Как Вероника попала в кабалу

Вероника попала в кабалу. Самую настоящую. На законном основании. В наказание за то, что не занята полезным трудом на благо страны.

Наказали не только ее.

Пришла правительству идея привлечь безработных к участию в экономике, чтобы вносили посильную лепту, а не висели ярмом. Вносить предлагалось двумя способами: либо идти на работу, которую предлагает служба занятости, либо, если не в состоянии работать, идти волонтером.

Кончились благословенные времена, когда безработные в возрасте «за пятьдесят» спокойно сидели дома, получая пособие до официальной пенсии. Многие сидели не по своей воле: всем известно – пожилых на работу не берут. До недавних пор их не теребили.

Но хорошее не длится вечно.

В начале года Вероника получила письмо из городской службы занятости. Объяснялось, что ее включили в «траект», по-русски «процесс», цель которого – трудоустройство. Траект длится полгода. Начинается в понедельник с группового обучения, в пятницу каждый член группы устроен на работу. Вероника было усмехнулась. Шустрые. «В конце недели каждый устроен на работу». Она шестой год сидит, сотни резюме разослала, и ни разу не получила приглашения на собеседование.

Продолжила читать.

Участники траекта получают персонального сопровождающего, называется «контакт-персона», который помогает искать оплачиваемую работу. Поначалу они трудятся бесплатно, то есть за пособие, входят в рабочий ритм. Если через полгода работа не найдется, «контакт-персона» будет искать другой способ занять подопечного делом, возможно — на волонтерской основе.

Расплывчато. Настораживает. Не к добру. Отказаться невозможно – в конце письма ясно стоит: участие в траекте обязательное, иначе урежут пособие или вообще отберут. Прямо-таки ультиматум. Вероника давно заметила, что с безработными тут не церемонятся.

Ну, посмотрим.

И закрутилось. Ездила на курсы, которые состояли из тестов на интеллект и владение языком, а также пропагандистской болтовни на тему «работать лучше, чем НЕ работать». В конце четверга преподаватель Франк – маленький, толстый, шустрый мужичок вызывал каждого курсиста для личного разговора. Веронике сказал:

— Определяю тебя на работу «зеленой» категории. – И уставился колюче — своими по-крысиному выпуклыми глазками, в которых не сияло большого интеллекта.

— Что это значит?

— Значит – уборка. Подметать улицы или убирать в общественных помещениях.

Вероника застыла. И, вроде, побледнела. Не ожидала, что так опустят. Значит, вот к чему свелась ее интеграция. К чему тогда столько усилий приложила — получала дипломы, сертификаты, опыт работы, если посылают на самое грязное, что существует…

А если к ним придет безработный профессор?

Собачья работа у Франка – унижать людей, которые умнее его. А может, именно в том он черпает вдохновение?

— Извини, ничего лучшего предложить не могу, — сказал без всякого сочувствия в голосе. Действительно, почему он должен сочувствовать всем этим лентяям и паразитам.

Да, есть среди безработных и лентяи, и паразиты, большинство же оказались в качестве попрошаек у государства от нужды. И ведь Франк прекрасно знает, что работу Веронике в ее возрасте не найти, но дали приказ – он должен исполнять.

Уставился еще более колюче. Клиентка шокирована, это естественно. Если начнет ныть, он вернет ее в чувство, объяснит: тот, кто  получает помощь от государства, должен делать что-то в ответ. Если она продолжит ныть, пригрозит отнять пособие. Железный аргумент. После него прекращаются любые возражения.

Вероника читала в его глазах. Пусть и он прочтет. Она не даст ему удовольствия показать превосходство, встать в позу ментора, разъясняющего элементарные вещи.  Она понимает расклад.

— Да… Ничего… Я в порядке. Просто неожиданно как-то.

— Ладно. Завтра поговорим конкретнее.

Весь оставшийся день она думала – как наденет оранжевую безразмерную робу и в дождь и зной будет подметать тротуары. Работа для роботов.

Стыдно.

Перед кем? Она никого не знает, ее никто не знает.

А туалеты у них есть?

Должны быть. Люди не могут целый день без туалета…

Назавтра Франк спросил:

— Как дела?

Спросил только из вежливости. Не нужна она Веронике. Вообще противно его видеть, хорошо, что сегодня в последний раз. Пусть побыстрее начинает и заканчивает.

— Давай к делу.

— Хорошо. Рано вставать можешь?

— Как рано?

— Чтобы в семь быть на работе.

— Могу. Всегда рано встаю.

— Свой транспорт есть?

— Велосипед.

— Хорошо. У меня есть место уборщицы в администрации города. Согласна?

Уборщицей помещений лучше, чем  подметальщицей улиц.

— Согласна. Мне туда на велосипеде пятнадцать минут.

— Отлично.

Дал подписать контракт и назначил «контакт-персону» — работника службы занятости по имени Азиз.

Имя типично марокканское. Вероника имела неудачный опыт общения с марокканцами в лице третьей жены Симона, затаила к их национальности предубеждение. Азиз его немножко сгладил. Возрастом около пятидесяти,   все еще красивый, с проседью в черных волосах, с крепкой фигурой без живота, неторопливый в движениях и вежливый в разговоре – произвел неплохое впечатление. Разговаривал с Вероникой на «вы».

— Я – ваш «контакт». По всем возникающим вопросам прежде всего обращайтесь ко мне. Если заболеете, непременно обращайтесь ко врачу и не выходите из дома, из службы занятости к вам придет комиссия с проверкой. Имеете право на отпуск, четыре недели в год. О них сообщите заранее, в две инстанции: мне и в службу занятости. Вот телефоны. – Подчеркнул номера в тексте с регламентом, передал листок. Регламент строгий: количество рабочих часов в неделю 32, количество дней четыре, понедельник выходной, но не для отдыха, а для рассылки резюме, Вероника по-прежнему обязана искать оплачиваемую работу. Здесь «переходная». Временная. На полгода. Начало тридцатого апреля.

Значит, последний рабочий день – двадцать девятого октября. Полгода выдержать…

Еле выдержала один день.

Первый шок получила, когда увидела коллектив, в котором предстояло провести минимум полгода жизни. Коллектив состоял из слабоумных. Не психически ненормальных, а буквально «слабо умных», которые не приспособлены полноценно функционировать в обществе, но в состоянии самостоятельно жить и работать – на примитивном уровне. Вероника ужаснулась: с ними ни поговорить, ни пошутить, вообще невозможно общаться. Опустится на их уровень, сама станет слабоумной по русской пословице «с кем поведешься, от того наберешься».

Второй шок – когда увидела объем работ. Дали ей целый этаж под номером пять, на полную длину здания. Это коридор метров сто, по обе стороны кабинеты в несчетном количестве, комнаты для заседаний, четыре туалета. Каждодневно: протереть столы, подоконники,   компьютеры и все плоские поверхности, пропылесосить полы в кабинетах и коридоре, опустошить урны и заменить в них мешки, вычистить туалеты, протереть стеклянные двери от отпечатков – этих дверей штук пятьдесят. Раз в неделю – протирка плинтусов, абажуров, шкафов, вешалок, ножек столов и стульев.

На первое время приставили Веронику помощницей к местной старожилке по имени Ани. Она из тех, кто умело прячет слабоумие — нормальные считают их дураками, а они эдакие хитрецы. Пятьдесят девять лет, двадцать пять работает на одном месте. На вид странное существо: маленькая – Веронике до плеча не достает, волосы короткие и взъерошенные – не поддаются укладке, ручки-ножки тонкие, живот выпирает, будто она беременна тройней. Гномиха. Злая, как вскоре оказалось. Воодушевилась, что ее назначили командиром над нормальным человеком, заставила Веронику в первый же день сделать чуть ли не в два раза больше положенного. Та по незнанию сделала.

Еле доползла до дома.

Утром еле поднялась. Тело ныло и вопрошало «за что?». За какие такие прегрешения подвергли его мукам, заставили целый день провести на ногах, да еще приседать, наклоняться, напрягать руки.

Мыслимо в ее возрасте? В ноябре исполнится пятьдесят семь, вопрос: доживет ли? Если и доживет, то превратится в инвалидку, физическую и умственную. Опустили ее в клоаку, кошмарное подземелье, о котором не знают наверху. В подземелье не люди, а зомби: одеты в одинаковую, ядовито-синюю униформу, ходят одинаково — еле передвигая ноги. На лице ноль эмоций. У них осознание действительности не работает. Живут на инстинктах, принимают происходящее как само собой разумеющееся и не ропщут.

Вероника не зомби. Пока.

Должна за себя бороться.

А она уже забыла – как.

«Качать» права, устраивать скандалы давно не имела нужды. Шестой год сидела спокойно, получала пособие — расслабилась, размякла. Привыкла к Голландии, почувствовала себя, наконец, дома. В безопасности. Стрессы отпустили, на душе легко.

Сидела, не скучала. Некогда. Свободное время заняла творчеством и увлеклась: сюжеты крутились в голове – только успевай записывать. Последний раз серьезная тревога возникла пару лет назад, когда ныло в левом боку. Думала рак, накрутила себя, чуть ли не помирать собралась. Оказалось нечто доброкачественное, гемангиома на печени, у пятой части населения присутствует, лечения не требует.

Струилась ее жизнь – тихая речка, без резких поворотов и крутых водопадов…

Да прижали безработных. Они – люди безропотные, беззащитные, соглашаются на все, что предложит служба занятости. Боятся пикнуть, чтобы не лишиться пособия.

Но в разумных рамках пикать необходимо.

Потому что здесь закон: не возмущаешься, значит, все хорошо.

Вероника возмутилась. Отправилась к мастеру — начальнику над зомби. Зовут Рэймонд, сорок два года, семнадцать лет в подземелье, единственный, кто умеет улыбаться. Пожаловалась, что ее, в ее возрасте, в первый же день нагрузили работой, которую не каждая молодая выдержит. На всякий случай употребила словечко «дискриминация». Это волшебное слово, его тут боятся.

