Ошибка Синей Бороды — часть 6 — Ирина Лем приглашает

1.

Устроившись на прежнем – руководящем — месте у торца, барон де Рэ обвел присутствующих, кроме Жаннет, грозовым взглядом и сказал глухим голосом, показавшимся мрачнее загробного:

— Итак, уважаемые, все в сборе, начнем заседание. Кратко введу вас в курс дела. Некоторое время назад я имел честь принимать у себя в замке мою дорогую боевую подругу, любимую девушку Жанну Д’Арк. В связи с чем немножко истории. Наши отношения зародились в первом же бою против англичан, которые осаждали Орлеан, и которых удалось успешно отогнать. Боевые победы и тяготы лагерной жизни сплотили меня и Жанну. Более чем по-дружески. Но при жизни нам не удалось объясниться.

Было не до личного — занимались спасением родины. Потом наши дорожки разошлись: Жанна горела на костре, а я сходил с ума в деревне. Потом и меня сожгли, правда не по-настоящему, только ритуально, подставив вместо тела чучело. Меня настоящего предварительно задушили гароттой… Кстати, вопрос на эрудицию: кто знает, что такое «гаротта»?

Вопрос застал врасплох. Присутствующие неловко потупились, в том числе Жаннет. Но к ней вопрос не относился, барон не имел причин сомневаться в интеллекте почетной гостьи.

Желавший выделиться сообразительностью, Холмс поднял указательный палец, прося слова. Подражая книжному персонажу с той же фамилией, он откинулся на стуле и показушно-театрально прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

— Э-э… если задушили, значит это веревка, — проговорил он раздумчиво, собираясь составить дедуктивную цепочку. — Удавка по-нашему. Кстати, я ее сам частенько применял. Подходишь к жертве сзади, накидываешь на шею, тянешь на себя. Способ подходит для физически сильных мужчин, потому что болезненный, убивает не сразу. Жертва сопротивляется, машет руками-ногами, пытается отсрочить неизбежное… А вы, сир, сопротивлялись, позволю себе спросить?

— Не сопротивлялся. Я к тому времени страшно устал от жизни. Был готов отойти в мир иной по причине длительной депрессии от хронического несчастья и безрадостного существования. К тому же мне руки сзади связали для верности. И ноги тоже. А вы на правильном пути, месье Холмс. – Похвала хозяина породила на губах Генри Говарда самодовольную улыбку. На которую барон не ответил. — Но продолжу. Когда меня задушили, тело отдали родственникам для захоронения в фамильной гробнице. Казалось, мечта встретиться с Жанной испарилась как морская пена, оставленная беспокойной волной на берегу.

Ан – нет! Любовь оказалась сильнее смерти. Надежда отказалась умирать. Много веков ждал я заветного часа, чтобы повторно встретиться и сделать то, что при жизни не успел: предложить руку и сердце, отвести под венец женщину моей мечты. Чтобы стать счастливой парой, произвести на свет наследника состояния, носителя самой достопочтенной фамилии Франции.

Наконец, великое событие свершилось! Моя дорогая Жанна, этот великолепный образец красоты, благородства и отваги, героиня, легенда…

Голос дрогнул, в горле встал ком. Жиль прервался, не закончив предложения, опустил взгляд. Сидящим за столом показалось – хотел заплакать. Сочувствия проявить никто не догадался – не в традициях этого дома. Наоборот обрадовались: ура – пауза, отсрочка приговора. Грозный барон растрогался, помягчел сердцем, забудет про жестокость, сохранит их бессмысленные жизни. На всякий случай приготовились состроить фальшивые сострадательные мины.

К их неудовольствию — слезной истерики не последовало, де Рэ сдержался. Когда поднял голову, глаза сияли слезами не печали, но радости.

— Наши пути снова пересеклись. Жанна согласилась стать моей супругой. Осознайте счастье исполненного желания, хранимого века! Мой древний род не прервется. Великие традиции патриотизма будут передаваться из поколения в поколение потомками знаменитейших фамилий Монморанси, де Лаваль, де Рэ…

На тех словах ностальгические и эмоциональные искорки в глазах Жиля навсегда потухли, уступив место сугубой деловитости.

— Ну, хватит патетики, — сухо сказал он и прихлопнул ладонью по столешнице. – Ситуация ясна. От вас же, гости дорогие, требовалась самая малость: вести себя хоть немного по-человечески. В наших стесненных обстоятельствах отсутствия воды, газа и интернета — требование суровое. Но выполнимое. Я не просил бы приносить непосильных жертв. В ответ на мое гостеприимство, ожидал от вас проявления доброй воли.

Не дождался. К сожалению. Вы не только не расстались с кровожадными привычками. Вы посягнули на самое святое – мою драгоценную Жанну. Вы все – без исключения – воспользовались моим временным отсутствием, попытались заманить ее в ловушку. Чтобы потом бессовестно и бессердечно умертвить, тем самым лишив меня надежды продолжиться в наследниках. Это ли не наивысшее проявление эгоизма и каннибализма?

Обвиняемые на вопрос отвечать не захотели, вернее – не решились, и он остался риторическим. Де Лаваль снова окатил четверых гостей грозовой нахмуренностью. Пятый — Капоне — сумел избежать грозных взглядов, как самый прожженный прохиндей догадался спрятаться с глаз прокуратора. Он глубже вжал голову в плечи, а тело — в кресло, не смея даже носа высунуть из-за спинки, которая превратилась в его личную цитадель.

Барон продолжил речь с удвоенной строгостью, непререкаемым тоном Председателя Военного трибунала и Верховного Суда одновременно:

— Эгоизм, проявленный против меня в моем же доме расцениваю по закону военного времени как тягчайшее преступление. За которое — расстрел на месте без суда и следствия. С лишением головы и всех прижизненных регалий.

Гости дружно ахнули, некоторые собрались заплакать.

Но от следующих слов несколько воспряли духом.

— К вашему счастью, я приверженец справедливого, демократичного судопроизводства — с того момента, как сам подвергся неправедному суду. Поступлю честно: дам каждому право высказаться перед смертью. В том числе попросить последнее блюдо, если его ингредиенты присутствуют у Прелати в холодильнике. Однако, заранее предупреждаю: на оправдательное заключение рссчитывать не стоит. Приговор по каждому случаю составлен заранее и обсуждению, критике или отмене не подлежит.

«Крутой парень, — уважительно подумал Капоне из глубины своего убежища. – Его бы в мою команду. Мы бы не только Чикаго — всю Америку на уши поставили. Я бы официально стал президентом, барон – моим заместителем. Первым делом я перенес бы столицу из холодно-официозного Вашингтона в солнечную Калифорнию, назвал бы Литтл Итали…». Домечтать не успел.

Барон обратился к Салтычихе:

— Что ж, Дарья Николаевна. Вы отважно боролись за место рядом со мной, получили его, с вас и начнем, по часовой стрелке. Что имеете сказать в свое оправдание?

— А почему сразу Дарья Николаевна? – скандально-плаксиво возмутилась первая обвиняемая. – Давайте — против часовой. Вон с… – Справа от хозяина сидела Жаннет, которая не входила в число вышедших из доверия и подлежащих суду. – Давайте с Холмса начнем.

Холмс тоже собрался отбрехаться. Но только открыл рот, его перебили.

— Что вы, собственно, подразумеваете под расплывчатым понятием «вести себя по-человечески»? – решился вне очереди подать голос Каддафи.

Как бывший глава государства, он…

— Не бывший, а настоящий! – незамедлительно возразил полковник автору, чтобы восстановить справедливость. Посмертную.

От автора: прошу прощения, оговорку признаю. Привожу письменное опровержение моего поспешного высказывания — словами причастного лица. То есть самого Каддафи.

– Я действующий президент независимого государства – Ливийской джамахирии, — сказал он с расстановкой. Для придания весомости заявлению — сделал паузу. Во время которой медленно, с достоинством поправил фуражку, двумя пальцами подержался за очки, вытянутыми руками обперся о край стола как о трибуну.

— Прошу зафиксировать официально: я — президент действующий и единственно законный, — повторил полковник зычным голосом. — Я был свергнут с поста неконституционным заговором капиталистических и империалистических сил. Под непосредственным руководством творца международной агрессии, беспардонного государства, взявшего на себя роль мирового судьи. На самом деле — мирового жандарма, который выступает за всеобщую демократию, а ведет себя на планете, как закоренелый диктатор. Почище белорусского, северокорейского и кубинского вместе взятых.

Впервые после смерти выступая перед публикой, Каддафи заметно разволновался. Спасибо, что переходить границу благопристойности –размахивать кулаками, брызгать слюной или стучать по столу сандалией — не стал.

— Жаль, невовремя меня убили… Но пусть враги не радуются! Я воскресну еще более целеустремленным, жаждущим расплаты. Правдами и неправдами заполучу атомную бомбу, направлю на Белый Дом. Заранее предупреждаю: пусть делают заготовки консервов из бобов и роют катакомбы под Манхэттеном. Только им не спастись от справедливого гнева арабского народа! Он восстанет и…

Пока полковник ораторствует, закончим то предложение, которое немножко неудачно началось несколькими абзацами выше.

Как посмертно действующий глава государства, Каддафи имел в подземелье повышенный статус и ощущал себя не столь трусливо, как остальные.

Он знал: лучшая защита – нападение. Решил не прятаться испуганным зайцем в норку по примеру Капоне, который шустер был только когда держал биту или кольт. Не оправдываться непреодолимыми обстоятельствами, как собирался сделать Холмс. Не жаловаться на несчастливую судьбу подобно заклятым подружкам Дарье с Эржбетой, рассчитывая смиренностью утихомирить недовольство барона. Недовольство, честно признавал, обоснованное.

Полковник набрался храбрости, завел обвинительную речь. И тоже небескорыстно: в надежде получить одобрение де Лаваля за отвагу перед лицом смерти. После чего откроются радужные перспективы – отмена приговора, повышение статуса и – кто знает! – предложение стать заместителем маршала Франции. А что? В мечтах высоко летать не запретишь.

— …заварим мировую исламскую революцию, а я с удовольствием соглашусь возложить на себя почетные обязанности ее бессменного вождя! – выкрикнул Каддафи и, размахнувшись, грохнул кулаком по столу.

Блюда с прогнившими, смердящими деликатесами дружно подскочили и… исчезли. Дарья, Эржбета и Генри Говард с упреком посмотрели на диктатора. Он что – дурак, что ли? На голодное существование их и себя обрек, теперь еды ждать следующие триста лет придется… Прелати хохотнул в кулак. Жаннет вздохнула с облегчением: исчезли отвратительно вонявшие протухлости, вместе с ними ее тошнота.

Она посвежела лицом и воспряла духом. Вместе воспряло любопытство.

— Простите, полковник, забыла спросить у вас в шатре. За что вы попали в здешнюю компанию? Расскажите, кого убили, съели или расчленили… – спросила Жаннет с сарказмом, который не собиралась вуалировать.

— Лично я не съел ни одного врага. А надо было! По политическим мотивам. Поверьте профессиональному диктатору: врагов надо уничтожать сразу по возникновении у них крамольных мыслей. Жестоко и беспощадно. Не задумываясь. Не тратя много денег. Не ссылать на необитаемый север, на заброшенный остров или на другую планету с билетом в один конец. Действовать просто и эффективно: затравил собаками, затоптал верблюдами – экономически выгодно, экологически чисто.

Можно и более изощренно расправиться. Вот изящный способ — для ценителей убийственной эстетики. Трюк на грани искусства, называется «полет смерти». Изобретен военной хунтой в Аргентине. Врага государства сажают в самолет и сбрасывают над океаном. Идеальное убийство: человек исчезает без следов, свидетелей и доказательств. Одни акулы знают его дальнейшую судьбу, но они еще разговаривать не научились. Отсюда вывод. Нет человека – нет проблемы, как сказал Кастро, когда Че Гевара уехал в Боливию совершать государственный переворот. Однако, не успел.

— Почему?

— Умер от аллергии на воду.

— Я думала от автоматной пули, — проговорила Жаннет, вспомнив фото симпатичного парня в зеленой беретке с красной звездой.

Портрет она видела на майке предводителя движения за права сексуальных меньшинств. Связи не поняла, но неважно. Портрет давно потерял первоначальное значение. Растиражирован до потери понятия о вкусе, от чего образ героя-революционера превратился в приторно-кичевый сюжет. Сейчас лицо с фото можно встретить практически везде: на супермарктовских пакетах, пододеяльниках, кружках для кофе, картонных подкладках для стаканов, стенах латиноамериканских трущоб.

С чьей-то легкой руки бородатый красавец-партизан стал международным символом борьбы. За что, против кого – неизвестно. Единственная причина популярности – фотогеничный лик. Парень с тревогой смотрит в небо, будто с минуты на минуту ожидает бомбардировки, грозящей выкурить его с товарищами из джунглей.

Невозможно не посочувствовать этому симпатичному рыцарю-романтику, не умевшему бездеятельно существовать. Которому скучно было почивать на лаврах после совершения очередной революции. Который боролся насилием против насилия, за что ему оказали большую честь — увековечили на кубинской валюте…

— Про пулю потом придумали, — сказал Каддафи, убежденный по привычке всех диктаторов в своей всегдашней правоте и не терпевший возражений. – Чтоб красиво звучало. Че Гевару превратили в плакатного идола. Извратили его первоначальные идеалы — против капитализма, несущего с собой эпидемии приобретательства и обжирательства.

Нынешняя молодежь не подозревает, за что товарищ Че сражался и погиб. Думают: раз на майке нарисован, значит селебрети-персона. Ди-джей там или герой реалити-шоу. Я вот тоже мечтаю быть увековеченным — хотя бы на пакете с чипсами или рулоне туалетной бумаги. Как думаете, лучше сняться в очках или без фуражки?

Вопрос его прозвучал не в тему и безадресно, потому сиротливо завис.

— Господа, посторонние вопросы и ответы потом, сейчас о главном, — призвал к порядку Жиль де Рэ, пристукнув деревянным судейским молоточком по подставке. Которые появились ниоткуда и очень кстати. – Вернемся к теме заседания. Слово для оправдания имеет русская помещица, мучительница дворовых девок, самодура и душегубка Дарья Николаевна Салтыкова.

Помещица начала с причитаний.

— Ох, не была я счастлива в жизни, а так хотелось возвышенной любви! – начала она плаксиво. Положила один локоть на стол, другой поставила вертикально, подперла щеку. Мечтательно поморгала ресницами. – Не понять вам одиночества пригожей на лицо девушки двадцати шести лет, оставшейся с двумя детьми без мужа. В самом расцвете сил…

Разве можно меня осуждать, что влюблялась без памяти? Сначала в дворянина Тютчева, но тот оказался изменщиком. Три года мне голову морочил, а женился на другой. Я, разумеется, осерчала, приказала его бомбой взорвать. Не повезло — сорвалось. Дважды. Первый раз бомба некачественная оказалась, второй раз – холопы. Предали меня мои же дворовые, предупредили изменщика. Я попереживала, конечно. Пару горничных из-за того в гроб свела, да вскоре на другого внимание обратила.

На того самого Ермолая Ильина, гайдука конюшенного. Который моих нерадивых девок до смерти нагайками порол. Очень уж красив был на внешность, истинно русский богатырь, не чета вашим измельчавшим европейским мужчинкам.

Только разгневался на меня Господь за что-то, и с Ермолаем не повезло. Зря я трех его жен замучила. Особенно жалко было последнюю, кроткую красавицу Феклу. Помню, коса у нее была на зависть – до пола. Глаза серые, застенчивые. Когда колотила ее поленом по голове, у самой от жалости слезы рекой… – Дарья фальшиво всхлипнула.

— Да ладно тебе, хоть перед нами не рисуйся, — прервала Эржбета слезное вранье подруги. – Никого тебе не было жаль, потому дурила напропалую.

— Нет, ну честно! С ума я сошла от любви, вернее – от ее недостатка, потому и совершала безрассудства со смертоубийствами. Был бы у меня муж ласковый да пригожий, тот же Ермолай, я бы не зверела от тоски. Наоборот, доброй стала, его только и ублажала бы. Трудно ведь женщине в одиночестве, до беды недалеко.

Тот неблагодарный Ермолай не только не ответил на чувства, но предателем оказался. Сговорился вместе с другим холопом, написал против хозяйки челобитную императрице – где это видано? После чего меня схватили, судили, ставили к позорному столбу. Потом в монастырь до конца жизни заточили. За что, спрашивается?

— За убийства, — сказала Жаннет.

— В безрассудстве совершала, не ведала, что творила… Любила безумно.

— Зачем Жанну хотела покусать? – уточнил для ясности де Лаваль.

— Не хотела причинить ей смертельного вреда, только полстаканчика свежей кровушки испить. Очень мне надо по-новой воскреснуть, оправдаться. Ведь меня после смерти какими только оскорблениями ни называли… Я вот тут записала для памяти.

Она полезла запазуху и вытащила затертый, с угла оторванный листок. Развернула, принялась читать по слогам.

— Эл…а…тэ-е…эн…тэ… Ой, запуталась, ничего не понимаю. Я ведь неграмотная сама-то.

— Дай сюда, — сказала Батори и грубо вырвала листок.

— Ты разве понимаешь по-славянски? – спросил Холмс с оскорбительным для графини сомнением.

— Конечно, понимаю. Я же всестороннее образованная дворянка, лучшее монастырское образование получила. Кроме прочих наук – богословия и рукоделия — сильна в языках. Я полигамистка. Ой, нет. Полиглотка.

Звучало многозначительно и весомо. Других сомнений в ее талантах не поступило. Опустив нос к листку, Эржбета начала неуверенно, но разборчиво читать:

— Латентная гомосексуалистка, конвенционная проститутка, эпилептическая психопатка… Да… Что-то даже я, ученейшая дама своего времени, здесь ни одного слова не поняла. Эй, Каддафи, вы были у нас специалистом по части гомосексуалов, кажется.

— Собственную страну я от них навсегда избавил. Очень быстро и эффективно. Теперь Ливия чиста от содомитов.

— Как же вы от них избавились? Истребили в тюрьмах? Кастрировали при помощи собак? – с саркастичным любопытством спросил Холмс.

— Зачем же так плохо обо мне думать. Средневековые методы не применял. Я современный диктатор, шагаю в ногу с требованиями двадцать первого века. Всех гомиков отправил в Европу. Они мне спасибо должны сказать.

— Кто, гомики?

— Нет, европейцы. Их полку прибыло.

При упоминании представителей нетрадиционной ориентации барон вмешался в дискуссию.

Вмешался — чтобы прекратить. Терпение его улетучилось, терять время надоело. Жиль гулко хлопнул ладонью по столу, что прозвучало весомее тонко-деликатного судейского молоточка.

