялся легче. И тоже удалился.

Джоан поднялась к себе. Прибывший с вечерней почтовой каретой чемодан стоял посреди комнаты. Открыла, положила белье и одежду в ящики комода, книги и нотные брошюры – стопкой сверху.

Несмотря на поздний час, в сон не клонило. Она выбрала из стопки потертую, в половину обычного формата книжку «Народные легенды и песни Кордобы» — подарок крестной Морин. Открыла на произвольной странице, прочитала по-испански хорошо знакомый текст:

«Горько плачет Карменсита,

Уезжает ее друг.

Сердце бедное разбито,

Стало пусто так вокруг»…

 

Она представила цыганку Карменситу в цветастой юбке, которая плачет, но танцует, потому что в горе и в радости дети Кордобы пляшут и поют. Печалиться они не привыкли — вот бы у них научиться жизнелюбию…

Испанский был второй родной язык Джоан, а книжка – ее лучшим другом. В самые покойные минуты доставала она ее, чтобы почитать и унестись мыслями в другие края, которые не знала, где находятся, но отлично представляла, как выглядят. Однажды она видела картину «Тореадор поет песню прекрасной синьоре». Романтичный пейзаж – кудрявые, вечно зеленые и вечно цветущие деревья окружают изящную, будто из кружев сплетенную, беседку. Там сидит девушка в золотом платье — наивно склонила прелестную головку к обнаженному плечу, в высокой прическе алая роза. От беседки к тропе идут две ступеньки, там стоит черноволосый мужчина, такой красивый, какие бывают лишь в мечтах — в красном камзоле, шляпе с пером и штанах до колен, он играет на мандолине и поет.

О чем?

О любви, конечно, и о том, что, если девушка его не полюбит в ответ, он умрет.

Горячая любовь бывает только в жарких странах. Вот бы уехать туда — в добрую южную страну, подружиться с ее веселым народом, найти вечно цветущую любовь…

 

4.

 

Человеку важно иметь, по меньшей мере, две мечты: одну реальную, другую неисполнимую. Но неисполнимыми они кажутся только на первый взгляд – в жизни всякое случается, и кто знает, в один прекрасный день самая фантастическая мечта вдруг осуществится.

Мечта о далекой, экзотической стране родилась у Джоан, наверное, тогда, когда она сама того еще не осознавала – вместе с колыбельными песенками мамы, которые она пела на испанском языке. На нем же Эсмей разговаривала с дочкой, а папа – на английском, и поначалу она здорово путалась. Постепенно языки встали на свои места. К пяти годам девочка отлично говорила на обоих и не знала, какой из них ей ближе.

Язык быстро теряется, если в нем не упражняться, особенно в нежном возрасте, в котором Джоан потеряла мать. Нельзя назвать счастливыми обстоятельства, из-за которых она попала к тете Морин, но по крайней мере один светлый момент в том имелся.

Крестная была убеждена — язык предков забывать нельзя, иначе теряется индивидуальность. Самого слова «индивидуальность» она не знала, но остро чувствовала его смысл. Это корни человека, которые держат его на земле. Это право быть непохожим на других. Гордость за своих прародителей, которая начинается с сохранения их языка.

Крестная разговаривала с Джоан только по-испански, пела под гитару испанские песни, которые слышала еще от матери, рассказывала испанские народные сказки, которых знала множество. Она подарила ей парочку старых книжек, которые бережно хранила в память о цыганских предках, свято веря, что они привезли эти книги с собой еще во времена бегства с родины. Наступил черед крестницы хранить их.

Морин была мастерица рассказывать. Перед единственной слушательницей она создавала целый спектакль – с паузами и жестами, с печалью на лице, когда кто-то умирал, или хитрой улыбкой, когда кто-то поступал глупо. Она говорила на разные голоса, изображала людей и зверей, злилась и веселилась по ходу действия. По вечерам, перед сном, она обязательно рассказывала маленькой крестнице что-нибудь волшебное.

Полюбилась той андалузская легенда про великана Ролдана и его невесту. Сказка печальная и романтичная – ее Джоан просила рассказать чаще всего. Она давно знала ее наизусть, но слушала с замиранием, ожидая хорошего конца, и всякий раз печалилась, когда он не наступал. Она просила рассказывать ее чуть ли не каждый день, в тайне надеясь, что когда-нибудь она закончится счастливо. Она с нетерпением ждала вечерних сказок, потому что это неописуемое удовольствие — слушать и смотреть целое представление, созданное для нее одной. Немногим детям выпадало такое счастье.

Тетя укладывала крестницу, садилась рядом и начинала распевным голосом, каким рассказывают притчи странники у дорожного костра.

…Жил-был в горах один великан. Звали его Ролдан. И был он печален, потому что остался последний великан на свете. Однажды у свежего источника встретил он прекрасную девушку Мину и влюбился, а она — в него. Поженились они и жили счастливо.

Но случилась беда: Мина заболела. Доктора не знали, что с ней. Лекарства не помогали. Она слабела с каждым днем, и было ясно, что скоро умрет. Ролдан плакал от бессилия.

Решил он обратиться за помощью к колдунам. Но и они не смогли вылечить Мину. Один старый ведун сказал – она будет жить столько, сколько будут жить солнечные лучи.

В теплый летний день Ролдан вынес жену на солнце. Супруги сидели на зеленой лужайке в долине, окруженной высокими горами. Великан нежно держал жену за руку, с любовью смотрел на нее. Мине оставалось жить недолго, и оба знали, что конец близок. Но  пока солнце  светит, она будет жить.

День подходил к концу, светило собиралось скрыться за горами. Когда оно коснулось вершины, великан Ролдан встал и со всей силы толкнул гору ногой. Он нее отвалился кусок и упал в море. Он образовал остров, который заливали последние солнечные лучи, проникавшие через дыру в горе.

Ролдан перенес жену на остров, сам устроился рядом. Он по-прежнему держал ее руку. Он продлил жизнь Мине всего на несколько минут, но в эти минуты они признались друг другу в вечной любви.

Солнце зашло за горизонт. Остров погрузился в воду. Влюбленные утонули, держась за руки…

«Я бы тоже хотела умереть, держась с любимым за руку, — думала маленькая Джоан. – Очень романтично. В сказках всегда печальный конец, а в жизни должно быть по-другому». Она еще не знала, что в жизни часто кончается еще печальнее.

Успокоенная, она засыпала, а крестная еще долго сидела рядом, гладила ее кудри, щечки и мягкие, детские плечи. Она бы полжизни отдала, нет, всю жизнь, лишь бы уберечь ее от будущих невзгод, которые непременно ожидали сироту, потому что с родителями детям выжить нелегко, а без них и подавно.

Четыре года у тети Морин запомнились Джоан, как самые увлекательные, волнующие и познавательные, будто она жила в своей собственной сказке, где каждое утро ее ждало открытие, и каждый день не походил на другой. Дни были порой полные увлекательных событий, порой тихие, но никогда скучные или злые. Годы, прожитые с родителями, она вспоминала смутно, больше ощущениями – с папой и мамой было тепло, легко и безмятежно. От крестной же у нее остались воспоминания в ощущениях, запахах и картинках.

Запомнилась их крепкая, внутренняя связь, которая существует лишь с родственниками по крови. Морин ее обожала, хотя о том не говорила, редко обнимала и никогда не целовала. Джоан обожала ее не меньше. Она не замечала ее бородавок, нависшего над губой носа, щетины на подбородке. Она желала походить на нее и столько же знать сказок, поговорок, стихов, а больше всего — про пользу каждой травинки и ягодки. Она ходила за ней по пятам, слушала и запоминала, а крестная передавала ей то, что знала и умела сама, как когда-то ей передавала старая Роза.

Они не расставались ни на минуту — две ведуньи, молодая и старая. Они сушили травы, делали отвары и мыли волосы — чтобы пахли сеном. Они делали масло из зверобоя и натирались — от вошек и комаров. Они собирали дикий мед, чтобы подсластить нехитрую трапезу и чтобы не болеть, потому что мед – лакомство и лекарство одновременно.

Однажды Джоан схватилась за листок крапивы, обожглась.

— Вот злюка, — сказала сквозь слезы.

— Нет, детка, это королева.

— Почему это?

— Потому что живет, где хочет, а в руки дается не всякому. Большую ценность в себе несет. Люди ее не любят, потому что   жжется. Но если рвать с умом, ничего не случится. Смотри как надо. Берем за стебель, ломаем. К листочкам не прикасаемся. Вот. Все просто.

Сорвав пару молодых крапивных веток, Морин положила их в мешок, осторожно, чтобы не смялись.

— С ней от голода не умрешь — суп сваришь. И от многих болезней избавишься. Для красоты она хороша — умываться и ополаскивать волосы. Я ее действие на себе испробовала. Видишь, какие у меня толстые, черные косы — ни одного седого волоска. Это от крапивы.

Летом Джоан вставала с рассветом и целый день чем-то интересным занималась: ходила босиком по траве в лесу, купалась голышом в дальнем озере, сидела на солнечном берегу, слушая ошалелое кваканье лягушек. Где-то вдали куковала кукушка, считая года, а рядом полз муравей – тащил в дом здоровенную соломинку. Это были ее друзья, ее маленький мир, другого она не ведала.

Возвращалась домой, где Морин принимала посетителей, и садилась в сторонке наблюдать. Глаза слипались от усталости, а день все не кончался. Джоан незаметно засыпала, а когда просыпалась, было опять светло, и она думала, что летом ночей не бывает.

Если же она просыпалась в темноте, значит, наступила зима, и надо надевать теплые чулки. Зима ей нравилась больше, потому что на улице становилось чисто, а на окнах появлялись узоры. Длинными зимними вечерами они с крестной присаживались к окошку смотреть на небо. Джоан думала, что звезды — это снежинки, которые падают с небесного потолка на землю, но оказалось, что ошибалась.

— Солнце – костер, ночью он гаснет, а искры остаются — это звезды, — объяснила крестная. – Луна – небесный глаз. Важно понимать его знаки. Когда глаз выпучен вправо, значит, луна молодая. Нужно строить планы, мечтать. Когда глаз полностью открыт – полнолуние. Оно приносит беспокойство. Посмотри и скажи «Луна полна, как сума, дай счастья мне и ума» и ложись спокойно спать. Когда глаз выпучен влево, луна стареет. Настает пора осуществлять задуманное. Если же в ясную ночь ее на небе не видно — это сатанинский день. Опасное время. Пока светила спят, дьявол царствует над миром.

— Что же делать в такой день? – любопытствовала девочка.

— Закрыть окна и двери. Притаиться и молчать. Иначе злые духи отыщут, унесут в подземное царство. Или привидения придут, будут песни петь, за собой увлекать. Не поддавайся. Свернись клубочком и дожидайся следующего дня.

«Откуда крестная все знает?» — задавалась вопросом Джоан, а спросить не решалась. Не все тайны нужно раскрывать, иначе пропадет их волшебство. «Наверное, у нее тоже была умная крестная».

Однажды она сделала открытие: тетя не только разбирается в травах, умеет лечить болезни, но и гадает на картах. Джоан ужасно захотелось узнать — что ожидает ее в будущем, но сколько ни просила, Морин отказывалась. Потому что собственный печальный пример стоял перед глазами.

— Гадание –  не такая простая вещь, как думают непосвященные, — объяснила она. – Пророчество, высказанное вслух, невозможно исправить. Оно сбудется непременно. Станет судьбой, которую ни изменить, ни обмануть. Дорогой, с которой не свернуть. Человек будет думать, что поступает по-своему, но пройдет той дорогой до конца. А я хочу, чтобы у тебя был выбор, детка. Одно скажу. Будь покойна: я тебя одну не оставлю. Если узнаю, что грозит беда, обязательно предупрежу.

Со старой цыганкой Морин, в ее крошечной, бедно обставленной каморке провела Джоан детство, о котором и принцы не смели бы мечтать. Не имея мягкой постели и разносольной еды, она привыкла к простоте и неприхотливости. Не имея ученых учителей, она от самой природы впитала полезные знания. Не набравшись человеческих пороков, она познала самое себя, свои корни и стала сильной духом. Существует ли на свете лучшая школа?

Но нет постоянных жителей в счастливой Стране Детства.

Пришлось и Джоан ее покинуть.

Неожиданно получила Морин письмо от дяди Виктора – крёстного Джоан, брата ее отца. Он писал, что пора ей получать образование и воспитание, достойное леди, что он скоро приедет, заберет ее к себе. Он заверял Морин, что будет обращаться с племянницей, как с собственной дочерью, и она ни в чем не будет знать недостатка. Жалко было отдавать крестницу в другие руки, да ничего не поделаешь, Виктор прав — Джоан пора привыкать к жизни в обществе себе подобных, а не кукушек и муравьев.

Вскоре он приехал — в блестящей, будто облитой маслом, карете, запряженной четверкой лошадей. На лавочках впереди и сзади сидели люди, одетые в красные ливреи и треугольные шапки, Джоан подумала, что эти важные джентльмены — друзья дяди. Ей не хотелось уезжать, в тоже время не терпелось посмотреть, как живет дядя, наверняка богато, если его карета красивее, чем дом крестной.

Морин сложила в дорожный сундучок нехитрые пожитки крестницы. Поцеловала ее в макушку — впервые, и Джоан вдруг осознала, что уезжает от нее навсегда. Заплакала.

— Не беспокойся, детка, — сказала тетя, вытирая ее и свои слезы. — Мы еще встретимся. Ты будешь навещать меня с разрешения дяди Виктора. Ну, в добрый путь.

Они вместе вышли на улицу. Один из дядиных друзей оказался столь любезен, что раскрыл перед Джоан дверцу кареты, как перед взрослой барышней. Она застеснялась, но не подала виду – значит, так положено, степенно взошла по ступенькам и уселась на диван. Он был мягкий и красивый, с желтой обивкой, по ней синие цветки, которые походили на васильки. Дядя Виктор сел рядом, накрыл пледом ее и свои колени.

— Март в этом году холодный. Не хочу, чтобы ты простудилась.

— Тогда крестная приедет меня лечить, — с полной уверенностью сказала Джоан.

— Непременно.

Карета тронулась. Джоан глянула в окно на удалявшуюся Морин в затертой косынке и дырявом платке на поникших плечах. Стало жалко ее и себя. Зачем им расставаться? Зачем ей уезжать? Она дернулась к дверце, чтобы открыть и убежать, но дядя Виктор удержал – обнял Джоан, прижал к груди.

— Не надо, дорогая. Успокойся. Все будет хорошо.

Без крестной ничего не будет хорошо, подумала Джоан и промолчала.

Годы, проведенные у Морин, она вспоминала с теплотой и сожалением, что слишком быстро прошли. Она мысленно благодарила тетю за полезные уроки и за то, что помогла не забыть испанский язык – то единственное, что связывало Джоан со слишком рано ушедшей матерью, от которой не осталось ни вещей, ни воспоминаний.

 

5.

 

Раздался двойной стук в дверь – горничная легонько, чтобы не разбудить спавших по соседству детей, подала знак «пора вставать». Джоан открыла глаза, потянулась и с удовлетворением отметила, что отлично отдохнула — впервые за последние полтора месяца. Посмотрела в окно. Солнце встало с другой стороны, а с этой протянулись длинные тени от дома до луга, и было видно, что на улице отличный апрельский денек. Высокое, синее, не омраченное ни одним облачком, небо стояло над лужайкой, которая не так давно покрылась молодой травой и желтоголовыми одуванчиками. Струившийся невдалеке ручей отражал солнечные блики, от которых, если подойти ближе, наверняка заболели бы глаза.

Удивительно, как самые незначительные, обыденные вещи влияют на наше настроение: от весеннего солнышка нам хочется смеяться, от осеннего дождя – плакать вместе с ним. Джоан улыбнулась себе в зеркальце, что над умывальником: сегодня начинается новая глава ее жизни, которая станет лучше, чем предыдущая… Да, непременно. От Мюррей она далеко, и есть надежда, что никогда их больше не увидит, а если случайно увидит, пройдет мимо, сделает вид, что не заметила.

Она привела себя в порядок, расчесала и уложила волосы сзади в узел, а спереди они легли гладкими волнами. Делать надо лбом кокетливые кудряшки ей по статусу не положено, прятать волосы под чепцом – ни к чему, она не служанка и не старуха. Еще раз оглядела себя в зеркало. Все аккуратно, строго, без излишеств и вольностей. Воспитательница несет в доме особую миссию, внешним видом и безупречным поведением должна показывать пример и внушать уважение.

На упругих ногах, стараясь не стучать по лестнице каблуками, она спустилась в столовую. Эмма хлопотала у плиты, на столе стоял завтрак, предназначенный для гувернантки – белая каша саго и чай с куском пшеничного хлеба. Королевская еда. Эмма вчера объяснила, что слуги в коттедже находятся немножко в привилегированном положении: едят то же, что хозяева, потому что кухарка одна и для всех проживающих готовит одинаково.

— Как спалось на новом месте, мисс Джоан? – бодрым голосом поинтересовалась она.

— Спасибо, отлично отдохнула, — сказала Джоан чистейшую правду.

Она зачерпнула ложкой кашу и пока жевала, глядела в окно. Роналд, ловко орудуя садовыми ножницами, подрезал кусты, которые разрослись и грозили загородить тропинку к ручью. Ножницы были такие длинные, что Джоан подумала – если бы она взялась ими работать, непременно отрезала бы себе нос. На земле лежала гора зеленых обрезков, видно, он давно начал.

— Здорово получается у мистера Реда.

— Мне повезло с мужем, — охотно отозвалась Эмма и шустрее задвигалась по кухне, наверное, за разговором у нее дело лучше спорилось. – Мастер на все руки. Когда с ним познакомилась, Роналд рыбаком был. Часто в море уходил. Надолго. Мне не нравились его отлучки, да что поделаешь. Надо чем-то зарабатывать на жизнь. В конце концов, он же не на гулянку отлучался. Однажды на корабле несчастный случай произошел. Во время шторма сломалась балка… или рейка… ну, не знаю точно, короче, кусок мачты упал Рону на ногу. Слава Богу, не на голову! Но тоже хорошего мало. Пальцы ему переломала, он хромать начал. Переживал: молодой, а как инвалид.

— Хромает совсем немного, — сказала Джоан, желая сделать приятное кухарке – за вкусную кашу и просто за то, что сегодня   солнечный день.

— Это он перед молодыми девушками хорохорится, — хохотнула Эмма. Она слепила кругляш из теста, положила на плоский противень, накрыла глиняной чашкой и поставила противень на тлеющие угли — хлеб выпекать. – Поначалу вообще на ногу ступить не мог. Потом, вроде, поджило, но он все равно на левую сторону припадает. На корабле хромым делать нечего, не позвали больше Рона. Закончились его длинные отлучки. Мне хорошо – муж под боком, а ему тоска. Переживал сильно. Морская душа на суше мается… Пришлось другую работу искать. Нам повезло. В Даунхилл требовалась супружеская пара за коттеджем присматривать и хозяйство вести. Мы здесь уже… — Эмма остановилась, подняла голову к потолку, посчитала в уме. — …двадцать второй год живем. Много хозяев повидали, а нынешняя семья лучше всех. Можете мне поверить.

— Я верю, — сказала Джоан и поднялась. — Спасибо.

— На здоровье. Мисс Джоан, если увидите Дороти, попросите прийти сюда, пожалуйста. Пора хозяевам завтрак накрывать.

А гувернантке готовиться к занятиям. Чтобы проверить, как исполнили ее вчерашнее распоряжение, Джоан отправилась в библиотеку, а мысли все еще крутились вокруг мистера Реда. Значит, зря она подозревала его в принадлежности к разбойному племени. Ни кривых ножей, ни пистолетов он в карманах не прятал, сундуков с золотыми пиастрами в укромном месте не держал. Жаль, пропал романтический флер…

Но почему она решила, что он из бывших пиратов?

Из-за бороды.

Вот странная. Придумщица. Бедный садовник – он и не знает, какие фантазии возбудил в легкомысленной голове новой гувернантки.