Рэймонд внимательно выслушал. Разъяснил — что входит в ее обязанности, поделился секретами профессии. Рассказал, на что в первую очередь обращать внимание для быстрой и качественной уборки. Пылесосить следует только там, где виден мусор – крошки, мелкие бумажки. Показал на трубе секретную кнопку, которая облегчает движение щетки по полу. Показал, как одним кругообразным движением вытирать створки шкафов в районе замка, какой щеткой протирать плинтусы  и прочее.  Вдобавок, по доброте души разрешил ей в полтретьего уходить домой.

Что ж, и то хорошо. Будем надеяться, что тело потихоньку привыкнет напрягаться, войдет в рабочий ритм.

Зря надеялась.

Жизнь ее превратилась в боль. Постоянную, изматывающую, затихающую только к утру, когда уже надо вставать и опять себя насиловать. Приходила домой, первым делом заваливалась на диван, лежала пластом два часа. Лежала бы до конца дня или до утра, но заставляла себя вставать, чтобы поесть-попить да сесть к компьютеру, написать хоть страничку — третий роман заканчивала, осталось буквально две главы, глупо бросать на финише. По дому ходила враскорячку, как пингвин, которого акулы изрядно потрепали о морские волны. Спина, шея руки, ноги – все ныло и протестовало.

Ночью засыпать не давали судороги в икрах. Однажды проснулась от того, что не чувствовала пальцы рук. Если они долго не будут получать крови,  отомрут. Не сможет писать. Паника! Принялась судорожно тереть о простыню, разминать. Пальцы покалывали, возвращаясь к жизни. На следующую ночь — то же самое.

От длительного хождения и стояния ступни рапластались и превратились в   лягушачьи лапы, резко расширяющиеся от пятки к пальцам. В старую, кожаную обувь не вмещались, пришлось купить просторные, тряпочные тапки. Ступни стали чувствительные с двух сторон – где кость большого пальца и кость мизинца, чуть заденешь, вскрикнешь. Боль поднималась вверх, в пах, стало тяжко передвигать ноги. А-а, вот почему зомби ходят своеобразно – не поднимая ноги, а будто подтягивая…

Ужас обуял Веронику. Да они тут из нее зомбированную инвалидку сделают! И никому до ее страданий нет дела. Тяжких повреждений не имеет, идти ко врачу нет смысла. Что она ему скажет? «Все тело болит» – слишком расплывчатое определение. Так говорит каждый, кто не хочет работать.

До этого проклятого «траекта» она была практически здорова. Теперь наполовину. Какой выход? Ждать, когда что-то конкретное сломается в организме? Тогда назначат ей пенсию с прибавкой для покупки лекарств и отстанут навсегда.

Печальная перспектива.

Забила тревогу.

Просмотрела на свою тему материалы в интернете. Много чего написано, а конкретных советов нет. Обратилась с письмами к политическим партиям, фракции которых находились в том же здании. Ответили только из «Социалистической партии». Ходила туда.

В комнате фракции сидели две молодые девицы, вероятно, помощницы. Ту, которая разговаривала с Вероникой, звали Мирта. Лицо уставшее, голосок тонкий – такие не бывают у людей, принимающих решения.

Вероника высказала жалобы. Используют ее практически как рабыню. За то же количество часов постоянные работники получают на сто пятьдесят евро больше – уже дискриминация. Вдобавок – не учитывают возраст, нельзя же людей после пятидесяти заставлять целый день физически трудиться, причем с самого начала, ведь она пять лет просидела дома. И не по своей вине.

Во время ее рассказа Мирта сочувствующе качала головой, иногда вставляла:

— Да, мы понимаем… Получаем много жалоб… – Потом сказала: — Вы попали под «закон о соучастии в социальной жизни», а он широк. Да, имеются нарушения, мы о них знаем. Но что-то исправить… Единственное, что можем – поднять вопрос на следующей сессии городского совета с участием бургомистра. Это в конце следующего месяца… — И сделала такое жалостливое лицо, будто ожидала, что Вероника ее пожалеет.

Жалеть их? А кто пожалеет ее? У нее жизнь отняли, оставили боль…

Ясно. От них помощи не жди. По-быстрому распрощалась, вышла.

Написала жалобу на Азиза, что за месяц ни разу не поинтересовался — как у подопечной идут дела. В ближайшую пятницу он явился для разговора.

Выглядел… не то, что напуганным, но слегка обеспокоенным. Расспросил очень вежливо и подробно. Насчет работы. Насчет жалобы. В конце сказал, что снижает количество часов с тридцати двух до двадцати, теперь ее расписание – с семи до двенадцати. Еще сказал, что назначил встречу со врачом трудовой комиссии, который определит ее пригодность к работе.

Дал ей листок с объявлением – требуется работник в прачечную. В глаза бросилось первейшее условие: работа тяжелая, кандидат должен быть в хорошей физической форме. Для чего дал, ведь понимает, что Вероника ни с какой стороны не подходит? Дал, чтобы показать – он про нее не забыл, пытается найти оплачиваемую работу.

Взяла листок, сказала, что отошлет им резюме.

И оба понимают, что никогда не найти ей работу, ни самостоятельно, ни с помощником. Это игра. Административная машина в действии.

Азиз протянул для подписи листок, на котором стояло «жалоба удовлетворена», рука дрожала. Вероника подписала. Она была удовлетворена. На данный момент.

Через две недели врач комиссии установил ей регламент – четыре часа в день.

Время каторги сократилось, но мало что изменилось в ее состоянии. Первую половину дня трудилась, вторую лежала. Ночью страдала. Она имела высокую границу боли, но любое терпение не бесконечно. Жалко наблюдать, как собственное тело – которое она любила и холила,   разрушалось на глазах. И ради чего? Только потому, что кому-то наверху взбрело в голову выгнать безработных на работу, как стадо баранов, не разбираясь – молодой-старый, больной-здоровый. Пусть все отправляются, там увидим.

Взяла неделю отпуска, дать отдых мышцам и успокоить терпение. Провела отлично. Дописала роман. Сходила на главный пляж Гааги с труднопроизносимым названием Схейвенинген полюбоваться на недавно установленное колесо обозрения. Кино посмотрела — четвертую серию про Борна. Кстати, не понравилось: акций слишком много, за ними теряется сюжет. То же самое с последней серией про главного шпиона всех времен и народов Джеймса Бонда «Спектр». Наверное, мода сейчас такая в Голливуде – побольше спецэффектов, поменьше смысла, над ним думать надо, а некогда.

В первый рабочий день прокляла отпуск. Тело категорически сопротивлялось входить в прежний каторжный режим, от которого думало, что избавилось. Когда поняло, что сопротивление бесполезно, заскулило, заныло пуще прежнего.

В трудную минуту человека поддерживает надежда. На что было надеяться Веронике? Только на то, что когда честно отработает прописанные в траекте полгода, от нее отстанут. Надежда слабая: Рэймонд как-то обронил, что контракт может быть продлен. В приказном порядке. На неопределенный срок.

Он был бы рад. Он получал хорошие отзывы от обитателей пятого этажа, пару раз говорил Веронике, что доволен ею. Конечно, доволен. Она человек старой советской закалки, в нее чувство ответственности въелось, как в шахтера угольная пыль. Если что-то делает, делает хорошо. Чтобы своя совесть была спокойна, и чтобы начальство не вякало. И никому невдомек, что из последних сил, что каждый день в поту, домой приезжает, потеряв килограмм веса за четыре часа.

Да. Попадешь в административную машину, не выберешься…

Ехала на велосипеде, тупо глядела на луч, освещавший дорожку, сырую от висевшего тумана.

Ночь. Вернее, утро, которое еще не началось. Погода не по-осеннему тихая, ясная, но звезд не видно: они высоко и далеко, на земле их затмили свои звезды — светофоры и фонари. Движение на улице практически в одном направлении, в центр. Веронике тоже в центр, на кабалу. Хорошо, сегодня пятница, за ней три выходных. Отработает, будет отлеживаться.

Вот что ее занимает. Сегодня двадцать шестое октября, по идее должен быть последний день ее траекта. Это по ее идее. От контакт-персоны Азиза пока информации не поступало. Две недели назад она запрашивала с ним встречу именно на эту тему.

Хорошенько подготовилась. Сходила к домашнему врачу, объяснила –  руки днем болят, скрючиваются, ночью теряют чувствительность, то же самое с ногами, вдобавок судороги. Он осмотрел, поставил диагноз: защемление нервов. Обычно проходит само, в тяжелых случаях требуется операция.

С тем Вероника явилась на беседу к Азизу. Он выслушал. Посмотрел в компьютер. Подумал. Говорит:

— В досье стоит, что вы ухаживаете за тяжелобольным человеком.

— Да.

Протянул бумажку.

— Здесь формуляр, заполните, пожалуйста.

Пошла в соседний кабинет заполнять.

Первая строка спрашивала имя-отчество тяжелобольного. Вероника написала – Герард Кулеман.

Вот что с ним приключилось.

Герард имел в собственности жилье на первом этаже длинного, трехэтажного строения — в русском понятии это квартира, голландцы называют общим словом «дом». Дом Герарда соседствовал стеной с местной кафешкой под названием «Дубок». Название невинное, а посетители — тертые дубы. Особенно, когда выпьют. А выпивали в кафе каждый день. Пьяные себя не контролируют, орут среди ночи, мочатся где попало, блюют, совершают другие не совсем законопослушные и общественно-приличные поступки.

Вся округа молчала, а Герард возмутился. Он свято верил, что закон на его стороне, и стал собирать доказательства, чтобы, в конце концов, кафе закрыли. Установил камеры — наблюдать за посетителями, каждое нарушение фиксировал, копировал на диски и с сопроводительным письмом отсылал в инстанции. Вызывал полицию – они поначалу приезжали, потом сказали «слишком часто звоните» и перестали реагировать. Он нанял адвоката, обращался в суды. Писал в газеты, на телевидение, политическим партиям. Писал жалобы на полицию, на бургомистра и прочая, и прочая.