— Господа, не отвлекайтесь, — сказал он, возвращая внимание к себе. — Дарья Николаевна, вы получаете право на последнее слово.

— А можно последний вопрос? – просительно проговорила помещица.

— Можно.

— Что такое «латентная»?

Де Рэ подумал, пожал плечами, вопросительно оглядел присутствующих. Точного значения слова не знал никто. С разных сторон полетели версии.

— Искусственная.

— На все согласная.

— Сонная.

— Скрытая.

— Сексуально забоченная! — крикнул Капоне, высунувшись на мгнование из-за кресла-цитадели, и опять спрятался.

— Неважно, — твердо сказал де Лаваль и три раза стукнул молотком, собираясь огласить первый вердикт. – Постановляю. За покушение на покусание баронессы де Лаваль — де Рэ и прочая — дворянка Салтыкова приговаривается к…

— Ой, подождите еще минутку. Последнее желание забыла. – Дарья обратилась к подруге: — Эржбета, подержи мою голову за косу, чтобы на пол не упала и не замаралась. А то тут некоторые любят головами в футбол играть. – Она покосилась в сторону кресла у камина. — Не хочу, чтобы меня внешне изуродовали. Я все еще не потеряла надежды Ермолаю понра…

Хрясь! Звякнул меч хозяина о салтычихины позвонки. Голова помещицы осталась висеть на косе в руке графини. Из расчлененного тела сверху и снизу потекла обильными потоками кровь, окропила русскай сарафан, в особенности – орнамент вокруг шеи. Полотняная рубашка намокла и прилипла к коже тощих, как у скелета, рук. Из верхнего шейного обрубка кровь полилась на стол, заполняя вмятины и трещинки.

Жаннет поняла, почему в замке не использовали скатерти. Если экзекуции проходили регулярно, никакого порошка не хватило бы их отстирывать, тем более при недостатке обслуживающего персонала. Проблему решили просто – не создавать.

Дальше чуть не случилась дикая оргия. Виду фонтанирующей, аппетитно-алой жидкости было невозможно сопротивляться. Каддафи, Холмс и Эржбета – другой рукой – схватили со стола кубки и только потянулись подставить, как…

— Убрать! – рявкнул команду барон. – Не допущу человекопоедания и выпивания в моем доме. От него даже гавайскиие аборигены отказались. Еще в восемнадцатом веке, когда съели Кука. В связи с чем британское правительство выразило письменный протест. Пригрозило первую мировую войну устроить. Аборигены испугались, спешно признали ошибку. Впредь обещали воздерживаться от поедания сородичей и гостей острова. Война отложилась до начала двадцатого века.

Так вы что, хотите новый межнациональный конфликт спровоцировать? Стыдно, дорогие коллеги. А еще известнейшие исторические личности… Пора начинать к современным реалиям подтягиваться, а не возвращаться без конца в эпоху первобытности и каннибализма.

При слове «каннибализм» стоявший на лакейском месте у двери Прелати усмехнулся. Он-то прекрасно знал, что данным недугом страдали не только трое с кубками, но и все остальные, за исключением Жаннет. Ну — пока за исключением…

Приказу подчинились без звука. Чтобы убрать с глаз соблазн, Эржбета, не долго думая, посадила кровоточащую голову в пустую, медную чашу, стоявшую по центру для украшения стола. Чаша выглядела антикварной, вероятно — подарок Капоне. Представляла собой продолговатую лодку-ладью с хвостатой фигуркой русалки на носу.

Заполучив пассажира в виде Дарьиной головы, ладья стала шустро наполняться кровью. Наконец, ее набралось столько, что голова приподнялась и закачалась на поверхности гигантским поплавком.

Лицо помещицы при экзекуции отвратительно перекосило – рот съехал набок, веки опустились неровно и не до конца, одна бровь вопросительно приподнялась, другая неестественно изогнулась. Покачиваясь, голова повернулась лицом к Жаннет.

— Не хочу, чтобы она на меня взиралась полузакрытыми глазами, — возмутилась девушка.

Неожиданно Дарья открыла сначала глаза, потом кривой рот и сказала, нечленораздельно шевеля губами:

— Не хотите, поверните меня к Эржбете.

— Я тоже не собираюсь на мертвяков любоваться! – запротестовала графиня.

Она почему-то не обрадовалась перспективе созерцать зрелище отрезанной головы, пусть она и принадлежала бывшей лучшей подруге. Объяснила:

— Это вредно для моего психического здоровья. Покажите что-нибудь покрасивее, например картину пасторального карпатского пейзажа. В жаркий летний день, на густо заросшем цветочном лугу, играя мускулами, усмехаясь в усы, косит траву крестьянин, обнаженный…

— Извращенка, — пробормотал Каддафи.

— Сексуально неудовлетворенная, — проговорил Капоне.

— Была бы помоложе… – пожелал Холмс.

— …обнаженный до пояса, хотела сказать,- принялась оправдываться дама.

— Прелати! – приказал барон.

Старый колдун в роли молодого лакея шустро подбежал к столу. Не дожидаясь дальнейших указаний, набросил на голову-поплавок полотенце, подрубив проблему под корень, моментально разрешив конфликт.

Хозяин одобрительно кивнул. Не зря доверял итальянцу: хоть прохиндей, зато понимает с полуслова.

Судебное заседание продолжилось.

— Графиня Батори, чем имеете оправдаться? – торжественно обратился к следующей обвиняемой де Лаваль.

— Ах, у меня та же самая история, — жеманно вздохнув, начала графиня.

Угадала сиюминутную тенденцию: жалостливые повествования позволяют отсрочить экзекуцию. Вдруг в ее случае – вообще удастся избежать?

— Несчастная любовь со мной случилась. К Тадеушу Перитару, молодому бухарестскому дворянину. Больно признаться: мой муж меня не любил. И не удовлетворял. Но я не роптала. Думала, у него голова болит — от ежедневных забот по охране владений. Или другая причина… Сразу после свадьбы еще получалось урвать немножко счастья, завлечь мужа в постель. Даже двоих детей удалось родить.

Когда он уехал на десять лет, якобы — на войну, стало совсем невмоготу. Вдобавок – начала я стареть. Раньше времени – из-за отсутствия регулярной любви и заграничных косметических препаратов. От всеобщей неудовлетворенности пришлось с ума сходить потихоньку. А что прикажете делать молодой, обворожительной даме? Заточило меня одиночество в оторванном от цивилизации замке Чахтицы, среди темных, неграмотных людей, ох-хо-хо… — с надрывом проговорила графиня и ненатурально всхлипнула.

Промокнула сухие глаза батистовым платком с кружевной оторочкой, оглядела исподтишка сидящих за столом мужчин и девушку. В глазах Эржбеты стояли легкочитаемые вопросы, которые ради экономии времени и места изложим одним предложением. Тронула ли ее плачевная история кого-нибудь, кто заступится и поможет отвертеться от наказания или, хотя бы, смягчить приговор?

К сожалению для себя, ни одного сочувствующего лица не нашла. Каддафи и Холмс улыбались иронично, Жаннет глядела с презрением, хозяин – с неотступной готовностью свершить правосудие. На Капоне не стоило и оглядываться: его к ней мягко сказать — неуважительное отношение было известно. Отношение, которое не могли бы изменить ее настоящие слезы, не говоря про фальшивые.

Несмотря на всеобщий скепсис, Батори продолжила плакаться о суровой судьбе. Кто знает: с Дарьей трюк не прошел, может, у нее получится…

— Никто не знает тоску существования образованной, чрезвычайно привлекательной графини в дремучих, бездорожных Малых Крапатах. Где отсутствуют театры, музеи и сливки общества. Не с кем посплетничать о последнем романе модной писательницы. Романе не печатном, а постельном – с новым любовником. Или на чисто женскую тему завести светский разговор – про способы заготовки огурцов-помидоров на зиму. Могу о политике поддержать беседу: например – почему в првительстве мало женщин на министерских должностях. Я же разностороняя персона. Пришлось мне пропадать заживо в глубинке, где слова «маникюр» и «педикюр» могли бы принять за ругательства, а вампиры и оборотни считались воскресшими односельчанами, сбежавшими из могил в соседние леса.

Так у кого дерзнет повернуться язык, чтобы осудить жаждущую сердечного понимания красавицу, пожелавшую предотвратить наступление старости, чтобы удержать милого друга — единственную отраду для души? Потому пришлось прибегнуть к народным методам, призвать колдунью на помощь. Преданная Дарвулия надоумила меня воспользоваться омолаживающим средством из крови девственниц. Ведь про Ланком и Орифлейм тогда слыхом не слыхали…

— Не про девственниц сейчас. Про мою супругу, — вернул ее к предмету обсуждения хозяин.

— Так и я про то же. Сейчас подведу мостик. Сначала Дарвулия приучила меня к девственной крови, от которой кожа по-молодому натягивалась и розовела как у новорожденного поросеночка. Потом я уже не могла остановиться. Привыкла жить с девушками в одной светлице, чтобы кровь их в любой момент дня и ночи была под рукой. Не виноватая я – колдовство навела проклятая ведьма! Когда я увидела Жанну, сразу влюбилась…

— Приговариваетесь к лишению головы! – не дослушав затянувшегося объяснения, провозгласил де Лаваль. – В качестве снисхождения за страдания, разрешаю выбрать способ казни: меч или пуля?

— Что касается меня, — встрял Каддафи, — я без раздумий выбрал бы пулю. Это намного гуманнее и эффективней, чем черенок в задний проход.

— Извините за правду, но вы заслужили мучительную смерть именно от черенка, — с внезапно возникшим возмущением высказалась в его адрес Эржбета. – Редкий садист, насильник и головорез. Не говоря о тысячах людей, замученных в ваших тюрьмах…

— Это были политические противники, — тут же перебил полковник. – А с политическими церемониться нельзя. Они угроза любому режиму, вспомните Гитлера и Холокост.

— Холокост вы зря приплели, это из другой оперы, — не выдержал барон.

— Тогда Гитлер и Эйнштейн, — поправился диктатор. — Гитлер был дурак, заставил эмигрировать ученого с мировым именем. А посадил бы в лагерь для интеллигентов и заставил изобретать атомную бомбу… Посмотрели бы вы тогда, кто победил в мировой войне! И на каком языке ООН сейчас разговаривал бы. Вот вы, уважаемый, — обратился Каддафи к Холмсу – кроме своего вульгарно-жаргонно-английского, разговариваете на иностранных языках, например по-немецки?

— Лошадиный язык, — пробормотал тот недовольно.

— Зря обзываетесь. Это язык Гете и Шиллера, Шумана и Баха…

Полковник явно старался увести разговор в сторону от себя. Что не соответствовало намерениям графини Батори: она не собиралась сбиваться с толку или прекращать обвинительную речь в адрес Каддафи. Она не забыла его же методу по поговорке: бей другого, пока самого не обезглавили… Нет такой поговорки? Ну — так будет.

— Вы Гитлера не вспоминайте, он за свои злодеяния ответил, бесславно сгорев вместе с костями! — выкрикнула она голосом визгливой базарной торговки. – Уничтожен наш дорогой фюрер духовно и физически, ни беспокойной души не осталось, ни бренной телесной оболочки. Один «Майн кампф» сохранился. И тот задвинули на задние полки библиотек и разрешили выдавать только по предъявлении удостоверения о благонадежности.

Вы, Каддафи, лучше про собственные злодеяния расскажите. Про тех девочек-школьниц, которых вы лично приезжали в школы выбирать, потом привозили в шатер, где беззастенчиво лишали девственности. Когда они беременели, затачивали их в сумасшедшие дома, а детей отбирали!

— Зря наговариваете на невиновного, — с упреком попенял полковник и недовольно покачал головой. – Женщины меня любили. Считали за честь услужить. Специально для моей охраны создали отряд девственниц-телохранителей. Подчеркиваю – девственниц! И ни одна не пожаловалась на попытку ее обесчестить.

— Попробовали бы вы телохранительницу обесчестить! Получили бы хук под солнечное сплетение и ребром каменной ладони по шее. Они же тренированные девственницы, не куски мяса в парандже.

Ее неуместные прокурорские речи начали раздражать Каддафи.

— Интересно, откуда у вас знания о приемах классической арабской борьбы? – вопросил он и с подозрением в шпионаже воззрился на Эржбету. — Предлагаю лучше подумать о себе. Вам предоставили последний выбор – способ смерти, так воспользуйтесь добротой нашего гостеприимного хозяина. Иначе доведете меня. Спрашивать не стану, прикончу рукояткой моей верной джамбии вместо черенка в одно чувствительное место – недостойная гибель для графини.

— А вдруг ей понравится… – некстати начал Холмс и не закончил – под дружным, недоуменным взглядом присутствующих: что он такого неприличного собрался предположить?

Возникла неловкая пауза, которая напугала Генри Говарда недоговоренностью. Вдруг гнев барона обратится вне очереди на него? Надо срочно отвлекать внимание от собственной персоны…

— Кстати, о достойном способе умереть, чтобы не насмешить потомков, — шустро придумал Холмс новую тему для общего обсуждения. — Мой преследователь, тот самый детектив Пинкертон…

— Что-то знакомая фамилия, — будто припоминая, проговорила графиня. – Это не тот джентльмен, который изобрел отпечатки пальцев?

— Нет, он изобрел опознание преступников по антропологическим параметрам как объем черепа и длина носа. Известен широкой публике больше как литературный персонаж. Так вот, тот самый Пинкертон обладал чрезвычайно мощным интеллектом, сравнимым с моим собственным.

Именно ему удалось меня выследить и выдать суду. За что я его проклял вовеки. Прилюдно и вслух – в зале заседаний. Смеха ради. Последняя афера гения по одурачиванию простаков. Народишко-то темный, поверил в мои сверхъестественные способности. Дальше произошло интересное. Проклятие сбылось! После моей смерти сыщик сам прожил недолго. А умер вообще смешно. На прогулке оступился, прикусил язык и через две недели сгорел от гангрены! Кто теперь засомневается в существовании рока? Не схвати он меня, я бы его не проклял. Жил бы Пинкертон, может, до ста лет и не тужил бы.

— Золотые слова, — с чувством поддержал Каддафи. Видно, тема его тоже затронула. – Возмездие настигает не только великих преступников, но и тех, кто их преследовал. Яркий пример — мой обидчик, представитель известной страны с узурпаторскими замашками. Так вот. Гражданина этого государства-фальшивомонетчика…

— Почему это фальшивомонетчика? – встрял с вопросом кто-то.

— Очень просто. Они наполнили мир бумажками, не обеспеченными реальным золотым запасом, а также заполненными масонскими символами с добавлением еврейских. А данная нация для меня не существует – эта знает каждый верующий исламист и неверующая собака. Так вот. Гражданина этой двуличной державы назначили консулом в мою столицу.

Ровно через год после свержения законного диктатора, то есть меня, консул погиб при невыясненных обстоятельствах. Той же самой манерой, которой узурпаторы погубили меня. Уточнять не буду, только намекну: крайне варварским способом – привет от бессмертного Дракулы с его привычкой сажать на колы.

— Неужели тоже от черенка… – с замиранием сердца прошептала Эржбета.

— От него, родимого! – радостно подтвердил полковник. — Мои преданные фанаты постарались.

Капоне не выдержал, высунулся из-за кресла.

— У меня история еще интересней, прямо-таки макаронный вестерн получился. Хотите расскажу?

— Хотим! – бодро ответила за всех венгерская графиня. Каждая минута оттяжки — ей на пользу, почему бы не протянуть время?

— Только коротко, — согласился барон де Рэ.

— Окей. Так вот. Чтобы поймать меня с поличным, полиция внедрила в нашу банду тайного агента О’Хейера. Он нас и сдал, только недолго прожил после моего ареста. Хотя сменил все, что можно было: адрес, имя, жену, место работы, кличку собачки и ключи от домашнего сейфа. Не помогло. Итальянская мафия крыс не любит. От справедливого возмездия уйти не удалось. Мои ребята О’Хейера все-таки вычислили и через пять лет прикончили в его же машине.

На том небесное возмездие не становилось. Интересна судьба хитрована Элиотта Несса — ловкого финансового инспектора, который ухитрился подловить меня на налоговых нарушениях. Он вообще полицейским не был, помогал на добровольных началах. Исключительного интеллекта был человек. Хитрости необычайной. Несколько лет ходил за мной по пятам с горсткой таких же тупо настырных парней, их еще «неприкасаемые» прозвали. Когда достиг цели — засадил меня за решетку, от тоски по мне и умер.

— Ну, это вы сочинили! – проговорил Холмс с уличающей улыбкой. – Тут, конечно, никому из нас нельзя верить, но надо же соблюдать границы.

— Ха, именно сейчас говорю чистую правду, подтвержденную дальнейшими событиями. Моя поимка и судебный процесс стали для Несса звездным часом в карьере и в жизни. Только парадокс: как раз успеха его нервная система не выдержала. Гоняясь за мной, он пережил многие опасности: взрывы, перестрелки, покушения, пару раз был на волосок от смерти. А мирного существования не перенес.

— Для деятельной натуры мирная жизнь – тоска смертная… – задумчиво произнес барон.

— Вот именно, — подтвердил осмелевший Аль. — Представляете переход: от незаметной конторской крысы, прозябавшей в налоговом департаменте и погрязшей в ворохе бумаг, к роли всеамериканской знаменитости. Эллиот получил всю положенную мишуру славы – не хуже голливудских звезд: узнавание на улице, интервью, снимки в газетах и журналах. Поздравления от начальства, хлопки по плечам от коллег.

Но триумф длился недолго. После следствия и суда надо мной его звезда стремительно покатилась к закату. Несс преждевременно ушел на пенсию, поселился в какой-то дыре, развелся с женой. Затосковал без полезной деятельности, загрустил о прежних лихих временах, когда мы с ним в кошки-мышки играли. Начал писать книгу. Не дождавшись ее выхода, умер. Не старый еще – пятидесяти четырех лет от роду.

— От чего же? – спросила Жаннет.

— Я бы сказал – от тоски по настоящему делу, которое он один раз сделал блестяще: заарканил самого знаменитого мафиозного главаря Америки.

Он бы еще кого-нибудь столь же блестяще словил, чтобы снова показать себя героем, да с тех пор все мелочь попадалась. Неинтересно – из пушки по воробьям. Не тот масштаб. А что вы хотите? Гангстеры моего уровня рождаются не каждый год, и даже не каждое десятилетие, — не преминул упомянуть себя в выгодном свете Капоне. – Кстати, хочу довести до сведения общественности: во время охоты на меня Несс пользовался противозаконными методами.

— Кто бы говорил… – громко вставил Каддафи.