В библиотеке было светло и свежо из-за распахнутого окна. Дороти заканчивала уборку — ей, без сомнения, пришлось встать раньше обычного. И результат налицо: от пыли не осталось ни следа, ни запаха, пол помыт, постелены свежие дорожки, в трехрожковый канделябр на каминной полке вставлены новые свечи, стекла сияют чистотой.

— Спасибо, Дороти. Теперь в библиотеке можно школу открывать. Если хочешь, отдохни немного. А потом на кухню. Миссис Ред тебя ждет.

Служанка сверкнула недобрым огнем в глазах, но тут же погасила. Терпи, Дороти, не вздумай огрызаться. Гувернантка строит из себя начальницу, наверное, имеет право – ее на чистую работу взяли, больше будут платить. Скандалить с ней нет смысла, чего доброго потеряешь место, а оно неплохое, кормят самым лучшим образом и работой не загружают с утра до вечера, как в городских домах.

— Отдыхать некогда. Сейчас умоюсь, передник надену и — хозяевам завтрак накрывать. – Она в последний раз махнула тряпкой по столу, который и без того сиял, и удалилась.

Джоан оглядела посвежевшую комнату. Вчера она казалась потерянной и потусторонней, сегодня сверкала новизной. Так-то лучше. Библиотека – лучшее место для занятий и не должна походить на пылехранилище, надо следить, чтобы Дороти не забывала вовремя наводить чистоту. Пожалуй, окно следует закрыть, хоть апрель на дворе и солнце, а воздух еще холодный, детям немного требуется для простуды.

Пока не явились воспитанницы, Джоан сделала кое-какую перестановку. Пододвинула стол ближе к окну – там больше света. Принесла из холла еще один стул – для себя. Положила бумагу, карандаши — рисовать. Подготовить чернила и перья? Потом, не все сразу в первый день. Поискать книжки с картинками? Да.

Вбежали Кэти и Молли.

Сразу посыпались вопросы, началась болтовня.

— С чего начнем занятия?

— Когда перерыв?

— Гулять сегодня пойдем?

— А мы кашу ели! – гордо сообщила Молли. – Я капнула вот сюда. Осталось пятно. Смотрите, мисс Джоан. – Она схватила кусочек платья чуть ниже шеи и приподняла, чтобы все увидели.

— И совсем необязательно показывать, —  сказала Кэти, умеряя энтузиазм сестры. – Это неприлично, правда мисс Джоан?

— Дома прилично, — возразила Молли и только собралась продолжить дискуссию, вмешалась гувернантка.

— Дети, успокойтесь. О правилах приличия поговорим в другой раз. На сегодня план такой. Проведем уроки по письму и счету. С небольшими паузами, естественно. Потом пойдем на улицу. Гулять будем каждый день, в любую погоду, кроме дождливой. Природа – это живая книга. Мне не терпится вам много интересного показать. Но уроки на первом месте. Потому, не теряя времени, начнем.

Уселись за стол – ученицы по сторонам, гувернантка посередине. Она задала им легкие арифметические примеры и, пока девочки усердно над ними трудились, рассматривала склоненные головки – белокурую Кэти и русую Молли, пытаясь угадать их характеры.

Кэти, как старшая, желает быть лидером. Молли старается не поддаваться влиянию сестры. Как у них сложится в дальнейшем?

А как сложилось у нее? Джоан вспомнила себя в возрасте воспитанниц.

 

6.

 

Расставание с крестной далось слишком тяжело. Джоан привязалась к ней, считала своей мамой и однажды так назвала, но Морин неожиданно строго сказала:

— У тебя одна мама, и она на небе. А я твоя крестная мать. Это похоже, но другое.

Сказала строго, а в душе обливалась слезами: любила девочку, как дочь и мечтала, чтобы та называла ее мамой, но считала — нельзя присваивать то, что ей не принадлежит. Скрепя сердце, отпустила она ее в семью Виктора, хоть и родную, но чужую. Тревожные предчувствия обуревали Морин, а гадать на будущее   боялась, чтобы не получить их подтверждения и не умереть от тревог. Нельзя ей сейчас умирать — кто тогда защитит маленькую девочку, ее кровиночку, ее дочурку?

Для Джоан начиналась новая жизнь, нет, новая эра, настолько она не походила на предыдущую. Она хорошо усвоила уроки любви, полученные от крестной, но совсем другие уроки предстояло получить в доме Рэдклифов. Из маленького доброго мира она попала в большой злой, из приветливости во враждебность, которой пылала к ней Марджори — жена дяди. Только любовь дяди Виктора делала пребывание Джоан в его доме если не комфортабельным, то сносным. Но если бы сказали выбрать между теплым, сытым, богатым домом Рэдклифов и темной, пропахшей сушеными травами, каморкой Морин, она без раздумий выбрала бы второе.

Воспитанием и образованием девочки занимались приходящие учителя — так дешевле, чем нанимать постоянную гувернантку, решила Марджори. Ее собственные дети к тому времени уже выросли и покинули отчий дом. Старшая дочь Флоренс вышла замуж за компаньона отца мистера Кайли и жила своей семьей. Вторая дочь Эмили была отправлена в престижный столичный пансион постигать науку обольщения холостых, состоятельных джентльменов. Третий — сын Алекс, недавно поступил в офицерский корпус и дома не проживал.

Первый год Джоан учила английский алфавит. Она легко освоила чтение, правописание, основы счета и вскоре перешла к другим дисциплинам. Чем больше она узнавала, тем больше стремилась узнать. Но уроки занимали полдня, а после, предоставленная самой себе, Джоан ходила и скучала по крестной, которая знала ответы на все вопросы. Слабой заменой ей стали книги, на которые девочка набросилась с жадным любопытством. Читала все подряд — про дальние страны, животных, астрономию, историю, архитектуру, особенно же любила мифы и сказки. Рассматривала картинки, рисовала сама, придумывала сюжеты, представляла себя то богиней-охотницей Дианой с короной в виде полумесяца, то сказительницей Шахерезадой, обернутой в шелка и гуляющей по султанскому дворцу. Детская фантазия ее буйствовала.

Особняком в ее образовании стоял французский язык, не только потому, что был обязательным предметом в воспитании каждой леди, но и потому, что преподавал его месье Жюль Бенуа – в высшей степени неординарная личность.

Он проживал в доме Виктора Рэдклифа и работал его секретарем. Первая неординарность состояла в том, что месье Жюль, обладая типично французским эмоциональным характером, обладал и живым, переменчивым лицом, которое слишком отличалось от застывших английских — словно вырубленных из дубового полена. Самая малая деталь, помятая манжета или оторвавшаяся пуговица, вызывала у месье бурю эмоций, в то время как джентльмен не утратил бы невозмутимости, даже узнав о пожаре в собственном доме.

Следующая неординарность – месье Жюль был до неприличия красив. Весь его облик представлял эстетический шедевр: карие глаза глядели выразительно и томно, блестящие черные волосы изящными локонами обрамляли лицо, изысканные манеры покоряли собеседника, одежда подчеркивала безупречную стройность. Всякий художник, взявшийся писать его портрет, в конце работы непременно влюбился бы в натурщика.

Далее неординарности будут следовать одна за одной, и не будем присваивать им очередность.

За дополнительное вознаграждение и в свободное от службы время он занимался с Джоан. Добросовестность отличала его от большинства воспитателей и учителей, которые лишь давали уроки и не следили за тем, успешно ли они усвоены. Будучи пламенным патриотом Франции в изгнании, месье Жюль приложил усилия, чтобы ученица овладела великим французским языком в совершенстве, потому что ее ошибки в произношении причиняли боль его ушам.

Долгие часы бились они над прононсом и правильным выговором грассирующей «р». Эта картавая буква с трудом давалась девочке. Чтобы ею овладеть, она тренировалась целыми днями и с удовольствием «р-р-рычала» на своего наставника. Его требовательность и ее усердие принесли замечательные плоды: через два года она прекрасно говорила на языке парижских аристократов, выходцем из которых был Жюль Бенуа.

Семья его традиционно поддерживала монархию, за что отцу Жерому пришлось поплатиться головой, которую ему отрубили в пылу разразившейся революции. Жюль избежал гильотины лишь потому, что вовремя убежал из объятой кровожадным хаосом столицы к родственникам в тихую Бретань. Там он ел блины на коричневой гречишной муке, приправленные маслом, и надеялся, что политическая неразбериха скоро уляжется.

Но одна неразбериха сменилась другой – на место революционеров пришел Наполеон, начались разорительные войны, что окончательно выбило почву из-под ног семейства Бенуа. Гостеприимство родственников подходило к концу, Жюль заметил, что масла в блинах поубавилось, да и мука приобрела серый цвет. Пора бы самому идти зарабатывать, но аристократа Бенуа воротило от черного труда – рыбацкого или фермерского. В поисках лучших возможностей он эмигрировал дальше, на туманный Альбион.

Чтобы занять приличное место на социальной лестнице в новой стране, Жюль использовал старый, как мир, способ –   полезные знакомства. Он пустил в ход свой шарм, неотразимую внешность и аристократизм, обворожил множество знатных дам и в конце концов устроился секретарем к богатому биржевику Виктору Рэдклифу. И был, в общем, доволен, но при первых же признаках стабилизации немедля вернулся бы во Францию, связь с которой поддерживал в виде родственной переписки и чтения «Газетт».

Жюль тосковал по родине и романтично ощущал себя заложником политической обстановки. Молодым, романтичным патриотам в изгнании необходим кумир, чтобы поддерживать в себе любовь к родине. На роль кумира он выбрал генерала Наполеона, который во славу Франции отправился завоевывать мир. Он одерживал одну победу за другой, и чувствительное сердце Бенуа наполнилось гордостью за великого соотечественника. А когда поползли слухи о победах, одержанных им в спальнях благороднейших дам, Жюль превратился в убежденного бонапартиста и пожелал кумиру подражать.

Подражать в оригинальной манере. Наполеон стал покорителем европейских народов, Жюль Бенуа станет покорителем женских сердец. И пусть его слава не выйдет за пределы модных городских салонов, зато одерживать победы в спальнях безопаснее и чище, чем в военных экспедициях.

Итак, после секретаря и учителя месье Бенуа освоил третью ипостась — профессионального ловеласа, что с его внешностью и обаянием не потребовало больших усилий. Именно в этой ипостаси он по-настоящему нашел себя. Он обожал женщин, а они обожали его и под прицелом томных карих глаз сдавались без сопротивления. Его серая жизнь изгоя в скучной, пуританской Англии расцветилась в стиле оперы-буфф, где присутствовали флирт, поцелуи, признания, обещания, ревность, упреки, а в конце – разлука и новая любовь.

Постельные победы имеют тот недостаток, что не имеют свидетелей. Одна вещь мешала Бенуа ощущать себя триумфатором – отсутствие друзей, с которыми мог разделить радость победы. За десяток лет на острове он сошелся и расстался с десятками женщин, но ни одного мужчину-приятеля не завел. Возможно, по причине его эмоционального характера, который не понимали и не принимали сдержанные британцы. А скорее всего — они попросту не считали его ровней и относились с чувством превосходства, с которым привыкли относиться к извечным соперникам — французам.

Месье Жюля распирало поделиться, и он выбрал Джоан себе в наперсницы. Он нашел в ней идеального собеседника, вернее слушателя, который часами внимал его излияниям, не ухмылялся скабрезно, не задавал глупых вопросов. Обычно учителя тяготятся временем, проведенным с учениками, месье Жюль, наоборот, с нетерпением ждал встречи. Он рассказывал Джоан по-французски о своих похождениях, в рамках приличий, конечно, так, что получался бесконечный любовный роман. Бенуа считал эту тему самой подходящей для девочки десяти лет, потому что через пару лет она станет для нее главной. Так пусть слушает и учится у профессионала – и язык освоит, и начнет разбираться в хитросплетениях половых отношений. Меньше ошибок совершит в будущем.

Как ни странно, месье Жюль оказался прав. Его уроки пригодились Джоан очень скоро, но обо всем по порядку.

Сделав девочку своей наперсницей, Бенуа не сделал скидку на ее полнейшую неспособность воспринимать его беглую речь,   походившую на журчание горной речки. Помогло то, что он, как пантомим, каждое действие сопровождал красноречивыми жестами «гуляли по бульвару», «пили кофе с бисквитами», и Джоан постепенно вникла в смысл.

Неудивительно, что в языке она прежде всего освоила любовную лексику, как-то: «милый друг», «с волнением ожидаю», «надеюсь на вашу благосклонность», «мое бедное сердце изнывает» и т.д. Наставник не видел в том ничего предосудительного, в конце концов, французский – язык любви, не так ли?

Отношения преподавателя и ученицы развивались и выходили на новый уровень. Когда месье Жюль заметил, что девочка достаточно хорошо понимает его речь, облачил ее еще большим доверием. Он стал еще более дружески общаться с Джоан, спрашивать совета. Его интересовало мнение с ее, женской точки зрения. Кому-то показалось бы смешным спрашивать совета у ребенка, но Жюль был убежден — женская повадка у нее уже есть, потому что дается им с рождения.

И она ему частенько помогала.

Как-то цветочница Месси, с которой у Жюля недавно завязалась интрижка, обиделась и отказалась разговаривать. Кавалер крупно провинился: несколько дней не появлялся на глаза, и девушка подумала, что у него другой роман. У него и был другой роман, который Жюль не успел закончить к моменту встречи с Месси. Чтобы без скандала расстаться с прежней любовницей, потребовалось время и деньги. Когда же он окончательно освободился и снова пришел к цветочнице, она обдала его холодностью и прогнала.

Не раскрывая подробностей инцидента, Жюль полушутя- полусерьезно спросил у Джоан — как задобрить обидевшуюся девушку. Недолго думая, та посоветовала подарить красные розы, потому что они «символ любви».

Неплохая идея, согласился Бенуа. Тем же вечером он отправился в лавку Месси, приобрел у нее букет дорогих красных роз и тут же ей их подарил. Таким образом девушка получила двойной подарок — и деньги, и букет. Королевская щедрость, проявленная с французским шиком, растопила ее сердце, милый друг был прощен. Романтик Бенуа внес новое имя в список любовных побед, на шаг приблизившись к своему кумиру и мечтая когда-нибудь его обогнать.

 

 

Общение с привлекательным молодым мужчиной, постоянно находившимся в любовной лихорадке, не прошла даром для Джоан. Произошло неизбежное — она влюбилась. Невинно, неумело, по-детски. Месье Жюль и раньше ей нравился, чисто внешне. Она любовалась на него издалека, как на картинку в книжке: его аккуратно разложенными вокруг лба, крутыми кудрями; красиво подстриженными бакенбардами, которые острыми стрелами подходили к гладко выбритому, голубому подбородку; его тонкими, аристократическими пальцами, державшими гусиное перо.

Теперь картинка обрела плоть и кровь, ей хотелось приблизиться к нему, прикоснуться — ладонями к его кудрям, губами к его голубому подбородку, щекой к его тонким пальцам. Теперь не месье Жюль, а Джоан с нетерпением ждала урока. Не зная кокетливых женских уловок, она по-детски старалась обратить на себя его внимание и, стоя перед зеркалом, вопрошала — что бы изменить в своей внешности, чтобы ОН заметил? Волосы по-другому уложить, ленточку в косу заплести, браслетик надеть? Не будет ли это непозволительной вольностью с ее стороны? Нарушением правил поведения?

Неуверенность появилась. Джоан стала стесняться. Впервые в жизни густо покраснела, когда он сел рядом проверить ее записи, и колени их случайно соприкоснулись под столом. На ее счастье месье Жюль, вечно занятый личными переживаниями, ничего не заметил.

Она росла, но для него по-прежнему оставалась лишь доверенным собеседником, который не выдаст и не высмеет.

Для Джоан же его статус переменился с «наставника» на «предмет» ее личного, женского интереса.

В любимом человеке не замечаешь недостатков и восторгаешься каждой мелочью. Когда он ходил по кабинету, она смотрела на него сзади и восхищалась его атлетическими плечами, обтянутыми дорогим сюртуком. Это плечи самого красивого греческого бога Аполлона, думала она, хотя никогда не видела бога в сюртуке.

Ради него она была готова на жертвы и умирала от желания узнать – как он к ней относится. Чтобы заслужить его похвалу, она старалась получше выучить задание. Чтобы ему угодить однажды даже согласилась стать посыльной и передать записку его очередной «пассии». Но потом мучилась от ревности и от курьерской роли отказалась.

Чтобы не расставаться с ним ни днем, ни ночью, она нарисовала его портрет и носила с собой в кармане платья.

Благодаря учителю французского, в Джоан просыпалось женское начало, может, чуть раньше, чем положено, но кто бы устоял? Красавец-мужчина, романтичный и такой же одинокий, как она… Джоан желала поскорее вырасти, чтобы он признал в ней равную, и похорошеть, чтобы увидел, что она ничуть не хуже его цветочниц и модисток. Она желала распустить крылья и взлететь, но, как птенчик, сидела в скорлупе и билась, пытаясь выбраться наружу.

По ночам она не спала от размышлений и вопросов. Как вести себя в присутствии человека, который нравится? Как дать понять, что не равнодушна к нему? Можно ли первой признаваться или это дурной тон?

Она уже не была ребенком, но еще не представляла – каково это быть взрослой. Она страдала от незнания и неопытности, от невозможности утолить любопытство. Попробовать спросить у книг?

Попробовала. Почитала парочку любовных романов, которые нашлись в библиотеке Рэдклифов, между прочим — на французском языке. До конца не одолела ни одного: слишком много ахов, слез и вздохов, надоедали уже на пятой странице. Правда, запомнилось одно высказывание «Мужчину делает женщина, она же его губит». Джоан смысла не поняла, но записала в дневник, в раздел «Красивые фразы».

Книги не помогли и не могли бы помочь, потому что книгу взросления каждый человек пишет сам, и чужой опыт никому не подходит. Ей требовался живой человек, взрослый, который был бы сведущ в тонком вопросе отношений, и которому она бы доверяла, желательно женщина. Немногие взрослые ее окружали. Дядя Виктор? Нет, он родственник, но мужчина. Марджори? Не-е-т, она женщина, но хуже чужой.

Тетя Морин?

Да.

В следующее посещение она спросила:

— Крестная, почему у тебя нет семьи, детей? Ты любила кого-нибудь?

Она никогда не спрашивала Морин о личной жизни, почему сейчас возник интерес? Старая цыганка внимательно посмотрела на крестницу –  перед ней не пятилетняя, несмышленая малышка, которая когда-то озарила своим присутствием ее одинокое жилье, но почти взрослая, размышляющая девушка. С ней надо быть откровенной.

— Да, я любила одного парня. Он был отчаянный, но верный. Пропадал надолго, потом все равно ко мне возвращался.

— А если двое любят друг друга, кто первым должен признаться в любви?

— На этот вопрос трудно ответить. У меня не так много опыта в подобных делах. Могу говорить только за себя. Я натура прямая. Первая сказала ему – люблю безумно и пойду за тобой на край света.

— Ой, красиво… А он что?

— Он… Не помню. Знаю, что тоже безумно любил меня.

— Что же произошло потом?

Морин вздохнула.

— Мы были счастливы вместе. Недолго. Он обожал лошадей и воровал их при каждом удобном случае. Его арестовали за воровство и убийство. Больше я Бэзила не видела. По-моему, он так и умер в тюрьме.

Джоан не стала дальше расспрашивать. Лежала, молча глядя на горящий камин, в синих влажных глазах ее отражалось пламя – как два костра на воде. Невозможный союз, подумала Морин. Сложный характер. Вода – холодность от отца, пламя – горячность от матери, что победит?

Крестница впервые заговорила о любви, значит, сердце ее не остыло без родительской ласки. Необразованной цыганке Морин удалось лучше всяких ученых воспитателей вдохнуть в него тепло. Значит, сдержала она клятву, данную тогда, в церкви, когда держала дитя на руках. Она не заменила девочке мать, это невозможно, но научила открываться добру, видеть многоцветие мира, переживать его в оттенках — чего не дано дубовому чурбану.

Открытую душу легко ранить. Милая девочка… Как уберечь ее от неизбежных будущих разочарований? Хорошо бы встретился ей человек, который помог расцвести, а не сломал бы на корню… Тогда была бы бессильна Морин — среди ее лекарственных трав нет средства от душевных ран.