Втянулся в окопную войну против владельца «Дубка» и его клиентов.

Война длилась уже лет десять.  Но ему не светило ее выиграть.

Попробовал крайнее средство – продать дом. И тут неудача: грянул кризис, дома перестали покупать.

Когда невозможно изменить ситуацию, надо изменить отношение к ней.

Ему бы смириться. Остыть. Рассудить здраво.

Дожил до пенсии, так наслаждайся заслуженным покоем в своем комфортабельном домике с садиком и не становись в стойку из-за каждого нарушения общественного порядка. Да, не повезло с соседями, но нет смысла «бодаться с дубом»: за него система, за Герарда только адвокат. И только потому, что получает от него деньги.

Но смириться не позволяла гордость бывшего военного моряка.

Посвятил он свою жизнь борьбе против кафе. И Веронику хотел втянуть. Поначалу она поддерживала, выслушивала, давала советы, ходила как свидетельница на заседания. Потом поняла — бесполезно: клиенты кафе совершали не преступления, а правонарушения, за них владельца журили, на том кончалось. Это мелочи. Из-за них никто не будет закрывать  заведение, лишать людей возможности ежевечерне собираться и общаться.

А Герард не понимал и продолжал.

Когда занимаешься чем-то непродуктивным, это отражается на всем: настроении, поведении, здоровье. Из жизнерадостного, юморного человека Герард превратился в угрюмого зануду. Злился на весь свет, в том числе на Веронику. Разговаривал об одном. Звонил ей десять раз на дню и жаловался – там его не выслушали, там отмахнулись, а посетители кафе продолжают нарушать: пьют пиво на улице, покупают у дилеров наркотики, рычат мотоциклами среди ночи.  Обижался, когда она просила не нагружать ежеминутно негативом, у нее психика тоньше, нарушается легче. Не выдержать ей. Пусть разрушает себя в одиночку…

Война с кафе стала для Герарда делом жизни. Когда занят делом жизни, невозможно остановиться на полпути.

А клиенты «Дубка», чувствуя безнаказанность, перешли к действиям. Угрожали, стоя перед камерой. Сломали фонарики у входной двери. Залили краской машину. Пытались вломиться в дом. Два раза разбивали на фасаде окно – огромное, витринное, вставить которое стоило три тысячи. Расписали стены порочащими надписями. Ночью стучали в окно спальни, которое выходило на тротуар.

Веронике  боялась оставаться у него ночевать. Герард сказал:

– Не бойся. Входная дверь ночью на сигнализации. На случай, если полезут со стороны сада, у меня топорик под кроватью лежит.

«Успокоил».

Дело оборачивалось опасной стороной. Вдобавок надоело быть мусорным ящиком для чужих бед. Мы такое проходили, еще на родине. В конце концов, она ему не жена. Покатился по наклонной, она не обязана катиться за ним.

Подумывала прекратить отношения. Ради собственной безопасности, физической и психической. Сходились по формуле «приятное вместе, остальное врозь». Приятного вместе не осталось. Формула перестала работать.

Значит, пора расстаться. Как говорят индейцы «надо вовремя слезать с дохлой лошади».

Не успела. У Герарда образовался нарост в горле. Сходил на обследование, оказалось — рак лимфоузла. Сообщение, которые заставляет забыть обиды. Вероника ходила с ним по больницам, была готова поддерживать в долгом пути к выздоровлению. У него семьи-детей нет, кто как не она…

Оказалось – не нужна ему ее поддержка. Герард внезапно сошелся с  другом детства Сандером. Вероникины вещи собрал в мешок и всучил со словами «всего хорошего».

Она не ожидала.

Одиночество – это когда молчит телефон. Целыми днями. Неделями. Месяцами.

От его молчания можно сойти с ума.

Через полгода Вероника не выдержала. Позвонила Герарду под предлогом – села задняя шина, может ли накачать. За деньги. Раньше  накачивал бесплатно. Но «раньше» не «теперь».

Долго не отвечали. Мелькнуло – умер? Возможно. Все-таки, рак. Должен был проходить химиотерапию, потом облучение. Врачи говорили — большой шанс, что выздоровеет. Но никогда не знаешь…

— Алло. — Слабый, незнакомый голос.

Герард.

Поговорили. Коротко. Он сказал, что болен и слишком слаб, но пусть она приедет, он посмотрит – сможет ли помочь.

Она приехала. Увидев его, ужаснулась. Ходячий скелет. При росте сто восемьдесят восемь весил семьдесят один килограмм – минус тридцать от  прежнего веса. Щеки, глаза провалились. Козырьком выперли надбровные дуги. Ноги походили на палки. Кожа на руках, животе висела волнистыми складками. Ходил еле-еле, разговаривал сипло, неразборчиво. Глядел обреченно.

За те полгода много плохого с ним произошло. Химия, облучение разрушили не только рак, но все его тело. Пару раз стоял на пороге смерти. И сейчас стоит. Подумывает о самоубийстве. Смысла нет тянуть никчемную жизнь, легче выпить сонных таблеток, которых прописали три коробки, и – спасен. Потому что надоело. Беспомощный, больной. Брошенный. Поговорить не с кем. В магазин за продуктами сходить некому. Раньше ходил Сандер, брал за каждый поход пятьдесят евро – на бензин. Возил его в больницу, брал больше. Пощипал хорошенько старого друга. Мечтал, чтобы тот поскорее «дал дуба», но сначала переписал на него дом.

— Переписал? – спросила Вероника. Дом был завещан ей.

— Нет.

Да не в доме дело, Герард нужен ей живой. Больно на него смотреть. Знала его сильным, самостоятельным, а сейчас практически калека.

Русские жалостливые.

— Буду помогать тебе. Ходить в магазин. Бесплатно. Посуду мыть, убираться. Будем вместе здоровье восстанавливать. Только ты должен следовать моей программе, иначе не получится.

— Что за программа? – спросил недоверчиво.

— Простая. Чай с лимоном – чтобы пил каждый день. Ел фрукты с большим содержанием витаминов. Буду делать массаж на ногах. Выводить гулять на свежий воздух.

Согласился.

Буквально через месяц стал прибавлять в весе. Потихоньку, по сто грамм в неделю. Ноги окрепли. Руки живее зашевелились. Голос восстановился. Социальная служба бесплатно выделила ему самодвижущееся кресло для инвалидов – скутер называется. И еженедельную уборщицу за двадцатку в месяц.

Герард ожил. Вероника радовалась, считала себя его «ангелом-спасителем». Он так не считал, но дорожил ею. Прилепились друг к другу сильнее, чем прежде.

До полного выздоровления было далеко, программу продолжали. По выходным совершали совместные вылазки на пляж или по магазинам – Герард на инвалидском кресле, Вероника за ним на велосипеде.

Неудобно: на большие расстояния она за ним не поспевала. Герард задумался о транспорте для двоих. Машины уже года три не имел. С его последней – серебристой Судзуки произошел несчастный случай: во время штормового ветра упало мощное дерево, машину разломило пополам. Страховщик сказал «ремонту не подлежит» и выплатил хорошую компенсацию.

Герард поискал в интернете и купил двухместный скутер на четырех колесах. Такие только входят в моду, в Гааге их всего четыре, по словам продавца. Скутер дорогой, устойчивый, маневренный, имеет право ездить по велосипедной полосе и по тротуару. Красивый – красный с перламутром. Когда Герард с Вероникой едут, народ головы сворачивает, мол что за заверь такой невиданный, двухголовый. Спрашивают, где приобрели. Действительно, для пар, которые в возрасте, это отличное средство передвижения. Одно условие: оба не должны иметь животов.

Восстановление после рака – целая наука.

Выздоровление шло, но медленнее, чем хотелось. Не по растущей, а скачками — вверх-вниз. Съел что-то не то или не вовремя, сразу рвота. С трудом набранные граммы соскакивают в один миг. Как-то Герард позвонил в одиннадцать вечера, говорит – приезжай, переночуй со мной, рвота не прекращается, боюсь во сне захлебнусь. Вероника в темноте из дома не выходит, только по большой необходимости. Хорошо, что живут рядом, на велосипеде двенадцать минут. Приехала, конечно. Он успокоился. И рвота успокоилась.

Другой раз подцепили оба грипп. Был конец зимы, организмы ослаблены. Как ни стараешься избегать контактов, а в магазин идти надо. Больных кругом полно, кто-то чихнул, кто-то кашлянул… Заболели одновременно. Вероника поправилась через две недели, Герарду два месяца потребовалось. Опять похудел, опять начали сначала.

Ходили гулять – он с ходульками, она рядом. Делали большой круг по окрестным улицам. Летом понемножку работали в саду, потом лежали на лежаках, в теньке: Герарду запретили после химии долго находиться на солнце. Болтали. Вернее, больше болтал он, мог часами рот не закрывать, на разные темы  – от новых моделей телевизоров до проблем выживания бабочек в Голландии. Вероника слушала. Ей привычнее.

Виделись каждый день.

Пока не пришло то злосчастное письмо насчет «траекта». На первом же собеседовании с представителем службы занятости она указала, что ухаживает за тяжелобольным другом. Чистая правда. Это могло быть учтено как «волонтерская работа». Но не учли. Госслужащие, как военные, не рассуждают. Им поставили задачу – всех без исключения привлечь к общественно-полезному труду, они ответили – есть!

Видно, суждено было Веронике в почтенном возрасте пройти через унижения, грязь и каторжные работы…

Глянула на часы, не опаздывает ли? Без двадцати семь. Не опаздывает. Покатила дальше. В спокойном темпе. Куда спешить? В подземелье? Там она рабыня. Лучше оставаться наверху, ощущать себя человеком. Дорога свободная — она никому не мешает, ей никто не… Вдруг слева вынырнул на велосипеде тип в клетчатой фуражке, подрезал Веронику и рванул в правый переулок.

Идиот! Подрезал в самый неподходящий момент – перед тумбами, запрещающими въезд автомобилям в центр. Между ними расстояние около полуметра, Вероника завихляла рулем, чтобы вписаться.