— Знаю, среди обывателей циркулируют сплетни про грязные методы мафии. Да в полиции тоже оказались не все дураки, быстро плохому научились. Не чурались пользоваться против нас нашими же приемами. Когда обвинили в неуплате налогов, я в суде так и заявил: не имеете права начислять легальные налоги на нелегальные доходы. Это неправомочно и нелогично!

К сожалению, к моим возражениям не прислушались, заточили в Пеликан. Алкатрас, если перевести с мексиканского. Бывшая самая строгая тюрьма Америки. На острове находится: оттуда невозможно убежать: ни обычным путем – тоннель прокопать, ни оригинально — трупом прикинуться. И что за название придумали — Алкатрас, ничего конкретно не означающее…

— Там тебя и зачмурили, голубчика, — со злорадством проговорил Холмс. — Опустили, унизили, заставили шваброй работать. Вдобавок небось, как девочку попользовали. От того сифилис открылся в смертельной форме.

— Неправда! Я не от сифилиса умер, а по-благородному – в собственной кровати. Эх, слишком рано, до пятидесяти не дотянул…

— Приступаю к оглашению приговора, — взял слово барон, разом прекратив прения. – Ну — знаете. Последний вопрос…

— Мой или ваш? – быстро переспросила Батори.

— Мой. Желаете сразу умереть или помучиться?

— Желательно, конечно, сначала помучиться.

— Позвольте мне над ней поиздеваться! – вызвался Каддафи. – Давно не упражнялся. Руки чешутся. У меня инструмент есть – вот. – Он вытащил из-за ремня короткий арабский нож-секиру с расширяющимся от ручки лезвием и загнутым концом. Поднял повыше, демонстрируя, чтобы всем было видно, в том числе летучей мыши. – Вот она, красавица джамбия. Острая, как одноразовая бритва. Верная, как первая жена. Недавно самолично наточил, будто знал. Шею перережет мягко, как по маслу пройдет. У меня к этой дамочке личные счеты.

«За недавние нападки», — добавил полковник про себя.

— Позволяю, — благосклонно промолвил Жиль.

— Подождите! – истерически выкрикнула графиня. – Сначала скажите, что с моей головой сделаете. Не хочу, чтобы футболили или того хуже — на пику сажали для всеобщего осмотра. Я не готова к демонстрации — лицо в порядок не привела, макияж не нанесла…

— Абдулле ее скормлю, — пообещал полковник, подходя к жертве.

— Нет!

— Да! – было последнее слово.

Смирившись с неизбежным, графиня больше не возмущалась.

Процедура экзекуции далее проходила в обстановке доброй воли и полного взаимопонимания палача и жертвы.

Взявшись за редковатые волосы, Каддафи наклонил вперед голову Эржбеты. Она оперлась вытянутыми руками о стол для удобства. Диктатор начал пилить шею сзади, водя туда-сюда ножом. Кровь фонтанами брызгала в стороны при каждом движении и бесполезно падала на пол. Подставлять кубок для сбора питательного нектара никто не решился, помня приказ барона о недопущении распущенного вампирского поведения при Жанне.

К удивлению, экзекутируемая не издала ни звука жалобы, хотя отпиливание длилось не менее пяти минут и выглядело болезненным. Последнее желание – помучиться – было исполнено со скрупулезной точностью. Когда голова отделилась от тела, Каддафи поднял трофей, демонстрируя идеальный срез на шее.

— Видите, как ровно отпилил? Загляденье! Качественная работа. Сразу видна рука мастера, — похвалил он себя, не скупясь на эпитеты. – Если кто-нибудь еще захочет так же искусно быть обезглавленным, становитесь в очередь. Я сегодня в настроении.

— Нет, спасибо, — отказался Генри Говард. – Не желаю иметь дела с самопровозглашенным палачом и непродезинфицированным инструментом. Предпочитаю бескровный метод. Через повешение. Или инъекцию…

— Инъекций сегодня не делаем, — сообщил барон.

— Почему?

— С одноразовыми шприцами напряженка.

— Жаль. Что с головой будете делать? – спросил Холмс, кивнув на свежеотрезанную Эржбету.

Капоне встрепенулся. Последний вопрос подействовал на него таким же сильнейшим раздражителем, как явление тореодора раненому быку. Последний выставил рога и бьет копытом от нетерпения забодать противника — с яростью, которую при ближайшем рассмотрении очень можно понять.

В качестве очередного лирического отступления рассмотрим подробнее моральную составляющую корриды — с альтернативной точки зрения, то есть со стороны ее рогатого участника. Его вышеуказанная ярость порождена крайней несправедливостью: тореро вышел на арену в чистом, ярком, расшитом стразами костюме, обтягивающем главные мужские атрибуты, а бык чем хуже? Если его приодеть, да обтянуть, да поставить на две ноги… Все коровы и даже девушки ахнули бы!

И стали бы проситься к нему в постель. За осеменением. Уж он бы не подкачал! Он же породистый бык, из семейства туров — прирожденный производитель. Свое прямое предназначение знает назубок. Не зря природа одарила его внушительным орудием для размножения, которое заметил бы даже близорукий без очков с самого верхнего зрительского ряда.

Вот чем надо сравниваться на арене человеку и животному – мужским достоинством. И нечего строить из себя героя в шляпе, тупо размахивать красной тряпкой перед носом, вызывая на скандал. Что лишний раз доказывает недалекость этих тщедушных двуногих. Давно известно — быки к цвету равнодушны. Борьба должна быть справедливой и равноправной, а не так: все — на одного, люди — на быка.

Какие они все-таки трусы! Пользуются численным и вооруженным превосходством. Унижают рогатого соперника, обескровливают, втыкая пики в загривок, заранее ставя в невыгодное положение, чтобы легче было убить.

А надо по-другому — по-гуманному и по-современному. Цивилизованно. Не измываться над безоружным животным до смерти, не проливать невинную кровь, а организовать культурно-зрелищное мероприятие: провести конкурс красоты среди быков и мужчин. Тогда будет честное соревнование, и претензий не поступит — ни от Профсоюза парнокопытных, ни от Лиги защиты матадоров. Ни от прогрессивного мирового сообщества за потакание низменным инстинктам толпы.

Только – ха! – боятся мелкие людишки конкуренции, потому что достойной кандидатуры против красавца-быка у них нет. Кто из человеческого рода может сравниться с его щедро одаренной по-мужски фигурой, потрясающей натуральной элегантностью? Тот тщедушный, узкоплечий тореодоришка, приодетый в курточку павлиньих цветов, расшитую блестяшками, как у цыганки? Не смешите! Если снять куртку и обтягивающие штаны — его в людском стаде никто не заметит.

Получается, что похвалиться-то, кроме костюма, нечем. Вот и пуляется торреро от тоски стрелами, отравленными ядом зависти к быку и алчности к мимолетной славе…

Короче, услышав про отделившуюся голову, Капоне не выдержал усидеть на месте, почуял шанс размять конечности. Забыв про опасность раскрыть место секретного пребывания, выскочил из кресла.

— Давай, Каддафи, навешивай, сейчас покажу высший класс! – крикнул Альфонсо, встав в позу вратаря, собирающегося взять пенальти: чуть присел, расставил руки-ноги. И топтался беспокойно из стороны в сторону — боком как краб.

Каддафи не отказался, был тот еще любитель футбола чужими головами. Разжал пальцы, Эржбета полетела вниз с криком ужаса:

— Не-е-е-т!

Получив от полковника добрый пинок в ухо, полетела с тем же криком к Капоне. Тот действительно показал высший пилотаж вратарского искусства – удар «скорпион»: подпрыгнул повыше, поднырнул под мяч и ударом обеих пяток отправил несчастную голову подальше от ворот… то есть от камина.

Графиня летела долго, громко причитая и жалуясь, стукнулась о стену со смачным шмяком и укатилась куда-то под мебель. Больше ее в тот день не видели.

— Аминь, — сказал Холмс.

— Аллах акбар, — сказал Каддафи.

— Ваша очередь, полковник, — сказал де Лаваль.

Отвечать на предложение исповедаться Каддафи не спешил. Начисто вытерев нож о край накидки, неторопливо уселся на место прямо напротив барона.

— Монсеньор, меня вы можете спокойно оставить без прокурорского преследования по причине особого статуса, — запутанно начал полковник.

— Особым статусом здесь пользуюсь только я, — сказал хозяин положения.

— Вы не можете меня сравнивать с остальными, я слишком много вам помогал, финансово и советами. Я слишком много знаю…

— Именно потому.

— Позвольте опротестовать ваше решение.

В голосе Каддафи начало проскальзывать раздражение. А также настойчивое недовольство и даже угроза. Придвинув стул ближе к столу, он наклонился вперед, будто для доверительного разговора – только с бароном.

– Мы связаны смертельными тайнами, такими, которые объединяют только членов семьи, — заговорил он приглушенно. Но его все равно услышали, даже дарьина голова, которая недвусмысленно качнулась в ладье.

— Вы не можете позволить хладнокровно расправиться с родственником, — продолжал приводить доводы диктатор. — К тому же моя личная причастность к попытке умертвить вашу супругу не доказана документально. Где протоколы, донесения, фотографии? Прав был Капоне. Приговор, основанный на незаконных уликах, законной силы не имеет! – выкрикнул отчаянно Каддафи и прихлопнул по крышке стола.

— А я и не говорил,что буду действовать в рамках закона. Просто убью и все.

— Не имеете права! Советую передумать, иначе открою про вас такое, от чего мурашки побегут даже у мертвеца, пролежавшего в сырой земле триста лет без отпевания и гроба. И без савана.

— Ха, что же вы такое обо мне знаете, чего я сам не знаю?

— Знаю, где вы находились все то время, когда мы с компанией пытались попитаться вашей так называемой супругой!

— Это шантаж! – тоже хлопнув по столешнице, выкрикнул барон, который – к удивлению Жаннет – тоже вышел из себя.

Значит…

Значит, Каддафи затронул чувствительную струну. Он действительно знает то, чего Жиль не желал бы иметь опубликованным. Кстати, она задавалась тем же вопросом: где он был… девятого сентября, когда совершили нападение на Америку… нет – седьмого ноября, когда совершили пролетарскую революцию в Евразии… нет двадцать шестого декабря, когда совершили цунами в Таиланде и на Филиппинах… Нет-нет, вчера ночью, когда ее по-очереди зазывали в гости нечистые на помыслы гости?

— Да, шантаж, — прошипел в ответ полковник, бешено выпучив глаза. – Шантаж правдой. Думаете мы тут дураки собрались, не понимаем, что происходит, не знаем подоплеки. Наивно верим вашим плаксивым, соплеточивым сказочкам о вечной любви и верности до и после гроба. Ха-ха! Обманите кого-нибудь другого, а моя контрразведка работает получше Моссад.

Прежде, чем нас призывать к порядку, посмотрите критически на себя. И не соврите по привычке. Вы ведь в тот момент не думали о дражайшей женушке, милейшей Жанне. Занимались прелюбодейством! Что самое отвратительное – на другой день после свадьбы. Еще отвратительней – даже не с другой женщиной. А в обнимку с…

Клац-бум! – прозвучал выстрел. Каддафи с дыркой во лбу откинулся на стуле, бессильно свесив руки по сторонам, вытянув ноги под столом. Пуленепробиваемые очки его съехали с носа, мертвые глаза неподвижно уставились в высоту. Фуражка поползла назад, назад и упала с металлическим звоном на пол.

Убийство произошло так быстро, что Жаннет не успела вздрогнуть. Она перевела вопросительный взгляд на Жиля — любимого супруга, в руке которого еще дымился капоневский кольт.

— Каддафи прав в одном, — начал объяснения барон. — Я виноват. Не пришел тебе вовремя на помощь. По уважительной причине. Был физически не в состоянии. Лежал в постели. Но не подумай плохого. Проводил вечер не с женщиной, а в обнимку с… подушкой, — удачно оправдался он и положил руку на пальцы жены.

— Простудился накануне, — сказал Жиль и для большей убедительности покашлял в кулак. — Решил отлежаться, чтобы тебя не заражать, дорогая. У нас тут лазарета нет, приходится лечиться дедовскими методами. Сном под теплым одеялом. Медом с горячим молоком. Носки шерстяные тоже помогают. Чуть оправился, сразу отправился на поиски. Нашел тебя у Капоне. Помнишь, когда он занес биту над головой, чтобы ударить…

— На меня недоброжелатели наговорили, — тут же подал голос Капоне, который снова занял оборонительно-маскировочную позицию в кресле.

Он только что наблюдал сцену убиения приятеля по футбольной команде и решил врать напропалую, только чтобы выторговать жизнь.

— Я не Жанну хотел прикончить, а старого друга Франки. Именно он нацелил на нее кровожадные клыки. Я, наоборот, хотел спасти вашу драгоценную супругу. Кстати, господин барон, отличный выстрел, — беззастенчиво польстил Аль. — Даже я не смог бы так метко. Хотя слыл лучшим стрелком среди чикагской мафии. Вы в каком тире тренировались?

Хозяин не дал себе зубы заговорить.

— Подождите минутку, синьор Капоне, ваша очередь скоро подойдет, — пообещал де Рэ и повернулся к Холмсу. – Ну?

— Признаю все, в чем обвиняюсь, — торопливо сказал Генри Говард, двумя руками расправляя усы и приглаживая волосы на проборе, будто прихорашиваясь перед фотосессией. – Последнего слова сказать не имею, последнее желание: хочу быть приконченным бескровно. Если можно – удушением. У вас случайно есть под рукой гаротта?

— Я не собираюсь марать о вас руки. Даже с гароттой.

— Тогда пулей, пожалуйста. У вас какой калибр?

— Тридцать восьмой.

— Очень подходяще. Если попадете точно между бровей, прямо над переносицей, кровопотеря будет минимальной. Начинайте.

Холмс решил руководить собственным расстрелом и услужливо повернулся лицом к экзекутору. Даже слегка наклонился, чтобы тому было лучше прицелиться.

Жиль не заставил долго упрашивать. После выстрела Холмс с деревянным стуком упал головой на стол. Упал аккуратно, чтобы прическу не испортить и усы не помять. Насчет крови он оказался прав: лишь тонкая струйка вытекла из дырки и застыла идеально круглой лужицей.

В списке приговоренных осталась последняя фамилия.

— Ну что, мистер Капоне. Вы — ко мне или я — к вам? – спросил де Лаваль -прокурор-судья-исполнитель-приговора в одном лице.

— Давайте вы ко мне. Жанна, можешь тоже поприсутствовать при последних секундах моей экзекуции, — милостиво разрешил Аль по привычке рисоваться. Особенно перед женским полом.

— Нет, спасибо. Не хочется на вас расстрелянного смотреть. — Она отказала гангстеру в последнем желании и осталась на месте, испытывая мстительное удовольствие.

Барон подошел к креслу, где весь вечер укрывался мафиозо, и направил на него пистолет.

— Подождите, — попросил Альфонсо, устраиваясь поудобнее. – Хочу принять позу поэффектней. Кстати, у вас есть фотоаппарат?

— Прелати!

Лакей подбежал, предусмотрительно держа в руках фотокамеру.

— Какая марка – Канон? – уточнил Аль.

— Нет, Никон.

— Жаль не Зенит. Но тоже хорошо. Снимайте с левой стороны, потому что на правой щеке у меня шрам, — начал инструктировать Капоне. – Фокус – полтора метра, но не слишком близко, чтобы четче вышло лицо. Снимки потом отправите в…

— «Пари Матч»? – спросил Прелати.

— Нет, на родину. В итальянскую «Репубблику».

— Я думал, вы родились в Нью Йорке, — сказал Жиль.

— Верно, — согласился Капоне и сделал мечтательно-ностальгическое выражение. – Только Нью Йорк никогда не нравился мне загрязняющими выхлопами и брутальным криминалом. Мое сердце всегда стремилось к истокам — в старую, милую, безмафиозную Италию. Если бы я там родился, точно знаю, выбрал бы другую, мирную профессию, например – бухгалтера, и прожил бы добропорядочную судьбу, свободную от разврата, пьянства и пробивания черепов.

Во всем виноват Нью Йорк! Там я озверел, потому что это каменные джунгли. На исторической родине моя душа осталась бы девственно незамутненной, помыслы – кристально чистыми. Работал бы я на фабрике… нет, лучше – на природе. Занимался бы выращиванием винограда или созданием сыров. Дожил бы до глубокой старости. Сидел бы сейчас в собственном садике, на самолично сработанной скамейке, с бокалом сладкого «Амати», в окружении внуков и георгинов… Кстати, вы любите георгины?

— Не люблю, — грубо оборвал его разглагольствования де Рэ. – Давайте садитесь поэффектней и кончим на этом. У меня время и терпение на исходе.

— Последний вопрос: сколько пуль осталось?

— Четыре.

— Все мне или…?

— Все вам. У меня тоже последний вопрос: куда предпочитаете быть застреленным?

— Только в грудь, кучно, желательно в кружок размером с яблочко.

Бах-бах-бах-бах! Последнее желание гангстера было удовлетворено. Приставив фотоаппарат к глазам, Прелати щелкнул пару снимков, сверкнув вспышкой, и бросил аппарат в камин. Жаннет удивиленно посмотрела: а как же снимки в «Репубблику»? Последнее желание приговоренного к смерти исполняется беспрекословно. Вроде бы…

Прелати объяснил:

— Мне некогда фотки проявлять. Да ни к чему. Капоне все равно не сможет проконтролировать, мертвый, как комар после удара электромухобойкой, — сказал Франческо и направился к служебному посту у входа, продолжая ворчать себе под нос. Достаточно громко — чтобы слышали остальные. Живые и мертвые.

— Вообще препротившейший был гордяк. Слишком много из себя ставил. Любил поручения раздавать. Я ему что – лакей? В следующий раз не будет завышать требования. Предложили в «Пари Матч», будь добр — соглашайся. А то привыкли оригинальничать. В «Репубблику» его фотки отошли… Запросил бы еще в «Вашингтон Пост»! У меня, знаете ли, международные марки кончились с конвертами за границу возиться…

— Жанна, иди ко мне, — сказал барон и протянул к девушке руку.

Она подошла. Обняв ее, Жиль спросил:

— Я отомстил за тебя. Ты довольна?

— Да.

— Тогда пойдем отдыхать.

— С удовольствием.

Барон подхватил девушку, и вскоре они оказались в ее спальне. Голые и под одеялом. Снова всю ночь – или весь день? неважно — занимались любовью, долго, сладко и волнующе.

Жаннет страстно обнимала супруга и стремилась по извечной женской привычке во всем угодить. Он нравился ей все больше, внешне и по характеру. Особенно – в постели. Она любила Жиля и точно знала, что желает забеременеть его сыном.