 

 

Слова крестной запомнились, Джоан решила последовать ее примеру.

Через несколько дней после визита в Донстер, она с бьющимся сердцем входила в комнату для занятий. В ожидании ее, месье Бенуа, читал газету, сидя на диване и красиво положив ногу на ногу. Завидев ученицу, он отложил печатный листок и демонстративно взглянул на часы.

— Вы опоздали на семь минут, — ворчливо попенял он. Теперь придется на столько же задерживаться, а у него день расписан по минутам – сначала к парикмахеру, потом к портному, потом не опоздать на свидание с… ох, как же ее… а, кажется, Эми.

Джоан не извинилась и вообще не отозвалась, будто не слышала упрека. Она, как сомнамбула, не замечая ничего вокруг, приближалась к учителю, глядя прямо в глаза и слегка улыбаясь. «Странно ведет себя мадемуазель, — подумал француз. – Что она хочет сказать? Что надоело заниматься языком, и она желает проводить время не со мной, а со сверстницами? Жаль, приработок пропадет».

— Я написала вам письмо. По-французски, — сказала Джоан и протянула листок, сложенный как-то очень запутанно.

Разворачивая его, месье Жюль получил сначала квадрат, потом два раза прямоугольник, раскрыл одну треть, другую и прочел единственную фразу: «Я люблю тебя безумно и пойду за тобой на край света».

Жюль поднял голову, недоуменно взглянул на Джоан – она опять в роли курьера?

— Это от кого?

— Это от меня.

«Что за чертовщина. Кто ее подослал? Хотят выжить меня из дома? Или это политическая провокация?». Бенуа покраснел от напряжения и нахлынувших хаотичных мыслей. Он, в принципе, находился в стане врага – вся эта заварушка со сбежавшим Наполеоном, его краткосрочным взлетом и окончательным падением не прибавила любви к французам. Ватерлоо произошло пять лет назад, но англичане злопамятны…

— Что это значит? – вопросил он и вскочил. Еще хотел бы знать – кто ее подослал, но взглянул в ее сияющие невинностью глаза и все понял.

Жюль быстрыми движениями порвал письмо на четыре части, сунул их в карман, тронул Джоан за плечо.

— Пойдемте-ка на свежий воздух.

На улице нещадно палило солнце, и воздух обдал таким плотным жаром, будто он вырвался из натопленной печки, и потребовался бы настоящий ураган, чтобы его освежить. Но не ощущалось ни малейшего ветерка, и всякое живое существо спряталось в укромный уголок, чтобы найти немного прохлады.

Наставник и ученица направились к декоративному пруду, окруженному плакучими ивами, живописно свесившими ветки к воде. В тени одной из них присели на лавочку. По дороге месье Жюль сорвал ромашку с клумбы и теперь нервно крутил ее в тонких пальцах, не зная, с чего начать разговор. Он считал себя специалистом в женской психологии, но этот ребенок… или уже не ребенок?.. привел его в замешательство.

«Кто она — взрослая или дитя? Как с ней обращаться? Свести разговор к шутке или объяснить, как есть?» Он искоса глянул на существо, сидевшее рядом. В узкоплечей, плоской фигурке ничего женского, а глаза смотрят не по-детски серьезно, будто она познала секреты мира и только прикидывается неопытной. Нужно ли ей еще что-то объяснять?

Впервые в жизни представительница другого пола привела его в растерянность. К счастью, длилась она недолго. Не родилась еще та дама, к которой аристократ и ловелас Бенуа не нашел бы подход. Поразмышляв, он пришел к мудрому, как самому показалось, решению. «Женщины быстро взрослеют. Быстрее нас. Многие вещи понимают не умом, но сердцем. Буду разговаривать с ней, как со взрослой. Поймет – хорошо. Не поймет – значит, ей еще рано».

Воспрянув духом, он повернулся к ученице. На интимные темы проще говорить в дружеском духе и на «ты», потому Жюль оставил церемонные обращения.

— Джоан, никогда больше так не делай.

— Чего не делать? Не писать писем или не признаваться в любви? Потому что вы старше, да? Вам неловко? – Она засыпала его распиравшими ее вопросами, чтобы выяснить раз навсегда и освободиться.

— Тема сложная, хочу, чтобы ты поняла. Постараюсь объяснить попроще. Запомни главное: взрослые отношения далеко не так романтичны, как некоторые девушки представляют. Образно говоря, это охота, в которой роли распределены самой природой. Женщина – цель, мужчина – охотник. Она убегает, он догоняет, и ни в коем случае не наоборот!

— А если девушка влюблена? Ей запрещено признаваться первой? – В голосе звучало отчаяние, потому что горело в груди.

Разговор грозил затянуться, но обрывать его на середине было бы нечестно по отношению к подопечной. Жюлю нравилась ее прямота, открытость, которые редкость в обществе, где традиции и правила довлеют над человеческими проявлениями. Она эмоциональна и тем похожа на него, значит, они союзники, и он должен ее поддержать. Ни одной женщине Жюль не сказал бы то, что скажет сейчас этому ребенку. Он поделится опытом — со своей, мужской стороны, предостережет от ошибок, ведь кроме него в этом богатом и равнодушном доме сделать этого некому.

– Дорогая, мой тебе первый совет – никогда не влюбляйся первая. Поставишь себя в зависимую ситуацию. Мой второй совет: расстанься с романтическими представлениями о любви, они не соответствуют действительности. Отношения — это скрытая война, в ней позволительны грязные средства, как то — обман, подлог, интриги и прочее. Мужчины в военном деле, как известно, большие мастера. Женщине, даже самой дерзкой, редко удается выиграть. То, о чем пишут в книжках, поцелуи, цветы, страсти, письма – ерунда. Объясню на собственном примере. Ты, конечно, в курсе, что со многими девушками я имел отношения. Но это не значит, что я их всех любил! Честно признаюсь, по-настоящему — ни одну. Легкая симпатия, и все. Отсюда третий совет: научись понимать разницу между влюбленностью и любовью. Первая возникает спонтанно и длится недолго. Вторая  — вещь редкая.

Влюбчивость отличает сильный пол, дамы же всегда надеются на любовь до гроба. Одним нужен флирт, другим брак. Это главная разница между нами. Чаще всего происходит следующее. Мужчине понравилась дама. Он расставляет сети, увлекает ее разговором — несет романтическую чушь, обещает кучу всего, в том числе звезду с неба. Наивная девица верит и сдается на милость победителя. Быстро достигнув цели, он быстро охладевает и начинает поглядывать по сторонам в поисках новой жертвы…

Джоан раскрыла рот, что-то спросить, но Жюль остановил ее жестом – он сам увлекся и почувствовал себя умудренным опытом ментором, наставляющим желторотого птенца.

— Отвечаю на твой вопрос. Если дама первая призналась в любви, значит, сдалась без сопротивления. Мужчине это неинтересно. Скучно. Только убегающая жертва возбуждает охотничий инстинкт. Чем труднее достигнуть цели, тем дороже победа. Ясно излагаю?

Джоан кивнула без попытки вмешаться в изложение, Жюль продолжил:

— Запомни, дорогая. Женщина только тогда имеет ценность, когда она недоступна. Даже если влюбишься, скрывай чувства как можно дольше. Не показывай, что твоя крепость готова к сдаче раньше, чем ее обложили осадой. Не романтизируй мужчин — они бывают ласковы, но чаще жестоки. Человек, в которого ты влюбилась, может оказаться лишь внешне красивым, а в душе подлецом. Я не про себя говорю, но предупреждаю. Внешность обманчива. Впрочем, то же самое относится и к дамам, но у нас сегодня не про них разговор. Подлец надругается над твоими чувствами, ранит в самую душу. Остерегайся их.

— Так как же распознать влюбленность и любовь? – снова спросила Джоан, желавшая докопаться до самой сути.

— Разберись в правилах игры и научись использовать их в своих интересах. Или хотя бы для защиты…

Жюль окинул ее оценивающим взглядом.

— Подозреваю, скоро станешь весьма привлекательной особой. Готовься к тому, что мужчины будут проявлять к тебе интерес. Первыми, как всегда, подбегут льстецы и болтуны, мы называем их «homme galant» — «дамский угодник». Если в первый же вечер услышишь про «сердце, страдающее от безответной любви», отойди в сторонку. Сразу дай понять, что не намерена выслушивать глупости, взятые из бульварных книжек. «Дамский угодник» привык к легким победам, не станет долго терпеть холодность, пойдет искать сговорчивую даму. Другое дело — искренне влюбленный. Он не решится с самого начала сыпать нежными признаниями, но и не откажется от попыток тебя заполучить. Будет придумывать трюки и различные способы, в том числе не совсем честные. В пределах порядочности они допустимы. Не забывай – это игра в кошки-мышки, где понятия добра и зла несколько размыты. Но это уже другая тема.

Джоан, которая до сей поры слушала с не ослабевавшим вниманием, опустила голову.

— А я думала, что имею такое же право…

— Равноправия в любви нет и не будет. Никогда! – заявил месье Бенуа и стукнул рукой по колену, как судья молотком по столу, указывая на важность сказанного. – В современном обществе слишком сильны древние предрассудки. За одно и тоже действие мужчину одобряют, а женщину презирают. Мнение об отношениях полов, сформированное тысячелетия назад, до сих пор в действии. Дама должна быть прекрасна и недоступна, тогда ее любят и превозносят. Как, например, весталок в древнем Риме. Читала про весталок? Нет? Это были непорочные женщины…

— Что такое «непорочные»? У них не было физических недостатков – хромой ноги или косого глаза?

— Нет, в другом смысле. Э-э… В-общем, их ценили за то, что они не вступали в брак и вели себя безупречно. С тех пор, Джоан, по большому счету, ничего не изменилось. Мой последний совет — не поддавайся собственным мимолетным чувствам. Не слушай сладкозвучных соблазнителей. Чем женщина холоднее, тем она желаннее — единственно в том ее власть. Проще говоря: держись от мужчин подальше.

— Даже от таких красивых, как вы? – спросила девочка упавшим голосом.

— От красивых особенно, — сказал Жюль. Протянул ей ромашку, как утешение, и ушел.

Бездумно обрывая ее лепестки, Джоан смотрела на безмятежную гладь пруда и переваривала услышанное. Учитель отказал ей в любви, но в такой изящной форме, что она не обиделась и не очень огорчилась.

Как ни странно, она все поняла.

С того дня отношения их коренным образом переменились: только занятия – и ничего личного. Он перестал делиться победами на любовном фронте и спрашивать совета, а также усердствовать в ее образовании. Она приняла к сведению урок, напустила чопорность и перестала сравнивать его с Аполлоном.

Тактика взаимной холодности помогла Джоан загасить огонь, воспылавший было в ее сердце. Наткнувшись на равнодушие месье Жюля, она не впала в слезную истерику, но проявила трезвость ума. Поразмышляв парочку вечеров, она пришла к выводу, что  идея с признанием была с ее стороны глупостью большей, чем когда она решила перелезть через поросшую плющом стену и порвала платье.

Она сделала с его портретом то же, что он с ее письмом, и запретила себе вспоминать о наставнике за пределами классной комнаты. Это удалось легче, чем предполагала, а дальше произошло само собой. Она освободилась от симпатии к нему и желания нравиться. Его мнение потеряло вес, она перестала смущаться в его присутствии и вздохнула свободно.

Первая победа над собой, была одержана блестяще, и Джоан прониклась уважением к себе.

Ей понравилось быть хозяйкой собственных мыслей, действий, эмоций – она вернула ту свободу, в которой жила у крестной Морин.  И пусть во многих других вещах она была не свободна, но  уже вкусила сладкого яда внутренней независимости, которую сильные духом люди ставят превыше всего и защищают до последней капли крови.

А месье Бенуа вскоре уехал на родину. Не потому, что там восстановилась монархия, и аристократов перестали притеснять. Он совершил ошибку – из-за банальной неосмотрительности или преувеличенного самомнения, позаимствованного у кумира, который пожелал стать властелином мира, а стал лишь обитателем затерянного острова.

Жюля подвела привычка не пропускать ни одной юбки. Пока он заводил романы на стороне, никто не вмешивался. Когда же он попытался соблазнить Эмили, дочь дяди Виктора, приехавшую домой на каникулы, случился скандал.

Джоан не знала, как далеко у них зашли дела. Все произошло немного хаотично, по ее мнению. В один день дом покинули два человека: месье Жюль уезжал во Францию – навсегда, мисс Эмили уезжала в столичный пансион – до следующих каникул.

Известие об отъезде кузины Джоан приняла равнодушно, та с ней не общалась и замечала не более, чем настенный канделябр. Отъезд учителя отозвался легким сожалением, какое бывает при расставании с попутчиком, который приятным разговором скрасил долгую дорогу. Она справилась со своим чувством, переросла его. И все же…

Частичка чистого, наивного, по-детски безгрешного влечения к месье Жюлю осталась в душе Джоан. Когда он на прощанье поцеловал ее лоб холодными губами, сердце ее бешено забилось. Он вышел из комнаты, она подбежала к окну и прижалась лбом к стеклу, которое приятно остужало ее внезапно возникшую лихорадку. Месье Бенуа садился в карету. Его никто не провожал, даже слуги не посмели выйти на крыльцо, хотя считали, что он «не дурак, хоть и француз». Захлопнув дверцу, он бросил взгляд на окна дома, заметил Джоан и как-то обреченно махнул рукой. Она послала ему воздушный поцелуй и махала вслед, пока карета не скрылась из виду.

Она прощалась не только с наставником. Она прощалась со своей первой любовью.

Во избежание новых инцидентов, дядя Виктор нанял себе в секретари добропорядочного семьянина, мистера Вайта, а в преподаватели французского – старую деву мадемуазель Мари Клермон.

Сколько ей лет осталось неизвестным, выглядела на все пятьдесят. У нее было худое, бледное, острое лицо и костлявые, некрасивые кисти рук, остальное скрывалось под черными, безразмерными одеяниями, которые начинались от пола и оканчивались у шеи.  На подбородке ее сидела крупная, круглая бородавка, она, как магнит, привлекала взгляд собеседника, и получалось, что он разговаривал не с мадемуазель Клермон, а с ее бородавкой.

Замечено, что люди, имеющие отталкивающую внешность, имеют и отталкивающий характер, что полностью подходило Мари Клермон. Она брюзжала по любому поводу, а если не находила его, то придумывала. Летом она жаловалась на уличную духоту, зимой – на духоту в доме, ее раздражали яркие свечи и дымивший камин, ее эстетический взгляд коробили заросшие дорожки в парке и съехавший набок парик лакея. Она не умела улыбаться, с утра она морщила лицо, будто ударилась локтем о дверной косяк, и ходила с тем выражением целый день.

По собственным словам, мадемуазель приехала в Англию, чтобы заработать на лекарства больной матери, которую оставила на попечении родственников в Лионе. Там же остался жених, за которого она по возвращении на родину собиралась выйти замуж. Про больную мать ей верили, про жениха – нет. Требовалось сильно напрячься, чтобы представить какого-либо мужчину рядом со столь непрезентабельной особой. Ну, разве что, слепого.

Получив вместо очаровательного месье Бенуа отвратительную мадемуазель Клермон, Джоан загрустила. Произошла сказка наоборот: там лягушка превращалась в принца, здесь принц превратился в лягушку. Причем с испорченным характером,  наверное, от долгого сидения в болоте.

Однако, надо отдать должное Мари Клермон — наряду со всеми внешними и внутренними недостатками, она обладала одним достоинством, которые Джоан оценила позже: добросовестность до самых мелочей. Мадемуазель Клермон старалась честно отработать жалованье и заставляла ученицу упражняться в грамматике, чтобы не только разговаривать, но и писать по-французски без ошибок.

На ее добросовестность Джоан ответила своей, и дела быстро пошли в гору. Через год она к свободному разговору прибавила грамотное письмо и фактически перестала нуждаться в услугах Мари Клермон.

Не дожидаясь официального увольнения, француженка объявила, что ее срочно вызывают к умирающей матери в Лион, и она должна покинуть Англию. О женихе ни словом не упомянула, да никто и не спросил.

Провожая мадемуазель, Джоан не ощутила ни облегчения, ни грусти. Она не любила ее и не презирала, она ладила с ней – и это все. Джоан каким-то образом догадалась, что брюзжание и сморщенный вид шли не от испорченности ее натуры, а от всеобщей нелюбви. Она искренне поблагодарила наставницу за терпение и педантизм. Наверное, мадемуазель Клермон нечасто слышала благодарности, она вдруг растрогалась, поцеловала девочку в обе щеки и, сказав на прощанье «оревуар», отправилась восвояси.

 

9.

 

…«Я не буду проявлять с девочками излишней строгости или  делать кислое лицо, как мадемуазель Клермон. – думала Джоан, глядя на подопечных, корпевших над заданиями. – Но буду так же добросовестна. Надеюсь, они меня полюбят».

За окном, выходившим на смешанный лес, что-то мелькнуло, она глянула, оказалось, заяц – в серенькой шубке, со стоявшими торчком ушами и полукруглыми, настороженными глазами. Он бегал туда-сюда, смешно подкидывая задок, явно наслаждаясь игрой в догонялки с самим собой, потом остановился, послушал, нет ли поблизости врагов. Видимо, решил, что нет, покопался в траве, нашел что-то, сунул в рот и быстро-быстро заработал челюстями. Братец Кролик. Наверное, где-то поблизости бродит и братец Лис.

Джоан ни разу не видела живого зайца, тем более такого бесстрашного, что не побоялся приблизиться к человеческому жилью. Нечто невероятное происходит, будто на Даунхилл снизошла частичка гармонии с романтического полотна Тициана. Там упитанные пастухи пасут довольных жизнью овец, а лазоревое небо никогда не закрывают грозовые тучи. Здесь тоже мирно соседствуют люди и животные, и кажется, что на этом островке безмятежности невозможны несчастья.

Потому что сияет вечное солнце, вот как сейчас.

«Не стоит задерживаться в помещении. Поскорее закончить урок и отправиться на прогулку». Из вчерашней беседы с хозяйкой Джоан уяснила, что от нее не требовалось строгое следование обучающей программе. Самое главное, чтобы девочки находились под присмотром, учились всему понемногу, были здоровы и веселы. Задание проще простого. Его и работой не назовешь, а ей еще будут платить. Пусть меньше, чему у Мюррей, зато насколько велика разница между семьями!

На этом островке добра она обретет покой, которого не знала всю вторую половину своей короткой жизни…

Ученицы зашевелились, заговорили вполголоса, заерзали на стульях. Они выполнили задание и пододвинули листки гувернантке. Она мельком проглядела. Полно ошибок. Учить их считать придется с самого начала, но сегодня арифметика подождет. Сидение дома – занятие для зимы, а весной лучшее   времяпрепровождение – игра на зеленом лужке, чем дети хуже кроликов?

— С уроками на сегодня закончим,  — сообщила Джоан. – Сейчас отправимся в сад и спросим у мистера Реда, что за цветы он там выращивает. Может, расскажет что-нибудь интересное из своей жизни.

— Ой, здорово! – отозвалась Кэти. – Нам еще никто не рассказывал о цветах…

— Пусть лучше мистер Ред расскажет о своей прошлой, пиратской жизни, — вдруг заявила Молли.

— С чего ты взяла, что в прошлом он был пират? – Джоан удивилась совпадению своих догадок и подопечной.

— Он сам говорил. Как-то отправились они на судне «Эмили Джейн» в дальние края искать клады. И нашли – золото, драгоценности и все такое. Привязали они подсвечники и другие блестящие вещи к столбам…

— К мачтам, — поправила сестра.

— … чтобы сиял корабль и был виден издалека…

— Наверное, он шутил, — сказала Джоан.

— Конечно, шутил, — подтвердила Кэти. – А ты, Молли, не поняла, потому что маленькая. Мисс Джоан, можно мы возьмем с собой Хорни?