Вписалась. Еле-еле. Вот из-за таких придурков случаются самые обидные дорожные происшествия. Он не пострадал, другим создал рискованную ситуацию.

— Идиот! – крикнула ему вдогонку.

Он что-то крикнул в ответ, она не расслышала, поехала дальше. По краю   тротуара потянулся ряд уличных скульптур, непонятно что изображавших, Вероника определяла их на свой манер. Гигантская черная клетка с выломанными прутьями  – «Побег из Шоушенка, местная версия».  Розовый пистолет, стоявший дулом вверх, принадлежал, вероятно, розовой пантере. Далее шли фигуры, которые невозможно идентифицировать психически нормальному человеку. Самый приличный походил на утенка с парашютом из винограда. А про три задницы, стоявшие друг на друге, или деревянного человека с двумя пенисами, и сказать нечего.

Гаага позиционирует себя городом без предрассудков, что еще раз подчеркивают все эти модерновые фигуры без внешней красоты и внутреннего содержания. Символы освобожденного искусства. Их авторам наверняка заплачено по кругленькой сумме, и зря. Да здесь денег не считают, если надо произвести эффект. Показушники, черт возьми. Вот куда идут налоги. На всякую дребедень. Дали бы Веронике в руки глину, или из чего там слеплены эти «шедевры», она бы создала скульптуру посимпатичнее той задницы с ножками-ручками и зубастым ртом…

Да какое ей, собственно, до чужих денег? Почему начала ворчание? Видела скульптуры сто раз…

Не в них дело. А в том, что настроение канючное.

Еще из-за дядьки.

Кстати, вот и он – на платной велосипедной стоянке возле здания администрации города, склонился, прикручивает свой драндулет.   Вероника пользовалась услугами стоянки бесплатно, как работающая в здании, у нее спецпропуск имелся. Прошла вглубь, завела велосипед на подножку, заблокировала ключом заднее колесо, достала массивную цепь, стала прицеплять переднее колесо к кольцу.

Тип в кепке оказался наглым. Пришел разбираться.

— Ты почему меня обзывала? – спросил с петушиным вызовом. Грудь выпятил, подбородок задрал, всем видом показывая — если она не ответит, он… примет меры.

Какие?

Не физические точно – тут уличными разборками не увлекаются. Тем более мужичок негероического строения: ростом с Веронику, комплекцией худощавее, одет по-пижонски — клетчатая кепка и такой же шарф узлом навыпуск. Гомо или из «творческой» профессии. Нет, жидковат для творческого, и голосок тонкий. Мелкий административный служащий или мальчик на побегушках в партийной фракции.

В драку не полезет. Тон у него неагрессивный. Скорее обиженный. Ничего себе — сам виноват,  еще обижается. Пришел разбираться. Наглость.

Нет, скорее самооборона. Его так научили – при малейшем подозрении на неуважение, давать отпор. В принципе, правильно. Существует здесь одна особенность в отношениях, с которой Вероника в России не сталкивалась и не знала цензурного слова для нее. Злая подколка, если мягко выразиться.

Сильные гнобят слабых. Ради удовольствия почувствовать превосходство. Агрессивный комплекс неполноценности.

Начинается со школы. Известно, что самые добрые, но и самые жестокие люди – дети. Заметят у одноклассника недостаток, начинают насмехаться, делать подлости. Если тот слаб характером, или некому заступиться, пиши пропало — насмешки перерастут в издевательства. Доходит порой до самоубийства. Или убийства обидчика. Пару месяцев назад один отчаявшийся подросток из Делфта заколол другого, который его несколько лет публично высмеивал и колотил.

Никто не знает, как цивилизованно с этим бороться. А Вероника знает. На злые подколки надо реагировать немедля – огрызаться или, если кондиция позволяет, давать по морде. Научилась на опыте. На каждой работе ее третировали явно и втихаря, она терпела, потому что языком не владела, чтобы огрызнуться. Теперь вербальное бессилие ее закончилось.

Пусть этот «в кепке» близко не подходит. Она – мирный человек, но за себя постоит. И не только вербально.

Сделала вид, что не заметила его петушиного настроя. Пусть поймет и отправится по своим делам. В другое время с удовольствием его обгавкала бы, сейчас некогда. И желания нет с утра вступать в разборки-дискуссии.

А он именно на то и рассчитывает. Несчастный! Еще не знает, какая канонада на него обрушится, если вовремя не исчезнет.

За время проживания на новой родине Вероника напрактиковалась в скандалах. На нидерландском языке с русской дерзостью. Совместила несовместимое. В России ругаются ожесточенно, до пены у рта и порой до драки. В Голландии  – довольно деликатно, как бы ради развлечения в однообразно благополучном быту. Пример показывают политики: дебатируют — обзывают друг друга «идеалистами» и «популистами», закончили — пошли вместе пить кофе.

Вероника скандалила не до драки, но с угрозой драки. Здесь, как в любом другом человеческом социуме, будешь стесняться, мямлить — затопчут. Надо уметь стоять за себя. На наглость отвечать наглостью. Орать погромче, это впечатляет.

Странно, именно заграницей проснулся в Веронике русский национализм. Гордость и сопротивление. Вот всё гадают интеллигенты – в чем загадка русской души? А вот в чем. В двойственности, которой никогда не понять иностранцам: от своих правителей они терпят любой гнет и унижения, а от чужих ни-ни. Цари, бояре типа Салтычихи притесняли — народ терпел, а пришли Чингиз-хан, Наполеон и Гитлер – народ восстал, освободил отечество. И опять лег под своих.

В Европе русских не понимают, потому боятся. Многие ненавидят. И все считают их вторым сортом. Ну и пусть считают, Веронике плевать. Но пусть не задевают лично ее.

— Ты! Я тебе говорю! – не отставал тип.

— Я тебя не знаю, — попробовала мирно урегулировать. В последний раз.

— Ты! Я ехал, а ты меня обозвала.

— Ты меня подрезал! – сказала повышенным тоном. – Не понимаешь, что ли? Еще пришел разбираться. Сам виноват.

— Ты виновата. Я ничего не сделал. Если не умеешь ездить на велосипеде, учи дорожные правила.

— Сам учи. – Обошла его и направилась к выходу со стоянки и ко входу в главное общественное здание Гааги.

Он за ней. В раздвинувшиеся двери вошли одновременно.

Здание администрации – гордость администрации. Красиво и огромно: сверкает окнами, сияет белизной, впечатляет высотой — поднимешь голову, видишь небо. Его даже в американском кино снимали, «Океан Тринадцать». Сам Клуни приезжал в Гаагу на один день с товарищем, то ли Мэтом Даймоном, то ли Брэдом Питом, чтобы снять сцену в стеклянном лифте.

Местных жителей здание не впечатляет. За официоз и бесчувственность его прозвали «Ледяной дворец». Преобладают четкие, прямые линии – сухая современная архитектура. Входишь и оказываешься на площадке, которая называется древнеримским словом «атриум». На ней легко разместился бы цирк «шапито» с ареной и зрителями, а потолком ему служило бы небо за стеклянной крышей. Площадка мраморная, гулкая, каждый шаг звенит и улетает вверх, смешивается с эхом от голосов — под потолком постоянный, неразборчивый шум, как на вокзале.

Справа и слева возвышаются два двенадцатиэтажных корпуса, как два   круизных корабля, соединенных изящными мостиками. Раньше мостики были открытыми, после двух случаев самоубийства их загородили сеткой. Рэймонд, тот самый начальник над зомби, видел последствия тех случаев, рассказывал – было много крови и мозгов. Брызги лежали буквально на всем: на компьютерах, столах, стульях, урнах, ручках дверей. Убирали всей командой.

Ужас. И почему психически неустойчивых людей все время тянет откуда-нибудь спрыгнуть? В прошлом году внутри магазина Байенкорф с высоты третьего этажа сиганула женщина с ребенком.  Ой, не дай Бог увидеть.

Архитектура «Ледяного дворца» потрясает входящего, нависает и сразу дает понять: ты винтик в огромной машине бюрократии. А Вероника винтик и жертва одновременно.

Сделала вид, что не знает типа в кепке, направилась в дальний правый угол площадки – там служебный вход в подвал. Тип не отстал, продолжал огрызаться. Надо его гавканье заглушить, иначе останется у нее на душе осадок несправедливости, будет целый день есть «как ржа железо». Рявкнула в его сторону пару «ласковых», которые, усиленные эхом, унеслись под потолок и оттуда рявкнули еще раз.

Из подсобки вышел охранник – проверить, что за шум. Видит: идут двое, переругиваются.

Драки нет, и ладно.

Вмешиваться не стал.

«Атриум» убирали люди в форменных футболках. Всех Вероника знала в лицо, по имени никого. Первая ни с кем не здоровалась. Углубленный в себя, тупорылый парень мыл вращающиеся двери и не обращал внимания на происходящее за пределами участка его работы. Другой парень, с дредами, выглядывающими из-под африканской вязаной шапки, поздоровался с Вероникой кивком головы. Он улыбчивый и на первый взгляд нормальный. Ходил, будто пританцовывал, работал в неторопливом темпе. У него, одного из немногих среди зомби, жизнь в глазах.

Мужчина крошечного роста ездил на протирающей пол машине. Ездил с юмором, которого, возможно, сам не замечал. Наверное, представлял себя гонщиком, на поворотах наклонялся вбок, вроде – для равновесия, чтобы машину не занесло, а она двигалась медленнее пешехода…

Его «болид» равномерно гудел. Мужчина поймал Вероникин взгляд, уважительно кивнул. Раньше он ее не замечал, зауважал после одного случая. Как-то поскандалила в лифте с одним пижоном из кафетерия — он держал торт и куда-то торопился, не хотел ждать, пока она затаскивала все свои мешки. Эти «из кафетерия» считали себя высшим обслуживающим персоналом и презирали низших, «из подвала». Веронике их презрение до фени, но пусть не задевают по мелочам, она каждый день на нервах – от боли и вообще. А тут какой-то мальчишка выделывается. Обменялись «вежливостями», вышли из лифта, он побежал по своим делам, она вдогонку бросила «высокомерный хрен!» и — в коридор, ведущий в столовую.