Он вырастет таким же жгуче-красивым мужчиной и отважным рыцарем, как отец — мечтала девушка, засыпая, утомившись.

Жаннет проснулась от слюнявых поцелуев и щекотки в шею. Не чем-то легким, мягким вроде головки одуванчика или птичьего перышка, а чем-то жестким, колючим, действующим на нервы. Грубовато для любовной игры, подумалось в подсознании. Не понравилось. Возникло подозрение. Открыла глаза.

Подозрение не ошиблось: наглый Прелати тыкался губами ей под подбородок, царапая бакенбардами нежную кожицу шеи. Заметив, что девушка пришла в себя, проговорил ехидно и похотливо, сверкая масляными глазками:

— Дай поцеловать в губки…

Захотелось его чувствительно прибить. Хорошо бы чем-нибудь потверже и покрепче – вроде сковородки. К сожалению, кроме кулаков, другого оружия под рукой не оказалось. Подумалось: в следующий раз надо хоть скалку под подушку положить. Помня прошлый опыт с замершей рукой, Жаннет, не задумываясь и не размахиваясь, двинула колдуну кулаком в ухо. Тот испуганно слетел с кровати, зашатался, едва устояв на ногах.

— Почему? – с обидой спросил Франческо, будто не понял.

— Потому что бабка Мартинэ предупреждала.

— И о чем она еще тебя предупреждала?

— Не скажу, — тоном упрямого ребенка ответила девушка, а сама невольно прикоснулась к цветку в волосах, который бабка наказывала хранить пуще глаза.

На ощупь цветок подвял, но держался.

— Вставай, Жанна, тебя ожидают в гостиной, — проговорил Прелати официально, но на «ты», по-прежнему не признавая в ней хозяйку.

— Кто ожидает? Супруг?

— Его тоже увидишь. – Опять уклонился от прямого ответа, мошенник. -Поторопись.

— Сначала отвернись, — приказала Жаннет хозяйским тоном, на который имела полное право. И за которое решила бороться до конца.

— Да что ты меня стесняешься? Что я тебя — голую не видел?

— Не отвернешься – не встану, — в голосе девушки звучал ультиматум.

— Ну, ладно, уговорила.

— И отойди подальше, к самой двери. Я тебе не доверяю.

— Правильно делаешь, — согласился без возражений Прелати и выполнил просьбу. Сложил руки на груди, расставил ноги, встал лицом к двери, спиной к Жаннет.

Поднявшись и одевшись, она подошла к зеркалу. Только подняла руку, поправить прическу, когда увидела в отражении лицо бабки Мартинэ, вернее — только голову. Без тела. Видно, оно на тот момент значения не имело.

Для конспирации и чтобы не пугать окружающих страховидной внешностью, голова была накрыта черным капюшоном до кончика носа, только впавший рот торчал. Именно в таком виде бабка впервые предстала перед Жаннет. Несколько дней… или лет… или сколько-то там времени назад.

Голова поманила пальцем, мол, встань поближе, потом палец приложился к губам – тихо! Девушка прислонила ухо к поверхности зеркала.

— Сегодня твоя последняя ночь пребывания в замке, — прошептала старая дама. – Будь особенно внимательной. Не забывай мои наказы, останешься в живых. Особенно – не наступай в круги. После того, как увидишь голубые глаза…

Голубые глаза? Невозможно. Жаннет еще ни у кого здесь не видела цветных глаз, только сплошные мертво-черные без белков. Вот Холмс недавно поменял цвет на безжизненно-белый, да сказал, что ненадолго. Потом его вообще убили. А голубые… Не верится. Кажется, старая дама начала галлюцинировать.

— Жанна! – крикнул от двери Франческо, не поворачиваясь. – Время истекает. Пошли!

На окрик Жаннет машинально повернулась в сторону алхимика, который незаметно усмехнулся. А когда захотела уточнить про глаза, лицо в зеркале исчезло.

Пришлось догадываться самой. Покопавшись в памяти и перебрав местных жителей, девушка приемлемых ассоциаций насчет цвета глаз не обнаружила. Но – кто знает, что за сюрпризы ее сегодня ожидают, решила следовать предостережению. Бабке Мартинэ, единственной из обитателей подземелья, Жаннет была склонна верить. Еще мужу, конечно.

— Готова? – Прелати без спроса повернулся.

— Готова, но с тобой никуда не пойду.

— Что еще за бунт на корабле? Почему это – не пойду?

— Я тебе не доверяю.

— Правильно делаешь. Но сегодня у тебя выхода нет. За тобой прийти больше некому, все мертвые лежат, не забыла? И потом. Обещаю, что не трону. Честно. Хозяин у нас крут на расправу. Мне голову терять неохота. Пригодится для других дел, поважнее.

— Поклянись, что не врешь. Только выстави руки вперед, чтобы фигу за спиной не сделал.

Лакей послушался. Поднял руки, согнув в локтях, выставил ладони к Жаннет, будто сдавался по команде «хенде хох!».

— Клянусь всем, что мне дорого: дружбой с загробным маэстро — дьяволом Алибароном, его подручными — черными ангелами смерти и хитрыми херувимами, убаюкивающими вечным сном. Достаточно? Или еще мамой поклясться?

— Слишком непонятно, — ворчливо ответила Жаннет.

— А что ты хотела, чтобы я тебе на распятии присягу приносил и библию в свидетели призывал? – Прелати брызгал слюнями от возмущения и потрясал руками перед жаннетиным носом. – Тогда у тебя точно шарики за ролики заехали. Совершенно не понимаешь ситуации, в которой находишься. Нам распятие увидеть хуже, чем в преисподней по горячей сковородке пробежаться. Вот детский сад, честное слово. Взрослая девушка, замуж недавно вышла, а в простых законах загробного подземелья не разбирается…

— Ладно. Хватит пререкаться. Пошли, — сказала Жаннет и протянула руку.

Схватив ее ладонь покрепче, Франческо увлек за собой. Со скоростью сверхзвукового лайнера он понесся через все стены подряд — напрямик, не вылетая в коридоры или на лестницы спросить дорогу или хотя бы для видимости приличия. Видно, спешил очень.

Приземлились все в той же гостиной.

Комната имела трагически опустошенный, неживой вид, будто поле после Ватерлоовского побоища. Пахло скорбью и смертью — из-за пяти трупов, лежавших в тех же позах, что накануне.

Капоне удобно развалился в кресле, свесив голову на левое плечо, и лежал мирно, вроде — спал. Труп Дарьи сидел на стуле прямо, труп Эржбеты – опираясь руками на столешницу. Каддафи покоился, раскинув конечности, с отвисшей челюстью и дыркой во лбу. Холмс лежал в позе «мордой об стол».

С большим удовольствием он упал бы мордой в салат оливье, однако, того блюда под рукой не оказалось. Кок Прелати поленился нарезать. Он вообще ни с одной из своих обязанностей не справлялся в соответствии с условиями контракта: вовремя и прилежно. А зарплату требовал получать в срок! Лишить бы его один раз гонорара — за наглость характера, посмотрели бы, как он тогда запищал, безбородый обманщик, вымогатель незаработанного…

10.

Непрезентабельный вид мертвецов не пробудил в душе девушки ни искры сочувствия: они заслужили, что получили.

— Где муж? – спросила Жаннет, испытывая позыв к раздражению, подозревая очередную ловушку.

— Скоро увидишь. Сначала прикоснись к Альфонсо.

— Зачем это? – В голосе ее чувствовалось зло и желание сопротивляться.

Что соответствовало действительности: Жаннет начинала выходить из себя. Из-за этого плута Франческо. По какому праву он ей врет? Почему приказывает? Не будет она его больше слушать! Надоело. Особенно его небритая морда и первобытный цинизм. Не собирается она продолжать участвовать в играх, правил которых не понимает, исполнять чужую волю наперекор своей. Все, хватит! Не хочет больше быть марионеткой колдуна — интеллектом до нее недорос. Пусть справляется один, а Жаннет в свои темные делишки не вовлекает.

Ее внутреннее возмущение его не тронуло.

— Прикоснись, чтобы оживить, — попросил приказным тоном колдун.

— Не хочу его оживлять! Он меня убить хотел. Заслужил высшую меру наказания. Пусть теперь на том свете битой размахивает, а меня оставит в покое, — прокричала Жаннет и хотела было отвернуться. Но вовремя вспомнила наказ бабки держать врагов в поле зрения. Так и осталась стоять перед Прелати — со взором, пылающим неповиновением, и сжатыми решительно губами.

Колдун взял ее за плечи.

— Дорогая…

— Я тебе не «дорогая»! Попрошу без фамильярностей! Ты мне не тычь и убери руки с плеч! Не забывай свое место. Ты мне не ровня — лакей, насильник, алхимик, мошенник, охальник, шеф-кок…

Бац! Получила пощечину.

Пришла в себя. Как нельзя вовремя. Кажется, она потеряла контроль над эмоциями, чего делать категорически нельзя. Это может отвлечь на второстепенное, усыпить бдительность, а там и до роковой ошибки недалеко.

Кстати, об ошибке. Прелати – чуть ли не единственный, кто не высказался про Синюю Бороду. А ведь он стоял к барону ближе всех, значит знал о нем самые сокровенные тайны. Почему свою версию до сих пор не представил? Странно.

— Я уже представлял, ты забыла.

— Это была слишком неправдоподобная версия. Я не забыла, просто не поверила.

— Скоро услышишь мое мнение насчет хозяина, если так уж интересно, — сказал колдун. – Сначала прикоснись к каждому трупу, Жанна. Ты единственная, кто может их вернуть к жизни. Это в настоящий момент для тебя важнее всего. Можешь мне единственный раз поверить.

Верить мошеннику не хотелось, однако, серьезность его тона убеждала в обратном. Вдобавок пощечина поостудила ее воинствующий пыл. В самом деле — чего это Жаннет на него взъелась, обзываться начала? Прелати – такой негодяй, какой есть. Не исправишь, не переделаешь. Нужно знать его натуру и приспосабливаться.

Девушка согласно кивнула, толкнула Альфонсо за плечо. Тот вздрогнул, открыл глаза, зевнул, потянулся, словно только что проснулся и возвращался к жизни из глубокого забытья.

— Как долго я спал?

— Как в сказке – тридцать лет и три года, — без улыбки пошутил Франческо. — Теперь ты — богатырь, вставай, иди сражайся с чудовищами.

— Чем сражаться, где мой кольт?

— Разрядился.

— А бита?

— Верблюд сжевал.

— Что же ты мне предлагаешь голыми руками с драконами махаться? Если нет оружия, тогда я опять спать пошел… – сказал Капоне и поерзал в кресле, приготовившись снова принять сонную позу.

— Я тебе пойду спать! – прикрикнул Прелати. – Вставай, макаронная твоя душа. Иначе до конца твоей загробной жизни не дам спагетти из глистов-солитеров попробовать!

Угроза подействовала. Капоне вскочил, как уколотый прививкой в мягкое место, и начал прохаживаться, размахивать руками, приседать, наклонять к плечам голову, воостанавливая кровообращение.

Жаннет опасливо подошла к Салтычихе. Тронула за плечо – никакого эффекта. Понятно – сначала следовало поставить на место голову. Именно этого она делать не собиралась. По брезгливости: слишком грязное занятие – возиться в чужой крови. Лишь опасливо, двумя пальцами сняла с головы полотенце – максимум, на что могла рассчитывать Дарья.

— Дальше сама, — небрежно сказала Жаннет. — Наш супермаркет на самообслуживании.

Помещица послушалась, открыла глаза, подала сигнал рукам. Они пошевелились, потянулись к ладье, схватили родную голову за уши и приставили на шею. Не глядя. Получилось по пословице: первый блин комом. Голова встала не совсем удобно – задом наперед. Дарья посмотрела вниз и осталась недовольна увиденным: впервые в жизни поглядела на собственную задницу без зеркала. Испугалась истерически.

— Помогите! – завопила как оглашенная. – Поверните!

На помощь пришел опять же Прелати. Видно, сегодня его облачили полномочиями руководить процессом возрождения из мертвых. Подскочив к дворянке, он резко рванул голову, которая уже начала прирастать. С треском оторвал от шеи, развернул, приложил — теперь уже корректно. Поднажал, чтобы наверняка принялась. Может, еще водичкой польет? Нет, не стал.

— Спасибо, Франческо, — поблагодарила голова, воссоединенная с телом.

— Не стоит благодарности, мадам, — сухо ответил тот.

— Вообще-то, я девушка еще, — застенчиво-кокетливо проворковала Дарья.

— А про двоих детей забыла?

— По возрасту…

— Ну, тогда – мадемуазель, — не стал спорить лакей.

Жаннет прикоснулась к графине. Та качнулась, оторвалась от стула и пошла по комнате, выставив перед собой руки, издавая утробные звуки:

— Где моя голова? Помогите найти голову.

— Где твоя голова? – саркастически переспросил Капоне, продолжая прежнюю вражду. Он окончательно воскрес, вернул силу в руки и ум в мозги — готов к новым подвигам по надсмеханию над согражданами. – Это ты у нас спрашиваешь? Ищи там, где потеряла. Поменьше молодых любовников надо заводить…

— Кто бы говорил! На себя посмотри, бабник, сифилитик, любитель голых проституток, — грубо ответило тело из утробы.

— Прекратите пререкаться! – в той же грубой манере рявкнул Франческо, призывая подчиненных к порядку. – Альфонсо, помоги даме привести себя в укомплектованный вид. Нам сегодня нельзя терять времени на перебранки.

Странно, но Капоне послушался, не огрызнувшись. Его непротивленческая сговорчивость удивила Жаннет, которая тут же начала рассуждать о тонкостях местной иерархии. Наверное, в отсутствие хозяина порядком здесь заведовали итальянцы, как прирожденные любители командовать, применять террор и сеять ужас. Обязанности дежурного по замку брал на себя мошенник, а мафиозо автоматически становился его заместителем, то есть вице-президентом.

Не потому ли два земляка понимали друга друга без перевода и внутреннего сопротивления? Скорее всего Жаннет права насчет их дружбы: эти двое ни разу не обменялись ни ругательствами, ни даже косыми взглядами. Вот и теперь. Получив задание, Альфонсо смиренно опустил глаза к земле и принялся прочесывать гостиную, заглядывая под мебель, в том числе под ковер. Прочесывал методично, добросовестно, будто искал грибы-трюфели на ужин.

Наконец, в самом темном углу, занавешенном вековой паутиной и заросшем засохшим мхом, нашлась голова гордячки Батори. Капоне поднял ее за последние волосы, критически оглядел с разных сторон. Остался доволен. Голова была повреждена до неузнаваемости. Его удар «скорпионом» не оставил на ней живого места: нос вмялся в череп и стал плоским, как у профессионального боксера. Глаза залило синяками и раздуло как пельмени-равиоли. Губы разлетелись в трещинах. Не говоря о кровоподтеках на щеках, лбу и подбородке.

Улыбнувшись, Аль поцеловал голову в разшлепанные губы и сказал с издевкой:

— Ну, просыпайся, спящая красавица. Принц твой пришел.

Голова послушалась, открыла щелочки заплывших глаз.

— Ой, что-то я некомфортабельно себя чувствую, — проговорила невнятно.

— Конечно, некомфортабельно. Тебя же отчленили. Подожди, я верну тебя на место. Только пообещай, что больше не будешь терять голову от любви к молодежи, обзывать меня сифилитиком и совершишь пешеходное паломничество в Мекку.

Голова посмотрела на гангстера, как на идиота.

— Ты что, нарочно заставляешь меня обещать неисполнимое?

— А что такого неисполнимого я попросил?

— Все, особенно про Мекку. Я же католичка.

— Ой, мелочи какие. Ну, сходи в Иерусалим, это там же по соседству.

— Ладно, я подумаю.

Подошла остальная часть графини и, наклонившись, подставила шею. Капоне водрузил голову на место, покрепче прижал. Покрутил за уши проверить – хорошо ли держится, пригладил космы, чтобы не топорщились, не пугали людей ведьмаческим видом — вкупе с жирным, кровавым шрамом на шее.

— Отлично! – одобрил Капоне собственные усилия. – Красавица, как прежде. Ты только дня три в зеркало не смотрись.

— А что такое?

— Да расстроишься — у тебя прыщик на носу вскочил.

Стоявший сзади воссоединенной графини лакей прыснул неслышно и постучал себя по лбу, обращаясь к Капоне. Мол, ну ты придумал отговорку, светлого ума голова, даром что из школы раньше времени выперли…

11.

Жаннет продолжила миссию по оживлению, в которой участвовала против своего желания — по воле Прелати. Подойдя к Каддафи, толкнула за плечо и хотела немедленно отойти: он вызывал наибольшее отвращение из всех остальных маньяков. Наверное потому, что хотел прикончить ее два раза за один присест: сначала удушить газовой атакой – козлино-верблюжьей, потом зарезать ножом.

Уйти от полковника незаметно Жаннет не удалось. Не открывая глаз, он ловко схватил ее за руку, потянул, чтобы наклонилась.

— Спасибо, девушка, — проговорил полковник шепотом на ухо. – Я тебе тоже помогу.

— Когда?

— Когда понадобится.

— Почему?

— Потому что ты единственный порядочный человек здесь. Остальные – недостойные, неблагодарные, невежественные нелюди. Короче — свиньи. Поняла?

— Да.

Хотя Жаннет не очень-то вникла в его побудительные мотивы, решила подробностей не уточнять. Опять наврет с три короба, разбирайся потом, где правда, где ложь. Впрочем, без разбирательств ясно. Здешние обитатели настолько привыкли ко вранью, что сами принимают его за правду. Погрязли в завирательстве: разговаривают ложью, им не верят, они еще обижаются. Перевернутый мир…

Толкнула Холмса. Тот откликнулся сразу. Поднял голову, сел прямо, поправил усы, галстук, манжеты. Посмотрел на Жаннет. Она заметила: глаза его снова приняли привычный для местных сплошной черный цвет, заменив слепые белки на зрячие черносливы.

— Благодарю, мадам, — сухо произнес Генри Говард.

— Не стоит, — так же равнодушно ответила девушка.

Миссия завершена, Жаннет может быть свободна.

Свободной себя не чувствовала. Было тоскливо и безрадостно. Одиноко в этом пустом, безэмоциональном, подземном царстве чужих и враждебных. Один человек мог бы избавить Жаннет от ощущения отторженности — супруг Жиль, но его опять почему-то не наблюдалось поблизости.