— Конечно, — разрешила гувернантка. – Но когда вернемся в дом, не забудем помыть руки. Это правило чистоты. Соблюдение его сохранит ваше здоровье. – Если урок закончен, еще не значит, что закончено воспитание. В ненавязчивой форме его можно продолжать целый день.

— Мне больше всех цветов нравятся чайные розы. – сказала Молли, которой не терпелось высказаться. – Они так сладко пахнут…  чаем.

— Не чаем, а духами, – со знанием дела возразила Кэти. – А мне больше ландыши нравятся. Пахнут замечательно! – Подняв плечи, она шумно набрала воздуха и закрыла глаза, будто и правда вдохнула невообразимо приятного аромата.

Сестры выбежали в холл, как всегда – не замолкая ни на секунду, гувернантка шла следом. В холле встретили Нору.

— Мы идем гулять! – сообщили девочки с такой радостью, будто их месяца два не выпускали на волю.

— Очень хорошо, дети, — одобрила мать. – Наслаждайтесь теплой погодой.

Нора приветливо улыбнулась Джоан и, дождавшись, пока шумная компания оденется и выйдет за дверь, поднялась к себе.  «Слава богу, теперь есть кому присмотреть за дочками, — довольно подумала она. – Джоан производит  впечатление благонадежной девушки. Надеюсь, она задержится у нас надолго».

В родительском замке Милтонхолл ей, как дочери графа, принадлежало несколько комнат: спальня, будуар, гардеробная, где она также причесывалась и ухаживала за лицом. Даунхил сам по себе был раз в пять меньше, и в том же масштабе уменьшились комнаты, а гардеробная вообще превратилась в крошечный закуток. Что ж, жизнь меняется, пришлось привыкать Норе к новому положению – вдовы банкрота.

Она пожелала все необходимое иметь в спальне, чтобы в случае приема гостей прихорашиваться или переодеваться в отдельной комнате, а не за ширмой в гостиной — как делают кумушки и старые девы в деревнях. Она все-таки дочь графа, хоть и в стесненных обстоятельствах.

Спальня оказалась заставленной и забитой вещами так, что свободно не сделать и трех шагов. Присутствовала двухспальная кровать без всяческих резных стенок, низкий комод с ящиками для белья и мелочей, над ним зеркало в вычурной раме, столик с предметами для умывания, старинное бюро со множеством ящичков и принадлежностями для письма, на полу лежал ковер, привезенный из супружеского дома в Беверли. Хотела еще поставить мягкую софу, чтобы среди дня прилечь с книгой, но та никоим образом не поместилась и отправилась под окно в будуаре. Картин и других безделушек вешать не стали, чтобы не занимать без того ограниченное пространство.

Нора подошла к зеркалу, критически посмотрела на себя. Поморщилась. Ей не исполнилось и тридцати, а выглядела уставшей от жизни матроной. Сказались переживания последних месяцев: внезапная смерть мужа, которого она, не смотря на его ветреный характер, очень любила; открывшиеся долги, чуть не приведшие ее к нищенской черте; переезд в деревенский коттедж, который стоял всего в паре миль от города, но невообразимо далеко от приличного общества. Вдобавок необходимость самой вести хозяйство, экономия на слугах, забота о дочерях – все отразилось на внешности, еще год назад безупречной.

Она не была классически красива, но обладала правильными чертами, которые вместе с внутренним обаянием и по-детски беспечным взглядом делали ее «миловидной». Теперь обаяние спряталось за озабоченностью, а взгляд сделался твердым, как у солдата перед боем. Появились первые лучики морщин возле глаз, уголки губ опустились, между бровями наметилась полоса от привычки хмуриться.

Вдобавок, похудела. Округлые раньше щеки впали, нос выдался вперед. «Нет, так продолжаться не может, — сказала себе Нора, прижимая кончики пальцев к морщинкам, пытаясь разгладить. – Надо о себе позаботиться. Лучше питаться, больше отдыхать. А что делать с лицом? Попрошу брата Эдварда. Он часто ездит в Лондон, пусть привезет какое-нибудь средство для кожи. Слышала, крем на оливковом масле делает чудеса. Он сейчас в моде у столичных красоток. Любопытно попробовать».

С улицы донеслись детские голоса и радостный собачий лай. Нора оторвалась от зеркала, перешла к окну. Там открылась картина: по плиточной дорожке, ведущей от дома к розарию, шла гувернантка, рядом что-то объяснявшая на руках Кэти, вокруг них бегала Молли, за ней собака. Нора не сдержала улыбки – по крайней мере одна забота свалилась с плеч.

 

10.

 

Хорни, полное имя Хорнбах, был желтый лабрадор, важный, как председатель городского собрания, и хитрый, как уличный вор. Главная же черта его – безграничная доброжелательность: буквально каждого встречал он широкой улыбкой и виляющим хвостом. Особенно же собачья душа его лежала к маленьким хозяйкам Кэти и Молли, которых любил беззаветно и которых бросился бы защищать от любого враждебного посягательства. Хорошо, что таковых не предпринималось, потому что защитник из Хорни, честно сказать, никакой, и при опасности он скорее спрятался бы за их спины, чем вырвался вперед.

Отзавракав, он отправился в сарай и свернулся клубком на соломе, принадлежавшей местной лошади по кличке Черная Бэт. Пока хозяйка соломы пасется на свежих лугах, он тут понежится и подремлет, потому что здесь лучше, чем на голой земле и  убаюкивающе пахнет лошадиным потом.

Подремать не получилось. Хлопнула дверь коттеджа, Хорни навострил уши. Раздались детские голоса, Хорни вскочил и понесся приветствовать хозяек. Он облизал их руки, щеки, и в качестве  приветствия ткнулся носом в платье Джоан. Она его погладила, и оба решили, что понравились друг другу – вот она, собачья дипломатия.

Все вместе пошли дальше.

Красочного буйства в саду не наблюдалось. Подснежники давно отцвели, ландыши еще не появились, самые неприхотливые и вездесущие цветки — одуванчики расселись по земле, будто солнышки в миниатюре. Избалованные садовые цветы и не думали распускаться, они, как привиреды, ждали тепла.

Роналд подстригал кусты, которые образовали перед коттеджем зеленую изгородь. Он поработал на славу — куча веток заметно увеличилась с того момента, когда Джоан видела ее из окна кухни. Садовник обчистил гигантские ножницы, наклонился, чтобы взять первую охапку и отнести за дом, когда увидел приближавшуюся компанию.

— Мистер Ред, мы к вам на экскурсию! – сообщила Кэти, чем привела мужчину в легкое замешательство.

— Очень хорошо, — ответил он, выпрямляясь. – Но я никогда не проводил экскурсий.

— Не хотелось в такую погоду сидеть дома, — сказала Джоан. – Мы решили провести время на природе. Заодно узнать что-нибудь интересное. Например, как вы ухаживаете за растениями. Дом и сад выглядят ухоженно, значит, вы мастер своего дела. Не могли бы нам рассказать о цветах, которые здесь растут?

— Это можно. Даже с удовольствием. – С лица пропало настороженное выражение, кустистые брови мистера Реда, едва сомкнувшись, разлетелись в стороны. Он был польщен интересом к своей персоне со стороны молодых леди. Левый глаз его прищурился, что означало улыбку, которая из-за густых висячих усов не была видна на губах.

— Растение, которые ползет по стенам коттеджа – это дикая роза «Лавиния»…

— Лавиния? – тут же перебила Молли. – Ой, смешное имя для розы.

— Молли, дорогая, неприлично перебивать, — мягко попеняла гувернантка, но и ее перебили.

— Ой, простите, но я боюсь, что забуду. Знаю стишок про Лавинию. Хотите расскажу?

— Конечно, хотим, — иронично сказала Кэти, поджав губы.

Молли подняла руку в театральном жесте и продекламировала:

— Лавиния, как ночь была ясна,

И как горячи тайные лобзанья.

Светила нам апрельская луна,

На целый мир кидая обаянье…

— Откуда ты взяла этот стишок? – удивилась Джоан. Стихи были явно с любовным подтекстом, который не подходил ребенку восьми лет.

— Нам его прежняя гувернантка читала, мисс Уоррен. Кстати, не знаете, что такое «лобзанья»?

— Э-э… — Джоан замешкалась. Вот они, детские вопросы, на которые надо учиться отвечать не прямо, но завуалировано, и в то же время так, чтобы дети поняли. – Лобзанья – это поцелуи… руки…

— Поняла, Молли? – спросила старшая сестра и дала свое разъяснение. — Это когда Хорни тебе руку лижет, значит – лобзанья. Правда, мисс Джоан?

— Правда, Кэти. Но давайте дослушаем мистера Реда.

— Давайте.

— Так вот. Чем мне понравилась «Лавиния»? Цветет почти все лето — красивыми розовыми и фиолетовыми цветами. Быстро разрастается. За два года покрыла южную стену коттеджа, будто росла здесь лет двадцать. Не требует особого ухода. Я один раз, по весне, сухие ветки обрезаю и все.

— Она и до нашей спальни доползла, — сказала Кэти. — Значит, «Лавиния» называется. Я теперь с ней по утрам здороваться буду.

— И я буду здороваться, — поддержала сестру Молли.

Садовник продолжил:

— Рядом со мной другая роза. Называется «Королева Елизавета». Видите, какой интересный куст. Высокий, похож на деревце с круглой кроной. Раз в год они дают крупные, как яблоки, красные цветы, которые радуют глаз и приятно пахнут.

— Когда они расцветут, обязательно приду посмотреть, — сказала Молли. – И понюхать. Обожаю приятные запахи. Как эта роза называется?

Роналд не знал, он же не профессиональный садовник, но показать себя профаном неловко, сказал первое, что на ум пришло:

— «Эмили Джейн».

— Помнится, именно так назывался ваш корабль. А правда, что вы пиратом работали?

— Почему вы это подумали, мисс? – Голос его прозвучал немножко неуверенно.

— Я слышала однажды, как вы пели: Приплыли впятером на сундук мертвеца, С одним ружьем на всех и бутылкой рома… По-моему, это пиратская песня.

Роналд смутился. Действительно, однажды в подпитии пробурчал вполголоса старинную песенку, но он же думал, что в доме все спали…

Молли продолжала допытываться:

— А в сундуке золото было?

— Нет, Сундук Мертвеца – это остров в Карибском море…

— Ой, интересно…

— Давайте об этом в другой раз поговорим, — вмешалась Джоан.    Разговор сворачивал на скользкую тропинку: если у него действительно пиратское прошлое, совсем необязательно знать о том девочкам.

— Да, мне пора приниматься за работу, дамы,  — сказал садовник и опять взялся за ножницы. – До обеда надо успеть изгородь подровнять. Потом пойду дверь в сарае ремонтировать.

— Спасибо за экскурсию, мистер Ред. Мы обязательно придем еще раз к вам на лекцию. На другую тему. Например, о бабочках, которые прилетают в сад.

— В большом количестве! О них мне тоже есть, что рассказать. Ну, доброго вам дня. — Мужчина отвернулся к кустам и звонко защелкал секатором.

Компания из трех молодых дам и одной старой собаки отправилась по тропинке, которая вела к ручью. На середине пути встала преграда: два столба, к одному приделана примитивная калитка в форме прямоугольника, внутри которого прибита доска наискосок. Девочки тут же встали на нижнюю доску и попросили гувернантку их покатать. Калитка скрипела шарнирами и грозила отвалиться. Ее оставили в покое и двинулись дальше, к мостику через ручей – из трех бревен, по обе стороны которых были приделаны низкие поручни специально для маленьких людей.

Дети не умеют держать впечатления внутри, Кэти и Молли болтали без умолку. Джоан узнала много интересного. Что раньше мостик состоял только из бревен, и «когда мы переехали в Даунхилл, дядя Эдвард велел приделать перила, чтобы мы не упали в ручей». Что Кэти обожает старинные шотландские баллады и желательно про мертвецов, чтобы читать и дрожать от страха. Что Молли однажды переходила через ручей, ухитрилась уронить сапог, и его унесло течением. Что «когда выпадают зубы, надо верхний забросить на крышу, а нижний отдать мышке, тогда она принесет новый зуб».

— Я так и сделала, когда у меня передний выпал — сказала Молли и оттопырила пальцем нижнюю губу, демонстрируя свежую дырку.

На другом берегу тропинка продолжалась, она бежала вдоль старой римской стены и «вела в Стэнфорд, который там» — дети показали на видневшиеся вдали деревенские крыши. Переходить не стали, погуляли по полянке, сорвали несколько одуванчиков и других маленьких, желтоватых цветочков со странным названием «лошадиная груша». Джоан показала – как плести венок, и они общими усилиями соорудили один узенький, потому что стебли были недостаточно длинными. Его, как корону, водрузили на голову Хорни, но он не оценил оказанной чести и, тряхнув головой, сбросил венок на землю. Тот рассыпался.

Кэти расстроилась, собрала цветы с земли и принялась ругать неблагодарную собаку. Гувернантка ее успокоила:

— Через месяц появится больше цветов, на длинных ножках. Мы сплетем три венка, наденем на головы и будем ходить по лугу, как лимониады.

— Это кто?

— Это феи лугов.

— Я хочу сплести венок из крокусов, — заявила Кэти.

— А я из … из роз, — сообщила сестра.

— Глупости, из роз не получится, они колючие. — Старшая, по обычаю, поучала младшую. – Правда, мисс Джоан?

— Тогда.. тогда… не знаю из чего, – растерялась Молли.

— Сделаем тебе из ландышей, — предложила Джоан. – Они похожи на маленькие колокольчики и замечательно смотрятся среди других цветов. Вплетем их в венок из ромашек.

— Как с вами интересно, мисс Джоан. Не терпится узнать, что у нас после обеда по расписанию?

— После обеда рисуем то, что увидели утром на полянке. И сочиняем стихи.

— Я буду сочинять про розы. – Молли явно находилась под впечатлением от рассказа мистера Реда.

— А я – про синие фиалки. Они еще не расцвели, но я знаю, как они выглядят. А вы про что, мисс Джоан?

— Я буду помогать. Теперь возвращаемся. Вижу миссис Ред нам машет из окна.

На обратном пути Хорни привычно и бездумно следовал за хозяйками, но в дом его не пустили.

— Он везде оставляет шерсть, — пояснила Кэти. – Мама чихать начинает. Я в последнее время тоже.

— И я! – присоединилась к компании чихающих Молли.

В библиотеке девочки поставили цветы в вазочку с водой и отправились мыть руки, потом в столовую. Джоан стояла и, как завороженная, глядела на простенький букет. «Невероятно. Здесь покойно, красиво и тихо. Эмма права — как в раю. Нет, как в женском царстве. Да. Пират Роналд не в счет, он старый и под каблуком у жены. Хоть бы удалось подольше задержаться в Даунхилле. Согласна на всю жизнь».

Она составила в уме список знакомых, кому напишет письмо с указанием своего нового адреса. «Сегодня вечером не лягу спать, пока всем не сообщу приятную новость. Такое ощущение, что здесь мой дом».

 

11.

 

Кэти и Молли едва дождались окончания обеда и побежали на занятия с рвением, которого Нора за ними ранее не замечала. Ничего удивительного – девочки переживали лучший день жизни и не желали упустить ни минуты. Время, проведенное за столом, им казалось пустой тратой времени.

Гувернантка ждала их в библиотеке, которая как бы возродилась к новой жизни, пусть не по прямому назначению, а в качестве школьного кабинета. Да какая разница, главное, что про нее вспомнили люди. От сознания нужности она сияла.

На столе уже лежали принадлежности для рисования, которые Джоан нашла в ящиках бюро — листы бумаги, кисточки и краски в баночках.

— Что будем делать, сочинять или рисовать? – с порога спросила Кэти. – Я еще ни разу ничего не сочиняла, а рисовать люблю.

— Давайте для начала нарисуем цветы, — предложила Джоан. – Вот эти, что в вазочке. Или другие, можно фантастические.

Девочки с энтузиазмом принялись за дело и вскоре показали гувернантке результат. Фантазии им было не занимать: у Кэти получилась гигантская ромашка с лепестками разного цвета, Молли изобразила нечто сюрреалистическое, розовое, круглое, на длинной ножке.

— Это «Королева Елизавета» в расцвете, — пояснила она.

— А у меня разноцветная ромашка, — сказала старшая сестра. – Знаю, что таких не бывает, но, может, в будущем появятся.

— Очень хорошо, — похвалила Джоан. – Задание выполнено на «отлично». Рисунки вечером покажете маме. Позже мы сделаем специальный альбом, куда будем складывать ваши художественные работы.

— И показывать гостям, — добавила Кэти. – Еще дяде Эдварду. Он любит цветы. В Милтонхолле разбит цветник, бо-о-льшой! В два раза больше нашего…

— … в десять раз, — уточнила Молли. – Нет, в двадцать.

— Говори уж сразу – в сто, — грубовато заметила сестра. – Не перебивай. Вот. В замке у дяди зимой и летом живые цветы стоят. Так красиво…

— Дядя Эдвард и сам красивый, — некстати сказала младшая. И добавила: — Когда вырасту, я за него замуж выйду.

— Зачем это? – недоуменно спросила Кэти.

— Тогда он будет мой папа… Жаль, что он редко сюда приезжает.

«И слав Богу», — подумала Джоан, а вслух сказала:

— Теперь задание посложнее: сочинение стихов. Кто знает, чем стихи отличаются от прозы? И как называется человек, их создающий?

— Писатель стихов.

— Составитель баллад.

— Сочинитель.

— Художник, — сказала Кэти и тут же спохватилась: — Ой, нет. Стихописец, вот!

В другом месте Джоан от души похохотала бы, но подопечных высмеивать нельзя.

— Ладно, неважно, — сказала она, улыбнувшись.

Последовала дискуссия, в которой выяснилось, что для стихов требуется рифма и размер. Ну, и тема, конечно. Выбрали опять цветочную — она самая простая и находится перед глазами. Поскольку девочки сочиняли в первый раз, решили, что строгая рифма необязательна. Но договорились, что последние слова в строчке будут созвучны.

После длительных обсуждений, споров и поправок совместный труд воспитанниц и гувернантки принял следующую форму:

У цветов нет рук.

Они растут. Они цветут.

Они нам дарят

Самих себя,

Красоту и счастье.

Они легки и нежны.

Видишь их сердечко?

Значит, цветы живые.

Стихи собственного сочинения всем троим очень понравились

— Мы их тоже маме покажем, — решила Кэти. – Мне нравится с вами заниматься, мисс Джоан. Жалко, что вечером придется расстаться до утра.

— А когда начнем учиться на рояле? – спросила Молли. Ей не терпелось сменить вид деятельности и перепробовать сегодня все, чтобы ничего не оставлять на завтра.

— Начнем прямо сейчас.

От стола компания переместилась к роялю. Джоан сыграла и спела детскую песенку:

— Загорелся в поздний час

В небе маленький алмаз.

Ночью звездочек не счесть,

Мы так рады, что вы есть.

Потом началась обучающая рутина – она играла ноты, просила Кэти и Молли их спеть, потом повторить на клавиатуре.

— Важно уметь попадать пальцами по правильным клавишам.

У младшей получалось сразу, старшая же пела фальшиво и с нотами возилась дольше. Наконец, Кэти отступила, сложила руки на груди и надула губы. Вместо красивой мелодии у нее получалась сплошная какофония. Раньше казалось: стоит только сесть за инструмент, она сразу сыграет музыкальную пьесу. Кэти и не предполагала, что за легкостью, с какой руки пианиста порхают над инструментом, стоят годы тренировок. Нет, однообразное нажатие клавиш не для нее.

— Не хочу быть музыкантом, хочу быть поэтом! – капризным голосом заявила девочка.

Джоан положила ей руку на плечо, сказала  без осуждения:

— Хорошо, Кэти. Сделаем так. Приноси сюда игрушки. Пока Молли упражняется на рояле, ты будешь во что-нибудь другое играть.

Предложение устроило. Девочка сбегала в детскую, принесла куклу Викторию в роскошном, но поношенном синем платье и весь музыкальный урок сооружала ей прически, сидя на большой подушке на полу.