Он   вернулся, крикнул:

— Что ты сказала? – и тоже с гонором, будто хотел вызвать ее на петушиные бои.

Не удостоила ни взглядом, ни словом. Пошла дальше, не ускоряя шаг.

Слышала, как он спросил у проходившего мимо машиниста-протиральщика:

— Это кто? Откуда?

— Русская. – Большего ничего про нее не знал.

А большего и не надо.

Если с ней вежливо, и она вежливо.

Кивнула «машинисту» протирального агрегата и пошла дальше – вдоль длинного ряда столов, разделенных невысокими перегородками на закутки. На каждом столе компьютер, на каждой перегородке номер, самый последний «двадцать три». Сидят там служащие, на которых посетители не-голландской национальности смотрят с мольбой и подобострастием, как на маленьких богов. Потому что выдают они заветные бумажки – разрешения на брак с гражданами Нидерландов или виды на жительство.

Вероника сама здесь когда-то сидела с Симоном, ожидая решения участи. Ей повезло — тот год был последний, когда браки с иностранцами разрешалось заключать здесь, при наличии кучи бумаг, заверенных апостилями. Сейчас процедуру усложнили: влюбленный голландец должен ехать на родину будущей супруги, там жениться, по приезде на родину узаконивать бумаги, делать ей вызов и ждать.

«Атриум» закончился, закончилась показуха. Далее – узкие проходы, поцарапанные дверные косяки и стены в подтеках. Глухая лестница вела в гараж. Туда Веронике не надо, через три пролета открыла спецпропуском дверь, вошла. В лифте этот этаж стоит под номером «минус один».

Подземелье. Чтоб оно сгорело. Нет, чтобы вся верхняя часть «Ледяного дворца» когда-нибудь осела и сплющила эту крысиную нору. Можно вместе с обитателями. Только после того, как Вероникина уйдет домой.

Впереди шел Рэймонд с женой-хромоножкой. У нее ноги слишком длинные. И слабые. Чтобы передвинуть одну ногу, надо подняться на другой на цыпочки. Так ходит — подпрыгивая, подволакивая. Наверное, у нее характер золотой, потому Рэймонд женился. По супруге видно самоощущение мужчины. Оно у Рэймонда не впечатляющее.

А зачем ему, если счастлив с хромоножкой? Ладно, их дела…

Они не спешили. Вероника поздоровалась, обогнала. Не потому, что торопилась на работу, а неохота ей с ними разговаривать. Рэймонд – краснощекий, как младенец, и такой же громогласный. Типичный экстраверт. Улыбается всю дорогу, ржет во всю глотку, поет-орет. Если он есть, его всегда слышно, звучный, как тромбон. Веронике трудно общаться на повышенных тонах,  она тихая скрипочка, камерная.

Навстречу, уставясь в пол, прошел мужик в темной, теплой кофте, которую не снимал даже в летнюю жару. Он косноязычный. И без комплексов на тот счет. Один раз попытался прикадрить Веронику. Ехали в лифте, он смотрел-смотрел, промямлил нечто нечленораздельное.

Переспросила:

— Что?

Он пожевал губами, поворочал языком и выдал гундосо:

— По-нидерландски разговариваешь?

— Нет. – Ответила как отрубила.

Отвалил навсегда.

Потом еще пару раз отшивала таких. Главное – ясно дать понять, что на флирт не настроена. Лучше в грубой форме, чтобы сразу сообразили. С зомби надо четко, они полутонов не признают.

Столовая просторная, для украшения стоят две кадки с пальмами. Налево     общая вешалка и шкафы-ячейки в стиле камеры хранения — для личных вещей. Вероникина камера во втором ряду от пола, с номером пятнадцать. Открыла, положила сумку, достала халат-распашонку: две створки, надеваются через голову, по бокам соединяются перемычкой с кнопкой. Халат в голубую полоску – лагерная униформа. На спине надпись «Чистый борт». Это аналог русской пословицы «начать с чистого листа», по-голландски «с чистого борта».

Все, она больше не свободный человек, а раб. Она не выбирала это подземелье и эту работу. Ее заставили. Бросили в жернова бездушной административной мельницы. И никому нет дела, что она не живет, а болит, что сходит с ума среди не имеющих ума…

Рядом копошится гномиха Ани — бормочет под нос, возится с пакетами. Она диабетичная, каждый день приносит с собой кучу лекарств. Во время пятнадцатиминутной кофейной паузы первым делом достает шприц и препараты, задирает халат-распашонку и колет себя в живот. Выпивает несколько разноцветных таблеток и сидит пару минут неподвижно, со стеклянным взглядом. Потом оживает, оглядывается – все ли видели, какая она ответственная, готова умереть на работе. Никто на нее не смотрит, каждому до себя.

Ей пятьдесят девять, кругом больная, могла бы не работать. Но она одинокая, дома делать нечего. Когда напичкает себя лекарствами, энергии хоть отбавляй – моет, чистит, пылесосит как заведенная. Рэймонд ее ценит за безотказность и глупость.

Вероника ее не ценит за внутреннюю порчу и патологическую лживость. С ней, более чем с другими, невозможно общаться.

Противно даже здороваться.

Иногда, чтобы не создавать враждебной атмосферы, Вероника говорит ей пару слов.

— Пакет красивый. – Обычный, голубой, с эмблемой супермаркета «АлбертГяйн».

Ани поднимает голову и заводит:

— Пойду сегодня за покупками. Должно происходить, а? — У нее присказка – «должно происходить». Кофе попить, в магазин сходить, инъекцию сделать. — Молока надо купить, хлеба. Вчера после работы к подружке зашла. Заговорились. На ужин осталась. Ее муж пасту делал…

По привычке одиноких и никому не нужных людей Ани, когда к ней обращались, начинала говорить и не прекращала, чтобы подольше задержать на себе чужое внимание.

Вероника бесцеремонно повернулась спиной.

За столом мастеров сидели двое: белобрысый Мишель и черноглазая Бинас.  Мишель высокий, плотный, что не остановило Веронику однажды с ним крупно поцапаться…

Ёлы-палы, за последние шесть лет наверху она не скандалила столько, сколько за последние шесть месяцев в подземелье. Ну, неважно. Это от отчаяния. У Мишеля она как-то попросила мешки для мусорных бачков, он стал ее поучать, мол,   должна экономить, мешки не выбрасывать, а вытряхивать и возвращать на место.

Ее взорвало. Отчитывает, а сам-то кто? Мальчишка, тридцать лет, недалекий умом. Показала ему, где раки зимуют. Правда, орала не от всей души, чтобы не ронять его авторитет при всех, но чувствительно. Он потом весь день таблетки от головы пил. После переговоров с Рэймондом, сказал:

— Буду класть тебе в сетку по пятницам два рулона мешков, и в среду два. Хватит?

Норма – два рулона в неделю.

— Хватит.

Вот так их надо воспитывать.

Бинас — единственная из мастеров, с кем у Вероники не случилось столкновений. Она турчанка, тоже за пятьдесят, ходит в цветастом платке, курит наравне с мужчинами. Носит эластичную перевязку в виде сеточки на левой руке от пульса до локтя – из-за растяжения мышц. Она тихая, обстоятельная, некоторые уборщицы ее мамой зовут. Веронику уважает за благонадежность и одинаковый возраст. Здоровается первая:

— Доброе утро, Вероника!

— Доброе утро, Бинас.

— Я тебе в средство для чистки туалета побольше лимонного мыла налила.

Это чтобы чистилось легче и пахло хорошо. В туалетах для госслужащих ни в коем случае не должно вонять хлоркой.

— Спасибо.

Вероника взяла ключ с цифрой сорок два на металлическом медальоне и сетку с принадлежностями, которые обновляются каждый день:   фибровые тряпки разных цветов и назначений, матерчатые насадки на швабры, красная емкость с распылителем — для туалета. Отправилась к лифту.

За своей сеткой подошла суринамка Фатма. Она все еще красивая, но    подавленная, и в глазах смиренность. Иногда в паузе Вероника сидит с ней рядом.

— Красивое платье, Фатма, — бросила на ходу.

— Да? Спасибо.

Все присутствующие заговорили разом о ее платье, будто только что увидели, хотя она пришла раньше Вероники.

У лифта стоял не по-голландски маленький мужчина, мастер другого отделения, Марио зовут. Португалец. Приехал тридцать лет назад и остался. Это он рассказал Веронике, когда по заданию Азиза приходил  заполнять формуляр с вопросами о ее здоровье.

Раскрылись железные двери в кабину. Вероника провела пропуском перед лампочкой, нажала на «пять», Марио на «восемь», у него там кабинет. Вернее – стол в кабинете. Ехали молча. И не в том дело, что она мало тут работает, а он старожил, и не о чем поболтать. Просто тут другая реальность: точно так молчат люди, которые бок о бок проработали     десяток лет. Слишком сосредоточены на себе, трудно найти общую тему для разговора. Пока найдут, пора выходить…

И Веронике пора. Бросила «пока!», он ответил «пока!» и поехал дальше.

Открыла подсобку ключом номер сорок два, вывезла коляску, впереди которой висит синий, пластиковый, мусорный мешок, повесила его вчера, когда уходила. Разложила тряпки:  для бюро – в синий ящик, для туалета – в красный. Насадки для швабры – на крышку. Набрала воды  в синюю емкость. Покатила в правое крыло.

В семь утра в здании тихо, безлюдно. Некоторые госслужащие приходят на работу в восемь, большинство в девять. И начинается хождение. Самый суетной день понедельник. Хорошо, он у Вероники выходной.

По утрам она хозяйка. Она и потом хозяйка. Поставила себя так. Когда везет коляску по коридору, дорогу встречным не уступает, пусть они выстраиваются гуськом, чтобы не угодить под колеса. Первая здоровается только, когда входит в кабинет. Чистит туалет, никого не впустит, пока не закончит, и пусть не просят «я по-быстрому».