Лишь малоприятные персоны, которые каждый по отдельности предпринимали попытки ее прикончить. Разве после этого захочется с ними общаться? Жаннет обвела зал безнадежным взглядом. Ни одного лица, которому хотелось бы довериться. Ни одного существа, которого при нужде можно позвать на помощь — вдруг у нее аппендицит схватит, позвонить в скорую некого попросить…

Читая ее антипатичные мысли, возродившиеся покойники не обращали на спасительницу ни малейшего внимания. Сразу же после воскрешения разбились на группки по половой принадлежности.

Женский кружок, состоявший из Дарьи и Эржбеты, увлеченно обсуждал свои, девичьи, проблемы. Дотрагиваясь до шрамов друг у друга на шее, подружки делились рецептами по заживлению ран.

— У тебя шрам почти зажил. Ты чем лечила? – спросила графиня.

— Маслом облепихи. Еще можно каплями… э-э… того колючего куста… как его…

— Столетник, тысячелистник, алоэ?

— Нет, кактус. Который раз в сто лет цветет розовым бутоном.

— Где он растет? В Африке?

— Нет, в Мексике. Только он от отечных глаз не помогает.

— А что помогает?

— Прикладывай использованные чайные пакетики, охлажденные в морозилке. Через три дня опухоль пройдет, сможешь замуж выходить за своего Тадеуша.

— Тадеуш давно женился, — ответила Эржбета с тяжким вздохом.

— Тогда за Прелати.

— Старый драндулет, что я с ним буду делать? В первую же брачную ночь на запчасти рассыплется.

— Это еще вопрос, кто рассыплется, — пробормотал глубоко обиженный Прелати негромко, но так, чтобы необходимые персоны услышали. Он ни к одной фракции не примкнул, стоял отдельно, зорко следя за порядком.

— Дашут, что против синяков посоветуешь?

— Холодную воду. Можно, небесную. Слышала выражение: «и дождь смывает все следы»?

— Где-то слышала. Очень давно. Только это, вроде, про любовь…

— Нет, про кровь.

Жаннет повернулась в сторону другого кружка, который образовали Капоне, Каддафи и Холмс. Речь шла о чисто мужской забаве.

— Как думаете, Холмс, кто станет мировым чемпионом в этом году? – спросил гангстер.

— Извините, я далек от всех видов спорта, тем более таких грубых, травмоопасных как футбол, — уклонился от прямого ответа Генри Говард.

— Гомик, что ли?

— Дурак ты. Если кто-то футболом не интересуется, сразу – гомик? Одностороннее мышление у тебя, Альфонсо. Примитивно-простонародное. Сразу видно Кембриджей-Оксфордов не кончал.

— Ты, что ли, кончал? – голосом задиристого петуха начал Капоне.

— Мне не надо было. С моим интеллектом на академическом уровне…

— Видели мы ваши интеллекты! Знаешь где? В земле сырой, проетые червями. Как дам по башке битой, сразу интеллекта поубавится. Будешь знать, как дураком обзываться, — скандально пообещал мафиозо. И даже замахнулся рукой.

Ее перехватил полковник.

— Друзья, друзья, прекратите пререкаться. Хотя бы сегодня ведите себя прилично. Недолго нам осталось строить из себя порядочных месье, не забыли? – Каддафи призвал приятелей к порядку и бросил косой взгляд на Жаннет. Та сделала презрительное лицо и отвернулась.

Диктатор продолжил:

— Давайте на нейтральную тему пообщаемся, уравновешенно и без сердца. Про что вы только что спрашивали, Альфонсо-оглы?

— Про футбол.

— Я вот тоже не специалист по играм с мячом, но кое-что в футболе соображаю. Думаю – Бразилия обязательно выйдет в финал. Второго финалиста назвать затрудняюсь.

— Испания или Голландия, — предположил Капоне, моментально успокоившись. – Вообще-то, как патриот, хочу, чтобы Италия всех победила. Однако, шансов маловато. И денег. В футболе хоть и бывают проплаченные матчи, стать чемпионом на мировом уровне с помощью мафии еще никому не удавалось. Это тебе не Фрэнка Синатру в национальный хит-парад вывести.

— По моему мнению Испания опаснее всех, — продолжил дискуссию полковник. – Они сейчас европейские и мировые чемпионы, и за второй мировой титул будут сражаться, пожестче львов. Тогда войдут в историю пожизненно и навсегда…

12.

Кто-то тронул Жаннет сзади за локоть, заставив вздрогнуть. Резко обернувшись, увидела Франческо. Заругалась:

— Никогда не подкрадывайся незаметно, тем более со спины! А то нарвешься на оплеуху. Понял?

— Ладно, не серчай, — непривычно миролюбиво сказал лакей и подошел поближе. – Слушай, Жан. У меня вопрос есть.

— Давай, только быстро. Надоело мне с вами, мертвыми, хочу обратно, в нормальный мир вернуться. Попрошу мужа, может, он со мной вместе захочет…

— Не захочет. Наоборот. Желает, чтобы ты тут навсегда осталась.

— Невозможно! Мы так не договаривались, — возмутилась Жаннет.

— Условия договора изменились.

— Когда это?

— Только что. В одностороннем порядке. По инициативе барона. Погоди, не перебивай. Я вопрос еще не сказал.

— А я уже не хочу отвечать! – выкрикнула Жаннет.

— Однако, придется, — не отставал алхимик. – Только не обижайся, я из любопытства. Если застанешь мужа, изменяющим тебе, что сделаешь в первую очередь? Варианты ответов: заплачешь, засмеешься, покончишь с собой?

— Я их застрелю!

— Такой ответ не предлагался, — сказал Прелати и озабоченно посмотрел на Жаннет.

Она была возбуждена, раздражена и недовольна. Слишком эмоционально расстроена, что не дозволялось в равнодушном мире потусторонья. В нестабильном психическом состоянии, она могла расстроить его планы, которые, единожды составленные, не имели права меняться. Иначе размеренное и предопределенное существование населения загробного царства будет нарушено навсегда.

Прелати пригнул голову, попытался поймать жаннетин взгляд. По-гипнотизерски щелкнул пальцами перед носом, от чего она вздрогнула и моментально успокоилась. Прилив эмоций отхлынул, оставив внутри прохладную пустоту и замогильный покой, чуждый живых радостей и горестей. Повстанческий дух покинул тело, растворился в воздухе.

Желание ругаться, сопротивлятся или противоречить исчезло бесследно. Окружающее и собственная судьба перестали волновать. Внезапно всё стало все равно. Перед погружением в эмоциональный вакуум сознание Жаннет успело удивиться на себя: произошло как в сказке про Снежную Королеву. Которая разбила колдовское зеркало, осколки разлетелись по миру и воткнулись в людей, превратив живые сердца в мертвые ледышки. Один из осколков пронзил и ее.

Девушка покорно опустила голову, приготовилась слушать и соглашаться.

Франческо довольно кивнул. Повторил вопрос.

— Жанна, скажи, что сделаешь если застанешь мужа изменяющим тебе? Предлагаемые варианты: заплачешь, засмеешься, покончишь с собой.

— Покончу с собой, — спокойно сообщила девушка.

— Хорошо. Каким образом?

— Каким предлагаете?

— Спрыгнуть с башни.

— Где у вас башня, с которой можно спрыгнуть?

— Как раз над нами. Девичья называется. Высокая, до земли – сто двадцать метров. С нее уже прыгали девушки, до тебя. Очень успешно, ни одна не выжила. Пойдем провожу.

— Пойдем.

В тот момент в зале кто-то кашлянул. Девушка сморгнула и поглядела через плечо Прелати на мужской кружок. Каддафи, не мигая, смотрел на Жаннет и отрицательно качал головой. Мысленно он передавал приказ: не поддавайся!

Приказ дошел по назначению. Жаннет очнулась, но виду не подала: прикрыла глаза, уставилась в пол. Подлец Франческо заманил-таки в ловушку. Удача, что Каддафи вовремя помог выйти из гипноза, значит — не обманул полковник. Да утешение небольшое — опять стрессовая ситуация, опять придется ловчить, изворачиваться и быстро соображать чтобы выжить.

Ну, не впервой, подумала Жаннет, не растерявшись. Она верила в себя и знала, что под прессом времени и обстоятельств ее умственные способности возрастают.

На пробудившийся от франческиного гипноза ум пришло простое логическое несовпадение. Про супруга Жиля. Прелати утверждает, что тот в данный момент занимается не чем иным, как изменой жене. Утверждение голословное, потому что с кем? Все возможные кадидатуры на измену присутствуют в гостиной — Дарья и Эржбета. К тому же они со вчерашнего вечера сидели здесь неподвижно, очень явно обезглавленные.

Менее возможные кандидатуры, но теоретически приемлемые – трое мужчин – также налицо. И тоже до недавнего момента не подавали признаков жизнедеятельности. Кроме того, Жаннет заметила: все трое резко отрицательно относятся к однополым связям. Конечно, никогда не поздно начать разнообразить сексуальную жизнь, но лучше это делать в сознательном состоянии. В которое они пришли только что и только благодаря Жаннет.

Хороший повод уличить колдуна во вранье. Не собирался же де Лаваль заниматься некроманией с холодными покойниками, когда под рукой имелась теплая супруга! Существует еще одна нестыковка в утверждении лакея. Барону некогда было изменять: всю прошлую ночь он провел с Жаннет, это она знала точно.

Предполагать совсем уж абсурдное – секс с престарелым Прелати – Жаннет с возмущенным отвращением отказалась. Этот старпер и потаскун в своем репертуаре, хочет смутить и запутать, поймать ее в сети для легковерных. Врет, как сивый мерин, и выглядит так же.

Надо его перехитрить.

— Подождите. Прежде, чем покончить с собой, я желаю знать причину. Она должна быть очень веской для столь ответственного и бесповоротного шага как самоубийство, ведь я католичка, — твердо заявила девушка.

Заминка оказалась неожиданной, насторожила колдуна.

— Я же назвал. Измена супруга. Ты что, мне не веришь?

— Хочу сама убедиться.

— Пожалеешь, Жанна.

— Если умру беспричинно, пожалею больше. – Жаннет стояла на своем. – С кем муж мне изменяет?

— С Люка Рокко Маньотта, — выдал на одном дыхании лакей.

Имя звучало для Жаннет отдаленно-знакомо, но не слишком известно, чтобы сразу припомнить. Голову ломать не стала, знала, что нет смысла: мошенник все равно врет. Зубы заговаривает, чтобы побыстрее отвязалась и согласилась добровольно скончаться.

Пусть не рассчитывает, Жаннет на тот свет не торопится.

— Кто это? Голливудская звезда? – на всякий случай решила уточнить.

— Нет, порно-звезда. Впрочем, это одно и то же.

— И когда она умерла?

— Живет еще.

Ага, как же! – подумала Жаннет, зная точно: она здесь — единственная живая. Усмехнулась, уверенная в своей правоте и лакейском вранье. Последние слова колдуна прозвучали более невероятно, чем все то, что он сочинял до сих пор. Врет беспардонно и безоглядно, как кандидат в депутаты перед выборами.

— Почему меня с ней не познакомили? – нагловато спросила девушка, решив лакея подколоть.

— Живет здесь секретно.

— Предъяви доказательства, — сурово произнесла Жаннет тоном адвоката невинно арестованного футбольного фаната из Амстердама. Который, по заявлению полицейских, во время матча выкрикивал антисемитские лозунги, типа: «Ев-рей, Ха-мас, по-тебе-скучает-газ!». За что его собрались приговорить к восьми часам исправительных работ по обустройству детской площадки с принесением извинения оскорбленным.

Заявление полиции адвокат посчитал бездоказательным.

То же Жаннет. Заявление Прелати – откровенная ересь. Она давно и окончательно убедилась в его лживости и с удовольствивием бы прилюдно его прищучила. Сейчас подходящий момент: пусть готовится признать ошибки и принести извинения. Иначе получит наказание в виде исправительных работ на армейской кухне – год вручную чистить картошку для целой роты.

По хитрому виду мошенника было видно – сурового наказания тот не испугался. Припрятал в рукаве автоматическую картофелечистку?

Недолго подумав, Франческо согласно кивнул. Та-да-а! – маленькая победа Жаннет. В голове ее раздался звук барабанной дроби как в цирке перед смертельно опасным трюком. Сигнал, предупреждающий: приготовьтесь, зрители, что-то из ряда вон сейчас произойдет.

И произошло.

Не пускаясь в долгие объяснения, колдун сказал:

— Что ж, пошли. Только потом не обижайся.

13.

Деликатно взяв под локоть, лакей подвел Жаннет к стене с портретами. Теми, где барон де Лаваль и Жанна стоят в доспехах и в натуральную величину. Прелати повел рукой по воздуху, портреты разъехались в стороны. Сзади оказалась потайная дверь, добротная, из старого, грубо срубленного дуба, в средневековом стиле — без украшательств.

Предварительно коротко взглянув на Жаннет – не передумала ли в последний момент? — Прелати дернул дверь. За ней открылась комнатка, очень уютная на вид. Можно сказать — интимный будуар в чисто французском вкусе: с ярко горящим камином, свечами тут и там. На полу — ковер в багровых тонах и с арабскими мотивами в орнаменте. Той же восточной расцветки мягкий диван в роскошном стиле барокко с изогнутыми ножками и ручками. На стенах – картины с дамами и кавалерами в жеманных позах. Откуда-то из-за стены приглушенно доносилась живая музыка: играл камерный оркестр из скрипок и клавесина. Похоже на Моцарта — подумала Жаннет и тут же забыла.

Главное было не то, что слышала, а то, что предстало глазам.

Посреди ковра стоял барон лицом к двери. Полностью одетый, в обычный свой строгий, черный костюм – верх изящества и тонкого парижского вкуса. Руками уперся в бока. На первый взгляд он ничем предосудительным не занимался, и менее всего прелюбодеянием. В представлении Жаннет «измена» — это голые тела в недвусмысленных позах в супружеской кровати. Здесь же голым безобразием не пахло.

Она собралась вздохнуть с облегчением и уличить Прелати в очередной беззастенчивой лжи. Однако… не все с супругом было в порядке. На низкой скамеечке впереди, лицом в его промежность сидел… мужчина. Он панибратски обнимал Жиля за бедро, двигал головой и издавал чавкающие звуки.

От его манипуляций хозяин испытывал не возможное не заметить наслаждение. Он блаженно улыбался, закатывал глаза и время от времени постанывал. Он даже не заметил двоих наблюдателей — Франческо и Жаннет, которые, не скрываясь, плечом к плечу встали в дверном проеме. Или заметил, но не хотел останавливать процесс. Закралась догадка: барон нарочно остановился посреди комнаты и напротив двери, чтобы каждому входящему были понятны его действия.

Поняла и Жаннет. Правда небыстро. Через несколько секунд. Открытие настолько поразило, что не сразу нашлась, что сделать, что сказать. Поначалу не поверила глазам. Пришла нелепая мысль: если муж занимается оральным сексом с мужчиной, это измена или называется как-то по-другому? Может, не стоит волноваться? Может, можно исправить? Не паниковать? Убежать? Устроить скандал? Покончить их жизнь убийством?

Обманщик! Изменщик! Прелюбодей! – хотелось крикнуть.

— Объяснитесь, пожалуйста… – пробормотала неуверенно Жаннет.

Жиль услышал. Открыл глаза. На удивление – ни капли не смутился, не покраснел, не прекратил постыдных движений. Посмотрел на жену и на мгновенье принял обличье волка-оборотня, с удлиненным носом и желтыми клыками по бокам пасти. Потом – опять вернул человеческий облик. Только человеческий ли?

— Жанна, иди сюда. Третьей будешь, — проговорил хрипловато барон. Предложил присоединиться к компании – незамысловато, как само собой разумеющееся. Вдобавок махнул рукой, приглашая.

Такая простота не умещалась в голове Жаннет. Хоть и считала себя девушкой современной, незакомплексованной, ко многим современным выкрутасам относящейся снисходительно, но ведь и у ее толерантности есть пределы!

— Да это что? Да почему? Да как можно? – начала она ставить вопросы, адресуясь неизвестно к кому. Потом – конкретно к мужу: – Кто это?

— А. Познакомься. Это мой друг Люка Рокко. Он специально из Канады приехал нас навестить.

При упоминании Канады и заковыристого — явно придуманного — имени память пробудилась. Жанна вспомнила недавние криминальные репортажи в теле- и радиопрограммах, на первых полосах газет и журналов. Средства массовой информации массово ухватились за новость — на уровне фурора.

Непонятное словечко? Объясняем: фурор – осуществление кардинальных, революционных изменений в определенных процессах, явлениях, которые могут касаться то ли предметов, то ли людей, влияя на их существование в реальном мире… По-прежнему непонятно? Это потому, что цитата из словаря студента-ботаника. Еще потому, что слово фурор – иностранного производства.

Объясняем для нормальных: фурор – сенсация мирового масштаба с шокирующим подтекстом. Или экстаз на уровне эмоций в сфере подачи новостей.

Случай с Люка Рокко Маньотта был именно такой. Средствам информации населения выпала редкая удача: представить новость, которая взбудоражила общественность всех слоев. Заставила пробудиться даже обывателя, привыкшего сладко дремать под сообщения о глобальных катастрофах, как то – повышение уровня мирового океана или падение акций на Уолл Стрит.

Общепланетарную сенсацию произвело потрясающее по бессмыссленности и жестокости преступление, открытое совершенно случайно. Речь шла об убийстве и расчленении мужчины, заснятом на любительский фильм и выставленном на ю-туб. Именно из-за неподдающегося осознанию и объяснению зверства, видеокадры поначалу приняли за подделку, страшилку для легковерных. На всякий случай предложили экспертам – проверить. Фильмом занялись подкованные в видеотрюках специалисты из канадского отдела Интерпола. Которые выяснили: съемка подлинная.

Самое омерзительное было то, что разделкой трупа убийца не ограничился. Он поел человеческого мяса, а также совершил с мертвой жертвой половой акт.

История исключительно отвратительного убийцы-каннибала-гомосексуалиста несколько недель держала в напряжении целый мир. Напряжение умело поддерживалось все теми же средствами массовой профанации, которые каждый раз умело и дозированно шокировали потребителей ново-открытыми или свеже-придуманными ужасающими подробностями.

Личность преступника установили быстро: им оказался интимный друг убитого, широко известный в ограниченных кругах. Снимки его обошли газеты и телевизоры не только в странах, считающих себя развитыми экономически. Но и в самых передовых в смысле неиспорченности природы, как Экваториальная Африка, Папуа-Новая Гвинея и Австралия с соседкой Антарктидой.

На вечнозамороженном ледяном континенте зрителями криминальных сводок, кроме заросших бородами полярников, стали императорские пингвины и киты-убийцы орка. Пингвины удивлялись зверствам, которые не встречаются в животном мире, киты надеялись подучиться у коллеги.