Молли перешла на гаммы, и ей понравилось. Более усидчивая, она старалась точнее выполнить рекомендации гувернантки. Высунув от усердия кончик языка, она пыталась попасть нужным пальчиком по нужной клавише, ошибалась и пыталась снова. Усердие никогда не проходит даром, у нее с каждой минутой получалось лучше. «Из Молли выйдет толк, — отметила Джоан. – Она настойчива, имеет хороший слух. Перфекционистка. Похожа на меня».

Заниматься музыкой Джоан любила больше всего, когда-то даже мечтала стать профессиональной пианисткой.

 

12.

 

…Переехав к дяде Виктору, она скучала по крестной сильнее, чем по родителям, когда переехала к Морин. Предоставленная самой себе, страдавшая от безделья и одиночества, бродила она по новому, неуютному дому. Его высокие потолки, неохватные колонны, широкие лестницы, темные шкафы давили и пугали, она ощущала себя, как гном, заблудившийся во дворце великана. Однажды она забрела в гостиную, где стоял рояль — огромный и неуклюжий, как гигантская черепаха. Показалось, он шагнул к ней, и Джоан в испуге отшатнулась. До переезда к Рэдклифам она не видела роялей, но каким-то инстинктом поняла, для чего он предназначен.

Инструмент пугал и манил одновременно. В тот день она не решилась приблизиться, а через пару дней, когда понемногу привыкла к размерам своего нового жилища и его неподвижных обитателей, подошла, открыла крышку. Нажала несколько клавиш. Не поверилось, что высокое, чистое звучание исходит не из тонкого птичьего горлышка, а из неуклюжего черного нутра. Джоан принялась нажимать клавиши вразнобой. Слушала, запоминала. На ум пришли простенькие испанские песенки, которые пела тетя Морин, девочка попробовала подобрать к ним музыку.

Получилось!

Оказалось, Джоан обладает абсолютным слухом. Как-то она одним пальцем сыграла и спела несколько песен дяде Виктору. Привыкший сохранять невозмутимость, он в удивлении поднял брови, как если бы услышал о троекратном выигрыше на бирже. В дальнейшем дядя заметил, что племянницу невозможно оторвать от инструмента, и решил дать ей возможность развить музыкальные способности.

Виктор нанял бывшего пианиста, мистера Чарльза Линли, и он стал приходить четыре раза в неделю – чаще, чем учителя других предметов. У него были белые, редкие, пушистые волосы, которые на лбу завивались в кольцо, и короткие, толстые пальцы, которые бегали по клавишам столь шустро, что глаза Джоан не успевали за ними следить. Нет, у нее так никогда не получится…

Первым делом он поставил на верхнюю крышку предмет со стрелкой, которая падала то в одну сторону, то в другую и равномерно тикала.

— Это метроном, — объяснил Линли. – Он вырабатывает чувство ритма.

Потом он нажимал клавиши по порядку – туда и обратно.

— Это гаммы. Они скучные, не без них не обойтись. Это основа исполнителя. Как невозможно построить дом без фундамента, так невозможно стать музыкантом, не освоив гаммы.

Он дал ей в руки по небольшому яблоку, чтобы училась делать округлую кисть, велел сесть ровно и играть «от крыла».

Забыв про сомнения, Джоан взялась за учебу. Она столь прилежно выполняла указания мистера Линли, что звуки рояля, с утра до вечера наполнявшие дом, привели в бешенство Марджори. Она и без того недолюбливала «полукровку», считая ее не достойной жить в семье с безупречной родословной, и в конце концов, поставила мужу ультиматум:

— Или я, или она. Не могу слушать это занудство. Оно меня с ума сведет. Ты должен что-нибудь придумать.

И Виктор придумал. Он купил для Джоан комнатное пианино, не такое гулкое, как рояль, и поставил в самом отдаленном уголке дома – в пристройке, которая пустовала. Ее собирались использовать как закрытую зимнюю террасу, и придали вид круглой беседки со стеклянными дверьми, через которые, по задумке, должно было проникать много естественного света. Но получилось, что террасу построили в ошибочном месте. Естественного света там как раз и не хватало – из-за разросшихся ввысь и вширь столетних деревьев, которые создавали дух старины в усадьбе, и хозяева не пожелали их вырубать. В солнечный летний полдень внутри царила кладбищенская мрачность, не говоря про сумеречные зимние дни. Сидели там мало, топили редко, от того появился болотный запах, сырость в углах нарисовала грязные кружева.

Заброшенную террасу хозяин велел отремонтировать, обставить приличной мебелью, хорошенько протопить и отдать в собственность Джоан. Она перетащила туда свои вещи, и устроила за пианино уютный уголок, походивший на каморку крестной. Получилось идеальное убежище, чтобы скрываться от косых взглядов Марджори и других членов семьи. Она часами «занудствовала» на инструменте и никому не мешала, а если не музицировала, то читала, разговаривала с куклами, или танцевала испанские танцы, напевая сама себе.

Усидчивость и самодисциплина, не свойственные ребенку, а также природный слух и чувство ритма помогли Джоан за короткое время если не превзойти мистера Линли, то хорошо приблизиться. Об ученике, которого не надо заставлять заниматься и который понимает с полуслова, мечтает каждый преподаватель. Все, что от него теперь требовалось — принести нотную брошюру, обсудить некоторые тонкости, удобно сесть и наслаждаться: Джоан было достаточно лишь коротко просмотреть ноты, чтобы с первого раза великолепно сыграть.

— У девочки феноменальные способности, — говорил он Виктору Рэдклифу. — Если она в скором времени не остынет к музыке, что часто случается в подростковом возрасте, сделает карьеру пианистки.

Джоан не только не остыла — с каждым годом занималась все  усерднее. Через пару лет она с одинаковым мастерством играла фуги Баха и ноктюрны Моцарта и по достижении совершеннолетия собиралась поступать в лондонскую музыкальную академию.

Но волею судьбы ей пришлось поступить совсем в другое заведение.

 

13.

 

Первый день в Даунхилле и для Джоан собирался стать если не самым счастливым, то близким к тому. Она не ощущала себя воспитательницей, она увлеклась и стала будто ровесницей Кэти и Молли, да разве разница в семь лет давала ей право поучать и быть с ними строгой? Их непосредственность, порой мудрая, порой наивная была ей близка, она действительно не слишком от них отличалась.

После пятичасового чая еще раз ходили на улицу, пускали  кораблики в виде сухих листьев и веточек, следили, в какую сторону их течением понесет. Оказалось — на запад. Как определили? Потому что туда склонялось вечернее солнце.

Возвратились домой, занялись спокойными делами. Что может быть спокойнее чтения? Только сон, но до ночи далеко, сегодня им предстояло еще многое сделать. Джоан подошла к полкам, просмотрела названия книг: в основном это были жизнеописания святых и великих полководцев прошлого, а также наставления молодым людям – именно то, чем Нора запретила забивать головы дочек.

— Что будем читать? – спросила Джоан у воспитанниц.

— Давайте шотландские баллады, — предложила Кэти. – Про трех братьев, которые ушли в море и утонули. Потом явились к матери и сказали: встречай гостей…

— Ой, не надо на ночь про мертвецов, — попросила Молли. – Впрочем, читайте, что хотите, я пока помузицирую.

Она села за клавиши, а Джоан постелила на пол медвежью шкуру, на нее плед и подушки. Удобно на них расположившись,   она читала шотландские баллады и кельтские сказки, Кэти слушала, лежа на животе, подперев голову рукой. Потом Кэти рисовала героев сказок – прекрасную Бригит с бусами из черники, фоморскую богиню Домну с загнутыми назад козлиными рогами, гоблина, извергающего огонь. Джоан вырезала картинки, давала приклеивать на чистый лист бумаги присоединившейся к ним Молли. Каждый занимался делом, и все вместе напевали песенки – идиллия, которой залюбовалась Нора, пришедшая узнать, почему в доме непривычно тихо.

«Детям так полюбилась гувернантка, что они забыли про мать?» — подумала она без всякой ревности.

Она провела отличный день, многое успела сделать. Вместе с горничной Дороти перебрала и почистила столовое серебро, вместе с Эммой составила список закупок на неделю, уединившись в будуаре, подсчитала месячные расходы.

У нее даже осталось время для себя — почитать книгу, написать пару писем, бездумно посидеть в кресле-качалке, которое она нашла в кладовке и поставила к себе, обложив для комфорта подушками. Проверила гардероб. Отложила пару платьев, которые следовало отдать в починку, остальные освежить деталями. Но платья подождут, где дети — вот вопрос, сегодня она видела их только за столом. Как сложились отношения с новой гувернанткой?

Судя по всему, неплохо. Они от нее не отходят.

— Как прошел первый совместный день? – бодро спросила Нора. Она отдохнула, хорошо выглядела и хорошо себя чувствовала.

Девочки вскочили, подбежали к матери и обрушили на нее все впечатления, которые накопили за долгий день — о цветах, стихах, гаммах, показывали рисунки и букетик в вазе. «Дети довольны, — с удовольствием отметила Нора. – Значит, гувернантка им понравилась».

— А ваши впечатления, мисс Джоан?

— По-моему, мы нашли общий язык. Кэти и Молли – способные девочки, любознательные. Проблем с образованием у них не возникнет.

— Они непоседы и немного избалованы. Надеюсь, вы приучите их к дисциплине. Если дети начнут лениться, обращайтесь ко мне за помощью. И в других случаях тоже.

— Думаю, в трудных случаях мне удастся с ними договориться.

Нора обняла дочек.

— Пойдемте в столовую. Время ужинать.

После ужина Джоан была свободна.

Свободна… Она уже позабыла, что это значит. Можно ходить, где хочешь, делать, что хочешь. Этой свободы она не знала с того дня, когда уехала от Морин. Но не ошибается ли она, не таит ли коттедж подвохов? Стоит ли опять привыкать к свободе, ведь новую потерю ее Джоан, возможно, не переживет?

Вопрос, чем занять вечер, не возник. Разрешением хозяйки играть на рояле она собиралась пользоваться каждый день и  направилась в библиотеку, ставшую в одночасье своеобразным «культурным центром» Даунхилла. По дороге Джоан прислушивалась по привычке, приобретенной в доме Мюррей, и если бы заслышала чужие шаги, юркнула бы, как мышка, в первый попавшийся коридор или комнатку. Шагов не услыхала, лишь отдаленно детские голоса — самые мирные на земле звуки. Джоан провела целый день в обществе двух жизнерадостных девочек и теперь, оставшись одна, немножко по ним поскучала.

В библиотеке она исполнила парочку произведений, которые знала по памяти. Незадолго до отъезда она приобрела нотный журнальчик и, едва просмотрев, положила в дорожный саквояж. Когда он прибудет, она займется освоением новых композиций.

Обитателям дома не стоило опасаться за свои уши, «занудство» слушать им не грозило. Джоан придумала свой метод разучивания музыкальных пьес. Она садилась к инструменту, разворачивала журнал и погружалась в мир нот. Она читала их и представляла мотыльками, слетавшими с клавиш. Она тихо напевала их мелодию и, зная, как она звучит, с одного раза проигрывала вещь от начала до конца. Второй раз исполняла ее дня через два, и в большинстве случаев получалось безупречно.

Жаль, ждать багажа придется не менее недели — почта работала неторопливо, тем более, что Джоан оплатила самый дешевый тариф «несрочно». Нетерпение ее объяснялось тем, что  желала сыграть новый танец, который не так давно пришел в салоны Туманного Альбиона из Европы и назывался «немецкий вальс». Джоан никогда не слышала, как он звучит, но слышала самые восторженные отзывы от со-учениц. Слышала также, что старые маркизы и герцогини, хранительницы пуританских нравов, объявили его «танцем для кокоток» и запретили исполнять на светский вечерах. В школе для гувернанток его заклеймили как «безнравственный» и не допустили к исполнению.

То, что запрещено без оснований, пытливому уму хочется испробовать в первую очередь. Теперь над Джоан не довлела чужая, жесткая власть, и она решилась купить ноты вальса. Хозяйка Даунхилла произвела впечатление современной, свободомыслящей женщины, значит, не будет против. И почему, собственно? Музыка — самое безобидное, самое возвышенное, самое эмоциональное из искусств. Запрещать играть ее так же бессмысленно, как запрещать птицам петь.

«Когда придут нотные книжки, в первый же вечер отыщу и исполню вальс. Любопытно, как он звучит. Размер три четверти, четкий ритм. Не получится ли слишком грубо? Как-нибудь спрошу у Дороти, есть ли у них в городе книжный магазин и продаются ли там музыкальные брошюры. Ужасно хочется в них покопаться».

Затем мысли ее перетекли к практическим темам. «Теперь буду получать на два шиллинга меньше, чем у Мюррей. Удастся ли выкроить на ноты? Ах, пару пенсов всегда можно сэкономить. В крайнем случае, попрошу у миссис Аргус аванс…»

В библиотеку вошла Дороти.

— Эмма зовет тебя пить чай.

— С удовольствием.

Девушки отправились на кухню, которая занимала левое крыло и служила также столовой для персонала. На столе уже стояли необходимые атрибуты: заварочный чайник, молочник, сахарница, тарелка с бисквитами, оставшимися с обеда.

По вечерам Нора редко беспокоила слуг, и кухарка-экономка Эмма завела традицию завершать трудовой день совместным чаепитием – для создания общности. В этом удаленном коттедже без газет и гостей, которые приносят новости, без семьи и друзей, которые поддерживают в грустную минуту, очень легко затосковать.

Хозяева сами по себе, а слуги, к которым теперь принадлежит и гувернантка, сами по себе и должны держаться друг за друга. Что лучше всего сплачивает людей? Конечно, добрая вечерняя посиделка за чашкой чая, когда можно обсудить дела, посплетничать, да просто облегчить душу разговором.

— Вот и молодежь пришла. Давай, мистер Ред, разливай. – Эмма первая подставила свою чашку. – Как вам у нас нравится, мисс Джоан?

— Мне все понравилось, — искренне ответила девушка. – Удивительное спокойствие. Только ангелов не хватает для полноты картины.

— Это точно, — согласилась кухарка и широко улыбнулась. Круглое лицо ее расплылось и сделалось морщинистым, как сплющенная тарелка. Она положила себе щипчиками три куска сахара. Днем клала один и следила, чтобы остальные делали то же самое. – Если не заскучаете по родным, останетесь надолго.

— Не придется скучать. У меня родителей нет.

— Ах, бедное дитя, — проговорила Эмма подобающие случаю слова и не стала расспрашивать подробностей. Неохота выслушивать очередную жалостливую историю, которая может в дальнейшем оказаться враньем. Повидала она всяких… Плавно перевела на другую тему. – По всему видно, вы жизнью не избалованы. Ведете себя не заносчиво, доброжелательно. Прежняя гувернантка, мисс Уоррен, с нами чай никогда не пила. Считала ниже своего достоинства. Гордая слишком. А чем гордиться-то? В годах уже, а семьи нет. Слышала я, у нее опять с замужеством не получилось.

— Все верно, — подтвердила Дороти с полным ртом. Прожевала и проглотила, торопливо запила чаем — ей предоставили слово, нельзя упустить очередь. — Соседка моей матери рассказывала. Смешная история получилась. Все знают, что мисс Уоррен днем и ночью озабочена поисками жениха. В последний раз положила она глаз на Джона Паркера, сына мясника. Он продавал ей мясо подешевле, и Уоррен подумала, что Паркер таким способом оказывает ей внимание. Стала с ним кокетничать, глазками косить. Уже и планы женитьбы строила, с соседями поделилась. Они-то ей и открыли глаза. Парень не думал с ней заигрывать. Продавал дешевле, потому что мясо было несвежим.

Рассмеялись в полный голос, а мистер Ред хохотал громче всех. Он и чай прихлебывал громко — это была его манера не давать забывать о своем присутствии. Слово ему Эмма давала редко, а когда давала, тут же жалела, потому что заводил он свои морские истории, которые она сто раз слышала. На вечерних посиделках Роналд обычно молчал, но внимательно вслушивался в женскую болтовню. Он был в курсе обсуждаемых новостей, отношение к которым выражал или смехом, или кряхтением. Роналд недолюбливал прежнюю гувернантку, потому что она пыталась им командовать и никогда первая не здоровалась, тем самым подрывала его достоинство джентльмена.

— Джон Паркер недавно обручился, — отсмеявшись, продолжила горничная. — С дочерью прачки. Их дом как раз напротив нашего. Летом свадьба. Так что мисс Уоррен снова осталась ни с чем. – Ее глаза блеснули затаенным злорадством и превосходством. Дороти — сама девушка на выданье, и сама пока без жениха, но ей всего двадцать два, а к тридцати у нее непременно будет своя семья и двое… нет, трое детишек. – Кстати, мистер Ред, слышали – капитан Хиггинс умер.

— Нет, не слышал. Когда же Небеса призвали к себе этого пройдоху?

— Да дней десять тому.  А почему – пройдоху? Он, вроде, тихо жил, одиноко…

— Это когда постарел, угомонился. А молодой был разбойник еще тот! «Джимми-Ненастье» его прозвали, потому что как выйдет в море, так попадет в шторм. Он и меня пытался пиратом сделать.

— Он что – пиратом был? – Дороти раскрыла рот, поднесла бисквит, но откусить забыла – кажется, страшная новость намечается, нельзя пропустить ни слова.

— Конечно, — весело сказал Роналд, довольный произведенным эффектом.

— Я не знала.

— Потому что он о том не распространялся. За морской разбой прямая дорога на виселицу. У него, кстати, именно такая татуировка имелась на предплечье. Виселица с головой.

— Ужасная…

— Чисто пиратская. Как оберег. Вроде – один раз смерть за мной приходила, во второй не явится. – Мужчина помолчал, ожидая новых вопросов. Их не последовало, и он продолжил. – Вот как моя с ним встреча произошла. Шли мы на «Эмили Джейн» к Ямайке, да к несчастью слишком приблизились к острову Тортуга. Там, как известно, столица морских разбойников находится. На нас напала банда под предводительством Хиггинса. Половину наших побили, другую половину обратили в пиратов. Я, мой приятель Билли Биг и еще трое сопротивлялись. В наказание «Джимми-Ненастье» высадил нас на необитаемом острове, бросил бутылку рома и пять кортиков. Надеялся – мы перепьемся и поубиваем друг друга. Только не вышло по его. Через месяц приплыли они посмотреть и нашли всех пятерых в добром здравии. Взяли нас на борт, сделали пиратские татуировки и заставили с ними разбойничать. Хорошо, мне на ногу балка упала. Когда заходили в Порт-Роял, оставили меня там. Я до дома потом полгода добирался.

— Ах, и не говори, я все глаза выплакала, ожидаючи… — проговорила со вздохом Эмма.

— Я ни одной живой души не загубил, а пиратскую метку ношу пожизненно. – Роналд закатал левый рукав и показал на внутренней стороне предплечья нечеткий рисунок черепа. – По живому резали, потом порох втирали. Жгло неимоверно… Еле зажило. На тот остров, где нас оставили, разбойники часто свозили бунтарей. Прозвали его Сундук Мертвеца, потому что покойников там лежит больше, чем золотых монет в сундуке мертвого пирата…

Джоан в разговоре не участвовала, пила чай, слушала и удивлялась: мистер Ред – сам живая баллада. Опять пришла мысль, которая с короткими промежутками посещала ее целый день. «Какие здесь приятные, бесхитростные люди. И хозяева, и слуги. Да, на сей раз повезло с работой».

Перед тем, как лечь спать, она вспомнила о решении написать несколько писем. Кому в первую очередь? Конечно, крестной Морин. Потом любимой школьной подруге Пэтти. Потом воспитательнице мисс Роуд. И… Алексу? Джоан вздохнула.

Воспоминания нахлынули и унесли ее на несколько лет назад.

 

14.

 

…От переезда в дом дяди Виктора Джоан не ожидала ничего хорошего, и оказалась права. Его жена Марджори не признала ее родней за «цыганское» происхождение и лишь терпела, не желая ссориться с мужем. Трое их детей не замечали ее, когда проходили мимо – отворачивались: до «подкидыша» им не было никакого дела. Слуги, тонко чувствующие отношения в семье, смотрели на нее презрительно и всячески обделяли.