Это ее им месть: из обрывков разговоров догадалась – именно этот этаж разрабатывал схему «траектов» для безработных, куда угораздило попасть Веронике.

Угораздило, будем выживать. Подчиняясь обстоятельствам, сохранять достоинство.

Уверенность в себе придает человеку силу, которую чувствуют окружающие. Эти госслужащие – те еще снобы. Показушники и выпендрежники. Высокомерные и самовлюбленные. Вероника их не боится. Она на работе, и ее работа не менее важна. У нее железный аргумент — для вас же стараюсь. Пришла убирать, будьте добры подчиняться: отодвиньтесь, еще лучше покиньте место, чтобы она пропылесосила пол и протерла стол. Пока ходит, вытряхивает урны, не мешайтесь под ногами или отклоняйтесь с ее пути.

И они ей подчинялись. Те пять-десять минут, что находилась в кабинете, была там начальником.

Всего на этаже три отделения – «D», «E» и «F». Начинала с отделения «D», где сидел член исполнительного совета при бургомистре, заведующий финансами, Баудевяйн де Брайн. Вероника видела его два раза – один раз живьем, другой по телевизору. Живьем он был маленький, лысенький, суетливый. По телевизору выглядел представительно, говорил умно и понравился Веронике больше. Оказывается, раньше он служил послом в странах Среднего Востока, и считался специалистом по вопросам терроризма.

Его кабинет всегда закрыт. Скоро придет кто-нибудь из мастеров, откроет. Вместе приберутся и уйдут.

В кабинете имеется секретная сигнальная кнопка. Вероника узнала случайно. Как-то убирали с Бинас, прибегает парень с охраны, спрашивает – что случилось? Они в недоумении – ничего не случилось. Он – сигнализация сработала. Они – ничего не знаем.

Он походил, посмотрел. Разобрался.

Оказывается, Бинас отодвинула стул и случайно прижала кнопку вызова, которая под крышкой стола. С тех пор стулья двигали с двойной осторожностью.

Кабинет пришел открывать Рэймонд. Как истинный экстраверт он не может долго молчать. Пока Вероника протирала пыль, он вытряхивал урны в мешок, висевший на коляске, по ходу дела рассказывал, как провел недавний отпуск.

— За границу не ездили. С этими террористическими актами… Лучше дома. Безопаснее. В Нидерландах тоже есть куда сходить.

— Куда ходили? – Ей не особо любопытно, но ему хочется поговорить. С зомби не поделишься, а из него прет. Пусть выплеснет.

— А, никуда. Садом занимались. Купили набор — два лежака, большой зонт от солнца, стол, стулья.

— Где покупали?

— В «Гамме».

Рэймонд ценил Веронику. Она не жаловалась, не прогуливала, не филонила. За четыре часа делала целый этаж, что другим едва удавалось за полный рабочий день, причем качественно и совершенно бесплатно. Знал, что она выше его по уровню интеллекта. Это знание выражалось в том, что к ней, единственной в подземелье, обращался на «вы».

Решил показать уважение, сделать ей приятно. Он из тех людей, которые получают удовольствие от того, что делают другим добро.

— Когда вы были в отпуске, я здесь убирал. Получил сюрприз. – Замолк, смотрит с хитрецой.

Веронике неинтересно, но надо подыграть, чтобы не обижать хорошего человека.

— Какой?

— Люди о вас хорошо отзывались. Женщина с короткой стрижкой из отделения «F». И мужчина вон из того кабинета.

— Знаю его. Самый приятный человек на этаже.

— Другие тоже хорошо высказывались. Вы женщина аккуратная, вежливая. Убираете чисто. Они довольны.

Ей, в принципе, все равно. Не собиралась рассыпаться в благодарностях. Работала на совесть — не стремясь кому-то угодить, а по правильности характера, и чтобы не шпыняли как девчонку.

Похвала всегда лучше критики.

— Ладно. Приятно слышать.

В кабинете закончили. Рэймонд захлопнул дверь, уходить не спешил. Решил разведать. Он боялся, что ее отсюда уберут.

Она боялась, что ее здесь оставят.

Оба в неизвестности.

— Что говорит Азиз насчет вашего траекта? – спросил осторожно.

— Ничего от него не слышала. – Правда. А если и услышит, не сообщит. С ними нельзя откровенничать, не те люди. Не ее люди. – Вообще-то мой полугодовой контракт заканчивается…

— Некоторым продлевают на неопределенный срок. – Он имел ввиду Фатму.

— Не знаю. Посмотрим. Дуй, Рэймонд.

«Дуй» по-голландски «пока», сейчас хорошо по-русски получилось.

Прицепила пылесос к тележке, покатила дальше. Некогда ей. До кофейного перерыва надо больше половины этажа убрать, чтобы к одиннадцати управиться.

Скорости от нее никто не требовал. И помощь часто предлагали. Помощь принимала только от Бинас, разрешала ей выбрасывать мусор из бачков. Вероника чемпионка и одиночка. Хозяйка. Рассматривала пятый этаж как личную вотчину, за которую несла ответственность. И не надо ей в помощь гундосых и тупорылых, сама справится.

Сумасшедшая…

Нет, перфекционистка.

Это одно и то же.

Неправда, что похвалы ее не трогают. Все-таки лестно. Раньше, на первой родине, в семье ее много критиковали, часто ни за что, просто установка такая была – всегда ругать, никогда не хвалить. Воспиталось у нее чувство собственной неполноценности, от того была робкой. Боялась жизни, людей. Краснела до свекольного цвета.

Россия – не для слабаков.

Кто-то сломался бы, спился.

Не Вероника. Переборола робость. Долгий путь прошла – к себе. Узнала, полюбила. И стало получаться. Наверное, есть в ней стержень. Здесь ее вторая родина, и последняя. Здесь приняли, помогли устроиться, обжиться. И пусть не всегда идет гладко, она благодарна этой стране.

И, в общем-то, не против отдать долг – в виде тяжкого труда по принципу штрафного лагеря. Ладно. Потерпит. Все проходит, и это пройдет.

Уверенность приходит, когда что-то умеешь делать хорошо. Необязательно быть великим художником или великим инженером. Будь хорошим шофером, хорошим почтальоном, хорошим продавцом или… хорошей уборщицей.

И будут ценить. Потому что прекрасен трудящийся человек и уродлив лентяй. С Вероники каждый день семь потов сходит, а работает изо всех сил, и совесть чиста. Все эти госслужащие — гордецы и снобы, считающие себя элитой, расступаются, когда она идет, ловят взгляд, чтобы поздороваться.

Нутром чуют – она не зомби.

Когда работа тяжелая, и дума тяжелая, несешь двойной груз. Вступая в пределы пятого этажа, Вероника забывала про боль и прочую несправедливость.

Не стоила «козью рожу», потому что на нее отвечают такой же рожей, а это   собственная стрела, которая тебя же ранит. Не глядела с упреком или тупым безразличием. Наоборот, приветливое лицо, аккуратно заколотые волосы, опрятная одежда.

Кстати, про одежду. Кроме халата-распашонки, общего для всех женщин, требования следующие: брюки длинные – джинсы или другие темного цвета, закрытая обувь, то есть никаких шлепок даже если жарко. Вероника купила себе удобнейшие черные брюки с резинками на поясе и внизу каждой штанины. Герард хихикнул, сказал «гаремные шаровары». Ну и что, что «шаровары», зато свободные, не сползают, когда наклоняешься, и не надо все время поддергивать.

В том, как человек выглядит, заметно его отношение к себе и окружающим. Когда выглядишь хорошо, соответствующее отношение. На неряху легче разозлиться, задвинуть в категорию «низший сорт».

Вероника себя «низшим сортом» не ощущала. Зла не таила на обитателей пятого этажа. По большому счету, на них обижаться не за что. Да, придумали закон, по которому отправили ее на каторгу, но это их работа.

В принципе, очаровательные люди. Замечают Вероникино усердие, стараются показать – да, видим, одобряем, ценим. Показывают каждый по-своему: кто-то поздоровается непременно с улыбкой, кто-то придержит дверь, кто-то извинится, что помешал.

Некоторые находят время поговорить.

Первой в отделение «D» приходит молодая женщина Шарита суринамского происхождения. Суринамцы – нация, в которой намешано   африканских, индийских, индейских кровей, и не сказать, что смесь получилась удачной. Но иногда встречается красавица, которая на фоне других сородичей выглядит как жемчужина на фоне песке.

Шарита из той категории. Вероника думала – ей лет тридцать, на самом деле сорок пять. Кожа – цвета хорошо прожаренного кофе, черты лица крупноватые, но не грубые. Глаза выразительные — черные на белом, глядят влажно, спокойно. У Вероники от их взгляда мурашки, что говорить про мужчин. Должно быть, счастлива в семейной жизни.

Оказалось,  Шарита — одинокая мать с двумя детьми. Рассказала: вчера была гроза, она испугалась, пошла спать в комнату старшей дочки.

— Ты недавно в отпуске была или болела? – спросила Шарита. Ей по доброте характера необходимо интересоваться делами других.

— В отпуске.

— Те, которые тебя заменяли, убирались кое-как.

— Возможно, потому что спешили. Недостаток персонала.

— Да, я слышала. Проблема.

Шарита добрая не напоказ, а искренне. Такие женщины ценны. На пятом этаже мужчин больше, чем женщин, она обязательно найдет свое счастье.

В отделении «Е» с Вероникой никто не разговаривает, вежливо здороваются и все. Тот отрезок она старается побыстрее миновать — есть там одна высокомерная дама, одна из двоих, с кем у Вероники не сложились отношения. Дама – маленькая начальница, а гонора как у жены бургомистра. В возрасте «за пятьдесят», носит платья выше колен. Ноги у нее неплохие, но видно, что не двадцатилетние. Спина прямая как дверь, взгляд сверлящий.