Так кто же он – самый настоящий человек-вампир, извращенец и антигерой, заставивший суеверно встрепенуться население биосферы Земли, состоящей из людей, животных и микробов?

Речь шла о молодом, самовлюбленном студенте из Монреаля с пустопорожними глазами, в которых не просматривалось и намека на интеллект.

Нет, проблема интеллектуального развития его не занимала – слишком долго, напряженно и невозможно выставить напоказ. Юноша был занят другими делами, более сиюминутно-важными, чем развитие ума: продвижением личной персоны в первые ряды очереди за известностью.

Задавшись целью добиться успеха у папарацци, парень поначалу использовал законопослушные методы. Программу собственного пиара начал с наиважнейшего – заполучения яркой внешности. К чему предпринял неимоверные финансовые усилия: влез в долги — потратил мешки денег, чтобы переиначить лицо. Буквально из кожи вылез.

Использовав все, доступные для покупки, возможности пластической хирургии, превратился в рокового красавца. По классическому стандарту: черноволосый брюнет с голубыми глазами.

Лицо перекроил, но цели не достиг. Одной смазливой мордашки оказалось недостаточно для организации всеобщего ажиотажа. Внимая настойчивому позыву, студент совершил следующие шаги: придумал оригинальнейшее имя – Люка Рокко Маньотта, объявил себя гомосексуалистом, накачал торс, снял профессиональные полуголые фото и поместил на свой сайт.

Напрасно. Известность явно застряла где-то по дороге.

Из напрягшихся оставшихся сил он совершил последний рывок: стал гомо-моделью для журнала, затем порно-актером. И… опять промашка! Вернее – в молоко. Жестокое разочарование. Вселенский облом. Крушение смысла жизни. Столько нечеловеческих трудов — впустую? Как тут не впасть в отчаяние…

Ждать у моря погоды – надеяться на счастливый случай парню стало невмоготу. Навязчивая идея обуяла нашего героя. Если вдуматься и поглубже рассмотреть — его терзания в какой-то степени можно понять.

Мания известности – самая прилипчивая болезнь современности. Всеобщая, эпидемичная. Особо распространенная в тех перенаселенных субкультурой пунктах, где не устают выдавать кино- и муз- премии от имени жителей всего мира и создавать бесконечно тянущиеся «аллеи звезд». Где популярность человека и пополнение его кошелька зависят прямо пропорционально. От того желание постоянно быть на виду превращается в идею-фикс и подобно ненасытному глисту, требует ежедневной подпитки.

Поистине пандемия века накрыла человечество: зудящее желание любыми путями попасть в телевизор. Бациллы ее почти зримо витают в воздухе, проникая в людей через глаза и уши.

Жажда славы начинает обуревать каждого, кто заражен. Ради возможности появиться на экранах и главных страницах люди делают сумасшедшие вещи. Хвалятся всем, чем можно и нельзя: голыми сиськами, письками, задницами, уродствами, болячками, родами и прочими сугубо интимными моментами. Видео с самыми постыдными, смешными и дурными выходками без зазренья совести выкладывают на ю-туб. С целью урвать свои «пять минут славы» — в надежде, что его заметит телепрограмма «Несусветные глупости» и растиражирует по глобусу. Совесть, скромность, стыд исчезли из морального кодекса человечества.

Откуда зараза явилась? С самого верха. Со звезд. Земных. Когда-то популярных, а теперь подзабытых поклонниками. В жажде взобраться обратно на олимп, они изощряются как могут. Снимаются пьяными или голыми, занимающимися сексом или бьющими морды. Потом выставляют напоказ, извиняясь ненатурально, мол, бедные мы бедные, украли у нас домашнее видео… Умалчивая стыдливо о тайно полученном гонораре за съемку, якобы случайно попавшую в любительский прокат.

Со «звезд» берут пример простые люди — дурью прославиться легче всего.

Наблюдая тщеславие, поставленное на поток, не удержался и наш герой, то есть гей – молодой человек с неустоявшейся психикой и безграничной любовью к самому себе. В конце концов он пришел к выводу: чтобы обратить на себя заинтересованное внимание фото- и видеокамер, требуется свершить нечто поистине экстра-ординарное.

Люка Рокко решился на последнее средство — человекоубийство, навыки чего с детства отрепетировал на котятах. Это должно было стать его звездным часом, потому, чтобы не промахнуться, следовало хорошенько продумать сценарий и режиссуру.

Жертву далеко искать не стал. Она находилась рядом: собственный партнер по гейским забавам — импортного происхождения из самой густонаселенной страны Земли. Так вот получилось, что канадский студент прикончил китайского. И не просто убил, а попользовал в особо извращенной форме: кулинарной и сексуальной, чтобы произвести неизгладимое впечатление.

Собственное «великое» деяние снял на видео в режиме прямого эфира, в стиле «сам себе режиссер» и выставил в интернет. Вдобавок — чтобы уж точно заметили, отослал конечности убитого в адрес политической партии, недружелюбно относившейся к гомо. С единственной целью – привлечь внимание публики к самой значимой на свете личности – Люка Рокко Маньотта.

На короткое время ему удалось стать звездой. Только не Голливуда, а криминальных хроник. Убийство потрясло не только специалистов, но и обычных граждан, давно привыкших к кроваво-мясницким сценам в новостных сообщениях про деятельность террористов. Полиция нескольких стран объединила усилия для поимки Люка Рокко, маньяка славы и жертву страсти – в одном лице .

Примечательно, что парень не пытался скрыться. Наоборот, оставил множество следов и наводок. Ведь не забываем: главное, ради чего каша заваривалась – показаться во всей красе миру, урвать минутку триумфа. Увидеть хоть раз микрофон у своего носа с просьбой об интервью.

Цель – не спрятаться на дно, а всплыть на поверхность.

Чтобы стать знаменитостью международного уровня, следовало вовлечь в собственную поимку как можно больше стран. Парень пересек океан и начал колесить по Европе.

В общественных местах Маньотта вел вебя подозрительно и неосторожно, чтобы не слишком усложнять работу полиции. В то же время не совсем уж по-дилетантски: в плен по собственному желанию не сдавался, писем в полицию с адресом местонахождения не писал. Наслаждался процессом поимки себя, зорко следя за его развитием в интернете.

Не мытьем, так катаньем он добился своего. Портреты симпатичного голубоглазого убийцы украшали первые страницы газет и главные телевизионные каналы. Под каким комментарием – неважно. Главное — увидеть себя со стороны. Услышать свое имя с экрана. Осознать: каждый человек на планете, умеющий читать, смотреть или слушать, теперь в курсе, что существует где-то такой выдающийся персонаж. Под громким псевдонимом: Люка! Рокко! Маньотта! Ах, как сладко звучит, прямо елей на душу… или что там у него вместо.

Когда его фото демонстрировали телеканалы Европы, парень не комплексовал от страха, что повяжут. Он открыто передвигался из страны в страну, посещал бары и другие веселые места, знакомился с собратьями по сексуальной ориентации. Однажды остановился в одной из старосветских столиц развлечений — Берлине.

Попивая капучино в баре «Гавкающая рыба», он просматривал газетные статьи о себе — любуясь на опубликованные снимки и прикидывая: какой ракурс выгоднее подчеркивает его безупречно откорректированную хирургом внешность. Вот здесь стоило бы построже сдвинуть брови, здесь побрутальнее прищуриться в камеру. Ироничный взгляд придает безмозглому лицу капельку загадочности…

Там же в «Рыбе» его арестовали командой из восьми человек. Хватило бы и одного — Маньотта не думал оказывать сопротивление, сдался без боя.

К чему напрасно раздражать стражей закона? Вдруг в запарке задержания они нечаянно-умышленно поставили бы ему синяк на тщательно отшлифованном лице? Или сломали идеально сконструированный нос? Привели бы его внешность в непрезентабельное состояне — как тогда великий преступник Люка Рокко появится на людях, его же будут фотографировать!

Во время ареста он наслаждался вниманием зрителей и репортеров. Замечая нацеленные на себя объективы, старался не выдавать счастливой радости, а сделать специально тренированный, «роковой» взгляд из-под челки.

Так неужели это и есть тот самый?.. – припомнилось Жаннет.

14.

— Да, тот самый, — подтвердил шепотом Прелати. – Я же тебе говорил про измену. Зря ты не поверила.

— А если бы поверила, что изменилось?

— В принципе, ничего. Здесь не твоя вина. Роковая ошибка Синей Бороды.

— Все! Больше не хочу слышать про ошибки, — взволнованно зашептала Жаннет. — Ошибка – это нечто незначительное, что можно исправить. Как правила в орфографии. Нарушил правило – совершил ошибку. Исправил ошибку – получил десятку. Там, правда, бывают исключения, но они в расчет не берутся. Здесь не ошибка, а другое. Сознательный выбор.

— Или тоже исключение, — продолжал нашептывать лакей. Не из любви к болтливости — с надеждой побольнее насолить на рану. – Вот тебе моя версия, которая самая правдоподобная из всех. Потому что я сам был свидетелем от начала до конца.

Барон де Рэ отличался не только неимоверной физической силой, но и не менее потрясающей сексуальной. Природная любознательность толкала его на эксперименты. Не зря жена Катрин обижалась: она не была для него ни предметом любви, ни источником вдохновения.

После войны хозяин поселился обособленно, здесь в Тиффоже. От скуки не знал чем заняться. Обратил внимание на альтернативные виды полового удовлетворения. Попробовал — понравилось. Только зря его обвинили в извращениях с детьми. Могу присягнуть…

— Фальшиво, конечно, — язвительно вставила Жаннет.

— Конечно, — легко согласился колдун. – Ну, ладно, без присяги скажу: такого не было. Барон полюбил проводить время в обществе молодых мужчин. Окружил себя отрядом так называемых «телохранителей», юных, миловидных отпрысков дворянских родов. Только не для охраны замка, можешь мне поверить. Всячески их ублажал, баловал подарками. А по ночам…

— Замолчи! – прикрикнула девушка. – И вообще. Пошел к черту!

Жаннет было не до его омерзительных рассказов. Ее подавило увиденное в будуаре. Так вот, значит, как выглядит супружеская измена! С виду очень благопристойно, оба одетые и не в постели, а по сути…

Стало мучительно больно за бесцельно проведенное в замке время. За любовь, поруганную предательством. Непредвиденным. Слишком аморальным и развращенным: даже не с женщиной, а с убийцей. Ни с чем подобным она раньше в жизни не сталкивалась, не имела опыта, как его воспринимать.

В голове шумело. От того, что разволновалась. От беспокойно ворочающихся мыслей, вернее – тревог. Вернее – вопросов, которые теперь некому задавать. Как? Почему? Зачем? – не имело значения.

Жаннет инстинктивно поняла: ее положение в замке переменилось. В худшую сторону, даже – в опасную. Больше не стоит рассчитывать на помощь барона: он изменил и автоматически оказался во вражеском лагере. Теперь Жаннет придется надеяться только на себя.

Пришло печальное осознание: она одна против целой клики маньяков и садистов, к которой прибавился еще один — Маньотта, пожалуй, самый отвратительный из всех. Потому что без принципов и правил. Вдобавок живой. Если придется вступать с ним в рукопашную, Жаннет не помогут колдовские советы бабки Мартинэ, которые против немертвецов бессильны. Надо будет его чем-нибудь почувствительнее приложить… Интересно, куда закатилась дубинка Капоне? Где его пистолет?

В тот момент гей зачастил головой, потом замер, громко почмокал и гулко проглотил. Жиль испустил стон-вскрик, закатил глаза, судорожно обхватил голову любовника. Тот посидел минуту неподвижно. Потом вытер рукой губы. Театрально-медленно оглянулся на Жаннет. Усмехнулся, нагло обнажив клыки.

Он из их стада? Девушка содрогнулась в душе. Взгляд Люка Рокко не содержал ничего человеческого. Красивый манекен, кукла для секса, фото на обложке с бездумными, безэмоциональными, бессмысленными голубыми глазами. Наверное, они понравились бы Холмсу…

Только не Жаннет. Она закипала негодованием и обидой. За пару мгновений достигла состояния «вне себя», оглохла и ослепла от бурлившего внутри возмущения. Этот нагловатый, беспринципный манекен причинил ей боль и пробудил желание ответной мести. Захотелось наказать его, жестоко и беспощадно. Пусть не физически, но морально. Вербально. Словами, которые ранят и иногда даже доводят до самоубийства.

Не будучи сильной в агрессивной лингвистике, Жаннет спросила себя: существуют ли такие смертоубийственные слова на самом деле? Или это только образная метафора, придумка оторванных от грубостей жизни, романтичных писак? Самое время убедиться на опыте. Одна загвоздка: поймет ли парень, что его оскорбляют? Крепкая ругательская речь действует исключительно на людей, способных различать добро и зло, ощущать угрызения совести, огорчаться от ненависти в свой адрес. А этот манекен не способен испытывать человеческих эмоций, кроме восхищения собой…

Но и спускать с рук его подлости нельзя! Следует обуздать наглого себялюбца, выплеснуть на него злую досаду, которая распирала раненое сердце Жаннет.

Как назло, уничижительные слова не вспоминались. Вообще-то, она их и не знала, потому что никогда никого унижать не приходилось. Но, вроде, слышала от других.

Скорее вспоминай, подгоняла себя Жаннет. Как они в школе дразнились-обзывались в таких случаях? «Тили-тили-тесто! Жених и невеста!» Нет, не подходит, это когда мальчик и девочка за ручку шли. «Каланча», «жиртрест», «очкарик» — это все про нормальных, но незначительно отличающихся от массы. Надо что-нибудь про гомо. Эх, абсолютно ничего. В те времена их не существовало. Или они стеснялись выставляться напоказ. Не то, что сейчас.

От беспомощности Жаннет разозлилась сильнее. Желание грязно выругаться обуревало, а слова не находились. Она переминалась с ноги на ногу, махала руками перед собой, подгоняя неповоротливые мысли. Иногда казалось — нашла, вспомнила, вот оно, нужное слово, начинается с «фак ю»… А дальше? Не будет же она десять раз повторять одно и то же!

Вообще-то нет, это иностранное выражение к тиффожским реалиям не подходит. Вдруг парень не понимает по-английски? Жаннет сама в нем не очень. Не совсем знает, что такое «фак». Слышала в американских фильмах, в основном от негров, которые тусуются на улице ночью. Может, для них это совсем не ругательство, а нормальное обращение к знакомым и незнакомым: эй, фак ю, сколько времени?

С ругательством следовало поторопиться. Чего доброго — враги перехватят инициативу, выставят посмешищем именно ее. Жаннет решила действовать по правилу: главное — начать, продолжение придет само по себе. Все лучше, чем стоять каменной фигурой с острова Пасхи, безмолвно и неподвижно наблюдающей из-под шляпы за происходящим впереди.

Правило сработало! Сперва девушка молча пооткрывала рот, потом начала извлекать нечленораздельные звуки, потом выдала:

— Ты… ты… педо… гомо… педосексуал!.. гомофилиал!.. гомофискал!.. гомеопедераст.. – выкрикивала она обзывательства и сама понимала, что не в цель. – Племяшка, лизоблюд, вавилонский содомит, канадский трансгендер!

Нет, все не то, что надо, неточно, необидно. Посильнее бы, погрубее… Наконец, отчаявшись, крикнула последнее, что в голову пришло:

— Коля-Наташа!

Как ни странно, именно заключительный эпитет достиг цели. Люка Рокко сделал обиженное лицо — с опущенными уголками губ — и часто заморгал, намереваясь изобразить слезы. Поднял голову к хозяину, проговорил тоном капризного ребенка, бесконечно избалованного родителем:

— Жиль, дорогуша, она меня Наташей обозвала! – и невежливо показал пальцем в сторону Жаннет.

Барон устремил на супругу взгляд, не предвещавший снисхождения. Полный беспощадности, желания наказать. Брови нахмурились, глаза пригвоздили к полу, заставили замереть и ждать возмездия. Справедливого – по разумению старожилов подземелья, наблюдавших сцену из гостиной, к мнению которых присоединился новый жилец Люка Рокко.

Прелати усмехнулся: настал последний час наивной девушки, возомнившей себя неприкасаемой. Хозяин скор на расправу, не раз это доказал. Вот и сейчас. Стоит, набычившись в сторону бывшей жены: в глазах – непримиримая решимость, в голове – гневный монолог.

Монолог следующий. Как она посмела восстать против его желаний? За что грубо обозвала лучшего друга? Она нарушила главную заповедь мирного сосуществования в обществе – беспрекословное подчинение власти. Непокорность – первый шаг к анархии, а порядок в доме барон не позволит нарушать никому!

Дурной пример заразителен, прилипчив похлеще чумы. Глядя на Жаннет, другие обитатели тоже восстанут, разбредутся по углам, где их потом искать? Над кем показывать власть? Кого пугать отрубанием головы? Нет, свободомыслие и любовь к обзывательству до добра не доводят, их надо подавлять в зародыше.

Но только де Лаваль потянулся рукой к мечу…

Раздалось характерное шипение механизма – перед боем молоточков. Подали голос старинные часы, висевшие над камином в будуаре. Они выглядели типично для интерьера старинных замков: деревянный остов, за стеклянной дверцей — циферблат с колесиками, внизу — гирьки на цепях. Сверху — птичий домик. Часы стали бить, и звон их звучал трагическим колоколом по умершим, но не усопшим. Неупокоенные души которых дружно содрогнулись от предчувствия.

Жиль с другом Люком, Жаннет с недругом Прелати — будто по команде, окаменели в ожидании чего-то страшного. Глобально неотвратимого. Ядерного землетрясения. Атомного взрыва. Пришествия инопланетян с захватническими намерениями. Или более вероятного — банальной чертовщины.

Которая не замедлила наступить. Из скворечника под крышей часов выскочила птичка, похожая на взлохмаченного воробья, который только что подрался с кошкой. И победил. Он радостно покрутил головой влево-вправо, проверяя, все ли зрители на месте. Удостоверившись, что – да, вытянул шею вперед и раскрыл клювик. Но вместо того, чтобы прокуковать время и скрыться в дырке до следующего раза, воробей проблеял по-овечьи:

— Бе-е-е!

Стрелки на циферблате сдвинулись и показали… ну, известно что – двойную полночь.

15.

С обитателями интимных покоев барона произошла мгновенная метаморфоза, за которой Жаннет следила со смешанными чувствами: непонимания, неверия и ужаса.

Начнем с Жиля. Его превращение началось с ног и напоминало сценку фильма о жизни растений из серии «Натуральный мир». Сценка, снятая в ускоренном темпе, представляла следующее: запоздавшая умереть к осени роза на глазах покрывается мохнатым хрустальным инеем, который ползет от земли по стебельку до лепестков цветка.