Один дядя Виктор искренне жалел маленькую племянницу, пытался уделять ей свободное время, которого имел мало по причине занятости в семейном бизнесе. Он нанял учителей, чтобы обеспечить девочке воспитание и образование не хуже того, что получили его собственные дети. Но учителя приходили и уходили, и большую половину дня до нее никому не было дела. Чем старше становилась Джоан, тем острее ощущала заброшенность.

Она вступала в опасный возраст, зыбкий, неуверенный, неопределенный, когда особенно требуется плечо родного человека, добрый совет. Их отсутствие сказалось на характере Джоан — она замкнулась, отгородилась от внешнего мира.

Когда не с кем поделиться радостями и печалями, человек  переживает их в себе. В молчании. Привыкать к которому было тяжко — когда жила у крестной, болтала без умолку. Окруженная ее любовью, девочка почти не замечала нехватку родителей. Окруженная равнодушием новых родственников, она ощутила тоску по отцовской поддержке и материнской ласке. Джоан пыталась вспомнить их лица, чтоб хотя бы в мыслях обращаться к ним, хотя бы в воображении представлять их рядом. Но не вспомнилось ни черточки и не осталось ни одной вещицы. Джоан засомневалась – а были родители? Или она подкидыш?

Нет, не подкидыш, сказал дядя Виктор и в подробностях описал Артура и Эсмей. Джоан подумала и нарисовала их портреты — такими, какими хотела видеть. Положила на ночной столик возле кровати и каждый вечер рассказывала о прожитом дне, желала им спокойной ночи. И сама спала спокойно, потому что верила: два ангела на небе наблюдают за ней, охраняют — днем от дурных людей, ночью от кошмаров.

Она не ожесточилась, не потеряла ощущения самоценности во враждебной атмосфере дома Рэдклифов. Для отдушины, она создала себе убежище на зимней террасе за пианино, куда  натаскала подушек, пледов, игрушек. Получился маленький, уютный мирок – теплый и приветливый. Она впускала туда множество вещей: кукол, книг, рисунков и лишь одного человека – дядю. Он очень старался, чтобы Джоан не чувствовала себя забытой. Иногда по вечерам  приходил к ней «в гости», сажал на колени, спрашивал что-нибудь, рассказывал что-нибудь, просил показать рисунки или сыграть музыку.

В редкие, свободные от бизнеса, дни Виктор брал племянницу с собой кататься на лошадях. Он подарил ей белого в черных пятнах пони с челкой, падавшей на глаза, и хвостом, подметавшим землю. Она назвала его Снупи, потому что тот обожал сладкие кексы, которые маленькая хозяйка приносила, утаивая из собственного десерта. Но чаще доставались ему морковки, пресность которых сглаживалась ее нежными похлопываниями и ласковыми словами.

— Что, нравится? Хрусти-хрусти, только не кусайся. Когда вырастешь, получишь большую морковку. А сейчас не проси, а то подавишься.

Недостаток общения с людьми Джоан восполняла общением с тем, что ее окружало — с пони, игрушками, портретами родителей, даже с пианино. Прежде, чем начать играть, она гладила его по крышке, вежливо здоровалась:

— Доброе утро, дорогое пианино. Сейчас мы поиграем гаммы, разомнем клавиши и пальцы. Потом исполним этюд номер два для начинающих.

Одиночество стало каждодневным спутником Джоан, и она привыкла к нему, как привыкают к чему-то постоянно сопровождающему — собственной тени, например. Но порой, длинными зимними вечерами, когда терялось ощущение времени, или дождливыми осенними днями, когда казалось, что плачут небо и земля, оно тяготило ее до такой степени, что хотелось куда-нибудь убежать.

Убежать от тени невозможно, отвлечься да. Лучший способ отвлечься от своих мыслей – заменить их чужими. Один раз заглянув в библиотеку, Джоан скоро превратилась в ее самого частого посетителя. Из несметного количества книг она выбирала сначала приключения, мифы и сказки, потом перешла к романам, что было неизбежно, учитывая переходный возраст.

Джоан взрослела, и вместе с ней взрослело ее воображение. Теперь его развивали романы, которыми она увлеклась и читала все подряд. Рассматривая иллюстрации, она живо представляла обстановку и все действие, ставила себя на место главной героини и переживала все то, что переживала та. Придумывала новые приключения, уносилась фантазией в экзотические места, где красивые люди пели о красивой любви, и все заканчивалось счастливо — свадьбой. Именно тогда она заметила на стене картину, где тореадор в красном костюме играл на мандолине девушке с розой в волосах.

На другой же день она сорвала с куста розу, вставила в прическу, посмотрелась в зеркало. Да, она ничем не хуже той дамы. Решила перерисовать картину и вместо дамы изобразила себя. Получилось, что тореадор пел о любви ей, Джоан. Ужасно романтично!

Своими настроениями она делилась с бумагой.

Самым частым сюжетом ее рисунков была хрупкая, женская фигурка, одиноко стоявшая на высокой скале или на берегу моря: подол платья трепещет на ветру, взгляд устремлен вдаль. Она ожидает своего героя. Лица его Джоан не представляла, зато хорошо представляла, как одет: красный камзол, светлые рейтузы, на голове высокая шапка с кокардой и пером — именно такого офицера Джоан видела однажды в городе на военном шествии. Он прискачет на белом коне… нет, он приплывет на корабле с белыми парусами и увезет ее с собой в дальние края…

Жажда родительской любви уступала место жажде узнать самую непостижимую тайну взрослых: как получается, что совершенно незнакомые люди встречаются и вдруг начинают испытывать к друг другу нечто, что полностью их подчиняет, заставляет страдать, плакать, ревновать, порой даже идти на смерть.

Не зная жизни, она подумала: то, что описано в романах, и есть жизнь. Для счастья требуется немного – лишь наличие прекрасной дамы и галантного кавалера. Дама есть, это Джоан, где же искать кавалера, который откроет ей волнующую тайну?

Да, вот же он — учитель французского, красавец с безупречными манерами, месье Жюль. С наивной страстью в детской еще душе одиннадцатилетняя Джоан призналась ему в любви. Жюль на страсть не ответил. Он обожал женщин, но что ему делать с ребенком? В ней нет ничего романтического и вообще привлекательного. В отношениях полов интересна игра, флирт, двусмысленные намеки, пустая болтовня, которая никогда не знаешь, чем закончится — поцелуем или пощечиной.

Что имеет предложить эта не по годам серьезная девочка, которая запуталась в дебрях взрослых отношений? Сразу видно влияние романов, но там все не так, как здесь. Он объяснил — в чем ее ошибка, и как следует девушке вести себя с мужчинами. А потом уехал.

Роман Джоан закончился, не начавшись. Однако, неудачный опыт первой любви ее не разочаровал. Она знала, опять же из книг, что чувства не всегда бывают взаимными. Неудачи воспитывают нас, это уроки, которые не проходят бесследно. Самое главное, что вынесла она из урока Бенуа — мужчин не впечатляет, если женщина проявляет инициативу.

В следующий раз она будет осмотрительнее.

Джоан затаилась в ожидании новой любви. По простоте души и из-за отсутствия мудрого советчика она недооценила коварство взрослого мира, в который ей не терпелось вступить.

В следующий раз она обожглась сильнее.

 

15.

 

Через полтора года после отъезда месье Жюля, под самое Рождество в дом Рэдклифов съехались дети и другие родственники. Украшенный к празднику дом ожил и потеплел. Его строгую величавость смягчили милые рождественские украшения: венки из остролиста и омелы на дверях, гирлянды на перилах лестниц,  елочки на столах и этажерках. В большой гостиной, посреди ковра установили главную елку, под которой разложили яркие коробки с подарками. Среди них был и подарок для Джоан, который купил лично крестный отец.

По дому ходили гости и хозяева, бегали в горячке слуги. Ее по-прежнему никто не замечал, но предрождественская суета увлекла и Джоан — она не чувствовала одиночества и ходила, напевая про себя. Для хорошего настроения были причины. Недавно ей приобрели несколько новых платьев до пола, как у взрослых, и она распрощалась с последним детским атрибутом – короткой одеждой. В день Сочельника она надела самое красивое платье, белое, с кружевами по лифу и круглым вырезом на груди, вплела в волосы голубые атласные ленты, оглядела себя в зеркало и, довольная, вышла из спальни.

Стараясь держаться ближе к зимней террасе, она ходила по комнатам и с нетерпением ожидала приезда дяди Виктора, чтобы похвалиться праздничным нарядом. Улучив минутку, она заглянула в гостиную, обошла вокруг елки, выискивая коробку со своим именем. Найти не успела. Заслышала звук подъехавшей кареты и побежала в холл.

Джоан ожидала увидеть крестного, но открылась дверь, и она увидела… героя своих рисунков – красавца-офицера в красном мундире и высокой шапке с пером. На бегу остановилась. Растерялась, замерла. Она втайне о нем мечтала, но даже в самых фантастических грезах не надеялась встретить по-настоящему. Откуда он здесь?

Она не сразу узнала кузена Алекса.

Лейтенант Александр Рэдклиф проходил службу в полку легких драгун, расквартированном в округе Чизвик под Лондоном. Он воспринимал службу скорее как развлечение, чем как долг, был кутила, мот и весельчак. Домой приезжать не любил и не скучал по родным, являлся на большие праздники, когда присутствие всех членов семьи считалось обязательным. Но даже приезжая редко и ненадолго, чувствовал себя взаперти, скучал ужасно и стремился снова на службу, как резвый конь на волю.

Во время посещений родительского крова он, по скверной семейной традиции, не обращал внимания на кузину. Наверное, из троих детей Рэдклифов, он больше всех презирал ее и вообще не считал за человека. Кого там считать? Малявка, полукровка, испуганный зверек. За все годы он не сказал ей ни доброго, ни худого слова — она не заслуживала его высокого внимания.

Естественно, что Джоан его избегала и почти не знала в лицо.

Когда вместо полноватого, мешковато одетого дяди вошел очаровательный молодой офицер, сердце ее бешено забилось. И какая дама осталась бы равнодушной при виде мужчины своей мечты?

В длинном кружевном платье, с сияющими ожиданием глазами стояла она посреди черно-белой плитки холла и выглядела так же странно, как юный цветок, выросший из шахматной доски.

Алекс не ожидал увидеть нечто свежее и прекрасное в доме, где вековая скука и чопорность губят на корню все живое, подобно суховею в пустыне. Он подумал, что это гостья родителей, обрадовался – скучать не придется. Расплылся в улыбке, а про себя усмехнулся, предчувствуя интрижку. Потом заметил знакомые черты и догадался. Радость погасил, улыбку оставил, интрижку далеко задвигать не стал. Отдал шапку и саблю лакею, развел руки в стороны и направился к Джоан.

— Не верю глазам, — начал он обычную скороговорку, которой   туманил мозги простоватым дочерям разбогатевших фермеров. Сам в то время вспоминал – как же ее зовут? — Кто эта фея из волшебной сказки о спящей принцессе? Джейн?

— Джоан… — решилась поправить кузина.

— Не-е-ет. Джейн мне больше нравится. Это благородное имя. Помнишь, у Генриха Восьмого была жена – Джейн Сеймур. Красавица. Но она тебе и в подметки не годится. Позволь называть тебя Джейн, о, королева… — Тут Алекс понял, что залетел слишком высоко в лести девчонке и снизил тон. — Не могу поверить. Кузина, ты здорово выросла за последний год. Стала настоящей леди.

Он подошел, приобнял ее за плечи, поцеловал в лоб, отчего Джоан засмущалась и покраснела. Румянец придал ей зрелого женского очарования, как румяный бочок придает спелости зеленому яблоку.

— Ты меня встречаешь? – мягко спросил молодой человек, сделав ударение на слове «меня». Вовлекшись в игру, он желал, чтобы она ответила «да» и смотрел, гипнотизируя.

Он стоял слишком близко, смотрел слишком пристально и окончательно смутил юное существо.

— Н-нет… да… нет… дядю Виктора, — заикаясь, пролепетала девочка. Она разнервничалась и не знала, что делать. Разозлилась, развернулась и выбежала из холла.

Провожая ее жадным взглядом, Алекс отметил: «Зверек становится человеком. «Полукровка» превращается в девушку. Надо бы ее навестить в приватном порядке. Кажется, у нее имеется отдельная комната в доме. Узнать бы, где…».

Его размышления прервала мать, подоспевшая с объятиями.

Остаток дня Джоан провела одна, в своем тихом, одиноком убежище. Недавнее волнение схлынуло, тело обмякло, как тесто. Не хотелось ни читать, ни музицировать, ни рисовать. Она забралась с ногами на диван, обняла подушку и уставилась в окно на морозные узоры.

В голове бушевало. Одно дело мечтать о ком-то не существующем, другое — о реальном человеке. Прекрасный принц обрел черты кузена Алекса, и фантазия разыгралась. Джоан представляла. Ее — юную, одинокую принцессу, заточили в замке злой волшебницы по имени Марджори. Затянутая в тяжелое, средневековое платье и с волосами, убранными под сеточку, сидит она у высокого решетчатого окна, ожидает освободителя. И он явился — в образе Алекса, с саблей, на коне…

Она рисовала в воображении картины, волновалась и замирала, будто все происходило на самом деле. Вот в чем польза мечты – если ее представить в деталях, то получится воспоминание. Люди любят приятные воспоминания, возвращаются к ним всю жизнь. Для Джоан приятными были мечты, она купалась в них и была счастлива.

Кузен завладел ее мыслями и сердцем. Зря она поспешила влюбиться в месье Жюля и написала письмо, за которое тот ее отчитал. Если бы она адресовала послание Алексу, возможно, он ее не оттолкнул бы. Он так пристально смотрел на Джоан в холле, будто… будто влюбился. Да. Раньше он не удостаивал ее и косого взгляда, а сегодня узнал, подошел, поцеловал. Пусть в лоб. Но поцеловал же. Он не остался равнодушным, а уж она и подавно.

За ужином Александр сидел по правую руку от отца, Джоан на другом конце стола, и хорошо, иначе кусок не полез бы в горло. Все время казалось, что он смотрел на нее так же пристально, как в холле, а она не отрывала глаз от тарелки. Если бы встретилась с ним взглядами, опять покраснела бы, и гости поняли бы — от чего.

Напрасные терзания. Гости были, в большей части, родственники Марджори и, естественно, разделяли ее отношение к чужачке Джоан. Ее не замечали, болтали и смеялись только со «своими». Впервые невнимание окружающих оказалось кстати — если бы с ней заговорили, она бы растерялась, подавилась, закашлялась. Позор…

Ужин подходил к концу, вот уже задули свечи, и слуги принесли горящие сливовые пудинги. Кто-то шепнул ей на ухо «потом не спеши убегать». Или послышалось?

Покончив с пудингом, гости и хозяева переместились в музыкальный салон веселиться до утра: петь, танцевать, составлять шарады, играть в карты, мужчины – пить и курить, дамы – пить и обсуждать. Джоан, как всегда, не пригласили, и она отправилась к себе.

Кто-то тронул за локоть, и еще не увидев, она знала – кто.

— Джейн, почему ты не пошла в салон? – Он догадывался – почему, но продолжал игру.

— Там скучно, — ответила Джоан совершеннейшую правду. Ей никто не предлагал и никто не запрещал. Но если бы пошла, умерла бы от скуки и презрения.

— Странно, наши ощущения совпадают. Мне тоже неинтересны их глупые разговоры и детские шарады. Давай проведем время вместе?

— И что мы будем делать? – спросила настороженно Джоан.

Она знала, как вести себя с принцем из мечты, но не с живым мужчиной. В мечтах все просто: она тосковала в заточении, он ее спасал, потом в романтической беседке пел и играл на мандолине, потом посадил бы ее на корабль и увез в страну вечного солнца. А что им делать здесь? Ни беседки, ни мандолины, ни корабля, ни солнца…

— Э-э-э… Честно сказать, я скучал по тебе, — выдал Алекс первое, что пришло в голову.

— Правда? – спросила Джоан прежде, чем догадалась, что не может быть правдой откровенное вранье.

— Конечно! Ты не представляешь, как в войсках скучно. Кругом лишь мужчины и лошади. Каждый день одно и то же и никакого разнообразия. Поговорить о высоком не с кем. Поглядеть с удовольствием не на кого. Вот увидел тебя сегодня, и одинокое сердце возрадовалось…

Услышав про «одинокое сердце», Джоан насторожилась. Это тот самый пустой разговор, о котором предупреждал месье Жюль. Убежать сразу или подождать – вдруг ошиблась? Убегать ноги не желали.

— О, Джейн, – продолжал лить елейный поток Алекс, едва удерживая серьезность на лице. — Ты вдруг выросла и, как юная звездочка, осветила этот старый дом… Давай пройдемся по его коридорам. И если увидим венок из омелы – поцелуемся. По-родственному. Это на счастье. Старая традиция, которая идет еще от друидов…

Нет, слишком подозрителен его напор, слишком сладостны речи. Прав был месье. Мужчина ее мечты – дамский угодник?   Жаль. Думает – если она неопытна, то глупа?

Джоан высвободила руку.

— Извините. Я лучше пойду к себе.

— О, неужели ты оставишь меня одного в Сочельник — самый романтичный вечер года? – Она не ответила и сделала шаг в сторону. Он опять ее удержал. — Ну хорошо. Если не хочешь гулять по дому, имею другое предложение. Пока другие веселятся, давай поищем подарки под елкой?

— Давайте. – Второе предложение показалось более приемлемым.

— При одном условии. Я ищу твой подарок, ты мой. Так интереснее. Кто первый найдет, тот получит поцелуй в награду.

— Хорошо, — согласилась Джоан. Поцелуй будет, конечно, в лоб.

Все-таки согласилась. Алекс другого не ожидал. От легкой победы он едва не потерял интерес, но решил проверить ее еще раз и довести игру до конца. Он специально долго искал упаковку с именем «Джоан», она нашла его сразу и, не ожидая подвоха, протянула кузену. Принимая, он накрыл ее руки своими и задержал дольше, чем требовалось для простой передачи коробки. Впился взглядом: смутится она или останется равнодушной к знакам внимания? И опять оказался прав — щеки ее залила краснота, будто она с мороза вошла в жаркую комнату. «Все ясно. И эта дурочка влюбилась. Какие они все примитивные. Предсказуемые».

Жарко стало Джоан и неловко, в точности как утром. И как утром она развернулась и убежала к себе.

Не раскрывая, поставила подарок на пол, забралась с ногами на диван и застыла в той же позе, в которой просидела целый день, мечтательно глядя в окно. Теперь там темно. И в душе темно. Она снова влюбилась. И снова невпопад, как с Жюлем. Нет, хуже.

Потому что Алекс — сын дяди Виктора, значит, ее кузен и близкий родственник, о чем она совсем забыла. Рэдклифы, за исключением крестного, держали ее на расстоянии, и Джоан никогда не ощущала себя членом их семьи. Они всячески подчеркивали, что не связаны с ней семейными узами, и явно сторонились. Она не понимала — почему, но принимала и отвечала тем же. До того момента, когда красивый кузен, только появившись в холле, очаровал, околдовал, взял в плен ее бедное, неопытное сердце.

В его присутствии Джоан терялась, а теперь внутренне собралась и стала размышлять: куда собралась нырнуть, в чистое, легкое озеро или в смрадное, тягучее болото?

Кажется, в болото. На сей раз нельзя идти на поводу у чувств. Она влюбилась в родственника, что запрещено, вдобавок — в представителя враждебного лагеря, что опасно. Странно он себя ведет: годами ее не замечал, а теперь вдруг оказывает повышенное внимание. Неспроста. Интуиция подсказывала ей «выжидать». Алекс приехал ненадолго и через пару дней снова исчезнет из дома. И из ее жизни. Есть надежда, что любовь ее исчезнет вместе с ним. А до отъезда надо держать себя в руках и поменьше встречаться.

В редкие моменты, когда Джоан и Алекс оказывались в одном помещении — в столовой или в коридоре, она принужденно отводила взгляд, но все равно краснела и нервничала. Он с насмешкой наблюдал и, не сорвав с ее губ ни одного поцелуя, праздновал победу.