Веронике нестрашно. Неприятно. Пару раз они сталкивались по мелочам. Дама приходит в восемь, Вероника старается до того времени кабинет убрать и убраться. Кстати, давно ее не видела. С лета. Недели три назад на ее место села другая дама, тоже с прямой спиной, но взглядом помягче.

Отделение «F» самое длинное и густонаселенное. Вероника отводит на него полтора часа, которые работает после паузы.

Сколько времени?

Десять минут десятого. Пора в столовую на перерыв.

На перерыве ничего примечательного не случилось. Зомби сидели за столами, молча жевали принесенное с собой. Двое немых общались жестами. Мишель ел домашний бутерброд из двух кусков черного хлеба с красным колбасным промежутком, одновременно листал рекламный журнал. Фатма уставилась в телефон – на фотографии внука. Ани разложила медикаменты, готовилась сделать инъекцию. Рэймонд распевал на всю столовую:

— Есть ли время у тебя

  Посмотреть на меня…

Вероника перекусывала кусочком сыра, запивала горячим шоколадом из аппарата, производившего кофе разных видов, чай и воду.  Подошла Бинас с листком и ручкой, говорит:

— Нам предлагают вещи со скидками, посмотри, может, что-нибудь выберешь.

Посмотрела. Лэп-топы, ай-фоны за полцены, ай-пэды по 75 евро за штуку… 75 за штуку? Дешевизна. Можно взять. Записалась. Бинас сказала:

— Если желающих купить будет больше, чем товаров, разыграют в лотерею.

Пусть разыгрывают. Если Веронике не достанется, огорчаться не станет. Был у нее ай-пэд, играла в игрушки жанра «поиск предметов». Увлекательное времяпрепровождение, захватывает, как игра в казино. Но портит зрение. Надо напрягать глаза, чтобы найти искусно замаскированную вещь. Глаза у нее хорошие, но не молодые. Однажды заигралась, очнулась, когда картинка поплыла. Такое случалось раньше – четкость расплывется, потом восстановится. На следующий день снова можно играть, но не увлекаться. В тот раз зрение не приходило в норму дня два. Вероника испугалась. Все силы бросила на восстановление глаз – гимнастика, отдых почаще, поменьше телевизора. И никаких игрушек.

Вроде, вернулись в норму. Звоночек учла: осторожнее со здоровьем, чем дальше, тем легче его пошатнуть. Ай-пэд отдала сыну, когда приезжал на недельку ее проведать.

В отделении «F» после девяти все обитатели на местах, работать напряженнее.

И по той же причине интереснее. Всегда что-нибудь случается – по мелочи или большое. Один раз заключала брак сотрудница. Явилась в белом платье, с женихом, свидетелями, родственниками, друзьями. Шумно было, весело. Потом на двери в зал, где проходила церемония, повесили фото молодых.

Другой раз, летом, в самую жару женщина упала в обморок. Лежала мертвенно-бледная, на левом боку, вытянув руки. И такие они были вялые, безжизненные… Когда человек лежит, всегда ясно – он спит или в обмороке. Вероника глянула издалека и удалилась. Вокруг толпились обитатели кабинета, к женщине не прикасались, ждали медиков. Те явились в момент, целая бригада в спецкомбинезонах — с надписью «медпомощь» и светящихся в темноте. Когда женщину увозили на передвижных носилках, она не шевелилась и выглядела по-прежнему как мертвая. Вероника спросила у сопровождающего:

— Она жива?

— Жива, — ответил и ободряюще кивнул Веронике, мол – не переживай, все будет в порядке, пациентка в надежных руках.

И правда. Буквально через пару дней она появилась на работе, как ни в чем не бывало. Хорошая женщина. Здоровалась приветливо и с долгим взглядом, будто старалась угадать Вероникино настроение.

Вот что интересно. Вероника – камерная скрипочка, но и в большом оркестре не затеряется. Она умная, гибкая. Никогда ранее не вращалась в обществе госслужащих, это почти «высший свет». Но не растерялась, не дала смотреть на себя, как на пустое место. Они гордяки и пижоны, но по большому счету, обычные люди. С незнакомцами и представителями низшего сословия они сухи и официальны. С теми, кому доверяют, вполне доброжелательны.

Ей доверяют. Она их приручила. Вела себя открыто, приветливо: войдет — поздоровается, сделает чуть больше, чем входит в ее обязанности, исполнит небольшую просьбу. На вопрос «как дела?» непременно ответит «хорошо». Вопрос – это ритуал, знак расположения и ничего больше. Это в правилах игры. Она приняла их правила. Они приняли ее.

Добро – ключ, который открывает многие двери.

Умные люди сложнее устроены. Тем более люди другого менталитета.    Вероника наблюдала за ними и читала как книги, открывала странички, спрятанные за обложкой.

В первом кабинете слева сидел мужчина — в одном и том же коричневом свитере, который не снимал даже летом. Полное отсутствие пижонства: внешнее мне неважно, было бы удобно. Он небольшого роста, широкоплеч, основателен. Как-то увидел Веронику, протирающую белые проемы от черных отпечатков, заметил:

— У меня дома не так чисто. И не сказать, что дома бардак.

Сразу видно – хороший семьянин, ценит порядок, помогает жене его наводить.

Он редко разговаривает с коллегами, больше работает. Когда Вероника приходит, он отрывается от компьютера, встает.

— Ты пришла, значит, время сделать паузу. – Идет за кофе.

Перед отпуском рассказывал: поедут с женой в Иерусалим, там они еще не бывали, хотя в ту сторону путешествовали – в Иорданию, Арабские Эмираты. В Иерусалиме посмотрят на стену плача, искупаются в Мертвом море, сходят в горы.

Та самая женщина с короткой прической, которая хвалила Веронику перед Рэймондом, присутствует два дня в неделю, в остальные работает дома. Бюро протирает сама влажными салфетками из картонной коробки, стоящей на подоконнике. Она смотрит на работающую Веронику с выражением «ты трудолюбивая, одобряю».

Пожилая дама по имени Ингрид, смуглая суринамка, каждый раз спрашивает:

— Как дела?

— Хорошо, — отвечает Вероника искренним тоном.

— Мне уйти?

— Да.

Ингрид встает, выходит в соседнюю комнату, ожидая, когда ее место пропылесосят. Она бухгалтер, и как все бухгалтеры мира очень занята и сосредоточенна. Однажды она явно не имела желания сосредотачиваться, ходила по кабинетам, болтала. Оказалось – в понедельник уходила в отпуск.

— Поедете за границу? – спросила Вероника.

— Нет. Буду отдыхать дома. В саду, с книжкой в руке.

— Самый полезный отдых.

— Отвлекусь полностью. Мы все работаем, работаем. А жизнь проходит. У меня была подруга, на четыре года моложе. В прошлом году умерла от рака… Вот так. Надо ценить каждый день, больше о себе заботиться.

— Да. Никогда не знаешь, что завтра ожидает. Вон Круиф, известный футболист, миллионер, а до семидесяти не дожил. Не помогли ни деньги, ни известность.

— Точно.

Все ясно: Ингрид – одинокая, жизнь посвятила работе, лишь недавно поняла, что и о себе не стоит забывать.

В двойном кабинете сидит Марина, женщина между сорока и пятьюдесятью, имеет проблемы со спиной: работает стоя – у бюро, которое поднимается-опускается. Она в самом начале познакомилась с Вероникой по всем правилам: протянула руку, назвала себя, выслушала ее имя, запомнила. При ее появлении Марина обязательно что-нибудь скажет, мелочь, одну фразу,  дать понять – она ее заметила. Недавно сообщила:

— Это моя последняя рабочая неделя. Уезжаем на полгода в Австралию. Хотим объехать континент на машине.

— Увлекательно.

— Да. Жду не дождусь. Настоящее приключение.

— Желаю приятных впечатлений!

— Спасибо, Вероника.

В том же кабинете, лицом ко входу сидит мужчина гигантского даже по голландским меркам роста. У него специально подогнанное кресло, на подлокотнике которого записка крупными буквами «настройку кресла не менять». Если он занят, она протирает компьютер сзади, собирает пустые стаканчики от кофе и уходит. Если он встал и удалился, значит – можно протереть бюро. Если он отодвинулся вместе с креслом, значит дает возможность по-быстрому пропылесосить.

Рядом за смежными столами, лицом к лицу сидят две девицы. Вероника с ними не церемонится. Встанут — она сделает свое дело, не встанут – она просить не будет. Перенесет на другой день.

Люди разные, как и везде. Один на рабочем месте втихаря просматривает сообщения на телефоне. Другая ходит, жалуется. Молодой парень – недавно появился, ему надо себя поставить в новом коллективе, ходит с умным лицом, устраивает обсуждения.

Имеется свой казанова – дамский угодник. Увидел на Вероникином халате надпись «Чистый борт», спросил:

— Куда поплывем?

— В Австралию.

Почему нет?

Пошутили – посмеялись.

Она протрет его бюро, он скажет:

— О, как чисто. Спасибо. Сегодня буду о тебе думать.

Опять посмеялись. Умеют они будни сделать праздниками…

В комнатке на троих сидит мужчина – он второй из тех двоих, с кем у Вероники не сложилось. Высокий, худощавый – тренированный. Одевается подчеркнуто по моде. Первым не здоровается никогда. Один раз, когда она зашла с пылесосом, попросил удалиться, потому что ему мешал шум. Он вообще на редкость высокомерный, даже для того круга избранных, кому повезло работать в администрации города. На ланч ходит в кафе, в то время как большинство перекусывают на месте. Пьет дорогое вино, бутылки от которого оставляет в углу. Именно по бутылкам Вероника догадалась, что вино дорогое: они не похожи на стандартную тару из супермаркета, они матовые с продолговатым горлышком и золотой этикеткой. Вероника ни разу не видела его улыбающимся. Возможно, скрытый гомо.

Или нет, гомо приветливые – это у них от комплекса неполноценности, стараются каждому угодить. Он точно одинокий. С таким типом не уживется ни одна женщина, ей человеческое тепло нужно, а от него веет неприступностью каменной стены.