В той же манере «снизу вверх» преображался барон. Только покрывался он чем-то менее утонченным, более грубым и тоже мохнатым – волчьей шерстью. Серой, местами плавно переходящей в белый цвет.

Получился редко встречающийся у волков седой тон — светлый на груди, темнеющий к загривку. Такой изысканно-благородный, что сородичи могли бы позавидовать. Понятно: де Рэ — человек не из простонародья, ему по статусу положена дорогая шуба. Нет, не шуба, а шкура, как показал последующий процесс.

Ноги от носка до паха и руки от пальцев до плеча превратились в изящные, стройные лапы с когтями вместо ногтей. Тело в талии сузилось, грудь сделалась выпуклее, мускулистее. Шея вытянулась и расширилась, уши встали торчком. Лицо стало похожим на оскалившуюся морду. После чего барон совершенно потерял человеческий облик, перевоплотившись в волка-вожака. Стал порыкивать и клацать зубами, показывая — настроение у него испортилось не на шутку.

Люка Рокко встал со скамеечки и проделал ту жу процедуру. Вначале он был одет по последней европейской моде для парней, отрицающих естественные отношения для продолжения рода. Пройдемся быстренько по его внешности сверху вниз. Закрепленный гелем чуб, волной уходящий назад. Лицо в полном косметическом прикиде, начиная с тройного слоя на коже: питательный крем, базис, тональный. Подщипанные брови. Подведенные ресницы. Губы подкрашены ароматическим бальзамом.

На шее – кокетливый шарфик в клетку, желтая, винтажная майка без рисунка, отливающий серым оттенком пиджак с узкими укороченными рукавами, тоже узкие укороченные брюки антрацитового цвета, желтые носки и розовые кеды. Одежда самых известных марок от Кляйна до Версаче – в соответствии со стилем, принятым в высшем модном обществе.

Тем же способом, что любовник, Люка Рокко превратился в крашеную волчицу — черную с блондинистыми перьями. Как Жаннет догадалась, что волчица, не будучи специалистом и не заглядывая под хвост? Очень просто: она имела все тот же нагеленный, волнистый чуб и была меньшего роста по сравнению с мужем.

Рыча и брызгая слюнями, волки встали на задние лапы и с угрожающим видом двинулись на Жаннет. Интересно, где их научили ходить на двух ногах — в цирке шапито?

Их демарш заставил девушку очнуться. Промедление смерти подобно, подумала она, отступила, схватилась за дверь и захлопнула со всей, имевшейся в руках, силой.

Стены подземелья сотряслись, картины с портретами Жиля и Жанны сорвались с места. Попрыгав на нижних рамах с угла на угол, картины упали лицами на пол и рассыпались на мелкие осколки. На стекле, что ли, были нарисованы? Ах, нет времени разбираться, оставим до следующего раза. Если представится…

Жаннет решилась бежать. Неважно, на каком транспорте, хоть босиком, главное – отсюда. Подальше. И побыстрее. Она повернулась и… опять замерла. На нее двигались толпа трупов, которых она только что неосмотрительно оживила: Капоне, Салтычиха, Прелати, Батори, Холмс. Взявшись за руки, они шли, развернувшись в римское каре, отрезав девушке путь к отступлению, вернее – к бегству.

Шагнув инстинктивно назад, она уперлась в стену. Пошарила руками, надеясь нащупать дверь в будуар. Выбирая из двух зол, Жаннет предпочла бы оказаться в компании волков, чем вампиров. Может, Жиль по старой памяти сжалился бы, не стал ее прежде времени умертвлять. Жанне еще наследника ему рожать, забыл разве?..

Надежда, мелькнув, тут же испарилась: дверь исчезла. Бесследно. Что делать?!

Морды приближались, воя, клацая своими и вставными зубами. Чтобы их не видеть, Жаннет зажмурилась. Вжалась в стену, даже не почувствовав ее сырого холода. С каждым шагом нелюдей в душу глубже проникала тоскливая безысходность.

Жаннет вдруг отчетливо осознала – это конец.

— По-мо-ги-те! – закричала отчаянно, истерично, изо всех сил. Заранее зная, что зря. Но на всякий случай.

— Помогу! – крикнули ей в ответ. Откуда-то сзади каре.

Распахнув глаза, Жаннет посмотрела вперед — за головы наступавших. В суматохе она не заметила, что в цепочке отсутствовало одно звено — Каддафи. Теперь он стоял в центре гостиной, жестами показывая готовность посодействовать. Ожидал только ее сигнала.

Об искренности намерений полковника размышлять – только время тратить. Которого не имелось лишней доли секунды. Вопрос жизни и смерти стоял ребром: или Каддафи или никто, или сейчас отсюда или навеки здесь. Перспектива до скончания веков остаться в загробном царстве, не испытав счастья материнства, не повидав внуков, не написав мемуаров Жаннет не привлекала.

Она кивнула. Тотчас рядом из воздуха вырос Абдулла, снаряженный к пересечению пустыни: с уздечкой в зубах и седлом между горбов. Седло — по бедуинскому обычаю — без стремян.

Они не понадобились. Страх, отчаяние и стресс придали Жаннет утроенные силы. Она по-гусарски умело — откуда взялось?! — взлетела в седло и пришпорила верблюда ботинками с красными каблуками. «Парусник пустыни» рванул с места в галоп в сторону римского каре. Ловко перепрыгнув через Прелати, он двинул того напоследок копытом по затылку и помчался к противоположной стене.

16.

Жаннет снова зажмурилась, подумала – сейчас произойдет катастрофа: они с верблюдом врежутся со всей скорости в стену и погибнут. Хорошо, пусть так. Смерть по дороге на свободу лучше, чем на зубах у волков-оборотней…

И не угадала. Оказалось, Абдулла тоже обладал способностью к всеобщей проходимости, подобно хозяину и остальным. Он проскочил сквозь каменный барьер без затруднений и помчался дальше, ускоряясь на манер реактивного лайнера, и тоже по воздуху.

Причины его неестественной резвости были не совсем понятны. Пропеллер у пересекателя песков имелся вместо хвоста или тоже испугался попасть в лапы кровососов и человекоедов, о том верблюжья история умолчала. Абдулла знал свое дело, и Жаннет ничего другого не осталось, как положиться на его многовековой опыт и животный инстинкт.

Она не стала спрашивать маршрута, поскольку сама не знала, и вообще было не до того, слишком возбуждена, занята побегом. Еще языковый барьер мешал. Как там говорил полковник к верблюдам надо обращаться: кыш-пыш, цок-шок? Полнейшая бессмыслица.

Вряд ли Абдулла разберет ее акцента. Все эти звуки — короткие, шипящие и цокающие представлялись девушке белибердой на уровне недоразвитого идиотизма. Когда понемногу пришло успокоение и осознание, что спасена, начала оглядываться по сторонам.

Вскоре Жаннет заметила, что летят они вверх по лестнице с решетками в виде королевских лилий. Где-то она уже видела этот принт… Ах, да. Он же ведет в Девичью башню! Она недавно по этой самой лестнице с Холмсом поднималась.

Проснулся сигнал – опасность!

Мысли зашевелились беспокойно. Та лестница привела ее вникуда, вернее – к двери в пропасть. Про Девичью башню также упоминал мошенник Прелати, когда понуждал ее к самоубийству. Намекал, что это популярное место у любителей романтично наложить на себя руки, типа Бруклинского моста в Большом Яблоке.

Сделаем мимолетную остановку на самом знаменитом мосту Нью Йорка. С этого грандиозного сооружения, соединяющего Бруклин и Манхэттен, суицидально настроенные граждане прыгают столь часто и охотно, будто следуют совету домашнего доктора. Который прописал: от насморка – капли, от депрессии — мост.

Рассмотрим предполагаемый совет по существу. Он не так нелеп, как кажется поначалу: в отличие от таблеток, дает стопроцентный результат. Использовать высоту как средство сведения счетов с неудавшейся жизнью гениально просто: делаешь первый — и последний — шаг, а дальше полагаешься на везение. Фаталистически: к черту всё, будь что будет, я больше ни за что не отвечаю. От чего душа испытает давно забытое облегчение и даже короткое счастье.

Рассмотрим вопрос шире. Потенциальных суицидников гораздо больше, чем думает статистика. Если бы умереть было легко, мы бы недосчитались половины населения экономически развитых стран. Но тут загвоздка. Начинающий самоубийца задумывается: каким способом умертвить тело, чтобы раз и навсегда. Вот где начинаются настоящие мытарства целеустремленных личностей, решивших досрочно покончить с бренностью существования, не дожидаясь естественного конца.

Список смертоносных предметов слишком велик: пуля, петля, нож, поезд, авто, передозировка, скандал с соседом до пробивки черепа и тд. Для измученных жизнью персон – дополнительная головная боль, добавляющаяся к причинам, по которым борьба за существование стала не мила.

Исключительно руководствуясь гуманными побуждениями и сочувствием к поклонникам преждевременного прекращения жизненных функций, предлагаем лучший выход из тупика – мост. Или небоскреб, если первого нет под рукой.

Оцените преимущества использования высоты в качестве средства сведения счетов с опостылевшим бытием. Представьте в воображении. Пока падаете, озираете окрестности с высоты птичьего полета. Гнетущие мысли не приходят. Чувство вины не беспокоит. Сердце свободно, душа не болит — не от том ли вы всегда мечтали?

Ой, отвлеклись мы от Жаннет, а ей сейчас не до лирики. Сиюминутное озаботило. Факт, что верблюд нес ее на верхотуру печально известной башни, не вызывал сомнений. Навстречу неминуемой гибели – тоже не секрет. Зародилось подозрение: правильно ли она поступила, доверившись Каддафи? Не состоит ли он в обще-тиффожском, анти-жаннином заговоре? Вместе с верблюдом?

Поведение которого выглядит подозрительным и вызывает вопрос: откуда он знает, куда везти Жаннет? Несется наверх, чтобы удобнее было сигануть в пропасть? Желает превратиться в лепешку вместе с наездницей? Хорошо ему рассуждать: разобьется, потом обратно воскреснет. А как Жаннет прикажете себя чувствовать? Вдруг насмерть убьется, потом не простит себе…

Пора спрыгивать на ходу с бегущего в погибель поезда, вернее – с заплутавшего в пустыне корабля. Жаннет резко потянула удила, крикнула коротко, истерично:

— Стоп!

Но – поздно. Абдулла уже проскочил через ту саму дверь и оказался… не свободно летящим в безмерном, черном пространстве, как ожидала Жаннет, а действительно на башне. По внешнему округлому краю которой располагались прямоугольные выступы, придавая ей вид гигантской короны.

Когда Жаннет крикнула и дернула за вожжи, верблюд среагировал как осел: встал, как вкопанный, уперся передними копытами в землю. Зад его занесло кверху, Жаннет вылетела из седла. Перелетев через голову Абдуллы, приземлилась на жестком полу и по инерции продолжила движение. Кувыркнувшись через плечо, отлетела к одному из выступов, больно ударившись левым виском. Здесь ей повезло. Если бы не выступ, девушка вылетела бы в пустоту за пределы башни. Тогда бы с ней точно было покончено, навечно и бесповоротно.

От удара потеряла осознание.

17.

Жаннет открыла глаза.

Освежающий и теплый, совсем не зимний ветерок ласково овевал щеки, разгоревшиеся во время гонки от преследователей на верблюде. Щекам было приятно. А глазам – нет. От маньяков она спаслась, однако, сейчас положение ненамного лучше.

На башне царила ночь. В небе напротив Жаннет низко висела полная луна — выпуклая, как дыня. Она была желтая и выглядела нездорово. Под ней стоял Франческо Прелати собственной персоной. Он расставил ноги, сложил руки на груди и по-дьявольски улыбался.

Самое противное, что находилась девушка внутри огненного круга — именно в той ситуации, в которую предупреждала не попадать бабка Мартинэ.

Ужас охолодил сердце. Тут же мозг заработал острее — на выживание. Не теряйся! – крикнула себе молча Жаннет. Мы – парижские, не сдадимся прежде, чем умрем. Она выпрямила спину, отряхнула платье и решила бороться до конца. Сейчас как никогда ощутила в себе воинствующее настроение и желание побеждать обстоятельства.

Падать духом – не в стиле великой Жанны. Вспомнилось выражение: не так страшен черт, как его малюют церковники. Эх, было бы у нее хоть какое-нибудь оружие: арабская джамбия или полицейский кольт. Или на худой конец — самурайский меч, чтобы сделать алхимику харакири…

Жаннет осмотрелась получше — оценить диспозицию. Горящий круг не был замкнутым: имел форму полу-овала и начерчен не в центре, а от одного зубчатого края до другого. Оставался свободным короткий отрезок по внешней стороне, но он не давал надежды убежать. Огонь упирался с двух сторон в выступы, выход за которые означал бы прямую дорогу к подножию башни.

Видимо, итальянцем управляли хозяйственные мотивы: не закончив круг, сэкономил на материале для костра. Рассудил: на самоубийство девушка не настроена, данный путь отрезан определенно.

Логично, согласилась Жаннет. Тогда — попробовать переступить через пламя? Вдруг повезет, и ей удастся развенчать легенды о непреодолимости начерченных кругов? Костерок выглядел неопасно, будто игрушечный: невысокий, неширокий, негорячий. Из чего сложен? Непонятно. Виднелось что-то неразборчивое на полу, похожее на стебельки. Так их нетрудно рассеять руками. Или ногами раскидать. Или погасить, дунув сильнее.

— Что горит? – по-деловому спросила девушка.

— Конопля. Из нее самый устойчивый круг получается. Мы с бароном давно научились колдовским ритуалам. Еще на Лугу Надежды горящие круги устраивали, когда демонов вызывали. Я коноплю летом всегда впрок заготовляю. Для таких вот случаев.

Зная любовь мошенника к вракам, Жаннет решила силу колдовства проверить. Подошла к горящей черте, попробовала сдвинуть носком ботинка. Не получилось, огонь сидел на месте как приклеенный. Занесла ногу переступить — наткнулась на невидимую стену, звякнувшую по-стеклянному. Разбить ее кулаком?

С отчаянием, изо всех сил, Жаннет замолотила руками и пинками по препятствию, вставшему над огнем. Опять безрезультатно. Странная особенность стены: прозрачная, крепкая, проходимая в одностороннем порядке «снаружи — внутрь». Наверняка, материал будущего использован, не известный современной науке. Продвинутый оказался колдун, даром что родом из средневековья.

Отбив ладони и пальцы ног, девушка отказалась от затеи. Кажется, сейчас ее по-настоящему загнали в тупик. Друзей нет, путей спасения тоже. Спросить совета у надежды?

Надежда ответила – очень неуверенно и слабеньким голоском: может, Жаннет зря запаниковала, и никто не собирается ее убивать…

— Что ты со мной собираешься делать? – обратилась она к Прелати, желая получить ясность дальнейшей судьбы.

— Ничего особенного, дорогуша, — фамильярно, с оттенком добродушия ответил тот. – Зря ты разволновалась. Не бойся, обойдемся без большого кровопролития. Лишь капельку используем. Сейчас придет барон, будет уговаривать тебя подписать кровью бумагу.

— Без адвоката ничего подписывать не буду! – тут же заявила Жаннет. И по стародавней привычке полюбопытствовала: – Что за бумага?

— Ничего особенного, — повторил Франческо, чем зародил у Жаннет двойное недоверие. — Рутина. Поклянешься отдать все что потребует дьявол, стандартно – жизнь и душу. Другого-то у тебя нет. Чтобы узаконить сделку, отслужим мессу нашему несвятому повелителю, месье Люциферу. Совершим литургию сатане и — порядок! Ты станешь одной из нас, Жанна. Гордись членством в таком исключительном клубе.

— Не собираюсь!

— Никто спрашивать не будет.

— Не подпишу, хоть убей.

— Тогда умрешь навечно, дева Жанна! – пригрозил пальцем и голосом Франческо. – Без надежды воскреснуть. Снедаемая отчаянием и вечным сожалением. Окажешься не в тиффожском подземелье среди друзей и поклонников, а на чужбине — в потустороннем царстве для заблудших душ. Для тех, которые начинают великие дела и не доводят до конца, погрязая в сомнениях и неуверенности. Отдавая победу в недостойные руки.

— Не понимаю твоих претензий…

— Что тут непонятного? Была бы ты пошустрей да попроворней, направила войска не против иноземцев, а против недостойного короля, который за добро отплатил предательством. С твоей популярностью в народе не составило бы труда свергнуть трусливого монарха. Заняла бы трон вместо него, навела в стране порядок.

Заодно устроила бы личное счастье — вышла за преданнейшего тебе человека, сама знаешь кого. Меня бы сделала первым министром, заведующим государственной казной. Блестящая перспектива открывалась. А ты… Сама погибла и барона сгубила. Моей карьере не дала устроиться. Вот мои тебе обвинения.

— Ты забыл историю, мошенник. Я не преступница, а жертва.

— Только не в моих глазах. Приготовься платить по счетам, дорогая. Томиться под тяжестью несовершенных ошибок. Расплачиваться за чужие грехи. Раскаиваться в собственном благочестии. Будешь коротать смерть в вечном одиночестве. Потому что супруг – барон де Рэ не сможет с тобой воссоединиться.

Прелати подошел ближе горящему кругу. Понизил голос, от чего стал звучать зловеще:

— Не подпишешь – пожалеешь. Будешь обратно проситься, да мы не прощаем отступников…

— Жанна, – тихо позвал кто-то сбоку.

Повернувшись, девушка увидела де Лаваля. Он вернул человеческий облик и стоял, просительно протягивая к Жаннет руки. В глазах, мертво сверкавших в свете луны, отражалось ночное небо, тревожное, изменчивое, расчлененное острыми облаками.

— Жанна, прошу тебя, подпиши. И закончим на этом. Обещаю исполнить все, что захочешь. Соглашусь на любые условия. Только не покидай меня, одного в этом царстве холода и тоски.

Его жалобный голос, его жалостливый вид, страдающее выражение лица вызывали сочувствие. Жаннет готова была его проявить, только… не сейчас. Не в данных, не выгодных для себя обстоятельствах. Она давно поняла тактику местных: врать с три короба, обещать златые горы, чтобы потом обратить ситуацию к своей пользе. Значит, именно так должна поступать с ними Жаннет. Если хочет выжить. Если еще имеет шанс.

Надо торговаться. Профессионально, с отчаянием, зло. Выставлять условия, не соглашаться с первым выдвинутым предложением, угрожать, пытаться одурачить, обещать и не исполнять — все под их копирку. Главное – протянуть время, а там посмотрим. Или осел умрет, или султан сдохнет, как говорил арабский мудрец Ходжа Насреддин. Или день наступит. Для Жаннет.