«Правду говорят – женщины без ума от военных. Вот и маленькая дурочка Джейн попалась на крючок. Сколько ей лет? Двенадцать-тринадцать. Худышка. Похожа на лягушонка. Не подходит для интрижки. Забеременеет, отец начнет разбираться. Хлопот наживу. Подожду пару лет. Пусть подрастет, округлится, нальется соком. Живет в доме. Никуда от меня не денется».

Джоан он оставил в покое, но времени не терял. Следующие два дня шуточно ухаживал за Кассандрой Хавис, трьетьестепенной племянницей матери, а потом с большим удовольствием объявил, что «служба зовет» и собрался уезжать.

Его провожали с почестями, как на войну. Несмотря на мороз, из дома вышла целая толпа: родители, сестры, гости, слуги – все, кроме маленькой кузины. Она стояла у окна на втором этаже и с высоты взирала на их мельтешение. Если бы не было там ненавидящей ее толпы, она бы огорчилась, что Алекс уезжает, а так нет, потому что он часть их. «Ну и хорошо. У нас бы все равно ничего не получилось. Мы же родственники, хоть и чужие».

Ожидания ее оправдались: с исчезновением Алекса мир воцарился в душе. Правда, когда читала очередной роман и рисовала в воображении облик главного героя, проглядывали в нем знакомые черты. Но придуманный герой – не настоящий, от его присутствия не смущается сердце, и не бросает в жар.

А вскоре новые события вытеснили воспоминания о кузене.

В первых числах января Джоан с подарками отправилась навестить крестную, поздравить с прошедшим Рождеством и наступившим новым годом. Морин встречать крестницу не вышла. Когда та вошла, старая женщина лежала на постели на спине и не двигалась. Ни камин, ни свечи не горели, в доме стыло, как на улице. Джоан подумала, что крестная умерла, испугалась, побросала подарки, подбежала. Положила руку на щеку – холодная как снег. Тронула руку – пальцы чуть пошевелились. Жива!

— Тетя, что с тобой?

Морин разлепила губы, что-то сказала, слабо, Джоан не разобрала. Переспрашивать не стала. В доме ведуньи она сама будто стала ведуньей и получила знания свыше. Или из прошлого. Тетя больна, скорее всего простудилась, надо ее лечить. Чем? Ясно – чем. Теплом. Джоан растопила камин, нашла все, имевшиеся одеяла, накрыла крестную, хорошенько подоткнув под ноги, точно так делала тетя, когда болела Джоан. Сварила похлебку, накормила больную супом. Сделала настойки из трав, дала выпить. Растерла лечебным маслом застывшие ноги. Ночью лежала рядом, согревала ее своим теплом.

Наутро Морин заговорила разборчиво. На следующий день села на постели, еще на следующий кое-как встала и прошлась — согнувшись, держась за левый бок. Джоан опять спросила:

— Что с тобой, тетя?

— Не бойся, миленькая, ничего серьезного. Спина болит. Наверное, застудила, когда за дровами ходила. Спасибо, помогла ты мне. Теперь пойду на поправку. Вот что, девочка. Мне с тобой поговорить надо. Садись сюда.

Джоан уселась на кровати, а Морин поковыляла к сундуку. Открыла нижний ящик, где хранила самые ценные вещи, взяла деревянную коробочку, такую затертую, будто не из сундука достала, а из-под земли. Села рядом с крестницей, вынула из коробки круглый медальон из серого металла на суровой нитке. По ободку крышки шла гравировка – загогулины и цветы, посередине стояло «Джоан Рэдклиф».

— Медальон не простой, с секретом. — Морин нажала кнопку — щелкнула пружина, верхняя крышка откинулась. Внутри на одной стороне виднелся мужской профиль, под ним надпись «Артур Рэдклиф», на другой – женский профиль и «Эсмей Рэдклиф».

— Это твои родители. Они были официально женаты, так что ты законно носишь их фамилию. Запомни это. Кто скажет другое, то неправда. Я заказала этот медальон, когда ты только родилась. Однажды он тебе очень пригодится. Носи его, не снимая. И не забывай родителей.

— Я не забываю. У меня на столике в спальне лежат их портреты. Сама нарисовала. По памяти.

— Хорошо, девочка. – Морин повесила медальон ей на шею. Повторила: – В один день он тебе поможет, смотри не потеряй.  И не бойся, что украдут. Он из дешевого металла.

«Кто его захочет украсть? – удивилась про себя Джоан. – Дядя Виктор, что-ли?» Медальон ей понравился – и красивые надписи, и витиеватый ободок. Она его еще раз раскрыла – полюбовалась на портреты, поцеловала обоих, закрыла и убрала под платье.

Крестная обняла девочку, крепко прижала к себе, долго не отпускала. На лоб Джоан упала теплая капля. Она забеспокоилась: почему тетя плачет? Спросить не успела.

— Мы теперь не скоро увидимся, — сказала Морин.

— А когда?

— Пока не знаю. Не скучай, Джоан, и не чувствуй себя одинокой. У тебя есть я. Что бы ни случилось, в беде мою дочку не оставлю.

Она впервые назвала ее «дочка».

 

16.

 

Ровно через месяц, на другой день после дня рождения Джоан, умер дядя Виктор. Он скончался скоропостижно, после ужина, по пути из столовой в гостиную, куда явился уже в гробу. Окна там наглухо занавесили, зеркала закрыли черными покрывалами, двери распахнули и повесили над входом черные гардины в виде триумфальной арки. Камин не разжигали.

В доме наступила тишина. Не слышалось ни шагов, ни разговоров, ни стука посуды, ни шороха платьев, будто вместе с хозяином умерли и его домочадцы. Джоан было страшно ходить по обезлюдевшему дому, она сидела на зимней террасе и не знала чем себя занять. К пианино не подходила, не желая нарушать мертвый покой. Книг не читала — когда рядом усопший человек не до романтического чтива. Она жалела дядю и все никак не могла поверить, что его больше нет. Трагическое сообщение принесла ей   служанка Рози, но она глуповатая, могла ошибиться, или что-нибудь перепутать. Джоан до последнего надеялась, что умер не дядя, а кто-то другой.

Захотела удостовериться и однажды пробралась в комнату, ставшую последней обителью покойного перед уходом на Небеса.

«Где праздник был, там гроб стоит,

И ведьма-Смерть на всех глядит»

В комнате было темно и мало что проглядывалось, а что проглядывалось было покрыто черным, и действительно казалось, что вездесущая смерть выглядывает изо всех углов. Джоан съежилась от тех взглядов и от черного, тяжелого воздуха, в котором висело несчастье, неожиданно коснувшееся лично ее. Стараясь производить как можно меньше шума, приблизилась к изголовью. Там стоял односвечовый канделябр, а поодаль, на комоде еще один. Возле него сидела женщина, похожая на тень, и читала вполголоса из книжки с такими же желтыми страницами, как лицо усопшего.

Да, то был дядя Виктор. Он не походила на мертвеца, которых она видела в книжках – лысых, тощих, с черными глазницами и костлявыми пальцами. Ей показалось, что все ошиблись, посчитав его мертвым – он просто спит. Только почему-то не на кровати, а в деревянном ящике. Джоан не испугалась, подошла, погладила по  руке — она не пошевелилась. Значит, правда…

На цыпочках вышла из гостиной. Она думала о дяде целый день и постепенно привыкла к мысли, что да, его она больше не увидит. Как и своих родителей. Вот когда стало по-настоящему страшно. Что теперь будет с ней, Джоан? Единственный близкий человек в этом враждебно настроенном доме умер, теперь судьба ее в руках Марджори, и ничего хорошего ожидать не приходится. «Отдали бы меня обратно крестной Морин…», — подумала Джоан. Но вряд ли здесь спросят ее мнение.

Печалью она поделилась с бумагой. Нарисовала темно-голубое, в белых бурунах море, бригантину с длинным, острым, словно копье, форштевнем и черными парусами. На борту написала «Траур» и заплакала. Это была первая смерть, которую она переживала осознанно. Опять же в одиночку. На одну печаль наложилась другая — о своей собственной судьбе, которая рухнула в одночасье. Теперь она не племянница хозяина дома, а всеми ненавидимое существо. О мечте стать пианисткой, зажить самостоятельно и независимо придется забыть. Навсегда.

Навсегда… В тринадцать лет это слово означает трагедию. Джоан была достаточно взрослой, чтобы понимать – она стоит на пороге большого поворота. К худшему. Она больше не рисовала в воображении принцев и принцесс – они канули на дно океана, а Джоан неслась на черном корабле в туманное будущее. Суровая жизнь грубо ворвалась в ее романтические грезы. Она представляла себя нищенкой, бредущей под дождем неизвестно куда. Лучше бы она тоже умерла.

В связи с трагическим событием все трое детей снова собрались в родительском гнезде. Джоан никого из них не видела – Марджори наложила на нее домашний арест и запретила выходить из спальни, даже чтобы обедать за общим столом. Еду ей приносила служанка Рози, которой приказали держать рот на замке и не ругали, если ужин, предназначенный для Джоан, исчезал по дороге. Учителя были тут же уволены, зимняя веранда закрыта.

Марджори полностью изолировала «полукровку» от внешнего мира, но на том не остановилась. Она вынашивала план мести.

На другой день после похорон она собрала семейный совет. Присутствовали: старшая дочь Флоренс с мужем Робертом Кайли, средняя Эмили, сын Алекс и сама мать семейства. Главный и единственный вопрос, стоявший на повестке — что делать с Джоан?  За весь разговор они ни разу не назвали ее по имени.

— Не потерплю ее в доме ни одной лишней минуты, — твердо сказала Марджори и дернула головой. Вместе с ней дернулась оборка черного чепца, подтверждая слова хозяйки. — Она нам никто. Нагло влезла в приличное семейство, надеясь оторвать себе лакомый кусок. Виктор возился с ней в память об Артуре. Которого собственный отец изгнал из семьи за связь с таборной замарашкой и – напомню вам! — лишил наследства. Ну, хорошо, Виктор считал себя обязанным о ней заботиться, а мы-то при чем? Наш род — один из старейших в Эссексе, ведется от славных баронов Хиллов. Чистая кровь его не осквернена ни одной каплей чужой крови, ни шотландской, ни ирландской, почему мы должны заботиться о цыганском выродке?

— Надеюсь, ты не выбросишь ее на улицу, как собачку, — сказала немного лениво Флоренс. Она была на седьмом месяце и как будущая мать испытывала к девочке некоторое сочувствие. – Если знакомые узнают, получится скандал. Что бы мы о ней ни думали, она слишком долго жила в доме на положении родственницы, и все это знают. Значит, имеет определенные права…

— Никаких прав!

— Хорошо, — равнодушно согласилась Флоренс. – Выбрасывать на улицу все равно нельзя. Ее надо куда-то пристроить.

— Вопрос – куда? – Марджори задумчиво посмотрела на чашку чая, которую поставила перед ней горничная. Пить или не пить? Нет, чай надо пить в расслабленном состоянии, а она сейчас зла и может подавиться. Проклятая девчонка застряла как рыбья кость в горле. Ни сна от нее, ни покоя, ни чаю попить, ни обедом насладиться. Муж умер, горевать надо, посетителей с соболезнованиями принимать, а приходится об «этой» думать. – Замуж отдать? В приличную семью без приданого не возьмут. В бедной она тоже не нужна. Эта плебейка не научилась ничему полезному, кроме как на пианино пиликать, да бумагу изводить.

— Может, ее на курсы для благородных девушек устроить? – предложила Эмили. — Вроде моих. Научится вести себя в обществе, окрутит какого-нибудь мужчину, достаточно богатого, чтобы ее содержать…

— Ты с ума сошла, — оборвала ее мать. — Знаешь, сколько стоит твое обучение? Вслух произнести страшно. И не нужны полукровке курсы для будущих леди. Она никогда не станет дамой. Надо поискать что-нибудь попроще.

— Пусть идет служанкой в богатый дом, — предложил практичный Роберт Кайли.

— Да, пусть служанкой идет, — поддержала его жена, привыкшая поддакивать. – Кастрюли драит, горшки выносит…

— У служанки работа тяжелее, чем у добытчика угля, она там и недели не протянет, — возразила Марджори с досадой. — Мне, конечно, все равно, да в обществе разговоры пойдут. К тому же не хочу, чтобы она поблизости от нас обреталась. Чего доброго, вздумает приходить деньги клянчить. Всю жизнь содержать ее не собираюсь. И за дверь ее запросто не выставишь. Чертова девчонка всю репутацию нам испортит.

— А что если на курсы гувернанток? – предложил Алекс, которому внезапно пришла идея. Вспомнил приятеля, капитана Добрина, который имел интрижку с гувернанткой. Кроме пикантных деталей их отношений, он рассказывал, что девушка была весьма довольна должностью: воспитание чужих детей не требует физических или умственных усилий. – Есть специальные школы в Лондоне. Через три-четыре года она отучится и сможет зарабатывать себе на жизнь. Конечно, придется заплатить за обучение, но это станет последней тратой. Зато она исчезнет отсюда, и наша совесть будет чиста. Более того. Матушке окажут в обществе почет за то, что не бросила сироту на произвол судьбы. Каждый останется в выигрыше. Идея неплохая, а?

— Неплохая, – эхом отозвалась мать. Она сидела бледная и страдающая — любые траты на чужачку приносили почти физическую боль. — Предложение стоит обдумать. Но это не все. Есть еще одна тема для обсуждения. – Она многозначительно обвела глазами присутствующих. – Надо решить вопрос о ее наследстве.

— Каком еще наследстве? — вопросил Алекс в крайнем удивлении. — Ее еще дед его лишил.

— А дядя не лишил.

— Неужели папа ей что-то завещал? – спросила Флоренс и возмущенно сверкнула глазами. Когда речь заходила о ее деньгах, она забывала о сочувствии к кому бы то ни было.

— Не что-то, а такую же часть, как всем вам. Вот так! – От негодования Марджори даже подпрыгнула на кресле. – Неслыханное расточительство. А если бы у Артура было несколько детей? Они бы нас разорили. Эта проходимка не имеет права на наши деньги. Тем более – на ту же долю, что и все. Надо сделать, чтобы она получила как можно меньше. А лучше – совсем ничего. Роберт, вы деловой человек, предложите.

Роберта вовлекали в неблаговидную аферу по обману ребенка, в которой он, как честный человек, не желал участвовать, но как член семьи должен был стоять на их стороне. Он кашлянул в кулак и, сделав значительное лицо, сказал:

— Советую действовать осторожно. Закон четко регулирует наследственные дела. Но есть возможности. Удачно то, что ваша… — хотел сказать «родственница», но слово не подходило к обстоятельствам и ни разу не прозвучало в разговоре. — … ваша подопечная – несовершеннолетняя. Самостоятельно распоряжаться деньгами не имеет права. Значит, придется подыскивать опекуна. Чтобы все сделать официально, потребуется нотариус.

— Есть нотариус. Мистер Хопкинс. Сейчас же пошлю за ним карету.

 

17.

 

Семейный нотариус, мистер Вильям Хопкинс работал еще с отцом Виктора Рэдклифа – Джоном, знал деловые и частные обстоятельства семьи. Это был хорошо сохранившийся мужчина, не располневший с возрастом и не приобретший слишком много морщин. Аккуратно уложенные белые волосы и бакенбарды придавали ему благообразность древних мудрецов и внушали доверие, которое он самым жестким образом использовал. Он был из тех ловкачей, что подают яд в золотом бокале и с самым невинным выражением предлагают выпить. Ради собственной выгоды, он вовлекал людей в рискованные аферы, но был осторожен и напрямую никого не обманывал. Ходили слухи, что несколько его бывших клиентов разорились, а двое покончили с собой. Однако, это не тревожило его совести. Занятия бизнесом требуют ума, за глупость надо расплачиваться, считал Хопкинс. Бизнес был для него такой же родной стихией, как для акулы океан.

Семье Рэдклифов он хранил верность на протяжении чуть ли не четырех десятилетий и на правах старого, проверенного друга участвовал в решении сложных вопросов, не всегда финансовых и не всегда чистых с моральной точки зрения.

Его приезда ожидали и сразу пригласили за стол. После обеда общество в том же составе, что и днем, плюс мистер Хопкинс вновь собралось в салоне.

На столе у стены стоял целый ряд бутылок с разноцветным содержимым, но алкоголь никто не наливал, чтобы не туманить голову. Слишком важные вещи предстояло обсудить. Там же стояли блюда с печеньем, бисквитами и турецкими сладостями — Алекс отведал одного, покрытого аппетитным слоем меда, и долго облизывал липкие пальцы.

Марджори объяснила нотариусу суть дела и закончила следующими словами:

— Джон Рэдклиф лишил младшего сына наследства, а его внучка теперь претендует на нашу законную долю. Нельзя этого допустить.

— Прежде, чем предложить какое-либо решение, позвольте задать несколько вопросов. Имеются ли у девочки родственники, достаточно обеспеченные, чтобы нанять адвоката для защиты ее интересов?  — деловито спросил Хопкинс.

— Была какая-то дальняя тетка из цыган, у которой она жила после смерти родителей, а потом регулярно навещала. Она неграмотная, нищая. Неопасна. О других родственниках я не слыхала.

— Прекрасно. Данное обстоятельство облегчает задачу. Я позабочусь о том, чтобы ту часть наследства, в котором присутствует состояние деда, она не получила. Это значительная сумма, смею вас заверить.

— Спасибо, мистер Хопкинс, – в голосе Марджори послышались почти любовные нотки. После слов нотариуса она немножко порозовели и стала, как бы, оживать.

— Другой вопрос. Что вы собираетесь делать с Джоан? – Хопкинс не состоял в семейном заговоре против девочки и называл ее по имени. — Я полностью поддерживаю вашу озабоченность из-за наследства и собираюсь помочь. Но мне не хотелось бы, чтобы при моем участии сирота оказалась без средств к существованию. – Он был жесток с коллегами по бизнесу, но доводить до нищеты ребенка его закаленная в интригах совесть все же не желала.

— Нет-нет, мы совсем не такие бессердечные, как может показаться, — проговорила вдова немного обиженным тоном. – Хотя Джоан… — Впервые в жизни она назвала ненавидимое ею существо по имени и поморщилась, будто проглотила паука. — …нам практически чужая, хотим позаботиться о ее будущем. Сегодня полдня обсуждали ее судьбу. Решили отправить учиться профессии.

— Хорошая идея, — поддержал Хопкинс и продолжил слушать.

— Девочка нам чужая, — повторила Марджори, подчеркивая: она человек большой души, переживает о совершенно не знакомых людях. Ну, почти совершенно не знакомых.

Тут она вспомнила обиды, понесенные от приживалки — ведь та пять лет терзала ее своим присутствием! Святость снизошла на «мученицу» Марджори. Слезы подступили от жалости к себе.

Долго копившийся яд полился наружу.

— Низкое происхождение сказывается на характере. Он у нее скверный. Сколько я добра сделала и ни разу приветливого слова в ответ не услыхала. Смотрит исподтишка, как звереныш, того гляди накинется, глотку перегрызет. Потому мы ее изолировали. Отправить бы ее в работный дом …

— Мама! – Эмили показала глазами на Хопкинса – мол, не забывай выставлять себя святошей перед чужим человеком.

Точно. Увлеклась… Пришлось снизить злобный тон.

— Да, несмотря ни на что, хочу о ней позаботиться – в память о покойном муже. Это все, что могу сделать.

— Этого достаточно.

— Когда уедет, не желаю больше слышать о ней.

— Понимаю.

— Мистер Хопкинс, нет ли у вас на примете чего-нибудь подходящего? Муниципальная школа, курсы для сирот на благотворительной основе или за недорогую плату? Со строгим режимом и обращением. Пусть выбьют норов и приучат к послушанию. В ее же интересах. У вас, кажется, были знакомые в наблюдательных советах при подобных учреждениях? Вообще, как вы смотрите на проблему? Что посоветуете сделать в первую очередь?