Ну, может, это только на Веронику веет…

В кабинете, где одни мужчины, сидит Тео – еще один человек, который познакомился с ней по всем правилам. У него рыжие, кудрявые волосы и фигура зрелого, еще не располневшего мужчины. Тео до мозга костей из «гордяков», но подчеркнуто демократичен, здоровается, благодарит, обязательно называя по имени «Доброе утро, Вероника», «Спасибо, Вероника». Ему приятно показать себя «хорошим парнем», особенно при  свидетелях. Иногда разговаривает с ней. В начале расспросил – как она тут оказалась. Потом расспросил, как она провела отпуск.

Отпуск — самая нейтральная, безопасная тема, на которую можно разговаривать даже с политическим противником или с человеком низшего ранга. Вероника себя не чувствует ниже или глупее здешних, а что они про нее думают, их проблема.

Про себя Тео не рассказал ничего. Он из тех, кто держит личное в глубоком секрете. Вероника подозревала, что там не все в идеальном порядке. Видела, как Тео шел утром со шлемом в руке, значит – приехал на моторе. Мотоцикл – транспорт одиночек: детей не посадишь, и не каждая жена согласится разъезжать с раскоряченными ногами. Бутерброды он приносит в детской коробке с голубыми смерфами на крышке. Наверное, получил в подарок от ребенка, к которому ходит по выходным.

В самом дальнем конце коридора, налево сидит мужчина Вероникиной мечты, зовут Роб. Была бы  моложе лет на десять, непременно влюбилась бы. Он ее тип – и внешне, и внутренне. Неяркий красавец. Шведский тип: блондинистые волосы и брови, голубые глаза. Обаятельный до безобразия. Именно из-за таких женщины сходят с ума и совершают необъяснимые поступки.

Проходит мимо, здоровается с легкой улыбкой и наклоном головы, в котором вежливость и внимание, требовательность и мужская сила. Глаза не отводит, пока не услышит ее ответ. От одного взгляда на него у Вероники слабеют и подгибаются коленки. Хорошо, что гаремные брюки широкие, не видно. Раньше непременно покраснела бы и выдала себя, теперь старается не слишком долго удерживать зрительный контакт. Эх, если бы она приоделась, подкрасилась да встала на каблуки, он бы обалдел…

Да ни к чему ей. И ему тоже.

Установилась между ними молчаливая симпатия. Когда Вероника входит, Роб обычно встает, оттаскивает кресло, чтобы не мешало пылесосить. Его рабочее место она держит в идеальном порядке, чтоб «ни пылинки, ни соринки», в том числе на подоконнике, где лежит его коробка с ланчем внутри и зеленым яблоком сверху. Вчера он был занят, сказал «завтра». Это сегодня. Она ему напомнила, он подчинился. Убралась, сказал «спасибо». Они не разговаривают. Но оба знают: если бы встретились в другое время, в другом месте, бросились бы друг другу в объятия.

Если Вероникина кабала когда-нибудь закончится, будет вспоминать именно этого мужчину.

Остался последний кабинет – крайний справа.

Время без двадцати одиннадцать. Успевает.

Вдали показался Мишель. Странно, он никогда не ходит один, только с Бинас. Что ему надо? Некогда ей, пусть побыстрее говорит и удаляется.

Пока он шел, она сворачивала шнур, бросала грязную тряпку в сетку, доставала чистую. Брызгала водой. Сворачивала прямоугольником, как учили – чтобы при протирке не оставалось разводов.

— Тебя Азиз вызывает, — сказал Мишель. – Он на восьмом этаже. Знаешь, где это?

— Знаю.

— Иди, я продолжу.

— Тут немного осталось. В последнем кабинете нельзя пылесосить. Там  мужчина, у которого аллергия на пылесос. Протри пол тряпкой. Вообще-то, я вчера протирала. Посмотри, может еще чисто. – Объясняет, а у самой в голове закрутилось. Зачем вызывает Азиз? На хорошее надеяться нечего, небось сюрприз приготовил. В виде продления контракта на кабалу. На неопределенный срок. Не ходить к нему? Нет, глупо. Только оттягивать неизвестность…

Азиз встретил с улыбкой, на которую она не ответила. Пожал руку, предложил пройти в уголок, где диванчики.

Уселись напротив. Вероника смотрела на него с ожиданием неприятностей, стараясь не слишком напрягать лицо, чтобы не выглядеть быком на корриде.

— Ваш контракт закончился, — сообщил Азиз без подготовки.

Вероника не спешила радоваться – он может сказать «и начался другой». Ждала определенности.

— Можете идти домой.

— Сейчас? – Смотрела не совсем понимающе.

— Да. Больше сюда не приходите. – Она продолжала не понимать. Он объяснил жестами. — Все. Финиш. – Развел в стороны ладони, повернутые книзу, как бы отрезал тот кусок ее жизни, где была кабала.

Дошло. Улыбнулась.

— Спасибо. – Спина обмякла, будто из нее вытащили кол.

— Вас освободили от работы, потому что вы бесплатно помогаете больному человеку. Мы это ценим. Через пару дней получите письмо с подтверждением и приглашением на встречу с работником службы занятости. Он объяснит подробнее ваш новый статус.

Они еще немножко поговорили – про состояние Герарда, состояние Вероники, и она ушла.

В столовой сидели Рэймонд и Мишель. Они уже знали.

— Хорошая новость! – сказала Вероника.

— А для меня плохая, — уныло проговорил Рэймонд.

Она отдала им халат, пропуск и ключ от камеры хранения.

– Спасибо и всего хорошего! – сказал Рэймонд и улыбнулся. Он физически не в состоянии долго грустить.

Мишель протянул руку, пожелал «всего доброго».

У Вероники легкость, как у бабочки, которая только что вылупилась из кокона.

Поспешила-полетела наверх. На свет.

Возвращаться к жизни.

Требовалось время осознать.

Пока мчалась на велосипеде, осознавала. Конец каторги – счастливейшее событие года. В январе она купила  телевизор «олед» на 55 инч и считала ту покупку событием года. Пожалуй, сегодняшнее перекроет.

Да-а-а…

***

Проснулась, потянулась.

Боль в руках напомнила о недавнем «наказании за тунеядство», от которого Вероника чудом избавилась. Прошла неделя, а до сих пор не верится.

Какой сегодня день?

Ах, да, день рождения.

Сколько лет исполнилось?

Э…э… Пятьдесят семь.

Ах, не в возрасте дело. А в состоянии души.

Банально.

Правильно.

За окном серость, на душе радость, которая не зависит ни от погоды, ни от количества лет.

На сегодня план такой: отправится к Герарду, вместе съездят за тортом, потом за цветами, потом опять к Герарду, съедят по куску торта, запьют капучино. Потом она поедет домой и будет целый день напевать старую песню, немного изменив текст:

— День рождения мой не на праздник похож –

  Третье ноября.

  Целый день идет докучливый дождь,

  Впрочем, как вчера.

  В жизни, как обычно,

  Нет гармонии…

Вечером нальет в рюмку золотистого шардоннэ, бутылка которого куплена заранее, поднимет тост за свое здоровье, выпьет. Включит свой шикарный «олед», найдет что-нибудь интересное — про природу и животных. Или веселое. Кажется, сегодня хорошая музыкальная программа «Голос Голландии».

Так пройдет ее очередной «день варенья».

«В музыке только гармония есть…»

А почему только в музыке? В жизни тоже. Только ее надо найти. Вероника нашла. Она живет одиноко, обособленно. Почти в полнейшей изоляции. Общается на голландском языке, на родном только пишет. Радостями или горестями не делится, переживает про себя. Больше разговаривает с вещами, чем с людьми. Заденет холодильник — извиняется. С деревцем-бонсай беседует: ты зачем ветку вытянул к окну, форму нарушил? Отрезать ее, что ли… Жалко резать по живому, пусть растет.

Большинство людей так не смогли бы.

Вероника живет в компании собственного «я». Потому что легче. Не «я», а «мы». И, вроде, не одиноко. И есть с кем поговорить: сейчас пойдем умоемся, кофе попьем, газету почитаем. Потом в магазин, сыра купим, кефира. Кажется, крем для рук закончился, заедем в Крайдфат.

Встает утром, напоминает себе: сегодня понедельник. Или: сегодня Новый год. Если не скажет вслух, забудет, потому что каждый день похож на предыдущий. И последующий.

Это не сумасшествие. Это приспособление к одиночеству.

Жаловаться не на что, у нее всё есть. Есть сын. Есть брат. Это ее люди. Они не рядом, но они существуют. Еще Герард. А главное – внучка. Маленький человечек, Вероникина кровь. Она пока не знает, какое важное место занимает в жизни бабушки, ведь было время, когда Вероника о внуках и не мечтала, думала — они с сыном не выживут.

В принципе, все, что сейчас неприятного случается — ерунда. Расставишь приоритеты, сразу станет проще.

Гармония внутри. Секрет ее прост: радоваться тому, что имеешь, не огорчаться от того, что не можешь изменить. У одних людей удается первая половина жизни, у других вторая. У многих никакая. Из первой половины Вероника взяла бы с собой только сына. Еще опыт. Он бесценен. Его не купишь.

Она в ладу с собой и с миром.

Это счастье. Маленькое, тихое.

А громкого и не надо. Она к шуму непривычная. Родилась в маленьком поселке, слушала песни лесов, разговаривала с божьими коровками, пила «бычком» настоящее молоко – коровье, а не магазинное. Ходила босиком по росистой траве, нанизывала на травинку землянику. Делала свистульки из стручка акации, ела сочные стебли аниса.

Смотрела добрые мультфильмы и волшебные сказки. Читала книги, в которых была душа, и не было ошибок. Доверяла людям. Они сделали ей много добра. Может, и зла, да оно не запомнилось.

Она – камерная скрипочка.

Была и осталась.

Несмотря ни на что.

«День рождения твой…»