— У меня есть три желанья, — заявила она тоном капризной принцессы.

— Какие? – с готовностью исполнять спросил барон.

— Первое: уберите подальше Люку Рокко.

— Согласен, — подозрительно быстро пошел на уступки Жиль. — Как желаешь убрать, на время или со смертельным исходом?

— Со смертельным и навсегда, — кровожадно потребовала Жаннет. А что стесняться? Они ее хотели умертвить, пусть получают той же монетой.

— Хорошо, дорогая.

Жиль махнул левой рукой, рядом встал молодой канадец, появившийся из ниоткуда. Только он протянул руки, чтобы обнять хозяина, и губы, чтобы поцеловать, тот без слов толкнул Люку за ограду башни. Сделав напоследок непонимающее лицо, парень упал спиной в темноту с криком «а-а-а!», затихшим где-то внизу.

Сцена убийства выглядела достоверно. Жаннет услышала глухой шмяк тела о землю и испытала облегчение. Главный соперник устранен.

— Следующее. Погасите огонь.

— Это нерелевантное пожелание, — мягко, но твердо возразил де Рэ. – Когда подпишешь, он погаснет сам собой.

Вроде, звучит логично. Жанна согласилась кивком головы. Собственно, она и не надеялась, что они настолько простодушны, что согласятся. Только попробовала врагов на вшивость. Она уже открыла рот, чтобы высказать третье желание – позвать бабку Мартинэ, в переговоры встрял Прелати.

— Все, дорогуша, желания закончились.

— Как закончились? А третье?

— Ты уже высказала три: пожелала убить Люку Рокко, выбрала способ убиения и попросила погасить коноплю. Или разучилась считать до трех?

Мозг Жаннет пронзило разочарование.

18.

Опять этот ловкач-колдун! Пройдоха, каких свет не видывал. Все-таки, удалось ему ее провести. Что же делать-то? Соглашаться на их условия Жаннет не хотела и не собиралась. На что-то другое рассчитывать не было причин. Остался единственный выход – стать самоубийцей.

Да, видно придется самой наложить на себя руки, чтобы не попадать в их грязные лапы — сброситься с башни и надеяться на лучшее…

Последний шанс – попробовать потянуть время. Она прошлась внутри круга, поглядывая — не слабеет ли пламя. Возвела глаза к небу: не видно ли голубого просвета, не бледнеет ли луна, не гаснут ли звезды, предвещая восход? Нет, нет и нет. Небо не подавало признаков просветления. Черно как в Преисподней перед Страшным судом.

Терпение барона кончилось. Он подал знак слуге. Тот зло нахмурил брови и, сделав угрожающий тон, сказал:

— Последний раз спрашиваю, Жанна: подпишешь добровольно или придется применять колдовство?

— Не подпишу, ни добровольно, ни под колдовством! – крикнула в ответ Жаннет.

Дальше она затараторила какую-то бессмыслицу, скорее от отчаяния, чем сама в нее веря. С двумя целями: чтобы скандальным голосом огорошить оппонентов и нескончаемой тирадой оттянуть час конца:

— Никогда! Ни за что! Ни на каких ваших условиях! Ни под какой угрозой: быть съеденной, выпитой или обезглавленной! Не получится вам меня сломить. И колдовству не поддамся. На меня даже массовый гипноз никогда не действовал. А вам непоздоровится. Свершится Небесная справедливость. Бабка Мартинэ за меня отомстит…

На тех словах Прелати поднял руку к луне, крикнул что-то нечленораздельное и сделал движение как копьеметатель. С ночного светила в девушку ударила молния необычной конфигурации — в виде трезубца. Чуть припоздав, грянул гром.

Жаннет пронзило электричеством сверху донизу. Электричеством странного свойства: не испепеляющим, а замораживающим. Она замерла не по своей воле, почувствовала, что ноги холодеют. Одновременно похолодело в желудке от осознания наступления неизбежного и собственного бессилия его предотвратить.

Нахлынула волна равнодушия. Всё стало всё равно: здесь или там — какая разница? Страх смерти и желание жизни испарились. Воля к неповиновению сломлена, сопротивляться или проявлять другую инициативу начисто расхотелось. В голове образовалась бездумная пустота.

В руках лакея появился свиток и гусиное перо. Он протянул их Жаннет через горящий круг, почему-то не встретив препятствия. Ах, да – оно же работало в одностороннем порядке.

— Уколи себя пером и подпишись, — приказал он.

— Уколи и подпишись, — слабым эхом повторил знакомый голос.

Жаннет посмотрела и не удивилась. Рядом с бароном снова стоял Люка Рокко, который только что вскарабкался обратно на башню и, по-волчьи оскалившись, взирал на девушку.

Послушно приняв свиток, Жаннет занесла перо над выпученной веной на обратной стороне ладони. Только хотела кольнуть…

Вдруг услышала шорох разрезающих воздух крыльев — сзади, за границей башни. Рука с пером замерла на полпути.

— Жанна… – позвал скрипучий, старческий голос. – Где ты?

Девушка оглянулась. В промежутке между выступами увидела мифическую каменную птицу и сразу узнала — химера Стрикс. Они не раз встречались в прошлой жизни: когда Жаннет посещала старые парижские храмы, на карнизах которых непременно присутствовала химера — зорко следя за порядком, не пропуская потусторонних нечистей в светлую храмовую жизнь.

Стрикс повернула шею к Жаннет и послала луч из глаза. Луч достиг цветка в волосах девушки, той самой – «куриной слепоты», которая завяла, но держалась. Слава Всевышнему, Жаннет не выбросила ее, помня бабкин наказ.

— А, вижу, — проскрипела химера. – Прыгай на меня!

От луча с девушкой произошло чудо: она очнулась и смогла двигаться. Дважды уговаривать не пришлось. Не теряя времени, Жаннет бросила свиток в огонь, перо – острием в глаз лакею, и помчалась к ожидавшей в воздухе Стрикс. Оттолкнулась от башенного края и прыгнула птице-женшине на спину.

Химера взмахнула крыльями и понеслась в темноту подальше от башни. Вслед им летело отчаянное рычание тех несчастных нетопырей, которым не давали упокоиться в вечности воспоминания о загубленных ими душах…

***

В нос Жаннет проник типичный запах больничного помещения: смесь антисептического, металлического, пластмассового и чистящего, а также глубоко нездорового. Она открыла глаза. Веки поднялись неохотно, будто после затяжной болезни с применением ударной дозы антибиотиков и постельным режимом минимум на неделю.

Повезло, что свет не ослепил, был неяркий, щадяще-рассеянный, ненавязчивый. Источника его незаметно. Пошевелившись – почему-то с трудом, девушка ощутила собственное непривычно погрузневшее тело на кровати. Руки лежали сверху одна на одной в точности, как у покойника. Еще свечки в пальцах не хватало — подумалось почему-то, крайне невпопад. Шутники… те, кто так сложили ее кисти. Когда встанет, Жаннет с ними разберется.

Нелепая шутка с покойницкой свечкой тут же забылась, глаза скосились вниз. И сделали удивившее хозяйку открытие: она лежала не под одеялом, а под длинным белым платьем для торжественных случаев. Похоже на свадебное. Что за чушь! Сон, не иначе…

Взгляд пополз дальше, к подножию кровати. Там тоже не все выглядело в порядке, который должен присутствовать в палатах для лежачих больных. Из-под подола выглядывали ноги в белых туфлях, остроносых, блестяще отливавших лаком. Очень вероятно — на высоких каблуках.

Чьи ноги? Чьи туфли? Неужели ее собственные? Чтобы удостовериться, пошевелила ступнями. Острые носки еле заметно разошлись и обратно сдвинулись. Только сейчас Жаннет почувствовала — обувь была маловата, жала в пятках. Значит, новая. Выходит, и ноги, и туфли принадлежали именно ей.

Голова качнулась, Жаннет ощутила на лбу посторонний предмет. Рука потянулась проверить и нащупала венок. Из колючих стеблей и упругих бутонов. Первая мысль — сумасшедшая — терновый венец, как у Христа? Вторая — реалистичная — розы?!

Догадка вспыхнула фейерверком радости – Жаннет в наряде для венчания! Здорово. Наконец-то. Если она не ошибается. Или все-таки видит ночной кошмар… Стоп. До выяснения обстоятельств в панику не впадать. Потому что преждевременно. Не стоит накручивать ужасы. С приходом доктора девушка узнает правду о собственном состоянии.

Которое не внушало больших опасений, лишь легкое беспокойство. Захотелось резко пошевелиться, сделать силовое упражнение, чтобы понять, что точно жива-здорова: начать лежа крутить велосипед или во все горло проорать какую-нибудь песню-однодневку. Ой, нет, про песню она погорячилась – ни одна на ум не пришла. А насчет пошевелиться… Что-то руки-ноги отяжелели, не двигаются. Серьезно больна, что ли?

Не помнит – как здесь очутилась.

Кстати, почему человеческих звуков не слышно? Не умерла ли Жаннет клинически, не впала ли кому?

Вроде, нет. Вспомнились свидетельства очевидцев. Которые в один голос утверждают: клиническая смерть – это когда пациент смотрит на себя с высоты, кома – когда находится в туннеле. Из которого должен сам искать выход, пока не найдет – не очнется…

А, что за глупые предположения — ну конечно, она жива! Шевелит конечностями, смотрит на себя, думает кошмары. Ничего страшного не происходит, просто Жаннет спит. Когда проснется, встанет, пойдет домой. Не в гробу же она лежит, в самом деле. Там сумасшедшие мысли не приходят и медициной не пахнет…

Так, оглядим помещение подробнее.

Повертев глазами, Жаннет предположила, что лежит в палате интенсивной терапии, размеров которой узнать не удалось даже приблизительно – рассеянный свет в углы не доходил, позволял видеть только то, что находилось рядом. Слева стояла пустая тумбочка, справа – допотопный, неработающий телевизор на одной ноге. Или это был компьютер для измерения функций организма? Неважно – сигналов он не посылал. Наверное, сегодня выходной, и он решил отдохнуть до понедельника.

В ногах мелькнуло движение. Жаннет глянула туда и удивилась — почему раньше не заметила человека. Это был мужчина в костюме врача: с очками на носу, в белом халате с длинным рукавом на манжетах и стетоскопом вокруг шеи.

Он выглядел пожилым — с седыми, аккуратно подстриженными бакенбардами по щекам. Держась обеими руками за спинку кровати, он смотрел на пациентку, умиленно улыбаясь. Сзади него — закрытая занавеска. Вероятно, там лежал другой больной — с переломами конечностей, подвешенными на растяжках, который не хотел, чтобы его видели в распятом положении.

— Дайте зеркало, — первым делом попросила Жаннет.

Как по волшебству перед лицом встало дамское зеркальце на ручке: старомодное, овальное, в растрескавшейся деревянной оправе и с поцарапанной алюминиевой фольгой. Даже на внешность зеркало не внушало доверия и выглядело как предмет, который использовали лет эдак… пятьсот назад, если считать от начала двадцать первого века.

Взглянув на себя, девушка не поверила отражению: на нее смотрел голый желтый череп с венком из белых роз вокруг лба. Цветы выглядели свежо, череп – нет. Особенное подозрение вызывали пустые отверстия для глаз и провал вместо носа. Подумалось: грубая, неэлегантная шутка. Смеются тут над ней или у Жаннет обман зрения от переутомления?

— Это неправильное зеркало, — сказала она.

— Правильно, неправильное, — произнесло зеркало тонким голоском лилипута. – А других здесь не держат.

— Где — здесь?

— В Центре здоровья матери и ребенка, — ответил мужчина — хрипло, как во время простуды.

«Певческий голос отсутствует» машинально поставила диагноз Жаннет. Звук его голоса отдаленно кого-то напоминал, но напрягать память было категорически лень. Легче спросить.

— Вы мне кого-то напоминаете…

— Совершенно верно, — подтвердил мужчина и тут же опроверг: — Но я – не он.

— А кто?

Доктор шустро для своего возраста, плавно приблизился к Жаннет. Наклонившись к самому носу, показал на бэджик, приколотый железной прищепкой к нагрудному карману халата. Жаннет прищурилась, прочитала: «Профессор по женской части, доктор гинекологических наук — П. Релати».

Имя до ужаса знакомое… Непонятная, неприятная догадка зашевелилась в мозгу, однако, о чем конкретно — не прояснилось. На всякий случай Жаннет насторожилась из-за бросившегося в глаза несоответствия: зачем гинекологу стетоскоп?

Посмотрела на его очки. Глаза за ними были непонятного цвета, без белков и странно неподвижные. Без преувеличения сказать – неживые. Доктор внушал ей тревогу, поддаваться которой не хотелось — по старой привычке Жаннет замечать в людях сначала хорошее, потом остальное.

Терять оптимизм нельзя — он важен для успешного выздоровления. Жаннет постаралась тревогу успокоить. Возможно, необычные глаза — эффект слишком толстых очковых линз или невнятного света. Маловероятно. Неважно. Она не в том положении, чтобы высказывать недовольство лечащим врачом. И все же…

— Вы кто, лакей? – неожиданно для себя спросила Жаннет.

— Нет, профессор.

— Профессор чего?

— Генеалогии.

Или он что-то не то сказал, или Жаннет неправильно расслышала. Такое случается — при слабом сотрясении мозга. Оно несмертельно, через пару дней пройдет. Переспрашивать не стала, замолчала, собираясь с мыслями. Почему-то они с профессором говорили немножко о разном. Или это последствия ее болезни? Кстати, чем она страдает?

— Что со мной случилось, доктор?

— Ты потеряла сознание, Жанна.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Тебя вся округа знает, — непонятно пояснил доктор.

Девушка еще раз взглянула на бэджик. Фамилия «П.Релати» — точно знакомая, недавно слышанная, причем не в самом благоприятном контексте. Но звоночек вспоминания так и не прозвенел. Эх, что-то с памятью моей стало, попеняла себе Жаннет с сожалением.

— Вы Перрину Мартен знаете? – опять вырвалось почти без участия ее сознания.

— Она на каком курсе училась?

Так, все ясно. Сегодня она не в состоянии задавать содержательных вопросов и получать удовлетворяющих ответов. Надо ближе к ее собственной теме.

— Где меня нашли? – продолжила допрос.

— Что значит – нашли? – возмутился доктор ее самоуничижением. — Тебя привезли в амбулансе.

— С каким диагнозом?

— Ты чуть не утонула. В Лауре Тихоокеанской. Хорошо, ребенка не потеряла.

— У меня что, был ребенок?!

— Будет.

Вот это новость!

Она затмила все остальное, произошедшее до того. А что, все-таки, с Жаннет произошло? Основательно покопавшись в памяти, сделала вывод: она не помнила ничего с того момента, как села в поезд на Дожон с другом Жюлем. И даже не знает – зачем…

Мысли тут же переключились обратно на главное: сообщение о беременности. Жаннет заволновалась. У нее же ни свадьбы, ни фаты, ни первой брачной ночи не было, как она могла забеременеть? Непорочным зачатием, что-ли? Где, когда? Почему ее ангелы Благой вестью не предупредили? Она не стала бы впадать в бессознание, запечатлела знаменательный момент на… ну… для потомков.

— Слушайте, я не могу быть беременной, — запротестовала Жаннет. – Невозможно. Потому что девственница…

— Была когда-то, — бесцеремонно проговорил П.Релати.

Спорить со специалистом, тем более профессором в своей области, не имело смысла. Следовало принять новость как данность и смириться. Однако любопытство присмирить не удалось.

— Какой срок? – Она имела ввиду срок беременности.

Доктор понял по-своему.

— Срок твоего пребывания в больнице – шесть дней.

— Нет. Я спрашиваю когда…

Собиралась сказать «когда рожать?», доктор перебил:

— Когда выпишут? В пятницу.

— Да нет! Вы не поняли. Хочу знать, сколько… – «сколько осталось до родов?», но опять не удалось договорить.

— Сколько стоит лечение? Не волнуйся, страховка покрывает сто процентов расходов. Даже больше. Вы идете вдвоем по одному полису, — в прежней манере непонимания ответил мужчина и опередил ее следующий вопрос собственным: — Боишься рожать?

— Конечно!

— Не бойся, Жанна. Ничего страшнее того, что уже произошло, не случится. Ты не умрешь здесь и не похоронят тебя как невесту в свадебном платье и венке из белых лилий…

— Розочек, — машинально поправила девушка.

— …в венке из белых розочек прежде, чем ты разродишься, — закончил совсем уж непонятную речь профессор женских болезней, которые диагностировал с помощью стетоскопа.

Хотелось ему верить, но какое-то несоответствие между словом и делом останавливало. Она не только пропустила ответственный момент зачатия, но и не чувствовала себя беременной, не видела собственного округлого живота.

Впрочем, такое случается не так уж редко. По телевизору недавно реалити-программу показывали под противоречивым для здравого рассудка названием «Я не знала, что беременна». Некоторые будущие мамочки до самого последнего момента не догадывались об интересном положении.

Так что Жаннет простительно.

Хотя сомнительно…

Углубляться в подозрения, разбираться в несоответствиях не стала. Неохота. Отложит затею до лучших времен — когда поправится, окрепнет ментально.

Все-таки инересно.

— Кто отец?

— Хороший вопрос, — одобрительно проговорил доктор и бесцеремонно, как близкий родственник, сел на край кровати.

Взял ее за левую руку. Жаннет тотчас ощутила нечто тяжелое на указательном пальце. Поглядела — массивный перстень-печатка: на ровном, синем поле расположилась золотая королевская лилия с монограммой.

— Вот кто отец, — объяснил П.Релати многозначительным тоном. — Тебе повезло, Жанна. Очень повезло. Ты родишь ребенка от самого достойного рыцаря Франции. И не беда, что он предпочитал голубой цвет всем остальным. Его наследник очистит имя отца и с гордостью продолжит славный род герцогов Монморанси — де Лавалей.

Жаннет только удивленно открыла рот.

Положив руку девушки на место, доктор ободряюще похлопал ее по плечу. Поднялся и плавно полетел спиной вперед к противоположной занавеске — с недавней умиленной улыбкой на губах и по-прежнему неподвижными глазами.

Занавеска раздвинулась сама по себе, принимая мужчину внутрь, где ни другой кровати, ни распятого пациента не оказалось. Только черная дыра в виде пещеры, во мраке которой профессор постепенно скрылся.

До Жаннет донеслось эхо его удаляющегося простуженного голоса:

— У тебя родится сын, Жанна. Назови его Жеромом.

Ошибка Синей Бороды — часть 6

1.

Рубрики