Прежде, чем ответить, мистер Хопкинс недолго подумал. Он   сам оформлял завещание Виктора Рэдклифа и был в курсе, что племяннице доставалось огромное состояние. Вдова хочет сохранить его для своих детей, и она права. Деньги не должны попадать к тем, кто их не заслужил — трудом или высоким происхождением. Дело довольно щекотливое, ведь Джоан указана в завещании, и закон на ее стороне. Хотя давно известно: нет такого закона, который нельзя обойти, если с умом взяться. Хопкинс возьмется и стребует с вдовы хороший куш за услуги.

— Предлагаю все делать по порядку. Вы, миссис Рэдклиф, после смерти мужа фактически стали опекуном девочки. Чтобы закрепить это в официальном порядке, надо будет оформить кое-какие бумаги. Займусь этим немедленно. Затем, с соответствии с законом, вы назначите двоих распорядителей ее финансов — моего компаньона мистера Ворвика и меня.

Насчет ее обучения. Знаю одну приличную и недорогую школу для девочек. Находится в лондонском округе, в местечке Тоттенгем.  Мой клиент работает там куратором образовательных учреждений. Не откажет в вашей просьбе, если она будет передана через меня.

В школу принимают далеко не всех. Только с рекомендациями и после предварительного тестирования. Обучение не бесплатное, но в разумных пределах. Если заплатить сразу за весь период, то когда Джоан уедет отсюда, можете про нее забыть. Вопрос: сколько лет учиться? Ей сейчас тринадцать. Думаю, три года хватит, чтобы пройти программу и поступить на должность. Оплату мы произведем из ее части наследства. Остальной частью будем распоряжаться по своему усмотрению. Сделаю так, что расходы  невозможно будет проконтролировать. Ко дню совершеннолетия на ее счету не останется ни пенса.

— Ни пенса? – Марджори не верила ушам.

— Хотите оставить пару шиллингов?

— Ну, чтобы не выглядело, будто мы ее ограбили…

— Об ограблении не пойдет и речи. Вы слишком добры, миссис Рэдклиф. Забыли, сколько потратили на ее содержание за все годы, что она у вас прожила – учителя, одежда, еда и прочее. Джоан у вас в долгу, и этот долг мы взыщем. Только и всего.

— Отлично, мистер Хопкинс, — одобрила Марджори. – Я в вас не сомневалась.

— Еще один момент, — нотариус поднял указательный палец, показывая важность того, что собирался сказать. – В качестве гарантии спокойствия семьи, запишу ее в школу под другой фамилией. Чтобы в дальнейшем не вздумала претендовать на наследство или проверить правильность расходования средств. А также не претендовала называться вашей родственницей. Новая фамилия останется с ней до конца жизни. Как вам нравится, например, Кэмпбел? У нее же нет документов, подтверждающих, что она – урожденная Рэдклиф?

— Уверена, что нет, — Марджори понравился мошеннический план Хопкинса. Она хищно улыбнулась. – А если и есть, то они в бумагах мужа…

— Я проверю. Если найду, уничтожу.

«Ну, хитер старый пес. Недаром получает бешеные гонорары, — подумал Алекс. — Бедная Джейн и не догадывается, что ее только что лишили не только законной доли наследства, но и законной фамилии. Жаль девочку. Придется вечерком прийти, утешить».

— Еще пожелания есть? – спросил нотариус и обвел глазами присутствующих.

Никто не высказался.

— Замечательно, — сказал Хопкинс и позволил себе осушить рюмку бренди, которая стояла на столе и давно его соблазняла. – План составлен, об исполнении я позабочусь. Завтра же напишу письмо мистеру Линкольну. Спрошу, есть ли места в школе, каковы условия проживания, оплаты и т.д. Когда получу ответ, начну организаторскую работу. Буду держать вас в курсе, миссис Рэдклиф.

— Как думаете, сколько времени займет вся процедура? Нельзя ли ее тем или иным способом ускорить?

— Можно. Если переговоры вести не в письмах, а при личной встрече.

— Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы дело решилось без проволочек. Если удастся  претворить ваш блестящий план в жизнь, получите приличное вознаграждение из наследства новоиспеченной мисс Кэмпбел. А если поторопитесь, получите неплохой бонус из моих личных средства и большую благодарность.

— Начну сегодня же. Спасибо за великолепный ужин. Разрешите откланяться.

 

18.

 

Вдова лично проводила нотариуса до двери – честь, которую она оказывала лишь членам семьи и самым приближенным людям. Прощаясь, он наклонился поцеловать ей руку, она глянула на его макушку, покрытую по-молодому густыми, седыми волосами. «А он еще не стар… И неженат. Как там говорится – король умер, да здравствует король! Да здравствует новый супруг»… После смерти старого, Марджори не собиралась хоронить и себя. Возраст за пятьдесят? Это не конец жизни. Она богата и в душе молода, к тому же с Хопкинсом, в отличие от Виктора, у нее полное совпадение мнений.

Дама кокетливо передернула плечами, вспомнив, как, будучи девицей, привлекала взгляды мужчин.

Кокетство ее прошло не замеченным – смотреть на толстую старуху, у которой лишь недавно злоба брызгала из глаз, приятность небольшая. Для постельных забав Хопкинс имел свежее мясо, а для другого ему женщина не нужна. Он отвернулся, надел поданные лакеем пальто, шляпу, перчатки и вышел в февральский мороз.

Марджори еще раз передернула плечами, теперь уже от холода, пахнувшего из двери, и отправилась обратно в теплый салон. На подходе она услыхала взрыв смеха, прозвучавший неподобающе в доме, где только что умер хозяин. Опасливо оглянулась – не слышал ли кто посторонний, хотя знала, что гостей нет, а лакеи, стоявшие с каменными лицами на каждом шагу, не в счет. «Наверное, Алекс развлекает общество драгунскими байками».

В салоне была совсем другая атмосфера, чем еще четверть часа назад. Тогда над семьей висела грозная туча под названием  «полукровка Джоан». Теперь туча развеялась, вернее, ее унес с собой нотариус Хопкинс, и комнату будто осветило закатное солнце, расслабляющее и умиротворяющее. Эмили сидела в фривольной позе – опершись локтем о стол, и потягивала из рюмки с вишневой наливкой. На двухместной тахте расположилось молодое семейство Кайли: Роберт покачивал ногой и с наслаждением посасывал сигару, беременная Флоренс подоткнула под спину подушку, положила ноги на мягкий пуф, услужливо подставленный мужем, и поглощала шоколад из коробки с французской надписью «пралине». Рядом стоял Алекс со стаканом темного портера.

— …чтобы метко стрелять, надо каждый день тренироваться, — говорил он, видимо, продолжая рассказ. — Вот капитан Добрин целый месяц не брал в руки пистолета, а потом промазал с двадцати шагов в пустую бутылку. Правда, прежде ее осушив… А, мама! – Алекс заметил вошедшую мать. При появлении ее присутствующие дружно стерли расслабленность с лиц и напустили печали. – У тебя усталый вид. Выпьешь что-нибудь?

Марджори тяжело плюхнулась в кресло.

— Ох, не знаю… Дай опомниться. Голова кругом идет. Столько забот свалилось. А сколько денег потрачено! Праздничный… то есть – траурный ужин, подарки гостям, не говоря про расходы на похоронную контору. Тысяча фунтов ушла в никуда, может, больше. И это еще не все. Предстоит договариваться с пастором Вулфордом, чтобы церковь в трауре держал по меньшей мере тринадцать недель.

— Зачем так долго?

— Затем, чтобы не подумали, что мы беднее соседей.  Когда умер мистер Стратт, траур держали двенадцать недель. Чем ваш отец – биржевик и член Торговой палаты хуже владельца угольных копей? Вообще странно, почему Стратту оказали подобную честь. Знаешь, откуда он происходит? Смешно сказать — из семьи торговцев мылом.

— Куда катится старая, добрая Англия с ее традициями? – вопросил Алекс, сделав осуждающее выражение. Ему было глубоко безразлично соблюдение традиций, но почему бы не поддержать родную мать. – Уже торговцев мылом почитают как выходцев из дворянских семей. Наверное, хорошо шла торговля, что он еще копей прикупил. Да, настало время безродных нуворишей… Выпей вина, мама, отвлекись от неприятностей.

— Да. Налей сладкого хересу.

— С удовольствием, — сказал сын и направился к столику с выпивкой. – Херес – отличное вино. Подходит и джентльменам, и дамам. Его пьют с утра для хорошего настроения, днем для аппетита, вечером для снятия усталости, перед сном для приятных сновидений. Помните, еще шекспировский Фальстаф пел ему оду «Добрый херес вдвойне полезен…» и так далее. А у испанцев, лучшее вино в мире производящих, есть поговорка «Каждая курица и форель, лежащие на блюде, были бы рады  покинуть этот мир под херес». Держите, матушка. – Он подал Марджори высокую рюмку с янтарного цвета напитком, густоватым и пахнущим орехом. – Пейте и не бойтесь опьянеть. Это не столько вино, сколько лекарство. Его прописывал придворный лекарь нашему славному старому Джорджу Третьему как средство от душевной тоски. Которой он подвергся после смерти младшей дочки и до сих пор не оправился. Потому имеем «счастье» быть под управлением принца-регента…

— Ой, пожалуйста, не надо вечером о политике, а то расстроюсь, — сказала Флоренс тоном избалованной принцессы. Окружающие должны учитывать ее положение.

— Алекс, откуда ты столько знаешь про херес? – спросила Эмили, язык ее слегка заплетался.

— Дорогая, забываешь — где я служу. У драгун есть три любви: война, вино и женщины. Про последних мы сейчас говорить не будем, по причине траура, про войну ясно, а вино – без него никуда. Мама, не смотри осуждающе, я свою норму знаю и никогда границ не перехожу.

— Ты взрослый. Офицер… — расслабленно ответила мать. Она не собиралась начинать нотаций. Прошло то время. К тому же другие вещи в голове, хотя вино, действительно, сгладило их важность.

— Не просто офицер, а лейтенант драгунского полка, — продолжил с воодушевлением Алекс, поймав три пары женских глаз и завладев их вниманием. Мужские глаза рассеянно блуждали по комнате, да они были неважны. — Элита! Мы в любую минуту готовы защищать отечество и умереть за него, как сделали наши товарищи при Ватерлоо. Да, драгун – это дракон, пожирающий неприятеля. Но и сам частенько погибающий в драке. Не только с врагом. Имею в виду дуэли. В которых я благоразумно не участвую. Многие из нас бесшабашны и живут одним днем, потому что завтра всякое может случиться. Знаете, как говорит наш полковник Харт — «если драгун не погиб до тридцати, это не драгун»…

Налившийся портером Алекс заливался соловьем. Внимавшие ему члены семьи относились по-разному к его болтовне. Роберт не верил ни единому слову; мать верила лишь тому, чему хотела верить; Амелия любовалась братом и желала выйти за драгуна, но понимала, что они ветреные гуляки, и лучше бы ей найти пару понадежней, но все-таки желание выйти за красавца-офицера перевешивало; Флоренс было все равно.

Марджори допила херес. Сладкий и тягучий — он показался ей райским нектаром. Попросила налить себе еще и остальным – кто чего пожелает. Подняла полную рюмку, собираясь провозгласить тост на тему, которая лежала на душе тяжестью большей, чем потеря супруга.

— Дорогие мои. Позвольте выразить вам мою любовь и признательность за помощь в трудную минуту, как сейчас. Мы скорбим по безвременно ушедшему вашему отцу, а моему мужу. Скорбь усугубляется его необдуманным решением поделиться наследством с чужим человеком. Это все равно, что выбросить на ветер целое состояние, которое каждый из вас использовал бы на благое дело. Но после разговора с нотариусом Хопкинсом родилась у меня надежда, что наши деньги не пропадут. Вернее, не попадут к той, которая их не заслужила. Предлагаю выпить за успех его плана!

Присутствующие громкими возгласами одобрили тост и пригубили из рюмок, в том числе Флоренс. Марджори,  единственная из всех, выпила до дна. Она пила не часто и не много, но сегодня могла себе позволить. Дела складывались удачно – скоро она избавится от чужачки, наглым образом вторгшейся в их дом. Она мечтала о том последние пять лет, и лишь после смерти мужа дело сдвинулось с мертвой точки – уместный каламбур.

Проблема решена, забыть о ней. От хереса вдова повеселела, от перспективы провести ближайшие дни вместе с детьми почувствовала себя счастливой. Честно признаться, потеря мужа не слишком ее расстроила. Их брак был всего лишь деловым контрактом, заключенным еще родителями. О чувствах там не было ни слова. Условия контракта выполнили оба: Виктор обеспечил ей достойное знатной дамы существование, она обеспечила его наследниками, и  далее супруги зажили каждый своей жизнью. Дети выросли и, хотя о покойном отце ни разу не вспомнили, нельзя их осуждать, сейчас молодежь такая…

— Мама, как долго положено носить траур? — спросила Флоренс, откладывая пустую коробку. Она имела от природы нездорово бледную кожу, и черный цвет  ей совершенно не шел.

— Мне положено не менее года. А ты можешь снять недели через две. Даже раньше. Потому что черный угнетает, и может негативно сказаться на будущем ребенке. Кстати, вы уже решили, как назовете первенца?

— Если родится мальчик, назовем Теодорус-Джордж-Абрахам, в обиходе будем звать Джордж, — впервые за вечер подал голос Роберт. – А если родится девочка, то… Как ты решила, дорогая?

— Кэтрин-Виктория-Мередит. Тебе следовало бы запомнить полное имя будущего ребенка, — то ли шутливо, то ли недовольно попеняла она мужу. – Повседневно собираемся звать ее Кэтрин. Но ни в коем случае не Кэт. Звучит по-плебейски. Не находишь, мам?

Марджори кивнула. Кольнуло, что в длинное имя девочки не включили ее личное, но это мелочь, на которой не стоит заострять внимание. Еще неизвестно, кого дочь произведет на свет. Главное, чтобы и мать, и дитя были живы. И здоровы.

Ей самой больше здоровья не помешало бы. Желудок побаливает, особенно после ужина с жареной говядиной. Ноги опухают и ноют, когда укладывается в постель. Ну, ничего, Бог даст, проживет дольше супруга. А херес сегодня необычайно вкусен… Марджори показала пустую рюмку Алексу, тот намек понял, налил матери, заодно средней сестре.

— Тебе надолго дали отпуск? – спросила Эмили.

— Дали три недели, хотя по протоколу в случае смерти близких положено четыре. Но через месяц полк выезжает на полевые учения, и все офицеры должны быть в сборе. Три недели тоже хорошо – провести в родном гнезде, рядом с матушкой… — В голосе его не слышалось уверенности. — Не знаешь ли, сестра, дают в городе балы по субботам?

— Забудь про балы, Алекс,  в трауре мы, — напомнила мать.

— Ах, да.

Три недели сидеть взаперти? Он и трех дней не выдержит…  Ладно, что-нибудь придумаем. Алекс отхлебнул бренди из хрустальной рюмки, которая была слегка потерта, зато имела хорошую родословную и служила еще его пра-деду. В данный момент он чувствовал себя превосходно: в кругу семьи, слегка навеселе, впереди длинный отпуск — пусть по печальному поводу, но ничего не поделаешь. Он теперь единственный мужчина в семье, обязан поддержать мать, сестер. И… кузину?  «Не пришло ли время ее проведать?» — пронеслось в хмельной голове.

Опрокинув остаток бренди в рот, он сказал, ни к кому не обращаясь:

— Пойду, разомну ноги.

Ноги и правда требовали разминки.

После пары минут блужданий по лестницам и коридорам они привели хозяина к зимней террасе, теперь закрытой. Где-то в этой стороне находилась спальня Джоан, точнее Алекс не знал. Не желая расспрашивать слуг, он выбрал самый простой метод —   обходить подряд комнаты, приоткрывая дверь.

За тремя или четырьмя царили холод и чернота, за следующей  он заметил слабое свечение. Попал куда надо. Негромко постучал.

— Войдите. – Голос девочки звучал бодро.

«Еще не спит», — подумал Алекс и вошел.

Джоан в полотняной ночной рубашке и чепчике лежала в кровати и читала книгу. Свет поступал от одинокого канделябра на ночном столе, в остальном пространстве комнаты царил сумрак, сквозь который просвечивали каминные угли, догоравшие красным цветом.

Тишина и безмятежность. Не хватает кудрявой собачки, ластящейся к хозяйке — получилась бы картина для умиления старых дев. Алекс разозлился: семья не знает покоя из-за «этой», а она лежит здесь, книжки почитывает. Ну, погоди же. Боевой запал разгорелся внутри, не столько любовный, сколько мстительный.

Он подошел, бесцеремонно уселся на край постели.

Джоан не ожидала увидеть у себя кого-либо, кроме горничной Рози. Тем более мужчину. Тем более Алекса, которого любила когда-то. Когда-то? Месяц назад. А теперь?.. Не до того. Она сделала было протестующее движение, очень слабое, которое он сделал вид, что не заметил. Он сверлил ее глазами и наслаждался ее растерянностью. Она попробовала укрыться от его взгляда и уткнулась в книгу, он ее отложил. Она перебирала пальцами по одеялу, он накрыл их рукой и прижал. Почувствовал, как они напряглись.

Когда она, наконец, подняла на него глаза, в них стояло слишком много вопросов, чтобы продолжать на них не отвечать.

Он взял ее руку, нежно погладил.

— Не бойся меня, Джейн. – Голос был слаще, чем у змея-соблазнителя, а душа чернее. — Ты моя кузина. Не забывай: мы родственники и должны поддерживать друг друга. Папина смерть – страшный удар для всей семьи. Понимаю, как тебе сейчас тяжело. Нам всем тяжело. И одиноко. Не хочу, чтобы ты переживала эту потерю в одиночестве. Пришел поддержать тебя. Успокоить…

Он завораживал ее взглядом, обволакивал звуками, увлекал прикосновениями. Настороженность в ее глазах растаяла, черты расслабились, пальцы сделались мягче. «Ею легко манипулировать», — усмехнулся он про себя.

Конечно, легко. И кто бы не поддался на сладкие слова родственника, пришедшего утешить в минуту печали?

Наивный ребенок, не знающий жизни, так же беззащитен перед подлостью, как простоватый кролик перед аспидом – оба не подозревают, что стоят у последней черты.

Запертая по распоряжению Марджори в четырех стенах, Джоан думала, что членам семьи нет до нее дела. Появление Алекса смягчило ее одиночество, а слова пробудили любовь, едва угаснувшую после его отъезда – и она зашевелилась, затлела подобно каминным уголькам, только те угасали, а любовь возгоралась с новой силой.

Джоан смотрела на него через призму романтических фантазий и детских заблуждений, внушенных плохими книгами. Опыт отношений приходит с годами и совершенными ошибками, и если опыт был достаточно жесток, у мужчин романтизм превращается в цинизм, у женщин в крайнюю осторожность.

После сочувствующих слов Алекса вокруг него засиял для Джоан чуть ли не святой ореол. Оказывается, он не только красив внешне, но благороден изнутри. Он не такой, как другие Рэдклифы. Он пришел ее навестить — это ли не свидетельство его отзывчивости и геройства!

Она верила всему, что он говорил – просто потому, что была открыта миру и не научилась различать козни. Ее горячее и одинокое сердце в холодном окружении жаждало сострадания и тепла. Раньше их давал дядя Виктор, который пользовался ее безграничным доверием. Вдруг Алекс сможет его заменить?

— Не хочу, чтобы ты грустила, Джейн, — продолжал кузен вкрадчивым голосом. Он уловил ее настроение и готовился по-хищнически им воспользоваться. Угрызения совести не тревожили — для него это была лишь игра, в  которой победитель известен заранее, но интересен и сам процесс. – Я думал о тебе целый месяц. Смотри, что принес.

Он протянул ей незамысловатое металлическое колечко с красной розой. Его Алекс нашел в детской шкатулке сестры.

…Джоан тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Хорошо бы все забыть, да не получится. Потому что вот оно кольцо, висит на бечевке рядом с медальоном. Носить на пальце она стеснялась — слишком красноречивый знак любви, а под платьем, у сердца самое место для дорогого подарка.

Алекс… Ее счастье и боль.

Увидятся ли они когда-нибудь?

Часть 3